Однажды я спою для вас...

1. Сон

 Яркий свет манит к себе стоящую за кулисами Изабель. Она уверенно подаётся вперёд и выходит на сцену под громкие аплодисменты публики. Оркестр замирает в ожидании, но вот лёгкий взмах дирижёрской палочки — и в воздухе растворяются первые звуки увертюры, готовые соединиться со звенящим сопрано любимой всеми оперной дивы. Однако голос дивы еле слышен... Она старается петь громче, но, увы, все усилия тщетны. Изабель в отчаянии смотрит в зал и сквозь слёзы видит сидящего в первом ряду мужчину в военной форме с суровым пронзительным взглядом. Несчастная закрывает глаза и… просыпается.
 Этот сон Изабель видит уже третий или четвёртый раз кряду. Как любая певица, она ужасно боится лишиться своего голоса, и потому всякий раз после тревожного сновидения спешит удостовериться, всё ли в порядке с её звенящим сопрано, и, убедившись, что всё в порядке, отправляется в оперу.
 Изабель де Лоранс служит в опере уже добрый десяток лет. Она довольно известна и любима публикой благодаря своему завораживающему бельканто. До войны она часто гастролировала по Франции и Европе и, скорее всего, перебралась бы в Париж, но война разрушила все её планы. Изабель смирилась и продолжила карьеру в родном Лионе. Когда летом сорокового года Компьенское перемирие отрезало Лион от оккупированных департаментов, оставив его в «свободной зоне», директор оперы вздохнул с облегчением — ему казалось, что война никак не нарушит сложившийся уклад старого театра, но, увы, эта мысль оказалась верной лишь отчасти, ибо вскоре реальное лицо свободы исказилось жуткой гримасой. Какое-то время неприятности обходили стороной Лионскую оперу, но в начале зимы сорок первого года подобрались и к ней…

 ***
 Вопреки расхожей фразе «театр начинается с вешалки» опера старинного города начиналась далеко за пределами своего вестибюля. По меньшей мере для Изабель де Лоранс. Для неё театр начинался с массивных колонн северного портика, за которыми каждое утро её неизменно поджидал восьмилетний сын театральной гардеробщицы. С недавнего времени Изабель взялась давать ему бесплатные уроки вокала, за что благодарный Жан-Пьер снабжал её свежими театральными новостями.
В то хмурое утро, находясь под гнетущим впечатлением от мрачного сновидения, Изабель не сразу заметила, что её урок не задался с самого начала.
- Что с тобой, Жан-Пьер? – спросила она, уловив, наконец, безрадостное настроение своего ученика.
- А вы не бросите меня, мадемуазель де Лоранс?
 Изабель улыбнулась:
- А почему я должна тебя бросить?
- Вы не уедете, как мсье Бравински? Его тоже все любили, но он уехал...
- Что ты такое говоришь? Куда он мог уехать? У нас через час репетиция, мсье Бравински, вероятно, уже в оркестровой яме.
- Нет, сегодня утром все сказали, что он уехал в Швейцарию.
 Изабель удивлённо посмотрела на мальчика:
- Ты ничего не путаешь?
 Жан-Пьер отрицательно мотнул головой.
 Изабель вышла из гримёрной и прямиком направилась к своей подруге Мари Кортес, которая, как она полагала, могла быть в курсе неожиданных утренних событий, так сильно взволновавших маленького Жана-Пьера. Мари увлечённо распевалась, наполняя воздух своим нежным бархатистым контральто.
- Мари, прости, что отвлекаю тебя, но мсье Бравински… Ты что-нибудь знаешь о нём?
 Маленькая корсиканка удручённо вздохнула и, указав подруге рукой на кресло, ответила неохотно и не сразу:
- Он уехал рано утром.
- Ничего никому не сказав?
- Ты ведь знаешь, что творится вокруг после появления второго статута. На днях в Виши интернировали известного адвоката, если я не ошибаюсь, французского гражданина.
- Но это Виши!
- Кто знает, что случится в Лионе... Мсье Бравински не стал ждать, и я полностью его поддерживаю: он выбрал верный путь. Не сегодня завтра начнут повсеместно интернировать французских граждан или, что ещё хуже, лишать их  гражданства и тогда… Не время теперь служить искусству, надо спасать свою жизнь.
- Да, я понимаю. Но кто будет дирижировать? Премьера через неделю.
- Мсье Шантен.
- Шантен?! И как директор это стерпел?
- А у него был выбор?

 Оноре Шантен слыл неплохим дирижёром, однако, его скандальная репутация закрыла перед ним двери многих французских театров, и в итоге он оказался в Лионе в роли первой скрипки, успев за полгода настроить против себя весь оркестр и половину труппы. Директор не любил Шантена, но терпел в силу безвыходного положения и вот теперь вынужден был в срочном порядке назначить его новым дирижёром из-за страха сорвать намеченную на начало декабря премьеру. Данное решение было настолько же оправданным, насколько и странным. Таким же странным, какой была личность самого директора оперы мсье де Бардена. Он не был закоренелым петенистом, однако, все указания правительства выполнял аккуратно и доброхотно и даже опережая некоторые из них. Поговаривали, что он давно косился на дирижёра-еврея, недвусмысленно намекая ему на возможность скорой отставки с вытекающими из неё печальными последствиями, отчего бедный Бравински вынужден был бросить всё и спешно ехать в Швейцарию, отдавшись во власть неизвестности своей дальнейшей судьбы.
В итоге несчастный оркестр впал в руки ненавистного Шантена, что грозило рано или поздно разразиться громким скандалом, способным нанести репутации известного оперного театра непоправимый вред. В такой ситуации никто не брался гарантировать успех новоиспечённой «Травиате», равно как и намеченной на весну следующего года «Аиде».
 Последние полтора года даже во время тотального застоя в опере Лиона предпочтение отдавалось исключительно итальянским шедеврам. Было ли это продиктовано близостью итальянской зоны либо вкусами часто посещавшего Лион высокого чина из Виши — неизвестно. Но на сцене один за другим блистали бессмертные творения Верди и Россини, и, казалось, разборчивая лионская публика пересмотрела абсолютно все постановки за исключением «Иерусалима» и «Набуко», не увидевших свет по известным всем причинам.

 Несмотря ни на что, время шло своим чередом. Мсье Шантен наслаждался внезапно свалившейся на него властью, сопровождавшейся непрерывными склоками и жалобами, от которых нервы у всех были на пределе. В гримёрных то и дело вспыхивали дискуссии, и к концу декабря два тенора и один альт покинули труппу, объяснив свой уход «нежеланием работать в невыносимых условиях». На самом деле причина была иной, но о ней не говорили никак, разве что шёпотом и по секрету, тем не менее скоро всем стало известно, что эти трое ушли в Сопротивление, присоединившись к одной из действовавшей в свободной зоне подпольных групп.
Это известие ошеломило Изабель, сильно подорвав её душевный покой. Как и многие другие добропорядочные дети Франции, Изабель не хотела мириться с мыслью о пассивности и непротивлении. Она не хотела ждать, однако, ждала, коря себя за то, что не в силах была изменить. Несчастная делилась своими терзаниями с родными и друзьями, но далеко не все разделяли её беспокойство. Мари, напротив, пугала подругу своей горячей решимостью, и в итоге Изабель замкнулась в себе, решив дождаться момента, когда её мысли и чувства примут, наконец, осязаемые очертания. И этот момент не стал долго испытывать её терпение.

2. Пробуждение

 К концу декабря Изабель отправилась на рождество к своей кузине, давно променявшей суету Лиона на тихую жизнь в окружении  лавандовых полей. После обмена пылкими приветствиями кузина напоила Изабель довоенным чаем с местными булками и принялась рассказывать обо всех родственниках и знакомых, которых Изабель когда-либо знала. Она готовилась говорить бесконечно и могла бы проговорить до вечера, если бы её вовремя не остановили. В середине повествования о непутёвом муже двоюродной тётушки — имя которой Изабель никак не могла вспомнить — дверь в комнату приоткрылась, и перед Изабель возникла незнакомая маленькая девочка. Изабель удивлённо посмотрела на кузину, а та почему-то смутилась и, как бы извиняясь, сказала:
- Познакомься, Белла, это Софи — племянница Жерома.
- У Жерома есть племянница?
- Да..., привезли недавно из Тулузы… Там сама знаешь, какая  ситуация…
Изабель не знала, какая ситуация в Тулузе.
- Я достала к празднику небольшую индейку, – быстро продолжила кузина. – Знаешь, на рынке в Шапоне можно достать что угодно!
- Где это? Ах, я же привезла вам кое-что. Если бы я знала, что здесь Софи, то захватила бы ещё и конфет.
Видя замешательство кузины, Изабель решила повременить с расспросами насчёт неизвестной ей доселе племянницы Жерома, ибо Клара умела хранить молчание, если речь шла о делах, чересчур для неё важных. 
Софи оказалась милым ребёнком с большими синими глазами и коротко остриженными каштановыми волосами. На вопрос Изабель, почему девочка носит такую причёску, кузина ответила, что малышка была серьёзно больна...

 Спустя два дня Изабель вернулась в Лион, и вскоре её мысли о маленькой Софи поглотила оперная суета. Она вспомнила о племяннице Жерома лишь спустя месяц, когда на её глазах разыгралась безобразная сцена, ставшая последней каплей в её мятежном ожидании.
 Как-то утром перед очередной репетицией Изабель непривычно долго задержалась дома. У неё болел зуб, и она никак не могла отыскать нужного лекарства. Отчаявшись его найти, она наспех обмотала вокруг шеи толстый шарф и выскочила на улицу, надеясь заглянуть в соседнюю аптеку. Однако и это её намерение осталось без плода — аптека была закрыта. Изабель безуспешно дёрнула за ручку двери и собралась уходить, как вдруг заметила за стеклянной витриной чей-то силуэт. Она постучала по стеклу, и вскоре в дверном проёме показалась голова аптекаря.
- Мадемуазель де Лоранс, простите, но мы закрыты.
Аптекарь говорил шёпотом, искоса поглядывая в глубину комнаты.
- Мсье Фавер, мне бы лекарство от зубной боли…
- Сожалею, мадемуазель, но мы закрыты.
- И как надолго?
- Простите, надолго, может быть, навсегда…
- Но…
- Простите, мадемуазель. У меня всего час, мне нужно собрать вещи.
- Вас интернируют?
- Нет, слава Богу, но мы не можем рисковать. Вчера мы узнали, что арестовали наших родственников. Мы перебираемся в итальянскую зону, а потом постараемся выехать в Швейцарию.
- А это… разумно?
- Кто знает, что теперь разумно, простите, мадемуазель. Прощайте.
 Дверь захлопнулась. Изабель ещё немного помедлила и направилась к ожидавшему её такси, как вдруг дорогу ей перегородил полицейский фургон, из которого выскочили несколько человек в униформе и устремились к аптеке мсье Фавера.
- Немедленно откройте, полиция!
 Окрик, открывающий без ключа любые двери, на этот раз не возымел действия, и полицейские бросились к чёрному входу. Вероятно, там завязалась потасовка, ибо до Изабель донёсся детский плач и женские крики, а спустя мгновенье она увидела, как полицейские тащат к машине двух женщин и ребёнка, за которыми в ужасе бегут мсье Фавер и его жена.
- Мила, Мила, постойте, куда вы их увозите? Это моя сестра… Мила!
- У них нет французского гражданства. Все евреи без французского гражданства подлежат обязательному интернированию. Ваш час тоже скоро пробьёт.
 Процессия начала собирать зевак, и полицейские, с силой оторвав родственников друг от друга, поспешно затолкали несчастных в фургон и укатили прочь. Бедный Фавер в отчаянии рвал на себе седые волосы и беспомощно воздевал руки вслед уехавшего автомобиля.
- Мила, Мила... Как же мне теперь ехать?..
 Его попытались утешить, но он не реагировал и продолжал смотреть на дорогу, громко повторяя имя сестры.

 Поднявшись в свою гримёрную, Изабель разрыдалась. Её всхлипывания привлекли внимание проходившей по коридору Мари, которая не замедлила поинтересоваться причиной столь непредвиденной меланхолии. Она напоила Изабель водой и потребовала немедленных объяснений. Изабель объяснила как могла.
- Его сестру с дочерью и внучкой… Куда их увезли, Мари? Куда их всех увозят?.. В немецкую зону?
- Нет, Белла, здесь, в свободной зоне есть лагеря для евреев.
- Лагеря? Какие лагеря?
- Мы не говорили прежде с тобой на эту тему…, ты была не готова.
- Но тебе откуда это известно?
- От Луи... Помнишь, я говорила тебе о нём?
- Да, помню, а что он ещё тебе рассказывал?
- Многое, Белла, многое… Хочешь узнать?
- Сейчас, дай мне минутку.
 Изабель замолчала и, пытаясь успокоиться, тяжело вздыхала, глядя на мелкий, сыплющий за окном, дождь. Мари тоже молчала.
- Знаешь, Белла, – начала она вновь после долгой паузы, – я всегда говорила, что никто не может оставаться в стороне от этих событий. Это невозможно — видеть и ничего не делать, иначе эта проклятая война никогда не закончится!
- Мари! – вскричала Изабель. – Я постоянно прошу Бога показать мне, что я должна делать!
- И что?
- Думаю, сегодня я, наконец, это увидела. Я больше не сомневаюсь и не колеблюсь ни секунды, но я не знаю, с чего начать… Я вообще ничего не знаю!
- Приходи ко мне в понедельник вечером, я тебя кое с кем познакомлю. Возможно, вместе мы придём к какому-нибудь решению.

3. Начало

 Изабель редко бывала у подруги. Большей частью она жила изолированно ото всех, регулярно навещая лишь своих родителей и сестру, живших здесь же в Лионе в старой части города в родовом особняке эпохи Наполеона III. Сама же Изабель снимала квартиру неподалёку от оперы и пышного сквера, в котором и проводила всё своё свободное время. Однако в тот значимый для Изабель вечер это уединение, равно как и размеренная жизнь, было нарушено внезапно свалившимися на неё планами.
Вместе с Мари Изабель ждали ещё пять человек, одним из них был тот самый Луи, о котором Мари столько рассказывала подруге в перерывах между репетициями. После взаимных представлений Луи быстро перешёл к сути наболевшего вопроса, из чего Изабель узнала, что он и его друзья состоят в Сопротивлении, борясь с нацистским и вишистским режимами всеми известными истории способами. Он не стал посвящать Изабель во все их детали, ограничившись в конце своего повествования фразой:
- Сопротивление — это не только борьба с оружием в руках, мадемуазель де Лоранс.
Это ещё и возможность спасать тех, кто страдает в это время больше всех остальных.
- Да, я понимаю, мсье Леклер. Я понимаю, что есть люди вроде вас, готовые рисковать своей жизнью и свободой, знающие, что нужно делать, смелые и отчаянные. Но я что могу сделать? Как я могу кого-то спасти?
- Мадемуазель де Лоранс, на защите таких, как ваш мсье Фавер, стоят самые обычные люди, не военные и часто даже не сопротивленцы. Я не скажу, что они чересчур смелые и отчаянные, нет. Они просто хотят спасать и делают всё, что в их силах. Да, это риск, но на войне мы все рискуем ежечасно. Сколько людей погибло в сороковом во время бомбёжек…
- И как происходит это спасение?
- По-разному. Иногда тех, кому грозит интернирование, прячут в укромных местах, снабжают поддельными документами, а потом переправляют заграницу. Чаще всего — в Швейцарию и Испанию, ещё в Англию и Штаты, если это возможно... Сотрудники ОЗЕ всеми правдами и неправдами вызволяют еврейских детей из транзитных лагерей и пускают их позже по той же схеме: укрытие, документы и переправка. Другого пути пока не существует.
- ОЗЕ?.. Простите...
- Вы никогда не слышали об ОЗЕ? Расскажи, Себастьян.
 Изабель посмотрела на приятного молодого мужчину, сидящего напротив неё и внимательно следившего за каждой её реакцией.
- Это Организация помощи еврейским детям, – ответил Себастьян мерным спокойным голосом, не сводя с Изабель своих красивых тёмных глаз. – Она зародилась в Петербурге в 1912 году силами русских врачей, а в двадцатые переехала в Берлин под покровительство Альберта Эйнштейна. В тридцать третьем, когда к власти пришли нацисты, ОЗЕ переместилась в Париж, там помогала детям еврейских беженцев из Австрии и Германии. Теперь в Париже она на нелегальном положении. Здесь же у неё пока руки не связаны. Пока… Если можно так сказать, ОЗЕ в нашем городе находится под патронажем всеобщего союза евреев Франции. Вы слышали о таком? Нет. Его верхушка базируется в Лионе. Любопытно всё-таки ведёт себя наше новое правительство: терпит существование еврейского союза, одновременно интернируя тех, чьи интересы он защищает. Вы не находите, что здесь что-то не так?.. Ну, да ладно.
 Наступила пауза. Изабель не находила уместным делиться своими замечаниями по поводу только что полученной ею информации. Эта информация была слишком нова для неё, и слишком не готова была Изабель её услышать. Она с горячностью теперь перебирала в мыслях то, о чём ещё полчаса назад не имела ни малейшего понятия: транзитные лагеря, ОЗЕ, убежища для детей и взрослых. Её мучил лишь один-единственный вопрос, который она не осмелилась озвучить перед своими новыми знакомыми: почему так долго она ничего обо всём этом не знала. Мари и все остальные не стали торопить Изабель с поспешными ответами и перешли к обсуждению других злободневных тем, дав тем самым последней возможность справиться со своими эмоциями и собраться с мыслями. Изабель слушала краем уха их реплики, попутно отмечая для себя, что Мари уже давно вносит в деятельность ОЗЕ свою посильную лепту.
- Скажи, Мари, – шепнула Изабель подруге, улучив для этого удобный момент. – Почему мы раньше с тобой этого не обсуждали? Почему ты мне ничего не рассказывала?
- Я уже говорила: ты не была готова. Да и притом не ты ли повторяла мне сотни раз, что всё на этой земле делается в своё время?! Полагаю, твоё время, наконец, настало и именно сейчас.
- Скажи, что ты делаешь? Ездишь по транзитным лагерям и вызволяешь оттуда малюток?
- Нет. Я нахожу для них новые тайные укрытия. Ты сможешь делать то же, что и я, если возьмёшься за это дело.
- Конечно, возьмусь. Но почему я не могу, к примеру, ездить по лагерям, как сестра милосердия?
- Вы слишком известны, мадемуазель де Лоранс, – вмешался в разговор Луи. – Так не пойдёт. У нас есть сёстры милосердия и врачи, которые прекрасно справляются со своими обязанностями. Вы им поможете, если откроете новые пути отхода. У вас есть, полагаю, достаточно связей и не только в Лионе. Подойдёт всё: приюты, монастыри, приёмные семьи, готовые рисковать. Уже спасены десятки детских жизней.
 Изабель живо представила себе маленькую Софи и замешательство кузины. Она всё поняла.
- Но почему только дети? – спросила она, чувствуя нарастающее волнение. Изабель уже видела себя стоящей на стезе спасения, однако никак не могла осознать свою роль и своё место в этом великом и опасном деле. – Почему не взрослые тоже?
- Детей легче спрятать и потом… несравнимо легче получить разрешение на их вывоз из транзитного лагеря для оказания необходимой помощи. Вы должны принять для себя решение, мадемуазель де Лоранс. Да, это непросто: вишистская милиция порой наступает на пятки. Но если не мы, то кто?
- Я здесь, чтобы остаться, – ответила Изабель, стараясь придать своему голосу необходимую твёрдость. – Я не могу просто жить и ничего не делать.
- Хорошо. Теперь вы знаете всех нас и всегда можете рассчитывать на нашу помощь и наши советы.
- Кажется, я знаю, кто может дать мне первый совет, – сказала Изабель Мари, когда все разошлись.
- Кто же?
- Моя кузина Клара. На рождество я познакомилась в её доме с маленькой девочкой. Клара настаивала, что это племянница её мужа, но я точно знаю, что у Жерома нет племянниц. Это еврейский ребёнок, Мари, и я заставлю Клару сознаться в этом. Я съезжу к ней на днях.

