Субботин. Белая КРиница 16

Глава 21
Приготовления к суду над Софронием: составление обвинительных против него актов; содержание Павлова „Объяснения“.

Составление приготовительных актов для суда над Софронием стоило иноку Павлу многих и долгих трудов: собственноручно написано им для этой цели нисколько больших тетрадей в лист, которые носят на себе ясные следы самой тщательной и осторожной работы, видно, что Павел очень заботился, как бы не сказать чего-нибудь такого, чем Софроний мог бы воспользоваться в свою защиту557. Какие именно акты требовалось составить, указание этого Павел нашел в самом содержании Софрониева письма. Так как свои обвинения против митрополии Софроний основывал на указанных им, противных древлеправославию, действиях Арсения и Павла, на незаконном якобы поставлении Онуфрия в епископы и особенно на поставлении Антония без сношений с задунайскими и российскими епископами, то прежде подробного, обстоятельного по пунктам разбора всего Софрониева письма, который предполагалось сделать от имени Кирилла, Павел находил нужным получить от Аркадия Славского и Алипия Тульчинского отзыв, что они признают поставление Антония правильным и законным, а Софрониевы возражения против него неосновательными и даже неразумными, потом получить и представить объяснение Арсения по поводу взводимых на него вин, и сделать свое собственное против всех Софрониевых обвинений, а также получить показание и от Онуфрия о возрасте, в каком принял он епископский сан.

По существу дела большую важность должен был иметь отзыв Аркадия, архиепископа Славского, и епископа Тульчинского Алипия. Инок Павел утверждает, что действительно обращался к ним с просьбою о сообщении такого отзыва об Антониевом поставлении и Софрониевых против него возражений, при чем, конечно, должен был изложить эти возражения во всей подробности, или сообщить даже копию Софрониева письма, и что действительно задунайские владыки прислали ему желаемый отзыв. Но нельзя не заметить, что тогда было очень неудобное время для взаимных сношений между Белой-Криницей и Славским скитом, так как начиналась уже восточная война, и некрасовцы с своими архиереями были заняты исключительно ожидавшею их участью в виду приближавшихся к Добрудже русских войск. Поэтому трудно сказать с полною решительностию, справедливо ли инок Павел утверждал, что к октябрю 1853 года в Белой-Кринице уже был получен от Аркадия и Алипия неблагоприятный для Софрония отзыв по его делу, на который, как увидим, он делал ссылки в документах558. С Арсения, по уверению Павла, взято было формальное, письменное показание относительно взведенных на него Софронием обвинений, на которое, а больше, кажется, на словесные объяснения, делаются неоднократно ссылки в документах559. Наместник же Онуфрий собственноручно написал свое показание о том, в каких летах удостоен поставления в епископы, и это показание его целиком вошло в полный разбор Софрониева письма, названный „Изложением“560. Наконец сам Павел сочинил пространное „Объяснение“ на взведенные на него Софронием якобы „клеветы“561. О содержании этого, искусно и весьма тщательно составленного, „Объяснения“, прежде всего и следует сказать.

Павел начинал его, как и следовало, обращением к Кириллу, которым, предполагалось, были требованы и получены объяснения от всех соприкосновенных к делу лиц; но сейчас же перешел к личному препирательству с самим Софронием, – и переход этот сделал весьма неудобно. „Если бы, – писал он, обращаясь к Кириллу, – доносы касались до меня токмо единого, тогда бы объяснение мое было кратко и не ино что;, как только: Господи! даждь милость ненавидящим мя и враждующих ми и оклеветающим мя... Но когда епископ Софроний проискивает чрез мою и прочую всякую постороннюю вину навести безвинно на вашу святейшую главу, сиречь каким-либо посредством удостоить вас со всем местным вашим священным собором церковному изъобщению и оторваться ему от зависимости вашего права в сатанинскую бездну самоволия: того ради (?!) прошу, позвольте мне обратиться прямо к его преосвященному лицу“. И начинаются действительно личные объяснения с самим Софронием. Указанная Павлом причина только требовала от него подробных объяснений по поводу Софрониевых изветов, и объяснения эти он мог удачно изложить, обращаясь к самому Кириллу, а не лично к Софронию. Форму личных объяснений с этим последним Павел избрал, очевидно, как самую удобную, чтобы высказать накопившееся в душе негодование против него. Эти свои личные объяснения с Софронием Павел изложил в трех статьях. А прежде, как бы в виде предисловия, сделал следующее обращение к Софронию:

„Какая неприязнь столь сильно и неожиданно поколебала вашу преосвященную совесть? Вскую вы на ничтожного мене, Павла, обаче доброжелательного вашего рекомендателя, начали изливать, аки реки, от ваших уст неправедные и небылые пороки? По крайней мере вспомнили бы оное былое, еже в бытность вашу у нас: какое посредство уверяло нас о вас? не было ли в том заверении с вашей стороны подлога, сиречь за моего друга, друга такого, которому одолжена нынешняя наша иерархия вся, а от него неким посредством и вы тогда, как неизвестные люди, чрез чью рекомендацию облеклись в верность человека достойного? Но оставим ныне о прошедшем, ибо предстоит дело о настоящем.

Написав это, Павел однако рассудил, что упрекать Софрония в обмане, посредством которого он получил епископство и успеху которого сам же именно способствовал своей „рекомендацией“, весьма неудобно, как в собственных личных интересах, ибо себя же обличал бы в недозволительной опрометчивости, так и в интересах иерархии, в которой первые же, на Россию поставленные, епископы оказывались обманщиками. Поэтому он зачеркнул все, напечатанное у нас курсивом, и ограничившись только кратким напоминанием былого, прямо обратился к „настоящему“, именно к рассмотрению Софрониева извета за мнение о брадобриях. Напомнив Софронию, что сообщал ему это мнение свое по его приятельской просьбе со всею искренностью, Павел продолжал:

„Но если оное мнение вам показалось неугодно, то кто вам возбранит оное бездейственно оставить? За что же дружеской совет укорять и неприятельски враждовать? Ибо несть то и быть не может с моей стороны к нам приказание, или узаконение, но токмо по вашей просьбе приятельское вспоможение. Однако, возьмите о сем предмете подлинное мое к вам восписание и с добрым и правым вниманием прочитайте, а преосвященною вашею душою не кривляйте, тогда наверно о обрящете не вредное, но полезное. Аще ли же некий прах неприязни ваши очи и совесть запорошил: то лучше представить оный мой к вам ответ на соборный беспристрастный совет, и уповаю, что ваше преосвященство скорее посрамится, нежели мое мнение отринется. Ибо я добре вем, что о сем предмете вам отвещал, никакого пристрастия не имел, и ни надесно, ни налево не кривлял, – а именно ваше и мое мнение зде повторю“.

И действительно приводить, что; писал Софроний о брадобриях в своих вопросах и что сам отвечал ему. Но так как в этом своем ответе о невольных брадобрийцах, относительно которых предлагал держаться среднего пути между двумя крайностями в суждении об них, какие указаны были у Софрония, Павел, по его сознанию, слишком кратко сказал о предлагаемом среднем пути, то теперь нашел нужным сделать следующее дополнение:

„Хотя я намерен был тогда о средней меры(е), еже именуется царский путь, и без вашего вопроса предложить вам свое мнение пообстоятельнее, то-есть: что лучше о пришедшем на покаяние нашем единоверном брадобрийце, рассудя смотря по исповеди его, аще в догматах веры не погрешил, аще беспристрастно и безынтересно он впал во оно искушение, а токмо по насилию власти, за страх мучения браду свою брил: но уже когда свободен и ктому обещается не бриться (а точно ли он обет сей исполнит, или не исполнят, о том, кажется, никто испоручиться не может, но несодеянное провидеть подобает предоставить единому Богу). Доброе же его обречение объявить церковному собранию, дабы не было соблазну, и тогда дать ему позволение – стоять в церкви на общем богомолении. А по меры(е) епитимии, рассуждением настоятеля, от святыни удержится до отращения ли брады, или дальше. Только бы не было бесчеловечно в лишении святых причащений до самой смерти, еже по святым соборным правилам не возлагается даже и на самых отступников Христовых, бывших неволею во идолопоклонстве, токмо на самовольных. Этих средних мер я тогда выразить вам не мог по случаю, что ожидаемая оказия время не терпела, о чем тогда же я вам извинился: посмотрите в ответе о антиминсах562.

„Но вы, г. епископ Софроний, не усрамились распубликовать о сем предмете на Павла совсем в противном смысле, сиречь в вину ереси, как явствует и из вашего доноса чрез г. а(рхиепископа) А(нтоня). Да еще присовокупили в тую же вину и самого г. митрополита, так как бы его самого суждение вам конечно в руководство посланное, в чем г. митрополит вовся нимало и не участвовал, и в том моем к вам о брадобриях отношении даже и единого слова за митрополита не было“.

„О, преосвященная главо! Где ваша совесть?... Удивление мя крайнее обдержит! Тем убо и ожидаю вся сия соборному суду предложить на среду: подобает ли епископу Софронию за мое вышеозначенное мнение, по простодушию (?) моему в доброжелательное вспоможение ему посланное, такими еретическими титлами вознаграждать, да еще и самого г. митрополита, вовся к сему мнению неприкосновенного, виновником осуждать и ко отлучению церковному назнаменовать, да в нюже меру мерит, не возмерится ли самому, по глаголу Христову“.

