Побег в деревню отрывок из романа Дети Авеля

  В жизни Сереги Марьина не было ничего героического. Родители его были люди простые. Отец работал электриком на заводе, мать на том же заводе сидела в бухгалтерии. Были у Сергея две старших сестры и сестра младшая. Разница со старшими сестрами была в восемь и шесть лет, а с младшей   в четыре. Сначала сестры водились с ним, а потом он водился с сестрой. Старшие сестры летом ездили в пионерские лагеря, а Серегу с малой родители отправляли к дедушке и бабушке в деревню. Когда Серега заканчивал школу, умер дед. Бабушка в город не поехала, как ее не уговаривали.
  Еще в школе, в седьмом классе Серега заболел пневмонией и всю зиму просидел дома. От скуки он начал читать, и чтение его затянуло. Он перечитал все книги в домашней библиотеке, а когда выздоровел стал ходить в библиотеку городскую. Марьин читал запоем, всё без разбора: арабские сказки, Гоголя, Агату Кристи, Стивена Кинга. Такое приобщение чревато, но Серега оказался мальчишкой крепким, даже зрение не посадил.
  После окончания школы выбор был очевиден – филологический факультет. Правда, отец к выбору отнесся скептически, посчитал его несерьезным.
  На курсе филфака было семьдесят три девушки. К выпуску, конечно, народу поубавилось: девчонки замуж повыходили, ушли в академ, с детьми дома сидели, отчислились…Разговоры вокруг Марьина вертелись обычные: «Машка залетела», «Любка родила», «Светка дома сидит, растолстела, мужу борщи варит…» Его однокурсницы люто завидовали стройным невестам в белоснежных подвенечных платьях, похожих на облака или ангелов. Но потом удовлетворенно радовались, когда бывшие невесты, а теперь разнокалиберные жены, неизменно толстели и бабились среди орущих детей, ночных горшков и кастрюль с борщом.
  За все пять лет, вращаясь в кругу институток, Марьин так и не научился разбираться в женщинах. Можно прожить с одной женщиной лет пятьдесят, родить детей и внуков, состариться рядом с ней, но так и не суметь ее понять. Пятидесяти лет у Сереги Марьина, конечно, не было. 
На последнем курсе Марьин женился на Ирине, высокой красивой блондинке. Ирина занималась баскетболом, играла в команде института «Буревестник», свободно говорила на английском, прекрасно готовила. За ней бегала дюжина парней, начиная с первокурсников и заканчивая аспирантами. Однокурсницы пророчили ей в мужья сына ректора или племянника мэра. Но Ирина выбрала Сергея Марьина, невзрачного зубрилу, «ботана».
  Свадьбу сыграли скромную, пригласили только родителей, немногих родственников и пару друзей и подруг. Мать Сергея сразу невзлюбила сноху, да и сестры приняли Ирину настороженно. Отец Сергея был рад, почему и напился на свадьбе со сватом в дугу.
  Молодые сначала снимали жилье, а потом въехали в маленькую «однушку», что досталась Сергею по наследству от какой-то семиюродной тети.
После окончания института отличнику Марьину предоставили место учителя русского языка и литературы в городской школе. Ирину распределяли на село, но она отказалась, взяла свободный диплом. Через две недели Ирина Марьина устроилась секретарем в строительную фирму. Ее приняли из-за красивой фигурки и английского.
  Романтика скоро закончилась, начались суровые будни. Как говорится: «Любовная лодка разбилась о быт». «Притирались» к друг другу трудно. Характеры оказались разными, как у кошки и собаки. Один привязан к дому, другой любит улицу.
Марьин целыми днями воевал с двоечниками и прогульщиками в школе. Как молодому специалисту ему платили гроши, да еще нагружали выше крыши поручениями и общественной работой. Расчет был прост. «Ты ведь молодой. Детей нет». Вот он и мотался, то на олимпиады, то на детские конференции, то на концерты, то в музеи. Суббота и так была рабочая, но подпрягали часто и в воскресенье.
  Ирина тоже погрузилась с головой в работу. Не напрягаясь, она стала зарабатывать больше мужа. Хотя общественной работой Ирину Марьину не загружали, но в выходные ее часто дома не было, потому как корпоративная культура фирмы требовала участия в спортивных мероприятиях, психологических тренингах и прочих «дебилдингах», а то и просто пьянках для «для снятия напряжения».
