Я как пародист

Пролог

Среди немногих творческих интересов, которые стали неотъемлемой частью моей жизни, есть особенный и весьма редкий интерес. Я увлекаюсь написанием пародий. В основном поэтических. Как правило, литературных (хотя случаются и не совсем литературные, то есть фривольные, не для общественности, но сейчас о другом). Занимаюсь этим уже давно, с «застойных» времён прошлого тысячелетия. Но по-прежнему не унимаюсь, периодически пародируя стихотворные изделия русскоязычных авторов. Сегодня больше специализируюсь на смешных переделках песен, дабы пародию можно было не только читать, но и петь.

Часть 1

К созданию литературных пародий я пристрастился нечаянно и сразу. Самая первая пародия была сочинена мною в конце августа 1984 года. Я был скромным студентом архитектурного факультета в Хабаровске. Но уже к тому возрасту чувство юмора у меня, по-видимому, сформировалось до такого агрегатного состояния, что потребовало немедленного творческого воплощения.

А ведь тогда я был преимущественно романтиком. Почитывал лирические стихи в книгах и журналах. И пробовал сочинять свои первые песни о чистой любви. Всё возвышенно и серьёзно. Никаких особенных предпосылок для обострения юмористического мировоззрения в окружающей советской действительности, насколько помню, не наблюдалось.

Однако же вот... Читал я, как обычно, популярный молодёжный журнал «Юность». Стихи, разумеется. Про любовь, естественно. А было там опубликовано весьма специфическое представление какого-то неизвестного поэта о романтических девочках:

А девочки хотят горячих губ,
а девочек весной томят дурманы,
и чудится, что к ним плывёт Колумб –
открыть их, как неведомые страны.

Тут меня и пробило зарядом неудержимой насмешливости. Ну нельзя же, в самом деле, на полном серьёзе выдавать подобные метафоры! Мне захотелось образно расширить тематику географических открытий прошлого, и я слёту написал пародию, которая заканчивалась такой строфой:

Но я тогда и молод был, и глуп,
и поздно мне секрет раскрылся жгучий,
что до меня здесь побывал Колумб.
А я теперь – Америго Веспуччи.

Конечно же, здесь имеется спорный момент: изначальное, академическое ударение в имени Америго падает на гласную «и», а ритмический строй моей пародии делает ударным слогом второй, с буквой «е». Но все образованные читатели понимают, что в произношении континента Америка, названного почему-то в честь «второпроходца» Веспуччи, ударение «правильней», чем в имени путешественника, зафиксированного где-то в исторических энциклопедиях.

В скобках замечу, что каждый «ударяет по словам» как ему заблагорассудится. Например, название государства Канада в разных языках звучит по-разному. Мы говорим – Кан`ада, англичане – К`анада, а французы – Канад`а. И никто не возмущён этим интернациональным плюрализмом.

*   *   *

Обострение моего пародийного энтузиазма пришлось на 1989-90 годы. Я тогда был студентом журналистской специализации Красноярского госуниверситета, а страна – несмотря на искусственно созданный дефицит основных продуктов и карточную систему отоваривания – переживала расцвет «демократического мы`шления». В истории этот весёлый период обозначен сомнительным термином «перестройка». Перестраивались, конечно, только в деструктивном направлении, меняя домашний социализм на дикий капитализм. Однако в некоторых сферах общественной жизни действительно дули ветры перемен и разрешались прогрессивные нововведения.

Меня с другом-однокурсником беспрепятственно приняли в ряды Союза журналистов СССР, и на тот момент мы стали самыми молодыми членами сего профессионального объединения. Это сподвигло нас усилить напор на местные средства массовой информации, преимущественно на краевые газеты. Но ограничиваться только заметками, статьями и фельетонами мне было скучно. Душа требовала новых творческих высот и более широкого признания читающей публики. Я стал приносить в редакции газет свои пародии. Некоторые из них одобрялись для печати и периодически публиковались.

Надо уточнить, что для публикаций в красноярских газетах я писал пародии в основном на сочинения местных авторов. Так было интересней. Официально признанные поэты давно и прочно оккупировали все литературные издания краевого значения, и протиснуться туда со своими стихами было практически нереально. А я ведь, как и все прочие виршеплёты, сочинял и всякие серьёзные вещи: «о девушке, о звёздах, о луне». И, разумеется, был бы решительно не прочь обнародовать кое-что из этого: в альманахе или даже в каком-нибудь задрипанном коллективном сборнике. Но такого лирического «мусора» в мире всегда избыточное количество, печатных площадей тогда не хватало на всех желающих, а очереди из «блатных» и реально даровитых литераторов растягивались на много лет вперёд.

И тут передо мной вдруг открылось окно возможности, причём персональное. Ведь «стишок писнуть, пожалуй, всякий может», а вот качественную пародию – мало кто. Нужен особый склад ума и хорошее владение техникой стихосложения. Ну и ещё некое бесстрашие перед недовольством пародируемых поэтов. Поскольку их, «обиженных», много, а ты один. И они уже гарантированно не допустят тебя к публикациям в журналах и брошюрах, ими контролируемых. Получается, ты как бы литературный изгой, противопоставляющий себя «стае соратников», однако с другой стороны ты – одиночное явление, возвышающееся над «монотонной толпой», ибо у тебя натурально нет никаких конкурентов.

В те годы я был, пожалуй, самым заметным и самым активным пародистом Красноярска. Недаром же известный в прошлом сибирский поэт Зорий Яхнин, планируя торжественно отметить своё 65-летие, включил в программу творческого юбилейного вечера и выступление «поэта-пародиста Виктора Баркова». Мой «титул» был увековечен даже на рекламных плакатах. По правде говоря, никогда всерьёз не считал себя поэтом-пародистом. И теперь так себя не называю. Я просто литератор-любитель, которому иногда удаются смешные пародии. (А если б вы знали, сколько «не дожатых» и несовершенных пародий отбраковано моим критическим взором, сколько их не прошло  самоцензуру и осталось лежать «в столе», то вы бы лучше поняли, что пародирование – весьма сложное хобби). Тем не менее «звание» поэта-пародиста мне вдруг присвоили почти официально. Жаль, что ни того плаката я не сохранил, ни выступить на вечере мне не дали. Но это уже не зависящие от меня издержки бытия...

Часть 2

Моя специализация в жанре литературных пародий – только стихотворная. Беру за основу какие-нибудь строчки из опубликованных поэтических творений, показавшихся мне смешными, корявыми или подходящими для обыгрывания, – и начинаю творчески изгаляться, стараясь подражать стилю «жертвы», то есть поэта. Если стиль у автора неопределённый (а у большинства нынешних стихоплётов характерность отсутствует), то делаю упор исключительно на смысловые пересмешки, не заботясь о стилистической схожести, которая никому не видна.

Но всё-таки есть в моём архиве одно исключение. В декабре 1990 года я написал то ли юмореску, то ли сатирическое эссе – затрудняюсь определить этот жанр и оставляю филологическую классификацию профессиональным литературоведам. Юмореска была опубликована в газете «Вечерний Красноярск», где я, недавний выпускник университета и укрепляющий свою репутацию сатирик, вдохновенно трудился корреспондентом.

Моё юмористическое творение называлось «Советы начинающим пародистам». Тут любопытна не только сама публикация, но и неожиданные для меня обстоятельства, возникшие перед её выходом в свет и едва не укоротившие на треть авторский объём текста. Давая читателям шутливые советы по успешному созданию пародий, я приводил примеры из творчества двух красноярских поэтов и одного прозаика. Однако фамилии этих литераторов умышленно не называл. Не потому, что чего-то опасался, нет. А для создания, так сказать, обобщающего эффекта. Ну и чтобы  поинтриговать любителей современной словесности: когда человек сам догадывается, о ком речь, ему намного приятней от ощущения своей начитанности и прозорливости.

