Санаторий

               


                Глава первая

— Па, привет! — радостно выкрикнул Артёмка. — Я поиграю ещё чуток?
— Играй, — отозвался Михаил, глядя, как сынишка возобновил прерванную, было, беготню с друзьями по двору.
Конец августа. Вечер. Солнце окрашивало стены домов в тёплые янтарные тона. Лёгкий ветерок шелестел листвой клёнов. Местный дурачок Вадик с невероятно серьёзным видом что-то выговаривал томно обосновавшейся на заборе кошке и при этом грозил пальцем, будто отчитывал. Кошка не обращала на него никакого внимания.
Достав из кармана сигареты, Михаил закурил и присел на скамейку возле подъезда. Всё чаще, возвращаясь с работы, он ловил себя на мысли, что его домой не тянет. Так и подмывало найти повод где-нибудь задержаться. Да хотя бы с коллегами в бар зайти и пивка попить. Или просто вот так, как сейчас, посидеть на скамейке. Однако он редко задерживался, не хотел раскачивать и без того шаткие семейные отношения, считая их обузой, которую обязан тащить, несмотря ни на что. Добровольно взвалил на себя крест — неси. Эта догма стала для него едва ли не девизом. Он понимал, что подобные мысли эгоистичны и ему ненавистна была роль эдакого мученика, живущего по принципу: «Должен, обязан, вынужден». Вот только поделать с собой он ничего не мог. Роль была, и эгоистичные мысли никуда не девались — хоть тресни.
Поначалу усталость от семейной жизни Михаил оправдывал кризисом среднего возраста, но потом понял, что проблема глубже и в то же время её причина не такая уж и заковыристая. Ему просто хотелось свободы. Как раньше, когда они с приятелями разъезжали на байках и ни в чём себя не ограничивали. И не было тогда ответственности перед женой, сынишкой. Будто тот самый пресловутый кот, который гуляет сам по себе. Сладостный пофигизм, когда плевать, что будет завтра, через неделю, через год.
Теперь всё это в далёком прошлом. И Михаила угнетало то, что это больше не повторится. Мосты сожжены. Байк ржавел в гараже, а приятели… кто спился, кто уехал в другой город, а кто-то тоже с головой погрузился в омут семейной жизни. Жена видела его состояние, ворчала, обвиняла в том, что он стал совсем чужим. Это раздражало, но у него хватало ума и чести не винить Наталью. На все её упрёки Михаил отвечал молчанием.
Нет, не хотелось идти домой. Так бы и сидел на этой скамейке до самой ночи. Он точно знал, что жена приготовила отличный ужин — по-другому ведь и быть не могло. Точно знал, что его ждёт её скучная пустая болтовня. Потом последует просмотр какого-нибудь сериала. А затем — сон. Утром — на работу. Вечером — домой. Ужин, болтовня, телек, сон…
Чёртова предсказуемость. Хоть волком вой.
Обречённо вздохнув, Михаил потушил окурок, швырнул его в урну возле лавки и решил посидеть ещё немного. Артёмка весело махнул ему рукой и продолжил играть с друзьями. Во двор зашла старушка в синей кофточке и красном берете. Ковыляла она, опираясь на клюку, глаза прикрывали очки с толстыми линзами. Обычная бабулька, но Михаил обратил внимание, как на её появление отреагировал Вадик. Тот, позабыв про кошку, вперил в пожилую женщину ненавистный взгляд, сжал кулаки, наморщил нос, словно внезапно вдохнул смрад. Да что с ним такое? Михаил впервые видел его таким. Этот блаженный мужик разве что на Мурок и Барсиков мог злиться, за то, что те на птичек охотились. Да и злостью-то подобные упрёки трудно было назвать. А тут — явный гнев. Причём вызвала его бабулька, которая выглядела, как само олицетворение безобидности. Хрень какая-то. Но Михаила всё это заинтриговало. Слегка.
А старушка тем временем примостилась на скамью возле детской площадки и что-то произнесла. К ней тут же подошёл сначала один пацанёнок, затем другой, потом и Артёмка проявил любопытство. Вадик всё так же стоял рядом с забором, его уничижительный взгляд был прикован к пожилой женщине, словно окружающий мир для него перестал существовать и во всей вселенной осталась лишь она — та, что сидела на скамейке.
Старушка, уютно улыбаясь, что-то рассказывала детям. Те слушали её с явным интересом. Михаил видел, как на их лицах отпечатывалось и удивление, и восхищение. У него появилась мысль подойти и послушать, но передумал. Решил, что среди этой мелкой увлечённой аудитории он будет лишним. А пожилая женщина продолжала вещать, её глаза за толстыми стёклами очков были слегка прищуренными. Ни дать, ни взять — добрая бабуля, рассказывающая внучатам сказку. Не хватало только прялки и русской печки. Идиллия.
Была бы.
Если бы не Вадик, который, что-то бормоча себе под нос, двинулся к старушке и детям. Михаил понимал, что назревала какая-то нездоровая хренотень, но любопытство пересилило желание вмешаться и попытаться этот вероятный конфликт предотвратить. В конце концов, он был уверен, что ничего слишком уж непотребного не случиться. А значит, можно просто сидеть и наблюдать. А вмешаться всегда успеет.
Старушка вынула из кармана конфету в золотистой обёртке, прошлась взглядом по лицам детей, будто бы оценивая. Затем протянула угощение Артёмке. Тот с довольным видом тут же развернул конфету и сунул в рот, а фантик запихнул в карман куртки.
У Михаила ёкнуло в груди. Возникло острое чувство дежавю. Как будто всё это уже было. И старуха на скамейке, и дети, и конфета в золотистой обёртке. Было? Но когда? Ощущение — словно бы во сне. Или в прошлой жизни. И тревожно как-то стало, муторно. Да с чего бы вдруг? Ничего ведь страшного не происходило. Пожилая женщина всего лишь угостила Артёмку лакомством. Проявила заботу. И это вовсе не тот случай, когда детям не стоит брать угощение у незнакомцев, которые на деле могут оказаться педофилами. Но откуда тогда взялась эта тревога?
Вадик подошёл к скамейке, его трясло. Он вскинул руку и указал пальцем в противоположный конец двора. Выкрикнул, своеобразно растягивая слова:
— Пошла-а во-он отсюда!
В довесок ещё и ногой топнул, подчеркнув своё негодование. Это выглядело бы забавно, если бы не несвойственная ему злоба. Дети попятились, с недоумением глядя на неожиданного возмутителя спокойствия. Старушка поднялась со скамейки, на её лице отразилась обида.
— Уходи-и! — голос Вадика сорвался на фальцет. — Оставь детей в покое!
Михаил не мог припомнить, чтобы этот парень вообще на кого-то голос повышал. Всегда казалось, что он на такое просто не способен. Да чем ему бабулька не угодила? Пожалуй, нужно всё-таки вмешаться. Хотя… старушка засеменила прочь, явно не желая усугублять этот беспочвенный конфликт. Шла, не оглядываясь, а Вадик провожал её ненавистным взглядом, грозя пальцем, как до этого грозил кошке.
Обсуждая произошедшее, дети вернулись на игровую площадку. Вадик, выждал какой-то время, и как-то крадучись двинулся за старухой.
Михаил ощутил, как тревога отступила. Даже дышать стало легче. Будто странный морок проник в сознание и улетучился. Вот только чувство дежавю никуда не исчезло. Бабка в беретике, дети, конфета. Отчего всё это будоражило рассудок?
Подбежал Артёмка.
— Ты видел, па? Вадик совсем чокнулся! — он покрутил пальцем у виска.
Странно было слышать подобные слова о человеке, которого и так все считали чокнутым. Михаилу хотелось что-нибудь сказать в оправдание поведения Вадика, но в голове крутились лишь слова: «У него были свои причины». Нет, лучше уж никак не оправдывать, а просто забыть.
Михаил потрепал сынишку по и без того взъерошенным волосам.
— Пойдём домой. Мама, наверное, нас к ужину заждалась.

                ***

Обыкновенный вечер в кругу семьи. Наталья, рассказывающая о разных скучных пустяках, вроде ссоры с соседкой. Артёмка ушедший с головой в мир компьютерной игры. И телевизор — великий и могучий убийца времени. Иногда в такие вот вечера Михаилу хотелось что-нибудь отчебучить — прогорланить гнусную песню, устроить скандал, швырнуть в телек утюг… Для разнообразия, чтобы рассеять серую обыкновенность. Но нет. На такие «подвиги» он перестал быть способным. Вся его порывистая дурачливость осталась в прошлом. Теперь он слишком учитывал последствия. Тоже стал обыкновенным.
Перед сном он зашёл в комнату сына. Как ни странно, тот больше не сидел за компьютером, а стоял возле окна и с задумчивым видом глядел на озарённый фонарями двор. На подоконнике лежала золотистая обёртка от конфеты. Михаил подошёл и встал рядом. После короткого молчания произнёс:
— Интересно, о чём вам та старушка рассказывала?
Артёмка мечтательно улыбнулся.
— Она говорила про волшебный дом, в котором у всех детей исполняются любые желания. В этом доме живут разные чудища, но они не опасны для детей. Только для взрослых. Там есть собачка по кличке Забияка, есть конфетное дерево, карусели и даже самый настоящий паровоз, который катает детей. Она так здоровски рассказывала. А ещё сказала про дверь, которую может увидеть только ребёнок, а взрослые её не видят. Интересно, правда? Я её слушал и словно на самом деле в этом доме побывал.
И опять в сознании Михаила что-то всколыхнулось. Тревога накатила и тут же отступила. Впрочем, неприятный осадок остался, как после неприятного сна.
— Похоже, эта бабулька та ещё сказочница, — он промолвил это нарочито бодро. — Но ты больше конфеты даже у таких безобидных старушек не бери. Мало ли что. Договорились?
— Ага, договорились, — отозвался Артёмка.
Михаил уже собирался пояснить, что люди бывают разные. Что некоторые кажутся хорошими и безобидными, а на деле — злыдни, замышляющие всяческие подлости. Но не стал пояснять, решил не включать папашу воспитателя. К тому же Артёмка и без его поучений знал подобные банальные истины. Ему всего восемь, но, как мнилось Михаилу, он слишком смышлёный для своего возраста. Не стоило его унижать простейшими нравоучениями.


                ***

Суббота. Вот уж чего Михаил точно не желал, так это в выходной день торчать дома. Он уже заранее и повод придумал, чтобы улизнуть: приятель Семён, якобы, позвал на рыбалку. На самом деле никто его не звал и на речку он собирался отправиться в одиночку. Наталья, разумеется, будет недовольна, ну и плевать. Он решил о своих планах объявить за завтраком.
И его немного расстроило, что перед завтраком Артёмка обратился к нему с просьбой:
— Па, давай сегодня в кино сходим? В кинотеатре сегодня будет новый фильм про Бременских музыкантов. Ну давай сходим, а?
Как же не хотелось отказывать сыну. Но ещё больше не хотелось топать в кинотеатр. И какую отмазку придумать? Ах да, рыбалка.
— Сынок, я бы с радостью, но я своему приятелю обещал сходить с ним на рыбалку. А обещания нужно выполнять, сам понимаешь.
Артёмка насупился и произнёс обиженно:
— Ну вот, как всегда.
И он был прав. Михаил уже не в первый раз за последний месяц отмазывался от времяпрепровождения с сыном. Постоянно находил повод. А себе говорил: «Вот хандра пройдёт и тогда…» Так успокаивал свою совесть.
— А может, я тоже с вами на рыбалку? — внезапно озарило Артёмку. Он робко улыбнулся, в глазах теплилась надежда.
— Понимаешь, сынок, — выдавил Михаил, на несколько мгновений возненавидев самого себя, — у нас там будут серьёзные мужские разговоры. Нам кроме рыбалки ещё обсудить кое-что нужно. Тебе с нами будет… скучно. Извини. Но обещаю, на следующие выходные пойдём куда захочешь.
— Правда? — в голосе Артёмки сквозила грусть.
— Даю слово.
Михаил намеревался данное слово сдержать. По крайней мере, он сейчас в это верил.
Как он и предполагал, Наталья отреагировала с осуждением на его желание слинять в выходной день из дома. Посыпались упрёки — не гневные, а унылые. Так усталый нищий ноет из-за того, что его обделили подаянием — именно такие ассоциации возникли у Михаила. На этот раз совесть даже не пикнула, врать жене было проще, чем сыну.
Сразу после завтрака он взял своё немногочисленное рыболовное барахло и покинул опостылевшее семейное гнездышко. Вернуться собирался лишь поздно вечером. По пути зашёл в магазин, купил три бутылки пива, чтобы, не спеша потягивать его, сидя на берегу и пялясь на поплавок. А если клёва не будет — не беда. Главное, в одиночестве покопаться в себе, проветрить голову на свежем воздухе. Улов — дело десятое.


