Четыре мушкетера

               
     Сразу же предупреждаю, это рассказ не о мушкетерах, а о физиках, которые своим характером и обликом очень походили на знаменитых героев Александра Дюма. Я даже склонен думать, что перенесись они в прошлое во Францию XVII века, неминуемо перевоплотились бы в графа Атоса, Арамиса, Портоса и де Тревиля. Такая вот реикарнация наоборот. Хотя допустима и обычная реинкарнация, когда души де Тревиля, Атоса, Арамиса и Портоса  переселяются  в тела Евгения Кондратьева, Казимира Лавриновича, Сергея Лебле и Константина Латышева – героев моего рассказа. Возможно, вторая интерпретация переселений душ более верна, так как мои герои были людьми добрыми и отзывчивыми и трудно представить, что переселившись в семнадцатый век, они стали бы такими же жесткими по отношению к своим врагам, как герои Дюма. К своим недоброжелателям Евгений Кондратьев, Сергей Лебле, Константин Латышев  и Казимир Лавринович относились намного терпимее, чем их знаменитые прототипы. Просто они жили в другую историческую эпоху и являлись носителями других ДНК.
     Небольшое отступление, с которого начался рассказ, позволило мне не только уточнить последующую фабулу повествования, но и представить читателю его героев - физиков по профессии и мушкетеров по духу. И если знаменитые мушкетеры Дюма самоотверженно и преданно служили его Величеству королю Франции, то друзья-физики столь же самоотверженно и предано служили ее Величеству Науке. Это служение было главным объединяющим началом их многолетней и крепкой дружбы. Оно началось еще в годы студенчества, когда Сергей Лебле и Казимир Лавринович учились в Ленинградском государственном университете, Константин Латышев - в Московском физико-техническом институте, а Евгений Кондратьев - в Петрозаводском государственном университете и не прерывалось до конца их жизни.
Четверка моих друзей еще в школе определилась со своей будущей профессией. В этом не было ничего удивительного, так как точные науки были их призванием. Для Казимира это было еще и семейным наследием. Его отец закончил матмех Санкт-Петербургского университета . Но в отличие от отца, который был математиком, Казимир выбрал астрономию. Выбрал, потому что с детства был увлечен звездным миром и Космосом. Также на школьной скамье увлекся физикой элементарных частиц Сергей, кибернетикой Константин и электромагнетизмом Евгений. Это и определило будущую специализацию, которую они выбрали во время учебы в университетах.  В итоге Казимир стал астрономом, Сергей – физиком-теоретиком, Константин – прикладным математиком, Евгений – физиком-экспериментатором. 
     Судьба распорядилась так, что после завершения учебы в университетах Евгений, Казимир и Сергей оказались в Калининградском университете. К тому времени Евгений уже был кандидатом наук, а Сергей и Казимир завершали свою работу над диссертациями, начатые в аспирантуре родной альма-матер. Успешная научная работа и стала причиной их приглашения в Калининградский государственный университет, который был создан на базе местного Педагогического института.
Изменение статуса и задач вновь созданного учебного заведения сделало необходимым привлечение в вуз специалистов, обладающих хорошим потенциалом для развития образовательного процесса с акцентом на научную составляющую. Талантливые молодые ученые, подтвердившие свою научную состоятельность, были особенно желанны на этапе становления нового вуза. Они были серьезной гарантией успеха в создании более статусного университета. Это и стало причиной приглашения Евгения, Сергея и Казимира в Калининград и их последующей плодотворной работы в университете и долгой дружбы.
     Конечно, не единой Наукой крепилась дружба Евгения, Сергея и Казимира. Был еще один весомый фундамент их взаимного притяжения – истинно российская  интеллигентность, в которой самым гармоничным образом объединялось воспитание, образование и личные интересы. Рожденные в разных семьях и краях они были всесторонне образованными людьми, прекрасно знающими мировую историю, отечественную и зарубежную литературу, классическое и современное искусство. Что особенно важно, свой культурный багаж они в значительной степени приобрели в результате самообразования, хотя вклад родителей, без сомнений, был значительным. Это и определило некоторое различие в их культурных предпочтениях. Казимиру Лавриновичу – Атосу ближе были история и музыка, Сергею Лебле – литература и музыка, Евгению Кондратьеву – литература и история. Подобное сочетание взаимно дополняющих интеллектуальных предпочтений было важным связующим элементом их дружбы. Я в полной мере осознал это, когда стал постоянно общаться с ними с 1970 года.
     Наши совместные дружеские встречи, особенно застольные, почти всегда превращались в настоящий праздник. Серьезные разговоры прекрасно дополнялись занимательными рассказами и искрометными анекдотами. Чаще всего тематика этих разговоров определялась знаковыми событиями в мире литературы. Особое место в них занимали новинки журналов «Иностранная литература», «Новый мир», «Юность» и «Литературной газеты», которые в те годы были особенно популярны в творческой среде. Вокруг очередных публикаций Фолкнера, Маркеса, Сартра, Фриша,  Битова, Домбровского, Эренбурга и братьев Стругацких возникал живой обмен мнениями, в котором каждый имел возможность высказать свою точку зрения, не подстраиваясь под озвученную прессой публичную оценку и слова собеседников.
Не оставалось без внимания и творчество знаменитых кинематографистов и художников. В порядке вещей было обсуждение работ столь разных мастеров как Феллини, Антониони, Тарковский, Кандинский, Малевич, Пикассо, Дали, Босх, Глазунов и Пиросманишвили. Привожу фамилии лишь тех мировых и отечественных знаменитостей, кто сразу всплыли в моей памяти. На самом деле круг обсуждаемых тем и имен, связанных с мировым кино и живописью был значительно шире. Это было естественным следствием культурной революции, которая шла в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века в мире. Так что тем для горячих дискуссий и споров было предостаточно.
     Находилось место во время застолий и для обсуждения политических событий, происходящих в нашей стране и за рубежом, тем более, что злободневных тем тогда хватало. Приведу лишь три из них: дефицит товаров народного потребления в СССР, становление культа личности Леонида Брежнева, начало политики ограничения творческой свободы  в литературе и искусстве. Чаще всего обсуждались две последних темы. При этом зачастую в разговорах о заморозке «оттепели» и набирающем силу новом культе использовались анекдоты. Едкие анекдоты о советской действительности, а тем более генсеках, были в Советском Союзе под строгим запретом, поэтому их рассказывание даже в узком кругу было своеобразной фрондой по отношению к советской власти. Фронды не безопасной, так как стукачей и осведомителей разной масти было в то время предостаточно. К тому же и стен есть уши.
     Должен сказать, что анекдоты в те годы были в большом ходу в Советском союзе. Только они давали людям возможность высказать свой критический и одновременно юмористический взгляд на то, что происходило в стране в разные годы. Героями анекдотов были не только генсеки, но и другие популярные персоны и личности. Блестящим рассказчиком анекдотов о поручике Ржевском был Сергей Лебле. Постоянными героями анекдотов Евгения Кондратьева были чукчи и Василий Иванович Чапаев. Я больше специализировался на медицинских и одесских анекдотах. Первые я заимствовал у своих друзей-медиков из Смоленска. Их было у меня в те годы много (только из моего класса шесть человек поступило в Смоленский мединститут). Вторые – у друзей евреев, которых тоже было предостаточно.
     Проявлением фронды Сергея Лебле, Казимира Лавриновича и Евгения Кондратьева можно рассматривать и их негативное отношение к коммунистической партии и ее идеологии. Они даже в мыслях не допускали своего членства в компартии, хотя вступление в ее ряды сулило им несомненные перспективы в карьерном продвижении. Примеров того, как партийная принадлежность обеспечивала преференции своим протеже не только на физико-математическом факультете, но и в университете было предостаточно. Но для Сергея, Казимира и Евгения дело чести было важнее, чем дела чуждой для них партии.