Так заключил инок Павел первую статью своего „Объяснения“; во второй однако он продолжал речь об том же предмете, именно рассматривал высказанное самим Cофронием мнение, что если брадобрия „и по смерти уже наравне с христианы погребать и помин творить“, то „сие вопреки правил святых отец будет“. Против этого Павел возражал:

„По сему собственно вашему мудрованию и на самом конце жития никто из православных верою от невольных брадобрийцев563 уже к тому не может в число православных приобщен быть ни чрез какое покаяние, сиречь таковый уже но только лишен святого причащения и при самом смертном случае564, но и последнего погребения и причащения. Да что скажет г. епископ Софроний, если он сам попадется в руки противных и обриют ему бороду, чего Боже сохрани, и будет притом вскоре одержим болезнию, да не отращенною брадою и умрет? – то заповедает ли о себе таковое свое мудрствование на самом деле исполнить? Аще тако хощет: о, страшного и богоненавидимого отчаяния! – о чем всяк, иже неповрежденной рассудок имеющий, смело скажет, что догмат сей отнюдь но есть православной церкви565; но яве есть, что от древних чистых еретиков новатианов, которые даже и поневоле от веры отступльших не приимали на покаяние. Зри о сем в книге Барония, лето Господне 254, под числом 13-м“.

Вслед за сим приведена подлинная выписка из Барония, и в заключение говорилось, что если новатиане были извергнуты из церкви и учение их проклято, „то епископ Софроний, обращающихся на покаяние, не еже Христа отвергшихся, но токмо поневоле брады бривших не прияемля, и при смертном случае лишая святых таин, а даже и самого конечного погребения и поминовения, какому осуждению повинен?...“.

Несомненно, что инок Павел рассуждал правильно, – возражая Софронию, он готов был, как можно догадываться, признать достойными общения церковного, причащения св. таин и христианского погребения даже не невольных брадобрийцев, „аще в догматах веры не погрешают“ и принесут покаяние в грехе брадобрития. При других обстоятельствах он этого, конечно, не сказал бы; но здесь, увлеченный полемикой, проговорился, и этим далеко отступил от строгости раскольнического учения о брадобритии, ибо смотрел на него почти уже с „никониянской“ точки зрения, что Софроний, в качестве истого старообрядца, мог удобно обратить в обвинение против него и против митрополии, им, управляемой“. Условием для принятия брадобрийцев в церковное общение Павел полагал только сохранение ими „догматов веры“; но он забыл, что с раскольнической точки зрения бриющий браду eo ipso (этим самым) есть уж „погрешающий в догматах веры“, ибо небритие брады есть именно догмат раскольнической веры. Ссылаясь потом в оправдание брадобрийцев на соборные и святоотеческие правила о новатианах, он забыл, или намеренно умолчал о правиле Стоглавого собора, которым брадобритие признано за ересь и брадобрийцев воспрещено даже удостоивать христианского погребения. Софроний, как и все истые старообрядцы, напротив твердо помнил это правило, на нем утверждался в своем мнении о брадобрийцах (чего Павел как будто и не приметил) и одним указанием на явное противление столь уважаемому старообрядцами правилу Стоглава мог легко опровергнуть все, в сущности справедливые и христиански снисходительные, рассуждения Павла и объявить, что справедливо обвинял его в еретичестве, а управляемую им митрополию в наклонности к „никониянским“ новшествам, с чем ревнители раскола должны будут согласиться. Вообще, мы видим здесь борьбу между истым представителем раскола, каков был Софроний, и старообрядцем, уже несколько тронутым новшествами, наклонным к свободомыслию, понимающим некоторые крайности раскольнических учений и готовым отказаться от них, каковым и был действительно инок Павел.

В третьей статье „Объяснения“ Павел возражал против того места в Софрониевом письме, где говорилось о разрешении запрещенного казанского попа Трофима, что его „сам Павел подложно подписал почерком руки г. митрополита“, что „был обличен Павел в том подлоге чрез Алимпия“ и что „по таковых святотатственных подлогах и лживых подписах, в особенности происходящих (к стыду и соблазну церкви Христовой) от правителя митрополии, какой будет правды ожидать“ и проч. Это был пункт особенно чувствительный для чести Павла и особенно щекотливый, так как в словах Софрония, очевидно, была часть правды, и Павел в письме к нему действительно распорядился именем Кирилла самоуправно, как привык это делать. Нужно было во что бы ни стало защититься, и Павел употребил для этого все свое старание. Прикрывался он собственно тем, что Софроний не может подтвердить своего извета, не может представить свидетелей учиненного подлога и оправдать свою ссылку на Алимпия. А что все письмо, не исключая самых подписей Кирилла и Онуфрия, писано его собственной рукой, это Павел объяснял тем обстоятельством, что письмо о Трофиме посылалось по почте, – мало того, он указывал в этом даже подвиг с своей стороны, так как будто бы в том случае, если б письмо взято было русским правительством, пострадал бы только составитель письма, которого легко было бы узнать по почерку, а сам митрополит, глава иерархии, был бы в стороне, не подвергся бы никакой неприятности. При этом, он нашел нужным упомянуть, даже в патетических выражениях, об окончании своей миссии и о готовности пожертвовать собою для сохранения митрополии. Но всю натянутость и несправедливость этого объяснения Софроний мог бы обличить одним замечанием, что даже и в том случае, если бы письмо взято было русским правительством, ни Павел, сочинитель его, ни сам Кирилл, хотя бы под письмом красовалась его собственная подпись, как живущие за границей, под покровительством австрийского правительства, никак не могли пострадать за него, а опасность предстояла бы только тем, кому письмо адресовано в России. Чувствительные разглагольствия Павла о самопожертвовании были поэтому совсем напрасны и подписываться за Кирилла и Онуфрия их именем не было ему никакой надобности. Вообще эта, третья, статья „Объяснения“ Павла оказывается слабой и натянутой. Вот что именно писал он:

„Отколь ваше преосвященство так твердо знаете, и письменно утверждаете, даже и окружным чином уже публикуете, что Павел подложно сочинил к вам письмо разрешительное? На сие нужно вам непременно показать вашего исследования достоверные доказательства, а голословить и пустословить в таких делах не прощается законом не только сановным епископам, но и простым, под страхом писанного: имже судом судите, судится вам.

„Однако, ваше преосвященство, сами ли вы видели, или от какого имянно очевидца слышали, когда Павел оное письмо сам подложно подписывал почерком руки г. митрополита? Но на письме оном не одно имя митрополита, а еще подписано и у г. епископа Онуфрия. Какой вы на сие дадите ответь? Ибо письмо оное подлинником есть цело566, и вас на очную ставку ожидает. Да еще и в том ваша есть явная неправда, что якобы письмо подписано почерком руки г. митрополита. Ибо подпись была митрополитская но своим его почерком, ниже именем точным, но для незнамого показует Кирилов от закручения конца567, по причины(е), что письмо оное вручено почты(е), то могло быть открыто и в руках внешних (как уже и случалось): дабы тогда не разумно было по подпису; таже и все содержание оного писано под завесою коммерции568; но однако все содержание письма писано почерком собственно руки моей, просто и без всяких изгибов, для того, да ваше преосвященство удостоверит мой почерк, от кого оно есть подлинно“569. А в случае чужих рук митрополит и епископ могут отказаться, понеже и у епископа имя на конце также закручено, да покажется оным не Ануфрий, но Ануфриев570. А я о себе ныне много уже не дорожу, ибо моей препорученности, с помощию Божиею, все лавры уже пожаты, плоды собраны и кросна снаряжены: тем убо ныне инем наступает время расти, мне же малитися. А потому мы, по писанному, лучше и предаем (?) все тело, но да соблюдем самую главу, или по образу пчелину!“

Заметив потом кратко, что Софроний несправедливо утверждает, будто ему написано было разрешение для попа Трофима, – что писано было не разрешение, а „в чину прошения“, т. е. только просили о разрешении попа, инок Павел опровергал Софрониеву ссылку на Алимпия:

„Очень любопытно нам, да и к самому делу нужно вам пояснить, когда именно был изобличен Павел в том подлоге чрез Алимпия. И кто вам это сказал, если правдивый епископ не солгал? Ибо Алимпия (по свидании с Павлом) вы и доныне в глаза не видали, ниже единого слова о том от него слышали: то разве во сне вам пригрезилось. Обаче, прежде вашего сюда доноса, посланный к вам в 1852 году священноинок Арсений, которой достоверно сие дело знал, той же Арсений обо всем вам обстоятельно и при К. М. К.571 объявлял, и вы тогда в том своем неправедном мнении крайне себя зазрели: почтоже по отъезде отца Арсения аки во сне спящий опять забылись, толикую брехню окружно публиковать и в самую митрополию писать не усрамились? Теперь где же правдивого Софрония будет правда?... О, дивство!“

И в заключение всего объяснения Павел опять писал:

„Удивляет нас всех, что уже и после достоверного чрез о. Арсения вас уведомления, которой враг воззвонил вам во уши и научил вас ложно сплесть столь враждебную клевету, да вашего доброжелателя обложить таковою поносною титлою: правителем митрополии, святотатственного подлога и лживых подписов? Однако и вы сами блюдитесь, преосвященный владыко, да не како, по писанному, вскопав яму и впадешися в ню“.

Свое объяснение, обращенное прямо к лицу Софрония, Павел подписал было так: „Затем остаюсь ваш молитвенник и слуга навсегда“; но сообразив, что такая подпись под Объяснением, после всего сказанного в нем и при тогдашних отношениях его к Софронию, не очень уместна, зачеркнул ее и подписался просто: „недостойный и. Павел“572. Так велико было теперь негодование Павла против первого, поставленного в Белой-Кринице, российского епископа старообрядцев, поставлению которого сам же именно способствовал, что не хочет уже назвать себя и его молитвенником...