                ***

Клёва не было. После второй бутылки пива на Михаила накатила сладкая истома. Полностью забив на рыбалку, он разлёгся на берегу и глядел, как по небу плывут облака. Кайф. Лёгкий ветерок шумел листвой плакучих ив, от реки веяло приятной прохладой, в траве стрекотали кузнечики. Ему вспомнилось, как в детстве, летом, они с пацанами целыми днями зависали на речке. Купались, ловили окушков, ершей и плотву, и смеялись. Постоянно смеялись — для этого не нужно было особого повода. Тогда всё было в радость. Михаил многое отдал бы, чтобы вернуться в те времена. Хотя бы на час, на полчаса. Как же хотелось снова ощутить ту детскую беззаботность. Река такая же, как раньше, ивы, облака, да и трава как будто не стала менее зелёной, но… что-то утратилось безвозвратно. И горечь этой утраты всё чаще давала о себе знать.
Телефонный звонок нарушил его тихую грусть. Пробурчав себе под нос ругательство, Михаил сел, вынул из кармана сотовый. Ну конечно, это звонила Наталья. Кто ещё мог помешать ему наслаждаться выходным днём?
— Слушаю, — сказал он раздражённо.
— Артёмка пропал! — услышал в ответ плаксивый голос жены. — Играл во дворе и исчез! Просто исчез! Я всё оббегала вокруг — нет его.
Михаил нахмурился.
— Может он это… к другу какому-нибудь в гости пошёл?
— Я родителей его друзей обзвонила, не видели они Артёма. И ты же знаешь, прежде чем куда-то пойти, он всегда спрашивает разрешения. И со двора никогда не уходит. Но в этот раз почему-то ушёл. Дети во дворе видели, как он долго сидел на лавке, ни с кем ни играл, а потом просто взял и куда-то отправился. Миша, у меня плохое предчувствие. Я места себе не нахожу…
— Не паникуй! — грубо сказал Михаил. — Уверен, скоро он объявится.
— Возвращайся.
— Разумеется. Через час дома буду.
Он отключил связь и сунул телефон обратно в карман. Задумался. Артёмка пропал? А не уловка ли это Натальи, чтобы испортить ему отдых? С неё станется. Хотя… актриса из неё никудышная, она не смогла бы так натурально изобразить панику. А если сынишка действительно куда-то слинял? Почему нет? Расстроился, что отец отказал ему в походе в кино и учинил такую вот маленькую месть. Чтобы папа с мамой поволновались. Он, Михаил, постоянно в его возрасте сбегал со двора, несмотря на запрет родителей. Вот и сынишка… Нет! Артёмка такого не сделал бы. Он даже близко не бунтарь. Мамино воспитание, послушный до ужаса. И то, что он вчера взял конфету у старушки, незнакомого человека, это редкое исключение, почти нонсенс.
Не мог он просто взять и уйти. Не мог!
Накатила запоздалая тревога и Михаилу пришлось сказать себе: «Спокойно! Ничего страшного не случилось!» Повторяя эти слова как мантру, он принялся поспешно сматывать удочки.

                ***

Домой Михаил вернулся через сорок минут — торопился как мог. Артёмка так и не объявился. Со времени его исчезновения прошло четыре часа. Наталья плакала. Она всегда пускала слезу, если случались проблемы. Впрочем, сейчас её трудно было в этом винить.
Четыре часа. Это уже серьёзно. Но недостаточно, чтобы в полиции тут же начали вовсю суетиться. И какие могут быть предположения? В голову Михаила лезли версии одна хуже другой. Не в силах больше смотреть на рыдающую жену, он вышел из квартиры, спустился во двор и проследовал к детской площадке. Трое пацанят что-то обсуждали возле качелей. Среди них был Федя, одноклассник и друг Артёмки. Михаил его окликнул и задал вопрос, когда тот подошёл:
— Ты видел, как Артём со двора уходил?
Федя кивнул.
— Да, дядя Миша, видел. До этого он долго на скамейке сидел, на фантик от конфеты глядел. Я звал его с нами играть, а он… не знаю, как будто сонный был, мне даже ничего не ответил. А потом он встал, посмотрел по сторонам и спросил: «Вы слышите?» А мы ничего такого не слышали. Честно. Ну, в смысле, ничего странного. Вороны каркали, машина где-то тарахтела, и всё. А Артёмка как будто и вправду что-то слышал, то, что мы не слышали. А потом он просто взял и пошёл вот туда, — Федя указал направление. — Я крикнул ему: «Куда ты?» А он даже не оглянулся. Ну, и ушёл. Вот.
Михаил задумчиво почесал подбородок.
— А посторонних ты не видел? Взрослых. Или, может, машина чужая во дворе стояла?
— Не-а, — последовал уверенный ответ. — Не было посторонних. Точно. И машин чужих не было.
Это немного обнадёживало. На похищение не похоже. Михаил посмотрел в ту сторону, куда ушёл сын. Вечерело, сгущались сумерки. Если сын всё же решился на бунт, то ему уже пора бы одуматься и вернуться. Сильно смущали слова Феди про то, что Артёмка якобы что-то услышал. То, что не слышали другие дети. Это очень странно. Похоже, на какое-то помутнение рассудка.
Как бы то ни было, а Артёмку надо искать. Наталья сказала, что уже оббегала всю округу. Ничего, Михаил решил обойти весь город. Возможно сын сейчас сидит где-нибудь на скамейке в парке, или пошёл к автовокзалу, или… Ну где-то же он должен быть?!
Ощущая одновременно и злость, и тревогу, Михаил вынул сотовый, позвонил жене и наказал ей идти в полицию писать заявление о пропаже ребёнка. Сам же отправился на поиски.
Несколько часов по городу шлялся. И в парке побывал, и на вокзале. Домой вернулся лишь ночью — морально измученный, растерянный. Теперь он уже не в состоянии был строить утешительные предположения. Время подобных версий истекло. С внутренней болью Михаил признал: случилось что-то очень, очень паршивое. И он ненавидел себя за то, что не пошёл днём с сыном в кино.

                Глава вторая

Артёмка не объявился и на следующий день. Об исчезновении мальчика сообщили на местном телевидении. К поиску подключились волонтёры. Прочёсывали окрестные леса, подвалы, чердаки. Полиция пыталась найти свидетелей, которые могли видеть в тот злополучный вечер Атрёма. Следователи допрашивали Михаила, Наталью, соседей. А время шло, точнее уносилось вдаль прошлого, забирая с собой крупицы надежды. Вот уже и вторые сутки миновали, третьи…
Михаил себе места не находил. Осунувшийся, с лихорадочным блеском в глазах от недосыпания, он ходил по городу, показывал прохожим фотографию сына. Поначалу и Наталья суетилась, что-то делала, хоть и рыдая непрерывно, а потом в её голове словно рубильник опустился, и она ушла в себя. Часами сидела возле окна, смотрела на двор, но взгляд был пустой, отстранённый. Иногда начинала невнятно бормотать, болезненно кривиться. Это походило на первую стадию сумасшествия. Глядя на неё, Михаил ощущал себя виноватым. Да и вообще чувство вины за последние дни точно коррозия изрядно проело душу. Он оглядывался назад и понимал, каким был эгоистом. Свободы ему, видите ли хотелось, устал от семейной жизни, чёртов кризис среднего возраста. Чушь всё это и блажь. Теперь ему казалось, что исчезновение сына — это наказание. А ещё ему мнилось, что он что-то упускает, какую-то важную деталь. И связано это с пропажей Артёмки. Множество раз силился сложить в сознании цепочку событий, которая привела к страшному итогу, но не получалось, некоторые звенья словно бы туманная мгла скрывала, точно смутные образы из сна после пробуждения. Но эти звенья существовали, Михаил был уверен, что они не побочный продукт, порождённый его перегруженным горем рассудком. Отдохнуть бы, навести бы в голове порядок, но… как?! Это казалось невыполнимой задачей.
Он возвращался из очередного рейда по городу, когда его встретила возле подъезда явно чем-то взволнованная женщина средних лет.
— Добрый вечер, — поздоровалась она и тут же стушевалась, видимо, сообразив, что для Михаила этот вечер просто не может быть добрым. — Меня Раисой зовут. Я видела, как вы людей расспрашивали по поводу исчезновения сына, но… не знаю, не решилась к вам подойти. А потом поняла, что обязана. Мне ваш адрес в полиции дали. Я уже к вам домой поднималась, но ваша жена… она как будто не в себе. Оно и понятно…
— Да говорите вы уже! — не выдержал Михаил. — Вам что-то известно? 1
Раису рассердил его резкий тон. Она нахмурилась, поджала губы, впрочем, тут же смягчилась.
— Нет, извините, про вашего сына мне ничего не известно. Но я могу кое-что про свою дочку рассказать. Всё это я и полиции сегодня рассказала. Ровно год назад, вот так же, в конце лета, моя Лизонька исчезла. Вышла из дома, чтобы мусор выбросить, и пропала. Я с ног сбилась, когда её искала. Господи, какие только мысли меня не посещали… Я ведь Лизоньку одна растила, без мужа. Кроме неё у меня и нет никого, — в голосе Раисы проступили плаксивые нотки. — В общем, несколько часов по городу бегала, искала. А потом её мои хорошие знакомые привели. Они на машине с дачи возвращались и увидели Лизоньку. Как же повезло, что именно они на неё наткнулись и узнали. Ну и удивились, конечно, что моя дочка одна. Представляете, она просто шагала по обочине шоссе. На все расспросы ничего не отвечала, а когда знакомые попытались её в машину усадить, начала сопротивляться, кусаться. Им пришлось чуть ли не силой Лизоньку в машину запихивать. И дома она ничего не говорила, а лишь рычала как зверушка и всё порывалась опять уйти. «Скорую» вызвали, в больницу забрали. В себя она пришла лишь через несколько дней. Сказала, что в тот день шла в старый детский санаторий. Ну, вы наверняка про него знаете. Он за городом. Все про него знают. А зачем туда шла? На этот вопрос Лизонька не смогла ответить, будто забыла. Я, конечно, не уверена, что-то, что случилось с моей дочкой как-то связано с исчезновением вашего сына, но…
— Это хоть какая-то зацепка, — закончил за неё Михаил. Он был готов хвататься за любую соломинку. К тому же, Раиса не выглядела выдумщицей, которая от скуки могла всё это на фантазировать. Да и в её истории существовала важная деталь: и Лизонька, и Артёмка просто ушли и уход их был спонтанный, казалось бы, ничем не обусловленный.
Раиса вглядывалась в лицо Михаила, явно пытаясь понять, подарила ли она ему хоть какую-то надежду. От переизбытка чувств он схватил её за руку.
— Благодарю!
Да, надежду она подарила, хоть и зыбкую. По крайней мере у него теперь была цель — старый детский санаторий.
И отправился он туда незамедлительно, вот только домой зашёл, фонарик взял и буркнул жене: «Я скоро…», впрочем, она его слов, похоже, даже не услышала — опять стояла у окна и глядела на двор бессмысленным взглядом.
Уже совсем стемнело, когда Михаил добрался до полуразрушенного здания детского санатория, которое располагалось километрах в четырёх от города. Вокруг властвовал хвойный лес. Огромные ели с заскорузлой корой щетинились у оснований острыми сучьями и выглядели, как безмолвные стражи этого места. От ограды почти ничего не осталось, зато сохранилась детская площадка, впрочем, теперь похожая на территорию для инсталляций безумного скульптора. В ржавых, корявых, поросших вьющимися растениями конструкциях с трудом угадывались горки, лесенки, качели. В центре площадки высилась сооружённая из бетонных блоков и железа замшелая ракета, которая своим видом наверняка пугала детей даже когда была в хорошем состоянии.
Михаил и раньше не раз сюда приезжал — за грибами. Это место славилось тем, что осенью тут всегда полно чёрных груздей. Впрочем, к самому санаторию он никогда не приближался. Полуразрушенное здание из красного кирпича навевало тоску и причиной тому был не только внешний вид, но и трагедия, которая здесь случилась много лет назад. Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Жуткий пожар. Погибли дети и персонал. Михаилу тогда было всего шесть, но он отлично помнил, как город словно бы накрыло чёрным саваном траура. Изменились лица людей, их разговоры, взгляды. Родители, мрачно обсуждающие произошедшее на кухне, воспитатели и нянечки в детском саду, которые забыли, что такое улыбки. И вороны. Отчего-то у Михаила особо отпечаталось в памяти, что в городе стало много этих чёрных птиц. У него до сих пор вороний грай ассоциировался исключительно с трауром.
После пожара санаторий восстанавливать не стали. Это место превратилось в зону отчуждения, порождающее всё новые и новые страшилки среди детворы. Кто-то якобы тут видел привидение, кто-то уверял, что наблюдал витающие над зданием главного корпуса светящиеся шары. В девяностых здесь повязали шайку подростков сатанистов, которые задумали принести в жертву кошку.
В бредни про светящиеся шары и привидения Михаил не верил. Однако, когда собирал неподалёку грибы, всегда отмечал, что время тут как будто течёт медленнее. Он и сам не понимал, отчего у него складывалось подобное впечатление. Возможно, этому способствовало осознание, что после пожара старый детский санаторий по-прежнему продолжал существовать, как незыблемый монумент, олицетворяющий боль и печаль. Как надгробие на погосте. И время не трогает его, течёт стороной, не касаясь. И лес вокруг будто бы не меняется, и воздух.
Рассеивая ночную тьму фонариком, Михаил поднялся по поросшей лишайником фасадной лестнице, миновал овитые плющом колонны и осторожно, ощущая, как под ногами хрустит кирпичное крошево, зашёл в здание. Что он планировал тут обнаружить? Тайное помещение, где какой-нибудь злыдень удерживал Артёмку? Но здесь наверняка уже побывала оперативная группа — Раиса ведь рассказывала сегодня в полиции свою историю. Так что же можно тут найти? Да хоть какую-нибудь зацепку, чтобы больше не ощущать это разъедающее душу отчаяние. Нужна надежда.
Он не спеша шёл по холлу, шаря лучом по обшарпанным тёмным стенам. Со времени пожара миновало много лет, однако Михаилу чудилось, что тут до сих пор пахнет гарью. В отличие от прочих подобных старых зданий, тут не наблюдались последствия пребывания подростков, которые считают едва ли не своим долгом всюду оставить свои знаки в виде граффити или просто надписей и похабных рисунков.
Михаил бродил по коридорам, поднимался по лестницам, заходил в помещения. Всюду царило убогое однообразие. Стены и чёрные провалы оконных проёмов. Невольно он представлял себе, как тут было раньше: светлые комнаты, всюду растения в кадках, плакаты, мотивирующие к здоровому образу жизни, улыбчивые нянечки и воспитатели, довольные детишки, в динамиках звучит приятная музыка… Михаил ни разу не был в детских санаториях, но, по его мнению, именно так он должен выглядеть. И дисбаланс между фантазией и реальностью давил на сознание, заставлял задумываться о том, что с этим миром что-то не так. Всё хорошее — слишком недолговечно. Нечто злое, подлое, не может терпеть излишнего позитива и объявляет на него охоту. И случается страшное. В пожарах погибают люди.
Под гнётом таких мыслей, он всю ночь ходил по корпусам санатория. Не обнаружил ни малейшей зацепки. Под утро, морально опустошённый, сел на ступени фасадной лестницы и не смог сдержать слёз. Чувство вины накатило с новой силой. И он не понимал, как дальше жить. Через несколько дней наступит осень и ему казалось, что вместе с ней явится беспросветная тьма. По крайней мере — для него. Тьма, в которой всё теряет смысл. А нужно было всего лишь сходить с сыном в чёртов кинотеатр! И тогда бы…
Он едва не зарыдал, руки задрожали, луч фонарика заметался по ступеням и высветил что-то яркое, золотистое. Сердце тут же заколотилось. Михаил вскочил, буквально спрыгнул с лестницы, поднял фантик от конфеты. Тот самый фантик! Артёмкин! В этом не было ни малейших сомнений! Значит сын здесь всё-таки был. Есть зацепка. И теперь надо думать, что именно с этой зацепкой делать.
В памяти Михаила всплыл недавний эпизод: старуха в беретике, дети, конфета, неожиданно разозлившийся местный дурачок Вадик. Почему это вспомнилось только теперь? Странно. То, что случилось несколько дней назад во дворе отчего-то было заброшено в сознании на самую дальнюю полку, как совершенно ненужная информация. Будто некая сила желала, чтобы это забылось. В иных обстоятельствах Михаил посчитал бы свои умозаключения полным бредом, но сейчас измученный неопределённостью мозг допускал всё.
Старуха. Конфета. Вадик. Три составляющие, похожие на штрихи большой картины. Так какой будет следующий шаг?
Надо разыскать дурачка! И плевать, что всю ночь не спал и от усталости в ногах слабость. Не до отдыха сейчас. Если блеснула искорка надежды, ни в коем случае нельзя её упускать.
Михаил расправил свёрнутый в квадратик фантик, посветил на него фонариком. Конфета называлась «Золушка». Шоколадная. Пришлось напрячь зрение, чтобы прочитать название производителя: фабрика «Новая зоря». Год выпуска — 1987 год.
Тот самый год, когда случился пожар! Когда погибло много людей! Михаил поёжился, словно на него повеяло загробным холодом. Как конфета вообще могла сохраниться, ведь миновало почти четыре десятилетия? И этой хренью старуха угостила Артёмку? Всё это просто не могло быть совпадением. Исчезновение сына и этот санаторий как-то между собой связаны.
Срочно нужны ответы!
Вместе с утренними сумерками пришла сырая прохлада. Пространство заволокло туманом. Михаил двинулся в обратный путь. На опушке оглянулся: старый санаторий в белёсой мгле выглядел, как нечто призрачное, ненастоящее. И померещилось, что в тёмных провалах окон что-то ворочается, и наблюдает.
Всего лишь наваждение. Рассудок слишком устал, чтобы адекватно воспринимать реальность. Таким образом успокаивая себя, Михаил зашагал дальше. Меньше всего ему хотелось снова сюда возвращаться, но он чувствовал, что придётся. Но это ничего. Главное, что побывал здесь не зря. Найдя фантик, он осознал, что Артёмка ещё жив. Неясно было, откуда взялось это знание. Будто сама эта блестящая шелестящая бумажка каким-то магическим образом подарила утраченную уверенность. И даже дышать стало легче, словно лопнул железный обруч стягивающий грудь в последние дни.

