Земля спасенья и надежд

                Я прилетел в Ханты в ноябре, в дни подготовки празднования 75-летия автономного округа. Но, прилети я в другое время, всё равно бы город поразил меня своей свежей красой, оригинальностью, доброжелательностью и уютом. В стеклянном чуме аэровокзала меня встретил однокурсник Сергей Матвеев. Когда-то в Сибирском автодорожном институте мы с ним занимались художественной самодеятельностью. Будущий профессор-мостовик, игравший на гитаре, собрал на факультете группу из студентов младших курсов. Потом, после моего распределения на Урал, его «Серпантин» заменил знаменитую на весь Омск первую в городе бит-группу «Гном» – гордость автодорожного института. Сергей, исполняя просьбу ректора, постоянно писал мне письма, чтоб я побыстрее уволился и вернулся – у ректора была идея назначить меня деканом факультета общественных профессий (были в 70-е годы такие для придания будущим инженерам интеллигентского лоска).
       Профессор давно обосновался в Хантах – вместе с Губернатором, тоже нашим однокурсником, они создали здесь филиал СибАДИ, из которого затем выросли Югорский государственный университет и политехнический колледж, директором которого и был Матвеев. С этого в столице округа и началось профессиональное высшее образование. Меня же судьба привела сюда отнюдь не по весёлому поводу: после разгрома господами Лесиным и Швыдким государственного телевидения в Новосибирске (и всех ГТРК в регионах), на которое я пришёл в конце семидесятых, мне, как и большинству коллег, пришлось перебрать не одну работу. Материальное положение семьи находилось на грани катастрофы – концы с концами еле-еле сводили, пока, наконец, мне не предложили работу редактора журнала с приличным для Новосибирска окладом. Но вскоре хозяин его закрыл, и передо мной снова встал грустный вопрос: как жить? В отчаянье написал Губернатору письмо, и тот вскоре позвонил: «Приезжай, работы у нас много». Вот так через 54 года Ханты-Мансийск снова спасал меня.
       Впервые в него меня, двухлетнего малыша, погибающего от истощения, привезла мать. Она воспитывала меня одна, а сколько в начале пятидесятых получала кассир кинотеатра?! И что было с продуктами в ещё не пришедшем в себя после войны Омске?! В общем, когда мама Тоня привезла меня в Ханты к своей старшей сестре Валентине, я уже не держал голову. Дядя Фёдор, работавший на маслозаводе технологом, поступил неожиданно: не понёс к врачам, а просто влил мне в рот чайную ложку спирта. Мама потом вспоминала: «Я ему кричу: «С ума сошёл!» – у тебя перехватило дыхание, слёзы из глаз катятся, а он с той же ложечки тебя стал отпаивать простоквашей».  Радикальная эта мера спасла мне жизнь. Вскоре из заморыша, от которого остались одни глазищи, я превратился в румяного, налитого жизнью крепыша.
            Конечно, каким был в те годы городок, я не помню, хотя память у меня ранняя – ясно помню многие события из трёхлетнего возраста. Но где-то в подсознании сохранился и смутный образ Хантов, подкреплённый воспоминаниями о чём-то схожего Абатска, который находится в Тюменской же области, только гораздо южнее, куда мы переехали некоторое время спустя. Но из рассказов мамы знаю, что Ханты-Мансийск с Самаровым были в 1951 году безнадёжно грязными, с домиками-развалюхами, точнее, с бараками, валившимися на разные стороны на приютивших их косогорах, с деревянными тротуарами на улицах-болотах. В одном из таких городских болот я чуть было не утонул: мама Тоня заговорилась со знакомой, а я сошёл с тротуара за откатившимся детским мячиком и увяз в грязи – наверху торчал только капюшончик, за который меня и выдернули, как морковку из грядки. 
     Потом мама Тоня увезла меня в Омск, через год её личная жизнь устроилась, и меня навсегда забрала её сестра Валентина. Так у меня стало две мамы. И появился отец.