Кстати, это один из хитрых и эффективных приёмов хорошей публицистики: обозначить что-то читателю так прозрачно, чтобы он непременно понял этот намёк, порадовался собственной смекалке и в благодушном облаке высокой самооценки непроизвольно проникся симпатией к автору.

Как известно любым газетным журналистам, главный редактор газеты не заморачивается тщательным прочтением всех материалов каждого номера. У него хватает других важных дел. Он знакомится только с ключевыми публикациями, готовящимися к печати. А для внимательного контроля за содержанием всей совокупности текстов и фото – сейчас это называется модным словечком «контент» – следит выпускающий редактор. У нас в «Вечёрке» это была переходящая должность, обязательная только для журналистов со стажем, каковыми являлись заведующие отделами. Неопытный молодёжи вроде меня поручали менее ответственное дежурство в качестве «свежей головы» – прочитывать весь номер на предмет выявления мелких ошибок.

Так вот, в тот день выпускающим редактором была Галина Васильевна – заведующая отделом политики. Дама честная и серьёзная, получившая качественное образование в Московском госуниверситете. До своего прихода в «Вечерний Красноярск» она работала в ведущих (в ту пору самых главных и тиражных) краевых изданиях: «Красноярском комсомольце» и «Красноярском рабочем». То есть человек был весьма опытный и (в отличие от легкомысленного меня) полностью «в теме»: что допустимо публиковать в органах партийной печати, а что нельзя.

Однако моя сатирическая раскованность базировалась на официальных установках тогдашней «перестройки», оживлённо провозглашавшей всеобщую гласность и безнаказанную творческую активность. Ветры перемен уже целую пятилетку обдували меченую лысину генсека Горбачёва и заражали вирусами неолиберализма политически недозрелые мозги народонаселения. А Галина Васильевна ещё руководствовалась «старорежимными» понятиями, памятуя о том, что в политике после оттепели обычно бывает застой. Поэтому осторожность никогда не помешает, а инициатива нередко наказуема.

Профессиональное внимание бдительной Галины Васильевны сразу привлекла третья часть моей юморески, посвящённая творчеству маститого прозаика. Две первые рекомендации по обсмеиванию выбранных стихов, основанные на творчестве местных поэтов, не заронили в душу дежурного редактора никаких претензий. Там я позволил себе «обхихикать» вирши Николая Ерёмина и Романа Солнцева, давая (хоть и в шутливой форме, но абсолютно правдивые) советы по пародийной технике. Зато моя крохотная прозаическая пародия, гармонично встроенная в конструкцию этого эссе, внезапно тормознула на некоторое время его целостное появление на газетной полосе.

...У Романа Солнцева есть пьеса «Торможение в небесах» (по ней даже сняли художественную картину на киностудии «Ленфильм»), где секретарь обкома пытается вернуть съёмочную телевизионную группу с компроматом обратно, хотя журналисты уже в самолёте и летят домой. Я бы по аналогии мог назвать свой эпизод «Торможение перед печатью». Но не буду, поскольку это не пьеса, а рядовой случай, каких в подготовке газетных номеров всегда хватало.

*   *   *

Моя прозаическая пересмешка состояла всего из двух (!) предложений! И ещё перед ней были четыре пояснительных предложения, раскрывающие «тайну пародийного мастерства». Но предусмотрительная Галина Васильевна сразу обеспокоилась и помчалась к главному редактору для согласования. Туда же вызвали и меня как виновника недоразумения.

Вся загвоздка заключалось в том, что я «осмелился» пародировать стиль писателя Виктора Астафьева. До сих пор не понимаю, почему литератор Солнцев «достоин» пародий, а литератор Астафьев – нет. К тому же в пародировании Солнцева можно было (при желании) усмотреть язвительность и чрезмерную остроту, а пародирование Астафьева было весьма поверхностным и необидным.

Очевидно, людская среда не может существовать без иерархичности. Потребность распределять всех членов социума по условным статусным признакам прописана, наверное, в подкорке головного мозга. Сортировка всех людей по рангам – кто «тварь дрожащая», а кто «право имеет» – традиционно практикуется, похоже, со времён обезьяньих стад, из которых, говорят, постепенно формировались человеческие сообщества. И до сих пор этот инстинкт влияет на отношения во всех коллективах, на весь спектр психотипов личностей – от тупых мужланов до эстетически утончённых натур.

...Недавно читал мемуарное произведение Владимира Войновича «Портрет на фоне мира» (в котором писатель анализирует «феномен» Солженицына – дружески рекомендую к прочтению). И наткнулся на его понимание пародийного жанра, целиком созвучное с моим. Цитирую.

«<У пародии> возможны два изъяна: не похоже и не смешно. Для пародирования нет никаких запретных фигур. Если говорят, что над всеми можно смеяться, а над каким-то человеком нельзя, для меня это значит, что именно этот человек достоин осмеяния прежде других. Сердиться на пародию глупо».

Впрочем, тема восприятия людьми литературных пародий весьма интересна и многогранна, для её раскрытия надо писать целую книгу. Возможно, она у меня в будущем. А сейчас я лёгкими штрихами набрасываю лишь тематические фрагменты своего прошлого...

Всё-таки «Советы начинающим пародистам» вышли в нетронутом виде. Главный редактор не углядел никакого «криминала» в моих весёлых экзерсисах. Он счёл вполне допустимым уровень сатирического разгула в эссе-юмореске и успокоил тревожность Галины Васильевны своей решимостью взять на себя всю ответственность за возможные «громометания» извне. Разумеется, никаких возмущений ни от кого после публикации не последовало. Астафьев, скорей всего, даже никогда не увидел этой мелочи. Он в ту пору являлся крайне важной персоной – изображал из себя народного депутата СССР. А Ерёмин с Солнцевым были уже привычны к моим регулярным подначкам.

Вот он, этот «проблемный» фрагмент, едва не ампутированный подобострастной цензурой.

«...Внимательно прочтите последнее нашумевшее произведение и выпишите оттуда всё, что покажется вам забавным. К примеру: «наволочь», «метляк», «нетель», «размичканный», «мокропогодь» и т.п. Потом разнуздайте ваше воображение, представьте себя крупным прозаиком – и творите! Всё, что вы накатаете, будет ужасно смешным – вы же на самом деле не крупный и даже не прозаик:
«На крутозадом, разжульканном мысу, будто растрюханные какой-то фифой-лахудрой, приторхались нефорсистые избы кержацкой деревушки. Супротив халупы дурачка Федьки, у которого рожа как ржавая консервная банка, на мозглой стыни, сыри и мокрети хорохорилась избёнка бабы-староверки Аграфёны...»
И далее в том же духе. Главное – максимум серьёзности в процессе работы. Чем серьёзнее творите – тем смешнее читается...»

Часть 3

Отношение поэтов к моим пародиям на их творчество было в целом одинаковое. Игнорирование либо угрюмая молчаливость – вот обычная реакция большинства. Объекты пародирования наверняка испытывали недовольство от «шалостей» пародиста, однако никогда не выражали его явно и вслух. Что, в принципе, было благоразумно с их стороны.

Пародировал я преимущественно действующих красноярских поэтов. Потому что, во-первых, «стебаться» над умершими стихотворцами – веселье сомнительное. А во-вторых, здравствующие поэты, живущие в одном с тобою городе, создают иллюзию интерактивности: знакомятся с твоими пересмешками сразу и посылают в ответ хоть невидимый, но предполагаемый заряд эмоций.

Однако среди моих «мишеней» были, естественно, исключения. В виде двух противоположных по характеру поэтов. Николай Ерёмин при встречах со мной обычно презентовал свой свежий поэтический сборник, заверенный автографом, и с благодушной улыбкой просил о создании мною новой пародии на какой-нибудь из этих стихов. Николай Николаевич знает толк в рекламе собственного творчества. А пародия – одно из лучших рекламных средств.