 Однако ехать никуда не пришлось — совет явился сам. Изабель увидела его на следующий день, выходя из оперы. Навстречу ей со свёртком в руках, сосредоточенно разглядывая витрины магазинов, медленно шла кузина.
- Клара!
Клара вздрогнула и, заметив Изабель, изобразила на лице неподдельную радость.
- Белла, дорогая!
- Как давно ты в Лионе? Почему не сообщила мне о приезде?
- Белла, дорогая, я приехала всего на один день и не хотела тебя беспокоить. Я знаю, как ты занята в театре…
- Клара, послушай: мне нужно очень серьёзно с тобой поговорить.
- Прости, но я должна засветло вернуться домой, – Клара отвела в сторону взгляд и посмотрела на башенные часы. – О, уже без четверти пять!
- Клара, умоляю тебя! Ты нужна мне сейчас как никогда! Прошу, всего полчаса, а потом я отвезу тебя на такси.
- Белла, я не позволю тебе тратиться на меня.
- Ты хочешь меня обидеть?
- Нет, но…
- Тогда идём.
 Изабель схватила кузину за руку и, несмотря на её пассивное сопротивление, увлекла за собой в ближайшее кафе. Клара поняла, к чему клонится дело и, не дав Изабель опомниться, поспешила ввести её в курс последних деревенских новостей.
- Клара, – Изабель мягко остановила сестру и пристально посмотрела ей в глаза.  Клара забеспокоилась.
- Скажи мне, пожалуйста, Софи – еврейский ребёнок?
Клара вздрогнула, побледнела и, озираясь по сторонам, отчаянно зашептала:
- Тише, Белла, тише! Что ты такое говоришь?
- Никто меня не слышит. Ты сама едва не кричишь. Успокойся. Не говори ничего, просто кивни.
 Клара осознала, что её загнали в угол и обречённо повесила голову.
- Я так и знала, – Изабель довольно откинулась на спинку стула. – Но почему ты мне сразу не сказала? Ты не доверяешь мне?
- Прости, Белла, но мы с Жеромом условились никому об этом не говорить.
- Откуда она у вас?
- Жером привёз из-под Тулузы. Его друга и компаньона интернировали прямо у него на глазах. Он чудом успел выхватить Софи, выдав её за свою дочь.
- Теперь понятно.
 Изабель медлила, позволяя кузине прийти в себя.
- Прости, что заставила тебя так сильно переживать, но… Клара, дорогая, мне нужен твой совет.
 Клара подняла голову.
- Обещай, что в выходные ты приедешь ко мне, обещай немедленно, иначе я уже не знаю, что думать!
 Изабель говорила с жаром и нетерпением, которых Клара раньше никогда за ней не замечала. Ей не оставалось ничего, как согласиться.
- Ну, а теперь я провожу тебя на такси. Кстати, зачем ты приезжала?
- Купить Софи кое-какую одежду, ведь у неё ничего нет. Бедняжка...
 Изабель достала из сумки несколько купюр и протянула их Кларе.
- Нет, нет, я не возьму! – запротестовала та.
- Возьми, я хочу сделать ей подарок. А теперь идём, уже темнеет.

4. Первые хлопоты

 В следующий понедельник Изабель вновь была у Мари в окружении своих новых знакомых. Она рассказала им о Софи и о беседе с кузиной, которая, побывав у неё накануне, согласилась на разумное сотрудничество.
- В детстве Клара воспитывалась в католическом пансионе. Она обещала мне сегодня быть там и откровенно поговорить с настоятельницей.
- Этой настоятельнице можно доверять?
- Вполне, она знает Клару много лет и любит как родную.
- Ну, в таком случае надеемся, что у нас появился новый союзник. Браво, мадемуазель де Лоранс! Огромная вам за то благодарность.
 Себастьян пристально посмотрел Изабель в глаза, отчего та сильно смутилась.
- Я лишь выполняю своё дело, мсье Бешам, – пробормотала она. – Коль скоро я взялась за него — должна отдать ему всё своё время, а если понадобится, то и… жизнь.
- Когда Клара сможет сообщить вам о своём разговоре с настоятельницей?
- Завтра.
- Если всё выйдет удачно, думаю, мы могли бы отправить в этот пансион несколько девочек. Разузнайте у Клары все детали. Отныне у вас открывается собственная ветвь потайных коридоров, мадемуазель де Лоранс, и я надеюсь, что она будет расширяться. Только прошу вас: будьте осторожны. Неплохо жертвовать своей жизнью ради других, однако помните, что самопожертвование допускается в самых крайних случаях. В остальном ваша жизнь так же ценна для нашего общего дела, как и жизни всех его участников. Обещайте, что будете предельно осторожны.
- Обещаю, мсье Бешам. Да, кстати, я хотела узнать… У Софи нет документов…
- Разумеется. Пора вас с ним познакомить.
Себастьян вырвал из блокнота листок и, набросав на нём несколько слов, протянул Изабель:
- Это адрес человека, который делает новые документы нелегалам и французским евреям, а мы потом переправляем этих несчастных заграницу.
Изабель взяла бумагу и, посмотрев на размашистый почерк Себастьяна, задумалась ненадолго, изучая адрес. Человек, которому он принадлежал, жил неподалёку от центра, что, как отметила про себя Изабель, было весьма удобно для неё, если ей придётся часто к нему обращаться. Она немного удивилась этой мысли, и даже не самой мысли обращения за поддельными документами, а тому, с какой лёгкостью она пришла ей в голову.
- Скажите, – задумчиво произнесла Изабель, прервав оживлённую беседу собравшихся. – Я понимаю, что кажусь вам несколько наивной, но... Для документов ведь необходимы специальные бланки. Их надо где-то доставать…
- Это не наивный вопрос, мадемуазель де Лоранс, – быстро и чётко ответил другой доброволец из ОЗЕ — Арно.
 Изабель плохо запомнила этого человека в свой первый визит к Мари и теперь, услышав его голос, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Светловолосый Арно — уроженец Эльзаса — вместе с такой же светловолосой Изабель являл яркий контраст на фоне четырёх жгучих брюнетов и медно-рыжего Филиппа. Изабель не смогла сдержать лёгкой улыбки.
- На территории свободной зоны в разных местах работают несколько лабораторий по производству фальшивых бланков. От настоящих их может отличить разве что специалист высокого класса. Хотя бывает всякое. Безусловно, это риск. А нам, в Лионе, ещё и префект в помощь. Вы знали, что сам префект на нашей стороне и, с позволения сказать, активно прикрывает нашу деятельность?
- Но почему же тогда родственниц мсье Фавера?..
- Даже наш префект не всесилен. Время от времени в Лион наведываются овчарки из Виши. Хотя, если не судить слишком уж строго… Знаете, возможно, кому-то это покажется дикостью, но я всё равно скажу: демаркационная линия во многом спасла Францию…
- И то, что её сдали практически без боя? Это её спасло, Арно? Петен покрыл нас всех несмываемым позором.
- Перестань, Филипп!
- А кто, вы думаете, арестовывает евреев в оккупированной зоне, а здесь свозит в транзитные лагеря? Боши? Нет, французы! Французские полицейские!
- Я думаю, после войны будут говорить не только об этом, но и о том, сколько французов участвовало в деле Сопротивления и спасения.
- После войны…
 Мари взглянула на Изабель. Ей неловко было, что в её присутствии вспыхнула эта кратковременная перепалка.
- Может, ты нам споёшь, Белла?
- О, да, мадемуазель де Лоранс, окажите милость! Я никак не попаду в вашу оперу. - Просим, просим!
 Изабель смутилась:
- Да, но я…
- Что-нибудь лёгкое из последней постановки.
 Ей пришлось уступить. Мари села за рояль, и вскоре на разгорячённые сердца полились нежные звуки одной из любимых арий Изабель, так успешно открывшей весенний сезон старой лионской оперы.

 На следующий день Клара прислала с Жеромом записку, в которой сообщалось, что настоятельница пансиона готова принимать девочек в возрасте от шести до шестнадцати лет, только не всех сразу, а по одной-две девочки и не чаще одного раза в неделю, чтобы не навлечь излишнего подозрения. Всё складывалось весьма удачно. Изабель передала эту добрую новость Мари и отправилась по данному Себастьяном адресу за новыми документами для Софи.
Дом, указанный на клочке бумаги, располагался в глубине длинного трабуля, связывающего собой улицу Св. Клемента с одним из старейших городских кварталов. Изабель редко приходилось путешествовать по городским лабиринтам, и поэтому на поиск нужной квартиры она потратила около часа, прежде чем, пройдя по безлюдному тёмному коридору, постучала в окрашенную синей краской дверь и услышала торопливую поступь хозяина и его шёпот:
- Кто там?
- Я от Себастьяна Бешама.
 Дверь открылась, и Изабель впустили внутрь. Она увидела перед собой человека лет шестидесяти с добрым простым лицом.
- Вы новенькая? – спросил он, как только Изабель назвала своё имя. – Себястьян говорил мне о вас.
- Да, я недавно…
- Прошу вас, проходите.
 Он провёл Изабель в небольшую комнату, больше походившую на адресное бюро, угол которой был отведён для фотографирования посетителей.
- Вот тут мы, так сказать, куём новые биографии, – сказал хозяин, следя за взглядом Изабель. – Прошу, садитесь. Себастьян прислал вас за готовыми документами?
- Право, я… я пришла немного не за тем…
- А зачем же?
- Мне нужны документы для девочки.
- Где эта девочка?
- У моей кузины в Эльене.
- Хорошо. Привозите её, я сделаю фотографию и изготовлю новые документы.
- Благодарю вас. Это будет… сколько-нибудь стоить?
- Что вы, мадемуазель! – мужчина развёл руками и рассмеялся. – Что вы! Мы все делаем одно дело. Это не услуга, это необходимость, наша обязанность! Если бы вы знали, сколько несчастных обрело здесь надежду… Вот здесь, в этой комнате. И я сам...
 Изабель внимательно посмотрела на хозяина квартиры.
- Я приехал сюда из Бреста в сороковом. У меня ведь тоже новые документы.
- Вы… тоже еврей?
- Да. Но вам лучше не знать моего настоящего имени, вам вообще лучше многого не знать. Называйте меня так, как вам меня представили. Мишель Мартен, верно?
- Именно так.
- Ну вот. Раз уж вы пришли, возьмёте документы для Себастьяна?
- Да, конечно.
 Мсье Мартен вынул из ящика письменного стола пачку карточек и, старательно завернув их в бумагу, передал Изабель.
- Скажите Себастьяну, что новые будут готовы не раньше чем через неделю.
Хорошо.
- Вы можете привести вашу девочку завтра.
- Благодарю вас, я сообщу кузине.

 Спустя два дня Изабель вновь сидела в уже знакомой ей комнате вместе с Кларой и Софи. Мсье Мартен сфотографировал малышку, и теперь они все вместе сочиняли ей новую биографию.
- Пусть у неё будет фамилия моего мужа, ведь мы всем говорим, что это его племянница, – тараторила Клара. – Софи де Морьяк, да, Софи де Морьяк. Пять лет, родилась в Тулузе, шатенка…
 Мишель виртуозно переносил информацию на новенький бланк. «Вот уж никогда не думала, что мне суждено будет присутствовать при изготовлении фальшивых бумаг», – подумала Изабель.
- Скажите, мсье Мартен, – обратилась она к Мишелю, – как долго мы сможем беспрепятственно пользоваться покровительством префекта?
- Пока существует вишистский режим, мадемуазель.
- А вы полагаете?
- Всё может случиться. Наблюдательные люди склонны считать, что близится нечто страшное.
 Изабель покосилась на Клару.
- Что именно?
- Пока я не могу сказать ничего определённого.
- Пожалуйста, расскажите, как там, в оккупированной зоне...
Мсье Мартен отложил документ в сторону и, помедлив мгновенье, ответил:
- Страшно и непонятно. Каждую минуту приходится ждать, что за тобой придут полицейские, арестуют и увезут неизвестно куда. Хотя известно, конечно. Для начала тебя везут, к примеру, в Дранси или Питивье… Один из этих кошмаров, о котором я знаю лишь понаслышке. Мне удалось уехать до начала всего этого ужаса, в то время, когда у евреев стали отбирать их имущество. Но одно дело – потерять имущество, а другое – жизнь.
Мишель подсел ближе к женщинам и добавил вполголоса, как если бы его мог услышать кто-то из посторонних:
- Сюда почти каждый день прибегают несчастные в поисках укрытия. Каждый раз они приносят с собой новые вести.
- А как же демаркационная линия?
- Всегда найдётся тот, кто рискнёт провести вас в обход всех постов. За разумную плату, конечно. А порой и за неразумную.
Мужчина тяжело вздохнул, но вскоре улыбнулся и, хлопнув себя по коленям, добавил почти весело:
- Ну, да ладно, дело в шляпе. Осталось прикрепить фотографию. Если мадемуазель сможет прийти за бумагой завтра, будет очень хорошо!

 На следующий день Изабель забрала документ, а ещё через несколько дней привела к Мишелю четырёх испуганных худеньких девочек, вызволенных её соратниками из транзитного лагеря, чтобы потом с новыми бумагами отправить их в пансион под кров пожилой настоятельницы, не побоявшейся принять на свои плечи столь непростую обязанность.

5. Прозрение

 Постепенно Изабель настолько привыкла к своей новой миссии, что начинала скучать, если несколько дней оставалась без дела. Однако такое затишье случалось крайне редко. Хорошо отлаженный механизм тайных коридоров спасения действовал безотказно, возвращая надежду и жизнь не только детям из транзитных лагерей, но и тем, кому удавалось пересекать демаркационную линию, вырвавшись из цепких когтей лютующей оккупации.
 В целом события развивались довольно неплохо, особенно учитывая тот факт, что администрация Лиона в большинстве своём стояла на стороне ОЗЕ и прочих, кому небезразлична была судьба гонимых детей Израиля. К сожалению, львиная доля вишистского протектората не могла похвастать подобным благословением, отчего еврейские беженцы, целыми семьями прибывающие во Францию из разных концов Европы, безжалостно свозились в транзитные лагеря. Их несчастную компанию нередко разделяли лишённые своего гражданства французские евреи, совсем ещё недавно свято верившие в то, что правительство маршала Петена никогда не посягнёт на это их единственное и непогрешимое доселе право.
 Изабель постаралась задействовать все свои связи, гарантировавшие беженцам до отправки их в Швейцарию и Испанию более или менее безопасный приют в пределах свободной зоны. Помимо Клары и настоятельницы женского пансиона в круг доверенных лиц Изабель вошли в основном представители лютеранской и католической церквей, а также её близкие и дальние родственники, живущие за пределами Лиона, среди которых активную позицию занимали приверженцы генерала де Голля.
Вышеперечисленные патриоты прятали изгнанников в своих домах до тех пор, пока последним не выпадал счастливый билет на переезд в более надёжное укрытие. К тому времени очередной статут лишил работы тех, кого обошли стороной несколько предыдущих, и Изабель искренне радовалась за мсье Бравински, который так вовремя успел покинуть Лион.
 К началу мая на счету мадемуазель де Лоранс уже числились тридцать два ребёнка, спрятанных ею в разных уголках её тайной сети. Она завела на каждого краткое досье с указанием его подлинного имени и имён его родителей на тот счастливый случай, если разлучённым войной семьям когда-либо удастся встретиться. Изабель положила досье в жестяную коробку и спрятала в своём старинном детском тайничке в родительском саду. Мадам и мсье де Лоранс по-прежнему не были посвящены во все детали опасного предприятия, целиком и полностью поглотившего их дочь, однако, всякий раз, когда Изабель навещала их, она видела и чувствовала, что всё в доме пронизано отчаянным беспокойством за её судьбу. О чём бы ни говорили в семье де Лоранс, разговор неизменно сводился к еврейскому вопросу.
- Не понимаю, чем они думают. Отбирая у евреев предприятия, они и французов обрекают на безработицу.
- Евреи тоже французы, папа. Петен безжалостно уничтожает и рушит Францию.
Петен не француз ли? Не понимаю.
- Стало быть, не француз. Поэтому каждый из нас сегодня должен делать то, что ему по силам, чтобы…
- Белла, дорогая, прошу тебя! Не каждый может понять, что ему по силам. Я так боюсь за тебя!
- Не надо бояться, мама. Мне ничто не угрожает.
 После подобного рода реплик Изабель всегда направляла беседу в другое русло, и её инициативу обычно поддерживали.
- Вчера вновь повысили цены на продукты.
- О да. Слава Богу, мы не голодаем. Во многом благодаря тебе, дорогая! Ведь папины клиенты теперь так редко появляются. Кому нужен адвокат во время войны?
Примерно так проходили все воскресные обеды семьи де Лоранс. Но однажды Изабель решила прояснить ситуацию и, оставшись наедине с отцом, поведала ему о своём тайном списке.
- Обещай мне, что сохранишь его во что бы то ни стало. В этой коробке – детские жизни. Если вдруг… если вдруг мне не суждено будет дожить до конца войны, ты обязательно должен будешь всех разыскать. Я верю и знаю, что мы всё равно выстоим перед бошами, потому что у нас – человечность, а человечность охраняется Самим Богом!
 Отец слушал не перебивая.
- Делай, что можешь, остальное сделает Бог, – заключил он, тяжело вздохнув. – Белла, я хотел тебе сказать…, наш дом открыт для них. Я понимаю, мы всегда на виду, здесь не так безопасно, возможно, но всё же… Я поговорю кое с кем из своих клиентов.
 Так у Изабель появились новые союзники. И весьма кстати, поскольку из оккупированной зоны всё чаще стали поступать тревожные известия. Себастьяну сообщили, что в Польшу периодически отправляются товарные составы, вывозящие заключённых из Дранси и других лагерей. При этом лагеря тут же пополняются новыми людьми.
- Почему в Польшу? – не раз спрашивала Изабель, но её вопрос всякий раз повисал в воздухе. Никто из её окружения толком ничего не знал. Все понимали, что творится что-то неладное, и трудились не покладая рук.
 Самой сложной задачей для Изабель было убедить детей в том, что они расстаются со своими родителями не навсегда. Она сама в это верила с трудом, а в конце июля эта вера угасла почти совершенно.
 Всё началось с неожиданной встречи Изабель с маленьким мальчиком, на которого она натолкнулась в трабуле, возвращаясь от мсье Мартена с документами для очередной партии спасённых детей. Мальчик сидел, прижавшись спиной к тёмной стене и положив голову на руки. Изабель чуть тронула его за локоть, и ребёнок поднял голову.
- Добрый день, мадам, – сказал он.
- Уже вечер, малыш. Что ты делаешь здесь один?
- Жду папу.
- А где твой папа?
- Не знаю. Он сказал мне, чтобы я бежал сюда и ждал его здесь. Это ведь Лион?
- Лион. Ты откуда?
 В сердце Изабель закралось подозрение.
- Из Парижа. Мы с папой должны были ехать куда-то на поезде, но папа что-то сказал полицейскому, и он позволил нам не ехать. Потом добрый мсье показывал нам дорогу, а потом другие полицейские погнались за нами и закричали «Стой!» Я слышал, как они стреляли в нас. Мы с папой побежали, но папа не может бегать так быстро, как я. Он устал и лёг на землю. Я говорил ему: «Папа, вставай!», а он сказал, чтобы я бежал в Лион и ждал его там.
 Изабель присела рядом с мальчиком. Из его  сбивчивого рассказа она поняла главную мысль: они с отцом бежали из зоны оккупации, сумели перейти демаркационную линию, но в свободной зоне столкнулись с патрулём, и отец, если он жив, теперь находится в руках вишистской милиции. Единственное, что ему было уготовано — это оказаться в одном из транзитных лагерей свободного юга, а потом — в Дранси.
- Вот что, малыш, – сказала Изабель, поднимая ребёнка, – сейчас мы пойдём ко мне домой, и я угощу тебя чаем с булочками. Ты любишь булочки?
- Да! А как же папа? Он найдёт меня?
- Найдёт. Ведь он велел тебе ждать его в Лионе, а не в трабуле. Идём.
И Изабель, взяв мальчика за руку, быстро зашагала к выходу из мрачного тоннеля.