     Как и их знаменитые прототипы Александра Дюма Евгений, Сергей и Казимир были сторонниками открытых и уважительных отношений со своими коллегами. Им претили люди, которые свои интересы ставили выше интересов других и любыми правдами и неправдами пытались их удовлетворить. Люди такого пошиба появились на физико-математическом факультете КГУ в середине семидесятых годов, когда началась его масштабная реорганизация. Пользуясь своим более высоким должностным статусом, они попытались провести в жизнь решения, которые не учитывали интересы и заслуги старожилов и разрушали атмосферу взаимопонимания, царившую на факультете до их появления. Все это не могло не привести к конфликтам, один из которых  вышел далеко за пределы факультета. Этот конфликт был связан с ликвидацией кафедры атомной физики и лаборатории физики стеклообразных полупроводников, которые возглавлял Алексей Кочемировский – сильный и высокопрофессиональный специалист в физике полупроводников. Идея ликвидации кафедры и лаборатории была волюнтаристским решением двух профессоров физмата, приближенных к ректору КГУ. Ей предшествовал личный конфликт Алексея Кочемировского с этими профессорами, возникший в ходе образования новых кафедр и раздела штатных единиц факультета. В итоге чисто административный вопрос разросся до масштабов факультетской войны, для завершения которой пришлось подключиться Обкому партии, Как потом выяснилось, окончательное решение вопроса Обком партии отдал на откуп руководству университета.
     Следуя своим нравственным установкам, Сергей, Казимир и Евгений с самого начала конфликта решительно поддержали Алексея Кочемировского, не считаясь с возможными негативными последствиями для себя. К сожалению, их усилия, как и усилия других сторонников сохранения кафедры атомной физики и Лаборатории физики полупроводников, не увенчались успехом. Кафедра и лаборатории были закрыты, Кочемеровский уволен из университета, а перспективные исследования по стеклообразным полупроводникам прекращены.
     До середины семидесятых годов наши дружеские встречи обычно проходили в общежитии на Чернышевского, где проживали молодые семьи Казимира и Сергея, или на квартире Евгения, которую он получил сразу по приезду в Калининград. У всех физиков-мушкетеров были маленькие дочери, но это не было препятствием для того, чтобы в очередной раз собраться большой компанией в общежитских комнатах Сергея и Казимира или двухкомнатной квартире Евгения и провести вечер, полный серьезных разговоров и искрометного юмора. Все это было возможным, потому что жены моих героев: Лима Кондратьева, Людмила Лебле и Александра Лавринович были во всем под стать своим замечательным мужьям. И еще потому, что они вместе с ними прошли настоящую школу советских вузовских общежитий, которые приучили их к коммунальной терпимости и гостеприимству.
     Запоминающимися фишками наших посиделок было распитие горячего глинтвейна у Сергея, прослушивание пластинок с записями знаменитых исполнителей у Казимира и вкушение татарского национального кушанья чак-чак у Евгения. Примечательно, что в приготовлении глинтвейна могли участвовать все гости Сергея, а приготовление чак-чак  было особой привилегией Лимы Кондратьевой. Объяснение этому простое. Для приготовления глинтвейна нужно только желание, красное вино, пряности, фрукты и вода, а для выпечки чак-чак нужно мастерство и терпение. Всеми этими качествами в полной мере обладала Лима.
     Сергей Лебле был первым физиком из КГУ, с кем я познакомился в 1970 году. Произошло это следующим образом. После МИФИ я по распределению два года проработал в Филиале Института двигателей. Вначале работа мне нравилась. В ней был настоящий исследовательский поиск, связанный с созданием плазменного двигателя малой тяги для ориентации спутников и коррекции их орбит. Но в конце 1969 года Филиал Института двигателей подключили к доработке стационарного плазменного двигателя, созданного в Институте атомной энергии под руководством профессора А.И.Морозова. Надо признать, конструкция двигателя Морозова была исключительно удачной и перспективной. Американские разработчики прошли мимо нее и преемник филиала Института двигателей - ОКБ «Факел» стал мировым монополистом в производстве ракетных двигателей малой тяги подобной конструкции.
Впервые об этом плазменном двигателе я узнал в 1968 году, когда по просьбе своего начальника отдела подготовил два отзыва на кандидатские диссертации, выполненные в ИАЭ под руководством А.И.Морозова. Я и представить тогда не мог, что мне и моим коллегам по филиалу Института двигателей через год придется проводить его конструкторско-доводочные испытания (КДИ), забыв про самостоятельные научные изыскания. КДИ и стали причиной моего решения уйти из филиала Института двигателй в поиске более интересной научной работы. В мае 1970 года мне на глаза попалось объявление в «Калининградской правде» о приеме в аспирантуру КГУ по специальности «экспериментальная физика». Я решил узнать более полную информацию о физике, который открыл прием в аспирантуру и его научных интересах. Моя жена работала в КГУ на кафедре иностранных языков вместе с женой физика Сергея Лебле Людмилой и я попросил ее через Людмилу договориться о моей встречи с Сергеем. Встреча состоялась. С нее и началось наше знакомство, переросшее позже в дружбу. Признаюсь, я сразу проникся расположением к Сергею. Во-первых, он был физиком-теоретиком, к которым я всегда относился с большим пиететом. Более того, сам хотел стать физиком-теоретиком, но не попал в группу теоретиков МИФИ. В те годы кафедра теоретической ядерной физики МИФИ была одной из лучших в Советском Союзе. На ней работали выдающиеся теоретики: А.Мигдал, Б.Окунь, Ю.Коган и В.Галицкий. Попасть на нее мечтали многие студенты института. Отбор в группу теоретиков проходил в конце 3 курса и был достаточно жестким. В нее попадали лишь лучшие. Свидетельством этому может служить следующий факт. Группу, в которую я не попал, закончили академик РАН В.Незнамов, член-корреспондент РАН А.Белавин и один из создателей теории инстантонов Ю.Тюпкин. Уверен, не уйди Юра Тюпкин из жизни так рано, обязательно стал членкором или академиком РАН. И не за работы по инстантонам, а за новаторские исследования по геофизике  землетрясений, которыми он успешно занимался в последние годы свой яркой жизни.
     Была еще одна причина моего расположения к Сергею. Его кандидатская диссертация была посвящена теории элементарных частиц в пространстве с кривизной. Уже название диссертации свидетельствовало о том, что Сергей настоящий физик-теоретик, способный успешно работать на самом переднем крае современной физики. О таких теоретиках говорят, что они теоретики от бога. Только им дана возможность постижения божественного замысла сотворения  микромира. Этот призвание Сергея и стало для меня притягательной силой с наших первых встреч.    
     Я убежден, окажись он в ФИАНе или Институте теоретической физики Л.Ландау, несомненно, стал бы  известным теоретиком в квантовой теории поля или физики элементарных частиц. Сработал бы синергетический эффект, в котором его творческий потенциал приумножился бы плодотворными контактами с выдающимися теоретиками названных научных центров. В КГУ такую синергетику он получить не мог. Квантовой теорией поля никто в вузе кроме него не занимался. По этой причине ему пришлось самостоятельно искать новую область теоретической физики, в которой он мог с максимальным эффектом использовать свои глубокие знания в математической физике и блестящую физическую интуицию. Такой областью для него стала теория нелинейных волн.
     Новую область приложения своего таланта Сергей выбрал самостоятельно. Определенную подсказку в этом выборе ему дали работы по исследованию внутренних гравитационных волн в термосфере, которые он выполнял по хозяйственному договору совместно с Калининградской обсерваторией ИЗМИРАН. Так получилось, что начало этих работ совпало по времени с бумом в теории нелинейных волн в различных средах, имевшего место в середине семидесятых годов прошлого века. Сергей сразу увидел перспективу развития теории нелинейных волн и с головой ушел в разработку аналитических методов решения нелинейных теории волн и использования разработанных методов в различных физических приложениях.
Научный выбор Сергея Лебле оказался исключительно удачным. За последующие годы он опубликовал почти 200 работ, посвященных нелинейным волнам в различных средах и их теоретическому описанию. Среди них особо стоит отметить книги, изданные в издательстве Шпрингер - Верлаг:
Нелинейные волны в волноводах со стратификацией, 1991г;
Дрессинг-метод в математической физике (совместно с Е.Докторовым), 2008г;
Волноводное распространение нелинейных волн. 2019 г 
и в издательствах CRC Press и IOP Publishing:
Динамические проекционные методы в гидро- и электродинамике (совместно с А.Переломовой), 2018;
Практическая электродинамика в продвинутых приложениях, IOP Publishing, 2021.