                ***

Домой Михаил вернулся к семи утра. Как он и предполагал, Наталья как будто и не заметила, что он отсутствовал всю ночь. Ни единого вопроса не задала. Как бы ему хотелось, чтобы и у неё появилась надежда. Рассказать ей про фантик? Нет, пожалуй, не стоит. Не сейчас. Там, где он видел повод для оптимизма, она может расценить как трагедию.
Михаил молча выпил кофе, съел три бутерброда с сыром, впервые за долгое время ощущая хоть какой-то намёк на аппетит. Стрелки на кухонных часах показывали 7:45. Пора. Вадик выходил на улицу ровно в восемь, и это являлось неизменным правилом. Зима, лето, дождь, снег — для него это было неважно. Каждое утро в одно и тоже время он начинал патрулировать двор, высматривая, кто как машину припарковал, где дворник пропустил мусор, не написал ли кто-нибудь на стене или заборе плохое слово. А если замечал непорядок, потом подходил ко всем, кого приметит, и жаловался. Такова была его шиза, к которой, впрочем, все в округе давно привыкли. Большинство людей относилось к этому с доброй иронией — ну а чего взять с больного человека? Дети иногда его подразнивали, но тоже в основном беззлобно. А Михаилу Вадик с его забавной, какой-то птичьей походкой, казался такой же неотъемлемой частью двора, как дома, детская площадка, фонари, скамейки. Удали этого чудака из общей картины, и будет всё не так — сплошной диссонанс.
Разумеется, и в это утро Вадик не изменил своим правилам. Вышел из подъезда ровно в восемь — долговязый, с вечно выпученными глазами, в кепке, из-под которой выбивались явно требующие стрижки каштановые волосы, с небольшим цветастым рюкзачком и в серой жилетке, с приколотыми к ней значками. Значков было штук тридцать — октябрятские и пионерские звёздочки, флажки, жестянки, приуроченные к разным датам, жёлтые кругляши со смайликами и призывом голосовать за какого-нибудь кандидата в депутаты. Что попадалось, то он и цеплял, не заботясь об эстетике. А свою жилетку называл кольчугой, способной защитить от любого оружия.
Впрочем, сейчас Михаилу было не до чудачеств Вадика. Едва тот показался в поле его зрения, он бросился к нему и выпалил, не поздоровавшись:
— Расскажи, что ты знаешь про ту старуху, которая дала моему сыну конфету! Ты ведь не в первый раз её видел, верно?
Вадик по обыкновению старался не смотреть ему в глаза. После небольшой заминки он ответил своим чуть скрипучим голосом:
— И ты тоже, Миша. Ты тоже её видел не в первый раз. Ты, наверное, просто забыл. А вот я ничего никогда не забываю. Тётя Ира говорит, что у меня очень хорошая память. Я всё хорошо помню.
Михаил отрицательно мотнул головой.
— Нет, Вадик, ты ошибаешься. Я эту бабку раньше не видел, — сказал и ощутил неуверенность.
— Ты тогда был маленький, вот такой, — Вадик показал ладонью расстояние от земли. — И я был маленький. Мы играли во дворе, а потом пришла эта злая женщина, хотя я не знал тогда, что она злая, я думал, что она добрая. Она рассказывала сказки. Вспомни.
Что-то затеплилось в сознании. Не воспоминания, а какие-то обрывки, как размытые образы из сна, который видел очень давно. Михаил озадаченно почесал затылок. Неужели действительно старуха уже приходила сюда? Не из-за этого ли он, когда её увидел, ощутил острое чувство дежавю? Но почему не в состоянии вспомнить конкретики? И вот что странно: нынешней ночью, найдя фантик, он с трудом восстановил в памяти то, что случилось несколько дней назад. Будто всё, что связано с этой чёртовой бабкой, вычёркивалось из сознания. Какая-то сила это вычёркивала. Зачем? Ответ очевиден: дабы никто не провёл параллели, не докопался до правды. Вот только, что это за сила такая?
— Ну допустим, — кивнул Михаил. — Допустим, что эта старуха здесь уже была. Но дело сейчас в другом. Артёмка, мой сын… ты наверняка знаешь, что он исчез…
— И я знаю, где он сейчас.
Вадик произнёс это настолько обыденно, что до Михаила не сразу дошёл смыл его слов. А когда осознал, едва на заорал на всю улицу: «Так какого хрена ты всё это время молчал?» Пришлось приложить немалые усилия, чтобы взять себя в руки.
— Ты? Знаешь? Где мой сын? — от переизбытка чувств в горле пересохло и голос прозвучал сипло.
— Он в плохом месте, — мрачно отозвался Вадик. — В очень плохом. Там всё неправильно. Там страшно. Я там был и сбежал. Мне воспитательница Анна Сергеевна помогла сбежать, а сама она сбежать не смогла. Она, наверное, до сих пор там. Анна Сергеевна хорошая.
«Спокойствие, только спокойствие!» — сказал себе Михаил и выпалил совсем не спокойно:
— Вадик! Где это плохое место? В старом санатории, да?
Тот пару раз медленно моргнул, прежде чем ответил:
— В санатории дверь в это место.
— Я был там сегодня. Весь чёртов санаторий обшарил. Нет там никаких дверей. Сплошные пустые проёмы.
Вадик впервые за весь разговор устремил на него взгляд, в глазах было сочувствие.
— Она там есть. Дверь. Я точно знаю, ведь я там был. Только дети могут её увидеть.
В сознании Михаила тут же прозвучал голос Артёмки: «Она говорила про волшебный дом, в котором у всех детей исполняются любые желания. В этом доме живут разные чудища, но они не опасны для детей. Только для взрослых. Она так здоровски рассказывала. А ещё сказала про дверь, которую может увидеть только ребёнок, а взрослые её не видят».
Ещё несколько штрихов к общей картине. В иных обстоятельствах Михаил посчитал бы слова Вадика полнейшей глупостью, но не сейчас. Это уже не просто зацепка, а настоящая дорога, зовущая вперёд. Странная дорога, выложенная из осколков бредовых фактов, однако это лучше, чем неизвестность. Не зайти бы только в тупик с такой слепой верой.
— Вадик… — Михаил протянул к нему руку, но тут же отдёрнул, вспомнив, что тот не выносил, когда к нему прикасались. — Послушай… ты должен мне показать эту дверь. Нам нужно прямо сейчас туда отправиться. Я вызову такси…
— Нет! — выпученные глаза Вадика ещё больше округлились. — Там страшно! Я не хочу туда идти! Даже на такси ехать не хочу! Это очень, очень плохое место!
— Но ты ведь не будешь в эту дверь заходить. Просто покажешь мне её и всё. Тебе ничего не грозит.
— Там страшно! Там плохо!
Михаил тяжело вздохнул. Он чувствовал себя не в своей тарелке. У него создалось впечатление, что уговаривает ребёнка пойти с ним хрен знает куда. Вадик был предположительно его ровесник, но в чертах его лица проступало что-то донельзя наивное, детское.
— Артёмка в беде, — выдал Михаил главный аргумент. — Он сейчас там, в этом плохом месте. Его нужно спасать. Его жизнь зависит от тебя. Пожалуйста, покажи мне эту дверь.
Вадик посмотрел в небо, уголки губ поползли вниз.
— Артёмка хороший. Он со мной часто в шахматы играл. И он никогда не обзывался.
— Да, Артёмка хороший, — с надеждой в голосе подтвердил Михаил. — Я должен его спасти. Мы должны. Если прямо сейчас поедем к санаторию, ты уже к обеду будешь дома. Тётя Ира даже не узнает, что ты куда-то ездил.
Родители Вадика давно умерли и о нём заботилась родная тётка — крупная дородная женщина, которая своим басовитым голосом могла ввергнуть в шок тех, кто посмел обидеть племянника.
— К обеду буду дома? — Вадик задумался. — А на обед тётя Ира сегодня приготовит куриный суп с лапшой и картофельное пюре. Я люблю суп с лапшой. Я должен быть дома к обеду.
— Обещаю! — с пылом заверил Михаил. — Ты не опоздаешь.
— Только показать дверь и всё?
— И всё. Увижу дверь, отвезу тебя обратно домой и будешь кушать свой суп с лапшой. Ну что, договорились?
— Артёмка хороший. Ему надо помочь.
— Конечно, — у Михаила всё больше создавалось впечатление, что он разговаривает с ребёнком. — Ну так что, я вызываю такси?
— Ага. Вызывай. Я люблю ездить на такси. Мы с тётей Ирой недавно ездили на такси на рынок, покупали мне зимние ботинки…
Прежде чем достать телефон, Михаил задал вопрос, который вот уже несколько минут крутился в голове:
— Вадик, ты сказал, что старуха уже была в нашем дворе. После этого тоже пропал какой-то ребёнок?
Вадик поморщился, словно надкусил лимон.
— Я пропал. Она дала мне конфету. Я же тебе говорил, я был в плохом месте.