 Дома она выкупала и накормила своего маленького гостя, чему последний несказанно обрадовался. Было очевидно, что он долгое время был лишён этих простых радостей. После ужина мальчик рассказал Изабель, что его зовут Матье Шпигель, что он жил в центре Парижа с родителями и старшей сестрой, но однажды рано утром в их квартиру пришли полицейские и велели собирать вещи. Потом они посадили всех в машину и увезли на большой стадион. Там, по словам Матье, они пробыли несколько дней. Там же он потерял из виду мать и сестру. Отец объяснил их исчезновение болезнью обеих. Как-то поздним вечером он взял сына на руки и ушёл со стадиона. Подробностей этого ухода Изабель так и не смогла добиться. Единственное, что ей удалось понять, так это то, что им помог какой-то полицейский — один из тех, кто день и ночь зорко стерёг великое множество пленников. Потом был долгий путь по оккупированной территории, большей частью по ночам, вслед за отважным проводником, после чего, наконец, перед беглецами замаячили огни возможной свободы. Но когда они подходили к окрестностям Лиона, их настигли люди в форме. Остальное Изабель было известно. Что случилось с отцом — Матье не знал. Он бежал стремглав, как тот ему велел. На бегу он, правда, пару раз обернулся, но отца не увидел. В довершении рассказа мальчик вынул из кармана своей курточки небольшой лоскуток и, протянув его Изабель, спросил:
- Скажите, мадам, а здесь мне надо это носить?
На ладошке лежала вырезанная из жёлтой ткани звезда Давида с надписью «еврей». Изабель постаралась скрыть от ребёнка своё волнение.
- Нет, не надо, – ответила она, не отводя глаз от звезды.
- Вот хорошо! – воскликнул малыш. – А то я всегда боялся, что булавка раскроется и проткнёт мне сердце!
 Изабель улыбнулась сквозь слёзы: как наивен был этот страх по сравнению с реальной опасностью, чёрной тучей нависшей над маленькой кудрявой головкой.
 Изабель почти не надеялась, что отцу и сыну суждено будет когда-либо встретиться. Тем не менее, следующим утром она отправилась к Мишелю Мартену и сообщила ему всю информацию о найденном ею в трабуле ребёнке, которую Мишель незамедлительно передал другим сотрудникам ОЗЕ, посещавшим транзитные лагеря. В тот же день она попросила у Себастьяна разъяснений по поводу произошедшего в Париже. Себястьян располагал некоторыми сведениями, и то, что он сообщил, повергло Изабель в шок.
- Это была облава. Всех арестованных свезли на зимний велодром и продержали там несколько дней. Всех: женщин, мужчин, детей, стариков. Практически без еды и воды. И всё это сразу после Дня независимости! А потом развезли по лагерям вблизи Парижа.
- Но почему?..
- Почему? Ты спрашиваешь: почему? Изабель, это не первая облава, хотя и самая крупная, пожалуй. Мне сказали, многих евреев спрятали парижане, сорвав грандиозные планы бошей.
- Себастьян, скажи мне, кто арестовывал этих людей?
- Не догадываешься?
- Французская полиция?
- Она самая.
 Наступила продолжительная пауза. Себастьян напряжённо всматривался в несущиеся по небу облака, он не решался поведать своей соратнице главную новость. Однако молчание затянулось, и оба чувствовали неловкость.
- В лагерях под Парижем они долго не задерживаются. Ты знаешь, куда их потом отправляют? – спросил Себастьян, не глядя на Изабель.
- Ты говорил, что в Польшу, в трудовые лагеря.
- Я так думал раньше…
- А теперь? Себастьян…
- Видишь ли…, в Польше нет никаких трудовых лагерей. И в гетто их тоже не свозят.
- Куда же?
- В Польше недалеко от городка Освенцим есть лагерь. Его построили ещё в сороковом для осуждённых и военнопленных. Печально известный лагерь… Его можно называть по-разному, но, пожалуй, самое подходящее название для него сегодня — это лагерь смерти.
 Изабель вздрогнула.
- Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что у попавших туда людей практически нет шансов. В особенности у евреев и цыган.
- Их там… расстреливают?
- Нет. Их там душат газом в специальных камерах. А трупы потом сжигают в огромных печах.
 Изабель не была готова к такому пояснению. Она поднялась и осталась стоять неподвижно, опершись рукою о спинку кресла, не в силах продолжать эти мучительные откровения.
- Откуда тебе это всё известно? Может быть, это ложь? – она с надеждой посмотрела Себастьяну в глаза. – Как ты можешь быть уверен?
- Эти сведения получены от польских партизан. Они знают наверняка. Арестованных с Вельдива, скорее всего, уже нет в живых. Рассказывать тебе дальше?
- Рассказывай.
 Изабель удалось взять себя в руки.
- Есть мнение, что душегубка была построена специально для уничтожения евреев… Всех евреев Европы. Представляешь, Изабель? А в камере можно умертвить сразу несколько десятков людей за один раз. Известно, что из лагерей в Польшу сначала отправили взрослых, а потом детей, дня через три. И этот поток будет нескончаем.
 Изабель вновь опустилась в кресло. Она была опустошена.
- И это делают люди…
- Да, люди, к сожалению. Пока они господствуют в оккупированной зоне. Представляешь, если вдруг они прорвутся сюда? Мы должны утроить свои силы. Кстати, где сейчас твой малыш?
- Я отвезла его к своим родителям. Мишель делает ему новые документы, а мой отец взялся придумывать новую биографию. Впрочем, это то, чем он занимается последний месяц: сочиняет новые биографии на любой возраст и вкус.
- Благослови его Бог!

6. Кардинальные изменения

 Следующую неделю Изабель была сама не своя. В каждом новом документе, в каждом спасённом ребёнке ей виделся польский лагерь смерти. Мари старалась вывести подругу из оцепенения и, в конце концов, решила её побранить.
- Я понимаю, Мари, но дай мне время, – отвечала Изабель на её укоры.
- У нас нет этого времени, Белла, это реальность, в которой нам надо как-то жить. Кстати, о Матье: я нашла арабскую семью в Брине, готовую принять его и ещё одного мальчика. Отвезёшь их туда? Надо постараться распределить мальчишек по мусульманским семьям.
- Конечно, отвезу. Настоятельница пансиона просила передать, что сможет принять ещё пять девочек.
- Это хорошая новость.
 Подобные диалоги случались между подругами ежедневно. Ежедневно появлялись новые гонимые войной беженцы и обсуждались новые пути их спасения. Регулярно пополнялась и тайная картотека Изабель, в которую она помещала все сведения о своих подопечных: их настоящие и вымышленные имена, адреса их приёмных семей, приютов, пансионов и школ. Помимо детей из транзитных лагерей, среди спасаемых бывали и взрослые, изредка целые семьи, поток которых увеличился в несколько крат после «весеннего ветра». С ними дела обстояли сложнее, но, к счастью, наряду с пополнением новоприбывших ширился и список их спасателей. И происходило это не только благодаря обычному человеколюбию, но и тому, что многие поддержавшие в своё время маршала Петена французы теперь отворачивались от него. Множился патриотизм уставших от военных невзгод людей. Многочисленные группы французских сопротивленцев, объединённые общими целями и стоящим во главе движения руководством, полнились новыми силами и новыми возможностями.
 У Изабель же в начале августа появился очередной союзник из бывших клиентов её отца, которому мсье де Лоранс помог некогда выиграть крупную тяжбу. Этот почтенный господин имел в  собственности гостиницу в предгорье Альп, приносившую ему до войны немалый доход. Теперь же его дела пришли в упадок, и после непродолжительных переговоров мсье Токма согласился поселить в своём шале еврейских беженцев. Последние прибывали в гостиницу с поддельными документами под видом ищущих спокойствия французов, остро нуждающихся в свежем горном воздухе. Крамольных подозрений эти постояльцы не вызывали в силу изолированности своего пристанища и неоценимой помощи со стороны лионской администрации. Одновременно гостиница могла принимать до сорока постояльцев, но, учитывая условия военного времени, желающих найти в ней приют оказалось не менее ста. Путь в этот альпийский уголок беглецам указывался разными ориентирами, среди которых заметную роль играл небезызвестный Союз израильтян Франции, возникший на волне вишистской политики и заменивший собой довоенные еврейские организации.
Союз худо ли бедно координировал действия добровольцев, связывая их в единую неразрывную сеть. Эта связь приобрела особенную ценность во второй половине августа после обрушения основной надежды спасаемых и спасающихся: Швейцарская Конфедерация по только ей одной известной причине закрыла свои границы для евреев. Все разом почувствовали, что для свободной зоны готовится тщательно  продуманная западня.
 Изабель и Мари узнали эту печальную новость от Филиппа во время очередного обсуждения своих насущных вопросов.
- Но как же так? Выходит, отныне у них один выход: прятаться здесь и ждать окончания войны.
- Слава Богу, рядом с нами Альпы, Мари. В горах всегда найдутся тайные тропы и проводник, готовый провести по ним беглецов.
- За разумную плату, конечно, а порой и за неразумную, – повторила Изабель слова Мишеля Мартена.
- О да, Изабель! Но мы стараемся найти проводника без платы. Сегодня Пьер хочет ехать в Швейцарию для налаживания новых контактов.

 Пьер вернулся спустя несколько дней вполне довольный своей поездкой, открывшей перед группой Себастьяна Бешама не только новые пути спасения в обход пограничных постов, но и связи с надёжными пограничниками, отказавшимися соблюдать предписания своего руководства. Этой информации ждали не только люди Себастьяна, но и все, кто занимался спасением неугодных Рейху людей.
 Однако одной надежды на поддельные документы и верных пограничников было мало. Все осознавали, что при малейшей оплошности на границе беглецов легко могли отослать обратно или передать в оккупированную зону. Поэтому основное внимание уделялось тайным альпийским коридорам. Легально через границу решено было переправлять лишь тех, у кого было больше шансов сойти за природных французов. Были, правда, и такие, кто предпочёл вовсе не рисковать и переждать войну во Франции. Но как известно, время часто меняет наши планы.
 В конце августа сорок второго в свободной зоне начались массовые облавы, поглотившие семь тысяч еврейских имён. Это заставило многих, намеревавшихся до конца войны не покидать Францию, пересмотреть своё решение. Те же, кому посчастливилось уцелеть во время облав, вереницей потянулись к Лиону, как к спасительному маяку во время смертельно опасного шторма. Гостиница мсье Токма трещала по швам. Хозяину пришлось приспособить под жильё все построенные рядом с ней амбары, гаражи и конюшни, но и этого порой бывало недостаточно.
В сентябре удалось переправить в Швейцарию первую нелегальную группу и, судя по полученным с той стороны сведениям, переправка эта прошла удачно.
 Особое внимание Изабель уделяла разрозненным семьям. Она зорко следила за тем, чтобы по возможности ей сообщались точные швейцарские адреса тех, кому благополучно удавалось пересечь границу и немедленно вносила изменения в свой каталог, хранящийся в тайнике родительского сада. Однако благополучно пересекать границу удавалось не всем. С болью в сердце Изабель узнала, что двух женщин, отправленных ею в Швейцарию, пограничники задержали, и судьба их отныне неизвестна.
- Это не твоя вина, – успокаивал Себастьян мятущуюся в переживаниях Изабель, – они сами пожелали переходить легально.
- Да, да…, – соглашалась Изабель. – И не наша вина, что на посту не оказалось нужного пограничника.
- Сколько сейчас в твоём списке детей?
- Сорок один, не считая тех, кого приёмные семьи увезли в Испанию.
- Значит, мы сможем постепенно переправить их через Альпы. Восемь групп по пять-шесть человек. Как ты думаешь?
- Возможно.
- Причём часть из них мы оставим в альпийских деревнях у пастухов.
- Это не опасно?
- Не опаснее, чем находиться здесь.
 Спустя некоторое время данный план начал воплощаться в жизнь, и всё бы шло сносно, если бы среди ясного неба однажды не грянул гром.

 Одиннадцатое ноября сорок второго года никак не должно было отличаться от других ноябрьских дней. В лионской опере полным ходом шли репетиции очередной премьеры, Изабель давала уроки вокала Жану-Пьеру, обдумывая попутно новые комбинации своей подпольной деятельности, моросил дождь, и директор грозил всех уволить из-за перепалок с Шантеном… Трагическую новость этого обычного, казалось бы, дня Изабель узнала под вечер, по дороге домой.
 Отпустив машину, она неспешно шла по опустевшей улице, старательно избегая редких прохожих. Глядя на тёмные окна аптеки уехавшего из Лиона мсье Фавера, Изабель замедлила шаг, с болью в сердце вспомнив безобразную сцену ареста сестры и племянницы последнего. Она не сразу услышала чьи-то быстрые шаги и заметила съёжившуюся фигуру, поравнявшуюся с ней.
- Мадемуазель де Лоранс…
 Обернувшись, Изабель увидела рядом с собой Гюстава – самого юного члена группы Себастьяна Бешама, давно мечтавшего присоединиться к боевому отряду, успешно действовавшему на территории Прованс-Альп-Кот-д’Азюр, но Себастьян удерживал его, поскольку Гюстав был незаменим в Лионе.
- Знаете, что случилось сегодня? – спросил Гюстав, склонившись над ухом Изабель.
- Нет, – ответила она насторожившись.
- Боши перешли демаркационную линию. Свободной зоны больше не существует.
 Изабель показалось, что она неверно поняла и попросила Гюстава повторить сказанное.
- Мы оккупированы, мадемуазель де Лоранс.
- И что…, что теперь?
- Себастьян просит всех собраться немедленно у мадемуазель Кортес. Изменения будут кардинальными.

7. Жизнь в новых условиях

 Как ни заигрывай с врагом, он рано или поздно тебя проглотит. На какие бы уступки перед третьим Рейхом ни шло правительство Виши, в глазах Германии они были ничтожны. Ей не нужна была часть Франции, но вся Франция, целиком и полностью находящаяся во власти адской машины, намеревавшейся в итоге смешать её с прахом.
 Однако свет ещё брезжил, ибо немцы не тронули итальянскую зону и позволили даже своим союзникам  несколько расширить зону влияния, распространившуюся, в том числе и на Лион. Это гарантировало сопротивленцам некоторую свободу, однако, не искушая судьбу, они предпочли уйти в глубокое подполье. На нелегальном положении оказалась ОЗЕ, и вывоз детей из транзитных лагерей стал невозможен. Худшим было то, что Лион, несмотря на присутствие в нём итальянцев, превратился в центр немецкого гестапо, которое хоть и не в полную силу, но довольно жёстко пресекало любую подозрительную активность.
- Итальянцы мешают бошам разгуляться, и префект всё ещё на нашей стороне, но нам нужны дополнительные лаборатории: возможно, очень скоро мы прекратим получать бланки из префектуры. Лаборатории Мишеля Мартена скоро станет недостаточно, а нам надо готовиться к тому, что поток беженцев увеличится в разы. Понадобятся дополнительные связи и убежища, – констатировал Себастьян Бешам.
- И всё это под носом у немцев, – вздохнула Изабель.
- Да, и всё это под носом у немцев. У кого-нибудь есть соображения по этому поводу?
- Мадам Бертье может принять десять человек в больнице, четверых я вчера отвёз в доминиканский монастырь, они могут взять ещё двоих. Человек тридцать мы развезли по деревням. Себастьян, привлечение новых связей становится опасным.
- Я знаю, Жермен. Вчера мы вновь встречались с архиепископом, он делает всё, что может, но его возможности тоже не безграничны. Что лютеранская церковь, Изабель?
- Там почти в каждой семье есть беженцы, в основном, иностранцы. Пастор хочет организовать ещё один приют. Мы сможем перевезти туда детей из приёмных семей. - - Человек двадцать, полагаю, приют сможет вместить.
 Этот второй приют предполагалось открыть за городом в соседней коммуне в пустующем особняке одного из прихожан. Особняк не был рассчитан на большое количество постояльцев, — впрочем, как и первый приют, открытый зимой в пригороде Лиона — тем не менее, укрыв в себе несчастных сирот, эти два приюта позволили спасти и некоторых взрослых, принявших на себя роль воспитателей и обслуживающего персонала. Как долго ещё можно будет обманывать оккупантов — никто не знал, и потому любая мало-мальская возможность была на вес золота.
Не менее ценными были и новые помощники. Порой они находились неожиданно, как бы невзначай. Так, однажды одна из сотрудниц церковного приюта сообщила Изабель, что встретила в городе свою знакомую, приехавшую в Лион из Бельгии по поддельным документам. Вся её семья была арестована, ей самой чудом удалось бежать, и теперь она желает спасать других.
 Изабель тут же отправилась по данному ей адресу. Беглянка снимала комнату в рабочем квартале Лиона. Квартирная хозяйка, крайне недоверчивая и неприветливая дама, проводила Изабель до двери комнаты своей постоялицы и, пристально оглядев изысканный наряд гостьи, буркнула что-то неразборчивое и неспешно удалилась. Изабель знала, что приехавшая была хорошей портнихой, и потому явилась к ней под видом клиентки с отрезом материи в руках.
- Добрый день, мадам Ниве, я к вам от мадам…, – и Изабель назвала имя сотрудницы приюта.
 Дама сразу поняла, в чём дело и поспешно пригласила Изабель в комнату, намеренно громко заведя разговор о её заказе на тот случай, если кто-то из досужих соседей решит их подслушать. Портниха принялась снимать с Изабель мерки, перемежая громкую речь тихими комментариями.
- Мне хотелось бы хоть чем-то быть полезной, – шептала она, – я сама вырвалась из ада. Мои родители, брат, сестра, тётя – все увезены в Польшу. Но как я могу помочь? Может, начну шить одежду? Ведь у многих, кто скрывается здесь, почти ничего нет.
- Не беспокойтесь об этом, им помогают по мере сил, – раздавался в ответ шёпот Изабель. – Вы можете делать другое. Скажите, к вам часто приходят новые клиентки?
- Сейчас, во время войны?.. Нет, не часто. В основном меня просят перешить что-нибудь для детей.
- Возможно, к вам станут обращаться люди в поисках убежища. Чтобы не вызывать подозрений, станут обращаться только женщины. Вы будете снабжать их нужными адресами. Адреса буду приносить я или кто-нибудь из моих знакомых. Они будут называть моё имя. Возможно, кто-то из ваших редких клиенток тоже сможет нам помочь. Только будьте осторожны.
 Отныне адрес мадам Ниве стал известен в широких кругах. Его, как и адреса других сопротивленцев и членов ОЗЕ, сообщал еврейским беженцам Всеобщий Союз израильтян Франции, а порой эти адреса передавались из уст в уста. В помощь Мишелю Мартену в Лионе к концу декабря действовали уже две подпольные лаборатории, выпускавшие поддельные документы и продуктовые карточки. Из мусульманской среды сопротивленцы получали фальшивые свидетельства о рождении, большей частью, для мальчиков и мужчин, от католической – фальшивые свидетельства о крещении, и от всех вместе – кров для обездоленных. Отправки в Швейцарию хоть и очень медленно, но шли своим чередом, чаще всего, тайными тропами во главе с проводниками. Правда, зимой они были весьма затруднительными и опасными, и не только по причине рыскавших повсюду немецких солдат: на одной из основных троп случился обвал, и Себастьян, не желая останавливать процесс, отважился отправить несколько человек легально через границу, возложив попечение о них на верных делу пограничников.
Изабель частенько наведывалась в детские приюты и гостиницу мсье Токма. Все свои более или менее ценные вещи она теперь старалась обменивать на продукты для родных и беженцев. Так поступали все сопротивленцы. На небольших железнодорожных станциях вблизи Лиона такой обмен шёл весьма бойко, и за хорошую вещь можно было легко выручить хлеб или картофель, редко – мясо. Весь обмен совершался доверенными лицами, которых Изабель называла интендантами.  Иногда она сама отвозила ценные вещи Кларе, и та меняла их в своей деревне. В один из таких дней на перроне пригородного вокзальчика Изабель натолкнулась на незнакомца, всем своим видом являвшего принадлежность к тем, кого Изабель со своими соратниками уже более года прятала от посторонних глаз. Она научилась различать их в толпе если не по внешности, то по выражению испуганных глаз и мятущемуся взгляду. Изабель попыталась догнать мужчину, но так, чтобы не привлечь внимания прохожих, в особенности разгуливавших по перрону итальянских патрульных. Идя следом за незнакомцем, она увидела, как у того выпал из кармана смятый клочок бумаги и, воспользовавшись этим, окликнула мужчину:
- Мсье, постойте, вы потеряли…
 Незнакомец на мгновенье обернулся, но тут же ускорил шаг, стараясь скрыться от преследовавшей его Изабель.
- Мсье, прошу вас, не бойтесь, остановитесь! Мне нужно с вами поговорить, я могу вам помочь.
 Последние слова Изабель произнесла, не боясь быть услышанной.
 Беглец остановился и боязливо посмотрел на приблизившуюся к нему молодую женщину:
- Чего вы хотите? Кто вы? Что вам нужно?
- Не бойтесь меня, – переводя дыхание, ответила Изабель, протягивая незнакомцу сложенный вчетверо плотный лист бумаги. Мужчина бережно взял его и быстро сунул в карман куртки.
- Я могу вам помочь, – повторила Изабель, многозначительно глядя несчастному в глаза. – Сейчас мы поедем в Лион, и там я поселю вас у хороших людей, у них вы будете в безопасности.
 Незнакомец вопросительно посмотрел на Изабель, не понимая до конца, почему та желает ему помочь и так убедительно его в этом заверяет. Было очевидно, что мужчина устал сопротивляться и скрываться. Поколебавшись немного, он последовал за ней без дополнительных расспросов, доверившись ей, как ребёнок. Они добрались до Лиона без приключений и по приезде сразу направились в гостиницу мсье Токма, который смог найти для нового постояльца спокойный тёплый уголок.
 Спустя несколько дней Изабель навестила своего нового знакомого. Его звали Шломо Зельман. Тремя месяцами ранее он был арестован в Тулузе и отправлен в Ривзальт, откуда ему удалось благополучно бежать, однако, один из патриотов Петена его предал, и Шломо в итоге оказался в Дранси, но вновь решился на побег. На этот раз с ним бежали ещё двое заключённых, судьба же улыбнулась одному Шломо. Спустя два месяца блужданий по оккупированной территории беглец попал в пригород Лиона, желая попытать счастье в итальянской зоне, и, будучи на полпути туда, встретил Изабель.
- Я безмерно благодарен вам, мадемуазель, – говорил Шломо, держа за руку свою спасительницу, – вы даже не представляете, какое дело вы делаете для всех нас.
- О, если бы нас было больше, – вздыхала в ответ Изабель. – Я хочу просить вас рассказать мне о Дранси. Я много раз слышала об этом лагере, но никто толком не может мне сказать, что там происходит…
- Лучше, мадемуазель, вам о нём ничего не знать, – сказал Шломо, прислонившись к стене и потупив взгляд. – Здесь дело даже не в ужасных условиях, холоде и голоде – всё это можно пережить. Дело в неизвестности, которую переносить куда сложнее. Никто не знает, что ждёт его там, куда суждено ему отправиться следующим поездом.
- Вы о Польше?
- Да, никто этого не знает.
 Изабель отвернулась — она знала, что ждёт этих людей в Польше.
- А... ваши родные?..
- Я потерял их во время августовской облавы. Не знаю даже, что с ними теперь стало. Тот клочок бумаги, который вы мне вернули на станции — фотография моих детей. Всё, что у меня осталось…
 Изабель захотелось как-то утешить несчастного и, поколебавшись немного, она быстро произнесла, удивляясь собственной решимости:
- Знаете, Шломо, я отправлю вас в Швейцарию, как отправила уже многих до вас. А после войны мы будем вместе искать ваших родных. Чудеса случаются, и я всем сердцем в них верю.
- Нет, нет, мадемуазель, помогите мне лучше добраться  до Испании. Я хочу присоединиться к еврейским отрядам, я хочу воевать!

