Записочка

Бабушку Катя любила. И в четыре, и двадцать, и в тридцать пять. Не то, что бы бабушка Аня заменила ей маму, мама у девочки была, молодая, умная, эмоциональная. Но именно с бабушкой завязался у Кати настоящий роман, в котором было место и радости, и горю, и благодарности, и разочарованиям.

Бабушка Аня была самой обыкновенной женщиной, родом из жизни. Ничего сказочного в ней, кроме умения печь вкуснейшие пироги, не было: ни платка на голове, ни любимой кошки, ни мудрости по жизни. Колыбельных Анна Федоровна не пела, сказок не знала, шерстяных свитеров и носков не вязала. На досуге зимними вечерами любила почитать газету «ЗОЖ», обсудить по телефону с подружками сплетни о знакомых и попереживать о судьбе просто Марии и очередной жертвы из одноименного сериала.

Катя, с младенчества проводившая с бабушкой много времени, была к ней очень привязана. Нерастраченная на собственных детей нежность Анны Федоровны лилась на внучку весенним ручьем. Бабушка Аня была мягкой и теплой на ощупь, аккуратно плела косы, заботливо чесала внучке спинку, доводя ее до телесного восторга, и спрашивала о предпочтениях на завтрак. Дома с Катей таких чудес не случалось, от того любовь к бабушке росла, а страх ее потерять укреплялся.

Были у Анны Федоровны две страсти. Первая не отпускала женщину на протяжении 40 лет: это была кормилица и терзалица в одном лице – госпожа дача. Засаженная помидорами, огурцами, капустой, она не давала ни грустить, не расслабляться. Ежедневные работы на участке поддерживали в женщине молодость, силу духа и желание сначала дожить до осени и закончить огородные дела, а потом и до весны, чтобы снова их начать.

Вторая страсть Анны Федоровны поразила ее почти с самого детства: ей нравилось жаловаться на жизнь, драматизировать и периодически закатывать глаза в ожидании собственной смерти. Рожденная за несколько лет до начала Великой Отечественной, Анна Федоровна знала цену и жизни, и смерти. Кареты скорой помощи иногда по ночам навещали женщину, а она, не меняя привычки годами, охая и ахая сама открывала посетителям в белых халатах дверь, заранее убедившись в приличности порядка в ее доме. Ей снимали кардиограмму, по результатам которой непременно советовали обратиться к специалисту, кололи уколы и давали советы не нервничать по пустякам. Анна Федоровна внимательно все слушала, а проводив гостей, аккуратно притирала полы.

Катя, всякий раз впечатленная чемоданчиками врачей, ночными стонами и причитаниями больной, готовой хоть сейчас отправиться на небеса, переживала за состояние бабушки и мечтала дожить до утра, чтобы солнечный свет растворил все напасти. Утро, на которое было возложено столько детских надежд, бабушку действительно оздоравливало, а на столе стояла неизменно любимая Катей овсяная каша. Анна Федоровна сидела рядом, рассказывала, как тяжело ей было ночью, но как хорошо сейчас. Весь день звонил телефон, и в комнате продолжали раздаваться подробности трудной ночи и счастливого исцеления.

Ни мама, ни бабушка Кати не заводили с ней бесед о сотворении мира, не ходили в церковь, не молились дома, и, как Катя узнала о Боге, никто бы сказать не смог, просто однажды ей пришли о нем мысли. Анне Федоровне той ночью внезапно стало плохо: высокое давление, невозможность найти себе места и сухость во рту сопровождались тяжелыми траурными вздохами и впечатлили семилетнюю девочку до предела. Катя поняла, что, если уж и врачи с аппаратом для кардиограммы и тяжелым металлическим чемоданом не могут ей помочь, то уповать можно только на чудо и божью помощь. Молиться Катя не умела, да и смысла просить Бога вслух она не видела. За тяжелыми вздохами бабушки и громким храпом деда Бог мог бы и не расслышать ее тихих слов. Пробравшись в потемках к своему рюкзаку, она достала оттуда клочок тетрадного листа и ручку и маленькими кривыми буквами, едва разбираемыми в лунном свете, написала Богу записочку, в которой просила о спасении бабушки. Самым логичным и эффективным Катя посчитала положить туго свернутую бумажку под подушку. Хотя тревоги и были переданы по назначению, Катя с трудом погружалась в беспокойный сон. Она то и дело просыпалась и прислушивалась к дыханию бабушки, оно было ровным и давало надежду.

Утром, проснувшись и не найдя глазами Анну Федоровну в ее постели, Катюша испугалась молниеносно пронесшейся мысли, что чуда не случилось и труп бабушки уже вынесли из комнаты. В страхе, что записочка не дошла до адресата, она поспешила на кухню, а на столе стояли еще горячие блинчики, и бабушка заботливо накладывала в пиалу мед. Вкуснее завтрака в жизни Кати еще не было: Бог ее услышал. Он прочитал просьбу девочки и даже взял себе клочок бумаги, ведь под подушкой в уже заправленной бабушкой постели его не было. А Анна Федоровна непривычно улыбалась и как-то особенно нежно смотрела на внучку.

Скорая к Анне Федоровне годами приезжать не прекращала, но Катя стопроцентно работающим методом исцеления бабушки не злоупотребляла. Она надеялась на понимание самого Бога и лишний раз его не тревожила. До самого девятого класса.

Ночевала Катюха у бабушки уже не так часто, все-таки школа в другом районе. Но хотя бы раз в две недели приезжала в гости, оставалась до утра. В одну из ночей бабушку вновь захватила хворь. Привычка Кати к регулярным ночным ухудшениям в тот раз не могла пересилить внезапно накатившего страха. Бабушка была не молода, слаба, а до спасительной дачи нужно было дотянуть еще пару месяцев. Даже до рассвета еще было далеко. В ту ночь не спал даже дед, и Катя решилась. Закрыла глаза и обратилась к тому, кто не мог ее не слышать. Она отчаянно просила не забирать бабушку, хотя бы до Катиных 30 лет, а лучше 35. Срок был назначен немалый, а взамен Катя предлагала никогда не выйти замуж за мальчика, в которого влюблена была уже больше года. Влюблена как кошка, до слез и бессонных ночей. Сделка была честная. Лишь бы бабушка была жива. Утро подтвердило договорённость.

.....
В свои 35 Катерина знала не понаслышке, как чувствителен Бог к искренним мольбам детей. Нет, она не жалела ни о своей сделке, ни о первой несложившейся любви, ни о последующем неудачном браке. Ее сердцу была знакома настоящая, искренняя любовь. А бабушке шел 88 год.