Глава 22
Приготовления к суду над Софронием: содержание первых десяти статей Кириллова „Изложения“.

Гораздо большего труда стоило Павлу сочинение „Изложения“, – главного документа в деле Софрония, содержащего подробный, пункт за пунктом, разбор Софрониева письма к Антонию. „Изложение“ это Павел сочинил от имени самого митрополита Кирилла, так как против него, считающегося главой митрополии, собственно и были направлены Софрониевы обвинения573. Начинается оно следующим вступлением:

„Ваше преосвященство, г-н епископ Софроний! Ваши доносы, паче рещи к нам запросы, суть вдвойне: первые, иже в марте месяце, посредством чрез прибывшую к вам особу, т. е. архиепископа Антония, вторые же прямо от вас, иже в июле, мы получили почти обоя в раз в минувшем июле месяце, и рассмотрев содержание оных, таковой неожиданности до зела удивились. Вследствие чего во-первых не замедлили, аще и не мал труд предстоял, учинили сношение с г. архиепископом задунайским: а теперь, в настоящем Изложении, раскрываем дело, приуготовляемое к суду в нижеследующих статьях“574.

Всех статей в „Изложении“ тридцать. В каждой из них приводится по частям, в последовательном порядке и без пропусков, часть подлинного текста Софрониева письма и подвергается разбору. Сначала (1–8) рассматриваются изложенные Софронием вины Арсения.

Софроний писал, что Арсений запрещал, ему „творить крест кадилом“ за службами в указанное время. Против этого говорится здесь (в 3-ст.), что это совсем несправедливый извет, что Арсений, по его показанию, не вводил новшества, а напротив исправлял введенное самим Софронием новшество:

„Мы твердо знаем и уверены, кроме Арсениева объяснения, что, как вы пишете, „дабы креста кадилом не творить“, Арсений вам того не запрещал, а паче тако вам творить желал, – так, как у нас в митрополии творится, по точным глаголам, напечатанным во всех отеческих Служебниках; но не советовал вам творить по обычаю внешних церквей никониянских, сиречь не творить креста рукою с кадилом, а кадилом крест назнаменовать на великом выходе, премудрость прости, Свете тихий. Сему действию общее стоит повеление, как священнику, и диакону равно. Но скажите, когда диакон на Свете тихий крест рукою с кадилом творить? или кто может сверх ясно гласящего устава повелеть диакону крест рукою с кадилом творить? Следовательно, когда один указ, то убо и священник не должен по самомнению, или по внешнему обычаю творить, но так, как устав св. церкви повелевает. Если же ваше преосвященство ссылаетесь на свой неписанный обычай, что тако прочии творят попы у вас, то почто же зазираете за правость Арсения и нас? Дадите за сие ответ на суде, понеже вы сами за сии предметы на суд нас позвали жестоковредными вашими словами, а священноинока Арсения за указание вам православного обычая, чрез посредство свящ. Ивана Матвеевича, палкою угрожали575, как явствует в его к нам объяснении“.

Трудно поверить, чтобы Софроний, строгий до крайности приверженец старообрядческих уставов, мог допустить от них отступление в действовании кадилом на выходах, особенно когда сам же в письме защищает принятый у старообрядцев обычай. И так как Павел не отвергает, что об этом обычае были препирательства между Софронием и Арсением, то надобно полагать, что именно этот последний допустил от него отступление, и одно голословное уверение со стороны Павла, что этого не могло быть, так как в митрополии этого не допускается, совершенно недостаточно для оправдания Арсения. Вообще, вся эта статья оказывается слабою. В следующей (4–й), где идет речь о требовании Арсения – не кадить при возглашении прокимна и не целовать икон на царских дверях в литургию на малом входе – Павел уже не отвергает того, что Арсений действительно давал такие советы, а только старается доказать их правильность:

„Хотя в целовании царских дверей нет противности в разуме церковного догмата, обаче нет и повеления в чину Служебников; а еже кадить вкупе и прокимны гласить есть смута в слиянии стройного течения церковного чина, а потому нигде не обретается, ни в Служебниках, ни в Уставах, такового повеления, еже бы кадити вкупе и прокимны глаголати. Следовательно и это новость. Обаче же за целование святых икон наше рассуждение: аще хотя у вас и новое сие, но на славу Божию, и не вреждает церковных догмат, в том обычаю вашему, сиречь в целований царских дверей на литургиях, аще не хощете последовать нашему, не возбраняет. Ибо и у нас, на прочих службах, кроме литургии, то же самое по обычаю творится; но в божественных литургиях сия неуместная церемония своего права уже не имеет, поскольку сие время занимает другое большее (?), а наипаче в соборных архиерейского служения литургиях. Того ради во входах на литургиях целование икон на царских дверях вовсе удалено, понеже целование икон в литургии делается прежде, при самом входе, пред проскомидиею. Теперь зри, преосвященная главо, чье дело криво, и чье право. И следовало ли вам в том зазирать Арсения, вкупе и нас, и аки за некий вредный церковному догмату порок, добре не испытавше, окружным чином, публиковать? Не стыдитеся ли?“

Любопытно в этом объяснении Павла, что они находил возможным делать в службах отступления от положенного чина, если „нет в них противности в разуме церковного догмата“, – дозволял и „новое“, допущенное „во славу Божию и не вреждающее церковных догматов“. Это уже совсем не раскольническое суждение, и Павел показал себя здесь опять свободомыслящим старообрядцем, что Софроний мог удачно поставить ему в вину. Еще любопытнее в этом отношении следующая (5-я) статья, где инок Павел усиливался отклонить, по его выражению, „главное и страшное“ Софрониево обвинение против Арсения, что тот по причащении читал заимствованный из „никониянского“ Служебника стих: се прикоснуся сие устом моим. Приведя вполне все это место из Софрониева письма, Павел старался сначала доказать, что здесь Софроний будто бы сам запутался в противоречиях:

„Поистине вы в вышеписанной небылицы(е) уже сами, аки в своих мрежах, запуталися неизбежно. Ибо когда вы сами свидетельствуете, что у нас в митрополии, во время вашего рукоположения, не только не было, но и слухом ни от кого вы не слыхали, а на пути Арсению выучить наизусть невозможно, да как и возможному быть, когда он (как в поданном объяснении своем пишет), не только когда где-либо выучивать, но не знает, какое в том стихе и содержание и нигде еще не видал и не слыхал, также как и мы все здесь, не только такой стих читаем, или знаем, но даже доныне не слыхивали о нем, а только теперь, из вашего доноса услыхав, удивляемся до зела. Ибо даже и вы сами, г. епископ, только самое начало, слова два и три скажете, но всего содержания не открываете. Понеже вы уже, как глаголете, что и нашли самое место стиха того во внешнем Чиновнике: то уже подобало бы вам и все содержание его прописать нам, да по крайней мере мы хотя бы посмотрели, что за стих такой, и что такое за столь страшное в том богостудство, что вы до изумления устрашены от него были, и трясясь всею внутренностию и душею, и во ужасе, не с еретиком ли служите, уже в раскаянии ко Богу вопили со воздыханием: Господи! потерпи, не погуби, не порази! – и прочее. Однако, теперь по делу видно, что истину дознать уже не трудно. Понеже ваше мнение ограничено есть: не иначе как сей стих, после бытия вашего, у нас в митрополии введен в употребление всеобдержно, отчего и Арсений читать его умет. Посему остается только вашему преосвященству лично прибыть к нам, и мы позволим вам, не только все Служебники и Чиновники наши пересмотреть, по коим мы всеобдержно служили, но по долгу священного сана и всех наших священнослужащих переспросить, и тогда уже будет открыта для вас и нас, паче всякого слуха, самая достоверная очевидность“.

Что Софроний запутался в своих собственных сетях, этого Павел совсем не доказал здесь; напротив, только обнаружил здесь свое собственное лукавство. Софроний, как признал это и сам Павел, привел свои соображения к тому заключению, что нововводный стих: се прикоснуся и проч. принят митрополиею в употребление уже после его рукоположения в епископы. А что привел он только начальные слова стиха, это совсем не значило, будто он и сам не знал содержания и смысла этого стиха, который, по его словам, отыскал и прочитал в новоисправленном Служебнике, следовательно знал хорошо. Как истый раскольник, он только не хотел повторять то, что считал еретическим нововодством. Никакой запутанности в его словах нет, а виден в них только великий ревнитель раскола, одержимый боязнию всякого новшества и даже рисующийся этою боязнию. Павел же, очевидно, притворялся, говоря, что будто ни он сам, и никто в митрополии, не имеет даже и понятия о нововводном стихе: се прикоснуся сие устом твоим. Невозможно допустить, чтобы он, столь сведущий во всем, касающемся старообрядчества, не знал в подробности всех отличий новоисправленного Служебника от старопечатных576; притом же и по самым первым словам стиха, которые привел Софроний, нельзя было не догадаться, что стих этот буквально взят из книги пророка Исаии (гл. 6, ст. 7). Притом же из собственных слов Павла: Мы хотя бы посмотрели, что за стих такой и что такое за столь странное в нем богостудство, что вы до изумления устрашены от него“, из этого очевидно насмешливого замечания можно видеть, что благоговейное содержание стиха было хорошо известно ему, и он дивился, как мог Софроний придти от него в такой страх и ужас. Но Павлу нужно было непременно доказать, что Софроний несправедливо обвинил Арсения и митрополию в употреблении во время причащений стиха: се прикоснуся и проч., – и вот он притворяется, что будто бы у них в митрополии никому и не известно даже, что это за стих и какое его содержание.