                Глава третья

— Я поеду на переднем сиденье! — тоном, не терпящем возражений, заявил Вадик, когда такси остановилось возле подъезда.
Спорить Михаил не стал — на переднем, так на переднем. Да хоть в багажнике. Его радовало, что во двор ещё не выползли зоркие бабульки, который наверняка заподозрили бы неладное, увидев, как Вадик садится в такси. Они — существа по-хорошему бдительные, обо всём тут же доложат тёте Ире, не поленятся. Жаль только, что Артёмку просмотрели.
Забравшись на переднее сиденье, Вадик пристроил рюкзачок на колени и высказал угрюмому водителю, что скорость превышать нельзя и нужно обязательно останавливаться, когда на светофоре горит красный свет. Водитель лишь кивал в ответ, сообразив, что имеет дело с «человеком дождя», только в отличие от персонажа Дастина Хоффмана, излишне болтливым.
Машина тронулась. У Михаила к Вадику было уйма вопросов, но задавать их сейчас не стоило — водила решит, что везёт не одного ненормального, а двух. К тому же, сначала нужно убедиться, что странная дверь действительно существует, а уж потом выспрашивать, чтобы составить план действий.
Едва выехали со двора, Михаила разморило в тёплом салоне — давала о себе знать бессонная ночь. Он пытался бороться с дрёмой, но та победила. Ему привиделись старуха в беретике, родной двор, дети. Голос, похожий на шелест листвы, шептал: «Там есть дверь, которую может увидеть лишь ребёнок…»
Он резко проснулся, судорожно потёр пальцами слезящиеся глаза, приходя в себя. Разумеется, не выспался — отрубился ведь всего лишь на несколько минут. Однако голова была ясная как никогда.
Повернувшись на переднем сиденье всем корпусом, на него смотрел Вадик. Взгляд был пристальным. Михаилу стало не по себе: какого лешего дурачок на него так уставился? Даже не моргает. Вопрос какой-то задать хочет? Так почему же молчит? Глядит, словно…
Мысль оборвалась, потому что в памяти будто бы плотину прорвало и хлынул поток давно забытого. Двор. Турникеты для сушки белья, детская площадка, которая в те времена выглядела совсем неказисто: песочница, качели, горка с облупившейся краской. Старуха в беретике, опираясь на клюку, приковыляла и уселась на скамейку. «А хотите, ребятки, я вам кое-что интересное расскажу?» Эти слова сразу же привлекли внимание нескольких детей. Подошли и бабка начала рассказывать сказку про прекрасный дом, про дверь, которую может увидеть лишь ребёнок. Вроде бы ничего особенного в этой истории не было, но… она всё же завораживала. То ли в самом голосе пожилой незнакомки сквозило что-то волшебное, то ли общая атмосфера тёплого летнего вечера влияла. Старуху хотелось слушать, ловить каждое её слово. Она рассказывала о добрых чудищах, о странной весёлой собачке по имени Забияка, о дереве, на котором растут конфеты.
— Вот такие конфеты, — улыбнулась она, после чего вынула из кармана кофты лакомство в золотистой обёртке и протянула пухлому мальчугану.
Да, в то время Вадик отнюдь не был тощим, как сейчас. И у него не было никаких отклонений. Нормальный пацанёнок, хотя во дворе он обычно держался как-то особняком, с другими детьми не часто играл. Теперь Михаил всё помнил отчётливо. В памяти всплыло, что маленький Вадик куда-то исчез. Милиционеры всех расспрашивали. А потом он снова появился, но стал другим, не нормальным. Сколько же его не было? Кажется, больше недели.
— Я вспомнил, — задумчиво произнёс Михаил, с трудом выдерживая пристальный, даже какой-то обжигающий, взгляд Вадика. — Но… почему я это забыл?
Вадик дёрнул плечами и отвернулся. Буркнул едва разборчиво:
— Все забыли. Наверное, злая женщина так хотела.
Водитель покосился на него, явно пытаясь сообразить, о чём вообще идёт речь.
«Даже не старайся, чувак, — мысленно сказал Михаил. — Я сам ни черта не понимаю».
— Мы должны купить воды, — вдруг заявил Вадик, как-то напряжённо глядя на показавшееся впереди здание супермаркета. — Мы должны остановиться и купить воды.
Михаил вздохнул.
— Может, обойдёмся? Ты ведь уже к обеду будешь дома.
— Нет! — повысил голос Вадик. — Не обойдёмся. Мне нужна вода, — он начал чуть раскачиваться, выпучив глаза так, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит. — Нужна вода. В день я должен выпивать три литра воды. Если не выпью три литра воды, мне станет плохо, а я не хочу, чтобы мне стало плохо…
— Ладно, ладно! — поспешил успокоить его Михаил. — Куплю я воды. Три литра? Хорошо, будет тебе три литра.
Пришлось просить водителя остановиться возле супермаркета.
— Нужна вода в пластиковых бутылочках с синими крышечками, — уточнил Вадик, сделав акцент на слове «синих». — Не с красными, не с жёлтыми, не с белыми, а только с синими. И без газа.
Пожелав себе терпения, Михаил отправился в магазин. Купил три литровые бутылки воды без газа с синими крышками. Когда вернулся, Вадик спрятал бутылки в свой рюкзачок и снова стал выглядеть беззаботно.
Поехали дальше и остаток пути до санатория обошёлся без капризов Вадика. Михаил заплатил водителю и такси укатило восвояси.
Погода была ясной, но даже солнечным лучам не удавалось рассеять ауру угрюмости, которая исходила от полуразрушенного здания.
— Здесь плохо, — буркнул Вадик, весь как-то сжавшись, словно стараясь стать меньше и незаметней.
— Согласен, — кивнул Михаил. — Местечко то ещё. Но ты не переживай, покажешь мне дверь, потом я снова вызову тебе такси, и ты уедешь домой. Тебе ведь не придётся эту дверь искать? Ты помнишь, где она?
— Тётя Ира говорит, у меня очень хорошая память, — запел Вадик старую песню. — Я никогда ничего не забываю. Я всё помню, даже то, что хочется забыть, — он вытянул руку. — Там дверь. Она там.
— Что ж, тогда веди.
Они прошли по площади, на которой некогда стояли белоснежные статуи и искрился струями большой фонтан. Теперь от статуй остались одни лишь растрескавшиеся постаменты, а фонтан зарос вьюном. Вадик нервничал и с каждым шагом в нём словно бы сжималась стальная пружина. Михаил поглядывал на него с тревогой, опасаясь, что тот вот-вот развернётся и убежит.
— Плохое место, — шептал Вадик. На его лбу выступила испарина, руки чуть дрожали. — Очень плохое место.
Зашли в здание. Михаил настроился на долгое блуждание по лестницам и коридорам, а потому своим ушам не поверил, когда Вадик указал пальцем на стену и произнёс сдавленно, словно ему не хватало воздуха:
— Вон она… дверь.
И всё бы хорошо, вот только… не было там нихрена никакой двери. Обычная обшарпанная кирпичная стена со следами застарелой копоти. Разочарование накатило как селевой поток, погребая под собой надежду. Михаил скривился, заскрежетал зубами. И кому он поверил? Дурачку, живущему в мире своих фантазий? Стараясь взять себя в руки, процедил:
— Нет там ничего, Вадик.
— Есть, — последовал уверенный ответ. — Вон она. Такая же, как и много лет назад. Красная.
«Дверь, которую может увидеть лишь ребёнок», — вспомнил Михаил и его рассудок взбунтовался, выдав набор таких слов, как: «Чушь собачья! Полное дерьмо! Абсолютная хрень!..» Задыхаясь от злости, он быстро преодолел расстояние до стены и ударил по ней ладонью.
— Ну и где твоя чёртова дверь, а?! Где?! Ну давай, покажи, ткни в неё пальцем! — он обхватил голову руками, застонал. — Ну я и идиот. Таких идиотов ещё поискать надо.
Вадик молчал, понуро опустив голову. Михаил устало сел возле стены, достал сигареты, закурил и выпустил дым из чуть приоткрытых уголков губ. Злость прошла, ей на смену явилось отчаяние.
— Знаешь, — едва слышно произнёс, — а я ведь даже не в курсе, какой у Артёмки любимый цвет. Понятия не имею, какую еду он любит. Я о своих приятелях, с которыми иной раз пью пиво, знаю больше, чем о собственном сыне. Папаша, чтоб меня… Почему так, а? Почему подобные вещи начинаешь сознавать, только когда беда приходит? Когда уже поздно что-то исправлять.
Столбик пепла с сигареты упал на пол. Михаил взглянул на окурок с отвращением, как на источник всех проблем, затем вдавил его в стену. Вадик подошёл, протянул руку.
— Встань, пожалуйста.
Михаил тяжело вздохнул, поднялся. Его мутило от мысли, что придётся вернуться домой ни с чем. А дома Наталья — точно печальный призрак на кладбище, где похоронено всё, что хоть немного было дорого. И как пережить очередную ночь, наполненную чувством вины? А потом настанет ещё такая же ночь, и ещё… К тому моменту, когда время приступит к лечению душевных ран, рассудок расколется на сотни осколков. Возможно, это будет даже не худший исход. Сумасшествие.
Вадик сжал его ладонь. Михаил с грустью усмехнулся.
— Спасибо. Ты, наверное, и вправду считал, что помогаешь. Я больше не злюсь.
— Я помогаю, — заверил Вадик. — Оглянись и смотри. Просто смотри.
После его слов Михаил буквально спинным мозгом ощутил, что что-то изменилось. Сердце заколотилось, виски сдавило. Затаив дыхание, он медленно оглянулся.
Там была дверь! Красная! Не чёткая, словно изображение за мутным стеклом. Но, чёрт возьми, она существовала!
— Видишь? — спросила Вадик.
Михаил завороженно кивнул.
— Да, — он не отпускал его руку, опасаясь, что если отпустит, то видение исчезнет. — Ты говорил правду.
— Я всегда говорю правду. Я не умею говорить неправду. Тётя Ира мне однажды сказала, что я самый честный человек на свете. Мне нравится быть честным…
Михаил смотрел на дверь. Он так и не расспросил Вадика, что находится по ту сторону. Плохое место? Это слишком размытое определение. Впрочем, не важно. Главное, там Артёмка и его нужно спасать.
— Спасибо. Дальше я сам. Сейчас я снова вызову такси, и ты поедешь домой.
Вадик промолчал, лишь высвободил руку. Дверь померкла, но всё ещё была видна. Михаил подумал, что у Вадика рассудок ребёнка, потому он и может различать то, что сокрыто от взора взрослых. Это казалось самым логичным объяснением. И он каким-то образом передал эту способность ему, Михаилу. Ох не прост этот дурачок. Совсем не прост. Возможно, там, в такси, именно с его мысленной подачи вернулась память о том, что случилось много лет назад.
— Значит, плохое место, — прошептал Михаил, сделав шаг вперёд. — Пофигу.
Он протянул руку. Дверь получилось открыть без малейших усилий, и не было ни скрипа петель, ни шороха. В проёме клубилась тьма — плотная, какая-то маслянистая, словно бы живая, от её вида у Михаила кожа покрылась мурашками. Захотелось отвернуться, не смотреть на неё, забыть, что она существует, потому что рассудок расценивал всё это, как слишком иррациональное, как-то, что не должно существовать в нормальном мире. Но нужно было сделать шаг. В эту тьму. И плевать на страх! Там Артёмка!
Резко выдохнув, Михаил устремился в проём… и его отбросило назад. Будто на пружинистое плотное желе наткнулся. Ещё попытка — тот же результат.
— Что за херня?
— Нельзя говорить плохие слова, — погрозил пальцем Вадик. — Нельзя! Тётя Ира однажды сказала…
— Да срать я хотел, что сказала тётя Ира! — перебил его Михаил. — Я пройти не могу. Туда что, зайти могут только дети? Проведи меня. Ты взял меня за руку, и я увидел дверь. Может, получится так же и внутрь проникнуть. Проведёшь и сразу же обратно вернёшься. Пожалуйста, Вадик, нельзя сейчас просто отступить и уйти. Я себе такого точно не прощу. А ты?
На лице Вадика отразилось кислое выражение. Он словно бы боролся с самим собой. После недолгого замешательства выдавил:
— Артёмка хороший. Он никогда меня не дразнил.
— Вот именно, хороший, — Михаил протянул ему руку. — Проведи меня. Обещаю, больше я ни о чём тебя не стану просить. Всего лишь шагнёшь туда вместе со мной и вернёшься.
 Он готов был схватить его и силой запихнуть в проём. Готов был пойти на такую подлость — слишком многое стояло на кону, чтобы поддаваться угрызениям совести. Впрочем, оставалась надежда, что Вадик пересилит страх и решится.
— Прошу, друг. Жизнь моего сына сейчас от тебя зависит.
— Друг, — повторил Вадик. — Мне нравится, что я друг. А Артёмка хороший.
Что-то вдруг на мгновение изменилось в лице Вадика. Как будто несвойственная ему суровость промелькнула. Он, словно повинуясь секундному порыву, рванул вперёд, обхватил Михаила за плечи и буквально втянул в дверной проём. Их окутала тьма — липкая, холодная, колючая. Михаилу казалось, что в тело вонзились тысячи крошечных иголок, а лёгкие наполнились жидким азотом. Мрак давил со всех сторон, откуда-то доносился звук, похожий на скрежет железа, как будто включились громадные ржавые механизмы, и этот звук становился всё громче, громче…
А потом тьма рассеялась, её будто резким порывом ветра разогнало, и наступила тишина.
Михаил долго приходил в себя, дёргаясь и пытаясь стряхнуть, как ему казалось, налипшие на тело клочья мрака. Когда успокоился, обнаружил, что стоит посреди большого помещения, которое тускло озарялось лампами под потолком. Свет был каким-то неестественным, инфернальным, холодным. Некоторые лампы нервно мигали, вычерчивая на стенах причудливую пляску теней.
Рядом застонал Вадик. Он сидел на полу, прижав ладони к вискам.
— С тобой всё в порядке? — поинтересовался Михаил и тут же понял, что вопрос этот глупый. Они только что прошли сквозь непонятную чёрную субстанцию и очутились чёрт знает где. Никто после такого не может быть в порядке.
Он помог Вадику подняться. Тот повернулся на месте, уставился на открытый дверной проём, где всё так же клубилась маслянистая мгла.
— Возвращайся, — Михаил положил ладонь ему на плечо. — Дальше я сам. Ты и так для меня много сделал. И, прости, такси я вызвать тебе уже не смогу, но… как-нибудь доберёшься до дома.
Вадик посмотрел ему в глаза.
— Мы вместе вернёмся, — он произнёс это на удивление чётко, не растягивая слова. Да и в глазах появилось что-то по-взрослому строгое. — Я… я кажется в прошлый раз здесь кое-что оставил. Чувствую, что оставил. Теперь мне это надо забрать.
— Что оставил? — Михаил видел: перед ним всё тот же Вадик, но в то же время немного другой.
— Себя, — последовал ответ. — Я этого не понимал, когда был там, — Вадик кивнул на дверь, — а теперь понял. Здесь осталась… — он долго искал нужные слова и нашёл: — часть меня.
Михаил кивнул. Кажется, он догадывался, о чём идёт речь. Вадик ведь был нормальным, до того, как побывал здесь. И он очень верно выразился, сказав, что оставил здесь себя. И, похоже, крупицы потерянного он уже нашёл, судя по тому, как теперь разговаривал, как смотрел. Это походило на чудо, но уже не изумляло. После прохода через чёрный портал — нет. Такое чудо терялось под толщей иных впечатлений и тревог.
— Ты уверен, что хочешь пойти со мной? — он спросил это для очистки совести.
— Уверен, — ответил Вадик. — Теперь — уверен.
Михаил оценивающе прошёлся взглядом по помещению. Двери. Окна. Лестница, ведущая на второй этаж. Длинный коридор с мигающими лампами. Он подошёл к окну и перед его взором предстал пейзаж иного мира. Поверхность земли походила на начищенную сталь, с вкраплениями из идеально круглых дыр различного диаметра, будто пробуравленных гигантскими червями. Из дымного неба вырывались красноватые ветвистые молнии. Вдалеке виднелись размытые силуэты каких-то существ. Огромные, мощные, они величественно двигались, а точнее текли к горизонту, яркие вспышки то и дело озаряли их ртутные тела, а между ними, точно мошкара, хаотично метались металлические сферы. Мир, как будто бы придуманный божеством сюрреалистом. С той стороны окна не доносилось ни звука и Михаилу чудилось, что он смотрел на монитор, у которого до минимума убавили громкость.
— Что за дерьмо? — выдавил он, стараясь сдержать дрожь. — Где мы?
То, что было за окном — угнетало. Рассудок балансировал на грани. Михаилу хотелось убеждать себя, что всё это какая-то изощрённая иллюзия. Только обмануться не получалось, и ничего не оставалось, как признать: они с Вадиком угодили в иное измерение, чуждое для человеческого понимания. Плохое место. И вот вопрос: как тут выжить, да ещё и Артёмку спасти? Только сейчас Михаил осознал, что действовал слишком импульсивно, на эмоциях, а потому совершенно не подготовился к встрече с неизведанным. Как здесь обойтись без оружия? Что-то подсказывало, что оно понадобится. У него были приятели среди байкеров, которые могли с этим делом помочь, достать пистолет или ружьё. Может, вернуться и подготовиться?
Нет! Не вариант! Второй раз, возможно, не получится уговорить Вадика прийти сюда. Это сейчас тот настроен на поиск того, что потерял, а стоит ему опять очутиться в нормальном мире — кто знает. А без него пройти через портал не получится.
Так что придётся обходиться тем, что есть — умом и руками. Быть может повезёт и удастся найти тут что-то по существенней.
Михаил отошёл от окна, поглядел на уходящий вдаль коридор с судорожно мигающими лампами.
— Нам туда?
— Да, — ответил Вадик, одёрнув свою увешанную значками жилетку. — Я помню этот коридор. У меня очень хорошая память.

