Субботин. Белая Криница 11

Глава 11
Отношения белокриницких деятелей к прусским выходцам в Климоуцах.– Возвращение инока Павла в Пруссию.– Знакомство Антония с Павлом Белокриницким и переход на жительство в Белую-Криницу.

В Белой-Кринице были весьма недовольны приездом в Климоуцы прусских беспоповщинских иноков и основанием здесь беспоповщинского монастыря. Павел, так много хлопотавший о привлечении климоуцких беспоповцев к подчинению белокриницкой митрополии, прибегавший с этою целью к разным, даже недозволительным средствам, не пренебрегая и доносами австрийскому правительству, справедливо опасался, что теперь должен потерять всякую надежду на их подчинение митрополии. Особенно беспокоило его переселение в Климоуцы прусского инока Павла, который еще составленными в Москве, по просьбе Мироновых, выписками из „Щита“, много способствовал удержанию климоуцких беспоповцев от общения с белокриницким священством и тем более теперь, как полагал он, не оставить своей проповеди против новоучрежденного священства. Климоуцкие беспоповцы, действительно, почувствовали себя сильными под защитой прусского учителя и прямо говорили поповцам: „у вас есть Павел, да и у нас теперь есть Павел, теперь мы вас не боимся!“ Чтобы избавиться неприятностей, Павел Белокриницкий сделал попытку – выпроводить из Климоуц нежеланных прусских выходцев с помощию знакомого ему местного австрийского чиновничества; но климоуцкое беспоповщинское общество, опираясь на свои, одинаковые с поповщинским права, успело защитить их. Между тем прусский инок Павел, по приезде в Климоуцы, пользуясь имеющимся у здешних беспоповцев порядочным собранием старопечатных книг, дополнил свои выписки из „Щита“ новыми свидетельствами о непрекращаемом существовании истинного священства в церкви Христовой во всей полноте его чинов, откуда само собою следовало, что прекращение и потому восстановление епископства у поповцев не может быть допущено, или признано правильным. Составленное им сочинение беспоповцы читали, передавая друг другу, и от них оно дошло до климоуцкого попа Захарии. Прочитав сочинение, Захария, человек разумный и искренний, пришел в сомнение относительно законности нового старообрядческого священства и отправился с рукописью в Белокриницкий монастырь, за разъяснениями и советами, к иноку Павлу. Опасения этого последнего оправдались, – деятельность Павла Прусского против учрежденной им иерархии началась, и он, конечно, не мог оставить без ответа возражения против нее столь опасного соперника: в доказательство возможности временного прекращения и потом восстановления епископства в церкви новозаветной он придумал тогда свое учение о временном сокрытии благодати священства в кладезь еретичества и новом ее возрождении, по образу сокрытия ветхозаветного жертвенного огня в безводном кладезе, на время плена вавилонского, и воспламенения сего огня по возвращении евреев из плена, – учение, которое и было принято его последователями, как единственный способ к устранению важнейшего из возражений против белокриницкой иерархии, а потом отвергнуто, как еретическое, разумнейшими даже из самих старообрядцев австрийского согласия. Впрочем он не удовольствовался изобретением такого учения по поводу изложенных в сочинении инока Павла Прусского возражений против белокриницкой иерархии, а признал нужным уничтожить и самое это сочинение, опасаясь возбуждаемых им сомнений относительно иерархии, и действительно уничтожил его, почему Захария не мог получить его и возвратить по принадлежности437.

Между тем явились обстоятельства, которые но только благоприятствовали устранению этих опасений, возбужденных приездом прусских выходцев, но и внушили иноку Павлу даже некоторую надежду извлечь отсюда пользу для митрополии.

Когда в Москве, на Преображенском Кладбище, узнали, что по интригам Алексея Михеева инок Павел и Антоний уехали из устрояемого в Пруссии монастыря, то Семен Кузьмич написал Михееву грозное письмо, коим объявлял, что если он не упросит Павла и Антония возвратиться в Пруссию, то не смел бы обращаться на Кладбище ни с какими просьбами, и помощи ему ни в чем оказано не будет. Напуганный этим, Михеич сам приехал в Климоуцы просить Павла и Антония, чтобы простили его и возвратились в Прусский монастырь По словам о. Павла, он начал советоваться с Антонием, как им поступить, и этот последний ответил: „На Михеича надеяться нельзя. Я но поеду теперь; а ты поезжай один. Если все устроится хорошо, тогда и я ворочусь в Пруссию; а если нет, тогда ты сюда приедешь назад, – одному удобнее ехать“. Итак Антоний отказался от возвращения в Пруссию „Видно было, – прибавляет о. Павел,– что он занялся мыслию устроить обитель в Австрии, ему Австрия показалась лучше Пруссии, а насчет средств он был уверен“, – надеялся именно на упомянутого богатого федосеевца. Сам же инок Павел, жалея оставить недоконченным начатое в Пруссии дело, предложил Михеичу особые условия, на которых соглашался возвратиться туда. Михеич принял эти условия, и о. Павел, простившись с Антонием и прочим климоуцким братством, уехал в Пруссию. Там Михеич сделал попытку уклониться от исполнения принятых им условий инока Павла; но когда этот последний объявил, что в таком случае навсегда уедет в Климоуцы, должен был поневоле подчиниться его требованиям, и о. Павел окончательно водворился в прусском монастыре, устроением которого, внешним и внутренним, и занялся со всем усердием438.

Итак самый главный из беспоповщинских иноков, присутствие которого было для Павла Белокриницкого особенно неприятным и опасным, удалился из Климоуц. Оставшиеся не внушали особенных опасений, – с ними Павел надеялся успешно вести состязания о вере. Однако входить с ними в личные сношения он не хотел, как не делал этого и в бытность инока Павла, от свидания с которым вообще настойчиво уклонялся, так что им и не пришлось ни разу видеться и говорить друг с другом. Знакомство же Павла с оставшимися в Климоуцах беспоповщинскими иноками началось как бы случайным образом. Спустя несколько времени по отъезде инока Павла в Пруссию, постигла Антония новая скорбь, особенно для него чувствительная: тот федосеевец, на которого он рассчитывал, чтобы с его помощию поддержать устроенный в Климоуцах федосеевский монастырь и самому устроиться здесь со всем удобством, не оправдал его ожиданий, – не только отказал ему в помощи, но и выразил явное к нему нерасположение. Антоний находился теперь действительно в трудных обстоятельствах: жить в Пруссии с Алексеем Михеевым, после причиненной им обиды, он находил невозможным, и устроиться, как хотелось, в Австрии, также потерял надежду... „В этом горе, чтобы рассеяться, вздумал он (рассказывает о. Павел) сходить в Белую-Криницу, взяв с собой для компании о. Иоасафа (безпоповщинского инока). Павел Белокриницкий рад был гостями, особенно Антония принял ласково. Посещением его он хотел воспользоваться, чтобы произвести на него впечатление, располагающее к белокриницкой иерархии. Так он ему показывал архиерейские облачения; потом подвел его к архиерейскому месту и сказал: вот это архиерейское место, и т. п. Антоний приемом Павла остался весьма доволен, просил его к себе. Павел в скорости это исполнил. Так завязалось между ними знакомство“439.