  В первый раз Ирина изменила мужу случайно, мимолетно, после корпоратива. Про такое говорят: «не помню, значит, ничего не было». Все тогда напились до зеленых чертей, директор лапал главную бухгалтершу, а Ирина оказалась в постели с его замом. Придя на работу в понедельник, она поняла одну простую истину – служебный роман только в кино, нельзя спать с коллегами. Короче говоря, мухи – отдельно, котлеты – отдельно.
  Тут еще на горизонте возникла Анжела, Иринкина подружка по институту. Анжела завела себе богатого «папика», уехала с ним в Москву, месяца три потусовалась и вернулась домой, имея новый жизненный опыт, кольцо с бриллиантом и неплохой запас наличных.
  Анжела внушила Ирине, хотя и внушать не нужно было, что «надо жить пока молодая, а то потом не будет». Девчонки нехило вдарили тогда по ночным клубам, ресторанам и караоке-барам. В такие места свободные и условно свободные от семьи мужчины и женщины обычно ходят для взаимного съема. Там ключом бьет сексуальная энергия, там гормоны зашкаливают, а демон разврата расставляет свои ловушки.
  Ирина влипла, как глупая муха в паутину. Марьин долгими ночами ждал ее. Без сна ворочался на постели или сидел на кухне. Ирина возвращалась под утро. От нее остро пахло алкоголем, табаком, потом и чужой спермой.
  Начиналось ожесточенное выяснение отношений с криками, истериками и битьем посуды. Иногда оно заканчивалось примирением в постели.
Сжимая Ирину в объятиях, падая в нее и поднимаясь над ней, Сергей мучительно думал, что это красивая шлюха его жена. И если она залетит, то кто будет отцом ребенка? Он или тот, другой. Любовь и ненависть смешивались в мозгу Сергея в шипучий коктейль эмоций. Отпускать Ирину он не хотел, а жить с ней уже не мог.
  После милосердного секса с мужем Ирина шла в ванную. Тщательно мылась, наверно, от брезгливости. Потом отворачивалась к стене и засыпала.
Утром они дежурно здоровались, молча завтракали и уходили на работу.
  После многих мимолетных романов Ирина закрутила любовь по-крупному, с женатым серьезным мужчиной. Говорили, что у него трое детей и жена больна раком. Ирину Марьину это не останавливало. Как гончая по кровавому следу она мчалась за добычей. Всё в ней кричало: «Хочу!». Хочу новую жизнь! Хочу большую квартиру! Хочу машину! Хочу денег! Хочу! Хочу! Хочу!
  В конце апреля Ирина пришла домой вовремя, трезвая, рассудительная.
  - Я ухожу от тебя, Марьин,   спокойно сообщила она мужу. – И давай, пожалуйста, без пошлых сцен ревности!
  С волос ее стекала вода. Одежда была мокрая. Попала под дождь.
Сердце Марьина упало. Он пошел на кухню. Из початой пачки «Винстона» выудил сигарету. Помял ее между пальцев. Закурил.
  - К нему? – спросил он.
  - К нему,   ответила Ирина. Мокрую одежду она скинула в прихожей и шла в комнату. На ходу сняла белую блузку, короткую черную юбку.
Марьин следил за ней. Кружевной лифчик, стринги, черные чулки с широким ободком… Ирина выглядела потрясающе.
  - Ты его любишь?
  - Причем тут это? – усмехнулась жена, буднично переодеваясь в домашний халат.
  - И чем он лучше меня?
  Лучше бы он этого не говорил. Ирина взглянула на него так, словно не человек был перед ней, а старая застиранная футболка: выбросить или на тряпки порвать?
  - Всем,   - она начала загибать пальцы, перечисляя достоинства любовника. – Во-первых, он много зарабатывает, во-вторых, у него большой дом, а в-третьих, с ним я чувствую себя женщиной. А с тобой, Марьин, я чувствую себя посудомойкой, уборщицей. Сколько раз я просила тебя: возьми репетиторство! Нет. Мы же гордые.
  Я возьму репетиторство, -  слабым голосом пообещал Марьин. – Буду писать статьи, очерки. Роман закончу.
  - Поздно. Ты – гений, великий писатель. Но я не могу ждать, когда ты прославишься. Я хочу жить сейчас.
  На следующий день Ирина ушла. Потом они пошли в ЗАГС, где просто, даже скучно и буднично, развелись. Детей у них не было, нажитого за два года имущества тоже.