                Глава четвёртая

Едва зашли в коридор, как тот стал меняться. Стены покраснели, они походили на кровоточащую плоть, с которой содрали кожу и на этой «плоти» тут и там вздувались и исчезали алые фурункулы, сочащиеся слизью. В воздухе стоял запах гнили. Михаилу казалось, что они с Вадиком очутились внутри исполинского существа. Хотелось развернуться, бежать назад и приходилось призывать на помощь всю свою силу воли, чтобы не поддаваться паники. С каждым шагом он всё сильнее убеждался, что, какой бы ты ни был любознательный, существуют вещи, о которых лучше не ведать, потому что они как яд для человеческого разума. Узнаешь о подобном — и кранты покою, навечно. Верный путь в психушку.
Вадик что-то невнятно бормотал себе под нос, словно бы заклинание от зла. Иногда он оглядывался и с тоской смотрел на удаляющуюся комнату с порталом. Впрочем, он, похоже, принял твёрдое решение, а потому, несмотря на явный страх, продолжал идти вперёд.
Дошли до помещения, из которого тянулись вдаль ещё три коридора, причём они, вопреки всем канонам архитектуры и здравому смыслу, располагались по отношению друг к другу под острыми углами и их стены были кособокими, со столь же корявыми дверями без ручек. Михаилу подумалось, что какая-то безумная сила просто взяла, да скомкала обычное здание точно бумажную поделку, затем распрямила, но вышло нечто неправильное, нелогичное, уродливое.
Вадик указал пальцем на коридор, ведущий вправо.
— Нам туда.
Михаил не стал его спрашивать, уверен ли он. Туда так туда. К тому же не хотелось снова выслушивать слова про хорошую память. Двинулись по правому коридору. Двери принялись с грохотом распахиваться, из чёрных проёмов вырывались потоки жаркого, пахнущего трухой воздуха. «Без паники!» — мысленно твердил Михаил, чувствуя себя так, словно шёл по минному полю. И именно про этот волшебный дом рассказывала старуха? Говорила, что здесь исполняются желания детей? Врала, сука! Каждое её слово было ложью. Исполнение желаний детей — это что-то хорошее, позитивное, а тут всё дышало злом и безумием.
Коридор вывел в большое помещение, где лампы горели хоть и ровно, но очень тускло. Стены были серые, с выцветшими плакатами детских фильмов советских времён: «Приключение жёлтого чемоданчика», «Сказка о потерянном времени», «Финист Ясный Сокол»… Над широкими дверями сияла зелёным светом вывеска «вход». В отличие от корявых коридоров это место выглядело почти нормальным.
— Там Анна Сергеевна, — пояснил Вадик. — Мы здесь прятались, когда убегали.
Михаил не понял, о ком идёт речь, но потом вспомнил, про женщину, которая, якобы, помогла маленькому Вадику сбежать из этого места. Воспитательница. Неужели она ещё жива? Впрочем, тут, похоже, всё существует по своим правилам и само понятие «жизнь» может означать совсем не то, что в нормальном мире.
Осторожно, будто опасаясь какого-то подвоха, Михаил отворил дверь и услышал тихую, печальную музыку. Он переступил порог. Это был небольшой кинозал. Зрительские ряды окутывал полумрак и лишь сцену с тяжёлым алым занавесом озарял непонятно откуда лившийся свет. С правой стороны сцены за чёрным пыльным пианино сидела женщина. Впрочем, то, что это женщина, угадывалось с трудом. Существо. Обтянутый сухой желтушной кожей скелет с невероятно длинными пепельно-серыми волосами, которые неопрятным каскадом тянулись вдоль тела и стелились по полу причудливым ковром. Рот походил на тонкий разрез, в чёрных провалах глазниц теплились бледные огоньки. Нормальными, действительно женскими, были только руки. Пальцы неспешно нажимали на клавиши, извлекая из музыкального инструмента чёткие, слегка протяжные звуки. Грустная мелодия заполняла собой всё пространство зала.
— Анна Сергеевна, — ошарашено прошептал Вадик. — Вы теперь другая.
— А-а, это ты, — голос женщины был сухой, меланхоличный, похожий на шелест осенней листвы. — Маленький мальчик, которому удалось отсюда сбежать. Я тебя узнала, хотя ты теперь тоже другой. Всё течёт, всё меняется, — она говорила, даже не изменив позы. Её пальцы продолжали давить на клавиши пианино. — Глупо было с твоей стороны возвращаться. Второй раз я тебя уже не спасу. Я теперь уже никого не спасу. Моё время ушло, я превратилась в ничто. Я приросла к этому месту.
— Мой сын здесь, — сказал Михаил, не спеша продвигаясь по проходу между зрительских рядов. — Мы пришли, чтобы вытащить его отсюда.
— Сын, — прошелестела Анна Сергеевна, будто пробуя слово на вкус. — Очередной ребёнок, которому уготована страшная участь. Мне так жаль, — она с силой надавила на клавишу басовой ноты. От мощного звука над крышкой пианино взметнулась пыль. — Мне очень жаль. Директору нужны жертвы, и он их получает. Увы, этого не изменить. Такова правда.
— К чёрту такую правду! — повысил голос Михаил. — Я заберу отсюда своего сына, чего бы мне это ни стоило. Вы однажды вытащили из этого дерьмового места Вадика, значит, и я смогу. А если для этого потребуется грохнуть вашего Директора, кто бы он ни был, то так тому и быть.
Анна Сергеевна теперь играла что-то невразумительное, это был просто хаотичный набор звуков.
— Это вряд ли, — произнесла она после небольшой паузы. — Директора нельзя убить. По крайней мере, человеку такое не под силу. Это тоже самое, что пытаться убить чёрную дыру. Директор — существо из самых тёмных глубин мироздания. Его всего лишь можно успокоить. Сделать так, чтобы он дремал. Как сейчас. Он дремлет, но в тоже время он повсюду. Разве вы не ощущаете его присутствие? Он везде.
— А та старуха, которая похищает детей? — Михаил уже стоял возле сцены, но подниматься не собирался.
— Варвара? — Анна Сергеевна на секунду прервалась, потом снова заиграла. — Она уязвима, но не в этом месте. Она такая же несчастная жертва Директора, как и все, кто здесь находится. Доверилась однажды монстру, и вот итог. Отсюда мораль: никогда не доверяйте чудовищам.
Занавес с лёгким шорохом поднялся, сцена погрузилась в темноту, послышалось лёгкое потрескивание, вспыхнул луч кинопроектора, на экране появилось слова в обрамлении чёрной рамки: «История несчастной Варвары. Акт первый. Горе».
Анна Сергеевна принялась играть музыку, какую исполняли тапёры в период немого кино. А в самом фильме появились женщина средних лет в плаще и берете, мальчик лет пяти в курточке и в шапке с большим помпоном, и крупный лохматый, определённо далеко не молодой пёс неопределённой породы. Они шли по парку. Мальчик радостно хватал охапки осенних листьев и бросал их вверх. Пёс лениво помахивал хвостом. Изображение было чёрно-белым, с затемнением по углам экрана и с дефектами, присущими старым плёнкам. Возникла надпись в причудливой рамке: «Варвара Павловна Зимина, заведующая детским санаторием „Сосновый Бор“. Она счастлива, гуляет со своим маленьким сынишкой Ваней и псом Забиякой в парке. Ничто не предвещало беду, но…»
Музыка стала тревожной.
Мальчик, картинно вскинув руки, упал на землю. Варвара бросилась к нему, её эмоции были гиперболизированы, щедро сдобренные отчаянными жестами.
Пояснительная заставка в рамке: «Пришла беда. У Вани обнаружилась страшная болезнь».
Анна Сергеевна заиграла тихую, очень печальную мелодию. На экране Варвара плакала в больничной палате возле лежащего на койке сына.
Михаил с некоторой растерянностью смотрел этот фильм. Кто его снял? Ответ был только один, хоть и совершенно безумный — никто. Всё это проецирование воображения женщины, которая сейчас играла на пианино. И оператор, и режиссёр, и актёры — всё в её голове, а теперь уже и на экране. Страна чудес какая-то. Тёмный чудес.
А мальчик тем временем сделал судорожный вздох и обмяк. Варвара воздела руки к потолку и принялась что-то гневно выкрикивать, видимо проклиная высшие силы за такую несправедливость.
«Ваня умер», — появилась заставка.
Анна Сергеевна исполнила похоронный марш.
— Жалко, — тихо произнёс Вадик. — Мне жалко Ваню. И Варвару жалко.
— Она похищает детей, забыл? — процедил Михаил.
— Всё равно жалко.
Экран медленно потемнел. На чёрном фоне проявились слова: «Акт второй. Сделка».
Началась сцена похорон. Люди в траурных одеждах, ограды, кресты, вороны на ветвях берёз, клочковатое серое небо. Маленький гроб опустили в могилу. Варвара рухнула на колени, в её глазах плескалась такая боль, какую в состоянии отразить лишь самым талантливым актёрам. Всё выглядело фальшивым, декоративным, наигранным, кроме этого проявления горя. А в стороне от людей пёс Забияка по-своему выражал скорбь — выл, задрав лохматую голову к небу.
Вадик хлюпнул носом — растрогался. А Михаил ощутил неожиданную злость. Он не понимал, чего добивалась Анна, показывая им этот фильм. Чтобы он осознал мотивы Варвары? Эта тварь похищала детей! Никакие мотивы не могли её оправдать.
Следующая сцена: сон Варвары. Ей грезились кошмары. Она видела клубящуюся тьму, которую пронзали молнии, и в этом мраке, как нечто инородное, появлялись и исчезали глаза. И они были красные. Единственный не чёрно-белый цвет за весь фильм. Не человеческие глаза, будто налитые кровью, с судорожно пульсирующими узкими зрачками. Они слово бы что-то выискивали. Но вот вдруг застыли, и чёрная мгла вокруг успокоилась.
Заставка в рамке: «И услышала Варвара голос: „Я вижу твою боль. Я могу тебе помочь, могу вернуть твоего сына из мира мёртвых, но для этого ты должна кое-что сделать“. И чудовище поведало условие сделки».
Варвара проснулась, замотала головой, не согласившись на предложение монстра.
Лейтмотив фильма стал меланхоличным, с редкими вкраплениями басовитых звуков, вносящих диссонанс.
Новая сцена: Варвара в парке. И пёс Забияка рядом, как неизменный спутник её неутешительной скорби. Она вспоминает, как гуляла здесь с сынишкой, как он радовался всему, что видел. Воспоминания были оформлены в виде маленьких сюжетов, отображённых в «облачке», над головой несчастной женщины. Её душевная боль определённо усиливалась с каждым днём, с каждым часом.
Очередная ночь, полная луна в небе. Варваре снова грезились красные глаза во мраке. И голос: «Я могу помочь. Твой сын вернётся из мира мёртвых и всегда будет с тобой. Просто сделай то, о чём я прошу».
На этот раз Варвара не смогла устоять перед искушением. Сдалась, согласилась.
«Акт третий. Пожар».
Следующей локацией фильма был санаторий. Анна Сергеевна заиграла настолько тревожную музыку, что у Михаила холодок пробежал по спине, а Вадик побледнел и вжал голову в плечи.
— Не хочу это видеть, — его голос дрожал. — Не хочу.
Но он всё же смотрел, словно не в силах был оторвать взгляд от экрана или просто закрыть глаза.
Варвара заперла двери спален, в которых спали дети, чиркнула спичкой, поглядела на пламя безумным взглядом.
«Всё ради тебя сынок».
Следующая сцена: она идёт вместе со своим псом, а за её спиной, в ночи, из верхних окон санатория вырывается пламя.
Финальная пояснительная заставка: «У детского санатория появился новый директор, и он не сдержал слово, не вернул Ваню из мира мёртвых. Вместо него, подсунул куклу, лишённую души».
«Конец фильма».
Изображение на экране покрылось пятнами, которые расползлись, словно огонь сожрал плёнку. Опустился занавес, сцену озарил размытый свет.
— В том пожаре погибли не только дети, — сказала Анна Сергеевна, играя совсем тихо, едва касаясь пальцами клавиш, — но и несколько взрослых. Я, физрук Гена, воспитательницы Инга и Валя. Мы пытались спасти детей и погибли. Хотя… наша смерть, как видите, оказалась не совсем смертью. Теперь вы знаете, с чего всё началось.
— Плевать с чего всё началось! — выкрикнул Михаил. — Мне надо знать, как это закончить!
— Никак, — последовал спокойный ответ. — Возможно, у тебя и получится вызволить отсюда твоего сына, ведь у меня же получилось спасти Вадика, но остановить поток жертв не выйдет.
Михаил рассудил, что и спасения сына ему будет вполне достаточно. Тягаться с вселенским злом он не собирался. Если Директор дремлет, пускай дремлет и дальше.
— И ты должен знать, — добавила Анна Сергеевна. — Если заберёшь своего сына, Варвара заманить сюда другого ребёнка. Директору нужна жертва и он её получит.
— О других детях, пускай голова болит у их родителей. А мне нужно думать о своём ребёнке.
— Эгоистично. Но тебя можно понять, — Анна Сергеевна ткнула пальцем в крайнюю клавишу, издав тонкий звук. — Что ж, идите, спасайте мальчика. Жаль, что я не могу ничем вам помочь. И поторопитесь, до жертвоприношения осталось не так много времени. Но, прежде чем уйдёте… Вадик, ты ведь явился не с пустыми руками, верно? Я чувствую, у тебя в рюкзаке находится чудо, которого тут нет и в помине.
Вадик поспешно снял и открыл рюкзак, вынул одну из бутылок.
— Да, Анна Сергеевна, я принёс воду.
— Ты ведь дашь мне её? Мне нужен всего лишь глоток. Один маленький глоточек, — в голосе женщины сквозило сильное волнение.
— Конечно, — Вадик поднялся на сцену, открутил крышку и протянул бутылку Анне Сергеевне.
Та взяла её с благоговением, словно священный артефакт.
— Вода. Частичка нормального мира, о котором я уже почти забыла. Я отлично помню всё, что связано с пожаром, но то, что было до него… Моя жизнь… без этих воспоминания я ничто. Я забыла лица своих родителей, своих друзей. У меня, кажется был жених… Я и его лица не помню. Прошлое как в тумане. Как же мне хочется в него вернуться.
Анна глотнула из бутылки и её тело словно бы засияло изнутри. Она вернула бутылку Вадику и закрыла глаза.
— Спасибо. О таком я даже не смела мечтать. Теперь я вижу своё прошлое, теперь я с теми, кого любила, и кто любил меня. Я вижу их всех… всех…
Её сухая точно пергамент кожа разорвалась во многих местах, из ран и глаз вырвались потоки яркого света.
— Я вижу их всех, — повторила Анна и растворилась в сиянии, а когда сияние исчезло, за пианино уже никого не было.
— Охренеть! — выдохнул Михаил.
В воздухе над сценой какое-то время кружились крупицы похожие на искры, затем они пропали, и обстановка зала стала унылой, как в старом всеми забыто склепе. И Михаилу подумалось, а была ли здесь вообще женщина по имени Анна? Не была ли она галлюцинацией?
— Она теперь свободна, — тихо сказал Вадик.
Михаил поглядел на него с подозрением.
— Ты знал, что так случится?
Ответом стало лишь неопределённое пожатие плеч, однако Михаил утвердился во мнении, что Вадик заранее всё предвидел. И воду он неспроста потребовал купить. Три литровых бутылки с синими крышечками. Видимо, даже такая мелочь, как цвет крышек имела какое-то особое значение. И наверняка он предчувствовал, что домой к обеду не приедет. Ох не прост этот дурачок. Впрочем, будучи мальчишкой, он провёл здесь немало времени и в его голове могли отложиться полезные знания. Нельзя это списать на простое наитие. Таких совпадений не бывает. Оставалось лишь радоваться, что он снова сейчас тут. Быть может, его знания помогут вызволить Артёмку.
Михаил осмотрелся. Он ощущал себя слишком уязвимым, а потому необходимо было найти хоть какое-то оружие — неизвестно с чем придётся столкнуться. Хотя бы трубу какую железную, обрезок арматуры. Ничего подходящего в поле зрения не попадалось. Вздохнув, он вдарил ногой по одному из зрительских кресел. На то, чтобы его разломать ушло немало времени, но всё же справился. Поднял чуть изогнутую ножку кресла, взмахнул ей. Не труба и не арматура, конечно, но и такая фигня сойдёт. По крайней мере, Михаил почувствовал себя уверенней.
— Пойдём, — он взглянул на Вадика. — Анна сказала, что до жертвоприношения осталось мало времени. Нам надо поторопиться. Ты ведь знаешь, куда нам теперь идти?
Вадик кивнул.
— Разумеется.
Михаил отметил, что ответ был в несвойственной для этого парня манере. «Разумеется». Это прозвучало так по-взрослому. Похоже, Вадик по крупицам собирал то, что здесь оставил, даже особо этого не сознавая. Он становился умнее.

