Субботин. Белая КРиница 14

Глава 18
Приезд Антония в Москву и первоначальная его деятельность в России.– Сношения с Софронием.

Выехав из Белой-Криницы 4-го февраля 1853 года и вступив благополучно в пределы Российского государства, новопоставленный Владимирский архиепископ Антоний направил путь не в епархиальный свой город, где не было и старообрядцев австрийского согласия, а прямо в Москву, где Рогожское кладбище, издавна служившее средоточием поповщинского раскола, становилось центральным для России местом и австрийской поповщины, так как попечители его и почетные прихожане из именитого московского купечества, вместе с конторщиком Дмитрием Корнеевым, с самого начатия дела об иерархии находились в сношениях с Белой Криницей. В Москву Антоний приехал на сырной неделе и, явившись на Рогожское кладбище, предъявил конторщику и попечителям свои документы, удостоверявшие действительное производство его в сан Владимирского архиепископа и назначение – управлять всеми церковно-иерархическими делами у российских старообрядцев, приемлющих австрийскую иерархию, т. е. представил свою ставленную грамоту, Устав Владимирской архиепископии и другие документы. Надобно полагать, что инок Павел снабдил Антония и рекомендательными письмами к своим знакомым из влиятельных прихожан Кладбища. Так как Софроний успел уже возбудить против себя большое недовольство среди старообрядцев, и особенно московских, имевших притязания на руководство и управлений делами раскола, то нового, присланного из митрополии архиерея, притом произведенного в сан архиепископа, которому, должен быть подчинен и Софроний, в Москве приняли благосклонно527. Правда, прошлое Антония, его долговременное пребывание в федосеевском беспоповщинском расколе, его деяния на Преображенском Кладбище, о которых ходили среди старообрядцев слухи даже с прикрасами, должны были внушать некоторое сомнение относительно достоинств присланного из Белой-Криницы нового архиерея; но, с другой стороны, то самое, что столь ревностный федосеевец, каким был Антоний, признал правильной новоучрожденную старообрядческую иерархию, явился ее служителем и распространителем, многих сторонников этой иерархии могло даже особенно расположить в его пользу. Действительно, среди старообрядцев оказалось не мало таких, которые до крайности удивлены были появлением в архиерейских облачениях перекрещенного в Хапиловском пруде Андрея Ларивонова Шутова и отнеслись к нему враждебно и презрительно528; но другие не смущались прошлым Антония, и скоро нашел он сторонников и покровителей даже среди влиятельных прихожан Рогожского Кладбища, – одним из первых в том числе был довольно известный тогда московский купец Ф. Я. Свешников, у которого впоследствии Антоний имел надежный приют. Безпоповцы же московские, узнав о переходе Антония в поповщину и о появлении его в Москве под именем архиепископа Владимирского, отнеслись к нему с полным презрением и прервали всякие с ним сношения. Вообще, надежды Павла на то, что Антоний будет обращать беспоповцев в последователей австрийской иерархии, оказались тщетными, равно как напрасны были опасения, что беспоповцы явятся врагами и преследователями Антония529. Опасность грозила ему не от беспоповцев, а совсем с других сторон.

Антоний приехал в Москву в трудное для раскола время, когда император Николай Павлович предпринимал против него решительные меры и шла уже речь об открытии Единоверия в самых средоточиях беспоповщинского и поповщинского раскола, на Преображенском и Рогожском Кладбищах. Понятно, что правительством было обращено особое внимание на прибывшего из-за границы нового раскольнического архиерея, как только получились о нем известия, и вскоре же последовало распоряжение о принятии надлежащих мер к его задержанию. У раскольников имелись надежные, испытанные средства ослабить силу этого распоряжения и оградить Антония от бдительного надзора полицейских властей, и средства эти были щедро употребляемы; но тем не менее пребывание Антония в Москве грозило ему большими опасностями, так что, проживши здесь со всеми предосторожностями великий пост и неделю Пасхи, он уехал из Москвы и начал укрываться по разным местам, – проживал большею частию в роще у какого-то лесника и в деревне Большой-Двор (Богородский уезд), откуда по ночам приезжал в Москву и ездил в другие места для служений и для поставления попов, о чем особенно заботился, следуя конечно наставлению Павла. В числе многих, поставленных им в первый же год по приезде из Белой-Криницы попов был и сделавшийся очень влиятельным впоследствии московский поп Петр Федоров Драгунов, крестьянин той самой деревни Большой-Двор, где Антоний часто скрывался530. Во время своих разъездов и особенно являясь в Москву Антоний, в видах предосторожности, обыкновенно надевал крестьянское платье, носил парик и употреблял другие способы для сокрытия своей личности531.

Вообще, внешнее положение Антония в первое время по приезде его из Белой-Криницы в Россию было трудное и опасное; но не в этом заключалось главное, здесь ожидавшее его, огорчение. Внешние невзгоды, особенно преследования со стороны правительства, от которых притом всегда умел он охранить себя, могли даже послужить ему, и действительно послужили, на пользу, доставив ему в расколе репутацию гонимого и страждущего за веру. Другая и главная, ожидавшая его в России неприятность явилась не отвне, а из самых недр раскола, в лице первого российского епископа старообрядцев Софрония, и грозила бедами не ему только – владыке Антонию, а и всей новоучрежденной старообрядческой иерархии.

Немедленно по приезде в Москву, явившись к „главным членам московской кладбищенской церкви“ и представив им свои удостоверительные „документы“, Антоний дал известие и Софронию о своем приезде, просил его пожаловать для личного свидания, чтобы тогда и ему предъявить свои „документы“, в том числе подлинный Устав новоучрежденной Владимирской архиепископии, который ему, согласно распоряжению митрополита, надлежало подписать. Надобно полагать, что вместе с приглашением Антоний препроводил к Софронию и привезенную из митрополии грамоту на его имя, коею предписывалось ему „непременно донести архиепископу Владимирскому господину Антонию“ о поставленном им, Софронием, епископе, если таковый поставлен, если же не поставлен, то „удержаться“, предоставив сие новому архиепископу, и предписывалось также „своеручно подписать Устав, учрежденный на архиепископию Владимирскую“532. Софроний в это время находился в Москве; но от свидания с Антонием отказался, а относительно привезенных им „документов“ объявил, что признает их фальшивыми, и немедленно уехал из Москвы, желая отклонить все дальнейшие попытки Антония к личному с ним свиданию. Вскоре потом, именно в марте месяце, он прислал Антонию обширное письмо с изложением причин, почему не может признать его в сане архиепископа Владимирского и почему даже все действия митрополии по учреждению архиепископии Владимирской считает незаконными. Письмо это он поручал Антонию препроводить подлинником в Белую-Криницу, к самому Кириллу533. Понятно, что Антоний был очень смущен такой враждебной встречей от Софрония. Если и не мог он, основываясь на том, что слышал в Белой-Кринице о Софронии, рассчитывать на особенную благосклонность и вполне мирные отношения со стороны этого последнего, то все-же никак не ожидал от него столь решительного, очевидно подготовленного и заранее обдуманного противодействия, направленного притом и против самой митрополии534.