...Кстати, именно Ерёмин способствовал самой первой публикации моих стихов (лирических, не пародийных) в Красноярске. Случилось это доисторическим июньским днём 1985 года. Николай Николаевич в ту давнюю эпоху вёл литературную страницу в газете «Красноярский комсомолец». Я же по фатальному стечению обстоятельств устроился в редакцию «Комсомольца» курьером. Ну и решил воспользоваться удобным случаем – предложить плоды своих рифмоплётных и силлабо-тонических усилий для обнародования в советской печати. Ерёмин благосклонно выбрал из вороха моих незрелых виршей два относительно удавшихся стишка и дополнил ими формирование очередной литературной страницы. Я был счастлив! Причём в дополнение к своему честолюбивому восторгу я получил ещё и какой-то символический гонорар. Так что Николай Ерёмин – человек прекрасный во многих аспектах. Правда, здесь субъективную оценку его поэтического творчества я давать не буду, дабы не обидеть ненароком...

*   *   *

Вторая личность, нестандартно реагировавшая на мои пересмешки  – Александр Щербаков. Он возмущался не только молчаливо, как все, но и (было дело) публично. Тут я сразу должен признать, что сам в некоторой степени был неправ. Я порою допускал смешивание жанров: вплетал в композицию пародий эпиграммные элементы. А эпиграмма – это, по сути, выпад против личности. Грубо говоря, филологический наезд. Сейчас, по прошествии многих лет и с прибавлением человеколюбивой мудрости, я полагаю, что намеренное «эпиграммирование» пародий – недопустимо. Но когда был молодым, энергичным и нештатно задорным, я любил рвать шаблоны и смешивать понятия. Каюсь...

Пародируя стихи Щербакова, я не стеснялся в разгуле фантазий и ассоциаций. И не видел перед собой особых моральных запретов. Первая пародия с малопонятным названием «Начал точальное начало», обыгрывающая стихотворные сочинения Александра Илларионовича, увидела свет в газете «Красноярский рабочий» (в просторечии – «Красраб») осенью 1989 года. Честно говоря, пародия получилась слабенькой, я (теперешний) на месте тогдашнего редактора публиковать бы её не стал. Но, поскольку с местным юмором в прессе того времени, видимо, был большой дефицит, проходные вещи тоже охотно шли в печать. Сегодня я эту «вещь» афишировать не стану, поскольку она точно не будет никому интересна.

Второй «выстрел прогремел» в том же «Красрабе» четыре месяца спустя – в январе 1990 года.  Пародию «Налитие» опубликовали в одном из субботних номеров, которые отличались от «будничных» уменьшенным форматом (А3, для удобства чтения в общественных местах) и увеличенным тиражом (265000 экземпляров). То есть мой пародийный юмор насмешил сотни тысяч людей, вызывая радость от творческой удачи у меня и провоцируя негодование у Щербакова.

Для поэзии времени нету,
Для мечты, для души, для «нутра».
Как схватился с утра за газету –
Так пропал. Точно выпил с утра.
Хоть противлюсь, но всё ж замечаю,
Что и я увлекаюсь «борьбой»,
И при этом духовно дичаю,
Злобой дня наливаясь. Злоб`oй.
(Александр ЩЕРБАКОВ)

Пропадаю я, братья-поэты,
Злобой дня наливаясь с утра:
Как хвачу граммов сто от газеты –
Пробирает меня до «нутра».

Как послушаю радио – каюсь:
Хмель сильней, точно принял опять.
Хоть противлюсь, но всё ж увлекаюсь,
И меня уже не оторвать.

А когда телевизор включаю –
То и вовсе впадаю в запой,
И тогда я духовно дичаю
И, налитый, пишу. Налит`oй.

Но и на этом я не успокоился. В августе того же года приволок в «Красноярский рабочий» новый пародийный опус. Назывался он «Полезные советы» и опять готовился к появлению в одном из субботних выпусков, которые, как я уже отметил, пользовались особой популярностью и раскупаемостью. И тут внезапно приключилась «осечка». Мою пародию, уже свёрстанную, то есть размещённую в определённом ей месте на будущей газетной полосе, вдруг выбросили и срочно заменили чем-то другим. Образно выражаясь, сбили на подлёте к читателям. В чём же была причина? А-а-а...

*   *   *

О причине по фамилии Щербаков мне рассказала заведующая отделом культуры «Красраба», которая принимала от меня литературные поделки и оценивала их пригодность для печати. Детальной достоверности событий я, понятно, нынче воссоздать не смогу, но суть произошедшего передам с той точностью, на какую способна долговременная память, хранящая контуры чужого пересказа.

Подготовка очередного номера газеты близилась к концу. На стене секретариата были развешены почти все гранки будущего выпуска... Наверное, здесь требуется краткое пояснение для тех, кто не знаком с традициями газетной работы. Не знаю, как оно сейчас, а в те стародавние времена бумажные листы с пробными оттисками формируемых страниц развешивали рядком в кабинете ответственного секретаря. На стене секретариата имелись деревянные рейки, из которых остриями наружу равномерно торчали гвоздики. Вот на эти самые острия и насаживали по порядку листы-гранки, пахнущие имманентностью типографской краски.

Александр Щербаков тогда пользовался, кажется, служебным кабинетом в 12-этажном здании редакционно-издательского комплекса. Где, собственно, располагались все три редакции главных – на тот период – местных газет (и ещё, разумеется, куча всяких вспомогательных отделов издательского производства). Не в курсе, какая у поэта была там должность, вероятно, важная, если ей отдельный кабинет полагался. Такое удобное соседство стимулировало у него регулярную привычку по-дружески заходить в редакцию «Красраба», интересуясь свежими новостями и поддерживая многолетние контакты с приятелями-журналистами.

В тот раз Александр Илларионович тоже привычно зарулил в гости к коллегам по перу, мимоходом полюбопытствовал, чем завтра порадует газета читающую публику. И вдруг обомлел от возмущения: на одной из гранок нагло красовалась пародия негодяя Баркова! Причём оканчивалась таким оскорбительным четверостишием:

Секрет успеха не в значенье слова –
Любую чушь, но с важностью пори –
Ты, главное, получше зазубри
Полезные советы Щербакова.

О том, что там происходило дальше, можно лишь смутно догадываться, полагаясь лишь на раскованность своего воображения. То ли поэт с мрачной миной, обиженно сглатывая горькую слюну, неспешно проследовал к главному редактору и вежливо попросил убрать «эту гадость», порочащую его честь и достоинство. То ли устроил феерический скандал с криками, ломанием стульев и проклятиями в мой адрес – сие мне абсолютно неведомо. Я даже не имею понятия, какую аргументацию он использовал для своей мелкокорыстной цели.

Однако финальный результат однозначен: волюнтаристская цензура в эпоху торжествующей гласности сработала, и пародию беспощадно зарубили. Мне «в назидание» остался только пожелтевший листок газетной бумаги с дырочками вверху от гвоздиков. Гранка, на которой запечатлелась приготовленная, но злостно абортированная публикация. Единственное материальное доказательство того, что историю с запретом я действительно не выдумал.

Правда, эта пародия таки увидела свет. Только год с лишним спустя и в другом периодическом издании. Причём я изменил название и последнюю строфу, усилив бестактность (хотя мне тогда казалось – «сатиричность»). А завершающая строка в оригинале и вовсе била наповал: «Бесславный путь поэта Щербакова». Такая бесцеремонность справедливо не понравилась коллегам, готовившим мой опус к печати. И в отредактированном виде прилагательное «бесславный» было компромиссно заменено на романтическое «тернистый».

Вот в таком виде произведение было обнародовано в газете «Вечерний Красноярск» 30 ноября 1991 года.

СУЕСЛОВИЕ

Когда, писатель, ты трусишь к трибуне,
С дежурной речью свиток теребя,
Представь себе, что слушают тебя
Толстой, Тургенев, Гоголь, Чехов, Бунин...