А на наследную Марьинскую «однушку» Ирина не претендовала.
  - Весна была хмурая. Апрель тянулся дождями. Май стоял холодный.
Марьин приходил из школы, готовил себе холостяцкую яичницу, резал дешевую колбасу, глотал плавленые сырки. К яичнице полагалась, как у Твардовского, чарка водки. В пятницу и субботу Марьин напивался. В воскресенье спал до обеда, потом шел в душ, пил крепкий черный чай, отходил. Он похудел, под глазами появились мешки.
  «Как бы год отработать, -  думал Марьин. – И уволиться…»
  Учебный год он закончил. Пережил последний звонок, ЕГЭ, выпускной. И уволился.
Также просто однажды утром Марьин собрал дорожную сумку, закрыл на ключ пустую квартиру и поехал домой. В плацкартном вагоне с шумными вахтовиками Сергей сутки проболтался на боковушке, спускаясь вниз только для того, чтобы сходить в туалет. Он ничего не ел, только пил минералку. Мужики несколько раз приглашали его к столу, и каждый раз Марьин вежливо отказывался.
  В родной город он приехал ранним солнечным утром. Поезд стоял пятнадцать минут. Пассажиры высыпали из вагонов, закурили, потянулись покупать семечки, пиво, копченую рыбу. На перроне разу стало многолюдно. Кто-то кого-то встречал, кто-то кого-то провожал.
  Марьина никто не встречал. Правда, никто и не должен был его встречать. Сергей взял сумку и направился к зданию вокзала.
  - Такси берем? – кинулся к Марьину городской извозчик.
  -  Спасибо, -  отказался Сергей, -  не надо.
  Вокзал отремонтировали, покрасили. При входе установили новые турникеты и рамку металлодетектора. Возле рамки сидел скучающий охранник.
  - Сумки на стол, -  потребовал он. – Металлические предметы, ключи, монеты, телефон – на стол. Запрещенные предметы, оружие, ножи есть?
  - Нет.
  Марьин вошел в рамку. Рамка слабо звякнула.
  - Не всё выложили,  - сказал охранник. – Ремень снимите. Пройдите еще раз.
  Сергей медленно вытащил ремень из брюк, положил на стол. Рамку он прошел без единого писка.
  На площади возле вокзала его снова атаковали таксисты. Он снова отказался от услуг частного извоза, дождался автобуса (они выходили на маршрут в шесть часов утра) и занял свободное место у окна.
  Марьин чувствовал себя туристом, экскурсантом на обзорной экскурсии. Не хватало только путевой информации. Правда, водитель объявлял остановки: «База», «Красногорье», «Микрорайон «Монтажники», «Оборонная».
  За два года город изменился мало. Но Сергей подмечал небольшие изменения: где-то новый дом, где-то магазин, светофор…
  Вот и знакомый район. Гастроном, березовая роща перед ними, детский сад, школа и десять домов. Серая панельная девятиэтажка – родной дом Сергея Марьина.
  Дома Сергея встретили с тихой радостью, как встречают блудного сына. Молодого бычка, конечно, не зарезали, но мать накрыла стол, отец достал свою вишневую наливку, пришла младшая сестра с племянником.
  - Что ты намерен делать? – поинтересовалась мать. – Чем заниматься?
  Вопрос был очень точный, своевременный. Марьин понимал, что сейчас родители не будут на него давить с работой, дав ему в себя прийти, но потом эта проблема станет очень остро. Нужно будет как-то определяться, устраиваться, квартиру снять, чтобы мать с отцом не напрягать, -  им хорошо вместе, у них золотая осень, а тут нежданный ребенок. Как неожиданный залёт…
  - Пока не знаю, -  признался Марьин. – Надо мозги на место поставить.
  - В школу пойдешь? – спросил отец.
  - Может быть, -  уклонился от ответа Сергей, -  скорей всего, в газету попрошусь корректором или корреспондентом.
  - Вот и правильно, -  согласилась мать. – Отдохни от школы.
  Мать еще что-то спрашивала, Сергей отвечал, отец молча пил и закусывал, сестра увела ребенка в комнату и чем-то заняла. Всем стало понятно, что этот трудный разговор никак не получается.
  Через час, когда мать мыла на кухне посуду, отец подошел к Сергею, положил ему руку на плечо и сказал:
  - Не мучай себя. Поезжай в деревню к бабе Зине.