 ***
 Себастьян, узнав о намерениях Изабель, пришёл в ужас.
- И как ты собираешься делать ему документы? Его имя написано у него на лице!
- Будем надеяться, что патрульные не смогут его прочесть, – спокойно ответила Изабель. – Попробуем его как следует загримировать. Ты забыл, где я служу?
- Да здесь бессилен самый искусный грим!
- А вот и нет. Наш гримёр творит чудеса.
- Он в деле?
- Нет, но мы можем его привлечь, его услуги были бы нам очень кстати.
 Это небезопасно, Изабель.
- Можно подумать, всё, что мы делали до сих пор, было безопасно. Я верю, что он пройдёт.
 Через три дня Изабель, поработав над внешностью Шломо, сделала ему новые документы на имя Фернандо де Кастильо и отправила его к испанской границе. Спустя какое-то время она получила известие о том, что он благополучно добрался до нужного места.

8. Новые горизонты

 К началу сорок третьего года на счету Изабель числилось больше сотни спасённых жизней. Но скольких ещё предстояло ей спасти… А оккупанты наступали сопротивленцам на пятки: к прошлогодним августовским облавам добавилась облава январская, учинённая в Марселе.
- Тысячи арестованных и депортированных! Тысячи! Мы ничего не успеваем! – громовым голосом сокрушался Филипп, меряя гостиную широкими шагами. – Хватают и евреев, и сопротивленцев! Они хотят связать нам руки!
- Тише, тише, Филипп, мой дом не на опушке леса.
- Прости, Мари.
- Криком ничего не добьёшься. Каковы наши дальнейшие действия?
- Дальнейшие действия? – раздался голос вошедшего в квартиру Себастьяна. – Сейчас я вам скажу.
- Изволь.
- Вы не слышали, что произошло сегодня утром на улице Св. Катрины?
- А что произошло на улице Св. Катрины?
- Конечно, он не был эталоном честности и самоотверженности, поговаривали даже, что порой он сотрудничал с нацистами и Виши. Тем не менее без него нам будет сложнее решать свои вопросы, потому что мы были связаны с истинными патриотами его народа — теми, которые нас не предавали.
- О чём ты? Нельзя ли объяснить яснее?
- Яснее? Сегодня утром были арестованы руководители Всеобщего Союза Израильтян. Все, подчистую! Изъяты фальшивые документы и всё конфисковано.
Мари и Изабель ахнули.
- Им надо было уйти в подполье, как сделали другие. Во Франции столько еврейских организаций, и все они действуют подпольно! Неужели Союз так доверился Петену? На что он рассчитывал?
- Не знаю, на что он рассчитывал.
- А что итальянцы? Почему они не воспрепятствовали аресту? Ведь в Ницце они даже синагогу не тронули.
- Ох, сдаётся мне, что всё это предприятие дурно пахнет…
- О чём ты, Филипп?
- Нам надо искать новые связи.
- Возможно, стоит немного подождать?
- У меня есть идея получше, – Себастьян обвёл взглядом собравшихся и, помедлив немного, обратился к хозяйке явочной квартиры, в задумчивости сидевшей у окна, занавешенного тёмными портьерами:
- Неужели тебе совсем нечего нам сказать, Мари?
 Все посмотрели на маленькую корсиканку, и она, подняв глаза, ответила сдержанно и спокойно:
- Почему же? Мне есть что сказать. Но, думаю, будет лучше, если ты сам всё объяснишь, Себастьян.
- Всегда приходится всё брать на себя.
 Высокая фигура Себастьяна возвышалась перед сидящими как вандомская колонна, приковывая к себе удивлённые взгляды сопротивленцев, с нетерпением ожидавших развязки возникшей интриги.
- Дело в том, что дядя Мари вступил в ряды итальянской армии и ныне находится в их зоне.
- Это кузен мамы, она позавчера известила меня об этом, – добавила Мари, пристально глядя на Изабель.
- Данное обстоятельство открывает перед нами новые перспективы. Мари попытается связаться с дядюшкой, вполне вероятно, что у нас появится очередной союзник. Если всё выйдет хорошо, я предлагаю Мари на время перебраться в Гренобль.
- В Гренобль! – молчавшая до той поры Изабель отчаянно всплеснула руками. – Но вы лишаете меня верной помощницы и подруги! На кого ещё я смогу так полагаться в своём деле?
- Ты не одна, Изабель. Не бойся, ты прекрасно справляешься со своими делами. А Мари нужна нам там.
- Но ведь в итальянской зоне и без того хватает добровольцев. Нам всем известно, что итальянцы очень лояльны к евреям. Мы знаем, сколько несчастных нашли там свой приют. Итальянцы даже в облавах не участвуют. Там евреи в безопасности.
- Позволь мне кое-что объяснить тебе, – Себастьян сел рядом с Изабель. Его мягкий голос звучал убедительно, приводя мысли Изабель в обычный стройный порядок. – Видишь ли, боюсь, это не навсегда.
- Что именно?
- Итальянцы здесь не навсегда.
- Откуда такое сомнение?
- Есть кое-какая информация... Как бы хорошо ни было там евреям сейчас, никто не возьмётся гарантировать, что их дальнейшее пребывание в зоне всегда будет безоблачным. Нам нужны свои люди в этом тылу для налаживания ещё одного канала переправки. И переправка эта должна быть организована как можно быстрее, а дядя Мари играет далеко не последнюю скрипку. Так, кажется, говорят у вас в опере?
- Так, скорее, говорят в оркестровой яме Шантена…
- Ну, хорошо.
- Опера…, – пробормотала Изабель. – Она лишится своего яркого контральто, если ты уедешь, Мари.
- Это только до конца войны. И потом, что такое моё контральто в сравнении с человеческими жизнями, Белла! Ты ведь тоже своё сопрано не пожалеешь.
- Не пожалею…

 На налаживание контакта с дядей у Мари ушло не менее двух недель, после чего она покинула оперу и благополучно перебралась к итальянцам. Но не в Гренобль, как изначально предполагал Себастьян, а на Корсику, ибо оттуда перспектива открытия нового пути спасения просматривалась куда более чётко.
Мсье де Барден рвал на себе последние волосы: труппа теряла свои ведущие голоса один за другим. Однако шла война, и отъезд Мари не вызвал особенных кривотолков, ибо мнимая его причина выглядела вполне убедительно: в столь тяжёлое для всех время мадемуазель Кортес вынуждена вернуться к своей семье.
 Изабель продолжала трудиться, не жалея сил. Она находила новые каналы для сокрытия страждущих, приток которых в окрестности Лиона возрастал в геометрической прогрессии. Новые пути открывались в основном с подачи верных знакомых, таких как мадам Ниве, которая сумела наладить целую сеть, идущую порой далеко за пределы Прованса. Проще всего было распределять по этой сети детей – они легко могли сойти за обычных французских сирот, в которых теперь, впрочем, как и всегда, во Франции не было недостатка. Также у Изабель не было недостатка и в помощниках, с которыми время от времени сводил её Себастьян. Однажды она попросила познакомить её с другими членами ОЗЕ, на что Себастьян ответил, что на этот счёт у него есть своё особое видение.
- Я предпочёл бы, чтобы ты знала как можно меньше людей из ОЗЕ да и из самого Сопротивления тоже, – сказал он. – Это обезопасит тебя и других в случае провала.
- И ты убеждён, что немцы поверят мне, что я почти ни с кем не знакома?
- Будем на это уповать, Изабель. Ты ведь понимаешь, что движение очень мощно, всех узнать всё равно не получится. Иногда лучше действовать обособленно от других. Я лично знаю тех, кто спасает еврейских беженцев практически в одиночку. Недалеко от нас в Изьё есть приют. С тех пор как боши вторглись в свободную зону, одна женщина прячет в нём десятки детей. С ней только её муж и несколько добровольцев. Кстати, Изабель…
 Себастьян выдержал многозначительную паузу и, посмотрев внимательно на свою собеседницу, нерешительно произнёс:
- Как ты думаешь, могла бы ты теперь целиком взять на себя работу по сокрытию и переправке евреев? Вместо меня…
- То есть? А ты?..
 Недоумение Изабель граничило с паникой.
- Я хочу всецело посвятить себя делу Сопротивления.
- Бороться с оружием в руках?
- Именно так. От нас тоже во многом зависит, как скоро Франция будет очищена от нацистов. Мы не можем сидеть сложа руки и ждать союзников.
 Изабель не ответила. Она не знала, что сказать и как реагировать на столь нелепое, как ей казалось, предложение, и в итоге ограничилась обычным в подобных ситуациях вопросом:
- Почему я?
- Потому что тебе я могу доверить эту работу безоговорочно. Не бойся, я буду рядом. И ещё… Прости, Изабель, но мне кажется, что тебе пора переехать поближе к свежему воздуху. Ты выглядишь очень уставшей…
 Изабель не нашлась, что ответить на эту реплику. Она действительно выглядела очень уставшей в последнее время. Она побледнела и, как ей казалось, постарела, однако, никак не думала, что эти перемены стали заметны её окружению.
- Прости, я хотел сказать…, нет, нет, это совсем не то…, – сконфузился Себастьян в ответ на молчание Изабель. – Я имел в виду…, что если ты снимешь небольшой дом в предместье Лиона?.. Небольшой, одиноко стоящий дом, который позволил бы тебе безопасно укрывать беглецов?
- Как та дама из Изьё?
- Ну… не вполне так, конечно.
 Изабель прерывисто вздохнула. Она и сама не раз уже задумывалась над тем, что её квартира в центре Лиона совсем не похожа на конспиративное жильё, в котором время от времени можно оставлять на ночлег ищущих приюта людей. Она вспомнила, как не единожды ей приходилась под покровом ночи провожать того или иного несчастного в более надёжное укрытие, расположенное в глубине глухого трабуля или на окраине города, чтобы случайный соседский взгляд не обнаружил у дома оперной певицы подозрительную тень. Не могла Изабель рисковать и в родительском особняке. Поразмыслив немного, она отыскала небольшой дом в спокойном и почти безлюдном местечке далеко от Оперы и оживлённых кварталов, куда вскоре и перебралась. На вопросы удивлённых соседей и коллег Изабель ответила просто, сославшись на плохое самочувствие, и все с ней согласились, подтвердив, что мадемуазель де Лоранс действительно нуждается в покое и свежем воздухе.
 Новое место обитания Изабель немного походило на деревенское подворье с домом и амбаром, который решено было немедленно приспособить под временное жилище. Особенно радовал Изабель большой, вырытый под амбаром, подвал, где во время облавы легко могли укрыться человек десять – двенадцать. Его тщательно замаскировали, и Изабель приготовилась к встрече первых постояльцев. Её теперешний адрес попадал в руки беглецов посредством всё той же разветвлённой сети многочисленных помощников и посредников.
 Изабель давно уже привыкла к неожиданным гостям и связанной с ними суете, но никак не могла привыкнуть к чужим страданиям и слезам, опустошающим её собственную душу. «Если хочешь искренне помочь человеку – будь готова примерить на себя его боль», – сказал как-то своей дочери мсье де Лоранс, и теперь Изабель несла с собой эти слова как знамя. Однако порой ей казалось, что эта боль однажды сломит её саму, и тогда, взяв велосипед, Изабель ехала к Альпам и успокаивала свою душу горячими беседами с Богом. После таких прогулок она обычно находила в своём амбаре новых пришельцев. Чаще всего это были беглецы – одиночки. Иногда дом Изабель служил перевалочным пунктом для тех, кто пробирался к границе самостоятельно с фальшивыми документами на руках. Но в основном на заветный огонёк тянулись те, у кого не было ничего, кроме слабой надежды на чудо. И Изабель делала для них всё, что было в её силах: приносила документы, кормила и ободряла.
 Порой ей приходилось сталкиваться с совершенно непредвиденными обстоятельствами. Так, однажды в её доме скончалась молодая женщина, и Изабель вынуждена была среди ночи мчаться к Себастьяну и просить его о помощи. Они похоронили несчастную в ближайшей рощице, а её осиротевшую дочь позже забрали с собой другие беженцы. После этого случая Изабель решила обзавестись верной делу спасения компаньонкой. Она уговорила одну еврейскую девушку, очень похожую на француженку, стать её помощницей, и та согласилась. Девушка неплохо знала польский, а Изабель – немецкий, поэтому вдвоём они могли худо ли бедно объясняться с беглецами, совсем не говорящими по-французски. Но и этих языков порой бывало недостаточно.
 Как-то вечером Мари-Анж обнаружила в амбаре маленькую девочку. Как ни бились они с Изабель, но так и не смогли выяснить, откуда пришёл к ним этот ребёнок и как очутился в Лионе. Отчаявшаяся Изабель принесла большой старый словарь европейских языков и начала медленно читать слова с дюжиной переводов. Когда она доходила до голландского, девочка вздрагивала и, в конце концов, поняв, что в этом доме опасность ей не угрожает, разговорилась. Изабель всплеснула руками:
- Что же нам теперь с тобой делать!
 Она не могла припомнить, чтобы в поле её зрения когда-либо попадали голландцы. Однако выход был найден – девочку решили оставить в лютеранском приюте и дождаться её родных, которые, увы, так и не объявились. В итоге пастор взял малышку в свою семью, дав ей имя Мадлен.
 
9. Новое испытание

 Изабель потеряла счёт людям, побывавшим в её доме, и если бы не тайная картотека, то по истечении многих лет она вряд ли вспомнила бы их всех до единого. Когда гости уходили, Изабель подолгу стояла у порога, прося Бога защиты для них и для тех, кто возложил себя на жертвенный алтарь любви к ближнему.
- Вы — руки Всевышнего, – сказал Изабель один пожилой еврей. – Кто спас одну жизнь — спас весь мир. А вы… сколько же миров спасли вы! Великое дело для человека — сделаться помощником Создателя.
 Дядюшка Самюэль гостил у Изабель около двух месяцев. Он забавно выговаривал слова, шутил и учил свою спасительницу готовить нехитрые еврейские угощения.
- А знаете, мадемуазель де Лоранс, – говорил дядюшка Самюэль, – если и есть на свете одновременно везучий и невезучий человек — так это я! В Германии у меня была небольшая практика, я не бедствовал, и моя несчастная Грета была всем довольна. Но потом пришли нацисты… Когда в тридцать девятом мы с Гретой сели на пароход, нам стало казаться, что наша жизнь может наладиться на новом месте, но проклятые американцы и кубинцы не приняли нас. Опять невезение! Но после, благослови Всевышний те страны, которые нас приютили, мы с Гретой оказались в Гавре. И что же? Год спустя нацисты и туда добрались, а мы опять должны были бежать… Мы ушли с севера и остановились в свободной зоне, мы решили, что все наши несчастья позади, но в сорок втором и туда явились нацисты! Что делать?.. Видите, мадемуазель де Лоранс, нацисты преследуют нас по пятам, но никак не могут нас схватить. И здесь я везучий человек! Мы опять бежали и спрятались в итальянской зоне, и вот теперь мы у вас. Нам опять повезло: нас приютили и обещают отправить в Швейцарию. Видите, везение и невезение постоянно ходят рядом в моей жизни. Не знаю, что нас ждёт впереди. Может быть, и в Швейцарию потом придут нацисты. Раньше мне говорили: «Самюэль, ты несчастный человек, потому что у тебя нет детей», а теперь я говорю себе, что я счастливый человек, потому что у меня нет детей. Мне не нужно бояться, что мои дети и внуки однажды окажутся в лагере. И поэтому я везучий человек! И моя Грета может это подтвердить. Грета, скажи сама!
 Пожилая еврейка устало качала большой седой головой.
- Вот видите, моя Грета не будет лгать.
 Грета не лгала. Им с мужем действительно повезло, ибо Изабель удалось переправить их через Альпы за три дня до того, как Франция окончательно погрузилась во мрак.
 В начале сентября итальянцы покинули насиженные места, отдав их на растерзание немецким своим союзникам, ставшим полновластными хозяевами многострадальной галльской земли.