Действительно, к начатой по поводу Антониева приезда в Москву борьбе с митрополией Софроний приготовился заранее.

Глава 19
Постепенное обнаружение враждебных отношений Софрония к Белокриницкой митрополии: дело казанского попа; посылка в митрополию недоуменных вопросов; вызов Арсения и пребывание его в Москве.– Поставление Виталия и письмо к Антонию.

Явившись первым и единственным в России старообрядческим епископом австрийского поставления, получив притом из митрополии дозволение единолично поставлять других епископов российским старообрядцам, Софроний возымел мысль стать во главе самостоятельной, независимой от белокриницкого митрополита российской старообрядческой иерархии, – наставить для России архиереев и попов с обязательством, чтобы находились в подчинении только ему одному, а с митрополией Белокриницкой прервать все сношения. Оттуда, из митрополии, он не вынес, очевидно, особого к ней уважения. Самого митрополита Кирилла, как полного невежду, он ставил ни во что и даже не стеснясь писал о нем впоследствии прямо в митрополию, что „главный ее хозяин“ находится „в слабом положении“. Павел же, которого он именно считал и называл „правителем митрополии“, мог внушить ему в указанном отношении только чувство соревнования: если Павлу удалось устроит такое дело, как учреждение Белокриницкой иерархии, то почему же он, Софроний, при достаточном тоже уме и довольной начитанности, не может осуществить замысла гораздо более легкого, – открыть особую, отдельную от митрополии, иерархию в России, указав достаточные, благословные к тому вины? От такого возмущения против митрополии и лично против ее учредителя – Павла не могло удержать человека, подобного Софронию, чувство благодарности, какою он обязан был и к митрополии и особенно к Павлу, главному виновнику его поставления в епископы. Напротив, воспоминание об оказанной ему Павлом услуге и о собственной вине перед Павлом, покровительство которого он приобрел посредством обмана, – это неприятное воспоминание еще более побуждало его разорвать связи и с Павлом и с митрополией. Если он медлил воспользоваться предоставленным ему правом посвятить еще одного, или двух епископов для России и с тем вместе начать свои действия против митрополии, то лишь потому, что личные материальные расчеты и интересы побуждали его возможно долее пользоваться выгодным положением единственного в России старообрядческого епископа, а также и потому, что сама митрополия еще не подавала удобного повода открыто восстать против нее. Известная, сочиненная Павлом, грамота Кирилла, в которой выражалось некоторое недовольство, что Софроний не действует по примеру Иосифа пшеницедавца, не показывает особой ревности к распространению иерархии, конечно, была ему неприятна; не мог он не знать и того, что в митрополию доходят жалобы на чинимые им поборы с попов. Но грамота была написана в самом миролюбивом духе, а по поводу жалоб за поборы никаких замечаний из митрополии еще не было, и потому предлогов, или поводов к пререканию с митрополией пока еще не представлялось. Но ко времени Антониева приезда в Москву, которым наносилось такое чувствительное поражение планам Софрония, у него накопилось уже достаточно данных, чтобы начать решительную борьбу с митрополией и ее „правителем“ Павлом, а вместе и с назначенным по распоряжению этого последнего новым российским архиепископом, которому осмелились даже подчинить его535.

Одного из своих попов, именно казанского Трофима, за разные его проступки – совершение незаконных браков, отречение от сана пред светскою властью, за предательство – Софроний подверг запрещению; а так как к этому времени Трофим еще и овдовел, то Софроний, основываясь на постановлении Стоглавого собора, потребовал, чтобы он постригся в монахи536. Трофим обратился с жалобой на Софрония в митрополию и, повидимому, не упоминая о главных винах, за которые был запрещен, указывал особенно на требование – идти в монастырь, которое находил весьма тяжелым и от которого просил его избавить537. Это было в 1851 году. 9-го июля этого года Павел собственноручно написал и отправил по почте к Софронию письмо, в котором советовал ему разрешить попа и дозволить, чтобы он по-прежнему служил в приходе. Письмо это инок Павел написал от имени Кирилла и Онуфрия, хотя с Кириллом, как видно по ходу дела, и не думал по обычаю, советоваться, зная, что никакого совета он дать не может538. А так как письмо отправлялось по почте, то из опасения, что оно может быть открыто, попавши в руки внешних (что и случалось)“, Павел, по обычаю, все содержание его изложил „под завесою коммерции“, а подпись Кирилла, в виду тех же опасений, сделал „не точным его именем“, но так, что для незнакомого показует (не Кирил, а) Кирилов от закручения конца“, также и у епископа имя на конце было закручено, да показуется чужим не Ануфрий, а Ануфриев“539. Все в тех же видах предосторожности Павел, как сам сознавался впоследствии, сделал эти подписи своею рукою, но, разумеется, приближаясь к действительному почерку Кирилла и Онуфрия. В этом, неожиданно полученном, письме Софронию представился первый удобный повод – показать митрополии свою самостоятельность. Здесь нашел он со стороны митрополита и его руководителя прямое нарушение одного из правил Стоглавого собора, на которое сам напротив, мог твердо опереться, а также незаконное вмешательство в его собственные епископские дела произвольным отменением учиненного им, как епископом, суда над подведомым ему священником. Кроме того, зная существующие в митрополии порядки и ту власть, какую присвоил себе Павел в распоряжении церковно-иерархическими делами, он был уверен, что все написанное Павлом от имени Кирилла написано без всякого с этим последним сношения, что и самую подпись митрополита Павел очевидно подделал сам. Все это Софроний нашел достаточным основанием, чтобы выразить митрополии свое недовольство полученным от Павла письмом и несогласие – подчиниться изложенному в нем требованию относительно попа Трофима. Письмо это, снявши с него копию, он отправил подлинником обратно в митрополию, без всяких объяснений, как не заслуживающее внимания, – „без ответа и без надписи“, – отправил с нарочным послом, которому поручил объяснить там, что значит это возвращение письма в подлиннике и даже объявить о сомнении относительно подлинности Кирилловой подписи под ними. Хотя посланный, говоря о подделке подписи, будто бы и сам „горел от стыда за таковое самомненное подозрение“, однако его посольство кончилось победой Софрония: прежнее требование относительно попа Трофима Павлу пришлось взять назад, и было, напротив, „поневоле послано от митрополии в отношении разрешения того священника другое распоряжение, согласное с правилами и волею запретившего“540.