Инок Павел действительно рад был знакомству с Антонием. Тогда именно он занят был думой, как бы исправить ту горестную ошибку, которую допустил назначением Софрония в епископы для России, – как бы найти достойного человека, которого можно бы поставить туда в архиепископы, с подчинением ему Софрония, чтобы этот последний, в зависимости от него, не мог, по крайней мере с прежнею наглостию, делать разные беззакония. Антоний показался Павлу подходящим для того человеком. Он был видной наружности, с большой окладистой бородой; умом и начитанностью, правда, не отличался, но был достаточно рассудителен, даже лукав, и несомненно честолюбив; расколу же был предан вполне. Что он был беспоповцем по федосеевскому согласию и видным лицом на Преображенском Кладбище, это обстоятельство, в том случае, если бы удалось перевести его в австрийскую поповщину и поставить в архиереи, представляло даже особые преимущества: признание таким лицом австрийского священства, а потом и появление в сане архиепископа должно было, по расчетам Павла, нанести сильный удар беспоповцам, и климоуцким, о чем он так заботился, и московским и всероссийским, а с тем вместе способствовать привлечению их в австрийское согласие, под паству белокриницкой иерархии. Все эти соображения побудили Павла обратить особое внимание на Антония, так кстати посетившего митрополию: поэтому он но только принял его весьма любезно в своем монастыре, но и поспешил сам быть у него в Климоуцах, а потом открыл с ним письменные сношения чрез посредство жившего в Климоуцах белокриницкого инока Тарасия. Дело шло уже тогда о переходе Антония из беспоповщины в австрийское поповщинское согласие, а письменные сношения велись о том из опасения, как бы личные свидания не возбудили против Антония еще больших подозрений со стороны климоуцкого братства, с которым он жил и которое уже стало неблагосклонно смотреть на его связи с Белой-Криницей, начало даже подозревать в нем намерение перейти туда на жительство. Нужно принять во внимание с одной стороны то искусство, с каким инок Павел умел, особенно в письмах, действовать своим красноречием на ум и сердца совращаемых им, пользуясь их личным характером и положением, блестящий пример чего он показал в своих сношениях с митрополитом Амвросием, который стоял притом во всех отношениях несравненно выше Антония, с другой – тогдашние обстоятельства этого последнего и тяжелое состояние духа, в каком он находился тогда, чтобы понять, почему он так легко подчинился влиянию инока Павла и расположился к переходу в австрийское согласие. Несмотря на свои чисто беспоповщинские убеждения, навсегда в нем оставшиеся, он не мог не видеть, что в доказательствах Павла о необходимости в церкви Христовой священства со всею полнотою его чинов есть несомненная правда (вопрос о том, законно ли и правильно ли именно австрийское священство, при этом, конечно, был обойден), а сделанные ему Павлом намеки, если только не прямые обещания, что с признанием австрийской иерархии его ожидает в ней высокая чреда занять архиерейскую кафедру у российских поповцев, очень льстили его честолюбию и указывали почетный выход из тогдашнего затруднительного положения в беспоповщине... и беспоповец Антоний, бывший некогда православным, изъявляет готовность сделаться иноком поповщинского белокриницкого монастыря440.

Решившись на этот новый, столь важный в его жизни шаг, Антоний однако не нашел удобным действовать открыто, так как, очевидно, совестился своих беспоповщинских собратий, к тому же видел, что они очень неблагосклонно смотрят на его сношения с митрополией, и даже опасался открытого противодействия со стороны климоуцких беспоповцев. После предварительных совещаний с Павлом, он задумал устроить переход свой в Белую-Криницу секретным образом, при помощи Тарасия и климоуцкого попа Захарии. Этот последний получил от Павла приказание, чтобы с несколькими из своих прихожан ночью, когда Антоний будет его ждать, подошел к его келье и осторожным стуком дал ему знать о своем прибытии: тогда Антоний должен был тихо выйти из кельи и под охраной поповцев достигнуть Белокриницкого монастыря. Согласно этому наставлению Захарий, в сопровождении двух липован его прихода, отправился ночью к келье Антония; но, проведавшие о том, климоуцкие беспоповцы подстерегли их, подняли тревогу, и похищение Антония таким образом не удалось441. „Так как после это-то намерение Антония перейти в поповщину, к белокриницким инокам, вполне обнаружилось, то его сожители, беспоповщинские иноки, стали убеждать его, чтобы не делал этого по крайней мере не посоветовавшись предварительно с ближайшим своим товарищем по учреждению прусского монастыря – иноком Павлом и предлагали ему съездить для этого в Пруссию. Антоний охотно принял их предложение, но с лукавым расчетом. Вместе с своими сожителями он отправился из Климоуц, доехал до Черновцев, взял здесь место в дилижансе для дальнейшего следования к Пруссии, и так как до отправления дилижанса приходилось ждать несколько дней, то он убедил своих спутников, не дожидаясь его отъезда, возвратиться в Климоуцы. Простившись с Антонием, они действительно уехали обратно, в полной уверенности, что с срочным дилижансом он отправится в Пруссию; Антоний же, спустя немного времени, нанял подводу и вслед за ними уехал из Черновцев в Белую-Криницу442. Вечером, во время братской трапезы, он прибыл в монастырь, вошел прямо в келью инока Павла, которую нашел незапертою, и дождался здесь Павлова возвращения из трапезы443. Павел очень обрадовался прибытию Антония и на другой же день устроил его присоединение из беспоповщины к поповщине вторым чином, т. е. посредством перемазания, за что впоследствии подверглись оба, и Павел и Антоний, тяжкому порицанию от Софрония, находившего такое присоединение беспоповца недостаточным и незаконными. Это было в первых числах февраля 1852 года, на масленице. Через несколько дней, на первой неделе великого поста, было повторено над Антонием и монашеское пострижение, с сохранением прежнего имени: „в совершенного инока“ постригал его архимандрит Аркадий444. Так бывший беспоповщинский инок Антоний водворился на жительство в Белокриницком монастыре445.

Глава 12
Свидания Антония с иноком Павлом Прусским.– Жизнь его в Белокриницком монастыре.– Возведение в священные степени.– Учреждение Владимирской архиепископии – Отъезд в Москву.

Климоуцкие беспоповцы скоро узнали, что Антоний обманул их, – в Пруссию не поехал, а тайком пробрался в Белую-Криницу и перешел уже в поповщину. Об этом неприятном для них событии они немедленно послали известие в Пруссию к иноку Павлу. Павел решил, что необходимо повидаться с Антонием, и полагая, что поступок его вызван был отчасти теми неприятностями и огорчениями, какие причинил ему Алексей Михеев, он предложил и этому последнему отправиться вместе в Австрию, в Климоуцы, чтобы попросить у Антония извинения и тем расположить его к возвращению в Пруссию. После Пасхи 1852 г. они отправились в путь. Прибывши в Климоуцы, инок Павел послал к Антонию приглашение, чтобы пришел повидаться. Антоний не отказался, – и вот как сам о. Павел рассказывает об этом первом свидании своем с Антонием по переходе его в поповщину: „Я вышел к нему один и занялся с ним разговором. Антоний беседовал со мной откровенно, даже не оправдывал много своего скороспешного поступка, да и не мог оправдывать предо мною, потому что мне было вполне известно несомненное его убеждение в предпочтительном достоинстве беспоповства пред поповством. Однако на мое предложение возвратиться опять в беспоповцы не находил для себя удобным согласиться, опасаясь, что в таком случае его примут за неосновательного человека (как оно и было): „а притом,– говорил, – я теперь уже и поуверился“, то-есть в правоте поповцев. Инок Павел предложил Антонию повидаться с Алексеем Михеевым. Антоний после долгих отказов согласился; но свидание было самое краткое и недружелюбное: на поклоны и извинения Михеича Антоний сказал только: снявши голову, опять ее не приставишь“, – и ушел. После этого никогда уже более и не видались эти два бывшие друга по Преображенскому Кладбищу, так как вскоре же Алексей Михеев уехал обратно в Пруссию, где устроился на жительство отдельно от устроенного иноком Павлом монастыря. Сам же о. Павел остался в Климоуцах, прожил здесь еще месяца четыре, и во все это время Антоний охотно посещал его, – приходил к нему каждую неделю раза по два. Белокриницкий Павел не только не препятствовал этим свиданиям, но даже поощрял их, питая повидимому надежду при посредстве Антония расположить и инока Павла к общению с митрополией. В одно из свиданий, по его поручению, Антоний даже сделал отцу Павлу явный намек, что он достиг бы высокой иерархической степени, если бы согласился признать австрийское священство; но получив от него резкий укор за такое недобросовестное предложение, попросил извинения и обещал ничего подобного более не говорить. Сам инок Павел и теперь решительно уклонялся от свидания с своим прусским соименником; но другие из белокриницкого братства приходили к нему повидаться и побеседовать. Так в это именно время посетил его наместник митрополии, епископ Онуфрий, человек искренний, чуждый всякого лукавства, беспристрастно рассуждавший о религиозных разномыслиях: тогда-то о. Павел имел с ним известную беседу о белокриницкой иерархии, в которой рядом вопросов довел собеседника до необходимости сознаться, что ему не известно, где Амвросий получил благодать на совершение архиерейских действий в Белой-Кринице, т. е. косвенно сознаться в незаконности белокриницкой иерархии446. Пред отъездом инока Павла в Пруссию, Антоний пришел проститься с ним, и вот как рассказывает сам о. Павел об этом последнем в Климоуцах свидании с Антонием: „Мы расстались мирно. Я только просил Антония, чтобы он погодил принимать хиротонию: когда еще ты не принял сан епископа, говорил я, тебе удобнее рассуждать, на которой стороне истина; а по принятии сана ты связан будешь тем саном и едва ли станет у тебя настолько сил, чтобы тогда свободно рассуждать. Антоний, повидимому, на мое предложение был согласен“447.