- И вновь римляне оккупировали Галлию, и вновь они отступили перед полчищами германцев. История повторяется. Может, сыщется и новый Версен Геторикс? – произнёс мсье де Лоранс, задумчиво наблюдая за тем, как его старшая дочь со знанием дела сортирует фальшивые карточки для новых беженцев.
- Новый Версен Геторикс теперь в Лондоне, папа, – ответила Изабель, – будем надеяться, что он не склонит голову перед нынешним Цезарем.
- Будем надеяться, что теперешнему герою удача улыбнётся. Вот уж поистине, когда понимаешь смысл в выборе из двух зол.
 Выбирать из двух зол пришлось абсолютно всем. Участникам Сопротивления и ОЗЕ пришлось приспосабливаться к очередному  нелегальному положению. Изабель разработала дополнительные способы связи со своими помощниками, построенные на исключительной конспирации, и поначалу каждую ночь ожидала визита непрошеных гостей из гестапо. Но проходили недели, а жизнь, казалось, протекала в относительном затишье, которого Изабель со временем стала бояться больше, чем непрошеных гостей. Она опасалась однажды поддаться этому затишью и в итоге оказаться в руках Метцгера, о котором в Лионе давно ходили легенды. Курт Метцгер — начальник гестапо — внушал страх даже своим сослуживцам, и Изабель вздрагивала всякий раз, когда вспоминала это имя.
 Самым обескураживающим обстоятельством стало то, что с приходом в город немецкой власти префект перестал помогать сотрудникам ОЗЕ, и отныне им приходилось рассчитывать лишь на собственные силы. С великим напряжением работали лаборатории по изготовлению фальшивых бумаг, одной из которых руководил мсье Мартен, перебравшийся из глубины своего трабуля в подвал пострадавшего от бомбардировок союзников старого завода на окраине города. Теперь документы от него Изабель доставлял посыльный, являвшийся к ней под видом торговца из соседней деревни. Сообщения с адресами от мадам Ниве Изабель иногда получала сама, наведываясь к портнихе на правах постоянной клиентки. Так же поступали и другие женщины из числа её доверенных лиц. Порой адреса попадали к Изабель с букетами цветов, щедро преподносимыми ей после спектаклей. Однако такой способ передачи информации был позволителен лишь в самых крайних случаях.
 Временами в амбаре мадемуазель де Лоранс собиралось до пятнадцати, а порой и до двадцати человек. Всем им приходилось ждать отправки в Швейцарию по нескольку недель кряду. К середине осени переход через Альпы сильно замедлился, и Изабель пришлось переселить беженцев из холодного амбара в свой дом. Она понимала, насколько огромен был риск, поскольку в случае облавы добежать до безопасного подвала никто не успеет, но выхода иного не было, и Изабель приходилось рисковать. Она разместила людей и в гостиной, и даже в комнате Мари-Анж, разделив с последней собственную комнату. Теснота была ужасная, а для любящей уединение Изабель — просто невыносимая. Но она постепенно свыклась со всеми неудобствами, и однажды наступил момент, когда долгожданная тишина показалась Изабель неестественной.
 Беженцев удалось эвакуировать малыми группами: кого за границу, кого — в глубокий тыл в надёжные руки. В доме Изабель осталось лишь два человека, не могущих пуститься в путь по причине истощения и болезни. Одним из них был молодой еврей по имени Яков, родом из северной Франции. Ему пришлось уже однажды легально переходить швейцарскую границу, однако, вместо Швейцарии он оказался в одном из транзитных лагерей, откуда успешно бежал и после скитания по разным укромным уголкам оказался в убежище Изабель. Яков тосковал по родным местам, суровому северному морю и брошенному на произвол судьбы дому. Он часто вздыхал и послушно принимал лекарство из рук Изабель и Мари-Анж.
- Азохен вей, – тихо повторял Яков, глядя в лионское небо, – сколько же ещё страдать несчастным детям Исраэля... Если бы не вы, нас бы совсем не осталось. И это удивительно: многие помогают евреям!
- Что же здесь удивительного, дорогой Яков? – отвечала ему Изабель. – Случись на вашем месте другой народ — многие помогали бы и ему. Да и потом… должники мы перед вами...
- Не привыкли мы к такому вниманию… Поймите меня правильно, драгоценная мадемуазель де Лоранс.
- Я понимаю, Яков, понимаю, о чём вы говорите. Однако стоит ли помнить о таких днях? Ведь теперь мы вместе с вами. Я верю, что придёт время, когда вашим недругам станет стыдно за своё безрассудство.
- Несомненно, придёт, – устало соглашался второй мужчина, внимательно вслушивающийся в беседу Якова и Изабель. – Только я думаю, что неспроста творится сейчас всё это беззаконие. Что-то потом после него будет.
- Что именно?
- Не знаю, но после будет великое утешение евреям. Если древние пророчества сбывались до сих пор, то продолжат сбываться и в будущем. Мы должны жить верой.
Видно, близко время огромных перемен, о которых молились наши отцы и молимся мы.
 Морис, второй оставшийся под кровом Изабель путник, говорил медленно и с большим трудом. Он был сильно истощён и неизлечимо болен. Всё, что могла сделать для него Изабель – позволить ему спокойно завершить свой жизненный путь в её доме. Она понимала, что земные скитания для Мориса подошли к концу. Он тоже это понимал и безропотно мирился со своей судьбой. К началу декабря Морис скончался, и Изабель, оплакав его, погрузилась в свои привычные хлопоты.
 Это была уже вторая смерть, случившаяся на её глазах, и, увы, не последняя. Спустя несколько дней Изабель суждено было стать свидетельницей очередной уличной перестрелки между солдатами СС и бойцами Сопротивления, в результате которой погиб Гюстав и ещё двое бойцов из отряда Себастьяна Бешама.
- Они едва нас всех не подставили! – возмущался Себастьян, объясняя Изабель этот никому не нужный безумный шаг. – Придумать такое: втроём на отряд эсэсовцев!
- И зачем это?
- Гестапо арестовало на днях наших ребят из Гренобля, эти трое вознамерились их освободить… Сама видишь, что из этого вышло.
- Почему же руководство их не остановило?.. Где же ваша скоординированность?
- Где… Разве не бывает так, что каждый решает сам? Помнишь, скольких людей ты отправила через границу вопреки моим советам? И все случаи оказались удачными.  Далеко не всегда можно скоординировать чужие действия и дать правильный совет. Да и потом, далеко не всегда можно просчитать каждый шаг, жизнь – не аптечные весы. Будь осторожна, Изабель, в бывшей итальянской зоне вместе с депортированными были арестованы и сотрудники ОЗЕ.
- Мне это известно.
- Откуда?
- Арно сказал ещё в сентябре. Он сказал также, что в Лионе находится человек от центра, координирующий и направляющий наши действия. Ему ведомы все наши тайные пути переправки, и он часто помогает в размещении беженцев через третьих лиц. Ты знаком с ним?
- Не думаю, что ему ведомы абсолютно все наши тайные пути, особенно твои. Даже я их не знаю. Он организует борьбу Сопротивления, на него возложена очень сложная задача. Я знаю его в лицо и даже знаю его имя, правда, не уверен, что оно подлинное. Он здесь с начала сорок первого. Я не могу сказать тебе, кто он, но полагаю, ты сильно удивишься, если узнаешь, кто этот человек.
 Изабель промолчала – она научилась не задавать лишних вопросов и решила, как всегда, «дать времени время».
 Незадолго до рождества в Лион вернулась Мари. Её миссия на Корсике была выполнена – она сделала, что смогла и теперь готовилась возобновить прерванную деятельность под началом Изабель. Последняя поселила подругу у себя и в течение двух недель строго следила за поправкой её здоровья, ибо Мари сильно сдала за прошедшие месяцы и выглядела неимоверно уставшей и больной. Она сильно сокрушалась по поводу облав и невозможности их избежать. Случалось, что она не спала сутки напролёт и сама едва не угодила в гестапо.
- Я хочу быть полезной тебе здесь, Белла, – сказала Мари, испытующе глядя на подругу. Изабель ответила не сразу. В её голове давно зрела одна замечательная мысль, которую она не решалась сообщить Мари. Но теперь ей показалось, что момент настал.
- Знаешь, Мари, ты очень будешь мне полезна, но не здесь…, – осторожно начала Изабель.
- Ты говоришь как Себастьян! Куда ты ещё хочешь меня отослать?
- В Швейцарию. Понимаешь, на той стороне что-то нарушилось, а мне нужны там надёжные связи. Ты сможешь всё организовать. Поедешь? Люди, которые принимали нелегалов, не выходят больше на связь, я не знаю, что у них случилось.
Мари молчала.
- Луи сделал мне предложение, – несмело отозвалась она, и её голос дрогнул.
- Ну вот и прекрасно! Выходи за него замуж и уезжайте вместе. Он очень опытный сотрудник и за тобой поедет хоть на край света.
- Мне кажется, сейчас не время для любви.
- Для любви всегда время, Мари. Пожалуйста, уезжай с ним в Швейцарию и не возвращайся оттуда до конца войны ни под каким предлогом.
- А как же ты?
- А что я?
- Разве ты не отвечаешь взаимностью Себастьяну? Я давно заметила, как он на тебя смотрит.
- Но, Мари, позволь..., я не знаю, что тебе показалось. В любом случае у меня нет в отношении него никаких намерений.
- Ты не можешь забыть Теодора? Но ведь его не воскресить.
 Изабель резко поднялась и подошла к окну. Последние слова Мари вызвали в ней волну воспоминаний.
- Я ранила тебя?
- Нет.
 Наступило молчание. Изабель смотрела в лазурное небо, вороша своё прошлое.
- Если бы я стала его женой и поехала с ним, он, возможно, остался бы жив.
- Как ты могла его спасти, Белла? Скорее всего, ты тоже погибла бы. В Китае всегда было небезопасно, а тут ещё эта война…
- Война нашла меня и во Франции. Судьбу не обманешь.
- Я поеду в Швейцарию, Белла, и сделаю всё, о чём ты меня просишь.

10. Неожиданная встреча

 В январе сорок четвёртого года Мари обвенчалась с Луи, а через несколько дней молодожёны отправились в Швейцарию в сопровождении небольшой группы еврейских беженцев. Спустя пару недель Изабель получила от подруги сообщение о том, что она неплохо обосновалась на новом месте и успешно организует сеть по размещению пребывающих из Франции нелегалов. Отныне у Изабель вновь был надёжный тыл взамен прежнего, открытого сотрудниками ОЗЕ три года тому назад, но пошатнувшегося в результате военных передряг.
 В отличие от этого тыла, французский фронт мадемуазель де Лоранс, как и фронт прочих сотрудников тайных миссий, всецело ощущал на себе железную хватку кровавого Метцгера. Очередная облава опустошила один из детских приютов и едва не погубила гостиницу мсье Токма, успевшего увести постояльцев в альпийский лес. Подопечные Изабель теперь безвылазно сидели в амбарном подвале, и сама она вновь просыпалась по ночам, внимательно вслушиваясь в ночную тишину.
 Однако это были лишь временные неудобства по сравнению с сокрушительным ударом, постигшим Изабель на исходе марта: была арестована мадам Ниве — одна из самых активных её помощниц. Худшим было то, что Изабель оказалась свидетельницей её ареста и сама, едва не выдав себя, чудом избежала подобной участи отчасти благодаря самой мадам Ниве. За несколько дней до случившегося Изабель получила от связной сообщение о том, что та располагает новым списком адресов для размещения беженцев и о том, что данный список будет вручён ей, как всегда, с готовым платьем. В назначенный день Изабель отправилась к мадам Ниве. Она сильно удивилась, найдя дверь в квартиру распахнутой настежь, а обычно угрюмую квартирную хозяйку — насмерть перепуганной и сидящей за этой самой дверью.
- Давно вас не было, сударыня, – обрадовалась хозяйка, увидев Изабель. – Эта еврейка долго шила вам в этот раз!
- Еврейка?! Изабель с ужасом посмотрела на говорившую, и та истолковала этот взгляд по-своему:
- Да, а вы и не знали... Она скрывалась у меня под видом добропорядочной француженки, и надо же, какая оказия! Не хватало ещё, чтобы боши сочли меня причастной. Да вы не бойтесь: забирайте свою вещь и уходите.
 Бежать было поздно. Изабель прошла по коридору к комнате мадам Ниве и, толкнув трясущейся рукой дверь, вошла внутрь. В небольшой комнате, переворачивая всё верх дном, копошились трое солдат, поодаль стоял офицер, хозяйка же сидела возле швейного столика и спокойно наблюдала за происходящим. При появлении Изабель все пятеро обернулись.
- Кто вы? – спросил офицер.
От страха Изабель не смогла в ответ произнести ни слова.
- Это моя клиентка, – ответила за Изабель мадам Ниве, – она пришла в назначенный мною день за своим платьем.
- За платьем? – офицер пристально посмотрел на Изабель. – И часто вы делаете здесь заказы?
- Нечасто, – вновь послышался голос мадам Ниве, – теперь не время для частых заказов.
- Что ж, забирайте своё платье и уходите. Думаю, деньги вашей портнихе уже не понадобятся, так что можете не платить. Где её платье?
 Мадам Ниве протянула офицеру свёрток, который он уже готов был передать Изабель, но вдруг остановился и, обратившись к одному из солдат, резко бросил:
- Проверьте!
 Солдат развернул свёрток и принялся со знанием дела ощупывать лёгкую материю, просматривая каждый шов. Пока длилась эта процедура, немец пристально смотрел на Изабель, стараясь уловить малейшие изменения в её взгляде и жестах, способных рассказать о ней больше того, что поведала ему мадам Ниве. У последней сильно дрожали ноги, казалось, ещё немного — и зубы застучат. Несчастная опустилась на табурет и попыталась хоть немного успокоиться, стараясь не глядеть на немца.
- Ничего нет, г-н лейтенант, – отрапортовал солдат, возвращая офицеру платье. Тот слегка ухмыльнулся и велел отдать его Изабель, всё измятое и уже без свёртка.
- Вы свободны, можете идти.
 Изабель поднялась и, улучив момент, когда на неё никто не смотрел, подняла глаза на мадам Ниве. Женщина улыбнулась ей в ответ, едва заметно указав взглядом на платье. Изабель всё поняла. Она тихо покинула комнату и, не помня себя, поспешила домой.

 Мари-Анж застала Изабель сидящей за столом в гостиной. Подперев голову руками, она безнадёжно смотрела на лежавшее перед ней платье.
- Какое красивое! – восхитилась Мари-Анж. – Она просто волшебница!
- Да, волшебница, – отозвалась Изабель, не поднимая головы. – Бедная мадам Ниве… Но где же она могла их спрятать?
- Может, зашила в швы?
- Я всё проверила. Притом немецкий солдат сразу бы их обнаружил. Я и на свет смотрела — ничего. Ровным счётом! – Изабель горестно вздохнула.
- А подкладка?
- Постой…, – Изабель быстро поднялась. – Постой, кажется, я знаю. Спасибо, Мари-Анж!
 Она кинулась в комнату и, вернувшись в гостиную с большими ножницами в руках, вспорола шёлковую подкладку.
- Ну, конечно же, смотри!
 На оборотной стороне материи острым концом обмылка аккуратно были выведены четыре адреса.
- Бедная мадам Ниве… Стало быть, она что-то заподозрила, но кто же донёс на неё?
 В тот же день Изабель сообщила об аресте Себастьяну и отправилась к мсье Мартену, которому отныне суждено было взять на себя двойную обязанность по поиску новых вариантов для размещения беженцев. Обычно добровольцы готовы были принимать у себя не более двух человек, редко трёх, но и это уже было неоценимой помощью в сокрытии нелегалов.
- О, мадам Ниве, – сокрушался мсье Мартен, – теперь её ждёт известная нам всем участь.
- Как вы думаете, она арестована из-за своей деятельности?
- Не думаю, мадемуазель де Лоранс, иначе они и вас бы забрали. Так, на всякий случай, как возможную сообщницу. Скорее всего, кто-то узнал, что она еврейка, и сообщил куда следует. Кто-то узнал…
- Тогда зачем в её комнате был обыск?
- Этого я не знаю…
 Мсье Мартен умолк. Изабель тихо сидела подле него, слушая тиканье настенных часов и рассматривая замысловатую тень, отбрасываемую на стену тусклой керосиновой лампой. Тишину прервал слабый стук в дверь, и, судя по ритму едва уловимых ударов, хозяин дома сразу понял, что пришёл кто-то из своих.
- Подождите меня здесь, мадемуазель, – шепнул он Изабель, – и на всякий случай не выходите из комнаты.
 Изабель услышала в прихожей приглушённый мужской голос, который показался ей знакомым, и через мгновенье на пороге комнаты возник человек, при виде которого Изабель едва не лишилась дара речи: перед ней во всей своей красе стоял скандально известный дирижёр оперного театра Оноре Шантен. Впрочем, для него присутствие Изабель не стало неожиданностью, и это обстоятельство окончательно её обескуражило.
- Мсье… Шантен? – произнесла Изабель, не веря собственным словам.
- Мадемуазель де Лоранс, – отозвался вошедший, галантно поклонившись.
- Но…?
- Я думаю, вам есть что обсудить, – поспешил вставить мсье Мартен, – а я пока приготовлю чай.
 Шантен сел напротив Изабель, добродушно глядя на неё своими серыми глазами.
- Полагаю, вы чрезмерно удивлены.
- Вот уж кого я не ожидала здесь встретить, так это вас, – ответила Изабель, закрыв лицо рукой.
- Бешам не говорил вам обо мне?
- Нет, о вас он ничего не говорил.
- Однако теперь вам известно, кто я, и просить вас о максимальной осмотрительности, мне кажется, совершенно излишне. Я неплохо осведомлён о вашей деятельности. Браво, мадемуазель де Лоранс!
- Слава Богу, мсье Шантен, у меня много надёжных друзей.
- Не столь уж и много, полагаю. Иметь много надёжных друзей в наше время — непозволительная роскошь. Я бы советовал вам больше никого не привлекать, это становится опасно. Знаете, почему арестовали мадам Ниве? Кто-то из её клиенток сообщил в гестапо о её намёках на тему помощи евреям.
- Поэтому был обыск? Они ничего не нашли?
- Ничего. Она успела всё уничтожить.
 Собеседники умолкли, поглощённые каждый своими мыслями. В это время мсье Мартен принёс чай и, усевшись рядом с гостями, завёл разговор о неисправной печатной машинке, не позволяющей ему вовремя изготавливать необходимое количество документов.
- Это верно, – сказал Шантен, старательно разделяя слова. – У нас большие проблемы с изготовлением документов. Нужны чистые бланки и, самое главное, нужна ещё одна печатная машинка. Через три, максимум четыре дня у меня на руках должны быть десять пропусков с печатью префектуры, а такой печати у нас, увы, нет. Это пропуск, а не паспорт или продуктовая карточка. Вы понимаете меня, мадемуазель де Лоранс?
- Понимаю.
- Вы вращаетесь в разных кругах. Скажите, у вас есть знакомые в префектуре?
 Изабель задумалась на минутку. Она вспомнила, как на днях встретила свою старинную школьную приятельницу, с гордостью сообщившей ей о своей работе у нового префекта.
- У меня там есть… одна знакомая, но уговорить её что-либо сделать для нас будет весьма и весьма непросто.
- И всё же я прошу вас попытаться. Я полагаю, она француженка и дело спасения Франции ей небезразлично?
- Да, но…, – Изабель осеклась. – Хорошо, я попытаюсь, но ничего не могу обещать. Она слишком нерешительна.
- Ну вот и отлично. Благодарю вас. Мне пора. Спасибо за чай, мсье Мартен.
 Шантен поднялся из-за стола и, слегка поклонившись Изабель, добавил хорошо известным ей шутливо-ироничным тоном:
- Надеюсь, в опере никто не заметит, что вы переменили своё отношение ко мне?
 Изабель лукаво улыбнулась:
- О нет, мсье Шантен, что вы! Я постараюсь доказать всем, что стала думать о вас ещё хуже!
- В таком случае я спокоен.
- Мсье Шантен, позвольте задать вам один вопрос.
- Буду рад.
- Отъезд мсье Бравински — ваша заслуга?
- Это всё, что я смог для него сделать.
- А увольнение Русселя, Мерсье и других?
- Мне надо было как-то прикрыть их уход в Сопротивление. Наилучшая легенда — мой дурной характер. Хотя, как знать, возможно, я таков на самом деле…
- С трудом в это верю.
- Вы очень любезны. Что же, доброй ночи и до встречи в Опере.
 Изабель ещё долго улыбалась, вспоминая этот разговор. Ей так хотелось рассказать обо всём Мари, но Мари была слишком далеко…

 На следующий день Изабель отправилась к своей школьной подруге, намереваясь выполнить возложенную на неё миссию. Она умолчала в разговоре с Шантеном о небольшой детали, которая с большой долей вероятности грозила стать непреодолимым препятствием на пути предстоящих переговоров: Сюзанна де Варен никогда не соглашалась на опасные предприятия, могущие плохо сказаться на благополучии её семьи. Предчувствие не обмануло Изабель. Уловив с первых же нот тревожную мелодию, Сюзанна замахала руками и громко запротестовала, озираясь по сторонам:
- Что ты, Изабель! Ты сама не понимаешь, что ты мне предлагаешь! Не буду я этого делать и тебе не советую!
- Что значит «не советую»?! – воскликнула Изабель, насилу сдержавшись, чтобы не сказать лишнего. – Да знаешь ли ты…, впрочем, я так и знала, когда наша страна в опасности…
- А мои дети? Они не в опасности? Что будет с ними, если я попадусь?..
- Не попадёшься. Просто поставь печать на нескольких бланках, и всё. Поставь так, чтобы никто не видел, это несложно сделать.
- Да? Несложно? Ты, верно, не понимаешь…
- Я понимаю, что без этих документов с печатью не сможет свершиться что-то важное. Это всё, что я понимаю, а ещё…
- Ах, Изабель, если бы у тебя были дети…
- Да при чём тут дети, Сюзанна! У меня есть моя семья, которая безумно за меня переживает и за которую я безумно переживаю. У всех есть родные, и тем не менее…, тем не менее люди, которым не безразличны чужие судьбы, не ограничиваются своей семьёй! Зря я к тебе пришла, я всё знала наперёд. Прощай.
Изабель собралась уходить, как вдруг Сюзанна окликнула её нерешительным голосом:
- Постой.
 Было очевидно, что в её сердце происходит тяжёлая борьба. Сюзанна стояла спиной к окну, и Изабель видела её сжатый маленький рот и сморщенный лоб. Такой она помнила Сюзанну ещё со школьной скамьи во время решения трудных задач по химии и математике, которые никак ей не удавались и которые она в конце концов решала, обливаясь слезами.
- Ладно, пожалуй, я соглашусь, – пробормотала Сюзанна. – Но только один раз. Обещай, что больше не обратишься ко мне с подобными просьбами.
 «И зачем я только сказала тебе, что служу в префектуре», – прочла Изабель во взгляде своей несчастной подруги. Она оценила её жертву.
- Конечно, один раз, – мягко ответила Изабель, от всего сердца жалея о своём откровенном разговоре с Шантеном, – конечно, больше не обращусь.
- Кто придёт… за документами?
- Мой посыльный. Он явится в префектуру под видом просителя и скажет тебе: добрый день, прекрасная сударыня. Наша школьная песенка, помнишь? Его зовут Марк-Жерар.
 Изабель крепко обняла Сюзанну и удалилась, унося в душе непонятное ей тревожное чувство.

11. Предвестники

 Прекрасная весна, разлившаяся по альпийскому краю, вызывала к жизни глубоко сокрытую надежду на скорое освобождение. Укреплялась и ширилась мощь Сопротивления, недвусмысленно намекавшая на исход войны и готовящая своих сограждан к будущей мирной жизни. Это понимали многие французы, и их свободолюбивая душа уже ощущала близкое дыхание победы.
 Понимали это и немцы. И понимание это находило своё выражение в постоянных арестах причастных и непричастных к Сопротивлению французских патриотов. В Лионе свирепствовал Метцгер, в альпийских деревнях безвылазно дежурили патрули, вылавливающие переправлявшихся в Швейцарию евреев. Впрочем, переход через Альпы никогда не был лёгкой прогулкой, однако, до апреля сорок четвёртого всё проходило более или менее гладко, и Изабель всегда получала от своих проводников хорошие вести. Но однажды вышло так, что проводник не явился к назначенному часу за очередной группой, и Изабель заподозрила беду. Не явился он и на второй, и на третий день. Встревоженная Изабель сообщила об этом Себастьяну, но тот лишь покачал головой и подтвердил её наихудшие опасения:
- Ты знаешь, что они творят в Альпах. Они окончательно озверели: союзники их теснят, русские скоро будут в Европе. Полагаю, проводник попался.
- Но вместо него должен был кто-то прийти. У нас ведь есть договорённость на случай…
- Не знаю, Изабель. Правда не знаю.
- Людей необходимо переправить. Их слишком много.
- Пьер поведёт. Я уже говорил с ним. Он прекрасно знает тропу, не беспокойся.
 Спустя два дня Изабель отправила свою группу, умоляя Пьера вернуться живым. Пьер улыбался в ответ и обещал вернуться с букетом её любимых альпийских цветов. Но он не вернулся. Позже все узнали, что группа нарвалась на заблудившийся в горах немецкий патруль. В живых не осталось никого.
 Отчаяние Изабель было всеобъемлющим.
- Я теряю людей, одного за другим, – твердила она отцу, безутешно рыдая на его плече.
 Отец не отвечал. Его давно терзала жгучая боль, о которой Изабель догадывалась без лишних слов. В её голове тяжёлым молотом била страшная мысль: «Боже, только бы их не тронули, если вдруг…».  В «если вдруг» Изабель боялась признаться даже самой себе.