Александр  ЩЕРБАКОВ

Когда, писатель, ты без вдохновенья
Садишься за дежурный свой отчёт –
Представь, что восхищённо смотрят в рот
Тебе все три Толстых, Куприн, Тургенев...

Когда к трибуне ты торишь дорогу,
О скромности исчезнувшей скорбя –
Подумай: не писали до тебя
Ни Достоевский этого, ни Гоголь...

Когда ты, в дебри языка заехав,
Повергнешь всех в неодолимый сон –
Вообрази себе со всех сторон
Рукоплесканья: Бунин, Горький, Чехов...

Когда поймёшь – успеха никакого,
С каким бы рвеньем ты ни говорил, –
То знай: ты идеально повторил
Тернистый путь поэта Щербакова!

*   *   *

«Ну ладно, – подумал я после перехвата и блокирования моей пародии Щербаковым, – у меня в запасе ещё есть сюрпризы!» Не прошло и месяца, как в газете «Вечерний Красноярск» появилась очередная пародия. Я же был штатным сотрудником «Вечёрки», а в «Красраб» подкидывал свои пересмешки по привычке, с тех не избалованных прессой годин, когда «Вечёрка» даже в проекте отсутствовала, а мне, студенту филологического факультета, готовящегося стать настоящим журналистом, хотелось смеяться и публиковаться.

Эта пародия тоже далека от шедевральности. Однако любопытна тем, что я впервые упомянул в несерьёзном контексте «Вильяма нашего Шекспира», то есть Петровича нашего Астафьева (вторым «выпадом» стала прозаическая микро-пародия в юмористическом эссе, о чём я написал раньше). Причём уважаемый писатель был вплетён в ткань пародии непреднамеренно, за компанию, поскольку фигурировал как персонаж в стихах украинского поэта Миколы Негоды. Так что моё «прегрешение» здесь минимально, это Щербаков во всём виноват! Поскольку именно его угораздило заняться переводом стихотворной мовы, где Негода описывал свою дружбу с Виктором Астафьевым, на русский язык. А я, увидев щербаковский перевод, не мог удержаться, чтобы не позубоскалить над ними всеми скопом.

ПЕРЧЁНОЕ СЛОВО

Закатное солнце, червонно-багрово,
Пылая, садится за дальним бугром.
От пламени жмурится Виктор Петрович,
Вода закипает в котле над костром.
И вот уже властвует слово над светом,
Приперчено, остро, как жало ножа.
Оно то взрывается гоготом-смехом,
То режет под печень, кого-то круша.
(Микола НЕГОДА в переводе Александра ЩЕРБАКОВА)

Однажды в червонно-багровую пору
Я из лесу вышел за дальним бугром.
Гляжу – приближается по косогору
Петрович, махая большим тесаком.

Я тут же рассыпался гоготом-смехом,
Аж в печень кольнуло, подобно ножу.
«Здорово, Петрович! Вот это потеха!
Чего такой грозный?»
«Сейчас расскажу!»

И – прямо ко мне. Я, конечно же, ходу.
Он сзади пыхтит: «Погоди, Щербаков!
Зачем перевёл так негодно Негоду?
Допрежь не видал я ужасней стихов!»

Хотел сокрушить меня словом – да где там!
Меня не проймёшь, да и ноги длинней.
Возможно, быть трудно хорошим поэтом.
А мне, между прочим, намного трудней.

Газета «Вечерний Красноярск, 8 сентября 1990 года.

Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, поэтические способности Александра Илларионовича настолько заурядны, что не надо слишком стараться, дабы «навылавливать» из его стихоплётных трудов множество великолепных неуклюжестей и двусмысленностей, пригодных для юмористического обыгрывания.

*   *   *

В ноябре 1991 года моя сатирическая дерзость – между прочим, с попустительства руководства «Вечёрки»! – перешла все границы приличий. Я «пропихнул» в печать сразу три (!) пародии на стихи Щербакова. Первый и пока единственный в моей биографии пародийный триплет, посвящённый одному автору.

Сопроводил я его вот таким прологом:

«Если меня спросят, кто мой любимый красноярский поэт, я без раздумий отвечу – Александр Щербаков. Потому что ничьи произведения с такой настойчивостью не подталкивают к созданию пародий, как его. Это просто клад для пародистов всех уровней – от дилетанта до волка-профессионала. У меня даже существуют две папки с пародиями: одна общая, а другая персональная, озаглавленная «Пародии на А. Щербакова». Имею веские основания утверждать, что никто так хорошо не знает поэтического своеобразия Александра Илларионовича, как я. Чем безумно горжусь, с нетерпением ожидая его новых творений. Некоторые дружеские пародии предлагаю сегодня вашему вниманию».

Разумеется, отдельной папки с «компроматом» на Илларионыча у меня никогда не было. То, что количество моих пародий на его стихи превалирует над пересмешками других авторов – сущая правда. А относительно персональной папки – это не столько выдумка, сколько литературный приём, использованный для создания художественного образа, позволяющего читателям оценить рейтинг Щербакова в моей пародийной практике. Умно говоря, стилистическая фигура, называемая гиперболой.

Две пародии этого триплета – «Налитие» и «Суесловие» – я уже вспоминал и дублировал выше. Третья – «Баба Шура» – была ближе к пародийной «классике», то есть вышучивала не какие-то конкретные сточки, вырванные из контекста и цитируемые вначале, а обыгрывала исключительно авторский стиль. Точнее, отдельные моменты из лирического и автобиографического стихотворчества автора. Но в данном случае это смещение акцентов – ввиду отсутствия ярко выраженного стиля – не принципиально.

...И тут Александр Илларионович не выдержал. Прямо как его прославленный тёзка из хрестоматийного произведения:

«Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он...»

Через неделю, 7 декабря, Щербаков опубликовал здесь же, в «Вечернем Красноярске», гневную реплику, озаглавленную «Пародист с колуном». Начиналась она так:

«Ты сам дурак», – сказали мне,
И согласился я вполне.
Но нет дурнее дураков,
Чем парапародист Барков».

А заканчивалась ещё «веселей»:

«Опять пародия Баркова,
И снова брань, что ни строка.
Зачем печатают такого,
Прошу прощенья, чудака?»

Не вижу большой необходимости цитировать реплику целиком, поскольку она малоинтересна по форме. Но две важные мысли, там содержащиеся, я прокомментировать обязан.

Во-первых, «жертва нападок» справедливо указала на то, в чём я уже покаялся чуть раньше. Настоящий пародист, писал Щербаков, «похож на того клоуна, который... начинает вроде неуклюже и карикатурно копировать номер артиста-предшественника, но потом вдруг с неожиданной ловкостью и лёгкостью повторяет его сложнейший трюк... Вот в чём, братцы, сущность настоящего пародирования, а не в оскорблениях, не в выпадах против личности, не в пошлостях». Дескать, подобные мне пародисты пользуются тем, что нынче не в моде дуэли.

Александр Илларионович тут совершенно и неопровержимо прав. Поэтому приношу ему запоздалые извинения за «грехи» своей творчески неформатной молодости.

А во-вторых, позволю себе не согласиться с излишним самомнением Щербакова относительно собственного литературного стиля. И заподозрить некое лукавство в его фразах: «Я имею право на реплику в адрес В. Баркова. Никого он не пародировал так часто, как меня. И я его понимаю. Подражать можно только чему-то оригинальному, отличному от другого, узнаваемому по одной интонации. Как и каждый стихотворец, я горд тем, что пользуюсь вниманием пародистов».

Ещё раз приношу извинения автору – только на сей раз за то, что ничего оригинального, узнаваемого по характерной интонации, я в стихах Щербакова так и не разглядел. Миль пардон. Потому и юморил лишь на основе конкретных строчек, вычлененных из груды заурядных строф. Возможно, литературоведы будущего убедительно опровергнут мою нелицеприятную оценку литературного наследия персонажа, но я честно излагаю своё пристрастное мнение, сформированное отнюдь не слёту, а внимательным чтением множества щербаковских виршей.