Во все время пребывания инока Павла в Климоуцах Антоний, как простой инок, нес в митрополии послушание монастырского хлебопекаря, – о производстве его в священные чины дела но начиналось, хотя о Софронии приходили из России слухи все более и более неблагоприятные, и являлась настоятельная нужда поставить для его ограничения нового епископа в Россию. Между тем, под влиянием белокриницкого Павла, Антоний постепенно свыкался с существующими в митрополии порядками. Был однако случай, когда его строго-раскольнические, беспоповщинские убеждения были так глубоко оскорблены, что он готов был уйти обратно к беспоповцам, и только Павел даже необычной в его характере уступчивостью успел удержать его от исполнения этого намерения. В Белокриницком монастыре введено было читать во время братской трапезы жития святых по Четиим-Минеям св. Димитрия Ростовского, в которых имя Спасителя напечатано Иисус, – обычай, действительно не согласный с раскольническими понятиями и свидетельствовавший, к чести белокриницких учителей, что они снисходительно относились к разности в произношении имени Христа Спасителя и ценили достоинства книги, составленной даже столь ненавистным для ревнителей раскола писателем, как святитель Димитрий. И вот именно за употребление этой, по его убеждению, „еретической“ книги Антоний возбудил в монастыре горячие споры и воспылал такою ревностью о расколе, что готов был действительно уйти обратно к беспоповцам в Климоуцы. Из опасения такого с его стороны поступка, который возбудил бы крайне неприятную для митрополии молву и еще более ухудшил бы ее отношения к беспоповцам, Павел, скрепя сердце, сделал уступку Антонию, – отменил чтение Миней за братской трапезой448. Этой уступкой Антоний был не только успокоен, но и польщен; она могла даже способствовать усилению его расположения к митрополии, на что, по всей вероятности, и рассчитывал инок Павел. Спор из-за Четиих-Миней случился еще в то время, когда инок Павел Прусский жил в Климоуцах; а через месяц по его отъезде началось и произведение Антония в священные саны. 1 октября, в день главного монастырского праздника, он поставлен был Кириллом в диаконы, а через 2 месяца, 6 декабря, в другой нарочитый для монастыря и особенно чтимый Павлом день, „произведен во священника“449. Затем предстояло и поставление Антония в епископы.

Так как при назначении нового епископа для России имелось в виду ограничить, если но совсем пресечь, на будущее время бесчиния Софрония, то присудили учредить в России, архиепископию, по примеру Славской, и произвести Антония прямо в архиепископы, с подчинением ему, согласно такому его сану, всех прочих российских старообрядческих епископов, какие будут поставлены, и прежде всех, разумеется, самого Софрония. Надлежало таким образом составить Устав учреждаемой в Россия архиепископии. Его не трудно было составить по образцу Устава Славской архиепископии; но возникал вопрос: как назвать новую архиепископию,– именем какого из древних знаменитых городов российских? Конечно, всего лучше и желательнее было учредить архиепископию Московскую: новый „древлеправославный“ архиепископ явился бы таким образом, ровно через два столетия, преемником патриарха Иосифа. Мечтали даже о восстановлении древлеправославного российского патриаршества; но эту мечту, равно как мысль об учреждении митрополии в Москве, должны были оставить, в том соображении, что сама Белокриницкая митрополия потеряла бы тогда свое первенствующее значение и должна бы войти в подчинение Московской патриархии, а над митрополией Московской утратила бы власть, как равная ей по иерархическому значению. Учреждение же Московской архиепископии, как первой и господствующей в российской старообрядческой иерархии, но состоящей в подчинении митрополии Белокриницкой, действительно имелось в виду; но, как надобно полагать, не надеялись, чтобы Антоний мог быть достойным ее заместителем. Поэтому учреждение архиепископии в Москве отложили до будущего времени, когда явятся более удобные обстоятельства и найдется более достойное лицо для ее замещения; теперь же присудили учредить архиепископию с именем того древлеправославного града, из которого первосвятители древней Руси перенесли свою кафедру в Москву, т. е. архиепископию Владимирскую, и Антония поставить в архиепископа Владимирского, хотя и предполагалось, что пребывание он будет иметь не во Владимире, а насколько будет возможно в Москве.

Итак Павел занялся составлением Устава Владимирской архиепископии, и составил его действительно по образцу Устава Славской архиепископии: он состоит также из трех пунктов и в самом тексте представляет буквальное сходство с последним, – разность только в тех местах, где имеется в виду особое, исключительное положение раскольнической иерархии в России, совершенно отличное от ее положения в Турции, огражденного в ее правах даже султанским фирманом. Наиболее значительные отличия в этом отношении представляет второй пункт Устава, где говорится о правах и обязанностях Владимирского архиепископа и подчиненных ему епископов, соответственно условиям стесненного их положения в России. Приводим вполне и этот Устав, отмечая курсивом его отличия от Устава Славской архиепископии.

1. Владимирский архиепископ подведомственно себе иметь должен все единоверные епархии, ныне существующая и впредь еще учредитися могущие, во всей Российской державе, даже до Персии и Сибири простирающияся и на север до Ледовитого моря досяжущия, и имеет право в оные епархии поставлять епископов по его усмотрению, с содействием своего наместника (?), а если будет беспрепятственная возможность и со всеми вкупе подведомственными своими епископы450; аще ли же не будет возможность которому епископу, благословного ради случая, прибыть на собор, той должен письменно свое согласие сообщить архиепископу Владимирскому, согласно соборных правил.

2. Все епископы, подведомственные Владимирской архиепископии, отныне и впредь на поставлении своем должны по чину, в Чиновнике изображенному, исповедание веры и присяжные листы за своим собственным подписом давать прямо архиепископу Владимирскому. В действии же епископы и прочее священники, в России сущие, смотрительного ради случая и доколе обстоит гонение, жительство могут иметь во всяком городе и месте, где кому будет возможность скрыться от мучительских лиц, и имеют право безвозбранно в нуждах христианом помогать и их требы священнические исполнят, святительские же дела, сиречь поставлять попов и дияконов и прочих клириков, и запрещать, или извергать, без благословения архиепископа да не дерзают; в своей же епархии каждый епископ полное право имеет распоряжаться, и поставлять попов и дияконов и прочих клириков по его благоусмотрению, яко господин в своем доме; такожде не должен и сам архиепископ что святительского делать без воли той епархии епископа, кроме как только священнических треб, и сие смотрительно, за случай гонительный.

3. Сам архиепископ Владимирский должен непременно зависим быть от митрополии, то-есть без предварительного согласия Белокриницкой митрополии не должен вступать на престол архиепископский; а в самом произведении во архиепископа исповедание веры должен сделать пред собором своих епископов и в то же самое время по наречении, д;ндеже еще не взыдет на архиепископский престол, обязан своеручно на сем уставе подписаться, присяжный же лист за собственным его подписом представить в Белокриницкую митрополию непременно.

Достойно внимания и добавление, сделанное в заключительных словах Устава, свидетельствующее, что имелось в виду со временем, при благоприятных обстоятельствах, учредить именно Московскую раскольническую архиепископию, которая должна заменить собою Владимирскую, назначенную существовать только до тех пор, когда будет учреждена Московская:

И тако сей учрежденный на Владимирскую архиепископию Устав хранить свято и нерушимо, до тех пор, доколе еще не поставлен архиепископ богохранимому граду Москве“451.

3 февраля 1853 года Антоний поставлен был в архиепископы и получил от Кирилла ставленную грамоту452, а в следующий день подписан был им, вслед за Кириллом, вышеприведенный Устав на Владимирскую архиепископию, который был, тогда же вручен ему для хранения и для предъявления Софронию, чтобы и этот последний подписал его, в знак беспрекословного подчинения новопоставленному архиепископу453. А для того, чтобы Софроний не имел никаких сомнений относительно Антония и во вред ему и всей иерархии не злоупотребил данною ему два года тому назад грамотою о поставлении епископов, в тот же самый день, 4 февраля, Кирилл и Онуфрий подписали, сочиненную Павлом, новую грамоту к Софронию, в которой говорилось:

„По препоручению нашему данною грамотою маия 1-го 7356 (1850) года позволено вам поставить двух епископов в помощь вашему преосвященству И по сие время если вы поставили одного, или обоих, то непременно донесите его преосвященству архиепископу Владимирскому, господину Антонию; если же еще не поставили и до сих пор, то по получении сей грамоты удержитесь, но с вашим согласием, если возможно и присутствием, господин архиепископ да поставляет по его благоусмотрению по возможности, и нас о том да уведомить. Вашему же преосвященству должно своеручно подписать Устав, учрежденный на архиепископию Владимирскую“454.