***
- Никаких людей в твоём доме быть не должно, – настаивал Себастьян. – Теперь это смертельно опасно. Детей той дамы из Изьё боши увезли в лагерь, а вместе с ними и нескольких взрослых. Сколько у тебя сейчас беженцев?
- Девять.
- Мы постараемся вывезти их всех.
- Как, Себастьян? Чтобы попасть в очередную ловушку?
- Есть способ. Шантен сказал… Да, впрочем, ладно. Посмотрим. Будь осторожна, Изабель.
- Ты всегда мне это говоришь. Будь сам осторожен! Кстати, где Филипп?
- Филипп отправился на задание, ждём его послезавтра.
 Наступившее послезавтра не вернуло Филиппа, зато принесло с собой страшное известие, всколыхнувшее не только лионское Сопротивление, но и всю многострадальную Оперу.
 Утром, приблизившись к массивному портику, Изабель не заметила рядом с ним своего известного компаньона — Жана-Пьера, который по-прежнему брал у неё уроки вокала и делился свежими закулисными новостями. За последние три года Жан-Пьер заметно подрос, и Изабель похлопотала, чтобы его определили помощником к рабочим сцены, поэтому и отсутствие мальчика в то утро приписала его новым обязанностям. Однако, попав внутрь, Изабель очень скоро поняла, что репетиции не будет. В опере царила молчаливая суматоха, все шёпотом передавали на ухо друг другу какую-то ужасную весть, прятались по своим гримёркам и удручённо вздыхали. Изабель поднялась к себе и стала ждать. Она отчего-то боялась расспрашивать о произошедшем, инстинктивно предугадывая его объяснение. И не напрасно. Полчаса спустя в гримёрку Изабель заглянул расстроенный Жан-Пьер и вполголоса сообщил, что ночью был арестован мсье Шантен.
- Мы все думали, что он негодный человек, а он — герой, – закончил верный ученик, глядя на Изабель огромными испуганными глазами.
 Изабель ничего не сказала ему в ответ. Она лишь плотнее вжалась в спинку кресла, как будто из-за спины Жана-Пьера вот-вот должны были появиться гестаповцы.
- Вам плохо, мадемуазель де Лоранс? – спросил мальчик, удивлённый реакцией своей наставницы. – Может, доктора позвать?
- Нет, не нужно, – пробормотала Изабель, – ступай, сегодня урока не будет. Хотя постой…
 Изабель поднялась с кресла и медленно подошла к Жану-Пьеру:
- Ты уже большой мальчик, Жан-Пьер, тебе одиннадцать лет. Скажи, я могу доверить тебе свою тайну? Ты ведь умеешь хранить секреты?
- Конечно, мадемуазель, вы же знаете!
 Изабель помолчала немного, после чего увела Жана-Пьера вглубь гримёрной, подальше от двери, и нерешительно продолжила:
- Я хочу доверить тебе нечто очень важное. Если ты расскажешь кому-нибудь об этом — погибнет очень много людей. Возможно, со мной случится то, что случилось сегодня с мсье Шантеном…
- Мадемуазель де Лоранс, и вы тоже?!.. – перебил её Жан-Пьер.
- Дослушай меня до конца. Как только ты услышишь, что меня арестовали — немедленно беги вот по этим адресам, – с этими словами Изабель вырвала из записной книжки листок и быстро набросала на нём свой собственный адрес и адреса приютов и гостиницы мсье Токма. – Ты скажешь этим людям, что я арестована. Они знают, что делать. А теперь запомни эти адреса, и я уничтожу бумагу. Никому не говори о нашем разговоре. Никому. Ты понял меня?
 Жан-Пьер кивнул.
- Помни: теперь от тебя многое зависит.

 Изабель решилась покинуть свою гримёрную только под вечер. Убеждённая в том, что в опере кроме неё больше никого нет, мадемуазель де Лоранс осторожно вышла в коридор и направилась к лестнице, как вдруг заметила поднимавшегося навстречу ей мсье де Бардена. Он тоже её заметил, поэтому прятаться не было смысла, и Изабель начала потихоньку спускаться, стараясь придать своим движениям лёгкость, а лицу — спокойную беспечность. Вероятно, это весьма плохо ей удалось, ибо, поравнявшись с ней, директор пристально посмотрел на обладательницу звенящего сопрано и спросил:
- Что с вами, мадемуазель де Лоранс? Вы так бледны... Вы больны? Понимаю, эта история с мсье Шантеном нас всех поставила в неловкое положение. Ведь это ошибка, верно?
- Конечно, мсье де Барден, – с готовностью отозвалась Изабель. – Это чудовищная ошибка.
- Сначала Бравински, теперь Шантен. Ну, где я возьму нового дирижёра? Я вас спрашиваю: где я возьму нового дирижёра?
 Последнюю реплику де Барден адресовал вовсе не Изабель, а своим воображаемым оппонентам, которые, к его большому сожалению, не могли его слышать, и в силу этой невозможности фраза прозвучала особенно громко, эхом раскатившись по пустому, гулкому холлу.
- Я намерен идти к бошам, – продолжил де Барден, вновь обращаясь к Изабель, – и требовать, чтобы они отпустили моего дирижёра. В противном случае, пусть сам Гитлер дирижирует! – закончив свою тираду столь изысканным высказыванием, директор удалился, бормоча угрозы в адрес проклятых оккупантов.
 Однако к бошам, по только ему одному понятным причинам, де Барден не пошёл. На следующий день был найден новый дирижёр, не столь талантливый, как Оноре Шантен, но зато спокойный и покладистый, и директор в приподнятом настроении взялся за подготовку очередной премьеры.

- Напрасно ты посвятила мальчика в своё дело, – покачал головой Себастьян. – Это всего лишь ребёнок. Хотя я уже смирился с тем, что ты всегда права.
- Дети войны взрослеют быстро.
Завернув за угол ратуши, они столкнулись с двумя немецкими офицерами, которые, узнав Изабель, приветливо раскланялись и живо выразили ей своё восхищение.
- Видишь, – весело улыбнулась она Себастьяну, – и немцы меня любят!
- Это не смешно, Изабель! – хмуро ответил Себастьян. – Я давно хочу тебе сказать…, предложить, нет, даже настоятельно рекомендовать…
- … и потребовать немедленно выполнить твой приказ!
- Пожалуйста, прислушайся к моим словам. Да, я понимаю, опера — твоё надёжное прикрытие, но у Шантена оно тоже было — и что теперь? Я считаю, что ты должна уехать. Уехать в Швейцарию без промедления.
- Ты шутишь, Себастьян?
- Нисколько. Ты сделала очень много, а теперь тебе пора подумать о себе. Я не хочу, чтобы…
- Ты предлагаешь мне бежать? А те люди? Я должна бросить их на произвол судьбы? Как ты себе это представляешь?..
- Я их сам отправлю. Ещё немного – и Франция будет свободна, тебе надо лишь немного переждать…
- Нет, Себастьян, так не пойдёт, – в голосе Изабель послышались резкие металлические нотки, – это был мой выбор, и я должна исполнить свой долг до конца, чего бы мне это ни стоило. Солдат не бежит с поля боя в укрытие, пока сражение не окончено.
- Но ты не солдат…
- А кто же я? Я такой же сопротивленец, как и все, и я намерена воевать до конца!
Изабель…, – Себастьян выдержал многозначительную паузу, прежде чем прибегнуть к последнему аргументу. – Наша борьба перешла в последнюю и самую тяжёлую стадию. Я знаю, что в Лионе остаётся ещё много евреев, но у них хорошие документы, поэтому мы постараемся спрятать их во Франции — архиепископ может укрыть небольшую часть, остальных мы сопроводим на Мон Блан, есть и другие пути, ты прекрасно о них знаешь. Прошу тебя, уезжай!
 Изабель долго молчала, теребя тонкими пальцами длинный шёлковый шарф.
- Значит, моя миссия здесь окончена?
- Да.
- Но ведь ты прекрасно знаешь, что это не так! – Изабель пристально посмотрела на Себастьяна, и тот не выдержал этого взгляда.
- Пожалуйста, уезжай, – повторил он, опустив глаза. – Через два, максимум три дня, чтобы твой отъезд не выглядел как бегство.
- Это в любом случае будет бегством.
- Обещай мне хотя бы подумать.
- Если тебя это успокоит, хорошо, я подумаю. А теперь мне пора. Пожалуйста, не провожай меня…
- Постой, я не сказал тебе главного…
 Но Изабель уже не слышала его или не хотела слышать. Она торопливо шла прочь, и Себастьяну не оставалось ничего иного, как только с тревогой смотреть ей вслед, пока она совсем не скрылась из виду.

12. Свершилось

- Мадемуазель де Лоранс, вас ждут на сцене, – раздавшийся из-за двери голос вернул Изабель в печальную действительность. Она чувствовала себя скверно с самого утра то ли оттого, что вечером должна была сообщить Себастьяну о принятом ею решении, то ли из-за беспокойства за оставшихся в её доме беженцев. После разговора с Себастьяном Изабель потеряла покой, и, бросаясь от одной мысли к другой, всё больше склонялась к идее отклонить его нелепый дружеский совет. Вместе с тем, вспоминая встревоженный взгляд и неловкую улыбку своего несчастного командира, она негодовала на саму себя и на него, предложившего ей столь бесславный исход в разгаре неоконченной бурной деятельности.
Во время репетиции Изабель попыталась отвлечься от гнетущих её сомнений, но ближе к концу второго акта случилось то, чего она так долго и мучительно ожидала. Никто не обратил внимания на присутствие в зале посторонних, и репетицию прервали лишь тогда, когда оркестр, выбросив в воздух жалобную какофонию, вдруг умолк и замер в предчувствии неотвратимого. Все разом обернулись и, не сговариваясь, отступили вглубь сцены. О происходящем Изабель догадалась немедленно. На сцену поднялись офицер и двое солдат.
- Кто здесь Изабель де Лоранс? – крикнул офицер, бегло оглядывая труппу.
 Изабель стояла в тени декораций, и немец не мог её видеть. Он пристально всматривался в лица стоявших перед ним людей, стараясь отыскать среди них ту, за которой пришёл.
- Кто здесь Изабель де Лоранс? – повторил офицер, явно раздражаясь.
 Изабель выступила вперёд.
- Это я, – тихо ответила она.
- Вы арестованы, следуйте за мной.
 На сцене и в оркестровой яме раздались тягостные вздохи. Некоторые женщины заплакали. Изабель шла мимо своих коллег, и они протягивали к ней руки, стараясь обнять на прощание. Она улыбалась всем и благодарила, поспешно следуя за немецким офицером. Покидая сцену, Изабель успела бросить взгляд за кулисы, где с мраморно-белым лицом стоял Жан-Пьер. Она подмигнула ему, слегка кивнув, подавая невидимый знак, и спокойно удалилась. Судьба её отныне для многих была неизвестна.

 «Если хочешь искренне помочь человеку – будь готова примерить на себя его боль», – звучали в голове Изабель слова отца, пока она ехала в машине, вжавшись в сиденье между двумя немецкими солдатами. Она расписывала свою участь посекундно, и в её сознании билась одна мучительная мысль: «Шантен не мог, нет, не мог, конечно же, не мог. Лишь бы выдержать, лишь бы ничего не сказать… Себастьян, Мари, Мартен… Господи, дай мне сил ничего не сказать, позволь умереть на первом же допросе...». Она закрыла глаза, мысленно отсчитывая последние метры до поворота в сторону гестапо. Но поворота не случилось. Изабель разжмурилась, удивлённо глядя сквозь поднятое стекло на оставшийся позади поворот.
- Вас везут не в гестапо, мадемуазель де Лоранс, – ответил офицер на её вопросительный взгляд. – Мы едем в городскую тюрьму к майору фон Либницу.
 Изабель изумлённо вскинула брови: «Значит, не к Метцгеру, не в гестапо, а в обычную тюрьму». Это сообщение дало ей некоторую надежду, и Изабель немного успокоилась.

 Мадемуазель де Лоранс провели по сумрачным коридорам старой тюрьмы и завели в небольшую камеру с двумя узкими кроватями, столом и двумя табуретами. Дверь за узницей сразу же закрылась, и она осталась одна. Постояв немного, Изабель села на кровать и задумалась. Вернее, даже не задумалась, а впала в некое оцепенение, парализовавшее её волю и воображение. То, чего она боялась, свершилось в точности и в назначенный час. Теперь ей оставалось только ждать. Она сидела недвижима около получаса, привыкая к новой для себя обстановке и удивляясь воцарившемуся в сердце спокойствию, на которое никак не рассчитывала. Попутно Изабель осматривала камеру, вновь и вновь останавливаясь взглядом на узком зарешётчатом окне, щедро впускавшем внутрь солнечный свет. Во время очередного зрительного турне по угрюмому помещению она услышала шум, доносившийся с улицы, и захотела посмотреть, что там происходит. На беду заключённой, оконце находилось настолько высоко от пола, что Изабель оставила всякую надежду до него дотянуться.  На помощь ей пришёл стоявший в углу стол, который Изабель, недолго думая, подтянула к окну. Взобравшись на него, она встала на цыпочки и прильнула к решётке. Оказалось, что окно её камеры выходило во двор, по которому ходили немецкие охранники с собаками и в котором стоял небольшой, крытый брезентом грузовик. Изабель внимательно смотрела на всё это, щурясь от яркого солнца и не обращая никакого внимания на лязг железной двери за своей спиной. Она обернулась лишь тогда, когда рядом с ней возникла суровая охранница, грубо крикнувшая ей по-немецки:
- Что это такое? Немедленно спускайтесь со стола, это запрещено!
 Она бесцеремонно била Изабель по ноге, понуждая её как можно быстрее выполнить приказание. Пленница повиновалась. Немка вернула стол на место и, выкрикнув ещё пару наставлений, покинула камеру. Изабель села на кровать и вновь предалась ожиданию, чутко вслушиваясь в каждый новый звук. Она спокойно сидела в своём уголке до тех пор, пока её тонкий слух не уловил тихую французскую речь, за которой последовал громкий немецкий окрик. Изабель сорвалась с места: «Наши! Может, и Шантен здесь?» Сбросив туфли, она подбежала к двери и, убедившись, что за ней тихо, опрометью бросилась к столу. Вскочив на его край и повиснув руками на решётке, Изабель впилась взглядом в тюремный двор, в котором теперь происходило активное действо: охранники по одному выводили во двор арестованных и затаскивали их под брезент грузовика. Собаки рвались с поводов, оглушая Изабель безумным лаем, а она всё смотрела, надеясь увидеть среди арестованных знакомое лицо. Но люди мелькали так быстро, что ей ничего толком не удалось разглядеть. Она поняла лишь, что в этой толпе были мужчины и женщины, до боли напоминавшие Изабель гонимую нацию, те, которым не посчастливилось попасть в её надёжные руки и руки её товарищей. Попутно она прислушивалась и к звукам тюремного коридора, чтобы появление надзирательницы не застало её на этот раз врасплох. Слух не подвёл Изабель, ибо спустя некоторое время в гулком коридоре послышались тяжёлые шаги. Заключённая быстро спрыгнула со стола и помчалась к кровати, не дожидаясь новых неприятностей. Железная дверь отворилась, и в камеру в сопровождении охранницы медленно вошла... Сюзанна де Варен. Изабель, легко вскрикнув от неожиданности, вскочила ей навстречу.
- Сюзанна, как я…, – она чуть было не сказала «рада тебя видеть», но вовремя остановилась. Сюзанна же проявила полную безучастность. Не поздоровавшись с подругой, она прямиком прошла к кровати и, усевшись на неё, горько всхлипнула, уткнувшись лицом в шёлковые перчатки.
- Я знала, – пробормотала Сюзанна, не отрывая ладоней от лица. – Я так и знала.
 Сюзанна плакала долго и горько, разрывая своими слезами сердце Изабель, которая молча сидела рядом, отчаянно борясь с непреодолимым чувством вины.
- Что теперь будет с моими детьми? – причитала Сюзанна, – меня увезут и расстреляют. Кому они будут нужны?
 Изабель молчала. Вопрос, не дававший ей покоя с момента ареста, захватил её с новой силой. Если бы Сюзанна не попала в тюрьму, Изабель могла бы приписать своё нахождение здесь роковой ошибке либо проискам гестапо: она знала многих людей в Лионе, и её легко могли выследить, но Сюзанна… О ней не знал никто, кроме самой Изабель и её посыльного Марка-Жерара.
- Сюзанна, – отважилась Изабель прервать рыдания подруги, – почему ты здесь?
 Сюзанна замерла на полувздохе и, обернувшись к Изабель, искренне удивилась:
- А тебе не объяснили?
- Мне ничего не объяснили. Я здесь с полудня.
 Сюзанна судорожно вздохнула и, вытирая слёзы, сказала, не поднимая головы:
- Хочешь знать, почему мы с тобой здесь? Нас предали! Вот так…
- Кто? – Изабель до боли стиснула свои тонкие пальцы. – Я не верю.
- Это твоё право, да только помощник префекта успел сообщить мне то, что сам узнал от бошей: Марк-Жерар рассказал им о тебе, а заодно и обо мне. Как будто его за язык тянули! Я-то здесь при чём?.., – и Сюзанна вновь разрыдалась.
«Так вот причина…», – Изабель, поднялась с кровати и отошла к противоположной стене, бессмысленно глядя на оконную решётку и пропускаемый ею уже тускнеющий дневной свет, падающий на заплаканное лицо несчастной Сюзанны.
- Но почему…, – мысли Изабель вырвались наружу.
- Его взяли пару дней назад. Допросы ничего не дали, тогда боши привезли его семью и пригрозили всех расстрелять у него на глазах. Ну и…
- Допросы? Но как он вообще у них оказался?!
- Б;льшую глупость и вообразить невозможно: у него документы фальшивые выпали из кармана и прямо перед носом у немецкого солдата!
 Документы… Изабель ждала их. Она знала, что всё было готово ещё два дня тому назад, и удивлялась, почему так долго нет курьера. Прижавшись лбом к холодной стене, она пыталась унять душевную боль.
- Но допросы, – тяжело простонала Изабель, – значит, он держался изо всех сил…
- Он должен был держаться до конца!
- Сюзанна! Подумай, что ты говоришь! Неизвестно, как бы мы с тобой поступили, будь мы на его месте, если бы к стенке поставили наших родных! Ты бы не выдала своих друзей, если бы вдруг пригрозили расстрелять твою семью?
- Это жестоко, Изабель!
- Это жизнь, Сюзанна.

 В ту ночь Изабель не спала. Она лежала на жёсткой кровати, глядя в зарешётчатое оконце, и слушала негромкие всхлипывания Сюзанны. Утром Сюзанну увели, и Изабель её больше не видела.
 Целый день она молча ходила по камере, теряясь в бесконечных вопросах. Она не могла понять, почему её до сих пор не допрашивают и куда увели Сюзанну, вспоминала их последний разговор, стараясь объяснить себе не дававшие ей покоя слова префекта. Её воображение рисовало страшные картины средневековой инквизиции, пыточных орудий и костров, и Изабель ничего не могла с этим поделать.