*   *   *

Кстати, был ещё там намёк Александра Илларионовича на мои литературные способности: «Говорят, что пародист – это неудавшийся поэт». В то время я действительно почти ничего из себя в качестве поэта не представлял. Хотя некоторые пародии мне, бесспорно, удавались: были смешными, остроумными и ни для кого не оскорбительными.

К тому же именно в те годы – в начале 90-х – я практически бросил заниматься пародиями. Во всяком случае, так плотно и целенаправленно я их больше не сочинял никогда. Как резко нахлынуло (в конце 80-х) это специфическое вдохновение, так внезапно и схлынуло. Да, сейчас я иногда пародирую известные (и преимущественно старые) песни. Но о былой регулярности и неустанном энтузиазме тут говорить не приходится.

Однако в серьёзном поэтическом творчестве я таки достиг некоторых успехов. Безусловных удач, конечно, немного, поэтому я не считаю себя полновесным поэтом. И никогда не позиционируюсь как поэт. Но шедевры есть, и в этом легко убедиться, просмотрев мои публикации на портале «Стихи.ру».

Любопытно, что в совершенстве техникой стихосложения я овладел лишь ближе к своим 50-ти годам. В юности фонтанировали гейзеры обжигающих чувств, однако поэтическая стройность оставляла желать лучшего, а удачные «попадания» были спонтанными. Теперь стихотворная техника почти идеальна, но глубокие чувства уже не спешат захлёстывать меня до краёв. И многие темы совсем не волнуют из-за вторичности или кажущейся ничтожности... «Несвоевременность – вечная драма»...

И всё-таки спасибо Щербакову и другим, менее обидчивым поэтам за то, что я вволю поупражнялся когда-то, выискивая в их творениях сомнительные метафоры, экспериментальные обороты и скрытые (даже от самих авторов) искорки смыслов, которые старательно раздувались мной в пламя полноценного юмора. Так я технически совершенствовался, чтобы достигнуть своего нынешнего поэтического уровня.

Часть 4

В конце февраля или в начале марта 1993 года мы с другом Володей полетели из Красноярска в Москву. Главной целью этой экспедиции была «разведка боем»: оценить возможности столичного издания нашей будущей книги. Рукопись при себе уже имелась, красноярский спонсор обещал финансирование – в разумных пределах, конечно. Более того, была предварительная договорённость спонсора со своими московскими знакомыми, которые обещали нас встретить, обеспечить на пару-тройку дней съёмной квартирой и свести для переговоров с какими-то издателями.

Про выпуск этой горемычной книги и нелепые приключения, сопровождавшие попытки её распространения в инертных народных массах, я напишу отдельный рассказ с весёлыми подробностями. Сейчас же мне следует придерживаться заданной тематики и придерживать под логические уздцы ассоциативный норов своей памяти. Поведаю лишь: в Москве ни о чём договориться не удалось, поскольку сама идея была изначально провальная – столичные расценки на услуги настолько завышены по сравнению с остальной Россией, будто москвичи и провинциалы живут в двух разных государствах, хоть и в одной стране (а может, так оно и есть). Наш спонсор не мог этого не знать, однако зачем-то одобрил ту командировку и оплатил бесполезные расходы на неё. Видимо, не все спонсоры одинаково умны, несмотря на обилие денег в их распоряжении...

Книгу мы всё-таки напечатали – дёшево и в Дивногорске. А вспоминаю я сейчас о ней потому, что она стала первым сборником моих пародий. Хотя не вся. Первую треть книги заняло творчество других авторов, моих коллег по журналистской профессии – Володи и Сергея. Они ещё будучи студентами филологического факультета переводили стихи югославского поэта Боича. С сербского на русский. И к 1993 году в их литературном архиве скопилось несколько десятков очень качественных переводов. Впоследствии некоторые из этих работ вошли в какую-то авторитетную академическую хрестоматию, что подтвердило мою тогдашнюю оценку достойного поэтического уровня, достигнутого моими друзьями.

А две трети книги заняла моя развесёлая писанина. Естественные авторские амбиции подзадоривали сомнительное желание включить в сборник максимальное количество своих творений. Но такое стремление противоречило здравому пониманию, что собрание «разномастных» стихов под одной обложкой превратит книгу в неудобоваримый хаос. Собственно, так оно и вышло: лирические переводы и комические поделки в одном «флаконе» – весьма нестандартный и спорный издательский ход. Можно сказать, нетрадиционная литературная «экспериментация» (тут можете остановиться и похихикать). Но тогда эта оригинальная затея казалась нам бесспорно допустимой.

Свой раздел я назвал «Позывные моей улыбки». И для единообразия (точней, для видимости однообразия) скрепил его подзаголовком: «Литературные пародии». Правда, пародий как таковых, в «чистом виде», там набралось немного. Но по совету друзей я использовал одну маленькую хитрость, которая позволила пусть формально, зато кардинально расширить толкование пародийного жанра. Из своих поэтических «закромов» я выгреб почти всё, что было написано мной за студенческие и корреспондентские годы развлекательного – то есть и юмор, и иронию, и сатиру. Даже единственную свою поэму в этот сборник впихнул. Поскольку поэма тоже получилась смешной, в духе (и под влиянием, чего скрывать) филатовского «Федота-стрельца». Подзаглавие «Пародия на сказку» снимала все вопросы, зачем она здесь.

Для авантюристов, идущих по моим стопам, раскрою бесплатно своё ноу-хау. Берёте любой шутливый стишок и беззастенчиво объявляете его пародией: просто даёте ему название «Как написал бы...» Например.

Как написал бы патриот
*
Нам не надо авокады,
Мы простой картошке рады.
И не нужно нам кивей
На земле родных полей.

Как написал бы националист
*
Как много гениальных дум
Рождает мой пытливый ум!
К примеру, если муж – кореец,
Жена – израильских кровей,
Кто будет сын у них? Евреец!
Ну, в крайнем случае – корей.

Как написал бы пессимист
*
Кто без меры ест конфет,
Тот получит диабет
И покинет этот свет
Полный сил, в расцвете лет.

Думаю, идея понятна. И ничуть не нарушает Кодекс РФ об административных правонарушениях. Однако использовать её решительно никому не советую. А сам давно уже раскаялся и почистил свою карму массой добрых дел. Прошу меня понять и простить, я был жертвой молодости, недальновидности и нездоровой политической атмосферы 90-х годов.

В общем, благодаря такой примитивной хитрости сборник пародий (и «пародий») по объёму вышел солидным. Качеством хвалиться не буду, ибо теперь я с половиной тех творений поступил бы так же, как время у Есенина, которое, «ветром разметая», сгребло бы их все «в один ненужный ком»...

Вот с таким ошеломительным контентом – в виде пухлой пачки бумаг со старательными рядами машинописных строф, насильственно стиснутых механическим (а отнюдь не стилистическим) единством канцелярской папки, – мы и двинулись в Москву. И, как я уже проговорился чуть ранее (лишив читателя возможной тут интриги), в столице наши первоначальные издательские планы рухнули, не выдержав волчьего оскала капитализма. Прямо как домики туповатого поросёнка Нуф-Нуфа и его дебильного братца Ниф-Нифа, когда на их халтурные сооружения дунул злой Волк. Впрочем, судьба подкинула нам свинью вполне закономерно: только мечтательный балбес не знает, что провинциал в столице всегда лишний и нежеланный гость.

Часть 5

Из той поездки мы извлекли ещё один внеплановый опыт. Володю озарила великолепная идея: позвонить легендарному Александру Иванову и показать ему россыпь моих пародий. Может, Великий Пародист, достигший зенита славы и уставший от неё, увидит во мне своего многообещающего преемника, публично одобрит мои творческие начинания и выведет меня, так сказать, на большую литературную орбиту. Понимаю, вам теперь смешно, а тогда Володя был настолько искренен и наивен, что всерьёз намеревался пробудить попечительский интерес у эгоистичного московского сноба, который не откажется стать ракетой-носителем для Володиного спутника-друга.