Снабженный такими грамотами, равно как наставлениями, советами и благожеланиями инока Павла, Антоний немедленно, в тот же день 4 февраля, отправился из Белой-Криницы в Москву455.

Учреждением Владимирской архиепископии и поставлением в архиепископы Антония, пользовавшегося у московских старообрядцев своего рода известностью, инок Павел несомненно рассчитывал исправить зло, причиненное иерархии неосторожным назначением Софрония в епископы для всей России, положить конец его бесчиниям и способствовать распространению белокриницкого священства среди российских старообрядцев. Оказалось напротив, что именно приезд Антония в Россию и предъявленные им права архиепископа вызвали Софрония на открытое сопротивление и Антонию и самой митрополии, – вообще на такие действия, которые послужили началом нескончаемых беспорядков и безобразий в австрийской иерархии, а самого Павла повергли в тяжкую скорбь, ускорили даже его смерть. Оказалось, что и сам Антоний, хотя много способствовал своею ревностию о Белокриницкой иерархии ее распространению в России, но своим характером, своими честолюбивыми стремлениями и упорством в самых грубых раскольнических мнениях внес в нее новые смуты и раздоры, которых однако самому Павлу не пришлось уже видеть.

Глава 13
Дело Спиридония Новозыбковского: его поставление в епископы и раскрытие его обмана.

Едва Антоний выехал из Белой-Криницы архиепископствовать у российских старообрядцев, как там, в митрополии, произошло новое, достойное раскола и его лжеименной иерархии, событие456, послужившее позором для нее и новым свидетельством, что в обличение и наказание раскольнической лжи Бог отнимал разум у разумных и премудрых раскола, которые употребили столько хитрости и обмана на беззаконное дело учреждения раскольнической иерархии.

В том же феврале 1853 года, несколько дней спустя по отъезде Антония457, явился в Белую-Криницу пожилой старообрядец, бывший уставщиком в одной из стародубских слобод, некий Семен Говядин, с сыном своим – Лаврентьем и еще одним лицом, сопровождавшим его в качестве депутата от стародубских и бессарабских старообрядцев. Они привезли и представили в митрополию скрепленное многими подписями прошение от новозыбковского и соседнего с ним старообрядческих обществ о поставлении Говядина им во священника, так как они крайне нуждаются в священстве.

Это были, как оказалось впоследствии, весьма подозрительные лица, какие нередко встречаются в расколе. Говядин действительно исполнял должность уставщика у новозыбковских поповцев; но по какому-то случаю, вероятно за отправление церковных служб у раскольников, взят был правительством и посажен в острог458. Здесь, чтобы спастись от тюрьмы и наказания, он изъявил готовность оставить раскол и присоединиться к церкви, во уверение чего дал собственноручную росписку. Его присоединили и выпустили на свободу. Разумеется, присоединение его было неискренно и, получив свободу, он помышлял, как бы при первой возможности снова перейти в раскол. Исполнит это на месте прежнего жительства он не находил удобным, так как не желал, чтобы там знали о его измене расколу: поэтому и с этой именно целию он ушел в Бессарабию, в известное раскольническое селение – Грубное. В здешних местах уже имелись тогда попы австрийского поставления: к одному из них явился Говядин, „исповедал ему свое преступление“ и просил принять снова в раскол „вторым чином“, как принимают приходящих от великороссийской церкви, – и „священник принял его, по проклятии ересей, под миропомазание“459. Не известно, имел ли он и прежде намерение искать в митрополии поставления в попы, или это намерение явилось у него теперь, когда он жил неподалеку от Белой-Криницы и видел попов белокриницкого поставления, привольно живущих среди раскольников, только вскоре же он задумал ехать в митрополию и добиться там поставления в попы для новозыбковских и прочих стародубских старообрядцев, еще не имевших австрийского священства, рассчитывая, что им не известно об его измене „древлеправославию“, и что во всяком случае они охотно примут своего бывшего уставщика, когда он явится с ставленной священнической грамотой от белокриницкого митрополита. Но он понимал, что достигнуть этого можно не иначе, как представив в митрополию прошение от самих старообрядческих обществ, новозыбковского и других, чтобы их бывший уставщик был поставлен им в священника. И вот Говядин приказывает сыну написать такое прошение на имя Кирилла; сын написал; сделали подложные подписи более видных новозыбковских и других старообрядцев; нашелся приятель, который не только согласился участвовать в этом обмане, но и ехать вместе с Говядиным и его сыном к митрополиту в качестве депутата от подписавших прошение.

Такого-то рода обманщики, истые дети раскола, явились в Белую-Криницу, – и многоумный инок Павел легко вдался в обман. Этому прежде всего способствовало, конечно, его собственное горячее желание насадить учрежденную им иерархию в столь знаменитом центре поповщинского раскола, каким было издавна Стародубье: просители искали именно того, что ему самому было так желательно. Правда, недавний опыт с Софронием, казалось, должен бы сделать его более осторожным и разборчивым относительно являющихся в митрополию искателей священных степеней; но на беду его в Белой-Кринице нашлись два лица, знавшие Говядина, когда он был уставщиком, и ничего не ведавшие об его аресте и письменном отречении от именуемого „древлеправославия“: это были стародубские выходцы, некий Василий Костюшкин и инокиня Деворра, – они засвидетельствовали, что Семен Говядин был действительно у них уставщиком. Этого было достаточно для Павла, столь хлопотавшего о распространении белокриницкого священства, особенно в России, в таких знаменитых центрах раскола, как Стародубье, и он нашел, что Говядина можно без всяких сомнений и новых справок поставить в попы для новозыбковских и прочих в Стародубье старообрядцев. Наказуемый свыше слепотою ума, он впадает потом в ошибку, еще более тяжкую. Семен Говядин был вдов и, согласно требованиям Стоглавого собора, Павел не находил возможным поставить его в мирские попы; но вместо того, чтобы по этой причине просто отказать ему в посвящении, он рассудил, что таким достойным лицом, как бывший уставщик стародубский, можно воспользоваться для вящшей славы и для вящшего распространения дорогой ему Белокриницкой иерархии, – что следует именно постричь его в монахи и поставить в епископы для Новозыбкова с прочими стародубскими слободами, и для Бессарабского края, дабы он неоскудно снабжал здешних старообрядцев священством. Явившееся у Павла желание поставить епископа для этих мест, обилующих старообрядцами, было так сильно, что он даже не стеснился при этом только-что изданным Уставом Владимирской архиепископии, которым предоставлено было именно Антонию право поставлять архиереев для всей России и заведывать ими. Для самого Семена Говядина это предложение ему архиерейского сана было, как надобно полагать, совершенной неожиданностью460; сознание учиняемого им обмана и воспоминание о бывшем отступничестве, как обстоятельстве, возбраняющем получение какой-либо священной степени, должны бы, казалось, тронуть теперь его совесть и заставить уклониться от неожиданно предлагаемого высокого сана. Но предложение было так заманчиво, обещало такие почести и выгоды, что он, нимало не стесняясь, согласился постричься в монахи и быть епископом. Как человек, довольно начитанный, он только подыскивал уже и тогда разные „святоподобия“, которыми мог бы потом оправдаться, что принял епископство, не стесняясь своим отступничеством461.

Итак решено было произвести Семена Говядина в епископы для Стародубья и Бессарабии. Из опасения ли пред австрийским правительством, в виду изданного им строгого воспрещения поставлять архиереев и священников за пределы Австрии и особенно в Россию, или по другим каким-либо соображениям, только все это дело было кончено с необыкновенной быстротой. 14-го февраля Семена Говядина постригли в монахи с именем Спиридония и, не подвергая исполнению обычного монашеского правила, немедленно назначили к производству в священные степени. Пред этим, разумеется, он должен был исповедаться у назначенного ему духовника: ни о своем бывшем отступлении от старообрядчества, ни тем паче о подлоге прошения, он, конечно, не сказал духовнику, и этот последний представил вполне удовлетворительное о нем свидетельство, как о лице, достойном священного сана462. И в течение трех следовавших по пострижении дней его произвели во все священные степени: 15-го – в диаконы, 16-го – „во пресвитеры“, а 17-го поставили и во епископа Новозыбкову463. Около недели еще прожил новопоставленный епископ в митрополии, приучаясь вероятно к отправлению архиерейских служений и пользуясь наставлениями Павла относительно предстоящего ему ведения епархиальных дел. Наконец, 23 числа, его отпустили в епархию „с надлежащим напутствованием“, наградив архиерейскими облачениями, даже „в честном сопровождении депутата – инока Алимпия, на своем монастырском коне и с послужащим“.