                Глава пятая

Очередной коридор, необычайно длинный, такого просто не могло существовать в нормальном здании. Лампы под потолком мигали как-то неестественно заторможено, словно в замедленном времени. И ни единой двери, зато стены были плотно увешаны картинными рамами различных размеров — от совсем крошечных, тонких, до огромных, массивных, резных. Просто рамы, без внутреннего содержания, как само олицетворение бессмысленности.
Михаилу постоянно мерещилось, что за ним и Вадиком кто-то следует. Он часто нервно оглядывался, крепко сжимая в руке ножку от кресла и готовый в любой момент пустить её в ход, однако позади никого не было. Это место способствовало паранойе.
Но вот коридор наконец закончился. Впереди было помещение, от которого ответвлялись ещё с десяток коридоров и некоторые из них заполняла абсолютная беспросветная тьма. Послышался хохот, сменившийся странными хрюкающими звуками. Потом раздался хриплый, словно бы усиленный мегафоном голос, который как будто доносился сразу отовсюду:
— Гости, гости! Неужели здесь гости? Я вас чую, вы где-то рядом. Идите сюда, не бойтесь. Я не опасен.
Кто бы это ни произнёс, но утверждение: «Я не опасен» вызвало у Михаила сомнение. Он пытливо посмотрел на Вадика.
— И куда теперь?
Вадик растерянно озирался.
— Здесь не было столько коридоров. Всё изменилось.
— Я хороший, правда, — продолжал настаивать обладатель хриплого голоса. — Я Гена, физрук. Мастер спорта по бегу, между прочим.
Один из тех, кто спасал детей и погиб, вспомнил Михаил. Стоит ли его опасаться? Возможно, тот когда-то и был неплохим человеком, но мог измениться так же, как изменилась архитектура здания.
— Ну пожалуйста, — начал умолять Гена. — Мне так одиноко. Я всего лишь хочу поговорить. Я не видел людей уже целую вечность. А вечность — это очень долго, уж я-то знаю.
Вадик повернулся на месте.
— Где вы?
— Здесь, здесь я, неподалёку! Идите вот по этому коридору!
В одном из коридоров лампы отчаянно замигали, как бы намекая, что следовать нужно именно по нему.
— Что ж, — принял решение Михаил, — думаю, нам стоит взглянуть на этого Гену физрука. Может, подскажет, куда нам дальше топать.
— Согласен, — буркнул Вадик.
Коридор оказался коротким, он вывел в просторный спортивный зал, пол которого был покрыт старыми газетами, а в углу, под толстым слоем пыли, громоздился различный спортивный инвентарь — козлы, маты, обломки шведской стенки, гири и штанги. В центре зала на пьедестале сидел лысый мужчина и выглядел он не лучше, чем Анна Сергеевна — скелет, обтянутый серой сухой кожей. Он словно бы прирос к пьедесталу, не заметно было разграничения между телом и тумбой с обозначением первого места. На шее Гены, на почти выцветшей синей ленте, висела блёклая медаль, в руке он держал помятый мегафон.
— Новые лица, — Гена скривил рот в жутковатой безгубой улыбке. — Новые люди. Я уж и не надеялся, что когда-нибудь увижу что-то новое, — он хихикнул, приставил мегафон ко рту и повторил: — Даже не надеялся! Я понимаю, вы тут не на экскурсии, вас наверняка сюда привело какое-то горе, но… всё равно я рад вас видеть. Кстати, вы не находили мой свисток? Потерялся, знаете ли. А кто я без свистка? Пустое место.
— Нет, не находили, — мотнул головой Михаил. Он обратил внимание, что все газеты на полу были одинаковые — половину страницы занимал заголовок: «Геннадий Соколов завоевал золотую медаль, став чемпионом мира по бегу!»
— Жаль, жаль, — погрустнел Гена. — Как я могу называть себя физруком, если у меня нет моего свистка? Мне его отец подарил, а отцу — его отец. Это фамильная реликвия, которая в нашей семье передавалась из поколения в поколение. А я взял да потерял. Хотя, возможно, свисток спёрла Варвара, с неё станется. Вредная, знаете ли, тётка. Ну так что же вас сюда привело?
— Варвара похитила моего сына, — ответил Михаил, опасаясь, что разговор с этой жуткой пародией на человека лишь пустая трата времени. — Мы не знаем, куда теперь идти, по какому из коридоров.
— Всё ясно, — вздохнул Гена. — Мальчик… очередная жертва, которой суждено сгореть в пламени. Из года в год одно и тоже. А путь я вам укажу, не сомневайтесь. Терпеть не могу Директора и Варвару, — он снова хихикнул, затем видимо понял, что его смех слишком неуместен и состроил серьёзное лицо. — Простите, разучился себя контролировать. Иногда вырывается из меня что-то непотребное. Это из-за того, что свистка больше у меня нет.
Вадик поднял одну из газет, прошёлся взглядом по заголовку.
— Вы были чемпионом мира?
Гена истерично рассмеялся.
— Чушь это. Не был я никаким чемпионом мира. Победил в нескольких местечковых соревнованиях и всё. А эти чёртовы газеты… В них то, о чём я мечтал. Чемпион мира — это моя несбывшаяся мечта. Не знаю, откуда эти газеты берутся, но их здесь всё больше и больше. Когда-нибудь они заполнят весь этот зал, и я буду погребён под их слоем. Забавно, да? — он в очередной раз тонко хихикнул. — Наверное, я буду первым и единственным человеком, погребённым под своей несбывшейся мечтой. Отсюда вывод: мечтать — вредно. Особенно, если ты застрял между жизнью и смертью.
— Мы могли бы вам помочь, — заявил Вадик. — У нас есть вода. Анна Сергеевна глотнула воды и теперь она наверняка в лучшем мире. Она была радостной, когда уходила. И вы наверняка попадёте в лучший мир, ведь вы хороший человек, детей спасали. Ну, пытались спасти.
Гена как-то весь обмяк, погрустнел.
— Значит, Анна Сергеевна храбрей меня. Она отважилась уйти в неизвестность. А я так не могу, мне страшно.
— А что вам терять? — удивился Михаил.
— Себя, конечно же! — последовал возмущённый ответ. — Я вот лично сомневаюсь, что после истинной смерти нас может ждать что-то хорошее. Я атеист, не верю ни в ад, ни в рай. Всегда был атеистом.
Михаил хмыкнул.
— Не понимаю, как можно оставаться атеистом, после того, что с вами случилось? Вы, если не заметили, уже в аду.
Гена опять приставил мегафон к губам, усилив свой голос во много раз:
— То, что со мной случилось — это единичный случай! И ни Бог, ни дьявол тут ни при чём! Это место… просто какая-то аномалия. А Директор — всего лишь паразит, возможно, он существо инопланетное. Так что нет, спасибо, не нужна мне ваша вода. Я уверен, что после истинной смерти есть только небытие. Абсолютное ничто. Ни мыслей, ни чувств. По мне так самые жуткие мучения лучше небытия. А я хочу продолжать мыслить, даже под грудой газет, даже если от меня кроме головы ничего не останется. Я мыслю — значит я существую. И я ещё не потерял интерес к существованию. Недавно я увидел паучка, он пробежал в паре метрах от меня. Такой крошечный, но такой живой. Прям как вы. И как же я был рад его видеть! Я ведь и не подозревал, что здесь водятся пауки. Возможно, он проник через портал. Неважно, главное, что для меня это было целое событие, открытие вселенского масштаба. Я нахожу радость даже в такой мелочи и хочу находить дальше. Жаль только, что свисток пропал. Со свистком мне и тяжесть несбывшейся мечты была бы не так страшна.
— Ладно, ладно, — Михаил поднял руки в примирительном жесте. — Не хотите уходить вслед за Анной, не уходите. Дело ваше. Подскажите только, куда нам идти.
Гена вдруг напрягся.
— Хреново дело. Сюда идёт Забияка. Чую его, чую. Пёс старый, слепой, нюха уже нет, но слышит хорошо. Вам с ним лучше не встречаться. Прячьтесь, сейчас же!
Второй раз ему повторять не пришлось — Михаил и Вадик рванули к сваленному в углу спортивному инвентарю, укрылись в пыльном хламе. Через какое-то время послышался утробный рык, воздух наполнился острым аммиачным запахом. Вадик плотно прижал ладонь ко рту, словно опасаясь, что издаст бесконтрольно какой-нибудь звук, а Михаил осторожно, затаив дыхание, заглянул в щель между полуистлевшими матами.
В дверном проёме показался пёс — крупный, с седой клочковатой шерстью и непропорционально огромной головой. Вытянутая морда была в белёсых струпьях, водянистые буркала таращились по жабьи, в вибрирующей от непрерывного рыка пасти желтели кривые зубы. Этот зверь вовсе не походил на того пса, что продемонстрировала Анна Сергеевна в своём фильме. Забияка. Забавное прозвище, которое абсолютно диссонировало с демонической внешностью этого монстра. Неспешно переставляя лапами, пёс прошёл в зал, повёл головой из стороны в сторону.
У Михаила начали слезиться глаза от запаха аммиака, в горле запершило. Вадик скукожился на полу, словно пытаясь стать меньше и незаметней.
— Забияка! — выкрикнул Гена гневно. — Какого чёрта тебе здесь нужно?! Плохой, плохой пёс! Спортивный зал — это моё место, и я тебя сюда не приглашал!