Однакоже, после столь решительного утверждения, что Арсений, причащаясь, не читал и не мог читать неслыханный в митрополии нововводный стих: се прикоснуся и проч., Павел сознается далее, что Арсений тогда действительно читал один стих, но старается доказать, что это был не стих: се прикоснуся, а другой якобы дозволительный, и что Софроний злонамеренно выдал его этот, якобы недозволительный. Вот это любопытное объяснение:

„Однако нам видится из объяснения Арсениева, что вы, г-н епископ Софроний, читанный им стих, которого нет напечатано в наших Служебниках, уже нашли где он есть напечатан, т. е. не в Чиновнике Александр первого, но во отеческой Псалтыри со восследованием, в конце причастных молитв577. И посему замечается, что вы перекрутили той стих по своему замышленному намерению уже по отъезде Арсения, с прибытия архиепископа Антония, а не прежде, вы написали вместо: се приступаю к божественному причащению иначе: се прикоснуся устом моим, якобы уже по причащении. И сожалеем, како бы Господь, на подобии того, не перекрутил вашу душу. О, долготерпеливый Боже! Поистине и мы с тем преосвященным епископом Софронием воздыхаем и единогласно вопием: Господи, потерпи, не погуби его и не порази его за такие удивительные кручении, выдумки и сплетни! Потерпи ему, поне да достигнет правосудного собора себе на покаяние“.

Трудно допустить, чтобы Софроний мог перепутать, или даже намеренно „перекрутить“ два указанные стиха, особенно в виду того, как подробно он рассказывает, что Арсений принял причастие из чаши, отер уста и уже тогда начал читать необычный стих, а не ранее причащения. И откуда бы Арсений ни взял читанный им стих, не положенный в Служебнике, Софроний, как истый старообрядец, мог смело объявить его новшеством, именно потому, что он не положен в Служебнике. Павел понимал, что такое возражение может быть сделано со стороны Софрония, и потому в той же статье „Изложения“ прибавил следующее объяснение578:

„И да протолкует нам (Софроний) по христианской совести, какой вред, или ересь, если коего стиха в Служебниках наших напечатано не будет, а будет в другой святоотеческой книге? Например, в наших Служебниках и в Чиновниках показан на венчании токмо один стих Святии Мученицы трижды, а св. Симеон Солунский в книге своей, в гл. 205, пишет сице: „Слава тебе, Христе Боже в Константинополе в хиротонии не познахом весма воспеватися, в Фессалонитстей же познахом по дважды рещи Святии Мученицы, еже и нужно есть, яко убо тамо мучеником токмо призываемым, зде же третие и Спасителю самому, единому от Троицы воплощенному и Троице самой прославляющейся“. По сему стиху приложенному в Фессалонитстей церкви, како о ней, по святому Симеону, разумети подобает, – православна ли, или уже ересию повреждена?“

Хотя пример, заимствованный из книги Симеона Солунского, приведен Павлом и не совсем кстати, так как сказанное у Симеона о чине хиротонии он напрасно сопоставляет с чином венчания по старопечатным книгам, но самая мысль его, что внесение в Служебник какого-либо приличного стиха из другой святоотеческой книги не составляет вреда, или ереси“, конечно, справедлива; только опять она совсем неожиданна и даже удивительна в устах старообрядца, ибо, по основному учению раскола, в старопечатных богослужебных книгах, чинах и обрядах ничего нельзя изменять, дополнять, или убавлять, под угрозой проклятия, раскол и возник из-за мнимого изменения старопечатных книг, при исправлении их по греческим и древлеписьменным святоотеческим же книгам. Притом, если, по суду Павла, не было ни вреда, ни ереси в том, что Арсений взял из святоотеческой книги стих, не положенный в Служебнике, и включил его в Служебник, то какой же грех и какая ересь была бы в том, если бы он взял туда стих даже из священной книги, книги Исаии пророка: се прикоснуся и проч.? А между тем он так усиливался доказать, что Арсений не читал и не мог читать этого стиха, очевидно, видя в этом что-то недозволительное! Все это Софроний мог успешно поставить ему в возражение и за все это обличить его в новшествах. И вот инок Павел опять является здесь, в противоположность Софронию, именно старообрядцем свободомыслящим, не всякое изменение в старопечатанной книге считающим за „вред“, или „ересь“. Можно предполагать, что в сущности он был не против того, чтобы, по примеру православных, употреблять в чине литургии, как весьма приличный в данном месте, положенный „во славу Божию и не вреждающий церковных догматов“, стих: се прикоснуся и проч.; можно полагать поэтому, что и Арсений действительно читал его. По всей вероятности Софроний не без основания писал, что таким подражаниям православной церкви в митрополии научились от попа Алексея Булгакова, так как он, и по переходе в раскол, всегда и даже открыто отдавал предпочтение порядкам и чинам оставленной им православной церкви.

В следующей (6-й) статье Павел и рассматривал это Софрониево указание на попа Алексея Лужковского, которое прямо объявлял ложным, находя в нем только преступное желание Софрония „опорочить или по крайней мере какими-нибудь натягательствы унизить“ митрополию. „Не мы по-лужковски, – писал он, – но сам той священник Лужковской по-нашему творит, я соли священник Алексей, ныне Александр, или другой кто бы ни был, согласно нашему обряду чинит, то нам наипаче приятство творит“.

Далее (ст. 7-я) рассматривалось обвинение против Арсения за посещение Успенского собора и похвальный отзыв о виденном там порядке службы. Павел не отрицал того, что Софроний написал правду о посещении Арсением Успенского собора, даже прибавлял, что это обстоятельство „не оставлено без внимания“; но он сильно обличал Софрония за то, что тот поставлял это в вину самой митрополии: „если бы Арсений не только тайным образом сходил в Успенский собор, но хотя бы и вовся при этом соборе остался (чего Боже храни), и тогда ничтоже есть нам и вам чрез поступки частного и малого лица, но ответ есть того самого виновного пред Богом и церковию святою: кождо бо от своих дел оправдится или осудится“. Этого, казалось бы, и достаточно; но Павел, видимо сочувствовавший Арсению, пожелал и здесь большую часть вины сложить на самого же Софрония. Он писал:

„Впрочем однако прилагается здесь для личного вашего выслушания подлинником и самое Арсениево, истребованное нами, объяснение, в котором подробно явствует, из какой нетерпимой причины он был в Успенском соборе, то-есть когда он у вас содержался не так, как вы говорите в лице митрополита, но предан старицы(е), вашей квартиры хозяики(е), аки некий арестант под замок в смысле предохранения за неимением у него паспорта от двух вин: дабы никто к нему не входил, да и он сам не мог никуда исходить, дотолика, яко ни за какие его прозбы не допускали его хотя един раз посмотреть летнюю часовню579 отнюдь ни днем, ни ночью, и прочее, и прочее. А другое на словах, касающееся до вас самих, остается до времени очной с вами ставки580, и вы на оное его объяснение также ныне не отрецытесь невниманием. Сверх же сего вы нам в дополнение еще должны дать ваше объяснение о нижеследующем. Сами ли вы видели Арсения, от ваших очей тайно в Успенской собор отлучившася, и отколь вы познать могли Aрсениеву вину в таковой тайной отлучки(е), что имянно он в том собственно намерении ходил – для замечания церковного порядка и сообщался с иноверными, и что он, возвратясь из собора одобрял и похвалял той церкви служебной порядок? О всем том сам ли он лично вам так объяснялся (но он отрицается, что никогда вам о том не объяснялся, да, кажется, вас в то время и в Москве не было, но в Б(оровске?), и после того вы уже Арсения и не видали), или инии вам о том сказали, якоже и есть? Ибо нам не мнится, чтобы тайно уходившему, и когда возвратился на квартеру вам приятную, тогда на самой встречи(е) будучи осыпанному разными ругательствы от хозяйки, и тут могло ли быть ему место тем хвалиться и одобрять внешние обряды? Если же вы сами от него ничего того не слыхали, а только молодой старицы(е), на священника вам клевещущей, скоро возимоверствовали, это подобает ли епископу тако творити? Такову ли вы заповедь от Апостола восприяли, якоже к Тимофею в зачале 286 пишет сице: на попа хулы не приемли, токмо при двою, или трех свидетелех? Св. Златоуст толкует на сие, яко со опасением всегда подобает суды творити, наипаче же на пресвитера (Беседы, стр. 2503). Яснейше же пишет Матфей Правильник в составе 4-м лист 179-й, сице: „Подобает свидетелем первее клятися, прежде даже свидетельствуют. Честнейшим же паче веровати. Единого же свидетельство несть приятно и ни каковем либо суде, аще и сигклит будет. Но ниже домашних оглаголующему приводити подобает свидетелей, разве будут священницы и диакони“. Ниже, лист 180: „жена не приходит в мужеский сан, ниже возвещает, ни свидетельствует, но ниже согласовати сим прощено есть народне, себе же токмо соглаголуют и жена и слепец“. Дозде Матфей. А вы, если основались на сплетнях жены и решились распубликовать окружным чином, не доведя даже и до сведения нашего: какой дадите ответ на соборе правосудию?“

За доверие молодой старице Павел победоносно обличил Софрония, а намеками на его отношения к сей старице, о которых будет истязан на очной ставке с Арсением, мог привести его в немалое смущение; но он все-таки не доказали, что будто сам Софроний вынудил Арсения идти в Успенский собор, содержа его, как арестанта, в келье своей старицы. Что общего между заключением в келье и посещением собора? Или потому Арсений пошел в Успенский собор, что его не пускали в летнюю Рогожскую часовню, в которой по зимам не бывает и служб? Арсений, несомненно, потому пошел в Успенский собор, что ему желательно было видеть там торжественную богоявленскую службу, которую не мог он не похвалить за ее торжественность и благолепие, что Павлу и следовало бы сказать откровенно.