Таким образом проделка Спиридония повидимому удалась, и даже лучше, чем он надеялся, – Павел со всеми его советниками весьма легко вдался в обман. Между тем, чего Спиридоний никак не ожидал, грубенские старообрядцы прознали, что бывший изменник „древлеправославию“, принятый их попом от „никониянской“ ереси чрез миропомазание, уехал в митрополию искать поставления в священные степени, составив подложное прошение о том в доме их дьяка, чрез которого быть может все это и открылось. Чтобы воспрепятствовать такому беззаконному делу они снарядили и отправили в Белую-Криницу нарочитых послов, которым поручили – раскрыть в митрополии преступные замыслы Говядина, – но отправили слишком поздно: послы встретили Спиридония с его спутниками уже на обратном пути его из Белой-Криницы. Вот что говорится об этом в следственном деле Спиридония: „В тот же самый день 23 февраля, едва они (Спиридоний с спутниками) отъехали одну почту, вдруг встревают их нарочные погонщики, посланные от тех мест, в котором краю Спиридоний, бывший Семен, с сыном своим укрывался, заметившие за ними таковой умысел, для обличения Спиридония в вышереченном его преступлении и засвидетельствовать даже по долгу присяги (?), что привезено не их письменное прошение, но оное в некоем доме, где Спиридоний вкупе с сыном временно находился, написано подложно рукою тем самым сыном его родным Лаврентием“. Встретив так неожиданно Спиридония с его спутниками, грубенские посланники остановили их, объявили им, зачем едут в Белую-Криницу, и потребовали, чтобы вместе с ними все поехали туда обратно. Для Спиридония эта встреча была, разумеется, весьма неприятна; однакоже он, как опытный проходимец, видавший и тюрьму, не слишком смутился, – ответил, что его дело известно митрополиту и велел ехать дальше. Но и посланные не хотели его оставить, – поехали вслед за ним. Дело было уже к вечеру; в ближайшем месте нужно было остановиться на ночлег: здесь и остановились все на время. Что происходило между ними и, особенно, какое участие во всем происходившем здесь принимал инок Алимпий – почетный провожатый Спиридония, остается, к сожалению, не известным. А пресловутый инок Алимпий, и по значению своему в митрополии и по характеру, не мог оставаться спокойным и безучастным зрителем такого редкостного события, как раскрытие Спиридониева отступничества, подлогов и обманного принятия священных санов. Известно, что в таких случаях отец Алимпий, особенно если был нетрезв (что случалось с ним весьма нередко) отличался необузданной дерзостью и буйством: надобно полагать, что и здесь, на этом ночлеге, происходили у него с Спиридонием, или с послами, – смотря по тому, чью держал он сторону, – бурные сцены, и потому-то, вероятно, в изложении Спиридониева дела инок Павел ни единым словом не упоминает об участии в нем своего товарища и сотрудника – инока Алимпия464. Он говорит только, что утром „на другой день“, вероятно тайком даже от такого стража, как Алимпий, владыка Спиридоний уехал „по своему тракту“, заграницу, вместе с сыном Лаврентием, „оставив и своего депутата“. Куда направил стопы инок Алимпий, этого Павел не сообщает, а говорит только о послах, что они, „видя свой неуспех, прибыли в митрополию и доказательно засвидетельствовали о всем подробно“.

Можно представить, какое впечатление произвел этот „подробный“ рассказ в митрополии и особенно на инока Павла, который лучше всех других понимал, сколько позора для новоучрежденной митрополии должно причинить постыдное дело „епископа Спиридония“. Он видел настоятельную надобность принять скорейшие меры к исправлению зла, – и вот немедленно, „тот час же, – как сказано в судебном акте, – митрополия, со строжайшим предписанием, отправила вслед убежавших нарочито посланных, да где только достигнут Спиридония, объявив ему запрещение, и в той час арестовать его духовно, то-есть отобрать от него все данное напутствование, и омофор и прочее, впредь до обстоятельного исследования; а для личного объяснения дабы он немедленно возвратился опять в митрополию“. Где именно посланные „настигли“ Спиридония и как были им приняты, из дела не видно; говорится только, что поручение они „исполнили“, т. е. объявили Спиридонию „запрещение и духовный арест“, с предложением возвратиться в митрополию. Ни запрещению, ни „аресту“ Спиридоний не подчинился и ехать в митрополию отказался. Напротив, он остался в Бессарабии, выдавая себя за действительного епископа и употребляя полученные в митрополии омофор и прочие архиерейские принадлежности, которые тщетно пытались арестовать“ у него митрополичьи послы. Однако местные старообрядческие общества смотрели на Спиридония, как на самозванца, незаконно восхитившего епископский сан, и его притязания на архиерейство произвели в этих обществах даже волнения, от них снаряжено было новое посольство в митрополию с требованием – объявить Спиридония неимеющим епископского сана465. При таком отношении к нем у старообрядцев положение Спиридония сделалось очень затруднительным и, спустя несколько месяцев по отъезде из Белой-Криницы, он решился сам, по доброй воле, явиться туда, в надежде защитить себя от предъявленных против него обвинений и добиться признания в епископском сане, чтобы никто уже из старообрядцев не имел права сомневаться в его архиерейском достоинстве466.

Приезду Спиридония в митрополии были рады, ибо очень желали покончить неприятное дело об нем без особой огласки, так сказать, келейным образом, – даже готовы были оказать ему всякое снисхождение, лишь бы он остался на жительство в Белокриницком монастыре. Павел, очевидно, сознавал, что и сам отчасти виноват в этом деле, так неосмотрительно и поспешно поддавшись обману. С Спиридонием, действительно, поступили весьма снисходительно: после „выговора“, ему было объявлено „лично от верховного святителя запрещение от всякого священнодействия“ и затем он определен в число белокриницкого монастырского братства, при чем еще оказали ему особое почтение, дозволили стоять выше всех иноков и схимников.

Итак, позорное для новой старообрядческой иерархии дело Спиридония постарались в митрополии уладить мирным образом, оказав снисхождение виновному и даже некоторый почет. Но сам Спиридоний остался недоволен таким келейным решением его дела, – находил это решение и не снисходительным и не справедливым. Он явился в митрополию совсем не за тем, чтобы остаться там на жительство в звании простого инока, хотя бы и первым между иноками, а рассчитывал оправдаться в своих винах в сохранить за собою епископское звание и епископскую власть. В этих расчетах он настоятельно потребовал, чтобы произвели над ним суд по форме, на основании церковных канонов, – „неотступно стужал святителям – сделать ему законное решение“. Тогда было приступлено к соборному рассмотрению его дела уже со всею строгостию, какой он не ожидал.

Глава 14
Дело Спиридония: суд над ним; объявление судебного приговора.– Последняя судьба Спиридония.

Рассмотрение дела о Спиридонии происходило на двух „собраниях святительского суда“, 17 и 27 июля, под председательством Кирилла. На них присутствовали: наместник Онуфрий, архимандрит Аркадий, два священноинока Савва и Илия, два приходские священника – соколинский Сисой и климоуцкий Семен, незадолго перед тем произведенный в этот сан на место умершего Захарии467, два иеродиакона – Иосиф и Пафнутий, за три месяца перед тем рукоположенный из молодых иноков, тот самый Пафнутий Овчинников, который впоследствии, сделавшись епископом коломенским, занял очень видное положение в старообрядчестве и получил большую известность в истории австрийского священства468; из лиц не „священных“ присутствовали на суде только казначей инок Дорофей и сам „депутат“ инок Павел469. Он подробно описал происходившие на „собрании“ допросы Спиридония и его ответы, хотя, по всей вероятности, не совершенно так, как они происходили в действительности.