                Дорога в деревню

  На остановке стояло человек десять. Женщины с сумками, мужики с рюкзаками, все по-утреннему сонные и злые. Разговор шел тихий, самый обычный. Темы были с намеком на старика Фрейда. Женщины жаловались, что проклятые огурцы никак не растут. Мужики ругались, что рыба не ловится.
Марьин подошел к ним, поздоровался. Ему нехотя ответили несколько голосов.
  - Скажите, как до Кузиной добраться? – спросил Сергей.
  Вопрос был очень неожиданный. Кузина – не какая-то легендарная Тьмутаракань, и там люди живут. Но местные знают, как туда попасть и к другим пассажирам с подобными расспросами не пристают. Марьин же обнаружил себя инопланетянином, пришельцем с далекой звезды.
  - А до Кузиной автобус не ходит, -  сообщила дородная рыжая тётка, -  уже года два. Там дорога разбитая и мост аварийный.
  - И как быть?
  - Езжайте до Коркиной или до Новосельцевой, а там пешком дойдете. От Коркиной, конечно, ближе. Но от Новосельцевой туда чаще ездят, может, попутку поймаете.
  Марьин поблагодарил тётку и отошел в сторону. Скоро о нем забыли.
Минут через десять к остановке подкатил новенький «пазик», уже наполовину заполненный пассажирами. Тётки и дядьки дружно рванули в открывшиеся дверцы.
  Марьина в общей давке затёрли прямо к кондуктору. Он купил билет до Коркиной.
Пока выехали за город, автобус еще три раза останавливался. С остановок, матерясь, лезли новые пассажиры.
  - Куда прёшь, сука?!
  - Хлебало завали! А то сщас пешком пойдёшь!
  - Сумка! Сумка! Валька сумку потеряла!
  - Надька, дура, ползи сюда! Здесь место есть!
  Крики, мат, хохот, возня. Запах пота, немытого тела, табака и перегара.
  За деревней Тетериной автобус свернул с асфальта и покатил по просёлочной грунтовой дороге. От вышедших на остановках пассажиров стало свободнее, Марьин уселся на сидение и уставился в окно.
  В студенческие годы он неизменно приезжал сюда: весной, на Майские, и в августе-сентябре, дней на пять.
  В мае рыба из большой реки заходила в маленькую Тыму. Тогда ее «черпали» варварским диким способом – ставили сети. Деревенские мужики, невольные браконьеры, вели свой рыбацкий дневник, отмечая, вот щука пошла, вот язь пошел… Рыбой запасались на весь сезон, солили ее колодкой,   летнее время Тыма мелела до метра, и только возле старого моста, в омутах, оставались караси и чебаки.
  Зимой возле моста речка горела, а в других местах промерзала до самого дна.
  В августе в лесах возле Кузиной обнаруживалось неимоверное количество грибов, до которых Марьин был большой охотник. Ирина же грибов собирать не любила, и страсти Сергея не разделяла. Ей казалось наивысшей глупостью собирать то, что и в магазине можно купить.
  Автобус, подпрыгивая на ухабах, проезжал зарастающие кустарником брошенные поля. По краям полей неистребимой бессмертной ратью стояла крапива. Воеводами возвышались в ней огромные репейники. Там, где бурьян стоял особенно тесно, раньше были дома, бани и сараи. А остались от деревень одни названия: Киселева, Гришина, Боровая, Утятина, Титилина…
  Рыжая тетка, видимо, ехала до конечной остановки, и, не замолкая, вещала Марьину путевую информацию:
  - Вон там за речкой, где тополя растут, деревенька Гамова была. Домов пять, а народу много. Семьи большие были. Ребятишек в каждой человек по восемь. Меня бабка раз водила. В дом зайдешь – шум, гам. А потом разъехались все… Там грибов много…
  - А вон там три татарина на мотоцикле разбились. Гнали… и прямо в колхозную машину влетели… Их, когда анатомировали, запах стоял… этот… спиртовый…
  - А вон там, за поворотом, Сенькин кедр стоял. Говорили, что на нем какой-то Сенька повесился. Мы, когда в Пшеничную пешком ходили, всегда боялись. Днем – еще ничо. А вечером – сыкотно. Пацаны еще пугали. Спрячутся и заорут. Потом мужики спилили его…
  Наконец мучения Марьина закончились. Автобус въехал в деревню Коркину.
  - До свидания,  - сказал Марьин рыжей тётке.
  - Угу, - ответила она.