Сам факт публикации монографии в издательстве Шпрингер – Верлаг свидетельствует о высоком научном уровне изданных книг и их большой ценности для  научной и учебной работы. Это лучшее подтверждение высокого уровня теоретических изысканий Сергея Лебле.
     Другим подтверждением высоких научных достижений  Сергея может служить его приглашения на должность профессора кафедры математической физики Гданьского политехнического университета, в котором он проработал более четверти века. Будучи профессором Гданьского политеха Сергей продолжал тесно сотрудничать с калининградскими теоретиками КГУ и БФУ. Это сотрудничество подкреплялось  совместными научными публикациями и защитами кандидатских и докторских диссертаций. Всего под научным руководством Сергея Лебле сотрудниками КГУ и БФУ защищено 13 кандидатских и 3 докторских диссертаций. Многие его ученики, в том числе профессора Артем Юров и Сергей Кшевецкий, продолжают успешно заниматься наукой и обучать теоретической физике студентов БФУ. Они обеспечивают передачу знаний и профессиональных умений, полученных от профессора Сергея Лебле, новым поколениям студентов.
     Наступил момент, когда я должен объяснить читателю, почему Сергея Лебле я ассоциирую с Арамисом. Этому у меня есть несколько объяснений. Во-первых, в молодые годы Сергей внешне очень походил по описаниям Александра Дюма на Арамиса: уверенный в себе, стройный, изящный, остроумный, по-французски утонченный. Во-вторых, в его жилах, скорее всего, текла настоящая французская кровь, свидетельством чего является его фамилия. Звучание ее на русском очень близко к звучанию французского слова le bleuet , означающего василек – синий полевой цветок. На такой цветок – стройный с небесно-голубыми глазами, возможно и походили в детстве далекие предки Сергея, перебравшиеся впоследствии в Россию. Есть у меня и третий аргумент. Как и Арамис, Сергей не любил выставлять себя напоказ. Он знал себе истинную цену и предпочитал оставаться в тени, готовый выйти на свет в нужный момент.   
     С Евгением Кондратьевым я познакомился сразу после того, как стал аспирантом профессора Рунара Гострема. В сентябре 1970 я уволился из Филиала Института двигателей и перешел на работу в КГУ. Профессор Гострем представил меня Евгению, который в то время работал на кафедре экспериментальной физики, и поручил ему оказывать мне помощь в работе над диссертацией. Под попечением Евгения была лаборатория СВЧ, в ней я поначалу и обосновался. Буквально с первых минут знакомства с Евгением мы прониклись дружеским расположением. Этому самым решительным образом способствовал Евгений. Он сразу же убрал в наших отношениях все разделительные линии, связанные с должностным статусом и разницей в возрасте. В результате наши отношения приняли самый доверительный характер, как будто мы были знакомы долгие годы. Этому содействовали две вещи: общность интересов и, конечно же, наше мифистское прошлое. Дело в том, что Евгений вначале поступил в МИФИ и затем перевелся в Петрозаводский университет. Но учебы в МИФИ Евгению было достаточно, чтобы он пропитался мифистским духом, которым славился наш институт в те годы.
     Мое размещение в лаборатории СВЧ было связано с разработкой датчика регистрации микропульсаций давления атмосферы, вызываемых внутренними гравитационными волнами. Эти волны образуются в атмосфере и могут проникать на большие высоты, вызывая там возмущения различных физических параметров. С первых дней работы над датчиком я получал постоянную поддержку от Евгения в проектировании конструкции датчика и электродинамической системы его функционирования. Это еще больше сблизило нас. Другими сближающими факторами оказались литература,  шахматы, учебный эксперимент Гострема и Дни физмата.
Евгений был настоящим книгочеем. Дома у него была богатая библиотека, в которой рядом с книгами классиков мировой и отечественной литературы, стояли приключенческие и фантастические бестселлеры, поэтические сборники знаменитых поэтов, красиво изданные художественные альбомы. Благодаря литературному влиянию Евгения я открыл для себя журнал «Иностранная литература», увлекся западной прозой, стал собирать собственную библиотеку, узнал о Домбровском и Битове. От него я услышал крылатую фразу «За одного Битова двух не Битовых дают», которая имела хождение среди книголюбов, занимающихся обменом книг, и увлекся творчеством выдающегося пушкиниста. Более двадцати лет спустя мне посчастливилось близко познакомиться с Андреем Битовым, когда вместе со своим другом писателем Вячеславом Карпенко учреждали Калининградское отделение Российского ПЕН-Центра. Сожалею сейчас, что не представил Евгения Андрею Битову, когда тот бывал в Калининграде. Евгению было о чем поговорить с любимым писателем, к которому он относился с особым пиететом.
     Как истинный ценитель литературного таланта, Евгений  читал много, вдумчиво, смакуя художественный текст. Его оценки литературных произведений были по-настоящему профессиональны. При желании он вполне мог бы стать хорошим литературоведом, настолько его суждения о достоинствах и недостатках прочитанных книг были глубокими и точными. Уверен, под его литературоведческим воздействием его дочь Анастасия поступила на филологический факультет КГУ и впоследствии стала известной журналисткой.
     Шахматы были коллективным увлечением физиков КГУ в семидесятые и восьмидесятые годы. Обычно шахматные бои проходили в лаборатории Евгения в обеденное время. В ней собирались любители быстрой игры, ярыми приверженцами которой были Евгений и я, и начинался блиц на выбывание. Обеденного перерыва, как правило, не хватало, и блиц нередко затягивался на час-полтора. Евгений в меру возможностей пытался осадить зарвавшихся игроков, но это ему не всегда удавалось. Не могли осадить игровой азарт шахматистов и резкие демарши Гострема. Им следовали несколько дней, потом все повторялось. Страсть была сильнее возможных санкций. Правда, был и оправдательный мотив в действиях любителей шахмат. Их блицы никак не отражались на результатах научной работы кафедры и лаборатории. В порядке вещей была работа допоздна, в субботу и даже выходные. Это была естественной вещью в советской науке, в которой увлеченность и самоотверженность ученых не были пустым звуком.
     Важным связующим элементом нашей дружбы с Евгением стал учебный эксперимент профессора Гострема. Суть этого эксперимента заключалось в том, что университетские курсы по механике, электричеству и магнетизму, читаемые на 1 и 2 курсах, Гострем объединил с курсами теоретической механики и электродинамики, которые обычно читаются на третьем курсе. Другой особенностью учебного эксперимента было то, что чтение курсов общей физики было сдвинуто на один семестр. В первом семестре вместо механики читался курс векторного и тензорного анализа, в основе которого была алгебра линейных дифференциальных операторов. 
Пользуясь своей способностью пробивать нужные решения в советских управленческих структурах, Гострем добился от Минвуза разрешения на проведение затеянного им эксперимента на физико-математическом факультете КГУ. Подопытными кроликами эксперимента, длившегося несколько лет, стали студенты физики КГУ. Евгений был единственным из старожилов физмата, кто в целом одобрительно отнесся к эксперименту и с ответственностью, свойственной ему, взялся помогать Гострему. Меня Гострем также подключил к эксперименту, но поскольку я не был штатным преподавателем, мои задачи свелись к помощи в подготовке пособия по векторному и тензорному анализу к изданию. Этим же занимался и Евгений, так что нам было, что обсуждать.   
     Изучая, предоставленные Гостремом материалы, я нашел в них много привлекательных идей, полезных для преподавания механики и электромагнетизм в вузах. Также думал и Евгений. В целом мы положительно оценивали экспериментальный подход Гострема, хотя хорошо понимали трудности студентов-физиков младших курсов в его освоении. Эти трудности были связаны с чрезмерно формализованным изложением основ векторного и тензорного анализа, без глубокого математического обоснования используемых дифференциальных и интегральных соотношений. Такой формализованный подход не всем студентам был по душе и силам. Пошли жалобы на трудности в освоении лекционного материала и низкое качество лекций Гострема. В чем-то эти жалобы были объективны, в чем-то подсказаны недоброжелателями Гострема, которых с каждым годом эксперимента становилось все больше и больше. Кончилось все тем, что эксперимент Гострема закрыли. Правда, к тому времени он попал в ректорскую опалу, но совсем по другой причине.