Оставалось последнее обвинение против Арсения – за старание получить наперсный крест. Говоря о нем в следующей (8-й) статье, Павел заметил только, что Софрониев „донос“ об этом происшествии и Арсениево „дотонка обстоятельное объяснение и требуют „очной ставки“, и давал притом заметит, что большего доверия заслуживает именно „дотонка обстоятельное“ объяснение Арсения, чем донос Софрония. А все внимание Павел остановил здесь собственно на том, что Софроний, „под предлогом дела Арсениева желал замарать митрополию“, объявив, что она ввела „неправославный“ обычай – награждать священников крестами. Возражая против этого, Павел писал:

„Так как еси вежественный епископ, знающий на память все древние уставы церковные и правила, скажите нам: аще священников наперсным крестом украшать обычай неправославный, значит по-вашему ересь, то по крайней мере укажите нам главу устава, или правилу число, где есть положено украшать крестами и архиереев? Но нам мнится, что сего в древних уставах и в правилах имянного повеления не обрящется. То убо и все наши архиереи, в том числе, кажется, еще и вы сами, неужели суть в неправославном обычае, просто рещи в ереси? По еще противнее со ужасом вопрошаем), скажите: неужели и древний снятии отцы, по вашему мудрованию, во обычаи не православной церкви пребывали, каков был св. Алексий митрополит Московский и преподобный Сергий игумен Радонежский, якоже пишется в житии его?“

И далее приведено из этого жития сказание о том, как святитель Алексий „своима рукама крест на святого (Сергия), яко некое обручение возложи“. По примером архиереев, а тем более исключительным примером преподобного Сергия инок Павел совсем напрасно думал оправдать введенный в митрополии обычай давать именно в награду и именно священникам наперсные кресты. Примеров такого награждения священников в древней церкви он не указал и не мог указать. Софроний же, напротив, был несомненно прав, утверждая, что обычай награждать священников крестами заимствован митрополиею из церкви великороссийской, где введен при императоре Павле. Обычай этот, разумеется, ничего неправославного не представляет; но с раскольнической точки зрения, на которой твердо стоял Софроний, он был неправославен уже по тому самому, что заимствован от „никониан“. И Павел не доказал, что не отсюда он заимствован в Белую-Криницу: значит и обвинения Софрониева против митрополии не устранил. Ему опять приходилось расплачиваться пред Софронием, как истым представителем раскола, за введенные в митрополии новшества, хотя и достойные полного одобрения, но все же новшества, не дозволяемые расколом.

„Теперь Арсениевы вины оканчиваются, во вот Павловы начинаются“. Так переходит Павел к рассмотрению в 9 и 10 статьях „Изложения“ Софрониевых обвинений против него самого. Обе эти статьи, написанные им прежде отдельного собственного „Объяснения“ пришлось ему весьма значительно переправить. Правда, он еще оставил и здесь кое-что, сказанное потом в „Объяснении“, но больше делает ссылки именно на это „Объяснение“, которое, нимало не стесняясь, сам же от имени Кирилла превозносит похвалами. Так в статье 9-й, содержащей разбор Софрониев обвинения против него за мнение о брадобрийцах, читаем:

„Истребованным от Павла объяснением, которое при сем прилагается, преясно ваше криводушие и страстное натягательство обличается, а наипаче вредное правому дагмату ваше мудрование открывается, которое при очной ставке на соборе может решиться. Впрочем отвещайте: что ваше преосвященство из того хощет и для какой потребы вы окружным чином сие распубликовали? – ересию ли вы нас обложить намеревались, да тем из-под ведомства нашей митрополии в число раздорников и подцерковников оторваться надеялись, или для какого иного предмета? Но мы ныне, рассматривая ваше донесение и Павлово к вам соответствие, нимало у Павла ереси за невольных брадобриев не находим, ибо Павел не так вам объявил свое мнение, как вы ныне пишете... Ныне Павел и просит сие его мнение представить на соборное рассуждение, вкупе и ваше особое мудрствование, которое нам ясно кажется, что совершенно есть напротив православного веры догмата“.

Итак Павел заставил и Кирилла признать, что догмат о небритии брады, изложенный в Стоглаве, на который твердо опирался Софроний, противен „православной веры догмату“, т. е. заставил Кирилла обличить в неправославии столь уважаемый старообрядцами Стоглавый собор, за что Софроний мог бы сильно истязать их обоих, если бы решился явиться на собор, и чем Кирилл, не понимавший, что подписывал, но не менее Софрония преданный расколу, был бы, конечно, до крайности изумлен...

Следующую статью, о подложной подписи под письмом о попе Трофиме, приводим вполне.

„По истребовании от Павла объяснения, подлинником зде прилагаемого, мы на столь противосовестную вашу клевету, даже удивлением одержими, вопрошаем вас: с чего взяли вы, опубликовали Павла святотатственным и подложным писателем не только к своим единомышленникам, даже и к прочим посторонним, того дела не знающим, но уже потом тую же небылицу в лицах не усрамились своеручно написать и к нам, известно за то дело знающим581? Отвещайте же нам противу Павлова объяснения: 1) каким вы исследованием дерзнули назвать его подложным писателем и прежде нашего ведома распубликовать? 2) с чего вы взяли содержание того письма назвать решением, а не в чину прошения, как оно есть, и как вы его видели? 3) отколь вы познали, якобы Павел в подлоге обличен был от Алимпия? Недовольно ли вы предупреждены были от нас с замечанием чрез нашего поверенного священноинока Арсения, яко за тую вашу клевету наше на вас есть негодование? и притом вам от Арсения было объявлено и при К. М. К., что привезший то письмо без ответа и без подписи назад в митрополию сам горел от стыда за таковое самомненное подозрение. За что и Павел, по приказанию нашему, писавши к вам письмо от 1-го маия сего года, в примирение вашей противности к архиепископу Антонию, приводя вас в совесть, критикою напомянул вам о том, сиречь: пусть так, попустим быть по вашему самомнению, что во время оно Павел писал к вам за казанского священника подложно582; но неужели покушаетесь и ныне так же помышлять даже и на епископа Ануфрия, своеручно писавшего к вам за архиепископа Антония583? Но уже кажется помощник митрополитский не Павел, писать подложно не будет. И после всего сего достало же у вас совести писать окружно ко всем, равно и к нам, да и самый даже смысл письма нашего, которое Павел писал не подложно, но по воле нашей584, вы дерзнули превратить – из чина просительного в повелительное разрешение. Покажите, ваше преосвященство, на сие ответ, для чего вы такие выдумки сплетаете.

Так смело инок Павел защищал здесь несомненно темное дело о письме за попа Трофима, говоря уже не от себя, как в „Объяснении“, а от имени митрополита Кирилла и прикрываясь им. Но если безмолвно подчинявшийся Павлу Кирилл и действительно согласился теперь свидетельствовать, что письмо было написано „по его воле“, все же однако остается необъяснимым, почему он сам, собственноручно, не подписал под этим письмом своего имени, хотя бы и „Кириллов“, „под завесой коммерции“. Несомненно, Софроний прав был обличая Павла в самопроизвольном распоряжении именем и властию митрополита, какое он дозволял себе без всякого стеснения, что было всем известно и всеми считалось вполне естественным при совершенном ничтожестве Кирилла и при той авторитетности, какою пользовался в митрополии инок Павел, но чего Софроний с своей стороны, когда ему понадобилось, не захотел считать дозволительным и оставить без обличения.

Глава 23
Приготовления к суду над Софронием: содержание дальнейших статей „Изложения“.

В следующих десяти статьях (11–21) „Изложения“ разобраны Павлом те, буквально приведенные выше, вопросы, или, как он выражался, „запросы“, с которыми Софроний в конце своего письма обращался именно к митрополии, требуя на них ответа. Разбор сделан подробный и пространный. Здесь инок Павел показал все свое диалектическое искусство, толкуя церковные правила и примеры в смысле, благоприятствующем оправданию тех незаконных действий его, на которые указывал Софроний, и обращая их против самого Софрония. Мы приведем в извлечениях только более существенное из этого пространного разбора Софрониевых вопросов, – и именно то, как оправдывался Павел против содержащегося в них главного обвинения, что поставление Антония и учреждение Владимирской архиепископии произведено без сношения с прочими епископами задунайскими и российскими, и что допущены при этом другие неправильности.

Софроний, приступая к изложению своих вопросов, в оправдание того, почему не находись возможным вступить в общение с Антонием и почему признал необходимым предложить о иск следующие долее вопросы, указал на 33 апостольское правило, повелевающее не принимать чуждого пресвитера, или епископа „без ставильного писания“, а имеющих такое писание „испытывать, аще правоверен есть“. Этою первою же ссылкою на правила инок Павел не преминул воспользоваться, чтобы обратить ее против Софрония. Он писал:

„Архиепископ Антоний, согласно сему правилу действительно о поставлении его и о правоверии его подлинными документами от нас снабден и, вероятно, как прибыл в назначенное ему место, все оные при себе имел, с которых и вам во известие первие копии послал а потом, за вашим противлением, кому следовало и подлинные грамоты объявил. Следовательно, вы не имели никакого права обращать его назад, или распоряжение наше презирать. Но вы сами, по суду вашему, праведно должны высланы быть вон из тех пределов585, поскольку вы не имеете у себя ставленные подлинной грамоты586. А если вы у себя имеете и таковою, как выше вы сказали, руководствуетесь, то вероятно таковая грамота у вас самих подложно написанная587. А потому и предписывается вам, с объявления сего, какие у себя имеете от нас данные вам подлинные грамоты, непременно предъявить г. архиепископу Антонию во исполнение вышеозначенного 33 апостольского правила, по суду вашему“.