  Вместе с Сергеем вышли человек пять. Местные быстро разбежались по своим домам. Последним ковылял хромой плешивый дед в пиджаке.
  - В Кузину – туда! – крикнул он и махнул рукой в сторону околицы.
  На краю Коркиной Марьина облаяли собаки. Попались навстречу пацанята на великах. По старой деревенской традиции, поздоровались первыми. Серега поздоровался в ответ.
  - Дядя, дай закурить! – крикнул самый маленький, шкет лет шести. Он ехал верхом на раме, педали крутил пацан постарше. 
  Марьин покачал головой. Пацанята с хохотом проехали мимо него.
  В лесочке, за околицей Коркиной, приютилось скромное деревенское кладбище. За Коркинским кладбищем, за полями, брошенными и зарастающими кустарником, начиналась дорога домой.
  В вечернее время, на закате солнца или в сумерки, дорога казалась бы Марьину скорбным путем, дорогой в мир мертвых, где нет будущего, нет надежды. Но сейчас вовсю светило солнце. Даже Коркинское кладбище выглядело ухоженным и нарядным.
  Возле кладбище стояла старенькая «Нива». На водительском сидении курил толстый усатый мужик в красной футболке. Маленькая женщина в черном, видимо, жена толстого, торопливо прибиралась в оградке.
  Женщина, увидев Марьина, сразу как-то замерла, вытянулась. Посмотрела на него очень внимательно. Что-то хотела сказать, но промолчала. Зато мужик обложил Сергея трехэтажным матом. Матерился без агрессии, от внезапно нахлынувших эмоций, как агукает маленький ребенок при виде взрослого.
  Марьин молча прошел мимо них. Он не поздоровался с женщиной, не сцепился с ее мужиком. Серега жил уже не этим миром. Он жил дорогой.
  До революции дорога являлась почтовым трактом на север. За ней следили, крестьяне отбывали государственные повинности по поддержанию дороги в целостности и ремонту мостов и мостиков, которых на тракте было полтора десятка.
  В советское время за дорогой следили меньше. В летнее время жители пользовались рекой. Ездили в город на больших лодках-неводниках, «казарках» с мотором. В деревне Шубиной, в полутора километрах от Кузиной, была пристань. Зимой ездили в город прямо, через деревню Липовую. «По реке до города тридцать километров,   говорили старики,   а через Липовую семь».
  Теперь дорогу и вовсе позабыли. От Коркиной на восход солнца тянулись глубокие колеи, в которых стояла вода после недавнего дождя. Некоторые участки дороги и вовсе заболотились, заросли сорной травой, осокой и камышом.
  Сергей прошел километра три. Солнышко скрылось за тучкой. На дорогу набежала тень. Уныло и однообразно стало вокруг Марьина. Поля, кусты, осока, камыши, молодой осинник и березняк, комары… Где-то очень-очень далеко, за тысячи километров, шумели многолюдные города, мчались по шоссе машины, взлетали и садились самолеты. Здесь же время будто остановилось. Проживи ты хоть тысячу лет, останутся то же небо, та же осока, те же деревья и комары.
  Наконец дорога изменилась, сделала крутой поворот, пошла в горку. Марьин хорошо знал эти места. Если идти по дороге, до Кузиной останется километров пять или шесть. Но были два или три свёртка, по которым путь можно было сократить. Первый сверток был сразу за горой.
  Эта место раньше называли Берёзовский выселок. Старики рассказывали, что в царское время ссылали сюда арестантов после каторги на вольное поселение.
  Хотели, чтобы бывшие преступники кормились честным трудом. Поселенцы работать не умели и не хотели. Зато желания пить и гулять было у них без всякой меры. В любое время дня и ночи здесь шло необузданное веселье. Бывшие арестанты и мужики из ближайших деревень Коркиной, Белой, Новосельцевой, Кузиной и Гришиной пьянствовали, играли в карты, дрались. Бывали здесь и девки. Купец Игнатчиков доставлял сюда городских проституток по спецзаказу. Чтобы гулять, пить водку и щупать девок нужны были деньги. Берёзовский выселок сделался притоном, бандитской малиной. Купцов и торгующих крестьян грабили на тракте. Пострадал и сам Игнатчиков. Привез один раз девок да повздорил с разбойниками. В итоге на нож напоролся и отдал богу грешную душу. Очень скоро полиция накрыла Берёзовский притон. Деревенские мужики разбежались, а бандиты дали стражам порядка неожиданно мощный отпор. Расстреляли все пули из наганов, пошли в ножи. Уложили троих легавых, двоих ранили. Полицейские разъярились. Из бандитов ни один живым не ушел. После этого постройки Березовского выселка сожгли. Еще долго торчали на пепелище обгоревшие черные столбы, еще долго кружило над этим нечистым местом воронье.