Совместная работа с Гостремом для Евгения не пропало даром. Он творчески препарировал материал Гостремовского курса по электромагнетизму и успешно использовал его в дальнейшем при написании  учебника «Лекции по электромагнетизму» в двух частях, изданный Калининградским университетом в 1998 и 2000 годах. Учебник получился интересным и оригинальным, совмещающим традиционный и инновационный подходы в изложении физических основ электромагнетизма и математики дифференциальных уравнений электромагнитной теории. Он является хорошим дополнением к известным книгам по электричеству С.Калашникова, И.Савельева и С.Козела. 
     Еще одним связующим элементом нашей дружбы были Дни физмата. Эти Дни, проводимые в апреле, превращались в настоящие фестивали веселья и юмора. Студентам предоставлялся полный карт-бланш писать, рисовать шаржи и играть на сцене, что их душе было угодно. Никакой цензуры и строго надзора за тем, что они делали. Полная свобода мыслей и действий. В дополнение к этому дух большого соревнования, когда преподаватели кафедр вместе со студентами соревнуются другом с другом за лучший парад, лучший концерт, лучшую наглядную демонстрацию. Сейчас трудно поверить, что такие фестивали свободного творческого самовыражения в государственном университете были когда-то возможны.
     На кафедре экспериментальной физики главными закоперщиками фестивальных мероприятий были Евгений и я. Мы вместе готовили кафедральную стенгазету, вместе писали сценарии для конкурса кафедральных спектаклей, вместе играли на сцене. При подготовке и исполнении всего этого в полной мере проявлялись природные способности Евгения шутить и юморить. Приведу лишь два его перла. «Девиз кафедры экспериментальной физики – дадим каждому по паяльнику!» и «Поэтом можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан!». Таких перлов было множество. Жаль, что я и друзья Евгения отнеслись к ним, как к вещам не значащим, и не записали, чтобы сохранить на будущее.
     Абсолютная творческая свобода на Днях физмата могла стать источником неприятности для руководства физмата, но, ни разу этого не произошло. Никто из студентов не позволил себе ни разу оскорбить или задеть за живое преподавателей, которыми они могли быть недовольны. Конечно, студенты подшучивали над преподавателями, но их шутки были достаточно тактичными и добрыми.
 А вот я однажды попал в щекотливую историю из-за своей шутки на конкурсе капитанов команд. Во время конкурса мне показали картинку с изображением жирного зада свиньи на железнодорожной платформе и попросили прокомментировать картинку словами одной из песен. Недолго думая, я предложил два варианта: «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути» и «Наш паровоз летит вперед в коммуне остановка!». Вначале в зале воцарилось гробовое молчание, затем раздался взрыв смеха. Этот смех на следующий день дошел до парткома университета и там вызвал другую реакцию. Но времена были уже другие и меня только легко пожурили.   
     Так получилось, что научные судьбы Сергея Лебле и Казимира Лавриновича сложились ярче и удачнее, чем у Евгения Кондратьева. Добиться большего в науке Евгению помешало то, что он был физиком-экспериментатором. Заниматься физическим экспериментом намного сложнее, чем теорией, даже будучи талантливым человеком. Физик-экспериментатор критически зависит от экспериментальной базы, но которой он проводит свои исследования. Как правило, оборудование и измерительные приборы современных исследовательских установок стоят очень дорого. Не всегда физик-экспериментатор может получить необходимую финансовую поддержку для закупки нужного оборудования, даже в случае первоклассной идеи, пришедшей ему в голову. Так и произошло с пионерскими экспериментальными работами по исследованию фуллеренов, которые Евгений попытался запустить в конце восьмидесятых годов прошлого века. К сожалению, ему не удалось изыскать необходимые средства для создания новой экспериментальной установки по исследованию фуллеренов из-за экономических неурядиц, порожденных Перестройкой и последующего распада СССР. Тем не менее, одну уникальную прикладную работу в те годы он успел выполнить – разработал и собрал СВЧ-влагомер для определения содержания воды в различных материалах. Прибор показал свою эффективность при испытаниях с различными влагосодержащими материалами и мог найти широкое применение в пищевой и химической промышленности, медицине и сельском хозяйстве. Но как заведено в нашей стране, инновации не доходят до стадии производства. Не дошел до производства и СВЧ-влагомер Кондратьева.
     В последние годы жизни под влиянием Казимира Лавриновича Евгений решил написать две книги о физиках Кенигсберга и Калининграда. Замысел был актуальным, но не простым в реализации. Необходимо было собрать большой исходный материал о жизни и научной деятельности кенигсбергских и калининградских физиков. В случае с немецкими физиками ситуация осложнялась необходимостью работы с архивами и литературными источниками в Германии, в которых содержалась информация о физиках Кенигсберга. С этой непростой задачей Евгений справился превосходно. В написанной им книге «Физики Кенигсберга» представлены 160 биографий физиков и упомянуты 500 имен. За ними большая кропотливая работа по сбору и систематизации полученной информации. При этом Евгений не ограничился кратким описанием жизненного пути кенигсберских физиков. Как правило, давал развернутый материал по тому, что каждый из них сделал в науке. Некоторые персоналии, например, Франца Неймана, описаны так полно и содержательно, что при желании Евгений легко мог подготовить книги, посвященные им. Не погрешу против истины, если скажу, что книга Евгения является настоящей энциклопедией о физиках Кенигсберга. Она стала достойным дополнением к широко известной монографии Казимира Лавриновича «Альбертина». Очерки истории Кёнигсбергского университета».
     Кто занимается литературным творчеством, хорошо знает, что написать книгу не самое сложное. Зачастую сложнее изыскать возможность ее напечатать, особенно, если книга не включена тематические планы издательств. С книгой Евгения такая ситуация и была. Она писалась в порядке авторской инициативы, так как Калининградский университет не проявил интереса к ее изданию. Выручил ученик и друг Евгения Радий Кейсель, который взял на себя все расходы по изданию. Это была дань признательности благодарного ученика своему учителю.
     Не просто складывалась ситуация у Евгения и с подготовкой книги о физиках Калининграда. Основной причиной этого было отсутствие доступной биографической информации о людях, работавших на физических кафедрах калининградских вузов. Получить допуск к архивам вузов было сложно, а справочников типа «Кто есть кто» в Калининграде никто не выпускал. В результате добыть нужную информацию о физиках Калининграда оказалось сложнее,  чем о физиках Кенигсберга. Это касалось не только канувших в вечность, но и вполне себе здравствующих физиков. В случае с последними трудности создавали сами персоналии его будущей книги. Евгению клещами приходилось выдирать у них информацию о себе. Каюсь, я был среди тех, кто так и не дал ему нужную информацию. И таких было большинство. Не буду объяснять причины нашей необязательности, но в том, что Евгений не успел завершить работу над книгой о физиках Калининграда, конечно, виноваты мы – его друзья и коллеги.
     В начале своего очерка я сопоставил Евгения Кондратьева с капитаном мушкетеров де Тревилем. Сделать это меня побудили следующие причины. В компании с Сергеем и Казимиром он был старшим по возрасту. Когда они только начали грызть гранит науки, он был уже кандидатом наук, то есть человеком более высокого университетского статуса. К тому же в то время он был более опытным и искушенным в житейских делах, лучше знал вузовскую «кухню», ее порядки и нравы. Что касается личных качеств, то, как и де Тревиль, Евгений был сдержанным, рассудительным и острым на слово. Ростом, телосложением, аккуратной бородкой и прищуром своих с хитринкой взирающих глаз он также хорошо соответствовал описаниям капитана мушкетеров де Тревиля. Уверен, что и трубку Евгений стал курить после того, как де Тревиль нашептал ему во сне  о своем пристрастии к табаку.