В ответ Забияка зарычал громче.
— Ах так?! — выкрикнул Гена в мегафон. Если бы он не прирос к пьедесталу, то ещё и ногой бы топнул. — Голос на меня повышать вздумал? А ну пошёл во-он, сучара!
Будто под мощным порывом ветра в воздух взметнулись газеты, закружились в шелестящем вихре. Забияка попятился, сухая кожа на морде сложилась складками.
— Пошёл во-он! — яростно орал Гена в мегафон.
Михаил больше не видел того, что творилось в зале — всё поле зрения занимали летающие газеты. Шелест походил на хлопанье тысяч крыльев. Гена перестал кричать. Газеты как-то все разом опустились, как и прежде, покрыв пол толстым слоем. Пса в зале уже не было — ретировался. Заворочался, приходя в себя, Вадик, он что-то сжимал в кулаке.
— Выходите, — позвал Гена. — Забияка ушёл. Как я его, а? Я, конечно, давно уже не в лучшей физической форме, но ещё кое на что горазд. Чувствую себя так, словно соревнование выиграл. Давненько, давненько я не испытывал подобных ощущений.
Первым вышел из укрытия Михаил.
— Это было… круто.
— Благодарю, — чуть поклонился Гена. — Вот ради подобных моментов и стоит существовать. А вы говорите, вода, лучший мир… Нет уж, увольте.
 Вадик, отфыркиваясь от пыли, подошёл к Гене.
— Я тут это… кое-что нашёл, когда прятался. Точнее, это само нашлось, просто упало мне в руку.
Он распрямил ладонь, продемонстрировав находку.
Гена открыл рот от изумления, на то, чтобы совладать с эмоциями ему понадобилось не менее минуты. Когда заговорил, голос его прозвучал сипло:
— Свисток. Мой свисточек. Глазам не верю. Он что, всё это время был рядом? Дайте, дайте же мне его! — физрук протянул дрожащие от волнения руки.
Вадик вернул ему с виду ничем не примечательный металлический свисток на цепочке. Гена торжественно повесил его себе на шею рядом с медалью, горделиво расправил плечи, закрыл глаза от удовольствия.
— Во-от… совсем другое дело. Теперь мне и вечность не страшна. Снова чувствую себя молодым, дерзким. Как будто вернулся в те времена, когда я не сомневался, что стану чемпионом мира.
Глядя на него, Михаил с грустью подумал, что иногда для счастья нужно совсем немного: всего лишь найти то, что потерял. Теперь и ему предстояло найти потерянное и обрести… хотя бы избавление от чувства вины, спокойствие. Ему и это сошло бы за счастье.
— Так куда нам теперь идти? — поинтересовался он.
— Выйдете обратно к развилке, — охотно объяснил Гена, — и ступайте по самому узкому коридору. Там дальше будет оранжерея. Раньше она находилась на улице, но теперь всё переплелось, перекрутилось и оранжерея очутилась тут, в этом чёртовом здании. Кстати, если увидите там Ингу с Валей, передавайте им привет. После оранжереи будут лестницы всякие, так что запоминайте дорогу, чтобы на обратном пути не заблудиться. Скорее всего, на обратном пути вам вообще придётся бежать. И опасайтесь Забияку. Если почувствуете острый запах, сразу же прячьтесь. И вот ещё что… на Варвару лучше не рыпайтесь, всё равно вы здесь не причините ей никакого вреда, только время зря потеряете. Коли будет возможность, просто хватайте мальчика и тикайте со всех ног. Кстати, про ноги… что-то я начал забывать, что они у меня вообще есть. Негоже это, негоже…
Гена напрягся, закряхтел, его приросшие, словно бы опутанные паутиной конечности с хрустом отсоединились от пьедестала, оставив на тумбе ошмётки сухой плоти.
— Негоже, — он ощерился. — Физрук я или кто?
Сначала одна нога опустилась на покров из газет, затем вторая. Сделал шаг, другой.
— Ну что, друзья мои, победа?
Михаил кивнул.
— Победа.
— А теперь ступайте. Будет совсем паршиво, если вы опоздаете. А я буду расхаживаться. Авось скоро и бегать начну. Когда свисток со мной, нет ничего невозможного.
«Нет ничего невозможного». Михаилу понравились эти слова, они придавали уверенности. Когда возможно всё, то существует шанс спасти Артёмку. Надо только не подпускать сомнения.
Прислушиваясь к каждому звуку и принюхиваясь, они с Вадиком вернулись к развилке. А вот и самый узкий из череды коридоров — такой узкий, что двое не разойдутся. Стены чёрные, блестящие, будто из вулканического стекла. Коридор тянулся вдаль и терялся в словно бы подсвеченной изнутри туманной дымке.
Двинулись в путь.
— Даже в таком плохом месте есть что-то хорошее, — задумчиво произнёс Вадик. — Анна Сергеевна, Гена… почему Директор от них не избавился? Наверняка он легко мог бы их уничтожить.
— Возможно, они его забавляют, — предположил Михаил. — А может, ему просто пофигу на них, как нам пофигу на существование каких-нибудь букашек. Ползают себе, усами шевелят… кому какое дело?
Их окутал туман, но не обычный, какой бывает по утрам, а сухой, отчего-то пахнущий прелой листвой. Коридор закончился, впереди в белёсой мгле проступали контуры чёрных растений. Оранжерея, о которой говорил Гена. Здесь царило мрачное умиротворение, туман клубился сонно, за его завесой был виден потолок, состоящий из матовых, излучающих размытое свечение панелей.
Через оранжерею вела узкая, выложенная каменными плитками дорожка. По ней Михаил с Вадиком и пошли. Растения выглядели более, чем странно, они походили на обугленные, перекрученные сухожилия, из которых торчали костяные наросты напоминающие клыки. И вся эта чудовищная флора меланхолично шевелилась, будто водоросли под воздействием течения. Михаилу так и мерещилось, что растения вот-вот почуют присутствие людей, нападут, опутают, клыки вонзятся в плоть, начнут жадно рвать на куски…
Но всё было тихо.
Дорожка привела к площадке, на которой стояла пара статуй. Две девушки в причудливых позах, словно они танцевали, держась за руки, и вмиг окаменели. Чёрные растения овивали их тела, на лицах навечно запечатлелось выражение грусти.
— Это, наверное, Инга и Валя, — рассудил Вадик. — Те воспитательницы, что с Геной и Анной Сергеевной детей спасали и погибли. Но почему они каменные?
Михаил дёрнул плечами.
— Может, им самим так захотелось. От тоски. Не все ведь такие как физрук Гена, способных радоваться своему существованию даже в аду.
— Они не мёртвые, хоть и превратились в статуи, — заволновался Видик. — И им плохо. Я чувствую, как им плохо. Их тоска никуда не делась.
Он поспешно скинул рюкзак, вынул бутылку, открутил крышку и, не колеблясь, плеснул водой сначала на одну статую, затем на другую. Тела каменных девушек тут же покрылись трещинами и осыпались на площадку мелким крошевом. Две призрачных сущности будто бы закружились в танце, взмыли к потолку и растворились в воздухе. По оранжерее пробежал ветерок, в шорохе которого Михаилу послышались слово: «Спасибо… спасибо…» Почудилось? Ему хотелось верить, что нет.
Растения все разом потянулись в сторону площадки. Вадик повернулся на месте.
— Тоже хотите? Пейте!
Он взмахнул бутылкой, щедро расплёскивая воду. Туман встрепенулся, подхватил капли, разнёс по всей оранжерее. Растения пульсировали, впитывая неожиданную влагу, чернота с них облетала, точно змеи скидывали старую кожу. Тёмное сменялось кроваво-красным, на стволах между костяных наростов вырастали плоды в виде глаз с узкими жёлтыми зрачками.
Монструозный сад. С ужасом глядя на растения, Михаил рассудил, что они с Вадиком тут как полные лохи, действующие наобум — импульсивно, бездумно. А может, так и надо? Возможно это место не признаёт рациональность? Чтобы выживать в безумном мире нужно тоже быть безумным.
Вадик вдруг выронил бутылку, скривился, схватился за голову и тихо застонал. Михаил бросился к нему.
— Какого чёрта? Ты в порядке?
Вадик резко выдохнул, протёр пальцами слезящиеся глаза.
— Да, я в порядке. Более чем. Кажется, я нашёл всё, что когда-то тут оставил. Ощущение, словно я в детстве уснул и теперь очнулся. Так странно… почти вся жизнь, как сон… Знаешь, я всегда понимал, что веду себя неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Мне что-то мешало. Теперь не мешает. Я всегда боялся нарушить какие-то правила, которые непонятно откуда взялись. Боялся пропустить приём пищи, боялся пить воду из «неправильных» бутылок, боялся смотреть людям в глаза. Я не понимал причины этого страха, но всё равно боялся. А сейчас у меня лишь один страх… что если у нас всё получится, мы вернёмся в наш мир и… дурачок Вадик вернётся?
Михаил подумал, что теперь не стоит называть этого парня Вадик.
— Послушай, Вадим, давай просто не будем верить, что это случится.
— Просто не верить?
— Да. Лично я даже не сомневаюсь, что ты больше не потеряешь то, что нашёл. Есть, знаешь ли, у меня такое чувство. И ты верь. Верь в себя.
— Просто верить?
— Да, Вадим, просто верить. Ну а теперь — в путь. Надеюсь, нас больше ничего не задержит.