             Фёдор, а правильнее Феодосий Иванович, был потомственным технологом молочной промышленности. И, как его отец Иван Данилович, который до революции обслуживал заводы и кооперативы от Омска до Томска, он тоже постоянно мотался по Западной Сибири. Поэтому мне трудно сказать, какой город является моей родиной. Омск ли, в котором я родился, а через 18 лет учился в институте, Ханты-Мансийск ли, где я, по сути, родился второй раз, старинная ли Колывань под Новосибирском, где я окончил школу, начал писать стихи, нашёл любовь и родил сына. Пожалуй, все они три – без каждого из них я бы не смог состояться.
    Отец Фёдор был хорошим баянистом. Он и придумал для меня хантыйский танец, с которым я долго выступал на различных семейных праздниках – с него всегда начиналось моё выступление. «Тарам-тарам, тарам-тарам, тарам-трамта, тара-тара-тарам» – выводил отец на баяне, и я шёл, приплясывая, кр;гом по комнате, изображая ханты, идущего на медведя. Номер зрителями принимался на бис, он затмевал и «Яблочко», и «Цыганочку с выходом». Гости расспрашивали батю о малоизвестном северном крае, об обычаях народа. А он, показывая на деликатесную для омичей или новосибирцев щуку, рассказывал: «Идёт с рыбалки ханты, его спрашивают: «Рыба есть?» – «Нету рыба!» – «Как нет, ты же ведро щук тащишь!» – «Щука не рыба. Муксун, нельма, стерлядь – рыба, а щука не рыба!»
    Признаюсь, я принимал это за побасенку, за шутку. Но оказалось, всё верно.
    В июне 1971 года  мы с двумя однокурсниками поехали на практику в Сургут, в одно из дорожных управлений. На ночь нас разместили прямо на сцене красного уголка конторы. Проснулся я   от холода, хотя и укрылся старой лётной курткой на меху, которую  подарили опытные старшекурсники.  Часы показывали   3 утра, но за окном было светлым-светло – белые ночи! Днём же стояла жара в 25 градусов.
             Работали мы на строительстве лежнёвки. Вытаскивали из Оби плоты, грузили толстенные брёвна на машины, а затем вручную укладывали их на болоте. Матки – вдоль, затем поперёк – накат, затем всё это сооружение монтажками скрепляли стальной проволокой. Следом шли самосвалы с песком. Так рождались первые дороги. Тяжёлая работёнка, опасная: часто ноги в болотниках проваливались в трясину, и тогда рабочие вытаскивают тебя, стараясь    не оставить в топи казённые, выданные в подотчёт сапоги. Жарища, мошкара, которая лезет в лица через пропитанную Дэтой сетку.
           Сам тогдашний Сургут был странной смесью новых панельных домов и балков, в которых жили на поселении бывшие зеки. В управлении нас сразу предупредили: «С местными девчонками не заигрывайте, чтоб вас потом не нашли в какой-нибудь протоке с «пером» в боку – баб у нас мало, у каждой имеется хахаль в наколках». В общем, нравы были незатейливые. Нас, приехавших из интеллигентного Омска, поразила первая же увиденная сценка. Из благоустроенного центра мы идём, изнывая от жары и недостатка кислорода, по деревянному тротуару через пахнущее метаном болото, и видим: на крыльце деревянного магазинчика гоношатся трое. Один заходит во внутрь, двое других на грязных половицах расстилают не менее грязный носовой платок, на который выкладывают помидоры и куски хлеба. Тут их корефан выносит бутылку водки, троица банкует её по стаканам, чинно, не спеша, выпивает и смачно закусывает помидорами. «В жару! Водку! Стаканами! – это я понимаю!» – восхищённо говорит один из нас.
            Нет, не было в тогдашнем Сургуте никаких прелестей и архитектурных красот кроме типовых зданий из серого железобетона и такого же серого кирпича. Ну и строили в старинном городе абы как. Однажды, шествуя по традиционным деревянным мосткам в баню, мы увидели девятиэтажку, у которой два подъезда отъехали от остальных – наверху дыра между стенами была более метра.