     В знаменитом советском фильме «Три мушкетера» роль Атоса – графа де Ла Фера сыграл Вениамин смехов. Сыграл превосходно. Но если бы на месте режиссера Георгия Юнгвальд – Хильеквича был я, роль Атоса досталась бы Казимиру Лавриновичу. Аристократически сдержанный, осанистый, с благородным европейским лицом, аккуратно подстриженной бородкой, проницательным взглядом и красиво окрашенным голосом он был живым воплощением графа де Ла Фера. В дополнение к этим внешним сходствам он был также рассудителен и мудр, как граф де Ла Фер и верен дружбе и чести, как Атос.
     Моя первая встреча с Атосом – Лавриновичем произошла в общежитии во время дружеской встречи у Сергея Лебле зимой 1970 года. На ту встречу Казимир пришел со своим близким другом Владимиром Тарановым, также выпускником ЛГУ, большим любителем рыбалки и грибной охоты. Его увлечение рыбалкой затем стало общим увлечением Сергея и Евгения. На встрече говорили в основном о литературе, и никто из присутствующих не мог представить, что уже тогда Казимир серьезно занимался изучением истории создания Бесселевской обсерватории и жизни самого Фридриха Бесселя – выдающегося кенигсбержского астронома и математика.
Со слов Владимира Таранова, еще в школьные годы, когда семья Казимира, корнями связанная с Польшей, после Великой Отечественной Войны проживала в Знаменске, у него проснулся сильный интерес к прошлому Восточной Пруссии и Янтарного Края. Породили этот интерес руины Кенигсберга, развалины Королевского замка, Кафедрального собора и университетской обсерватории, увиденные им во время приездов в Калининград. Под впечатлением от увиденного он серьезно увлекся историей Восточной Пруссии и Кенигсберга, стал собирать и изучать доступные в то время материалы и впервые узнал о великом Фридрихе Бесселе и его астрономических открытиях.
     Естественным следствием этого стал осознанный интерес к астрономии, приведший его на мехмат ЛГУ. Выбор ЛГУ был связан с двумя обстоятельствами: на мехмате когда-то учился его отец и астрономическая школа университета была в то время одной из лучших в мире. Выбор Казимира оказался удачным. В университете он нашел то, о чем мечтал: прекрасных педагогов, академическую атмосферу классического университета, захватывающе интересные учебные курсы, богатую редкими изданиями библиотеку, первые самостоятельные изыскания по небесной механике. Все это способствовало тому, что Казимир полностью отдался учебе, с отличием окончил университет и был направлен на работу в НИИ математики и механики ЛГУ. В НИИ, а затем в аспирантуре ЛГУ, где он занимался исследованиями по небесной механике искусственных спутников Земли. На основе этих исследований он подготовил кандидатскую диссертацию, которую защитил в 1972 году.
     Успешная научно-исследовательская работа, казалось бы, должна была ослабить интерес Казимира к истории Восточной Пруссии, но этого не произошло. Напротив, увлечение историей Восточной Пруссии стало еще более сильным и осознанным. Это и сыграло решающую в том, что он принял приглашение КГУ стать сотрудником университета и возвратился в Калининградскую область, где мог духовно и физически быть ближе к местам, которые занимали его мысли и чувства. К середине восьмидесятых годов его интерес к прошлому Восточной Пруссии стал настолько всепоглощающим, что он отказался от перспективных научных исследований, не связанных напрямую с историей и астрономией. Сказанное относится, прежде всего, к его НИОКР по созданию математической модели оптимальной расстановки рыболовных судов в акваториях мирового океана. Данная тема была актуальной для СССР, имеющего самый большой рыболовный флот в мире. Этот флот осуществлял  вылов рыбы в самых разных районах мирового океана. Экономически выгодно было расставить суда так, чтобы они обеспечили максимальный вылов с учетом имеющейся оперативной информации о рыбных ресурсах. Насколько я знаю, изыскания по разработке оптимальной модели расстановки судов шла успешно, и Казимир вполне мог подготовить на ее основе докторскую диссертацию. Однако он оказался от продолжения этой научной разработки и полностью сосредоточился на написании монографии «Фридрих Вильгельм Бессель». Так поступить пришлось потому, что при работе над книгой пришлось сконцентрировать все силы на осмысливании сотен мегабайт информации, собранной в архивах и библиотеках Калининграда, Польши и Германии. Большим подспорьем в этой работе стало знание Казимиром польского, английского и немецкого языков. Это дало ему возможности выйти на прямой контакт с польскими и немецкими коллегами, которые высоко оценили научно-историческую значимость замысла Казимира и активно помогали ему в сборе нужной информации.
Книга о Бесселе была написана и сдана в издательство «Наука», в котором она и вышла в 1989 году. Очень быстро она получила высокую оценку астрономов, математиков и историков естествознания. В ней впервые с позиций современной науки и новых исторических исследований был представлен углубленный анализ выдающегося вклада Фридриха Бесселя в развитие наблюдательной и теоретической астрономии и высшей математики и переосмыслен жизненный путь великого ученого в контексте его научной и публичной деятельности. Несомненным достоинством книги является также то, что она стилистически безукоризненна, что делает ее чтение не только высоко познавательным, но и приятным занятием.
     Профессор кафедры астрофизики матмеха ЛГУ Виталий Горбацкий был одним из первых российских астрономов, кто высоко оценил книгу Казимира. Ее ему предложил почитать его бывший аспирант Владимир Таранов, к которому он приехал в гости в Калининград. По словам самого Владимира, книга так понравилась Виталию Горбацкого, что он посоветовал Казимиру подготовить на ее основе диссертацию на соискание степени доктора наук. Более того, возвратившись в Ленинград, профессор Горбацкий показал книгу академику Виктору Викторовичу Соболеву – выдающемуся советскому астрофизику и председателю диссертационного совета по физико-математическим наукам ЛГУ. Академику Соболеву книга также очень понравилась, и он рекомендовал ее на защиту в своем совете, который присуждал ученые степени по физико-математическим наукам. Авторитет академика был настолько  высок, что ни в ходе представления диссертации, ни в ходе защиты, которую Казимир провел блестяще, не возник вопрос о том, что диссертация больше соответствовала историческому профилю, чем астрономическому. Никогда прежде и потом на учёном совете, на котором председательствовал  академик Соболев, не защищались диссертации по историко-математической тематике. Это следует рассматривать, как подтверждение высокой научной значимости диссертации Казимира, как для математики и астрономии, так и истории науки.
     Не менее важным результатом исторических астрономических изысканий Казимира стало увековечивание великого имени Фридриха Бесселя в топонимике Калининграда и установка памятной плиты в 1992 году на месте, где когда-то стояла обсерватория Бесселя. Этой идеей Казимир зажегся еще в начале своей работы над книгой о Фридрихе Бесселе. Но долгое время ему не удавалось убедить городские власти Калининграда в восстановлении исторической справедливости и восстановлении имени великого астронома в общественно-культурном  пространстве города. К счастью, в начале 90-ых годов в Калининграде нашелся единомышленник Казимира, который помог претворить в жизнь его мечту, и на карте города появилась улица Бесселя и  памятная плита. Им оказался Виктор Денисов – бывший председатель горисполкома и советник губернатора Юрия Маточкина. Он хорошо понимал, как важно сохранить для Калининграда исторические памятники бывшей Прусской столицы, чтобы у города было свое неповторимое лицо. Только благодаря его личному участию в Калининграде были восстановлены Городской культурный зал (ныне Историко-художественный музей), Кирха памяти королевы Луизы (ныне кукольный театр), Кирха Святого Семейства (ныне концертный зал), начаты работы по реставрации Кафедрального собора и Королевских ворот. Приведенный список лишь в малой степени отражает добрые дела первого мэра Калининграда Виктора Денисова, сделанные им для любимого города. Улица Бесселя и мемориальный холм великого астронома являются еще одним свидетельством славных деяний замечательного калининградца. Казимиру просто повезло, что с Виктором Денисовым он встретился в нужное историческое время и в нужный час.    