  Сейчас это место бурно заросло малинником, в гуще которого поднялись к небу две большие черемухи. Марьин подумал, что на самом деле это место очень хорошее. Здесь бы построить дом, развести сад, устроить пасеку и жить спокойно, вдали от городской суеты.
  Раньше от Берёзовского выселка в Кузину шла проселочная дорога, по ней ездили на покосы и в зимнее время возили дрова. Дорога позволяла сэкономить время и прибыть в деревню на час раньше.
  Марьин подумал и свернул с тракта. За прошедшее время дорога заросла основательно, видимо, ей мало пользовались. Теперь это была уже не дорога, а просто заросшая травой колея. Вдоль дороги стоял молодой лес.
  Лес начал редеть. Марьин подумал, что дорога выведет его на покосы или на поляну. Но он вышел на кладбище. В окрестных деревнях этот погост называли Ельниковским кладбищем или просто – Ельник. «Что б тебе под ёлкой лежать!»   было самым страшным проклятием.
  Когда-то кладбище было приходским. Покойников привозили из Новосельцевой, Коркиной и еще двух десятков деревень. Сюда же волокли найденных на реке утопленников, убитых разбойниками на тракте, замерзших в чистом поле. Вопреки обычаю, хоронили всех вместе, считая, что «Господь узнает своих».
  Старая часть кладбища была заброшенной, неухоженной. Около десяти соток, волнистой от могильных бугорков, земли. Кое-где сохранились ветхие деревянные кресты и ржавые оградки.
  В южной части кладбища на пригорке возвышалась заброшенная церковь без крестов. Заросшие травой могилки сиротливы жались почти к самым ее стенам, словно покойникам было страшно в мире живых, и они хотели спрятаться в церкви. Старики рассказывали, что в церковной ограде захоронены священники и купцы. Сосед Марьиных дядя Андрей однажды приволок с кладбища чугунную плиту. «Здесь покоится прах купеческой жены Ирины Михайловны Мальковой…»,   читалось на плите. Дядя Андрей был мужик неверующий, поэтому плиту употребил на каменку в бане.
Приезжали несколько раз в Кузину кладоискатели-гробокопатели. Ночами рыли могилы возле храма. Днем копать боялись – деревенские мужики могли и голову свернуть глазами на затылок. Находили, должно быть, проклятые, «заговоренные на сорок голов», клады. А может, ничего не находили…
  Кладбищенские воры исчезли также быстро, как и появились. Однажды глухой ночью со стороны кладбища раздались дикие нечеловеческие крики, отборный трехэтажный мат и выстрелы. Деревенские псы лаяли и рвались с цепей, и до самого рассвета никто из жителей не сомкнул глаз.
  На утро шесть самых крепких мужиков, выпив для храбрости, вооружились вилами и пошли позырить. Седьмой мужик, которого жена долго не отпускала, выбрался из дома какими-то задами-огородами, притащил двуствольное ружье.
  У южной стены церкви, почти у самой, замусоренной и загаженной, паперти чернел прямоугольник разрытой могилы. Возле ямы лежали кучи свежей земли с воткнутыми в них лопатами. Здесь же валялись истлевшие тряпки, куски гнилых позеленевших досок.
  Мужики пожалели, что не взяли с собой фонарик. Тогда дядя Андрей, он тоже был в этой группе, выбрал тряпку посуше и чиркнул спичку. До дна ямы горящая тряпка падала секунды три, но мужики успели разглядеть покойника. В могиле лежал старик огромного роста с длинными волосами и длинной седой бородой. За все годы он не истлел. Говорили, что так бывает, если человек при жизни был либо святым, либо великим грешником. Разглядели мужики даже перстень с кроваво-красным камнем на правой руке мертвеца.
  Сгоряча хотели уже было лезть за перстнем, но мужик с ружьем сказал, что часто с покойниками хоронили не настоящее серебро и золото, а бабскую бижутерию. Оставленными лопатами кладоискателей могилу зарыли, а детям настрого запретили лазить на церковь.