            Возвращались мы со своей лежнёвки поздно, только вот сходить развлечься было некуда. Разве что на берег Оби. Но там доставали комары, а особенно мошка. Против этого лютого зверя в городе боролись специальные машины, рассеивавшие вечерами по улицам какой-то дым. Людей он доставал. Крылатую нечисть – ничуть!
            После окончания практики нам выдали сущие гроши, но я прикинул, что их вполне хватит, чтобы побывать в гостях у родной мамы Тони. С мужем, который работал под Омским крановщиком на лес перевалке, они уехали в посёлок Нягань как раз в тот момент, когда я приехал поступать в институт, так что не видел я их с сестрёнками четыре года. Мама мне подробно расписала, как к ним добраться из Сургута. И вот самолёт доставляет меня – через 20 лет – в Ханты. В трясущемся автобусе доезжаю до деревянного – громадного по размерам – речного вокзала. Отплытие в Сергино – ранним утром. Иду смотреть город детства. Всё те же низенькие, покосившиеся домишки, деревянные полусгнившие тротуары, только грязи нет: лето выдалось жаркое, поэтому всё в супесчаной пыли, которая доходит до щиколотки. Убого, но сердце щемит от смутных воспоминаний при виде суровых елей, мощных кедров Самаровского чугаса, под боком которого приютились посёлок и сам центр округа.
              Переночевав вместе с другими путешественниками на полу речного вокзала, плыву в Октябрьское, оттуда переправляемся в Сергино, затем несколько километров идём по шпалам узкоколейки до маленького поезда, который попутчики почему-то называют «комариком». Чахлый лес сменяется дикой тайгой, полыхающей малиновым кипреем. Нягань оказывается довольно глухим леспромхозовским посёлком, с домами из светлого от нови бруса – постройкам всего пять лет.
              Ничуть не постаревшая, по-прежнему подвижная мама – талантливая закройщица и швея любой одежды, отчим – добродушный, голова в крупных кудрях, повзрослевшие длинноногие сёстры – они уже освоились здесь, им Нягань нравится, хотя это самая обыкновенная глухомань. С гордостью показывают дом (на двух половинах каждого по семье), баню, огород. В магазине множество импортных вкусностей – снабжение здесь лучше, нежели на Большой земле. Назавтра идём с отчимом шишковать.
               Шишковать, конечно, слишком громко сказано. Просто я залажу на вершины кедров и трясу ветки. Шишки сами падают на землю. Наверху дух захватывает от восторга при виде красоты дикой тайги, от качения макушек дерева в амплитуде метра на три. Нет, это не новосибирская тайга – та как-то пониже, побуреломнее, и не уральская, в которой я вскоре буду строить дорогу, – та многоцветнее от различных видов деревьев, светлее, «многоэтажнее». Няганьская же – одновременно и стройная, и угрожающе манящая. Отчим рассказывает: «Тут медведей много. Как-то женщины, которые на строительстве узкоколейки работали, в обеденный перерыв заглянули в малинник. И одна слышит, кто-то с другой стороны куста ветки шерстит. Она и решила пошутить, мол, что тебе кустов мало, и ветки раздвигает. А перед нею мишка – ягоду уплетает. Бабёнка как заверещит! Мужики давай в кастрюли и тарелки железные громыхать, бегут её выручать. А медведь сам перепугался – взревел благим матом, кинулся в чащу. Мужики у кустов смотрят – от неожиданности пробила зверя «медвежья болезнь» – обделался косолапый».