По описанию Павла вопросы предлагал Спиридонию сам Кирилл, руководимый, конечно, и предварительно наставленный Павлом. Сначала было потребовано, чтобы Спиридоний „по чистой совести“ ответил на вопрос: „какими дверми взошел в священный причет после своего преступления, сиречь с чистым ли откровением и раскаянием по образу святого Апостола Петра, или праведно запрещен, яко нераскаянный, по примеру аки праотец Адам?“ Под „преступлением“, на которое здесь указывали Спиридонию, разумелось собственно его отречение от старообрядчества с подпискою – принять православие, о чем он умолчал на исповеди пред поставлением в священные степени. Прежде, когда его обвиняли в этом по возвращении его в Белую-Криницу, он говорил в оправдание, что не считал нужным упоминать на исповеди о грехе, в котором разрешен уже священником, снова принявшим его в старообрядчество по второму чину. Имея это в виду, и теперь он ответил на данный ему вопрос, свидетельствуясь совестью, что „точно взошел теми двери и, что по образу святого Апостола Петра, а не признает себе примера по праотцу Адаму“. Ответ этот привел всех присутствовавших в негодование, – „все единогласно засвидетельствовали, что у сего человека уже совесть потеряна“. Следующий вопрос, предложенный Спиридонию, был о другом его преступлении, – именно о подложном прошении слободских старообрядцев, которое он привез в митрополию и представил для получения священного сана. По возвращении в Белую-Криницу он, очевидно, говорил в свое оправдание, что вовсе не участвовал в составлении этой просьбы, что ее привез из слободы тот самый депутат, который сопровождал его и в митрополию, что, значит, в оказавшемся подлоге он совсем не виноват. Теперь от него и потребовали: „скажи истину, стоя пред Богом, как на страшном суде,– точно ли тогда ты не знал и теперь не знаешь, где ваше ложное прошение написано было, которое ты вкупе с депутатом вашим и с сыном своим нам представил, а наипаче объяви именно где ты первоначально оное получил“. Спиридоний ответил: „Ей истинно говорю, как пред Богом, что прошение оное депутат один привез из отечества от ваших обществ и вручил мне оное на первом самом свидания со мною, будучи в праздник моих имянин, во время обеда, при сыне моем Лаврентии и жене его; а что доносители объявили, якобы оное прошение не из отечества привезено, но от нас самих написано подложно, того вовсе я ничего не знаю“. Утверждая так решительно, что не только не участвовал в составлении прошения, но и ничего об нем не знает, Спиридоний не подозревал одного обстоятельства, которым вполне обличалась его ложь. В Белую-Криницу, вслед за отцом, прибыл и сын Спиридония Лаврентий с женою. Здесь следили за ним и успели перехватить некоторые его письма: по сличении их с прошением оказалось, что это последнее писано тем же почерком, как и письма. Уличенный этим, Лаврентий сознался, что сам написал прошение, а не из отечества привезено, и что когда прошение сие написано было, тогда он прочитал оное лично отцу своему Спиридонию, бывшему тогда Симеону, ибо вси они жили вкупе, в одной хате, у грубенского дьяка“. И вот, когда Спиридоний снова теперь и так решительно отвергал свое участие в составлении прошения, ему было объявлено, что сын уже признался во всем и рассказал, как дело происходило. Спиридоний однако утверждал и теперь, что все случилось без его ведома. Впоследствии он, жаловался на судей, зачем „так нечаянно подвели его как под обух“, и говорили, что если бы ему известно было о признании сына, то он ответил бы иначе на предложенный ему вопрос. „Это какой совести есть человек!“ замечает по сему случаю Павел в изложении допроса.

Когда таким образом Спиридоний уличен был и в отступлении от старообрядчества и в подлоге, ему предложен был новый вопрос: „Теперь на каких правилах основываешися, хощешь получить священнодействие себе? Вот книга Кормчая, – покажи нам имянно“. Оказалось, что Спиридоний действительно не даром требовал себе формального суда: у него были уже подысканы разные свидетельства и святоподобия, которыми он надеялся доказать, что его временное отступление от старообрядчества но должно служить препятствием к сохранению за ним архиерейского звания (участие в подлоге для получения священного сана, как мы видели, он отрицал). Приводим ответь его вполне, как он изложен Павлом:

Вы сами о сем (т. е. о правилах, какие требовалось указать) больше знаете; однако и я, несколько читая книги, приметил. А имянно: 1) в книге Кормчей гл. 56. л. 594, у святого Мефодия патриарха, где между прочим написано сице: „аще приидет пострищися, и сокращенно прощение даждь, образа ради, зане хощет даже до смерти трудитися“. Наипаче же по святому Дионисию пострижение, яко крещение, очищение жизни (Номоканон иноческий л. 335). 2) И паки в Кормчей, во гл. 29, л. 264, Великий Афанасий пишет: „аще бедою к нуждою преступивша и не имевша господства никакого от нечестивых, таковых и помилования сподобити, и аще будут достойни, дати им место внити в причет, паче же аще с покаянием отвещаша“ и проч. Яснее гласит освященных у Матфея Правильника (1 сост. гл. 1, л. 6). 3) В житии святого Никиты Мидийского, 3 апреля, явствует, что мнози от священных, в числе коих и святой Никита, ради избежания от тюремного содержания, все подписались к ереси иконоборной; но потом, покаявшись, но изринуты из священства. 4) Павел патриарх Цареградский трижды на иконоборство подписывался, а когда раскаялся и прибегнул к православным, то убо принять с титлою патриарха (25 февр. Четь-Минея). 5) Иоанн Маркионов, патриарх Иерусалимский, из православных был отступник, потом принял в ереси хиротонию, и обратившись с покаянием принят в том же его сане (Дек. 5, Четь-Минея). 6) Соловецкого монастыря челобитчик архимандрит Никанор, в Москве царем представленный патриархам на собор, ово от увещания, паче же от страха, покорился воли их и клобук их на главу свою возложил; обаче сей Никанор, егда смиренное прощение отцом киновий принес, и паки с любовию прияся („Челобитная соловецких иноков о вере“).

Ответ Спиридония показывает, что он был именно человек довольно начитанный, конечно, в старообрядческом смысле, и находчивый. Достойна внимания особенно его чисто раскольническая ссылка на пример соловецкого архимандрита Никанора, заимствованная из „Истории об отцех и страдальцех соловецких“. Вообще, приведенными свидетельствами и святоподобиями Спиридоний подтвердил, что вынужденное отступление от старообрядчества но лишало его права на получение и сохранение священного сана. Правда, затем оставалась вина в том, что на духу он умолчал о своем отступлении. Указанные им свидетельства в святоподобия не оправдывали его в этой вине; но он полагал (и заявлял об этом), что так как уже каялся в этой вине пред священником, снова принявшим его в старообрядчество, и прощен, то не имел надобности другой раз говорить об ней на исповеди и просить разрешения.

На судей Спиридония эта его самозащита произвела впечатление, – они, повидимому, не ожидали услышать от него стольких ссылок на свидетельства и святоподобия в подкрепление его притязаний на сохранение за ним архиерейского сана. А наместник Онуфрий, слыша его ссылку на пример Никиты Мидийского, припомнил теперь, что на этот пример он указывал еще до поставления в епископы и что значит тогда еще готовился к предстоявшей ему самозащите. После заседания Онуфрий не преминул сообщить иноку Павлу об этом обстоятельстве, как об улике против Спиридония; теперь же, на заседаний, было сделано только общее замечание, что все приведенное Спиридонием в свою защиту, не может служить ему оправданием. По словам Павла, присутствующие кратким словом, тогда возразили (т. е. надобно полагать, возразил сам Павел), яко из выше приведенных свидетельств на поступок Спиридониев ни единого примера нет к оправданию его, понеже никто из вышепрописанных лиц, приступая к православной стороне, не дерзал обманом восхитить Духа Святого благодать и от обличителей убегать, якоже дерзнул Спиридоний“. Потом уже, по „справке“, было объявлено Спиридонию, что на пострижение в иночество, как на очищение всей жизни, по подобию крещения, он напрасно ссылался, ибо „иноческое пострижение хотя может подать всем грехам прощение, но обаче если будут грехи, возбраняющие от священства, обнаружены миру публично, тогда уже и пострижение покрыть не может: ибо, по Номоканону, священное, рече, неблазненно есть“. При этом было указано на особенную „блазненность“ Спиридониева поступка „по нынешним обстоятельствам“, т. е. в виду того, что иерархия только что учреждена, только что начинает действовать, и такие соблазнительные явления в ней, как поступок Спиридония, позорят ее и подрывают доверие к ней. Было также поставлено на вид Спиридонию, что „лукавство во умолчании преступления“, обман и упорство в нем, все это „учинено им уже после пострижения в иночество“, и следовательно оправдываться пострижением он не может. Преступления его подведены были под следующие правила: умолчание на исповеди о бывшем преступлении под 3-е правило первого вселенского собора, по которому никтоже, аще в самой хиротонии умолчав свое преступление и обличен после быв, может оставаться в сану своем“, а представление подложного прошения– под 2-е правило Сардикийского собора, подвергающее „вечному отлучению от святого причащения“.