На съёмной квартире, где мы остановились, имелся работающий телефон. С проводом, с диском, с шипением в трубке – всё как полагалось. Не помню, была ли при нём телефонная книга, но ведь бесплатную справочную службу «09» никто нигде не отменял. Володя позвонил в какую-то писательскую организацию и, представившись членом Союза журналистов (а мы действительно с весны 1989 года состояли в этом сообществе), попросил номер телефона Иванова. Александра Александровича. Домашний номер.

Это сейчас можно даже не пытаться легально узнать личный телефонный номер какой-нибудь знаменитости или даже задрипанной звездюльки, известной лишь кучке дегенеративных фанатов. Напрасная трата времени и нервов будет вам гарантированным результатом. А в те смутные годы, несмотря на ускоренный демонтаж СССР и его законов, многие советские правила были по инерции ещё вполне действенны. Поэтому сотрудник писательской организации сообщил нам домашний номер ведущего пародиста страны без промедления и без опаски.

Все телефонные переговоры вёл мой друг Володя. Он в этом плане побойчее меня. А я до сих пор, хоть к настоящему времени мне и пришлось общаться не с одной тысячей людей (причём со многими вполне успешно), остаюсь не слишком коммуникабельным типом. Природа интроверта неискоренима.

Трубку сняла жена Сан Саныча. Та самая, вторая и последняя. Ольга Заботкина, бывшая балерина и немного киноактриса. Удивительной доброты и чуткости женщина. Она не стала посылать подальше неизвестного парня из Сибири, говорившего что-то о талантливых пародиях своего красноярского товарища. Впоследствии я читал в интернете воспоминания людей, хорошо знавших Ольгу Леонидовну. Ни единого негативного отзыва, только положительные. И мы с Володей можем под присягой засвидетельствовать добросердечный характер этой дамы.

Заботкина действительно, согласно своей фамилии, заботилась о чрезвычайно прославленном, однако не идеальном муже. В частности, спасала его от запоев, ибо Иванов был не только знатным пародистом, но и знатным алкоголиком. Собственно, злоупотребление спиртным и сгубило литератора-острослова, не позволив ему дотянуть даже до пенсионного возраста.

А в описываемый здесь период Иванов был жив и деятелен, хотя уже излишне капризен и предвзят. Исключительно по просьбе супруги он соизволил назначить нам аудиенцию в определённое время в условленном месте. Но в положенный час мы туда не явились... Так как тупо проспали. Поскольку полёт в Москву был ночной, затем мы, совсем не отдохнув, суетились насчёт издания нашей книжки. Да и Красноярск восточнее Москвы на четыре часовых пояса. В общем, мы так устали, что провалились в самые недоступные для реальности глубины сна. И ни звон будильника, ни чувство ответственности за предстоящее знакомство с авторитетом отечественного юмора не смогли в нужный момент вывести нас из предательского анабиоза.

Так был нами бездарно упущен единственный шанс на стремительный литературный взлёт. Понятное дело, шанс настолько призрачный, насколько возможен приступ спортивной резвости у престарелой черепахи. Но всё-таки... Когда мы (от лица и голосом Володи) снова позвонили Иванову и, растекаясь в проникновенных извинениях, попросили мэтра переназначить сорвавшуюся встречу, Александр Александрович веско и неумолимо отказался от дальнейших контактов с нами. Дескать, у вас была возможность, но вы такие необязательные, а я человек занятой. Похоже, наш промах он воспринял с облегчением, мотивируя своё изначальное нежелание общаться с молодыми разгильдяями вполне благопристойным мотивом: не пришли вовремя – значит, прощайте.

Но мы же, упорные и отчаянные, предприняли ещё решительный обходной маневр, дабы прорваться к цели. Домашний адрес обитателя юмористических эмпиреев нам любезно продиктовал кто-то из писательской организации, куда мы легко дозвонились. И Володя, ведущий генератор авантюрных идей нашего тандема, обозначил чёткое направление дальнейших действий. Мы должны отправиться по указанному адресу и сунуть мои лучшие пародии в почтовый ящик кумира. Вдруг он всё-таки прочтёт их, умилится, прослезится от восторга и рекомендует во всероссийскую печать.

И мы поехали, нашли дом, прошли в подъезд (эх, были же благословенные времена, когда двери подъездов не знали замков и домофонов!) и воодушевлённо запихнули кипу листов в ящик с цифрами нужной квартиры. Теперь свою столичную миссию мы сочли полностью выполненной.

Однако вскоре осознали всю зряшность этих усилий. Ибо их небрежно обнулил один пустяковый (с виду) нюанс. Иванов жил на Ленинском проспекте. Только по какой-то странной случайности проспект в нашем блокноте превратился в Ленинградский. Знаете детскую игру «Испорченный телефон»? Вот именно в неё мы невзначай поиграли, воспринимая адрес на слух и в спешке записав его корявыми буквами.

Жизнь веселит нас лучше всякого выдающегося юмориста. Можно ли перепутать слова Ленинский и Ленинградский? Запросто! К тому же номера домов и квартир везде идентичные. Не буду возражать, если главу, посвящённую тем столичным похождениям, наши биографы назовут «Балбесы во сне и наяву».

*   *   *

...А может, судьба правильно сделала, что лишила нас такого знакомства? Ведь Иванов после развала СССР уже не был тем обаятельным ведущим программы «Вокруг смеха», каким его помнят миллионы телезрителей. Программу закрыли весной 1991 года. И пародист, лишившись стабильного заработка и переживая из-за неуклонно тающей популярности, превратился в пламенного «демократа» – то есть в рьяного антисоветчика и агрессивного поборника декоммунизации. От былого умения утончённо иронизировать и красиво шутить осталась только техника стихосложения, а содержание его постсоветского творчества выродилось в злобные политические памфлеты и в поддержку антинародной клики Ельцина.

За пропаганду «демократических» установок платили щедро – Иванов сподобился даже виллу в Испании купить. После письменного одобрения кровавой бойни («Письмо сорока двух»), случившейся 4 октября 1993 года в Москве, когда танки расстреляли людей в Белом Доме, Иванов перебрался на заграничную виллу для постоянного жительства. Но от алкогольной интоксикации не уберёгся и покинул сей мир. С весьма запятнанной репутацией...

Оценивая ныне тот провальный московский вояж, изреку пусть очень заезженную, тем не менее истинную, проверенную опытом мысль: сочинение пародий и продвижение их к массовому читателю – совершенно непохожие сферы деятельности, успешность которых зависит от работы двух разных областей головного мозга. И далеко не всегда эти области бывают одинаково развиты в одной даровитой голове.

Часть 6

Последняя вспышка моей «самораскруточной» активности – точнее, безуспешная попытка продвинуть свои пародии в столичную печать – датирована сентябрём 1997 года. Тогда я совершил одиночную «атаку» на Москву с новым сборником пародий и юмористических стихов. На сей раз сборник был персональный, но самодельный. То есть отпечатанный на ризографе со сделанных лично мною оригинал-макетов. И на мои деньги. И очень маленьким тиражом. Не для выгодной продажи, а исключительно для рекламы собственного творчества.

Брошюра называлась «Смеходром» и представляла собой собрание не только пародий, но и лучших фельетонов, опубликованных в красноярской прессе. В том числе и прозаических. Туда я включил ещё иронические стихи и маленькие юмористические рассказики. Но пародии, несомненно, располагались во главе сборника. Ибо эксклюзив. В те годы я был первым парнем на деревне, вернее, главным пародистом в Красноярске. Неформально, разумеется, ведь никто не присуждал мне звание «Лучший пародист края» и медаль «За сатирические заслуги перед Отечеством».