               Солнце пробивается потоками света сквозь густоту кедровых и еловых ветвей, пёс по кличке Верный гоняет любопытных бурундуков, на макушках деревьев посвистывают рябчики. В опасность встретить медведя в этом благолепии как-то не верится, но отчим продолжает: «Как-то пошли в лес двое – один охотник, с карабином, и с ним учитель с мелкашкой. И столкнулись в упор с мишкой. Охотник дал дёру, а учитель пока в очки разглядел, Миша уже пасть на него разинул. Тот с перепугу мелкашку в эту пасть сунул и выстрелил. У медведей башка крепкая, как башня танка, а тут пулька, видимо, угодила в шов между костями и снесла затылок. Охотник в посёлок прибежал: «Медведь учителя порвал!» Мужики ружья схватили, прибежали, а тот им: «А вы что без телеги-то, как эту тушу тащить?!»   
Мы несём домой мешки с орехами, и на улице нарисовался поддатый ханты – прямо из побасенки: «Рыба есть?» – «Нету рыбы. Щука есть». За ужином выясняется, что мясо няганьской щуки вкуснее чаусской, что ловил под Колыванью. Назавтра беру Верного, тонкой стальной проволоки, огромный, литров на десять, полиэтиленовый мешок и иду силять щук. Пёс от радости, что спустили с цепи, гоняется за бурундуками и белками, в отместку его дразнят рябчики. На берегу змеящейся речушки выбираю место под кустом, делаю две петли и начинаю.
              Тишина. Струится затейливым серпантином по тайге весёлая Нягань – не зря её имя означает «смех». Вода цветом в крепко заваренный чай. На противоположном берегу на согнувшейся коромыслом берёзе воркует пара рябчиков. Под берегом плотными косяками неспешно скользят щурогайки – из каждой стайки успеваю выдернуть петлёй парочку. Вскоре полмешка уже есть. И тут в воздухе со свистом, прямо над головой – глухарь! Матёрый петушина. Так низко пролетел, что я даже красные его серьги успеваю разглядеть. Господи, до сих пор эту лепоту вспоминаю!
Сегодня ни Сургут, ни тем более Нягань, ставшую многотысячным городом, не узнать. Так же я всматривался и не узнавал Ханты-Мансийска. Мне на миг показалось, что я прилетел в какой-то европейский новый городок, в котором что ни здание – то иной вид и цвет вместо привычного российского серого бетона или красного кирпича.  Оригинальной архитектуры здания, в которых причудливо, но органично переплетаются мотивы аборигенной и западной культур, мощённые разноцветным кирпичом и залитые цветными огнями улицы, красиво и богато одетые, спокойные и доброжелательные люди. Потом Матвеев повезёт меня по вечернему городу, показывая местные диковины: стеклянные чумы дворцов, построенную в классическом стиле окружную библиотеку, ну и, конечно же, известный всему миру биатлонный центр. Если бы ни русская речь на улицах, невозможно было бы поверить, что всё это – в вымирающей нищей России!
             За годы окаянных гайдаровских реформ в новосибирской земле и окрест я только и видел умирание, разрушение, деградацию. Видел хмурых людей, замордованных беспросветной бедностью, спесивых «новых русских», наживших капитал на воровстве, озлобленных подростков-волчат, погибающих от наркоты, грустных, доживающих в безнадёге дни, стариков. А здесь! Молодые, жизнерадостные лица повсюду. И степенные пожилые, одевающиеся порой фасонистее юных. С каждым годом средний возраст жителей всё меньше (сейчас он 32 года), потому что Югра, как зовут свой край жители по его древнему, встречающемся ещё в старинных русских летописях имени, – единственный регион со славянским населением, где рождаемость вдвое выше смертности, а продолжительность жизни в суровых условиях Крайнего Севера ничуть не меньше, чем на благодатном юге.
            Я ехал по великолепным автострадам округа и впервые в жизни гордился тем, что по первой профессии автодорожник – качество дорог здесь тоже европейское, какое я видел в Ирландии и Германии. И почти такая же дисциплина на дорогах, хотя без аварий, увы, не обходится. Самое удивительное, что на узких из-за стеснённости ландшафта улицах столицы Югры водители машин уступают дорогу пешеходам даже при зелёном свете. Жена шутит: «Придётся по приезду в Новосибирск перестраиваться, а то сразу задавят!»