Но так как свое участие в составлении подложного прошения Спиридоний упорно отрицал, то найдено было нужным для уличения его дать ему очную ставку с сыном, и для этого составлено было новое „соборное заседание“ 17 июля. Здесь Лаврентия повторил свое признание, что прошение составлено им при участии лица, явившегося потом в качестве депутата от слобод, в хате грубенского дьяка, где находился и его отец Спиридоний же и тут но оставил своего запирательства. Но находя возможным прямо отвергнуть показание сына, он объявил: „хотя и правда, что прошение писано в хате, где и он был, но он не ведал того деда, ибо хмельный тогда спал“. Это была, очевидно, крайне наглая, чисто мошенническая уловка со стороны Спиридония, и ему заметили, что на первом собрании он сам напротив „с клятвою“ показал, будто прошение привезено и представлено ему во вредя обеда в день именин. Спиридоний и этим не смутился, но „яко бессовестный клятвопреступник“ отказался от прежних своих слов, придал им совсем другое значение, – объявил именно, что тогда, он говорил не о прошении, а „о письме от сродников“, которое было подано ему за обедом. Возмущенные такою наглостью Спиридония, „присутствующие“ заметили ему, что не для чего было ему говорить о каком-то письме, когда его спрашивали и „дело предстояло“ совсем не о письме, а о подложном прошении. „Но Спиридоний молча, обаче закоснев, нераскаян остался“. Предвидя однако ожидающую его участь, он просил, чтобы по крайней мере были оставлены за ним некоторые „священные привилегии“. После всего этого Павлом составлено было „соборное решительное определение“ о Спиридонии следующего содержания:

„За невозможностию прибыть к нам других отдаленных, за границею сущих, епископов наших, овых с одной стороны ради гонительного обстояния и пограничного запрещения, а овых с другой стороны ради сопротивности времени военных ныне смятений, мы нижеподписавшиеся, елико есмы во всей своей тишайшей области, будучи местным собором, исследовав все дело происшествия о запрещенном новозыбковском епископе Спиридонии и опасное испытание учинивше, соображась с силою священных правил... елико благодать Святого Духа нас собра, все единогласно обретохом его, Спиридония, ныне повинна осуждению, весьма ко священству непростительному

„1) Яко не только умолчал при вступлении в священный сан за явное отступление свое от православные веры и за своеручную на то подписку, данную еретикам, за что по 9-му правилу первого вселенского собора лишается своего святительства, но с лихвою достоин осуждения, понеже убо и по обличении нарочными вслед за них присланными погонщиками но восхотел, мало отъехавши, с пути обратиться в митрополию с раскаянием, но аки некий неправедный хищник, восхитя таковый себе великий сан, ускорил уехать в другие пределы, где преследован был и арестован.

„2) А даже и по возвращении в митрополию, на соборном суждении, оказал свою гнусную нераскаянность, как такой человек, у которого вся потеряна совесть, но и во лжеклятве, а даже и в клятвопреступлении обнаружился в личной ставке, за что по 25-му апостольскому правилу и по 21-му шестого вселенского собора не только лишается своего сана, но за нераскаянность чужд и всякие малейшие почести.

„3) За подложное же прошение, и яко умышлением и хитростию, дабы священный сан себе достать, навлек в народе молву и смятение, что дважды с доносами от общества в митрополию нарочные приезжали, дабы он не был епископ, и тем подвергнул себя страшному прещению по 2-му пр. Сардикийского собора, яко не только сану лишения, но и на целый век от святых тайн отлучение.

„А потому ныне праведно реченному Спиридонию износится от нас всесоборне: анексиос, да яко недостойный лишается навсегда священнодейства, сиречь извергаем его из архиерейского сана со омофорами и епитрахилями и прочими священными облачениями до конца, да не ктому может когда архиерей нарицатися, но простым иноком Спиридоний. И снисхождения на его просьбу о дозволении ему некоторых священных привилегий, т. е. ни поручей, ни епитрахили, ниже честного со священным причтом равного седалища, за его вышепрописанную гнусную нераскаянность допустить невозможно; но только не отлучаем его от святого причащения, да будет ему сие по чину иноческому во все время жития его. Сия вся совершихом без всякого лицеприятия и дело заключихом, с тем обаче, дабы о сем происшествии и прочих заграничных, зависимых от нашей митрополии, архиепископов, с приложением с решения сего дела точных копий, уведомить“.

„Определение“ это было собственноручно подписано всеми присутствовавшими на судебных заседаниях лицами, и 7 августа Спиридоний приглашен был для выслушания его „в собор“. Здесь Спиридоний сделал еще попытку оправдаться. Когда читали, какому наказанию подлежит он за умолчание на духу о бывшем его отступлении от старообрядчества, он возразил, что сделал это не намеренно, не с умыслом, а по забвению, тогда как прежде говорил, что не забыл, а не считал нужным упоминать на исповеди о грехе, в котором уже каялся ранее и получил прощение470. Потому же, выслушав весь приговор и чувствуя себя „безответным“, начал просить, чтобы за ним было оставлено по крайней мере право благословлять трапезу, согласно 103 правилу в Номоканоне. Судьи соглашались, что в этом правиле Номоканона есть основание для просьбы Спиридония, но не нашли удобным исполнить ее по „нынешним обстоятельствам“, именно вспомнили, что когда в 1848 году священноинок Иоасаф, по его желанию, лишен был сана471 и при этом, на основании Номоканона, ему дозволено было благословлять трапезу, то произошли смуты, разногласные мнения и междоусобные споры“ в на роде, который недоумевал, „видя его творяща благословение, а не священнодействующа“, так что митрополит, в устранение этих смут, вынужден был „оное дозволение отменить“, чего желал в сам Иоасаф. Имея в виду этот пример, нашли неудобным и Спиридонию дать просимое им дозволение – благословлять трапезу. „Сверх же того, все соборные отцы (повествует Павел) в особенности Спиридонию сего не соизволяли за противосовестные его в своих словах запирательства и гнусную его нераскаянность, как и святые отцы 6-го собора 21-м правилом благословляют изверженным из сана некоторую почесть оставлять токмо таким, которые по согрешении, за что извержены, приходят в раскаяние с чистою совестию, а нераскаянным, каков оказался и Спиридоний, никакового уважения несть“. При этом снова были кратко повторены „противосовестные“ его поступки, и между прочим в доказательство их преднамеренности было указано, что „егда еще он первоначально прибыл в митрополию и до времени хиротонисания пришел к нему в келию митрополии наместник епископ Онуфрий, он уже в готовности имел раскрыто в Минеи житие святого Никиты Индийского (на которое потом ссылался), – в тот час, акибы внезапно напал на сию статью, и прочитывая с удивлением повторял епископу об отступлении святого Никиты,– и епископ не понимал тогда его цели“. Итак „соборные отцы Спиридонию конечно во всем отказали“ и постановление суда во всей его силе было объявлено Спиридонию, а „происшествие сие, кратким содержанием, в книгу происходящих по митрополии дел (соборные отцы) записать повелели, что и записано (прибавляет Павел) сего же числа под № 133-м“472.

Итак суд над Спиридонием совершился, – и суд строгий, в котором, и особенно в отзывах о Спиридонии, заметно обнаружилось, как оскорблен и огорчен был Павел его преступным делом, позорившим новоучрежденную иерархию в грозившим принести ей не малый вред. Спиридоний вынужден был подчиняться произнесенному над ним приговору; но все-таки свое дело он считал неокончательно потерянным, удобопоправимым, – все еще не оставлял надежды удержать за собою звание епископа. В этих между прочим расчетах он просил выдать ему „с решения копию“, что и было исполнено473.