С тем ли же посланным, или с другим, но уже по получении Павлова письма от 9-го июля 1851 г., писанного в защиту попа Трофима, Софроний отправил в митрополию-вопросы и прошении о самонужнейших церковных вещах“541. Что побудило Софрония написать их и послать в митрополию? Какую при этом имел он цель? Повидимому, вопросы были написаны искренно; Софроний как будто желал именно получить от сведущих и авторитетных в митрополии лиц разрешение встречавшихся ему на практике затруднительных вопросов и, как свидетельствовал потом сам Павел, „приятельски просил посоветовать ему в его многих недоумениях“. Но с другой стороны, принимая во внимание характер Софрония, его высокое о себе мнение, как о человеке не менее Павла сведущем в церковных канонах, способном поэтому решать всякие недоуменные вопросы, и особенно имея в виду, как отнесся он потом к подученным из митрополии ответам, с большею вероятностию можно утверждать, что, наружно прикрываясь искренним желанием получить разрешение недоуменных якобы вопросов, он написал и послал их в митрополию с лукавым намерением – вызвать Павла на какие-либо неосторожные по поводу их суждения, в которых мог бы найти повод к отделению от митрополии за принятые ею новшества. На подобный исход дела Софроний мог смело рассчитывать, ибо во время своего, хотя и кратковременного, пребывания в митрополии имел возможность заметить, что Павел и его ближайшие сотрудники, увлекаясь своим авторитетом в расколе, дозволяли себе в отправлении церковных служб и в суждении о религиозных вопросах некоторое, недозволительное с строгой старообрядческой точки зрения свободомыслие, даже некоторое пренебрежение к укоренившимся в расколе обычаям, мнениям и правилам.

Итак, Софроний написал и послал на решение белокриницким думным людям, с искусительною целию, „вопросы и прошении о самонужнейших церковных вещах“. Всех „вопросов и прошений“ было двадцать542. Из них получил особое значение следующий, третий по счету, вопрос, который и сам Павел почел за главный:

„Состоящие на службе старообрядцы имеют слабость брить бороды, иные в чаянии чинов и наград, другие за страх начальства, третьи по собственной воле, вследствие чего одни говорят, что следует принимать их на общение, ибо они на службе, другие сие отвергают, утверждая, что следует их исповедывать и приобщать (если покаются) только пред смертию. Принимая в соображение, что брадобрийцы именуются еретическими слугами, то не грешно ли нам будет молиться с таковыми, принимать на исповедь, сподоблять их причастия и прочих святынь? Впрочем прошу вашего соборного разрешения, принимать ли впредь здоровых брадобрийцев на исповедь и сподоблять ли их причастия, или отлагать исполнение сего до смертного случая? Или здравому, вычитав чин от ересей, дать исповедь, – и как есть на службе он и неотложно вскоре в том же брадобритии должен быть по его смыслу“543.

Посылая в митрополию на решение свои „вопросы“, Софроний просил кроме того, чтобы ему прислали кого-либо из священников белокриницких для ближайшего указания и руководства в отправлении церковных служб согласно существующему в митрополии чину, – и просил, чтобы прислали именно священноинока Арсения, который пользовался в митрополии некоторым значением, как поставленный в диаконы еще самим митрополитом Амвросием544. Уже то одно, что Софроний, три с половиной года прослуживши в сане епископа, просит из митрополии руководителя, который показал бы ему, как надобно отправлять церковные службы по чину, соблюдаемому в митрополии, показывает, что он действовал здесь с преднамеренною целию, – желал не учиться у митрополичьего посла, а подметить, так сказать, на самой практике какая-либо принятые и употребляемые в митрополии несогласия с изложенными в древлепечатных Служебниках и Потребниках, особенно чтимыми в старообрядчестве чинами и обрядами, чтобы поставить эти несогласия в вину митрополии и в достаточный повод к отделению от нее. Арсений, которого он имел возможность узнать во время своего пребывания в Белой-Кринице, быть может, казался ему особенно подходящим для этой цели человеком, имеющим наклонности к новшествам.

Хотя неприятное дело о попе Трофиме, в котором пришлось сделать уступку Софронию, и особенно выраженное этим последним подозрение о подделке кирилловской подписи, побуждали инока Павла соблюдать особую осторожность в сношениях с Софронием, однако он нашел нужным ответить на его „вопросы и прошении“, равно как удовлетворить его просьбу о присылке Арсения, не подозревая здесь каких-либо козней с его стороны; „хотя по малоумию моему,– говорил он впоследствии, обращаясь к Софронию, – но обаче по искренности к вашему вспомоществованию от чистой совести, елико Бог вразумил, написать вам поусердствовал“. Так как предполагалось не медлит отправлением Арсения в Россию и с ним именно послать Софронию требуемые ответы, то при составлении их Павел не входил в подробные и пространные объяснения, в чем и извинялся545. На все ли вопросы отвечал Павел и что; именно отвечал, равно как все ли „прошении“ Софрония исполнил и как именно исполнил, остается неизвестным546. На главный же вопрос о брадобриях, по собственному его объяснению, ответил так:

„На оное вопрошение в моем ответе отчасти разные вины были прописаны, яко требуется весьма опасного рассмотрения и тонкого рассуждения, в числе том и сие слово мною сказано: мнится ближайшее сему предмету свойство о соображении и рассуждении скопцов. Сиречь: как вольные скопцы воистину яко еретики под чин приемлются (понеже у них имеется такая особая и ересь), уже и во священный сан внити таковым вовеки возбраняется; а невольные скопцы, хотя той же грех имут, но зане такой ереси не мудрствующий, токмо неволею искажены, таковые с покаянием приемлются и во священный сан допускаются. Или якоже различие есть о убийцах вольных и невольных, и ратных. Тем убо и о брадобрийцах не тако просто поступать подобает, якоже в России некии весьма слабо мнят, за вину службы их легко извиняют и спроста к причащению принимают, а другие тех же но жестоко отягощают, сиречь православного верою и по насилию обритого равно еретику, или идолом пожершему причитают, тако под чин принимают, и потом, д;ндеже браду не отростит, и при смертном случае от святого причастия возбраняют, и даже поминовения и погребения по нем творить запрещают. На таковое в России мудрование мои заключительные слова, в ответ написанные, суть следующие: Тем убо ни первых, ни последних суд право нам не мнится быти; средних же в вопросе сем не видится, что самое наиболее ныне требуется. Впрочем конечно на сие не возможно ограничиться, поскольку разные вины приключений с теми лицами бываемые не могут исчислиться. Дозде мой ответ за скопцов“.

Таким образом Павел в своем ответе о невольных брадобриях желал пройти средним путем между двумя крайними мнениями об них, существовавшими у старообрядцев и указанными в Софрониевом вопросе: он желал оказать им снисхождение, приравнивая их к невольным скопцам и убийцам, тогда как сам Софроний, очевидно, требовал строгого применения к ним определений Стоглавого собора о брадобрийцах, которые признаются здесь еретиками, и по смерти не достойными христианского погребения и поминовения. Таким свободным, пренебрежительным отношением к авторитету Стоглавого собора Павел давал Софронию оружие против себя.

Ответы для доставления по принадлежности вручены были Арсению, который 9-го октября 1855 года и выехал из Белой-Криницы547. В России пробыл он до половины января 1853 года. В течение двух с половиной месяцев он состоял в постоянных сношениях с Софронием. Первая же встреча между ними не обошлась без неприятности. Арсений, по поручению Павла, передал от имени последнего упрек Софронию за подозрение в подделке Кирилловой подписи на известном письме о попе Трофиме, прибавив, что даже посол его, Софрониев, „сгорел от стыда“, передавая в митрополии такую клевету на уважаемого всеми отца Павла, – и это Арсений говорил Софронию на Рогожском Кладбище, в присутствии конторщика Дмитрия Корнеева. Этим, конечно, он не мог расположить к себе Софрония, и без того уже настроенного к нему недружелюбно. Привезенные Арсением Павловы ответы Софроний принял также подозрительно и старался отыскать в них довод к обвинению митрополии в мнениях, противных древлеправославию. Такой повод и нашел он именно в ответе о брадобриях. Как истый ревнитель Стоглавого собора, столь чтимого старообрядцами, он усмотрел еретичество в мнении Павла, что невольных брадобриев можно принимать в церковное общение и допускать до причастия по примеру невольных скопцов и убийц. Приняв к сведению столь удобный предлог для обвинения против митрополии, он стал наблюдать с особой внимательностью за самим Арсением, не найдет ли чего сомнительного в его суждениях и действиях, – особенно следил за ним во время церковных служб, как он будет править их согласно с существующими в митрополии чинами, которые и прислан был указать,– наблюдал, не окажется ли в этих чинах какого отступления от древних, искони принятых и употребляемых старообрядцами. Арсений действительно сделал Софронию несколько указаний и наставлений, как нужно действовать согласно существующим в митрополии чинам. Так, по словам самого Софрония, он велел „с начала всенощного бдения, в Слава святей, креста кадилом не творить и в великий выход, Премудрость, прости, Свете тихий, тоже креста кадилом не творить“; и еще „народ в прокимен не кадить на клиросы“; также „за литургией, во время выхода, икон на царских вратах не целовать“. Находя в этих указаниях отступление от древних чинов, обдержно соблюдаемых старообрядцами в монастырях и на Рогожском Кладбище, Софроний сделал об этом замечание Арсению, и спрашивал его: откуда взято в митрополии так действовать, как он требует? Арсений будто бы ответил: „так делает отец Алексий Лужковский, из великороссийских, а мы по его“, и обижался, что Софроний его не слушает, „говорил предстоящим, что вызвали учить, а не слушают, буду жаловаться на это в митрополию“. В отмене стол важных, по его мнению, чинов, как изображение креста кадилом в указанное время, каждение предстоящих при возглашении прокимна, целование икон на малом выходе, а равно и в самой ссылке на попа Алексея Лужковского, человека подозрительного в глазах старообрядцев, и именно потому, что он был лужковским попом (хотя в то время быль уже пострижен Кириллом в священноиноки и возведен в сан игумена), этом Софроний нашел новый удобный предлог к обличению митрополии в отступлениях от древнего благочестия. Но особенно возмутился он, или притворился возмущенным, когда приметил ужасное якобы новшество, допущенное Арсением даже в отправлении чина литургии. Вот как, с напускным, повидимому, ужасом рассказывал об этом сам Софроний:

„По причащений тела Христова и боготворящей крови Арсений отер уста свои, поцеловал потир и зачитал вслух стих необычный: се прикоснуся устом моим, и прочая до конца. Я вслушался и говорю (значит, разговор происходил тут же у престола, во время службы): что ты это читаешь? Он говорить: стих. – Какой это? – Он повторил его. Я говорю: как же в Служебнике его нет? А он утверждает: у нас читают! или: мы читаем! Так я и умолчал, предполагая в мысли своей справиться о сем в Служебниках других выходов. И после сего старался я отыскать и видеть, где этот стих писан; но, пересматривая Служебники разных патриархов, не нашел, и весьма смущаюсь. Между тем и еще случилось служить с ним, и полагал: он не будет его читать, – тогда он видел, что я смутился об этом стихе нововымышленном. И как к этому время стало приближаться, внутренность моя стала трепетать и душа смущаться, потому что весьма этот стих не по совести. Итак причастился я; потом и ему подал из чаши владычней, и он принял, отер уста, поцеловал потир, и читал этот же стих, только потише и попоспешнее. А обличить, или удерживать не смею, по писанию. И так совершили литургию. Паки я начал со всевозможностью отыскивать, но не нашел. Горюю, смущаюсь и даже терзаюсь. Но на мысль пришло еще посмотреть в новом Чиновнике, печатанном при императоре Александре I-м. Подуча оный, начал в нем пересматривать, и нахожу и вижу, – эвтот стих: се прикоснуся и проч. есть в новом Чиновнике! И более уже смутился от сего, и старался отселе прекратить со Арсением службу и причащаться. Но еще раз, в необходимости, в дальном городе, служили вместе, и как стало приближаться к причащению, сделался я в великом трепете, и даже вострепетала вся внутренность моя от страха, – представляется на мысль, что не с еретиком ли я причащаюсь. Воздыхаю: Господи! потерпи, не погуби, не порази мене! отселе не буду с ним служить и приобщаться! Боюсь, не подпасть бы страшному Божию мщению и нестерпимому наказанию548.