     Параллельно с работой над книгой о Ф.Бесселе и подготовкой докторской диссертации к защите, Казимир серьезно занимался сбором материала, связанного с историей Альбертины – знаменитого Кенигсберского университета, основанного герцогом Альбрехтом в 1544 году. Он  первым в Калининграде обратил внимание на то, что в 1994 году исполнится 450 лет со дня основания университета и выступил с идей организации международной конференции, посвященной знаменательной дате.      
Идея нашла понимание у руководства области, мэрии Калининграда, ректората и ученых КГУ, ученых и политиков Германии, бывших выпускников Альбертины и уроженцев Кенигсберга. В результате многочисленных официальных и частных встреч и переговоров было принято совместное решение о проведении в Калининграде в сентябре 1994 года большой Международной конференции, посвященной 450-летию Альбертины. Успешному решению вопроса с проведение конференции способствовала
политика открытых дверей, которую в те годы практиковала Россия в отношениях со странами Запада. Стали реальностью регулярные поездки россиян и европейцев друг к другу с упрощенным оформлением визовых документов. Это содействовало развитию экономических, культурных и гуманитарных связей между странами и людьми.
     Выступив одним из инициаторов проведения Юбилейной конференции, посвященной 450-летию Альбертины, Казимир задумался над тем, с чем придет на юбилейные мероприятия. Решение было вполне ожидаемым. Он решил написать и издать к юбилею книгу, посвященную Альбертине. Удивительная история создания и превращения Альбертины в один из ведущих университетов Европы занимала его многие годы. Пытаясь разобраться в феномене Альбертины, он собрал уникальный материал на немецком языке обо всех сколь-нибудь значимых событиях в истории Альбертины, ее главных и второстепенных действующих лицах. Этот материал он творчески и критически осмыслил и переложил на текст в соответствии с исторической хронологией и собственной интерпретацией роли личностей и событий в становлении Кенигсберского университета. Как показало время, со всеми этими задачами Казимир справился блестяще. Правда, к юбилейным мероприятиям он книгу выпустить не успел (слишком много разных и важных дел ему пришлось параллельно решать в то время), но в 1995 году монография Казимира «Альбертина. Очерки истории Кенигсберского университета» была издана Калининградским книжным издательством по заказу Калининградского университета. Книга сразу же стала знаковым событием для культуры Калининграда и ее поспешили приобрести многие ученые и студенты Калининградского госуниверситета. Сейчас она является раритетом. Приобрести ее можно только у букинистов. Давно пришло время ее переиздать. Это тем более необходимо, что Калининградский госуниверситет носит название Балтийского федерального имени Иммануила Канта и его студенты обязаны знать не только биографию Канта, но и историю университета, который сделал кенигсберского философа бессмертным.
     Как инициатор Юбилейной конференции Альбертины, Казимир стал одним из главных ее организаторов. Он активно включился в работу по подготовке конференции: разработке программы публичных мероприятий, формированию состава участников с российской и немецкой стороны и подготовке к изданию информационных материалов. Эту работу ему пришлось совмещать с преподавательской деятельностью и написанием книги «Альбертина». Он никогда никому не жаловался на физические и интеллектуальные перегрузки, под которыми находился в то время. Но эти перегрузки, несомненно, были, и они не могли не отразиться на его здоровье. Возможно, тогда и включился в игру скрытый x -фактор, который оборвал жизнь Казимира через шесть лет.
     Мое дружеское общение с Казимиром, Евгением и Сергеем было наиболее насыщенным до середины семидесятых годов, пока они жили в общежитии, расположенном рядом с физическим факультетом и недалеко от моего дома. С переездом в новые квартиры в других районах города, наше общение стало более редким. Мы обычно встречались в университете, и наше общение больше походило на общение коллег, чем близких друзей. Тем не менее, и в последующие годы мы находили время, чтобы по-дружески посидеть за общим столом, откровенно поговорить о жизни и университетских делах, поделиться своими мыслями и планами.
Самым памятным событием для меня из того времени остается наша совместная поездка с Казимиром в марте 1995 года в Минден на 150 – летнюю годовщину смерти уроженца Миндена  Фридриха Бесселя. Организовал эту поездку наш общий друг – директор лицея 23 Калининграда Лазарь Фуксон. Его в свою очередь пригласила на торжественное мероприятие директор Минденской гимназии имени Фридриха Бесселя Эва Кучера, которая приурочила к юбилейному мероприятию олимпиаду лицеистов Калининграда и Миндена по астрономии и математике. На юбилейной конференции Казимир с большим успехом выступил с докладом, в основу которого положил свои изыскания по научному наследию Бесселя. Я должен был рассказать о научно-исследовательских работах по физике ближнего космоса, проводимых в Калиинградском университете. Познакомившись с программой конференции, я понял, что моя тематика не укладывается тематически в программу конференции и передал отведенное на мой доклад время Казимиру. Он его прекрасно использовал.
В поездке в Минден мы много говорили с Казимиром о будущем университета и будущем России. Наше видение проблем по этим вопросам во многом совпадало. Мы оба были за интеграцию России с Европой, за прочные научные связи между нашей страной и странами Евросоюза. Казимир в большей степени, я в меньшей, ощутили благотворность равноправного и открытого общения со своими европейскими коллегами, их искренне желание помочь нам в сложное  время становления новой России с нашими исследованиями.
     Через семь лет в июне 2001 гола должна была состояться наша новая поездка в Германию, которую уже организовал я. Целью этой поездки были встречи с немецкими коллегами, которых я во время юбилейной Альбертиновской конференции заинтересовал идей создания 3-D модели старого Кенигсберга. На встречу с немецкими коллегами должны были поехать вместе со мной, Казимир, директор Кафедрального собора Игорь Одинцов, программисты КГУ Сергей Матвеев, впоследствии ставший проректором по информатике КГУ, и Андрей Шабров. Участие в поездке Игоря Одинцова объяснялось тем, что он проявил интерес к моей идее, и с помощью программистов КГУ стал  разрабатывать 3-D модель Кафедрального собора, позволяющую представлять визуальную и текстовую информацию о внешних и внутренних интерьерах собора в различные исторические периоды.
За два дня до отъезда в Германию я позвонил Казимиру домой. Телефонную трубку взяла его жена Александра. Когда я изложил причину своего звонка, она сказала мне, что Казимир не сможет поехать в Германию, так как он болен. Я попросил ее позвать Казимира к телефону.  Она ответила, что Казимира в данный момент находится Ольштыне. Услышав это, я сказал Александре, что мы заедем к Казимиру в Ольштын и в случае его поправки заберем с собой в поездку. Александра категорически попросила этого не делать.
     Новость о болезни Казимира была для меня совершенно неожиданной. Всего неделю назад мы согласовали с ним все вопросы предстоящей поездки, и он ни словом не обмолвился о проблемах со своим здоровьем. Слова Александры озадачили меня и я решили по пути в Германию заехать в Ольштын, где Казимир в то время жил и преподавал в местном университете, чтобы прояснить сложившуюся ситуацию. В Ольштыне я вновь попытался связаться с ним по телефону, но мои звонки оставались без ответа. У меня был телефон его дочери Марии, которая тогда тоже проживала в Ольштыне, и я позвонил ей. Узнав о цели моего звонка, Мария расплакалась и сказала, что, отец очень болен. Она не уточнила диагноз, но ее слезы были весомым подтверждением серьезности ее слов. Я сразу же пообещал ей, что не буду беспокоить Казимира. Признаюсь, слова Марии о серьезной и болезни Казимира нас всех сильно расстроили. Но даже в мыслях мы не могли предположить, что уже Казимир был смертельно болен. О его неизлечимом диагнозе я узнал через две недели.
     Никто не знает, какие факторы определяют наше долголетие. Я склонен думать, что решающую роль в этом вопросе играю гены. Именно наши родители закладывают в нас генную программу жизни, и дальше мы живем в соответствии с работой этой программы. Любая сложная программа, а тем более сверхсложная программа функционирования нашего генома, может сбоить под действием различных внешних факторов. Эти сбои зачастую бывают непоправимыми, и тогда живое существо или сложное изобретение человеческого ума перестают должным образом функционировать и в конечном итоге гибнет.