13. Фон Либниц

 Её ожидание длилось до полудня следующего дня, когда, наконец, за ней явилась суровая охранница и повела по узкой тёмной лестнице на второй этаж. Так Изабель оказалась в кабинете начальника тюрьмы майора фон Либница. Она впервые увидела его. Довольно высокий, стройный офицер с сидеющими висками, синими глазами и приятной, располагающей к себе обходительностью...
- Мадемуазель де Лоранс! – воскликнул он, как только Изабель показалась в дверях. – Сожалею, что пришлось долго держать вас в неведении. Прошу, сюда, пожалуйста, – ей учтиво подали стул, и Изабель опустилась на него, не сводя глаз с человека, от которого отныне зависела её судьба. Фон Либниц сел напротив и поспешил выразить  Изабель искреннее восхищение её талантом.
- Я ваш самый верный поклонник, мадемуазель де Лоранс! С тех пор как я оказался в Лионе, я не пропустил ни одного спектакля с вашим участием.
 Принесли чай с бутербродами и круассанами, и фон Либниц любезно предложил Изабель разделить с ним его дневную трапезу.
- Французская кухня — моя страсть, – сказал он, весело улыбаясь. – Франция — прекрасная страна, а Лион просто великолепен. Как я завидую вам, мадемуазель де Лоранс! Германия тоже прекрасна, в особенности мой родной Мюнхен. Вы бывали в Германии?
- До войны, на гастролях.
- А где, позвольте полюбопытствовать.
- В Берлине и Кёнигсберге.
- В Кёнигсберге я не был. А Берлин…, если честно, я от него не в восторге. Там теперь, наверно, идут дожди. Ну, да ладно, главное, что в Лионе светит солнце! А у вас прекрасный немецкий.
- Благодарю, вы очень добры.
- Ну, что вы! Я не могу не выразить вам своего почтения. Как жаль, что нам с вами суждено было встретиться в таких условиях…
 Фон Либниц умолк. Возникла пауза, во время которой Изабель с интересом рассматривала лежавшие на столе майора бумаги. Он успел проследить за её взглядом.
- Да, как жаль, что мы беседуем в столь неподходящей обстановке, – повторил офицер, поднимаясь из-за стола. Теперь он сильно возвышался над своей пленницей, и Изабель поняла, что его пространная вступительная речь подошла к концу. – Я сожалею, что мне пришлось пригласить вас сюда, однако, этому способствовали весьма неприятные причины. Полагаю, теперь самое время для ваших вопросов.
- За что меня арестовали?
- О, это наипервейший вопрос, мадемуазель де Лоранс! Думаю, ответ известен априори. И тем не менее… Вас обвиняют в связях с Сопротивлением и в организации помощи людям, подлежащим депортации, иными словами, евреям.
 Надежды Изабель на возможность ошибки и обмана со стороны Сюзанны рухнули. Теперь ей было необходимо избрать верную тактику: молчание либо отрицание. Она выбрала отрицание.
- Вас не удивляет предъявленное вам обвинение?
- Я не состою в Сопротивлении, – ответила Изабель как можно спокойнее, стараясь сдержать внутреннюю дрожь.
- Скорее всего, в боевых отрядах вы не состоите. Вы не станете поднимать на воздух гестапо и комендатуры — это не ваш стиль борьбы. Ваша борьба — это любовь к ближнему, причём безграничная и безрассудная. Вы ведь не станете отрицать, что помогали евреям?
- Я помогала многим людям, возможно, среди них были и евреи.
- Возможно, – ухмыльнулся майор. – И как вы им помогали?
- Снабжала одеждой, продуктами, лекарствами…
- …и фальшивыми документами для перехода через границу. Вы ведь понимаете, что мне не нужно ваше признание. Ваша вина доказана. Более того, я не намерен выпытывать у вас имена ваших товарищей. И вообще, мне многое о вас известно. Вот, к примеру, ваша краткая биография: Изабель Лаура Маргарита де Лоранс, 1911 года рождения, оперная певица. Не замужем, жених погиб во время японо-китайской войны. Отец: Людовик Огюст де Лоранс, до войны — преуспевающий адвокат. Мать: Анна Франсина, урожденная баронесса де Кольи. Младшая сестра: Софи Бернадет, 1920 года рождения… Впрочем, этим я вас вряд ли удивлю: биографические сведения можно без труда раздобыть. А вот чем действительно я могу вас удивить, так это моей осведомлённостью о вашей бурной деятельности. Вы знакомы с Эстер Найер?
 Изабель искренне попыталась вспомнить, кто это, и даже нахмурила лоб, стараясь понять, о ком идёт речь. Фон Либниц оценил эту попытку.
- Вижу, что не знакомы. Вернее, не знакомы с её подлинным именем. Это Ирен Ниве. Вы бывали у неё.
 Изабель догадалась, что допрос стремительно приближается к своей кульминации, которой она так отчаянно боялась.
- Я шила у неё.
- Как часто?
- Нечасто.
- А почему именно у неё? В вашем городе много хороших портных. Дамы вашего круга обычно не одеваются в рабочих кварталах.
- Да, вы правы. Однако многие мастера предпочли уехать из страны ещё в начале войны.
 Эта полуправда не удовлетворила майора:
- Почему именно Найер?
- Мне её рекомендовали, и мне было безразлично, в каком квартале одеваться. Мадам - Ниве шила превосходно.
- Вы знали, что она еврейка?
- Да.
 Фон Либниц поднял брови:
- Ну, хоть один правдивый ответ. И вы, конечно, не были осведомлены о том, что эта портниха помогает своим, как это по-французски, compatriotes1? Хотя сложно так назвать людей, у которых нет отечества.
 Изабель молчала.
- Вы слышали мой вопрос, мадемуазель де Лоранс? Не бойтесь, эта еврейка давно уже там, где должна была оказаться ещё в сорок втором. Ваша откровенность ей не навредит.
 Изабель продолжала молчать, не зная, как вести себя в такой ситуации. Она молчала, испытывая тем самым терпение следователя.
- Я ожидал от вас большей откровенности.
- Вы ведь и так всё обо мне знаете, г-н майор, к чему вам моя откровенность...
- Я же сказал, мадемуазель, мне нужны сведения о вашей деятельности. Где вы их прячете? Кто вам помогал помимо тех, о ком мы уже знаем? Молчанием вы утяжеляете свою участь. Моё благосклонное к вам отношение, увы, не в силах защитить вас от дальнейших неприятностей, которые последуют за вашим нежеланием говорить. Полагаю, манеры Курта Метцгера сильно отличаются от моих? Хорошо, хорошо, не стану пугать вас понапрасну. Кстати, ваш дирижёр – как его... Шантен, кажется, – тоже там и тоже молчит. Другие же не молчат. Вот, к примеру, Марк-Жерар — милейший человек! Ведь это благодаря ему мы с вами познакомились. И ваша подруга Сюзанна де Варен...
 Последние слова майора едва не лишили Изабель равновесия. Она ухватилась рукой за край стола, чувствуя, как сильно приливает кровь к её бледному лицу. Фон Либниц неторопливо извлёк из папки лист бумаги и представил его взору Изабель. Она постаралась прочесть, но не смогла: то ли в силу неразборчивости почерка, то ли в силу невозможности сосредоточиться. Ей удалось лишь разглядеть несколько фраз, как то: «сознаюсь в том, что укрывала евреев» и «состою в ОЗЕ», а внизу — свою подпись.
- Это ваше признание, – сказал фон Либниц, глядя на Изабель.
- Но… я ничего не писала…
- А ваша подруга решила иначе. Она даже не потрудилась уточнить, ваш ли это почерк. Мы предложили ей внимательно прочесть эту бумагу и написать признание. Вот оно, можете с ним ознакомиться. Это неоспоримое доказательство, – и немец извлёк другой документ с признанием и подписью Сюзанны де Варен. – Более того, за неё вступился префект, а Рейх не может не учитывать мнение людей, которые верны ему всем сердцем. Кстати, она сказала, что это вы заставили её поставить печать на пустых бланках. Мы отпустили её. Увы, вас, мадемуазель, мы отпустить не можем, вы слишком опасны для Рейха.
- Меня расстреляют?
- Не думаю. Скорее всего, вы отправитесь в один из наших лагерей.
- В Польшу?
- Не могу обещать, но я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы вы туда не попали… Ступайте, мадемуазель де Лоранс, и подумайте, чем вы можете быть нам полезной.

14. Лютер

 Отныне Изабель вызывали к следователю ежедневно. Она скоро привыкла к вопросам фон Либница и его пространным рассуждениям и со страхом ждала, когда у майора иссякнет терпение. Он же, напротив, всё больше увлекался своей игрой, и, казалось, в долгих беседах с арестанткой находил нескрываемое удовольствие.
- У вас было так много сподвижников в ОЗЕ, мадемуазель де Лоранс, – сказал однажды фон Либниц, – наверняка они взяли на себя заботу о ваших подопечных евреях. Только вот я думаю, где они так хорошо могли их спрятать в Лионе, ведь после вашего ареста мы весь город перевернули вверх дном. В вашем доме мы никого не нашли…
- Вы плохо искали, г-н майор. А как же Иисус? Картина с Его изображением висит в моей гостиной над камином…
- Милая шутка. А кого ещё мы там просмотрели? Вы жили в доме одна, без прислуги?
- У меня есть горничная. Мари-Анж Бюжо.
- Француженка, конечно.
- Конечно.
- И где она теперь?
- Г-н майор, я здесь уже больше недели и не могу знать, что творится в моём доме. Возможно, она сейчас ищет новое место.
 «Слава Богу, Мари-Анж не арестована!» – ликовала Изабель.

 Однажды случилось так, что фон Либниц завёл с пленницей довольно неожиданную дискуссию:
- Вы, если не ошибаюсь, исповедуете лютеранство?
- Я исповедую христианство. Я следую заветам Христа, – ответила Изабель, сильно удивившись новой тактике.
- Но ваша церковь – лютеранская? Лютер тоже следовал заветам Христа. А вы помните, что Лютер — кстати, мой соотечественник — говорил о евреях? Вам знакомы его трактаты? Скажите, если Лютер призывал жечь синагоги и разрушать дома евреев, всячески ущемлять и унижать их, если католики жгли их на кострах, то как вы, лютеранка, могли спасать этих овец, обречённых на заклание?! Если вы согласны с реформаторскими идеями великого Лютера, который грезил о возвращении церкви к её истокам, то должны разделять его суждения об этой презренной и гонимой нации. Отчего вы вдруг пошли против его идей? Или вы попросту чего-то в них не разглядели? А мы, немцы, знаете ли, разглядели. Мы увидели в трактатах Лютера то, чего, возможно, не видят другие христиане. И антисемитизм придуман не нами. Вся история христианства – сплошной антисемитизм. Вы не решитесь этого отрицать.
 Изабель помолчала и неспешно произнесла:
- Всё дело в том, что именно вы называете христианством. Если мы говорим о лжи, подвигнувшей Лютера на ненависть к евреям, а католиков – на их уничтожение, то это не христианство. Не могут последователи великого еврея ненавидеть его соплеменников. Это противно здравому смыслу.
- Вот как! Стало быть, вы считаете, что Лютер шёл против Самого Господа Бога?
- Я не стану судить Лютера, он – дитя своего времени и своих предрассудков. В моей семье не разделяют многих его идей. Вы читали когда-нибудь слова Бога, Который сказал, что тот, кто проклинает народ израильский, сам будет проклят? Это избранный народ. Ведь именно благодаря ему мы можем назвать его Мессию своим Спасителем… Мессия и евреи неотделимы друг от друга. Христиане должны об этом помнить. А Лютер… всем свойственно ошибаться, г-н майор. Наши ошибки порой бывают очень страшны, но ещё ужаснее, когда мы превращаем их в нормы и правила, которые губят и вводят в заблуждение миллионы людей.
- Ваше общение с евреями даром не прошло. Чудесная философия, мадемуазель де Лоранс, и, признаюсь, в ней кое-что есть.
- Это отнюдь не философия: то, о чём я говорю, легко отыскать в текстах Святого Писания.
- Согласен, мадемуазель, гораздо сложнее отыскать спрятанных вами евреев в Лионе. Да, да, я помню: вы никого не укрывали… Интересно, а как вы объясните мне убийство ради спасения? Ведь для того, чтобы вы с любовью христианки могли спасать иудеев, вашим друзьям из Сопротивления, вероятно, пришлось пристрелить не одного немецкого солдата. Спасать одного ценой жизни другого…
- Осмелюсь заметить, что защита от врага и призыв к убийству так же несопоставимы, как учение Христа и воззрения Лютера. Франция не убивает, она защищается. Кто и убивает, так это Третий Рейх.
- Третий Рейх защищает свою идентичность и свои законы, которые вы, мадемуазель де Лоранс, сознательно нарушали.
- Я не гражданка Германии, я не принадлежу Третьему Рейху и потому не могла нарушить его законов. Я – гражданка Франции, а Франция всегда протягивала руку помощи тем, кто более всего в ней нуждался.
- Мадемуазель де Лоранс, скоро Рейх будет повсюду, хочется вам этого или нет. И вам придётся привыкать к его правилам.
- Фон Либниц умолк. Изабель тоже молчала, устало ожидая окончания затянувшегося допроса.
- А знаете, о чём я искренне сожалею, – вновь заговорил майор. – О том, что я никогда больше не услышу вашего волшебного сопрано. Увы, лагерная жизнь, холод и недоедание не пойдут ему на пользу. Вряд ли вам удастся сохранить свой голос. Кстати, вы едете в Германию в обычный трудовой лагерь, если не ошибаюсь, в район Северного Рейна. О, Северный Рейн, о, чудная страна! Я не знаю, чем вы там будете заниматься: делать снаряды ради победы Великой Германии или шить форму для немецких офицеров — в любом случае я надеюсь, что вы сможете вернуться оттуда живой. Я не хочу вашей смерти. Меня вполне устраивает то, что вы будете изолированы от своей кипучей деятельности в Лионе. Что же, полагаю, наша беседа подошла к концу. Вам пора. Прощайте, мадемуазель де Лоранс.
 В кабинет по вызову майора вошёл конвоир. Изабель послушно поднялась и подошла к двери, однако напоследок, неожиданно для фон Либница и самой себя, она вдруг обернулась и тихо сказала:
- Однажды я спою для вас, г-н майор.
 Не ожидавший подобной реплики фон Либниц от души рассмеялся:
- Интересно. И что же вы собираетесь мне петь?
- «Ближе, Господь, к Тебе».
- Религиозный гимн, который звучал на борту тонущего «Титаника»? Почему именно его, это намёк?
- Нисколько. Просто этот гимн мне всегда пела мама, когда я была маленькой, чтобы утешить и ободрить меня.
- Ну, что же, в таком случае это будет похоже на чудо.
- Прощайте, г-н- майор.

 Слова Изабель произвели на майора двойственное впечатление. С одной стороны, он был удивлён, с другой — раздосадован.
- Вряд ли вам доведётся когда-либо утешать меня, мадемуазель де Лоранс, – пробормотал он после того, как Изабель скрылась за дверью. Фон Либниц не спеша прошёлся по кабинету и застыл у окна, бесцельно глядя на освещённую ярким солнцем пустынную улицу и тщетно стараясь забыть о словах обладательницы звенящего сопрано, которым он никогда более не желал наслаждаться.

15. Лагерь

 Трудовой лагерь, куда в мае сорок четвёртого привезли Изабель, ничем не отличался от других трудовых лагерей Германии, созданных для поддержания увядающей экономики великого Рейха. Здесь за номинальные гроши трудились собранные со всей Европы арестанты. Лагерь, место в котором для Изабель выхлопотал майор фон Либниц, был невелик. На его территории располагались жилые бараки, возведённые для подневольных рабочих – мужчин и женщин разной национальности и всевозможные постройки, предназначенные для нужд лагеря. В бараке Изабель проживало порядка двадцати женщин, главным образом из Западной Европы и Польши, правда, последние составляли разительное меньшинство, поскольку женщин из Восточной Европы селили отдельно.
 Со своими соседками Изабель познакомилась не сразу – узница была неимоверно измучена долгим переездом в душном вагоне и продолжительным стоянием на лагерном плацу. Утром следующего дня после скудного завтрака, состоящего из чашки суррогатного кофе и маленького кусочка хлеба, арестанты отправились на работу.  Изабель предстояло трудиться на военном заводе, который находился довольно далеко от лагеря. Идти до завода пришлось пешком практически через весь город в сопровождении лагерного конвоя. На заводе мастер определил Изабель в цех по шлифованию готовых деталей, чему она немало обрадовалась. Вместе с ней в этом цехе работали ещё три женщины из её барака, и Изабель со временем сдружилась с ними. Особая привязанность у неё возникла к одной парижанке, намного старше её, которая оказалась русской эмигранткой по имени Татьяна, арестованной по той же причине, что и Изабель.
- Нам с вами повезло, Изабель, что мы оказались здесь, а не в Равенсбрюке, – сказала однажды Татьяна. – По идее, таких как, мы отправляют именно туда.
Равенсбрюке?..
- Это женский лагерь, мало чем отличающийся от лагеря под Освенцимом.
- Женский лагерь смерти?
- Можно и так сказать.

 Изабель действительно повезло оказаться в этом сравнительно небольшом лагере в Вестфалии, отличающемся менее суровым нравом по сравнению с другими трудовыми лагерями. Вскорости, получив разрешение выходить по воскресеньям в город, она отыскала лютеранскую общину, прихожане которой приняли её и, следуя старой доброй традиции, стали делиться с узницей своими скудными припасами, которыми Изабель, в свою очередь, подкармливала соседок по бараку. Кое-что, впрочем, перепадало им и от немок, которые трудились вместе с ними на заводе. Мастер был строг, но не жесток и часто закрывал глаза на имевшую место человечность. У Изабель от работы сильно болели спина и руки, она невыносимо тосковала по дому, и только редкие письма от родных немного её утешали.
 Утешали её и разговоры сопленниц, подолгу звучащие в бараке по вечерам. Женщины изливали друг другу душу и делились самым сокровенным настолько, насколько позволял им языковой барьер. Однако человеческое горе звучит одинаково на всех языках, и несчастные худо ли бедно понимали одна другую.
- Лагерь – маленький Вавилон! Кого тут только нет…, – заметила однажды молодая чешка.
- Вы правы, – отозвалась Изабель. – Кем мы только не были, пока не попали сюда...
 В их бараке были и жёны польских офицеров, и известный нидерландский врач, и бельгийский кондитер, и две немецкие проститутки, и много другого люда из разных уголков Европы.
- Обидно сидеть в лагере, когда русские уже почти в Европе и союзники подключились.
- Обиднее всего французам. Вы знаете, что Париж освобождён?
 Изабель знала. Она услышала эту новость от своих немецких друзей и уже успела поделиться ею с другими француженками.
- Остаётся надеяться, что и нас скоро освободят. А вы не заметили, что немцы стали как будто лояльнее?
- Предчувствуют свой скорый конец.
 Изабель постоянно думала о доме. На протяжении трёх с лишним месяцев, проведённых в немецком плену, она сильно тревожилась о людях, спрятанных в подвале её амбара. Конечно, она помнила о том, что, по словам фон Либница, немцы никого не обнаружили, однако, ничто не могло помешать им наведаться в её дом ещё раз. В письмах отец не сообщал Изабель никаких подробностей, она не видела в них ни малейшего намёка на судьбу своих подопечных, и ей оставалось лишь уповать на то, что о них позаботился Себастьян. Изабель была очень рада тому, что немцы не тронули её родных и Мари-Анж – она видела их всех на вокзале в день своей отправки в Германию.

 Наступила осень. Сырая немецкая осень. Ко всем лишениям добавился ещё и пронизывающий ветер, и Изабель сильно мёрзла в своём пальто, которое родители передали ей в лионскую тюрьму. Немецкие друзья снабдили Изабель старым толстым пальто, похожим на шинель, и тёплым вязаным шарфом, который она плотно оборачивала вокруг горла, боясь схватить простуду. Но это не помогло, и на исходе осени Изабель потеряла голос. Поначалу она надеялась, что всё образуется, но увы: мадемуазель де Лоранс пришлось смириться с тем, что петь ей больше не суждено. По щекам Изабель катились слёзы, а в ушах звучали слова Мари: «Ты ведь тоже своё сопрано не пожалеешь...».
- Фон Либниц был прав, – горестно шептала она, и Татьяна утешала свою подругу, как могла, будучи сама тяжело больной. За своей бедой Изабель не сразу заметила, что Татьяна сильно похудела и побледнела, зато это приметил нидерландский доктор.
 Ничего страшного, я просто устала, так же как и вы все, – отмахивалась Татьяна от её замечаний. – Право, дамы, не стоит беспокоиться…
- Я врач, мадам, и вижу, что это не просто усталость. Вас должны освободить от тяжёлой работы.
- Но если они узнают, что она больна, то её отправят в Дахау! – запротестовала одна из женщин. – Помните девушку, которая повредила руку на станке? И где она теперь? Им не нужны больные, здесь не курорт!
- Ту девушку отправили на работу в деревню. Я видела её в городе, с ней всё в порядке, – спокойно ответила Изабель. – Пожалуйста, Татьяна, прошу вас, скажите коменданту, что вы больны. Он позволит вам не ходить на завод. Если с вами что-нибудь случится…, не оставляйте меня одну.
- Ну, что вы, милая, нужно надеяться на лучшее. Да и притом вы не одна. Что бы ни случилось, помните: вы нужны этим людям как воздух. У вас есть одна удивительная способность – вы умеете дарить тепло. Этому невозможно научиться, это даётся свыше, как дар.
 К концу декабря Татьяне будто бы стало лучше, и Изабель немного  успокоилась, однако, не преминула с осторожностью намекнуть о её состоянии коменданту лагеря. Комендант, человек в годах, много повидавший на своём веку и довольно неплохо относящийся к подневольным рабочим, понимающе кивнул и пообещал похлопотать.
- Кстати, – сказал он Изабель, – мадемуазель де Лоранс, не согласились бы вы спеть нам что-нибудь на рождество? Я слышал, у вас чудный голос.
- Увы, г-н Вайс, – вздохнув, ответила Изабель. – Мне жаль, но я вынуждена вас огорчить.
- Не желаете петь для немецких офицеров?
- Дело вовсе не в этом. Я потеряла голос.
- Да? Очень жаль, очень жаль. Надеюсь, это не навсегда. А ваша знакомая пусть наведается в лазарет.