            Всю жизнь я сравнивал увиденные города с родным Омском, с его высокой культурой, чистотой и зеленью. Но города Югры с ним сравнивать трудно – это не Западная Сибирь, это Северная Европа.
            «Конечно, – скажет кто-нибудь, – имея нефть, что же не жить хорошо!» Верно, но лишь от части. Да, богатство Югры основано на нефти. Но качать-то её начали ещё в 60-х годах прошлого уже века, а принесла ли тогда она счастья краю? И всей России – тогдашней, да и нынешней – принесла ли?! Ну набили карманы олигархи, ну положили наши правители несметные валютные резервы страны в заграничные банки – «сам не ам и другим не дам!» А страна как была нищей, так нищей и осталась, не считая Москвы и Питера. Так в чём же феномен округа?
            Во власти – только таким будет ответ. В таланте, прозорливости её вожака Губернатора. Собственно, это он и воссоздал на карте России регион с летописным именем Югра, он прививает приехавшим сюда людям чувство любви, гордости, а, значит, и сопричастности ко всем делам в ней.  Наш сокурсник проявил себя как дальновидный стратег, выбрав верный вектор развития края – вектор, абсолютно не совпадавший с провозглашённой гайдаровцами доктриной, по которой важна одна лишь экономика, а человек – всего лишь инструмент в ней.  Гайдар, бывший в начале бесчеловечных, грабительских рыночных реформ главой правительства, прямо заявлял: богатства Севера нужно осваивать (как оказалось – грабить!) вахтовым методом, а излишнее население пусть катится на историческую родину. То есть подыхать.
            Александр Филипенко и его команда делали иначе: они создавали человеческие условия для нормальной жизни и работы здесь, на Севере. И если в советские годы власти обходились по минимуму, то, став в начале всеобщего капиталистического безрассудства во главе региона, Губернатор взялся превращать его в наисовременнейший по всем мировым параметрам край.
            Культура – так только лучшая! И поехали в Югру талантливые творцы – кто с гастролями, кто на работу, навсегда. Сюда порой едут завзятые театралы из Москвы и Питера, чтобы в Ханты-Мансийске посмотреть спектакль или послушать музыку мэтров, которые редко выступают в России и на чьи выступления дома билетов не достать. Здесь взращённые местные русские таланты, развивая самобытное искусство обских угров, создают оригинальное новое. Здесь, в котле культур 120 наций, появляются уникальные, ни с чем не сравнимые художественные, музыкальные, живописные и прочая, прочая образы. Тут едва ли не в каждом городе возникли и собственные галереи, театры, музеи, чья благоговейная атмосфера душевной одухотворённой собранности и сформировала неторопкий, спокойный характер жителей: «Служенье муз не терпит суеты!»
              Медицина – самая наисовременнейшая. Ну и что из того, что расстояние между городами, выросшими на последние годы среди непролазных болот, сотни вёрст! – поможет авиация, а ещё лучше телемедицина! И создаются собственные центры высоких технологий профилактики и лечения болезней. В это трудно поверить, но северный регион по рождаемости сегодня занимает третье место после двух кавказских республик, а по смертности – одно из последних. Из края ссылки, края погибели Югра становится одним из лучших (поскромничаем!)  в России регионов, где здоровье – как нравственное, так и духовное ¬ – первейшая забота власти.
              Наука – не было своей, призвали поначалу учёных из других городов и весей. Из-за границы «утекшие умы» вернули, чтоб собственные кадры готовили, чтоб развивали самые перспективные, самые наукоёмкие отрасли – нано- и цифровые технологии. Чтоб из космоса в глубь земли смотрели, будущее края определяя. В Югорском институте информационных технологий для этого на суперсовременном компьютере работают учёные из Новосибирского Академгородка, привнеся сюда забытый в нём самом дух шестидесятников. И рядом с ними, используя этот же Sun, занимаются студенты, школьники.