По открытии такого ужасного новшества, принесенного Арсением из Белой-Криницы, Софроний почитал уже себя достаточно сильным, чтобы выступить, когда придет время, на борьбу с митрополией. Арсений был ему больше не нужен: он перестал с ним служить и даже начал обращаться очень сурово. Между тем и Арсений разузнал о Софронии кое-что весьма неблагоприличное. Так например оказалось, что он состоит в очень близких отношениях к некоей, молодой старице“, вероятно из числа скитниц Рогожского Кладбища, у которой в келье имел постоянный приют, или, как многозначительно выразился инок Павел, „приятную квартиру“, приезжая в Москву. У этой же „старицы“ привитал вместе с Софронием и Арсений, когда оба они находились в Москве, и Софроний поручил ей иметь наблюдение за Арсением, даже иногда запирал его у ней в келии под предлогом охраны от внешних властей, а в сущности за тем, чтобы воспрепятствовать его сношениям с московскими старообрядцами. В конце декабря и Софроний и Арсений были в Москве; но 1 января 1853 г. Софроний уехал и более уже с Арсением не видался; Арсений же на некоторое время оставался еще в Москве. Живя именно под надзором „молодой старицы“, в ее келье, он надумал под праздник Богоявления секретно сходить в Успенский собор, посмотреть здесь торжественное праздничное богослужение. „Старица“ узнала об этом и послала донос Софронию, прибавляя при том, что Арсений „похвалял и одобрял“ виденный в соборе богослужебный порядок. У Софрония прибавился чрез это новый предлог к обвинению белокриницких учителей в наклонности к „никонианству“. Наконец, нашелся и еще повод к тому. Арсений просил Софрония – за понесенные им труды по поездке в Россию наградить его наперсным крестом, причем объяснил, что давать такие награды в митрополии принято за обычай. Быть может по предложению самого Софрония он собственноручно написал даже и грамоту на крест, которую оставил Софронию для подписи, а серебряный наперсный крест купил в Москве, чтобы надеть, когда получит от Софрония грамоту. Грамоты Софроний не подписал, а засвидетельствованный Арсением обычай митрополии давать в награду наперсные кресты принял к сведению, как обычай новый, заимствованный от „никониян“, на который также можно указать в подтверждение, что митрополия заразилась новшествами.

Итак Софроний нашел уже достаточно предлогов для борьбы с митрополией, когда явится в том надобность, – и она явилась скоро. Не прошло и месяца по отъезде Арсения из Москвы, как сюда прибыл Антоний и прислал Софронию приглашение явиться на личное с ним свидание. От свидания с Антонием Софроний, как мы уже сказали, решительно отказался. Тогда же получив от Антония митрополичью грамоту, которою возбранялось ему далее пользоваться предоставленным прежде правом самостоятельно поставлять епископов для России и требовалось „своеручно подписать Устав, учрежденный на Владимирскую архиепископию“, и вместе с этой грамотой получив копию самого „Устава“, он увидел, что пришла пора выступать против митрополии, в защиту своей самостоятельности, так как учреждением Владимирской архиепископии и назначением архиепископа для России разрушались все его планы и надежды на верховенство в российской старообрядческой иерархии, – и он отважно вступил в борьбу как с митрополией, так и с присланным из митрополий архиепископом российских старообрядцев.

Теперь, решаясь на борьбу с митрополией, Софроний пожалел, конечно, что замедлил воспользоваться предоставленным ему правом поставить еще одного, или двух епископов для России: в союзе с таковыми, как своими ставленниками, он удобнее и смелее мог бы и начать и вести эту борьбу. Однако ошибку свою он находил возможным поправить: нимало не стесняясь полученной из митрополия грамотой, воспрещавшей ему ставить епископов по прибытии Антония, даже немедленно по получении этой грамоты, он поставил в епископы некоего Виталия, очевидно, преданного ему человека, но совершенно ничтожного, которого мог держать в полном повиновении. Кто был этот Виталий, – природный ли старообрядец, поставленный Софронием в попы, или один из беглых раскольнических попов, этого не знали и в Белой-Кривице. Любопытно, что поставляя Виталия в епископы, Софроний не назначил ему в управление особой епархии (хотя назвал его Новозыбковским, как назван был и Спиридоний), а оставил при себе в качестве священника. Виталий был нужен Софронию только как безгласный и покорный союзник в борьбе против митрополии, а делиться с ним властию и доходами он, очевидно, не хотел и теперь.

Заручившись таким образом и союзником-епископом, Софроний начал открытую борьбу против митрополии и нового ее ставленника Антония– именно упомянутою отсылкою к этому последнему обширного письма, которое, по прочтении, требовал в подлиннике, препроводить в Белую-Криницу.

Глава 20
Содержание Софрониева письма к Антонию.– Сношения по поводу этого письма между Москвой Белой-Криницей.

Письмо Софрония представляло собою именно обвинительный акт против Белокриницкой митрополии, изложенный по поводу назначения и прибытия в Москву нового архиепископа российских старообрядцев. В начале Софроний обращается к этому последнему, не желая однако называть его даже по имени, излагает ему причины, почему не нашел возможным принять его приглашение видеться с ним лично549.

„Прибывшую из чужих стран духовную особу сим уведомлением достопочтеннейше имею честь почтить. По прибытии вашем я не мог видеться с вами и доселе; но не без скорби для меня сие. Причины же, каковые не допустили до свидания, имею вам о них с душевною признательностию изъяснить, как по самому званию и сану святительства моего и чистой совести воображаю, аки пред самим Всемогущим Богом моим: приимите за истину и сущую правду“.