Прибыв в Москву, я методично обошёл редакции нескольких ведущих газет и журналов... чтобы окончательно убедиться: снобизм столичной элиты – не исключение, а устойчивое и свойственное большинству правило. Конечно, преобладающая часть моих весёлых опусов не дотягивала до уровня ведущих мастеров жанра. Однако же отвергать мои творения можно было с вежливой улыбкой на лице, а не с пренебрежительным выражением физиономии.

В редакции еженедельника «Собеседник» мою книжку даже в руки не взяли. Дескать, у нас тут в очереди на публикацию сам Жванецкий стоит, поэтому неизвестные авторы нам решительно неинтересны. Причём меня дальше «порога» не пустили, представитель редакции соизволил объясняться со мною лишь у проходной. А мимо нас в это время проходил жизнерадостный сотрудник «Собеседника» Дмитрий Быков, тогда ещё не слишком популярный, не очень толстый и не столь идейно отвратительный.

*   *   *

В журнале «Юность» меня встретил некто Юрий Влодов. Оказывается, был такой поэт, которого я доселе не знал. Что ничуть не удивительно. Поскольку, если верить сведениям из интернета, Юрий Влодов в молодости занимался антисоветчиной, имел связь с криминальным миром и даже сидел в тюрьме. Поэтому официально публиковать стихи ему было сложно, и он сочинял за других. Иными словами, был литературным негром (несмотря на то, что еврей по отцу). И лишь после так называемой перестройки оппозиционный поэт «идентифицировался» и стал навёрстывать упущенное в плане признания, активно публикуясь в периодической печати. С 1993 года пенсионер Влодов – сотрудник «Юности»...

Как сейчас помню: в пустынной редакции сидит какой-то странный тип стариковского возраста с весьма «пожёванным» лицом и в вызывающе зелёном пиджаке из плотной материи. Безлюдной редакция была оттого, что именно в те дни Москва отмечала 850-летие своего рождения, и народ на законных основаниях рассосался отмечать столь значительное мероприятие. К тому же пятница – это преддверие субботы. А Влодов остался на рабочем месте, дабы тоже отметить праздник алкоголем, но в одиночку. И тут нарисовался я, такой неожиданный и простодушный, предлагающий журналу свои развлекательные творения.

Влодов и меня решил угостить своим напитком – кажется, это было сухое красное вино (всё-таки память сохраняет не все мелочи, тем более неважные). Но пил я немного, сугубо для приличия. Мне же следовало придерживаться плана по обходу столичных редакций, и расслабляться было нельзя. Хозяин кабинета, нежась душою на волнах прекрасного настроения и в лучах моего внимания, хвастался своими новыми публикациями. И даже подарил один из журналов.

Затем в одухотворённом нутре поэта взыграло его криминальное прошлое, и он предложил мне сделку: появление моих сочинений в журнале Влодов гарантировал за некоторую сумму долларов (в 90-е годы, если помните, настоящими деньгами считались только доллары, рублями брезговали).

Я сразу понял, что тут дело тухлое. Даже не потому, что взятка – это аморально, предосудительно и местами преступно. А просто долларов у меня не имелось вовсе. Ни одного. Менять же оставшиеся рубли я категорически не мог, так как их едва оставалось на обратную дорогу и скудное пропитание. Однако я с важным видом соврал, дескать, кошелёк с долларами по оплошности с собой не захватил. Но Влодов, отзывчивая душа, предложил мне встретиться завтра, мол, ради продвижения молодого таланта он готов прийти сюда и в нерабочий день. На том и порешили. Через пару дней я несолоно хлебавши уехал из Москвы, лишив  столичного поэта левого приработка, а Влодов благополучно умер в 2009 году на склоне лет и во славе дел. Читать его стихи меня до сих пор не тянет.

*   *   *

Зато журнал «Крокодил» порадовал настоящим человеческим отношением. Меня не побрезговали пустить в помещение редакции, располагавшемся на самом верхнем этаже 12-этажки (в здании издательства «Правда», где ещё было полно всяких других редакций). И встретил меня в своём кабинете сам заведующий отделом литературы и искусства Михаил Казовский. Мы кратко, но приятно пообщались.

Узнав, что я из Красноярска, завотделом поинтересовался, знаком ли я с Михаилом Успенским. В те годы Успенский уже набрал хорошие писательские обороты всероссийского масштаба, поэтому его и в Москве литературные круги знали. Разумеется, мне он тоже был известен, ведь мы с ним пересекались на журналистских «тропах»: некоторое время вместе работали в одной газетной редакции. Правда, я в штате, а он появлялся там изредка, лишь принося очередные публицистические заметки и многозначительно сообщая, что весьма занят написанием нового романа.

В общем-то, знакомством это не назовёшь: я его знал в лицо, а он меня, очевидно, нет. Однако я не стал разъяснять Казовскому невнятную односторонность наших с Успенским отношений и сказал, что знаком с ним. Казовский проникся дополнительным доброжелательством ко мне и попросил передать Успенскому свой устный дружеский привет. Надо сказать, что я честно исполнил просьбу: по приезде в Красноярск позвонил Успенскому и привет этот передал.

А про перспективу появления моей фамилии в «Крокодиле» Казовский ничего обнадёживающего не сказал. Мой «Смеходром» он взял, обещал впоследствии посмотреть и сунул его куда-то в стол. Там этот экземпляр сборника и сгинул навеки. В 2000 году прежний «Крокодил» закрыли, а бывший завотделом перешёл на работу в какой-то медиахолдинг. Где, судя по всему, трудится до сих пор, несмотря на абсолютно пенсионный возраст.

...Кстати сказать, на передней обложке моего сборника в качестве эпиграфа помещено (мелкими буквами, чтоб не всем бросалось в глаза) стихотворение, которое сложно назвать весёлым:

Мы слишком поздно узнаём,
что жизнь абсурдна изначально.
На фоне вечности ничтожен
наш путь до роковой черты.
Возможно, улетая в рай,
душа и станет вдруг печальна...
Но жизнь – комедия, и все мы –
штрихи к портрету смехоты.

*   *   *

Между прочим, с именем Казовского связано одно смешное недоразумение. Из-за недостаточной информированности я заподозрил его в том, что он якобы использовал тему из моего сборника для своей публикации. Но недавно всё прояснилось, спасибо интернету и моей дотошности в поисках истины. А дело было так.

Где-то на стыке тысячелетий мне в руки попался журнал «Вокруг смеха». И там я увидел пародии Михаила Казовского, «катализатором» которых являлась детская песенка про гусей у бабуси. А ведь три-четыре года над я ему дарил свой сборник, где как раз был мой «гусиный» цикл пародий. Разумеется, поначалу я возмутился таким «плагиатом». Правда, холодная часть рассудка справедливо подсказывала мне сквозь завихрения эмоций, что никакого плагиата тут быть не может. Ибо саму идею, которой воспользовались я и Казовский, придумали не мы. Авторство её неопределённо и уходит в глубь времён.

Свой пародийный цикл «Гуси у бабуси» я начал с подсказки одной уникальной брошюры. В 1989 году мне посчастливилось купить дополненное переиздание сборника «Парнас дыбом», публиковавшегося ещё в 20-х годах прошлого века. Сборник состоит из трёх частей и представляет собой талантливое обыгрывание разных авторских стилей. Но базовая идея одна: как известные поэты и писатели воплотили бы в своей литературной манере некий заданный сюжет.

«Исходником» для первой части авторы сборника выбрали фольклорный стишок про судьбу несчастной собачки, злонамеренно убиенной богопротивным служителем культа («У попа была собака, он её любил...»). Отправным текстом для второй части стал народный сюжет про серенького козлика, любимого одной бабулей, но по глупости вздумавшего прогуляться по лесу и нарвавшемуся на голодных волков, что привело его к трагическому финалу («Жил-был у бабушки серенький козлик...»). Тема для третьей части также выбрана со смертельным исходом, чтоб было над чем посмеяться: «Пошёл купаться Веверлей...» (и утонул, разумеется).