Павел, очевидно, увлекся желанием уязвить Софрония, и в этом увлечении не приметил, что обличает здесь самого себя и свою пресловутую митрополию. Ибо кто более виноват в нарушении церковных правил, – Софроний ли, существовавший и действовавший по-архиерейски без ставленной грамоты, или сам белокриницкий митрополит с своим „правителем митрополии“, отправившие к русским старообрядцам поставленного для них епископа, не снабдив его необходимо нужною ставленною грамотою? Софроний, конечно, не имел возможности представить Антонию, или даже в митрополию требуемые от него грамоты; но, с полным правом мог он потребовать от самого Кирилла и Павла отчета, как могли они, в нарушение церковных правил, отпустить его и уполномочить на совершение всех архиерейских действий, не снабдив архиерейскою ставленною грамотою. Думая защититься и поразить противника, Павел таким образом сам же обличал творившаяся в основанной им иерархии нарушения церковных правил и разные бесчиния.

Софроний, в своем первом вопросе, на основании 34 апостольского правила, воспрещающего митрополиту делать что-либо „без воли всех епископов“, обвинял митрополию за поставление Антония „без воли российских епископов“, т. е. без сношения с ними и без получения от них согласия на то. Здесь он первый раз делал упоминание о том, что в России, кроме его, есть еще епископ, которого потом назвал и по имени. Павел в своем ответе старался доказать, что 34 апостольское правило не может простираться на Белокриницкого митрополита, находящегося в исключительном положении, и в подтверждение привел примеры из истории древле-греческой и древле-русской церкви. Но особенное внимание обратил он на это неожиданное известие, что в России оказался, кроме Софрония, еще епископ – Виталий. Подробно, в семи пунктах, изложил он основания, почему Виталий не может быть признан законным епископом, и Софроний за поставление его подлежит суду. Из этих пунктов заслуживают внимания следующие четыре:

а) Хотя митрополия услышала только теперь из самых запросов епископа Софрония о некоем епископе Виталии, а кто он таков, от кого рукоположен, – от него ли самого, или от иного кого, или отвне обратившийся, и какая именно ему епархия определена и какие имеет в руководстве своем права, о всем том епископ Софроний даже и доныне не почтил уведомить митрополию ни единою чертою, не только почтою, но ниже с личною оказиею м(осковского) депутата588. Обаче с тем депутатом умел презорственно возвратить подлинником наше письмо не только без ответа, но даже и без надписи поне единой черты, за какую вину оно не удостоено им к принятию. Это на основании каких правил дела производятся? – да ответствует.

б) Да объяснит притом г. епископ Софроний, по какому Чиновнику он хиротонисание учинил новому епископу Виталию. Мы добре знаем, что древлепечатных для епископского чина не имеется, а от нас из митрополии ему сообщено еще не было589.

в) Если этот вышеобъявленный епископ Виталий есть тот самый, о котором мы получили от тамо бывших достоверных людей донос, что этот епископ не имеет себе епархии отнюдь никакой, а сведен к поповскую должность, – если это действительно, то на основании каких правил сие дело учреждено? поскольку всем известно, что без определения места поставлять законом строго возбранено, а только за случай находиться епископу в деле пресвитерском, если поставлен быв в кую епархию и тамо не прият, по 18 правилу иже в Анкире, или от ереси обратившийся, по 8 правилу 1-го вселенского собора.

г) Если вышереченный епископ Виталий тот самый, который был отрекшись своего сана (как о том достоверное свидетельство есть), за каковую вину 82-е правило св. Апостол из сана извергает, то каким образом обсудил епископ Софроний, произвел того Виталия во епископа? – да засвидетельствует на соборе.

Очевидно, в митрополии имели очень скудные сведения о новом российском епископе Виталии, – не знали даже и того, что Софроний поставил его уже по получении присланного с Антонием предписания из митрополии, коим запрещалось ему поставлять именно другого епископа для России, если не поставил ранее. Знай это Павел, он, разумеется, прежде всего поставил бы на вид столь важное обстоятельство, что рукоположение Виталия совершено Софронием в явное нарушение полученного из митрополии запрещения. И это было бы со стороны Павла самым сильным доказательством незаконности Софрониева действования в данном случае, тогда как некоторые из представленных им возражений вовсе не имели значения в виду того, что Софроний уполномочен был самою митрополиею поставить для России одного, или даже двух епископов. Если бы Виталия Софроний поставил еще до получения присланного с Антонием запрещения, как полагали повидимому в митрополии, он был бы виноват только в том, что своевременно не сообщил о том митрополиту, как ему было предписано. И о личных качествах и обстоятельствах Виталия Павел писал только по слухам, что значительно ослабляло силу его возражений.

Имея в виду недавний переход Антония из беспоповщины, при чем его надлежало, по существовавшему в поповщине обычаю, сызнова крестить, Софроний в своих вопросах (вопр. 4) указывал, что поставление Антония в епископы было противозаконно, как учиненное вопреки 2-му правилу первого вселенского собора, в толковании которого сказано, „яко новокрещенного несть достойно вскоре поставити епископа“. Ответ Павла на это возражение во многих отношениях любопытен. Он утверждал, что 2-е правило первого вселенского собора отнюдь не было нарушено при поставлении Антония в епископа; но, не желая повторить употребленное в толковании этого правила слово „новокрещенный“, сам привел толкование не этого, а другого правила, именно 80-го апостольского, которое служило, как он справедливо заметил, основанием для 2-го правила Никейского собора, – и привел не буквально, а в следующем виде: „от поганского жития пришедшего, сиречь от языческого, или от зла пребывания590, игреца или глумца бывшего, или чиновника некоего не вскоре поставляти епископа, но первее искусити и уведети о житии его, и тако, внегда прейдет вся священнические чины без претыкания и пребывши в таковых единого лета время, и тако аще достоин явится, да будет епископ591. Приведя это правило, вместо указанного Софронием, и в таком именно виде, Павел продолжал:

„А г-н архиепископ Антоний не есть из языческого жития и не от зла пребывания, игрец или глумец, или некий чиновник, но духовный муж и благоговейный, о чем митрополия известно о житии его знала; но обаче долг той на самом деле исполнил, ибо метрополия за вышеуреченное годичное время во всех (?) священных степенех его искусила, тем убо законно и произвела его в сан архиепископа местным митрополийским собором“.

„Отколь же взял епископ Софроний истязать митрополию сию и укорять, якобы архиепископ Антоний поставлен противозаконно? Разве, пиша сей запрос на себя самого и ошибкою произнес имя вместо епископа Софрония на архиепископа Антония? и правило 2-е первого собора выставил ошибкою же вместо 11-го правила Сардийского собора, иже гласит сице: „Торговник, мирский человек, или богатый, аще священных степеней не прейдет, епископ не поставится. Степенем же расстояние не зело мало, имже искушение веры и благости его испытается. Аще бо инако, новосажден есть“. Дозде сущее правило; в толковании же еще яснее наводится на самого епископа Софрония. И правда, что митрополия упустила сие из виду, и видя ныне, на настоящем последствии, такие открывающиеся его поступки, раскаивается. Обаче по необходимым тогдашним обстоятельствам извиняется, яко за будущее непровидение не истяжется, но паче за обстоятельствы, по святоподобным древним событиям, оправдается, якоже бе и древле в Царьграде некий сенатор, именем Нектарий, новокрещен, абие патриархом поставлен, который даже начальником был 2-го вселенского собора, а о прочих подобных невместимости ради слова зде оставляем. Но и вашу, г. епископ Софроний законоправильную ревность удовлетворить весьма можем, согласно вышеозначенного 11-го правила Сардийского собора, по глаголу вашему, сотворим, сиречь противозаконное ваше епископство упраздним, а с тем и укоризну сию уничтожим“.

И опять, увлеченный желанием уязвит врага, инок Павел нанес удары самому себе. 11-е правило Сардикийского собора несомненно обличает незаконность Софрониева поставления в епископы, ибо Софроний был и торговец, и мирской человек, и богатый, „на торжище пребываяй и ту обращающийся“ (как сказано в толковании правила, которое, по уверению Павла, „яснейше наводится на Софрония“), имел и прочие качества, возбранявшие, по указанному правилу, произведение его в епископский сан. Но кто же был виноват в таком явном нарушении церковного правила? – в таком незаконном поставлении Софрония в епископы? Не прежде ли всех и не больше ли всех сам же Павел и его орудие – Кирилл? Не Софронию надлежало тогда заботиться о соблюдении церковных правил, а тем, кто удостоил его епископства и рукоположил его. Павел сознался теперь, что при поставлении Софрония было „упущено из виду“ 11-е правило Сардикийского собора; однако, и теперь хотел оправдаться в этом „упущении“, ссылаясь на „необходимые тогдашние обстоятельства“. Сознание похвально; а попытка оправдаться совсем неудачна. Разве можно признать извиняющими обстоятельствами те личные, нечестные побуждения, какими руководился Павел, решившись с необыкновенной быстротой устроить поставление Софрония в епископы, т. е. его желание отомстить Русскому правительству за арест Геронтия скорейшею посылкой в Россию епископа для старообрядцев, да еще желание – иметь второго епископа, который вместе с Онуфрием мог бы произвести Кирилла в сан митрополита? А стараясь оправдать противозаконное поставление Софрония „святоподобными древними событиями“ и уподобив Софрония святейшему Нектарию, который прямо из сенаторов (а не из торговцев) был возведен в сан патриарха, Павел позволил себе даже кощунство. И если сам же он назвал теперь епископство Софрония „противозаконным“ и подлежащим „упразднению“, то почему же не упразднял его доселе и заговорил об упразднении только теперь, когда сам Софроний выступил с обличениями против него и митрополии?