Причины эти Софроний указывал именно в соблазнительных новшествах, в противных древлеправославию мнениях и в незаконных действиях митрополии, дознанных им из наблюдения над Белокриницким послом – Арсением, из присланного Павлом письма и из самого учреждения Владимирской архиепископии.

Начинал Софроний изложением новшеств, замеченных за Арсением. „За несколько месяцев пред приездом вашим, т. е. Антониевым) вызывали мы просьбою нашею из митрополия, для научения службы всей, кого-либо из сведущих, отца Савву, или отца Арсения, в уважение коей прислали отца Арсения, которого встретили и приняли с почтением,– и потом, по долгу христианскому, соборне приступили к богослужению“. Так начинал Софроний; а затем описывал как Арсений запрещал ему творить крест кадилом при начале всенощной и на входе, не велел кадить за прокимном, и особенно как он по причащении читал новый, из „никонианского“ Служебника заимствованный стих: се прикоснуся и проч. Об этом последнем новшестве, которому усвоял особенную важность, Софроний, делал заключение, что, по его мнению, сам Арсений не мог ввести его в употребление, а научился ему, конечно, в митрополии, где его начали употреблять из подражания „никониянам“: „И обмыслил я, – этот соблазн тяжкий для церкви и раздор умолчать до Алимпия, или до Павла (т. е. до свидания с ними), – с большими должно говорить и исправлять, а ему (Арсению) умолчать. И размышляю доселе еще: когда это они ввели себе в литургию стих новый? При рукоположении моем не было, (сам я не читал) и не слыхал, да и при мне ни разу Арсений не служил. А если бы он теперь в митрополии не читал нового Служебника стих, то не дорогою же, ехавши к нам, выучил его наизусть. Удивительно!“ Далее он довольно заметно высказывал подозрение, что этот „соблазн тяжкий“, вместе с прочими новшествами, заимствован митрополией от лужковского попа Алексея: „да и о тех новостях он (Арсений) сказал, что так делает отец Алексей лужковский из великороссийских, а мы по его“. – „И за такими церковными соблазнами, – продолжал Софроний, – еще дал он (Арсений) о себе заключение“, что он вообще заражен „никонианскими“ новшествами. В подтверждение такого „заключения” Софроний указал именно на посещение Арсением Успенского собора в навечерие Богоявления и на домогательство получит наперсный крест. Об этом последнем обстоятельстве он писал: „Но сей обычай украшать и награждать священников – не православной церкви, и здесь, в России, утвержден только императором Павлом И-м, в древних же уставах церковных и правилах нигде не положено. Арсений же уверял, что в Белокриницкой митрополии обдержно многие награждены наперсными крестами, которые возлагают по заамвонной молитве во время литургии, с прочитанием нововымышленного аттестата“.

Переходя за сиг к изложению неправильных мнений и действий инока Павла, „правителя митрополии“, Софроний писал:

„Еще Арсений же принес из митрополии за подписом и с ведома митрополита суждение, писанное рукою правителя митрополии Павла, о брадобриях вольных и невольных, примененное к скопцам, так как скопцы невольно приняты церковию в сообщение, равно и в рассуждении том и брадобрии невольные принимаются церковию в сообщение. Но подобного суждения св. отец нигде нет, а посему и согласиться не могу на принятие в сообщение невольных брадобриев. Скопление есть вещь закрытая, и может быть известна одному тому лицу и духовному его отцу; а брадобритие есть вещь открытая и всем видимая, может весьма соблазнить православных христиан, и при сообщении церковь сделает приобретение одного брадобрия, а тысяцу расточит ненавидящих брадобритие! Да и с какою же совестью святитель будет причащаться чаши Господней и с тем, кто имеет явно на себе образ еретичества? И размыслить опасно, какой будет повод христианам к брадобритию: не всякий христианин может различить добровольного с невольным брадобрием. И таковый еретической недуг свободно разольется во все христианство. Хотя и сказано в Евангелии: подобает бо и соблазнам приити; но обаче горе тому, имже внидет соблазн. Да и по смерти брадобрия должно наравне с христианы отпевать и помин творить. Все сие вопреки будет св. отец правилом“.

Не преминул Софроний повторить в письме и свое обвинение Павла в подделке Кирилловой подписи, нимало не стесняясь сообщением Арсения, что даже собственный его, Софрониев, посол „сгорел со стыда“, когда в митрополии высказал такое его подозрение против Павла:

„Прежде же сего, по проискам неповинующихся вполне правилах св. отец и святительской власти, о запрещенном по правилам священнике казанском Т(рофиме), Павел из митрополии решился по силе написать оному священнику разрешение, которое сам подложно подписал почерком руки г. митрополита, и когда был обличен Павел в том подлоге чрез Алимпия, тогда и поневоле прислано от митрополита в отношении разрешения того священника другое распоряжение, согласное с правилами и волею запретившего“.

И вот как заключал Софроний это свое изложение дознанных им вин за митрополией:

„После таковых святотатственных подлогов и подписов, в особенности происходящих (к стыду и соблазну церкви Христовой) от правителя митрополии, какой правды будем ожидать и вероятности в делах, присылаемых митрополиею? Таковыми ли должны быть опасные блюстители древних отеческих законов церковных? Дивлюся сему неосмотрительному распоряжению старейшин митрополии, каковым двуверам поручают важные церковные дела и посылают посланниками в другие страны для исправления церковных дел и учения служителей Христовой церкви! В своей области епископ есть страж и пастырь, должен неусыпно бдеть, да не вместо овец во двор овчий приведет козлов и в коже овчей самых волков.

„А посему паки обращаюсь к вашей духовной особе. Так как он, Арсений, был прислан в степени митрополитского посланника, то обнаружил в себе вышеозначенные неправославные соблазны церковные и Павловы о брадобритии суждения и подложные подписи подали повод иметь сомнение и к учрежденному уставу на Владимирскую архиепископию, в справедливости оного, и к вашей духовной особе, как в отношении вашего исповедания, равно и рукоположения. Руководствуясь 33 правилом св. Апостол, предлагаю при сем особые вопросы“.