Мне приглянулся такой ракурс пародирования, и я тоже решил сотворить цикл пересмешек в подобном духе. Судьбы козлика и собачки уже были старательно и профессионально разработаны, повторяться не хотелось. Да и не люблю чрезмерного декадентства. Поэтому я решил осветить участь двух гусей, которые – что немаловажно – остаются живы и даже доставляют радость хозяйке-бабусе своим появлением после исчезновения. Всё по канонам классической мелодрамы: герои в конце повествования счастливы вместе.

Так вот. Я насочинял с десяток пародий под общим названием «Гуси у бабуси» и подзаголовком «Вариации на тему популярной детской песенки». Базовый текст такой:

Жили у бабуси
Два весёлых гуся,
Один – серый, другой – белый,
Два весёлых гуся.

Мыли гуси лапки
В луже у канавки,
Один – серый, другой – белый,
Спрятались в канавке.

Вот кричит бабуся:
«Ой, пропали гуси!
Один – серый, другой – белый,
Гуси мои, гуси!»

Выходили гуси,
Кланялись бабусе,
Один – серый, другой – белый,
Кланялись бабусе.

Я рискнул представить, как этот сюжет могли бы воспроизвести некоторые поэты. Все пародии цикла относительно длинные – по шесть и более строф, поэтому не буду здесь воспроизводить их полностью. Моя нынешняя задача – показать вкратце свою реализацию идеи, когда пародируется литературный стиль автора целиком, а не отдельные строчки его творений.

Например, как бы написал о гусях Михаил Лермонтов (кстати, чувство юмора у него было развито великолепно).

БЕГЛЕЦЫ

– Скажи, бабуся, ведь недаром
В старинной стайке за амбаром
     Томились два гуся?
Ведь были гуси удалые
И цветом разные такие,
Не зря же времена былые
     Деревня помнит вся!

– Да, были гуси в наше время!
Им что по темени, что в темя –
     Всегда один итог.
Моей не пожелаешь доли:
Я как-то задержалась в поле,
А гуси, истомясь в неволе, –
     Мгновенно за порог!

<. . . . .>

Ну ж был денёк! Искали в травке,
Искали в луже у канавки,
     Под деревом в пыли.
В сердцах я Богу говорила:
«Да лучше б суп из них сварила!»
Но проявилась Божья сила,
     И мы гусей нашли!

Или, допустим, что бы мог выдать Сергей Есенин.

ПИСЬМО

Ты жива ещё, моя старушка?
Жив и я. Хоть мог быть и не жив.
В кабаке, в чаду, за спирта кружкой
Мне тальянки чудится мотив.

Пишут мне, была ты в шибкой грусти,
Позабыв на время про меня:
Потерялись где-то наши гуси,
Убежав резвиться в зеленя.

Не жалея, не зовя, не плача,
Ты в весенней гулкой тишине
Оседлала розовую клячу
И скакала в ветхом шушуне.

Знала ты, кобылу понукая,
Что сгребёшь гусей в ненужный ком,
Так как ты не роща золотая
И зазря не мелешь языком.

<. . . . .>

Надеюсь, принцип этой пародийной техники теперь понятен. И пора вернуться к тому, почему же я чуть не обиделся на Михаила Казовского, но потом добросовестно изучил хронологию, тщательно порывшись в интернете, и понял, что причины обижаться нет.

Выяснилось: Казовский впервые опубликовал свои «гусиные» пародии ещё в 12-м номере журнала «Крокодил» за 1994 год! Причём в прозаическом виде и в актуальном аспекте: «какое отражение эта душераздирающая история могла бы получить в некоторых телевизионных программах». Пародировались популярнейшие (в то время) телепрограммы: «Момент истины», «Итоги», «Тихий дом», а также типичный репортаж из сельской глубинки.

Получается, это не я, а Казовский имеет веские основания подозревать меня в «плагиате»! Хотя мне доселе точно не был известен упомянутый номер «Крокодила». Более того, все пародии про гусей я сочинил в 1990-1991 годах, у меня даже рукописи с датами написания сохранились (что весьма удивительно при регулярных переездах – по причине отсутствия собственного жилья).

Выходит, гуси «залетели» в наши головы не зависимыми друг от дружки парами. Поскольку идея, надо признать, лежит на поверхности. Просто Казовский, пользуясь служебным положением, успел выпустить свои творения раньше меня. А затем повторить позже. И не мизерным тиражом в самодельной книжице, а многотысячными экземплярами в российских СМИ.

...Как свидетельствует мой непосредственный опыт в тщетности прямого пути к литературному признанию, интересных пародистов в России гораздо больше, чем кажется неискушённой публике. А малозаметно их творчество потому, что полезные связи в издательствах есть далеко не у всех сочинителей. Только у избранников фортуны.

Эпилог

Пародирование – это как ходьба по канату. Справа – стилизация: узнаваемо, но не смешно. Слева – юмористика: смешно, но не узнаваемо. И лишь прямо – узенькая полоска, где и смешно, и узнаваемо. А внизу плотною толпой стоят авторы. Кто угрюмо молчит, взирая на рискованное балансирование, кто вымученно улыбается, сжимая за спиной кулак, а кто кипятится и бросает в канатоходца камни...

К пародированию меня подтолкнуло творчество современных стихоплётов. Частые встречи с неуклюжестью, а порой и откровенной глупостью в их сочинениях меня весьма забавляли. И вот однажды, развеселившись больше обычного, я написал первую пародию. Она вызвала бурный восторг у моих знакомых. Неожиданный успех окрылил и побудил к созданию новых вещей. Ведь материала для этого всегда предостаточно. Впоследствии пародии появлялись уже не только на неудачные стихи, но и на произведения талантливых поэтов – в своеобразии авторского стиля тоже можно усмотреть массу смешного, ничуть не умаляя его достоинств.

Публикуя свои пересмешки, я подметил одну характерную особенность: умные авторы никогда на пародии не обижаются. Либо искусно скрывают это, что тоже неплохо. Зато те, кто обделён литературными способностями, не терпят ни малейшей шутки в свой адрес. Вообще, излишне серьёзный человек, не понимающий юмора и иронии, как правило, лишён и некоторых положительных качеств. А за этой патологической серьёзностью он просто скрывает свою ущербность.

Страсть к пародированию, скажу я вам, не проходит бесследно. Порой нет-нет, да и захочется над чем-то посмеяться, что-то юмористически обыграть за пределами литературной сферы. Провоцируют и тупые политики, и брехливые аналитики, и просто излишне серьёзные граждане. Нынче без улыбки нельзя, если хочешь сохранить психическое здоровье.

Изготовлением пародий я занимаюсь редко и нерегулярно. Это просто хобби, а не профессия. Хотя некоторые произведения у меня получаются на вполне профессиональном уровне. Что, в общем, неудивительно, учитывая мой «стаж», старательность и теоретическую подготовку. Я же дипломную работу в университете писал на тему сатирических жанров в периодической печати.

А пародия – это своего рода сатира. Что такое сатира и юмор, как и почему они воздействуют на людей – я как раз и разбирался в дипломной работе. Для чего долго и тщательно рылся в фондах краевой научной библиотеки. Попутно открыл для себя многих интересных авторов (к сожалению, ныне почти забытых), которые обогатили пародийный жанр своим творчеством.

Вообще о литературной пародии как явлении можно написать объёмистую интересную книгу. Начиная с моего однофамильца – Ивана Баркова, жившего в середине XVIII века... Но я пока лишь немного рассказал о себе. Попытался осознать своё скромное место в этом жанре. Насколько мои переделки-пересмешки будут востребованы потомками – кто его знает! Пусть сами решают. Моё дело – предложить.