     Когда в БФУ проходила траурная церемония прощания с Казимиром, я обратил внимание на то, что его старший брат Клеофас выглядел значительно моложе своих лет. Это указывало на то, что родовая генетика Лавриновичей предполагала долголетие. Что же тогда стало причиной ее сбоя у Казимира?  Можно только гадать над этим вопросом. Но, как я уже написал выше, Казимир просто сжигал себя, отдавая все силы и весь свой талант делу, которому честно и самозабвенно служил все годы – исторической науке, в которой астрономия, Бессель и Альбертина стали его путеводными звездами.
     Пришел черед рассказать о четвертом мушкетере Александра Дюма – Портосе. Его живым воплощением в моей жизни был Константин Латышев. В начале очерка я ввел его в повествование, но затем он из него выпал. Вполне естественно у читателя может возникнуть вопрос почему. Дело в том, что в годы памятных встреч с Сергеем, Казимиром и Лебле в общежитии на Чернышевского и квартире Евгения Константин в них участия не принимал. Он пришел в университет в середине 1972 года, когда наша дружеская четверка уже сформировалась. Ему потребовалось время, чтобы освоиться в университете. Зато позже, когда он перешел на преподавательскую работу, он сдружился с каждым из героев моего повествования. Правда, его отношения с Евгением, Сергеем и Казимиром больше походили на отношение хорошо друг друга знающих коллег, чем близких друзей. Но его портосовская сущность проявлялась в этих отношения достаточно ярко.
     Со мной у Константина отношения складывались иначе. Я познакомился с ним еще в 1969 году, когда он после окончания аспирантуры Московского физико-технического института вернулся в родной город и пришел работать в Филиале Института двигателей. В отличие от меня, занимавшегося разработкой конструкций и испытанием плазменных двигателей, Константин занимался математическим обсчетом их рабочих характеристик. Он был первым в Филиале Института двигателей расчетчиком, кто использовал для этого ЭВМ, а не логарифмические линейки и калькуляторы. При обсуждении результатов его расчетов мы и познакомились.
В психологии выпускников МФТИ и МИФИ много схожего. Мы более открыты к общению, чем выпускники Московского и Ленинградского (ныне Санкт-Петербурского) университетов. Возможно, в этом проявляется то, в МИФИ и МФТИ учатся в основном ребята, которые привносят в институты дух мужской открытости, невозможный в смешанных юношески-девичьих коллективах. Так это или нет, но с Константином мы сдружились сразу. Он всей своей природной натурой располагал к дружбе. С литературным двойником Портосом его роднило физическое и душевное сходство. Как и Портос, он был рослым, сильным, привлекательным мужчиной с добродушным нравом, редкой отзывчивостью и искренностью. Главное, был также предан дружбе и готов придти на помощь по первому зову. В этом я убедился, когда Константин перешел на работу в Калининградский университет, и мы вместе стали заниматься разработкой математических моделей околоземной космической плазмы.
     Основу большинства математических моделей составляют нелинейные дифференциальные уравнения в частных производных, описывающие физические процессы в них заложенные. Аналитических методов решения таких уравнений нет, поэтому для их решения используются приближенные численные методы, основанные на тех или других принципах. Разработкой этих методов занимаются математики-прикладники, которым и являлся Константин Латышев. Он получил прекрасную подготовку по специальности «прикладная математика» в МФТИ и был настоящим профи по написанию алгоритмов и программ численного решения уравнений различного типа. В МИФИ на факультете «Т», на котором я учился, только на кафедре теоретической ядерной физики, на которую я не попал, изучали теорию численных методов. На кафедре физики плазмы, которую я закончил, о них даже не говорили. По этой причине я был полным профаном в численных методах.   Когда возникла потребность в быстром освоении методов численного решения уравнений многожидкостной плазмы, я обратился за помощью к Константину. Его не пришлось уговаривать, он тотчас согласился мне помочь. Помог охотно и бескорыстно. Более того, разрешил воспользоваться своими программами на «Алголе», такой язык программирования был тогда в ходу, разработанными им для решения систем одномерных нелинейных уравнений параболического и гиперболического типов ионосферной плазмы. Этим самым он значительно сократил мое время вхождение в новую для меня область математики и не менее, чем на год ускорил мою работу над кандидатской диссертацией. Я всегда был благодарен ему за это и в меру возможностей пытался вернуть свой долг.
     Сейчас, осмысливая сделанное Константином в КГУ и БФУ, я испытываю чувство глубокого удовлетворения за то, что рекомендовал профессору Гострему взять его на работу в университет. С его приходом в КГУ начались масштабные изыскания по математическому моделированию сложных физико-технических систем, получившие большую известность в СССР, и была организована кафедра прикладной математики, которая быстро стала настоящим научно-образовательным центром по подготовке высококвалифицированных специалистов по математическому моделированию. Свидетельством этого являются многочисленные защиты докторских и кандидатских диссертаций сотрудников кафедры и резонансные научные публикации в ведущих советских и российских изданиях. Все это стало возможным благодаря большому организаторскому и научному таланту Константина, а также его редкому дару находить верных друзей и соратников. 
     Не могу не сказать о еще одном важном результате многогранной деятельности Константина – создании в КГУ современного вычислительного центра.  Вна чале, благодаря его инициативе и настойчивости в КГУ появилась ЭВМ ЕС 1032, а затем более мощная ЭКМ ЕС 1060. Занимаясь организацией ВЦ, Константин в полной мере раскрыл свой организаторский талант. Убедил ректора в необходимости создания современного ВЦ, согласовал с Минвузом вопросы внеочередного выделения вычислительного оборудования, подготовил технические помещения для установки этого оборудования, подобрал персонал ВЦ, обеспечил его научно-методическое руководство. За каждым из этих пунктов дни и месяцы напряженной  работы, требующей постоянного внимания и полной отдачи сил. 
     До появления ВЦ задачи математиков и физиков КГУ, требующие больших ресурсов машинного времени, решались в основном в Институте математики и кибернетики Литовской академии наук (ИМК), где в то время стояла самая производительная в СССР ЭВМ БЭСМ-6. Это создавало определенные трудности с получением необходимого ресурса машинного времени из-за его дороговизны. Данная проблема обычно решалась за счет средств хозяйственных договоров на НИОКР, связанных с численным моделированием. Правда, один раз необходимость аренды  машинного времени в ИМК помогла мне и Константину решить неприятный вопрос. В 1981 году мы запланировали на своих хоздоговорах значительные траты на закупку для наших кафедр компьютеров и измерительной техники. Из-за большого дефицита этой техники в СССР мы не смогли ее приобрести и деньги, выделенную на ее приобретение, повисли обременительным грузом на университете. По советским законам все выделенные на год бюджетные средства  нужно было истратить в текущем году, в противном случае грозили санкции со стороны Минвуза. Ректор профессор Н.А.Медведев в ультимативной форме потребовал от нас, чтобы мы в декабре истратили все неизрасходованные на договорах средства. Решение проблемы нашел Константин. Он предложил поехать вместе в Вильнюс и попытаться решить возникшую проблему с  помощью директора Института математики и кибернетики академика АН СССР Витаутаса Статулявичуса. Так  мы и сделали. Приехали в Вильнюс, встретились с академиком В. Статулявичусом и попросили его принять от КГУ приличные по тем временам деньги в счет машинного времени, якобы, использованного нашими сотрудниками на численные расчеты на БЭСМ-6. Вначале академик В.Статулявичус сказал, что не может этого сделать, но потом под действием наших умоляющих просьб, вызвал директора ВЦ Мифодиуса Сапаговаса, о чем-то с ним поговорил по-литовски и дал добро на заключение дополнительного договора. Радости нашей не было предела, хотя, по большому счету, мы должны были огорчиться. Ведь деньги, которые затем были перечислены Институту математики и кибернетики, могли быть израсходованы КГУ, например, на покупку квартир для сотрудников университета. Увы, советскими нормативными документами это не было предусмотрено. Вот и не получили только мои сотрудники тогда три квартиры, в которых они очень нуждались в те годы.