Эти особые вопросы имели значение обвинительного против митрополии акта собственно за поставление Антония, так как здесь, хотя в обычной у старообрядцев форме вопросов, представлены доказательства незаконности его поставления в архиепископы для российских старообрядцев и учреждения Владимирской епископии. Главным доказательством поставлялось то, что митрополия, вопреки церковных правил, совершила все это без сношения и предварительного на то согласия прочих, за границею обретающихся, епископов, число которых он возводил до четырех, неоднократно и настойчиво упоминая, что в России, кроме его, Софрония, есть и еще епископ. Для того, чтобы иметь возможность сослаться на двух российских епископов он и поставил, как мы сказали, незадолго пред сим Виталия. В виду особенной важности вопросов в деле Софрония приводим их вполне:

„1. Из полученной от вас копии мною Устава, учрежденного Белокриницкою митрополиею, не видно, на основании каких правил именно оный Устав учрежден. Правило же 34 св. Апостол воспрещает старейшему, рекше митрополиту, или архиепископу, без власти всех епископов ничтоже творити такового, полезного ради соединения и соблюдения любви. От российских же епископов воли на то не требовано, и не было“.

„2. По какой причине митрополия предварительно не испросила согласия на избрание и поставление архиепископа Владимирского от епископов российских, ни личного, ни письменного? Правило же 1-го вселенского собора 4-е повелевает и не пришедшим сущим всем в области епископам писанием грамот сложитися на избрание к пришедшим епископам и суд избрания творящим. И 19 правило Антиохийского поместного собора, и Карфагенского собора 40 правило, и 6-го вселенского собора правило 3 такожде повелевают“.

„3. Архиепископ Владимирский поставлен в предел народу, находящемуся под властию епископа Симбирского, без воли его. Правило же 98 Карфагенского собора повелевает в таковые пределы поставлять епископа по воли того епископа, в егоже области церковь та, инако не приимут“.

„4. Имела ли в виду митрополия, при поставлении Антония во епископа, второе правило 1-го вселенского собора, в толковании которого сказано: „яко новокрещенного несть достойно вскоре поставити епископа, или пресвитера, да не яко новопосажден ослепе, в прегрешение падет и сеть диаволю“. Если имела, то почему вопреки тому правилу новокрещенного поставили во архиепископа, что; сомнительно и противозаконно?“550

„5. По каким правилам митрополия в двух лицах, т. е. митрополита и епископа, Владимирскую архиепископию учредила и на оную изложила Устав, избрала и поставила и послала архиепископа, предварительно не согласившись с своими архиепископом и епископом задунайскими и двумя епископами, в российских пределах находящимися, противу апостольских и соборных правил? Покажите благословную вину. Ибо, как известно, в турецкие владения, где пребывают архиепископ и епископ задунайские, беспрестанное имеет сношение митрополия с теми пределами. Также и в Россию по нескольку раз в году присылает митрополия за милостынею. И Арсений за три месяца только прислан был к нам до приезда Владимирского архиепископа. Следственно очень есть возможность предварительно сделать сношение митрополии с другими епископами о таковом знаменитом событии, в церкви нашей сбывшемся. А по сему и нет никакой необходимости делать таковые дела двум лицам, без согласия других четырех епископов в нарушение всех правил“.

„6. Могут ли таковые учреждения делать, без согласия других епископов, только два лица, проживающие в митрополии, сиречь митрополит и епископ, без других епископов, подведомственных митрополии? Если могут, то покажите, на основании каких именно правил“.

„7. Какие именно законные причины побудили митрополию отстранить от участия в учреждении Владимирской архиепископии и в избрании и поставлении на оную архиепископа, задунайских архиепископа и епископа и двух епископов российских, и могу ли я на утвержденном уставе подписаться прежде архиепископа задунайского? Все сие покажите на основании апостольских и соборных правил“.

Изложив в письме эти вопросы, Софроний нашел нужным вслед за тем привести разные, хорошо знакомые старообрядцам, обыкновенно приводимые ими в обвинение православной церкви за мнимое нарушение ею древних чинов и обрядов, свидетельства святых отец и старопечатных книг, строго воспрещающие нарушать, или изменять церковные установления: эти свидетельства он привел теперь в обличение и обвинение митрополии, допустившей указанные им нарушения древних чинов и постановлений, и в оправдание своего против митрополии возмущения.

„Вникните опасно и прилежно, – писал он дальше Антонию, – во все вышеприведенные священные св. отец слова и обмыслите, как не быть мне осторожну и осмотрительну, видя несохранение и неисполнение священных правил и законов церковных, ктому же и обманы и возникающие еретические между пшеницею плевелы и неправославные мудрования? Но не благоволи Бог таковым укоренитися: неизреченным своим промыслом изобличает, и несомненно верую, что при самом начале оных всесильною своею десницею исторгнет и очистит свою св. церковь от еретических соблазнов и сетей. Может быть до прибытия (как я полагал о сем молчать) Павла, или Алимпия вящшее бы зло возрасло; а теперь вместо их предварили вы своим прибытием: то и спешу донести об арсениевых делах, присовокупляя при том и о прочем. И прошу вашу особу о всем сем довести до сведения непременно митрополии Белокриницкой и сообщит все вышеписанное в подлиннике. Также и за отсылкою сего письма к вам, даю знать другому епископу, находящемуся в России, а равно и всему священству, с прояснением вышеписанного дела, дабы всем было ведомо для любовного соединения в делах церковных. А некоторым уже и объявил, а наипаче отцу духовному своему, кои удерживают меня не сближаться с вами, просят и умоляют слезно, и они детей своих духовных не благословляют. До получения же от вас из митрополии особого, помимо вас самих, на мои объяснения и вопросы доказательного в законности в отношении вашего поставления и учреждения Владимирской архиепископии ответов и уведомления, я не могу со всеми рукоположенными мною с вами иметь соединение и подписать учрежденный Устав на Владимирскую архиепископию. Без подписа же моего вы не можете вступить в действие архиепископства во Владимирской архиепископии, находящейся в пределах моей епископии, по вышеизложенному правилу 98 Карфагенского собора, по силе данной мне от митрополии в 1849 году генваря месяца грамоте, в которой изъяснено: „и вы тогда получите о том особое предуведомление“. Но я никакого не получил от митрополита о вас предуведомления“.

Препроводив письмо к Антонию, Софроний действительно постарался распространить его в копиях („окружным чином“, как выражался Павел) среди старообрядцев, особенно московских, чтобы отклонить их от общения с Антонием и поселить подозрение относительно митрополии. Так между прочим он послал копию письма некоему Морковкину, которого называл „мужем имущим разум просвещенный св. писанием и дух премудрости“, и просил его познакомить с изложенным в письме Федора Свешникова, так как „он с племянником своим усиливается, с прикрытием означенных новшеств от всех христиан, оного Антония вторгнуть в церковь Христову“551.