И защищая поставление Антония в архиепископы, Павел совсем не опроверг представленное Софронием возражение, а только прибегнул к лукавству, которым опять обличал себя и митрополию в противозаконных действиях. Толкование 2-го правила первого вселенского собора, указанное Софронием, Павел заменял толкованием 80-го апостольского правила, и привел это правило, вопреки своему обычаю, не подлинными словами: это сделал он с очевидным намерением – избежать употребленного здесь слова „новокрещенный“. Он хорошо понимал значение этого слова в Софрониевом возражении, – знал, что по существующему у поповцев обычаю Антония следовало принять чрез новое крещение, и если бы он был так принят, то его поставление в епископы было бы именно поставлением „новокрещенного“, которое ясно воспрещается правилом. Сказать же прямо, что Софроний не новокрещенный, что он принят из беспоповщины не по первому чину еретиков, а по второму, чрез миропомазание (что и знал Софроний), было неудобно для Павла, значило бы обличить себя в отступлении от существовавшего в поповщине обычая. И пришлось ему лукавствовать, – толкование 2-го правила Никейского собора заменить толкованием 80-го апостольского и это последнее изложить собственными словами, опустив неудобные выражения подлинного текста. Но даже и в этом изложении 80-е правило разве могло оправдывать, с его точки зрения, поставление Антония в епископы? Правда, Антоний не был ни игрец, ни глумец, ни чиновник, – эти требования 80-го правила инок Павел мог справедливо применить к Антонию; но как он мог назвать и признать „духовным и благоговейным мужем“ человека, столько лет прожившего в беспоповщинском расколе, сроднившегося с ним душой и недавно оставившего этот раскол в видах честолюбия, когда сам же, и незадолго перед этим, в окружных грамотах, доказывал, что беспоповцы вместе с жидами злее и хуже всех еретиков на свете, и древних и новых? Несомненно, что Софроний, сам незаконно получивший поставление в епископы, вполне справедливо обличал незаконность Антониева поставления, и Павел, тщетно усиливаясь защитить последнее и сам же сознаваясь притом в незаконности первого, только подтвердил производившаяся в митрополии беззакония.

Еще в двух вопросах (5 и 6) Софроний, продолжая доказывать незаконность учреждения Владимирской архиепископии и Антониева поставления в архиепископы, поставлял на вид то обстоятельство, что все это митрополия учинила в двух лицах, без сношения с архиепископом и епископом задунайскими. Павел, не рассматривая возражения по существу, и здесь старался только, и опять в осуждение самому себе, обратить его лично против Софрония. Он писал:

„Ваше преосвященство, г. епископ Софроний! Осмотрелись ли вы окрест себя и на себя? Аще вы в затмении ума сие глаголете, мы вас возбудим и абие воспомянем. Отвещайте вы нам: по каким правилам поставлен епископ Софроний на Симбирскую епархию?... Весьма поздно вы вздумали вопрошать, могут ли два лица таковые дела учреждать, сиречь архиереев поставлять. Это вам подобало бы тогда вопрошать, когда еще вы не были ваше преосвященство, но только Стефан Трифонович. Правда, и ныне можете, егда без епископского сана останетесь, егоже вы прияли от двух только лиц, даже не присутствующу и самому митрополиту592, и отнюдь не получа от задунайского архиепископа593 никакового о том сообщения, даже и доныне не имеете его согласия594, ниже от митрополита Амбросия соблаговоления595... Если достойное Антониево поставление, согласно первого правила свв. Апостол, повелевающего двум или трем епископам поставляти епископа, Софроний не признает, то убо первее сам он епископом да не будет, также и от него одного только самого поставленного епископа Виталия да упразднит“.

Сила Софрониева возражения состояла собственно в том, что учреждение Владимирской архиепископии и поставление Антония в архиепископы учинены без сношения с задунайскими архиепископом и епископом, которое именно требовалось по силе церковных правил (1-го вселенского правило 4, 7-го вселенского правило 3, Антиохийского правило 19), хотя самое поставление в крайнем случае могли совершить и два епископа. Неисполнение этого законного требования при поставлении Антония на Владимирскую архиепископию инок Павел никак не мог оправдывать тем, что точно такое же нарушение церковных правил было допущено и при поставлении Софрония в епископы. Разве можно незаконное дело оправдывать другим, таким же незаконным, допущенным прежде? Положим, что виноват был и Софроний, принимая незаконно совершаемое над ним поставление в епископы, за что и винил его теперь инок Павел от имени Кирилла; но прежде и больше всех вина за то падает на его поставителей – на Кирилла и Павла, особенно если принять во внимание, что этот последний во всех отношениях стоял гораздо выше Софрония, которого и сам поносит теперь, называя потерявшим и совесть и честь. Итак, несомненно, что Павел и здесь, обличая Софрония, больше обличал себя самого и свою митрополию в беззаконных деяниях.

В последнем (7) вопросе Софроний, упомянув опять об устранении задунайских архиереев в учреждении Владимирской архиепископии, указывал на то, что он не может подписывать устава этой архиепископии прежде Славского архиепископа, т. е. когда этот последний еще не подписал его. Вот что; на это ответил Павел;

„Вскую вы взыскаете за Владимирскую архиепископию только, а теряете взыскание от митрополии за устранение вас от участия в учреждении Славской архиепископии? и теперь как оная может существовать без подписа вашего на ее уставе. Однако, во удовлетворение вашего 7-ю затейного вопроса, хотя не мал труд предстоял, но митрополия из крайнего снисхождения к вашей притязательности, не проминовала сделать сообщение задунайскому архиепископу Аркадию и уже имеет достойное соответствие596, которого содержания силу вы в подлиннике ныне увидите, только благоволите приехать на соборное рассуждение, и подобающее от него, или от тамошнего депутата лично услышите“597.

Вопрос Софрония был не „затейный“; он справедливо указывал на неудобство подписаться под уставом Владимирской архиепископии прежде Славского архиепископа, или когда не значится под ним подписи Славского архиепископа. И Павел напрасно указал Софронию на то, что нет и его, Софрониевой, подписи под уставом Славской архиепископии, однако же за это он не укоряет митрополию и не восстает против существования Славской архиепископии. Есть различие в иерархическом порядке между епископом, притом новопоставленным, каков был Софроний во время учреждения Славской архиепископии, и архиепископом, участие которого в таком важном деле, как учреждение архиепископии, необходимо. И если нужно было подписать устав Славской архиепископии единственному российскому епископу старообрядцев – Софронию, то кто же, если не сам Павел, виноват был, что о получении его подписи не позаботились в митрополии? Да Павел и сам наконец сознался, хотя и в виду Софрониевой „притязательности“, что согласие Славского архиепископа на учреждение Владимирской архиепископии действительно нужно, что об этом уже сделано сношение с Аркадием и даже получено „достойное соответствование“. Для чего же было и осуждать Софрония за его будто бы „затейный“ вопрос?

В дальнейших статьях (21–30) „Изложения“ рассматривалось то дополнительное письмо Софрония, при котором он препроводил в митрополию свое, писанное к Антонию, письмо, полагая, что Антоний не доставил его, и где изложил еще новые изветны на митрополию. Эта последняя часть „Изложения“ интересна в том отношении, что дает ясное понятие о крайней степени раздражения, какой достигла вражда с обеих сторон. Приведем из нее наиболее характерные в этом смысле места. В 21-й статье Павел писал:

„От 12 июля, пиша дополнение, вы говорите, что якобы епископ Виталий (которой – не имеющей ни гласа, ни веса, и пустопраздной и беспредельной, а может быть и не в полном рассудке) уже решительно отступил нашего общения и от архиепископа Антония, за вину каких-то новшеств, и якобы удерживает и умоляет вас слезно и всех прочих его детей духовных отнюдь с нами не сообщаться. А вам возможно ли на том основаться и поблажат таковую его безумную дерзость, яко уже, по свидетельству священноинока Арсения, не поминаете в литургии своего первосвятителя, вопреки правил 13 и 14 первовторого собора, извергающих за сию вину из сана. А потому оба вы с Виталием требуетеся на соборный суд, где подобает вам о всем том дать имянной отчет. А наипаче, чего верного не познали, то безрассудною своею дерзостию, прежде времени, статьи публиковать на соблазн неведущим по какому праву смели? Хотя вы, угрожая митрополии, пишете, что вы можете сделать, яко вспыхнет пламень народного рвения, тогда опалит и Брадатова, но и веками не угаснет; это есть недалече от того рекшего: взыду на небо и на облацех престол мой поставлю и подобен буду Всевышнему. Но он, несчастный, не предведал того, что возносяся до небес, снидет до бездн“.