     После установки ЭВМ ЕС 1060 математики и физики смогли решать свои научные задачи в собственном ВЦ, что было особенного важно для сотрудников, не имеющих хоздоговоров для оплаты машинного времени. Университетский ВЦ также избавил нас с Костей, как руководителей крупных расчетных хоздоговоров, от необходимости ломать голову над тем, как истратить образовавшиеся свободные средства НИОКР. Теперь мы могли их направить на нужды ВЦ. Это мы и делали, приобретая для ВЦ периферийное оборудование.
     Очень многое в нашей жизни зависит от того есть ли у нас верные друзья, способные помочь в решении жизненно важных вопросов. Такими друзьями в жизни Константина были сокурсники по физтеху -  академики РАН Борис Четверушкин и Александр Холодов. Они принимали самое деятельное участие во всех его начинаниях: открытии научного направления «численное моделирование»,  создании ученого совета по защите кандидатских диссертаций, проведении совместных научно-исследовательских работ и организации международных и российских научных конференций. Их высокий академический статус и авторитет, решающим образом сказался на претворении в жизнь всех значимых начинаний Константина.
Плодотворная дружба Константина с Борисом Четверушкиным и Александром Холодовым началась на первом курсе  физтеха и никогда не прерывалась затем. Ее не смогли поколебать ни расстояния, разделявшие их, ни по-разному складывающиеся научные судьбы, ни личные трудности и проблемы, которые выпадали на жизненном пути. Точное объяснение этому дал Борис Четверушкин. В некрологе, который он прислал на смерть Константина, сказано, что «Костя был душой нашей компании». Ею, по-видимому, он всегда и оставался для друзей-академиков. В этом я мог неоднократно убеждаться во время приездов  Бориса Четверушкина и Александра Холодова в Калининград. При встречах с Константином всемирно известные и крайне занятые академики на глазах преображались под действием благотворных флюидов Константина, щедро излучаемые его душой. Их голоса становились теплее, на лица возвращалась улыбка, и они разительно молодели.  Подобное благотворное воздействие Константина ощущали все люди, которые с ним близко общались. Справедливость моих слов могут подтвердить его друзья – соратники профессора Сергей Ишанов, Леонид Зинин и Владимир Худенко. Это подтвердят все мои коллеги на физическом и математическом факультетах, которым посчастливилось общаться с Константином Латышевым.
     Получили свою долю причитающегося им душевного расположения и физики-мушкетеры. Благо дело, в восьмидесятые – девяностые годы для этого возможностей хватало. Это сейчас корпоративы в вузах находятся практически под запретом. В давние годы они были столь же естественны, как советские профессиональные праздники. В порядке вещей было коллективное празднование дней рождения, юбилеев, защит кандидатских и докторских диссертаций, выхода монографий и сборников, сдача итоговых научных отчетов. На больших кафедрах, где было много сотрудников, на месяц иной раз выпадало по нескольку празднеств. Надо сказать, они не отражались негативно на результатах деятельности вузовских подразделений. Напротив, благоприятно сказывались на доброжелательной атмосфере и взаимоотношениях коллег. Это хорошо понимал Константин и не возражал против проведения кафедральных празднеств, внося своим участием в них портосовский дух радушия и доброжелательности.  Желанными гостями на этих празднествах  были Евгений, Сергей и Казимир. На них они получили прекрасную возможность пообщаться по-дружески с Константином, поделиться с ним своими мыслями и планами, заручиться поддержкой своих инициатив.
     Умение располагать к себе новых людей было примечательной особенностью Константина. Расскажу лишь о двух случаях, свидетелем которых я был. Однажды в вильнюсском ресторане нашим соседом по столику оказался знаменитый советский боксер Ричардас Тамулис, серебряный призер летних Олимпийских игр в Токио и трижды чемпион Европы. Уже через десять минут общения Константин и Ричардас стали друзьями. На Тамулиса большое впечатление произвели благожелательность Константина и его познания в спорте и боксе. Когда мы расставались, Тамулис дал Константину свою визитку и сказал, что он может звонить ему в любое время.
Второй случай связан со встречей, которая произошла в Москве у моих знакомых, гостем которых в тот вечер был Владимир Котляров (Толстый) – известный русский художник, поэт, актер, диктор, историк искусства, реставратор, а также издатель. Как и в случае с Ричардасом Тамулисом, Константин практически мгновенно расположил к себе Котлярова и почти весь вечер они говорили об искусстве и живописи. После той встречи, Владимир Котляров сказал мне, что не ожидал встретить такого эрудированного и приятного в общении математика. Два совершенно разных человека – Тамулис и Котляров  и удивительно похожее восприятие ими личности Константина – Портоса.
     Еще одна черта характера роднила Константина с Портосом – его исключительная непритязательность. Ему, как и Портосу, претило  сама мысль себя восхвалять и возвеличивать. Уверен, свои диссертации он не стал бы защищать, не играй они столь важного значения в профессиональной деятельности научных сотрудников. Для него важнее был значимый научный результат, чем документ, подтверждающий научную состоятельность. По этой причине  он затянул свою защиту кандидатской минимум на пять лет. Подтверждением этого может служить следующий факт. На предзащите кандидатской диссертации Константина в ИЗМИРАН ряд членов ученого совета, впечатленные ее новизной и научной значимостью,  предложили представить ее на соискание докторской степени. Большинство совета это предложение не поддержало, но, на мой взгляд, оно было вполне обоснованным. Масштабом решенных научных задач его кандидатская диссертация вполне отвечала высоким требованиям, предъявляемым в советской науке к докторским диссертациям.
     Последние годы жизни Константин были омрачены тяжелой болезнью. В студенческие годы во время летних каникул он поехал с однокурсниками на лесозаготовку в Карелию, чтобы подзаработать немного денег, и травмировал позвоночник на тяжелой работе по перевалке и погрузке бревен. До поры до времени травма не проявлялась, но в шестьдесят лет она о себе серьезно заявила. Начались сильные боли, пришлось обратиться к врачам. Неутешительный диагноз был поставлен быстро - сильное разрушение межпозвоночных дисков. Медикаментозно устранить последствия давней травмы было невозможно, требовалась  сложная операция на позвоночнике. Такие операции в Калининграде, да и в России тогда не делали. Возможности сделать ее за границей у Константина не нашлось. Постоянную боль ему пришлось снимать с помощью сильных обезболивающих средств. Это было не самое страшное. В дополнение к мучительным болям позвоночника из-за малоподвижного образа жизни и приема многочисленных лекарств у него развился сахарный диабет 3 степени. Он привел к обширной гангрене правой ноги и ее ампутации. Константин стал полным инвалидом. 
     В этот драматический период жизни друзья и коллеги Константина старались, как можно чаще быть рядом с ним. Постоянно навещали, поддерживали психологически, помогали, чем могли. Декан  математического факультета профессор Сергей Ишанов на свой страх и риск до последнего сохранял за ним ставку профессора – консультанта, обеспечивая тем  самым существенную материальную поддержку своего научного руководителя и друга. Константин все это понимал и высоко ценил.
     В наш последний визит он встретил нас очень радушно. Практически без нашей помощи перебрался с кровати на коляску и на ней переместился к обеденному столу. Оказавшись за столом, постарался вновь стать Портосом. Это ему в определенной степени удалось. Он вспоминал забавные истории с нашим участием, много шутил и улыбался. Мы старались всячески поддержать его душевный подъем, хорошо понимая, какой мобилизацией внутренних сил и воли ему это удается. Ведь даже в минуты, когда он улыбался, боли не покидали его. Они давно стали составной частью его жизни. Боль ощущали и мы. Только наша боль была не физической, а душевной. Ее всегда испытывает нормальные люди рядом со страдающим близким человеком. Скрывая эту боль, мы и расстались с Константином.
 
Годы идут. Все дальше и дальше от меня во времени мои друзья: Константин Латышев, Евгений Кондратьев, Казимир Лавринович и Сергей Лебле.  И все эти годы горят в моем сердце свечи памяти, зажженные при расставании с ними. Они горят, и в их мерцающем свете я вижу лица моих друзей, одаряющие меня тихой и светлой радостью.