Антоний был весьма смущен, увидев из письма Софрония, какого ожесточенного противника встретил в его лице; самое же письмо, согласно требованию Софрония, признал необходимым послать в митрополию, при чем с своей стороны написал Павлу, какие смуты производит Софроний среди старообрядцев и какие позволяет себе противозаконные действия. Надобно полагать, что тогда же послал он в митрополию полученную от кого-то, собственноручно писанную Софронием, тетрадку, в которой содержались: а) выписки из книг „о воздании чести духовным“, где много говорится о обязанности прихожан давать с усердием доходы священникам, и б) копия изданного Софронием „акта о составлении церковного капитала“. В этом любопытном акте, составленному „по благословению преосвященнейшего епископа кир С(офрония)“, говорилось, что капитал этот, „как часть Христова, должен быть храним и расточаем вышеупомянутым архипастырем, а равно и преемниками его, на поддержание бедствующих православных церквей, на проезды по делам церковным, на сооружение церквей и церковных вещей, на содержание архиереев и недостаточествующих в доходах священников, а также и на жалованье дияконам, равно на пропитание вдов и сирот, и на прочии случаи, на кои укажет духовная надобность“. Для составления капитала, имеющего повидимому такое важное и полезное назначение, священники, „имеющие впредь отправлять в Москве, на Рогожском Кладбище, службы и требы“, обязывались „представлять его преосвященству от всего дохода своего половинное число, по тому уважению, что здешний ручей прихода не в пример обильней бежит прочих источников; пребывающие же в иных местах должны доставлять к нем у от всего дохода своего третью токмо часть“. Под актом священники обязывались собственноручно подписываться, а солгавшим и преступившим это обязательство угрожалось участью Анании и Сапфиры „издших пред ногами св. Апостол“552. Этот, собственноручно писанный Софронием, акт, не смотря на благонамеренную повидимому цель его, мог служить уликой против Софрония в тех поборах с попов, о которых уже было известно в митрополии: потому-то Антоний и препроводил его в Белую-Криницу. Письмо Софрония с своими к нему приложениями Антоний не решился посылать через почту из опасения, что оно будет прочитано и перехвачено, а отправил в митрополию с нарочитым послом. В тоже время и некоторые из московских старообрядцев, ставшие на сторону Антония, по прочтении Софрониева письма к нему, послали в митрополию жалобы на Софрония за чинимое им возмущение против архиепископа и с своей стороны также извещали о разных противозаконных действиях его, налогах на священников, о приращении доходов процентами, об освящении какой-то церкви без совершения всенощного бдения и др. Так как письмо московских старообрядцев было послано через почту, то и пришло в Белую-Криницу гораздо раньше, чем явился туда Антониев посол.

От Арсения, возвратившегося из России, Павел знал уже о разных притязаниях Софрония и недружелюбных отношениях его к митрополии553. По мог он поэтому надеяться и на мирную встречу его с отправившимся из Белой-Криницы Антонием, у которого должен был находиться в некотором подчинении. Но полученные от „московских купцов“ вести об открытом восстании его против Антония и митрополии превзошли все ожидания Павла и причинили ему большое огорчение. Они были тем прискорбнее, что пришли в такое время, когда Павел едва лишь успел развязаться с неприятным делом о Спиридонии. Однако Павел еще думал и надеялся подействовать на Софрония убеждениями и просьбами о мире, – 21 мая написал и послал к нему „примирительное письмо“, в котором выражал свое сожаление, что Софроний без всякой законной причины так немирно отнесся к Антонию, и убеждал его действовать в союзе и согласии с этим последним, если же усмотрит в его действиях что-либо подающее повод к „претензии“, то обращался бы (как писал он под „покровом коммерции“) не к „Борадатову, а к главному хозяину“554.

„Примирительное письмо“ Павла ни мало не умирило Софрония, напротив ожесточило еще более. Увидев из него, что в митрополии еще но читали его пространного письма к Антонию с изложением оснований, почему он не может иметь с нею общения, и заподозрив, что Антоний не исполнил его требования – препроводить оное подлинником в Белую-Криницу, а только послал туда жалобу на него, Софроний воспылал великим гневом и выступил с новыми обвинениями против митрополии. В июне месяце он сам отправил туда свое „пространное“ письмо к Антонию, – и отправил по почте, нимало не стесняясь тем, что его могут прочесть и перехватить. К письму он приложил еще и дополнение. Здесь, обвиняя Антония в сокрытии письма, он объявлял, что ни с ним, ни с митрополией в общении быть не может, что его собрат, епископ Виталий, и решительно уже отступил от митрополии; а в ответ на Павлово „примирительное письмо“ писал, что „главный хозяин“, к которому предлагают ему обращаться в случае „претензий на Борадатого“, сам находится „в слабом положении“, что вообще „строители (митрополии) очень не благонадежны“, „влагают гнилые бревна, заимствованные из пустого дома, о коем сказано: се оставляется дом ваш пуст555. Наконец, он решительно требовал, чтобы Антония вовсе удалили: „удалите его, и возведите другого на архиепископию, законно и правильно, – тогда дела пойдут своим порядком и тишина церковная восстановится навсегда“. Этим делался очевидно намек, что „церковная тишина восстановится“ и „дела пойдут своим порядком“, если вместо Антония митрополия назначит в архиепископы самого Софрония, что и будет – законно и правильно. В дополнении Софроний указал также и новые вины за митрополией: возведение Онуфрия в священные степени ранее якобы узаконенного возраста, возвращение священства изверженному попу Алексею (лужковскому) и возведение его даже в игумены Мануиловского монастыря, при чем „достойного игумена свергли“; кроме того, в особой выписке, указывал „обычаи церковные“, принятые митрополиею, из церкви инославных“, именно употребление митры и саккоса556.

В июле 1853 г. подучен был в митрополии посланный Софронием экземпляр его письма к Антонию, с дополнениями. Почти в тоже самое время прибыл туда Антониев посол с другим экземпляром письма. Прочитав все присланное и убедившись в сериозности Софрониевых замыслов против Антония и митрополии, Павел, только что успокоившийся немного после суда над Спиридонием, должен был с крайним огорчением начать новый, грозивший большими опасностями для иерархии, суд над Софронием.