В дополнении Софроний резко упрекал Антония, называя его „презорливым“, за то, что он замедлил отправить в митрополию его письмо. Павел отвечал на это, что замедление произошло от того, что письмо, „открыто писанное (т. е. не под завесою коммерции), следовало при товаре (?) тайно“, и прибавлял: „за это мы не должны г. архиепископа Антония потязать, но еще паче его благодарить, а вам заметить: поскольку вы те же самые запросы при вышеозначенному дополнении столь открыто и своеручно писанные вручаете почте, эта ваша смелость подает во мнение другую какую-то идею, для нас весьма опасную“ (ст. 22). Это значило, что инок Павел заподозрил Софрония в желании выдать правительствам, русскому и австрийскому, секретные, строго воспрещаемые сношения Белокриницкой митрополии с русскими раскольниками, поставление для них архиепископа, возникшие из-за этого споры и раздоры в иерархии и пр. Это подозрение в замысле, опасном для митрополии и постыдному для старообрядца, Павел и поставил на вид Софронию. А считать его способным на предательство он имел тем более основания, что знал уже о вероломном поступке его с Авфонием Кочуевым, на что повидимому и намекал здесь

Потом, на резкое замечание Софрония о слабом положении главного хозяина в Белой-Кринице, о делателях, влагающих (в здание иерархии) гнилые бревна из пустого дома, чем так ясно указывалось на поставление в архиепископы Антония, взятого из беспоповщины, Павел, как бы не понимая в чем дело, ответил только, что Софроний должен будет дать на соборе обстоятельное объяснение, „какое это слабое положение главного хозяина, кто это суть делатели и что есть гнилые бревна“ (ст. 24).

Софроний в „дополнении“ обличал митрополию еще за то, что архиерейские служения и чинопоследования, в том числе и самые хиротонии, совершаются там не по древлепечатному Чиновнику, а по выпискам, сделанным из новых Служебников. Не трудно усмотреть связь этого обвинения против митрополии с одним из изложенных выше „вопросов и прошении“, которые Софроний посылал в митрополию. Он просил тогда, между прочим, „написать и прислать ему чин трех архиерейских литургий, всенощного архиерейского бдения и чин святых хиротоний“. Просьбу его, как видно, не исполнили, требуемых Чинопоследований не прислали, почему Павел и мог с такою уверенностию писать, что для поставления Виталия Софроний не имел даже и Чиновника, по которому мог бы совершить это поставление. С своей стороны и Софроний, не получив из митрополии просимого им списка древлепечатных архиерейских служб и наведенный этим на мысль, что древлепечатного Чиновника не имеется и в митрополии, обвинял ее теперь за совершение хиротоний и других архиерейских служб по выпискам из новых Чиновников, при чем сослался и на полученные о том известия. По этому поводу инок Павел написал следующее любопытное объяснение.

„Ждет вас на собор еще очная ставка, от кого вы слышали, что мы для архиерейской литургии старопечатного Чиновника не имеем, но якобы служим по выпискам из новых Чиновников. Сии речи, смешанные аки пшеница с плевелы, на соборном гумне, благодатию Божиею, аки сильным ветром, провеются, и плевелы отлетят, а пшеница одна останется чиста. Ибо воистину древлепечатных Чиновников на архиерейский чин и на иерархическую соборную литургию у нас, да и нигде, не находится. Мы благодарны бы были, если бы кто нам таковой доставил, или по крайней мере возвестил, где можно видеть его, за который изумляется епископ Софроний; но знаем, что всякие труды о том тщетны. Обаче мы от новопечатных Чиновников нужды не имели и не имеем заимствоваться, когда у нас древлеписьменные имеются. Да если бы мы и никакового своего и письменного не имели, и тогда лучше бы почли от одушевленного Чиновника заимствоваться, которой уже сделался нашим, нежели от печатного нового чужеверного598. А когда мы древлеправославные Чиновники имеем и можем представить всегда на очи, как-то: полный Чиновник письменный, который здесь в Белокрыницы(е), чудным промыслом Божиим(!), при описанном имуществе самого первого осадчего села сего Илариона Петровича сохранен имеется, а другой в частях собранный от чинов прежних митрополитов российских и от чинов поставления первого патриарха Иова и Филарета, – сей Чиновник, современного иже при патриархах писма, не в большой книжицы(е) совокупленный, есть к нам прислан из Москвы к самому прибытию г. митрополита Амбросия. Прочие же, по извлечении подобающего, возвращены обратно в Москву, коим можем указать место, где они вероятно и ныне хранятся599. Но любопытно, даже и нетерпеливо ждем, на какие именно Чиновники архиерейские сошлется сам мнимый ревнитель г. епископ Софроний, как уже выше в 13-й статье требуется, когда он сам поставлял нового епископа Виталия по какому именно Чиновнику“ (ст. 26).

Следующую (27-ю) статью собственноручно написал епископ Онуфрий. Он опроверг ссылками на достоверные свидетельства сделанное Софронием замечание, будто „митрополия возвела его, Онуфрия, в епископы не законных лет“. А затеем в 28-й статье инок Павел изложением дела по подлинным документам опровергнул замечание Софрония о попе Алексее лужковском, что его, будто бы изверженного из сана, митрополия возвела во игумены Мануиловского монастыря, свергнув достойного игумена. Наконец, в предпоследней статье Павел изложил и подвергнул разбору остальные Софрониевы обвинения против митрополии. Он писал:

„Еще вы, г. епископ Софроний, пишите в дополнительном своем письме, что якобы взошли многие обычаи церковные из церкви инославных, которые, говорите, якобы вам переданы от нас, и прилагаете оным выписку для нашей видимости, а имянно: 1-е о митре, якобы митру надевать на главу подобает токмо одному патриарху, а кроме его никому из архиереев, по свидетельству путешественников – Суханова и Григоровича, от греческого обычая, а в России якобы после введено во общее употребление у всех епископов и архимандритов; 2-е о наперсном кресте, что в киевской митрополии, из подражания католицким аббатам, введено было обыкновение архимандритам носить кресты наперсные, а после и в России повелено от императрицы Елисаветы Петровны, но потом государь Павел I-й уставил и для попов; 3-е о сакосе, что гражданские книжки свидетельствуют, что сакос есть собственно только патриаршеское облачение, но патриарх в Греции сакос надевал только три раза в год“.

Приведя эти, повидимому, подлинные слова Софрония, инок Павел презрительно восклицал: „Так сии-то, по вас, вещи теперь новую означают у нас ересь! О, вежественная, о, ревностная преосвященная главо!“ Потом, он пред ставили некоторые свидетельства исторических памятников о существовавшем издревле употреблении митры, наперсных крестов и саккоса600, и в заключение писал:

„За сии ли ереси вы отважились опубликовать нас еретиками и дерзнули навести на нас 15-е правило перво-второго собора, гласящее: „аще нецыи отступят от некоего епископа за ересь“ и проч., и еще, яко во свидетельство себе приводите, глаголете, яко Виталий уже решительно отступил нашего общения и от архиепископа Антония за вину новшеств? За таковые учиненные вами дерзкое и безместные поступки каким лицем явитеся на соборном суждении какую соборную награду себе получить надеетесь, о чем, аще Бог благоволит, будем видеть на самом деле“.

Приведем наконец вполне последнюю (30-ю) статью „Изложения“:

„Когда вы, г. епископ Софроний (как сами говорите), от неких бродяжных пустосвятов слыша, нелепости и пустые звуки слов с вероятием прияли и решились без надлежащего исследования и достоверного узнания истины окружно распубликовать, потом задом наперед запросы от нас требовать, с таким даже противоправильным изражением, что д;ндеже не получите ответа от нас, в раздоре быть объявились, то-есть опровергая наша распоряжения и не слушая нашего приказания, отринули г. архиепископа Антония от сообщения и даже дерзнули с подлинными его грамотами возбранить ему вступление в свою законную должность, за что вы сами правильное бы имели на ся принять запрещение. Но мы, побеждаеми братскою о Христе к вам любовию, от того удержались, предположили же не прежде распубликовать и вас разобщить, но все вышеизобличенные ваши дерзости, клеветы и лукавовымышленности вам объявить и тогда на соборное суждение представить. А еже от посторонних на вас обвинительные доносы, как-то: 1) о налогах на священников, 2) о прикупах процентных ломбартными билетами, 3) о освящении в некоей деревни(е) церкви во имя преп. Сергия без вечерни и без утрени, одною литургиею, 4) о похищении от священников Рогожского Кладбища святых таин Христовых и 5) от тульского попа видеть(?) свидетельство – за прежнюю вину исповедь, что вы от уголовного греха свободны601, – о всем том прежде произвести следствие, и что истинно откроется, на соборе объяснения от вас требовать и тогда законно вас судить“.

Таково содержание составленного Павлом от имени Кирилла „Изложения“, или точнее рассмотрения Софрониевых предъявлений против митрополии. Павел рассмотрел их во всей подробности, не оставив без внимания ни одной даже частности, и употребил на этот труд все свое искусство. Действительно, труда и искусства требовалось не мало в борьбе с таким противником, каков был Софроний, при полном отсутствии нравственных качеств, обладавший и умом, и начитанностью, и редким в расколе уменьем излагать свои мысли не только вполне грамотно, но даже и литературно. В этом отношении Софроний был достойным соперником Павла, хотя этот последний и называл его только в насмешку „вежественным“. Со старообрядческой точки зрения, Софроний был, конечно, виноват и подлежал суду за то, что отказался признать Антония действительным архиепископом и войти в общение с ним; но он был прав, когда, крепко держась той же раскольнической точки зрения, указывал творившаяся в митрополии явные противозаконности, за которые не находил возможным оставаться в общении и с нею, и с поставленными в ней Антонием. Поэтому и Павел, в своем „Изложении“, жестоко и повидимому победносно обличая Софрония, в то же время постоянно оказывался несостоятельным в защите митрополии и невольно подтверждал допущенные в ней, обличаемые Софронием, противозаконности, за которые сам, как „правитель“ митрополии, ответствен был более всех.