  Новое кладбище было устроено в стороне от старого погоста, в послевоенное время. Пригласили из района землемера. Он и отмерял участок негодной (один песочек) земли. Кладбище огородили, устроили калитку. Со временем здесь упокоились дед Сергея, бабушкина сестра и ее муж и еще многие из деревенских. Одних Марьин знал, про других только слышал. Со времени последнего приезда в деревню кладбище стало больше.
  Раньше деревня Кузина была большим притрактовым селом. Было в селе семьдесят дворов, школа, две торговых лавки и одна лавка винная. В советское время Кузино стало центральной усадьбой богатого колхоза. В постперестроечное время колхоз развалился, технику распродали, скот пустили под нож. Из Кузино в Пшеничное перевезли школу. Перестали пахать и засевать поля. Жители начали покидать свои дома и уезжать в город.
  Хотя Марьину очень хотелось зайти в церковь он очень быстро прошел кладбище.
  «В другой раз»,  - сказал он сам себе.
  Через несколько минут ходьбы показалась деревня Кузина.
  Перед деревней широкое поле, сорная трава и бурьян выкошены, но не для скота, а от пожаров. Пустят весной пал – останутся от деревни пепел да зола. Поле косили с незапамятных времен. В мае оно зеленело молодой травой, в июне на поле желтели одуванчики. Одуванчики собирали на варенье – сто цветков на килограмм сахара. В июле поле выкашивали чуть не до земли – монету найти можно.
  Крайний слева дом – изба бабки Сороки. Справа от него дом Костяни. В двадцати метрах от него живет Ермил, угрюмый мужик, но при этом мастер – золотые руки. Потом еще два дома. Вот и весь «починок», начало деревни. В старину звали ее Кузина Ближняя. Раньше здесь было тридцать два дома.
  За Починком -  четыре дома. Эту часть деревни именовали просто – Просак. Раньше здесь жили друзья Марьина – Славка и Пашка. После школы Марьин пошел в институт, а Славка   в армию. Что греха таить, у деревенских пацанов три пути из дома: отучиться в городе и там остаться, армия или тюрьма. После армии Славка в деревню не вернулся, устроился стропальщиком в порту, женился. Пашке повезло меньше – в Новый год его убили мужики из соседней деревни.
  Последняя часть -  Кузина Дальняя – самый заселенный, шумный и задиристый конец деревни. Пацаны из Починка враждовали с кончальскими. В уличных драках, перестрелках из рогаток починковские проявляли исключительную доблесть. Но кончальские из-за своей многочисленности всегда одерживали верх. Одержать победу пацанам из Кузиной Ближней удавалось, только объединившись с просаковскими. Но больше всех всегда огребали те, кто жил посередине. Просаковским прилетало и от ближних, и от дальних. Вражда застарелая, вековечная. Отчаянная мальчишеская.
Интересно, что и в старину девушки из Кузиной Ближней редко выходили замуж за парней из Кузиной Дальней. Бабушка Сергея вообще вышла замуж за нездешнего. Так и появились в деревне Марьины.
  Бабушкин дом в Кузиной Ближней, примостился на краю деревни. За домом, на закат солнца, огород с грядками. В огороде стоит баня. За баней – обрыв в зарослях тальника и катит свои воды в Иртыш торопливая Тыма.
  Бабу Зину Марьин застал в огороде на грядках. Головой вниз, охая и негромко разговаривая сама с собой, бабка прореживала морковь.
  - Бабушка, -  тихонько позвал Сергей.
  Баба Зина выпрямилась. Изумленно уставилась на внука.
  - Ты откуда?
  - В гости приехал.
  - На машине?
  - На автобусе до Коркиной, а потом пешком.
  - Тебя кто-нибудь подвез?
  - Никого не видел.
  Бабушка покачала головой. Жалко стало ей внука.
  - Ну иди, хоть обниму тебя.
  Стали обниматься. Сергей вдруг подметил, что невысокая баба Зина, стала еще ниже ростом.
  - Видишь, совсем маленькая стала,  - бабка, словно прочитала его мысли. – К земле иду… Ну, пошли в дом.
  Дом у бабки на две половины. В одной бабка живет, другая – пустует. Когда давно жили в этом доме родные братья, каждый со своей семьей в своей половине.
  - Баба Зина, а чего ты вторую половину не займешь? – как-то в студенческие годы спросил Марьин. -  Было бы у тебя две комнаты.