 Последняя военная зима далась Изабель нелегко. Она часто болела и стремительно слабела. Немецкая армия быстро сдавала свои позиции, и мятущийся в агонии тыл работал в три силы, пытаясь оттянуть неизбежное. Всех более или менее здоровых рабочих теперь поставили к станкам, в том числе и Изабель... Однажды Изабель потеряла сознание и  угодила бы рукой под пресс, если бы её вовремя не подхватил пленный солдат. После работы она с большим трудом дотащилась до своего барака и упала на жёсткий соломенный матрас. А ночью началась бомбёжка. Всех подняли по тревоге и велели прятаться в вырытых для новых построек котлованах. Два барака и столовая загорелись, и всем заключённым было приказано тушить их, помогая охранникам и прибывшим из города солдатам. Наутро выяснилось, что многие заключённые погибли, а некоторые, воспользовавшись суматохой, бежали. Барак, в котором жила Изабель, уплотнили, и теперь в нём размещалось  более тридцати женщин вместо двадцати.
 Татьяна больше не ходила на завод. Она помогала на кухне и в лазарете, а по вечерам учила Изабель делать дамские шляпки, если у последней оставалось для этого хоть немного сил.
- Знаете, я ведь начала делать шляпки, когда приехала во Францию, от безысходности. Никогда не могла подумать, что буду заниматься этим ремеслом на чужбине... Хотя шляпки оказались неплохим заработком. И сейчас благодаря им мы с вами можем коротать свои печальные вечера. Конечно, то, что я смогла раздобыть — совсем не фетр и не шёлк, но это лучше, чем солома из матраса!
- Безусловно…
- Как вы, дорогая? Теперь ваше здоровье меня беспокоит. Вам необходимо похлопотать о переходе к бауэру, нельзя вам быть на заводе.
- Это невозможно, никто не отпустит меня с завода, только если я умру за станком.
 Татьяна вздыхала и тайком от Изабель морщилась от сердечной боли. Однажды вечером она не вернулась в барак из лазарета, а утром испуганная Изабель узнала страшную новость. Она рыдала день напролёт, стоя у своего станка. Чтобы как-то утешить её, одна из женщин выпросила для Изабель медальон умершей русской эмигрантки. 
- У неё не было шансов, она страдала сердечной недостаточностью и знала об этом. - Она всё равно умерла бы, ни здесь — так дома, – шептала на ухо Изабель врач-нидерландка.
- Лучше бы она умерла дома, – отвечала Изабель, сжимая в ладони маленький медальон, хранящий в себе память об ушедшей навсегда доброй подруге, которая отныне глядела на неё с крохотной, спрятанной в медальоне фотокарточки, стоя подле своего любимого мужа, с которым ушла в Сопротивление ещё в сороковом и которого потеряла за несколько месяцев до своего ареста. Она так и не смирилась с его смертью…

16. Возвращение

 Весной бомбёжки участились. Изабель не понаслышке знала, как умеют бомбить союзники: в сорок третьем Лион сильно пострадал от их авианалётов. «Если и дальше так пойдёт, наши друзья не оставят нам камня на камне», – сокрушался мсье де Лоранс. – В сороковом немцы, теперь англичане...».

 Отныне подневольные рабочие вместе с жителями города вынуждены были прятаться в бомбоубежище и во время рабочего дня, и по дороге на завод, и возвращаясь в лагерь. Ночи проходили в беспокойном ожидании. Однажды Изабель проснулась затемно от низкого густого гула. Она лежала, не шевелясь, глядя в звёздное небо и ожидая начала бомбардировки. Другие женщины тоже проснулись, некоторые поднялись с лежанок и прильнули к окнам.
- Дамы, почему мы до сих пор не вышли? – раздался в тишине чей-то громкий возглас.
- Приказа не было, – последовал ответ.
- Странно, а нас не бомбят. Что это, как вы думаете?
- Подождём до утра – узнаем.
 Все решили не спать до утра, бурно обсуждая ночное событие. Все понимали, что грядёт нечто долгожданное, и с нетерпением ожидали рассвета, желая поскорее удостовериться в своём предчувствии. На восходе лагерь услышал эхо далёких боёв, а к полудню в город вошли американские войска, положившие конец немецкому плену Изабель де Лоранс.

 Майский Лион встретил бывшую изгнанницу пышным цветением и манящими вершинами суровых Альп, по которым она сильно истосковалась среди приземистых холмов Северного Рейна. Подъезжая к вокзалу, Изабель ещё издали разглядела на перроне знакомые силуэты своих родных. Немецкие друзья, у которых Изабель пробыла несколько дней после освобождения, собираясь с силами перед дорогой домой, оповестили её родителей телеграммой. Однако поезд, в котором ехала Изабель, задержался в пути почти на трое суток, и родные по очереди дежурили на вокзале, с надеждой встречая все прибывающие составы.
 В день своего возвращения Изабель долго бродила по дому, заново к нему привыкая.
- После твоего ареста, дорогая, мы все твои вещи перевезли домой, – сказала мадам де Лоранс, следуя за дочерью по пятам. – Мы подумали, что ты захочешь остаться с нами, хотя бы на первое время.
- Вы правильно сделали, мама.
- Я понимаю, что это не очень удобно, не столь близко к опере…
- Мне это теперь неважно, петь я более не буду…
- Как?! Но тебя уже там ждут!
- Я лишилась голоса. Я больше не могу петь.
 Мадам де Лоранс заплакала.
- Не нужно, мама, – обняла её Изабель, – я займусь чем-нибудь другим. В жизни много возможностей. Я даже подумывала поступить в университет, как Софи. Мы обе смогли бы продолжить твоё дело, папа.
- Довольно с нашей семьи и двух адвокатов. Ты должна петь. Мы обратимся к лучшим специалистам, думаю, скоро всё будет, как прежде.
- Папа, а что стало с беженцами?
- С ними всё в порядке. Твой маленький связной всё правильно сделал: он успел предупредить Мари-Анж, мсье Токма и приют. Прежде всего, Мари-Анж... Немцы к ней наведались в первую очередь. Твой секретный амбар сработал, дорогая.
 Изабель улыбалась сквозь слёзы.
- А где теперь Мари-Анж? Что с Мари?
- Мари с Луи вернулись в Лион в начале весны. Полагаю, твоя подруга ждёт не дождётся встречи с тобой! Как только будешь готова — сообщи ей, она тотчас примчится. Мари-Анж вышла замуж за Якова. Помнишь его?
- Яков…, помню, конечно.
- Они поженились сразу после освобождения Лиона. Сначала жили в том доме на окраине, потом переехали в Гавр, ну а теперь они в Палестине.
- В Палестине? Ну зачем? Так далеко…
- Пока они снимали тот дом, Мари-Анж получала письма от спасённых тобой людей. После её отъезда письма приходят на наш адрес. Мы отвечали на них, теперь твоя очередь. Пойдём, взглянешь на них.
 Отец провёл Изабель в свой кабинет и указал на лежавшие на письменном столе стопки писем.
- Подумать только…, папа, – Изабель захлестнули эмоции. – А что ты слышал о других?
- О ком именно?
- О наших…
- Могу лишь сказать, что несчастный Шантен скончался по дороге в Аушвиц. Говорят, он был уже не жилец после пыток Метцгера… О других расскажет тебе Мари, мне ничего о них неизвестно. Ну, ладно, я оставлю тебя с письмами наедине, знаю ведь, что ты не успокоишься, пока не прочтёшь хотя бы десяток посланий!
 Изабель хотела рассмеяться, но вместо этого уткнулась в плечо отца и заплакала.
- Всё хорошо, родная. Главное — ты жива, и из тех, кого ты спасала, тоже многие выжили. Всё хорошо…
 Изабель осталась одна. Дрожащей рукой она вскрывала запечатанные конверты и судорожно впитывала в себя их содержимое. Писали в основном взрослые и подростки, которых Изабель переправляла в Швейцарию или распределяла по приютам и приёмным семьям. Писали много, подробно рассказывая о своей судьбе, благодарили, ободряли и сокрушались по поводу ареста своей спасительницы. Из писем и рассказов отца Изабель узнала, что Шломо Зельман смог отыскать свою жену и детей, которых французы успели отправить в Испанию после августовской облавы сорок второго года. Дядюшке Самюэлю вновь повезло: они благополучно переждали войну в Швейцарии и собирались ехать в Палестину вместе с усыновлённым мальчиком-сиротой. Однако большинству семей так и не удалось воссоединиться, и карточки с их именами в тайной картотеке Изабель так и остались невостребованными. Не дождался своего отца и найденный в трабуле мальчик, об этом Изабель написала приютившая его арабская семья. Изабель читала эти письма, плакала и благодарила Бога за каждую спасённую жизнь.
 На следующий день в дом семьи де Лоранс пришла Мари. Первые несколько минут подруги сидели обнявшись и молча вытирали слёзы, но потом, успокоившись, погрузились в долгие, тяжёлые воспоминания. Изабель интересовала каждая подробность пребывания Мари в Швейцарии, её работа, возвращение в Лион и судьба их друзей-сопротивленцев.
- Отец рассказал мне о Шантене, я знаю о гибели Гюстава, Пьера и Филиппа. Кого ещё мне нужно похоронить, Мари?
- Филипп не погиб, Белла! Он попал в плен и бежал, Арно потерял ногу, сейчас он в своём Эльзасе…
- А другие? Жермен, мсье Мартен, Себастьян…
- Мсье Мартен жив, каким-то чудом он успел покинуть лабораторию за несколько минут до прихода немцев. Он очень сокрушался о тебе, мы все сокрушались...
- Я знаю. А другие, Мари, другие?
- Жермена расстреляли в гестапо.
- А Себастьян?
- Себастьян вывел твоих беженцев…, тех самых, которых ты не успела переправить. Он сильно винил себя за то, что не смог тебя убедить…
- Мари…
- Мы больше не видели его. Потом узнали, что он нарвался на группу в Альпах, как и Пьер… Прости…
- Это… была война…, – Изабель замолчала, стараясь унять душевную боль. Сколько раз, находясь в лагере, она воображала, что однажды сможет собрать всех друзей в своём доме и они вместе будут вспоминать страшное военное время, скорбеть о погибших и радоваться за тех, кто остался в живых. «Себастьян, прости, что в последний раз я не позволила тебе сказать…».
- Марка-Жерара потом отправили в лагерь, – несмело продолжила Мари, стремясь отвлечь Изабель от её мыслей. – Не знаю, что с ним стало там. О, Белла, и мсье Бравински жив!
- Правда?
- Такая радость была для всех нас узнать об этом, а я забыла тебе сообщить, я стала такой забывчивой из-за своего положения! Прости, я говорю не то...
- Мари, Мари, если бы ты знала, как я благодарна тебе за то, что ты послушала моего совета тогда. Иначе сейчас я бы и тебя оплакивала. Когда ждём новое бельканто?
- Слава Богу, Белла, ты справляешься с потрясениями. В октябре, если всё будет успешно.
- Всё будет успешно. А Сюзанна?
- Что ей сделается? Родила недавно третьего ребёнка.
- Она примерная мать.
- Она не имела права тебя выдавать! – упрямо мотнула головой  маленькая корсиканка.
- Перестань. Она не узнала мой почерк и думала…
- Ничего она не думала, Белла, из-за неё ты потеряла своё сопрано.
- Мари, меня могли арестовать в любой момент, ты это знаешь лучше, чем кто-либо. Что случилось, то случилось, и что такое мой голос по сравнению с десятками спасённых жизней. Да и притом я осталась жива, а другие погибли. И они ничуть не жалели о своей жизни. А знаешь, голос мне помог. Благодаря ему я не попала в газовую камеру. Тот майор оказался моим поклонником. Тот майор…, – Изабель остановилась, будто вспомнив нечто очень важное. – Я обещала ему…
- Что обещала, Белла?
- Спеть для него однажды. Ну, и как же теперь я ему спою?
- Если обещала, значит споёшь! Скажи лучше, чем ты теперь намерена заниматься.
- Для начала хочу посетить мсье Фавера, я слышала, что он вернулся, правда, совсем один…
- А потом?
- Поеду в оперу. Хочется увидеть мсье де Бардена.
- Он так переживал, когда тебя арестовали! А ведь его потом обвинили в коллаборационизме и едва не уволили.
- Но он не был коллаборационистом. Просто боялся…
- Новой власти так не показалось. А чем ты вообще станешь заниматься, пока голос не вернётся?
- Буду шить шляпки.
- О, Белла…
- Меня этому научила одна русская эмигрантка в лагере… Вот увидишь, мои шляпки будут иметь успех!
- Даже не сомневаюсь.
- Но прежде я должна привыкнуть к тому, что войны больше нет, что опасаться больше нечего, разве только собственных воспоминаний. Наверно, они ещё долго будут меня преследовать.
- Это когда-нибудь пройдёт. Боль утихнет.
- Боль утихнет, а шрамы останутся. Мы — поколение со шрамами, как всякое любое военное поколение. А, может, и не нужно избавляться от воспоминаний… Есть вещи, о которых забывать непозволительно.

 О многом Изабель сама не желала забывать, лелея в памяти каждую значимую для себя деталь, каждое знакомое лицо. Её переписка со спасёнными евреями затянулась на годы, а в конце сорок восьмого в Лион приехал Яков. В это время звенящее сопрано мадемуазель де Лоранс мало-помалу вошло в свою силу, и Изабель готовилась вернуться на большую сцену.
- Азохен вей! – воскликнул Яков, увидев свою спасительницу, – мадемуазель де Лоранс, минуло четыре года, а кажется, что всего лишь месяц прошёл.
- Время идёт слишком быстро, дорогой Яков, – ответила Изабель, весело смеясь, – но иногда это и к лучшему.
- О, время, как дивны его сюрпризы! Кто бы мог подумать, что у нас опять будет своё отечество!
- Несчастный Морис был прав: после ужасной скорби евреям предстояло великое утешение. Теперь всё будет по-другому.
- Работы ещё очень много, но в целом всё более, чем хорошо. Я слышал, вы теряли свой волшебный голос…, ай-ай-ай.
- Да, Яков, теряла, но, благодарение Богу, нашлись доктора, которые сумели мне его вернуть. Я долго лечилась и, честно скажу, уже и не надеялась петь.
- Так не могло быть, мадемуазель де Лоранс, совсем не могло, не может такое быть, чтобы праведник не получал добром за своё добро. Я знаю, что говорю.
- Конечно, дорогой Яков, конечно…

 Время действительно бежало невероятно быстро для мадемуазель де Лоранс. Оно не врачевало и не увеличивало тяжесть её утрат, оно просто бежало, наполняя жизнь новыми событиями. Минуло уже пять лет, как Изабель вернулась в оперу. Первое время она не могла подолгу находиться в своей гримёрной — ей казалось, что невидимые тени прошлого теснят её душу: слишком многое было связано с этой комнатой. Но потом она привыкла к этим теням и даже скучала по ним, когда настало время им померкнуть. Как и прежде, Изабель и Мари пели на старинной сцене, как и прежде, звенящее чистое сопрано и бархатистое контральто наполняли воздух своими волшебными трелями. Не хватало лишь одного: никто больше не встречал Изабель у массивного холодного портика, и никто больше не сообщал ей последние театральные новости, преданно и доверчиво глядя ей в глаза. Жан-Пьер повзрослел и уехал в Париж, оставив всякие мечты об оперной сцене.
 Изабель много гастролировала и объездила почти всю Европу, и всякий раз, выходя на сцену, искала в зрительном зале знакомое лицо — ещё одну тень прошлого, которая никак не хотела её отпускать. Искала тщетно, всякий раз убеждая себя в невозможности найти, поскольку ни разу ей не выпадал счастливый случай петь на мюнхенской сцене. И вот однажды:
- Мадемуазель де Лоранс, я рад сообщить, что вы сможете блеснуть в баварской опере! – мсье де Барден сиял как солнце, а Изабель почему-то вздрогнула, сжалась и, боясь выдать свои эмоции, лишь удивлённо подняла брови.
- Едете вы, мадам Леклер и мсье Тенон. Гастроли должны состояться через два месяца, и мне бы очень хотелось, чтобы вы исполнили один из наших шедевров. Рекомендую вам непременно начать с арии Изабеллы, это будет символично и для вас, и для немцев. 

- Кажется, мне предстоит сделать нечто важное, – сказала Изабель Кларе, делясь с последней своими переживаниями.
- Ну, возможно, и так, – неспешно ответила кузина. – Ты чего-то боишься, дорогая? Хочешь, мы с Софи поедем с тобой в Мюнхен?
- Нет, нет, у тебя есть дела и поважнее.  Знаменитая баварская опера... Я так мечтала петь на её сцене, особенно после сорок четвёртого.
- Почему? Ты мечтала во время войны петь в Мюнхене?
- Нет, конечно. Просто я пообещала, а обещания необходимо выполнять.
- Не понимаю.
- После гастролей я всё тебе расскажу. Уверяю, будет увлекательный рассказ.

Эпилог

 Яркий сценический свет неудержимо манит к себе стоящую за кулисами Изабель. Она изо всех сил старается сохранять спокойствие и терпеливо ждёт своего выхода. Сердце Изабель колотится так, что она не слышит, как её объявляют, и только взрыв аплодисментов говорит ей о том, что пора на сцену. Она медлит и выходит не сразу под громкие овации мюнхенской публики. Ну вот, шквал рукоплесканий стихает, зал погружается в тишину, и под взмах дирижёрской палочки в воздух поднимаются завораживающие звуки творения Дариуса Мийо, облечённые в любимое всеми звенящее сопрано. Мадемуазель де Лоранс поёт с большим воодушевлением, и ей кажется, что её голос звучит особенно чисто, но вдруг… взметнувшись ввысь, обрывается высокая нота, и сопрано внезапно умолкает. Оркестр продолжает играть, однако спустя несколько секунд смолкает и он, и на сцене возникает неловкая, ничем не объяснимая и никому не понятная пауза. Лишь двое знают её причину: стоящая на сцене дива Лионской оперы и сидящий в третьем ряду высокий худощавый мужчина. Изабель мгновенно его узнала, как только её взгляд скользнул по зрительному залу. Да, он померк и постарел за последние девять лет, и его взгляд уже не столь ироничен и цепок, как прежде, но она всё равно узнала его. И в памяти её вновь прозвучали слова: «Это будет похоже на чудо, мадемуазель де Лоранс»
- Это чудо, г-н фон Либниц, – прошептали губы Изабель, и майор услышал её.
 Затянувшаяся пауза становилась невыносимой. Дирижёр нервно постукивал палочкой по пюпитру, недоумённо глядя на застывшую Изабель. За кулисами рвал на себе волосы конферансье, а по залу прокатывался недовольный ропот. И тут на глазах изумлённых зрителей со своего кресла в третьем ряду поднялся высокий господин и медленно, тяжело ступая, направился к выходу. Изабель не стала более ждать.
- «Ближе, Господь к Тебе, ближе к Тебе...», – раздавшиеся со сцены слова старого духовного песнопения вернули в зал тишину, дирижёр, поколебавшись немного, сделал взмах, и оркестр, подхватив соло, начал неспешно выводить всем знакомую мелодию. Конферансье, всё ещё не понимая, что происходит, замер в ожидании громкого скандала. Услышав пение, фон Либниц остановился и медленно обернулся к сцене.  Никто в зале не понимал, почему и для кого вдруг исполняется это короткое, незамысловатое, но трогательное произведение, так неожиданно ворвавшееся в заявленную накануне программу. Однако никто не возмутился, напротив, сначала несмело, а затем всё громче зал принялся подпевать. Не пел лишь один человек.  Возвышаясь над креслами зала, он, застыв в полуобороте, не сводил глаз с Изабель де Лоранс. Она видела это и сквозь пелену слёз пыталась прочесть в его взгляде наполнявшие его чувства, и ей казалось, что и на его тяжёлых ресницах дрожат слезинки. Фон Либниц понимал неловкость ситуации, но уходить не спешил. Он всё стоял и смотрел, а зал всё пел, и гимн звучал уже третий раз подряд. Это не была песнь победителя. Вовсе нет. Это даже не была песнь утешения и ободрения. Это была песнь примирения. Одной — с потерями прошлого, другого — с реальностью настоящего, и всех вместе – друг с другом и самими с собою.

И, пробудясь от сна, песнь воспою,
Твоей  хвалой, Господь, плач заменю.
В скорби отрада мне: ближе, Господь к Тебе,
Ближе, Господь, к Тебе, ближе к Тебе!