               Спорт – так опять же на мировом уровне! И базы, и дворцы, и бассейны, чтоб растить сильных духом и телом будущие поколения югорчан.  И вот уже в северном крае стали регулярно проводить различные мировые первенства, не только по физическим, преимущественно биатлону и лыжам, но и интеллектуальным: шахматы в Югре расценивают как необходимый элемент образования школяров. Ну а спортсмены округа всё чаще появляются среди чемпионов Мира и Олимпиад, вносят в копилку России медалей поболее, чем некоторые некогда спортивные области! Только в год зимней олимпиады они насобирали их со всевозможных арен около тысячи, среди которых, конечно, самая дорогая – медаль лыжника из небольшого югорского посёлка Жени Дементьева, первая из завоёванных для нашей страны в Турине.
               Но чтобы все мечты стали воплощаться, Губернатору в то смутное время, когда в волчьей драке олигархические банды рвали на куски бывшую общенародную собственность, пришлось быть тонким политиком, терпеливым тактиком. И он смог отстоять интересы жителей автономного округа, прежде всего – аборигенов. Смог отстоять свою мечту о крае труда и благоденствия. Те средства, что имеет Югра от добычи природных богатств, тратятся на улучшение жизни людей. Правда, львиную долю денег, 80 миллиардов рублей в год, забирает Тюменская область, как оброк за прописку в ней.  То о чём в других регионах России люди только мечтают, как и те меры социальной поддержки, о которых говорил В.Путин в своём последнем Послании Федеральному собранию, в Югре давно уже реализуются. Например, за рождение детей выплачиваются пособия, в том числе на жильё, так что в принципе возможна ситуация, когда многодетная семья получит его бесплатно. Пенсии бюджетников давно уже удваиваются в негосударственном фонде из окружного бюджета. Впрочем, нет смысла перечислять всё, что делает здесь власть для каждого человека – важен сам гуманный подход. И вот отсюда и экономические успехи Югры, ведь нищие и рабы не будут работать продуктивно.
                Сегодня нет отбою от гостей – в Югру поехали туристы, она стала территорией доверия уже и международного банковского капитала, и бизнеса. И этот бизнес ведёт себя по правилам, установленными самими югорчанами. Тут скандальный «Сахалин-2» не возможен в принципе! Американская Салым Петролеум активно участвует в социальном обустройстве округа. А уж наш российский ЛУКОЙЛ, имя которому дали аборигенные Лангепас, Когалым и Урай, – без него вообще трудно было бы представить нынешний облик Югры. Обаятельный Вагит Алекперов в содружестве с Губернатором отстроили среди непроходимых болот удивительно уютные, комфортные, красивейшие города, в которых живут радушные и энергичные люди, глядя на которых сразу и не определишь, кто перед тобою – крупный топ-менеджер, мастер с «качалки», или режиссёр народного театра.
                Югра – край парадоксов и феноменов. Это земля издавна обладает сакральностью. Её история уходит корнями во времена Гипербореи – Арктиды. Множество любопытнейших артефактов обнаружено в ней, а сколько ещё не найдено! К примеру, та же легендарная Золотая баба. Впрочем, по сравнению с древностями Арктиды она исторически молода. Но близость Полюса, Полярной звезды наложили на этот суровый край свою печать, и повторение гиперборейского Золотого века человечества здесь не кажется невозможным.
               За тридцать с лишним лет нашего с ним знакомства Губернатор Югры абсолютно не изменился в главном – в открытости и любви к людям. Его имя часто – и совершенно заслуженно – сопровождают восторженными эпитетами. На него обрушился звёздный дождь различных премий и наград, его именем названа малая планета Солнечной системы. Но всё это его смущает до мальчишеского румянца, а то и бесит до бледности щёк. Из-за этой личной сверхскромности глава самого доходного для страны округа, который за поставляемые стране нефть, газ и электричество не случайно называют энергетическим сердцем России, не входит даже в десятку всевозможных рейтингов популярных политиков, формируемых разными столичными агентствами. Что его вполне устраивает – не мешают работать, не таскают «свадебным генералом» и дежурным оракулом на всевозможные телешоу, хотя остротой ума и образностью речи он стоит на две головы выше многих рейтинговых политиканов.