  Бабка тогда обалдела. Оглядела Марьина с головы до ног, будто в первый раз видела.
  - Да как там жить! Там мужик задавился. Ага. Лет двадцать тому назад. Пил страшно, жену гонял. Она всё терпела. Видать, любила его, дурака. Вот он после Пасхи -  в запой. Она  - детей под мышку, чемодан в зубы и в город. Ищи ее там!
  Он прочухался, жены нет. Вот и задавился. С тех пор никто в той половинке не живет. Маячит там…
  Впрочем, бабка лукавила. Во второй половине дома весной останавливались рыбаки, а осенью – охотники. Там стояли две кровати и стол с тремя стульями.
  Ход из сеней во вторую половину дома и сейчас был закрыт. Кроме того, бабка перегородила дверь старым сломанным холодильником. В холодильнике у ней хранились клубки шерстяных ниток.
  Тихо скрипнула знакомая дверь, и Марьин шагнул в свое детство.
В доме всё на своих прежних местах, словно Сергей никуда не уезжал: стол у окна, старинные деревянные табуретки, сервант, бабушкина кровать с подушками, диван у стены, ковер над диваном. Неизменные фотографии в рамке: прадед Марьина, лихой казак Пантелей в папахе с шашкой, солдатский «Георгий» на груди. Два портрета – дедушка и бабушка в молодости.
  Изменился только запах. Раньше в доме пахло ароматными травами и парным молоком. Теперь запах был другой. Теплой пылью, лекарствами и одиночеством повеяло на Марьина.
  - Ты голодный? – бабушка поставила на плитку чайник, принялась выставлять на стол пряники и печенье. Достала старинную, зеленого стекла, вазочку с малиновым вареньем. Она знала, как он любит малиновое варенье.
  - Ничего не надо,  - остановил ее Сергей. – Я тут продукты привез.
  Он принялся доставать из рюкзака хлеб, консервы, пакеты с крупой, макароны. Бабка смотрела молча. Она была довольна.
  - Отец тебе еще спичек отправил и свечей. Говорит, что часто свет отключают.
  - Сейчас еще ничего. Весной часто отключали – ветра были. Сам-то он когда приедет? На майские приезжал… А скоро картошку окучивать.
  - Я окучу, -  пообещал Марьин.
  - Ты надолго?
  - До конца лета.
  - Вот и славно. Поживи, отдохни. А что жена с тобой не приехала?
  - Не смогла она, -  уклончиво ответил Марьин, решив пока ничего бабке не рассказывать.
  Чайник вскипел. Марьин с бабкой сели пить чай.
  - Как живешь, баба Зина?
  - Нормально. Пенсию привозят, почту… Продукты есть. Не голодаю.
  Из сбивчивого бабкиного рассказа со множеством подробностей и уточнений, кто кому роднёй приходится, кто родился, кто помер, кто уехал, Марьин узнал, что деревня медленно вымирает, осталось дворов пятнадцать (Сергей помнил их больше тридцати), еще в пять дворов на лето приезжают дачники. Старики поумирали, молодежь разъехалась. Из его товарищей по детским играм трое уехали, один – сидит. Еще двое живут в деревне, пьют безбожно и не работают.
  - А еще Кол вернулся,  - напомнила бабка,  - так что ты осторожней… не связывайся с ним. Он после последней отсидки совсем ненормальный. Ходит с ножиком в кармане… Ничего нему не скажи… такой нервный…
  Вор-рецидивист Кол был страшилкой для деревенских детей. Матери и бабушки часто наговаривали: «сидите тихо, а то Кол придет и вас заберет…» или «вот вернется Кол, потом узнаете…». И подобную бабью чушь в этом роде.
  В детские годы Марьина Кол приходил из тюрьмы только один раз. Погулял он на свободе недолго. Подломил сельский магазин, поколотил до полусмерти бабку Сороку и снова поехал на родные нары.
  - В доме Федора Гаврилыча врач поселился, -  сообщила бабка.
  - Что за врач? – спросил Марьин.
  - Врач как врач. В том году приехал. Или турнули его из больнички или сам уволился. Мужчина положительный. Пьющий только. Поговорить любит, воспитанный. Если что помочь – так безотказный.
  С разговорами засиделись до темноты.
  Бабушка постелила Сергею на диване. Достала простынь, лоскутное одеяло и пуховую подушку. Подушка была мягкая и битком набита снами.
  - На новом месте приснись жених невесте, -  пошутила баба Зина.