Оставаться в митрополии, иноком Белокриницкого монастыря, Спиридоний находил для себя неудобным после всего случившегося: он просил, чтобы ему дозволено было удалиться на жительство в Молдавию, в Мануиловский монастырь, или скит, „где обрящет себе место поспокойнее“. Это ему дозволили, – и „абие с миром отправлен“474. Поселившись в Мануиловском монастыре, Спиридоний начал делать там разные бесчиния и, нимало не стесняясь извержением, выдавал себя за епископа, – воздвигал руку на благословение, а некоему Пахомию разрешил даже ехать в Россию „поповать“, и тот, перебежав через границу, совершал священнические действия в Хотине, Трубном и других местах. Мало того, – он бродил по корчмам и пьянствовал, при чем „безсрамно воздвизал руки на благословение“ и говорил некоторым, что если бы имел Чиновник, то рукоположил бы их в попы для России475. А потом, спустя всего четыре месяца по отъезде из митрополии, именно 2 декабря того же 1853 года, написал и из Ясс отправил на имя Кирилла письмо, под которым подписался: „находящийся в запрещении епископ“. Здесь, в этом письме, он приводил опять „святоподобные примеры“ и на основании этих примеров просил „принять его дело в рассуждение и разрешить его от запрещения, благословить и повелеть ему священнодействовать в Молдавском княжестве повсеместно у единоверных христиан“. „Ибо многие наши христиане, писал он, меня приглашают и усердно желают, дабы я был у них, в Молдавии, „действующим епископом“. Не довольствуясь этим, он просил „родного сына его Лаврентия Семенова хиротонисать во священника и благословить его священнодействовать в России по примеру прочих“. Очевидно, пример этих „прочих“ поощрял разных искателей наживы, изобилующих в расколе, добиваться получения в Белокриницкой митрополии поставления в попы для России. Изложив свои просьбы, Спиридоний прибавлял, что исполнением их будут оказаны ему не только „защита и покровительство в крайне бедственном его положении“, но и „законное архипастырское удовлетворение“, т. е. прямо давал знать, что состоявшийся над ним строгий суд признает незаконным476.

Наглость этого прошения, в котором изверженный епископ называет себя только находящимся в запрещении и изъявляет притязание быть действительным епископом у молдавских старообрядцев, вызвала крайнее негодование у белокриницких властей. Быть может, Павел смутно понимал еще, что такое открытое презрение к белокриницкому митрополичьему и соборному суду, по-видимому столь законно обставленному, вызвано в Спиридонии присущим большинству старообрядцев смутным сознанием незаконности, фальшивости самой иерархии Белокриницкой с ее митрополиею и с ее притязаниями на власть и суд в Христовой церкви, и что такое пренебрежительное отношение к ее власти и суду, какое оказал Спиридоний, будет потом обычным явлением в старообрядчестве, принявшем австрийскую иерархию477. Как бы то ни было, но Павел нашел нужным по поводу Спиридониева письма издать от имени Кирилла „дополнение к извержению Спиридония“, с еще более строгим решением его участи и в выражениях весьма резких478. В нем говорилось:

„Он, изверженный Спиридоний, дерзнул именовать себя и подписываться епископом, якобы токмо в запрещении, и столь бессовестно просить разрешить его от запрещения, и повелеть священнодействовать в Молдавском княжестве повсеместно, якобы его желают многие наши христиане и усердно его приглашают, дабы он был у них в Молдавии действующим епископом, а сына его Лаврентия дабы поставить священником на Россию. Сие до зела нас удивило. А еще не менее сего удивительнее, представляет в основание своей такой неосновательности – удостоить его первой степени по примеру, как и Христос. Спаситель Апостолу Петру, а не лишить его сана (уже лишенного) по примеру, как и св. Павел, патриарх Цареградский, трижды подписавшийся на иконоборство своеручно, но егда покаялся, принят бысть церковию в том же сану с титлою патриарха. О, потерянной совести! О, бесчувственного человека и заблудившегося до конца!“

Далее, после указаний, как несправедливо и дерзко Спиридоний применял к себе оба приведенные им примера, говорилось, что после состоявшегося извержения возвратить ему епископский сан „Отнюдь невозможно“:

„Ибо елико не возможно человечеству исплюнутое гнилое излишество и попранное ногами и уничтоженное опять приимати в уста, толико от нашего священного собора не возможно тому изверженному лицу паки свое достоинство возвратити, даже хотя бы и неправедно собор осудил его на извержение“.

Любопытно, что как бы в устранение новых притязаний со стороны Спиридония, найдено было нужным рассмотреть даже не приведенные в его письме основания, которые он мог бы представить (а может быть и представлял в разговорах в подтверждение неправильности, или незаконности состоявшегося над ним суда, и во-первых известное правило, что епископа должны судить не менее 12 епископов:

„Да не претыкается (Спиридоний) тем, яко не бяше 12 епископов на его извержении. Когда у нас нет толикого числа епископов на всем нашем известии, то что из сего Спиридоний хощет? Разве без суда и без должной духовной казни у нас будут во епископах царствовать все беззакония? О, крайнего безумия479 Да вонмет бесчувственный сию самую вину от 3-й книги Арменополя у Луки патриарха под 5-м знамением, от какой причины на сей предмет составилось правило, яко суд 12 епископов извергает епископа. Некогда Кипрский архиепископ извергнул своего епископа, подвел по его выбору только 11 епископов, а не при всем соборе Кипрские церкви, где было большее число епископов, которые в том вовсе не участвовали: а потому и положено на оное извержение патриаршим собором замечание, яко не твердо быти извержение, сиречь требовалось повторение. Нынешний же изверженный Спиридоний не ищет от большего собора праведного пересуждения, но просить только запрещению разрешения, якобы еще и судим и извержен не был „О, крайнего бесчувствия!“

„Впрочем, если бы он поистине восчувствовал, что наш соборный суд произнесен на него неправедно, по одним пристрастным изобличениям (чего Боже нас сохрани!), то по некоим правилам простительно бы ему было еще нас утруждать о выдаче ему копии с решения для апелляции480 и потом смиренно просить прочих заграничных архиереев, дабы на наибольший собор собрались вновь преследовать все его дело и обревизовать суд митрополита. Хотя это изверженному чинить есть дерзостно, якоже в Номоканоне на л. 63 явствует,– допускается только запрещенному, а не изверженному, и Карфагенский собор (в пр. 2 спреди) отказал Римскому папе пересуживать дело собором изверженных лиц, обаче мы тому быти и по извержения Спиридонию не возбранили бы, поскольку твердо надеемся, яко суд наш достойно и праведно на него нанесен и все известные (?) нам заграничные о Христе братия, боголюбивые архиереи по чистой совести снидутся во едину волю с нами...“.

Далее доказывается, что „реченный Спиридоний отрезает все к нему снисхождении и уже никуда никакой еще подавать апелляции не достоин. Словом, как мертвому до скончания века не заставать, так я его, изверженного Спиридона, епископским, ниже каким малым причетническим именем отнюдь никому не называть, кроме как только, согласно со борному решению, иноком простым”.

После сделанных потом упоминаний о бесчиниях, какие дозволял себе Спиридоний, живя в Мануиловском монастыре, в „дополнении“ к прежнему суду о нем постановлено:

„Потребовать, чтобы он прибыл в митрополию на лицо, да по силе 65-го правила Карфагенского собора, если он не чувствует на себе соборного извержения, то подтвердить ему (оное) чувствительнее, то-есть за его безстудство остричь ему главу кругом, да не кичится впредь, яко еще не расстрижен, но и прерасстрижен, и потом послать его паки на покаяние в пустынный Предотечев (Тисский) монастырь под строгий надзор его преподобию священноигумену Иоасафу, а притом сообщить (т. е. Иоасафу) и копию с решения, с таким подтверждением, дабы он никуда ни на какие посылки и труды из монастыря выпускаем никогда не был, но под присмотром“.

В некоторое утешение Спиридонию дозволялось ему только принять схиму и именоваться схимником.

Это дополнительное решение по делу Спиридония состоялось и подписано Кириллом 4 января 1854 года. Дошло ли оно до Спиридония и как им принято, остается неизвестным. Судя по тому, каким он показал себя в изложенном деле, явившись истым порождением раскола, надобно полагать, что и к этому суровому решению лже-иерархического белокриницкого суда он отнесся бы с полным пренебрежением и еще не мало причинил бы позора новоучрежденной иерархии, равно как скорби ее учредителю, если бы внезапно последовавшая смерть не пресекла его дальнейшей деятельности: он умер спустя всего неделю после того, как состоялось „дополнение к его извержению“, – именно 12 числа того же января481.

Так кончилось это прискорбное и позорное для Белокриницкой иерархии дело, причинившее Павлу великие огорчения, ибо он не мог не видеть в нем столь скоро наступившего проявления фальшивости и непрочности того дела, которое считал великим подвигом своей жизни, на которое употребил столько труда, лукавства, лжи и обмана, сознательно допущенных якобы во славу и на пользу древлеправославной церкви. Скорбь, причиненная ему делом Спиридония, была тем чувствительнее, что тогда же началось другое, еще более опасное для иерархии и действительно в конец ее опозорившее всякими нестроениями и раздорами, дело Софрония, по характеру своему много похожее на Спиридониево.

Но прежде нежели будем излагать Софрониевы деяния и порожденные ими беспорядки и раздоры в Белокриницкой иерархии, нужно сказать о некоторых других событиях за время от приезда Антония в митрополию.