Давайте проведём с вами эксперимент, откроем какое-нибудь пиарное издание. Кого мы там увидим в первых строчках? Как правило, ¬ замшелых болтунов из Думы и глав администраций депрессивных, загибающихся регионов. Смотришь на таких обглазуренных  «вождей» и «отцов»,  которые только и научились надувать щёки и врать начальству безудержно, и думаешь: и как не лопнут от спеси!  Увы, наверху сегодня те, кто следуют правилу: важнее казаться, а не быть – век рекламы и пиара! А России нужен век дел. Их-то, по большому счёту, и не видно. А всё нынешнее экономическое благолепие и относительная политическая стабильность – так они за счёт нефти Югры и газа соседнего Ямала. Не дай Бог, изменится мировая конъюнктура на энергоносители!..
                Что касается земных богатств Югории, то Филипенко один из первых увидел недолговечность запасов нефти и стал призывать к их разумному использованию. «Скажите, сколько нефти нужно России? – столько мы и будем качать», – часто говорит он московским чиновникам. Но никто не даёт вразумительного ответа, и Россия по-прежнему гонит драгоценное сырьё на Запад и складывает бесполезные нефтедоллары в мешок, где они успешно обесцениваются. Правда, власти наконец-то решили перед выборами кое-что и народу подбросить, но от примера Норвегии и Эмиратов упорно отказываются: инфляцию, мол, разгоним. Вот и получают те, кто создавал для нынешних нуворишей «прихватихированные» ими богатства, оскорбительную нищенскую пенсию. Я вспоминаю разговор сибирского фермера с ирландским: «Сколько ты платишь сезонному рабочему?» – «По закону я обязан платить ему не менее 200 фунтов в неделю». А теперь посчитайте, сколько это будет в рублях, учитывая, что ирландский фунт в полтора раза дороже бакса. И учтите ещё, что на 1 фунт можно купить 1 килограмм говяжьего фарша (кружка пива в два раза дороже). А ведь нет в Ирландии ни нефти, ни газа, ни алмазов – в основном, её доходы от земли, от экспорта сельхозпродукции, то есть от весьма восполняемых ресурсов.
                Губернатор Югры задался целью перевернуть однобокую экономику округа – развивать несырьевые отрасли, причём опять же только на высшем уровне: лесопереработку, новые материалы, информационные технологии, развивать сервисный, как он выражается, кластер, доводя всё до уровня мировых лидеров. Он, наконец-то, дождался реализации своей давнишней идеи – идти в развитии дальше на Север, осваивать несметные, хотя и труднодоступные богатства Полярного Урала. И Югра становится плацдармом освоения этого края. Значит, она по-прежнему на долгие годы остаётся главным источником развития экономики всей России. Остаётся территорией спасения от недальновидных действий московских бюрократов, которые замкнули для себя всю Россию в размеры Садового кольца, а остальную страну считают своей колонией. Югра остаётся примером спасения от духовной нищеты московской элиты, свихнувшейся на гламуре, дебильных тусовках, жратве и куршавелях.
Суровый северный край становится территорией надежды и веры всех россиян  в то, что Русь – не проклятое место, где человек обречён постоянно бороться за существование, а благословенная, щедро одаренная Богом земля, где каждый заслуживает жить вольно и крылато.
                Приезжие гости любят говорить, что Югра – образ будущей России. Но хорошо бы, если для начала она стала для других хотя бы примером. Примером того, как бизнес и граждане могут сотрудничать на общее благо. Того, как нужно определять общую для всех идею – в Москве нашли, наконец, то, что в Ханты-Мансийске давно успешно реализуется – сбережение и приращение народа! И – повторим – примером в главном: в совестливости и человечности власти.
                Для всего этого не нужны ни нефть, ни газ, ни золото с алмазами.
                Нужно просто любить свой народ и свою Россию!
                Просто любить и не жалеть ради них себя.
                Разве это трудно?

2007 г.