                Глава шестая

За оранжереей начался настоящий лабиринт, состоящий из лестниц и коротких коридоров. Это был архитектурный хаос. Лестницы вели вверх, вниз, вправо, влево, почти все коридоры упирались в красные обшарпанные стены или в двери, которые не открывались. Через какое-то время Вадима озарило, с несвойственной ему рассудительностью он заявил, что подниматься и спускаться нужно только по лестницам с шестью ступенями. Свой вывод он дополнил словами:
— Может, я и стал теперь другим, но от Вадика дурачка мне досталась отличная наблюдательность, — в довесок постучат пальцем по своему виску.
Его предположение оказалось верным, лестницы с шестью ступенями всегда выводили к коридорам с открытыми дверными проёмами. Оставалось лишь считать и идти по этому странному лабиринту, надеясь, что правила не изменятся.
И они не изменились. Очередной короткий коридор привёл их в громадный зал, потолок которого терялся в мутной, подёрнутой тёмной дымкой вышине. Сразу же укрылись за цветастым сооружением, похожим на миниатюрный цирковой шатёр.
— Это то самое место, — прошептал Вадим, с трудом сдерживая дрожь. — Здесь меня держала Варвара. Отсюда мы с Анной Сергеевной убежали.
Михаил выглянул из-за укрытия.
Это была огромная детская площадка, окружённая мощными и плотными рядами колонн. По периметру, по рельсам, медленно двигался небольшой паровозик, тянувший за собой открытые расписные вагончики, в которых сидели дети. Призрачные дети, словно прозрачные куклы, наполненные серым дымом и чёрными дырами вместо глаз. В них не было ничего живого, от их вида у Михаила внутри будто бы всё изморозью покрылось. Ничего кошмарней он и представить не мог. Они выглядели как полная противоположность радости, тому миру, где светит солнце, цветут сады и поют птицы. Это была тьма бездны, безнадёжность, возведённая в Абсолют. Михаила всегда мало интересовало такое понятие как душа. Есть ли она, нет ли её — какая разница, если эта субстанция слишком эфемерна и абстрактна, чтобы твёрдо уверовать в её существование? Ему нужно было увидеть, пощупать, дабы отринуть все сомнения. Но теперь он знал: душа существует. Потому что-то, что он сейчас наблюдал, было свидетельством вырванной с корнем души. Тьма в глазах детей отражала пустоту, которая когда-то была наполнена чем-то чистым, хорошим. Всё это сожрало чудовище. Директор. Сожрало, чтобы в сытости коротать вечность.
Михаил ощутил такую ненависть к этой твари, что в голове помутнело. Пришлось собрать всё свою волю, чтобы взять себя в руки. Сейчас нельзя было срываться, бесконтрольный гнев — не лучший попутчик.
А паровозик всё ехал по рельсам, везя за собой вагончики с жуткими пародиями на детей. И это было не единственным аттракционом на гигантской площадке. Неспешно крутились карусели, украшенные яркими сияющими гирляндами. Меланхолично вращалось колесо обозрений, чьи кабинки, поднимаясь, исчезали во мраке. В центре площади высилось корявое дерево, на котором вместо плодов блестели конфеты в золотистых обёртках. Из трещин в чёрной коре сочилась зеленоватая слизь, корни вздымались над поверхностью и походили на лапы паука. Михаил подумал, что, рассказывая свои сказки, Варвара хоть в чём-то не соврала — конфетное дерево действительно существовало.
Но где же сама Варвара? Где Артёмка? С этого места не хватало обзора, чтобы всё разглядеть.
Вадим уже не мог сдерживать дрожь, в его глазах плескался страх.
— Спокойно, — Михаил положил ладонь ему на плечо. — Просто медленно сделай вдох и выдох. И вот что… ты, наверное, здесь пока посиди. Дальше я сам.
Не дожидаясь, что на это ответит Вадим, Михаил вскочил и, пригнувшись, добежал до следующего укрытия — миниатюрной железнодорожной станции, на которой стояли кукольные пассажиры. Примостившись за стеной и сжимая ножку от кресла, он обвёл взглядом пространство.
В стороне от детской площадки стоял аккуратный домик, похожий на те, что рисуют на новогодних открытках — труба на крыше, уютный свет в резных оконцах, крыльцо с вычурными перилами. Рядом с крыльцом у красивого столика в кресле-качалке сидел мальчишка. У Михаила ёкнуло в груди… Но нет, это был не Артёмка, а Ваня, сын Варвары, только в фильме он выглядел более живым, несмотря на смертельную болезнь. Этот же пацанёнок… Что с ним было не так? Какой-то ненастоящий, угловатый, с неестественно белой блестящей кожей. Михаил пригляделся: да это же кукла! Выходит, когда Анна Сергеевна рассказывала, что Директор обманул Варвару и вместо настоящего ребёнка подсунул куклу, она говорила не образно. Нынешний Ваня — фальшивка.
А вон и Варвара! На этот раз она была без клюки, без берета и очков, и выглядела как будто моложе. Тёмные с проседью волосы собраны в пучок на затылке, мешковатый толстый свитер опускался почти до колен, прикрывая столь же серую юбку. И даже теперь, сбросив с себя образ благообразной старушки, она не казалась Михаилу лютой психопаткой, способной на такое зло, как скармливание детей чудовищу. Обычная немолодая женщина. Это смущало, вводило в замешательство, навевало мысли, что всё не то, чем кажется. Нехорошие мысли, подлые, несвоевременные. Ещё несколько минут назад Михаил готов был ринуться в бой, даже несмотря на предупреждения Гены и Анны, что Варвара здесь неуязвима. А теперь… решительности поубавилось.
Он продолжал наблюдать, проклиная пробудившегося в нём внутреннего моралиста. Гудели механизмы, вращающие карусели, чуть поскрипывали кабинки колеса обозрений. Мимо проехал паровоз с вагончиками, но тем, в кого превратились дети, похоже, не было дела ни до чего. Они глядели чёрными дырами глазниц только вперёд — мертвецы без души и плоти.
Варвара возилась возле квадратного проёма какого-то большого агрегата, корпус которого состоял из листов железа, скреплённых массивными заклёпками. И только когда в проёме вспыхнуло жёлтое пламя, Михаил сообразил, что это печь, и в ней легко мог бы уместиться взрослый человек. Огонь ревел точно зверь, отблески плясали на колоннах. Карусели и колесо обозрений застыли, остановился паровоз, а призрачные дети продолжали сидеть в кабинках и вагончиках, явно не сознавая, что движение прекратилось. Если все эти аттракционы были построены специально для них, то строители определённо зря потратили время.
Михаил взмок от напряжения. Но где же Артёмка?
Хлопнув ладонью о ладонь, Варвара подошла к сыну, погладила его по голове. Затем взяла со стола какую-то коробку, проделала кое-какие манипуляции. Это оказалась музыкальная шкатулка. На фоне гула огня в печи заиграла «хрустальная» музыка. Мелодия была весёлой. На фарфоровом лице Вани растянулась неестественно широкая улыбка. Он поднялся с кресла, дёрнулся как паралитик, повернулся на месте, снова дёрнулся, подрыгал одной ногой, второй.
— Ты у меня настоящий танцор, — благодушно одобрила Варвара. — Хороший мальчик, хороший. Люблю тебя.
Мелодия прекратилась, и Ваня рухнул обратно в кресло, улыбка стёрлась с его лица.
Варвара долго с грустью глядела на кукольную версию своего сына, затем зашла в дом. Вышла не одна, с ней был… Артёмка! Михаил едва не сорвался с места, когда его увидел. Сердце заколотилось так, словно поставило перед собой задачу пробить грудную клетку. Пальцы стиснули ножку кресла до боли в суставах.
Артёмка! Вот только он был как будто в трансе. Но главное — живой! Не призрачный, не кукольный. Живой!
Варвара повела его к печи, держа за руку. Он шёл послушно, на лице не отражалось ни единой эмоции.
«Сука собирается бросить Артёмку в огонь!» — ворвалось в сознание Михаила.
Внутри него будто распрямилась до предела сжатая пружина, адреналин кипел в крови, на висках запульсировали вены. Ему теперь было плевать на мораль. Он вскочил, рванул вперёд, рыча волк. Варвара изумлённо оглянулась, её брови поползи вверх. Михаил мигом преодолел расстояние до пожилой женщины и обрушил ножку от кресла на её голову…
Удар был мощнейший. Но с тем же успехом он мог бы ударить по железной стене. Варвара даже не пошатнулась, словно её оберегала невидимая броня.
Ещё атака — такой же итог.
Варвара как-то без усилий, наотмашь, хлестнула Михаила ладонью по лицу и того будто подхватил поток ураганного ветра, сбил с ног, кувыркнул в воздухе и швырнул об пол. Лишь чудом он не выронил ножку от кресла.
— Какого дьявола? — выкрикнула Варвара. — Ты кто?! А, догадываюсь. Папа пожаловал. Вот только ума не приложу, как ты сумел сюда попасть.
Артёмка стоял рядом с ней безучастно, словно сомнамбула.
— Отдай сына! — прохрипел Михаил, поднимаясь.
— Прости, не могу, — последовал ответ. — Директору нужна жертва и он её получит. Не думай, что мне самой всё это нравится, но другого выхода просто нет.
— Да что ты за тварь-то такая? Ты ведь сама потеряла ребёнка и знаешь, каково это, но всё равно убиваешь детей!
Варвара поморщилась.
— Ты не понимаешь…
— Всё я понимаю, сука! — недослушал её Михаил.
Он бросился к домику, оббежал столик с музыкальной шкатулкой, занёс своё нехитрое оружие над головой кукольного мальчика.
— Я разнесу его фарфоровую башку, если не отпустишь моего сына!
Ваня сидел в кресле без движения. Очевидно, он оживал, только когда работала шкатулка.
Варвара подняла руки в примирительном жесте, в её глазах отражался страх.
— Прошу, успокойся! Ты не понимаешь… Директору хватает всего оного ребёнка в год. Это ведь совсем немного. Я лишь выбираю из двух зол меньшее. И дети не умирают до конца, в этой печи особый огонь… Ты посмотри на них? Я создала все эти аттракционы. Дети тут счастливы.
— Ага, счастливы, — процедил Михаил, — как мертвецы на кладбище. Не заговаривай мне зубы. Просто отпусти Артёмку, и мы уйдём. Тебе ведь дорога эта кукла? — он кивнул на псевдо Ваню. — Вижу, что дорога. Тогда отпусти.
Варвара болезненно скривилась. После долгой паузы, выдавила:
— Ладно, забирай своего сына, — взглянула на Артёмку. — Иди к отцу.
И тот зашагал точно робот, получивший приказ.  Когда подошёл, Михаил взял его за руку. Ситуация хоть и улучшилась, но по-прежнему оставалась паршивой. В идеале было бы хорошо утащить кукольного мальчишку с собой — для подстраховки, взять, так сказать, в заложники. Но его придётся нести и при этом тянуть за собой Артёмку. Слишком непростая задача. И это конкретно замедлит. Так что же делать?
Бежать!
Михаил отбросил ножку от стула, схватил Артёмку и рванул к выходу. Варвара как будто стала больше, мощнее, на её лице плясали отблески жёлтого огня.
— Забияка! — заорала она. — Взять их!
Воздух наполнился запахом аммиака. Из темноты между колоннами появился пёс. Издав утробный рык, он помчался за беглецами. А Варвара продолжала кричать:
— Взять их! Взять!
Михаил не оглядывался, но каждой клеткой тела чувствовал, что Забияка догоняет, что уже он совсем рядом — вот-вот набросится. Даже если бы не пришлось нести Артёмку, всё равно шансов убежать не было. Паника разрывала сознание. Оставалось лишь одно — остановиться, положить сына на пол и драться. Кулаками, зубами…
Он слышал хриплое дыхание пса за спиной. Времени не оставалось на то, чтобы хоть как-то сгруппироваться, отразить атаку.
Из-за цветастой будки выскочил Вадик — как чёрт из табакерки. В руке он держал свою скомканную, усеянную значками, жилетку. Издав пронзительный вопль, швырнул жилетку в пса в тот момент, когда тот уже собирался прыгнуть. Угодил точно в раззявленную пасть, которая тут же захлопнулась с мощью медвежьего капкана. Угловатые жестянки впились в язык, нёбо, часть ткани накрыла морду. Забияка закружился на месте, пытаясь избавиться от причиняющего боль кляпа, поскользнулся упал.
Этого времени хватило, чтобы Михаил, крепко прижимая к себе сына, добежал до выхода.
А вот Вадика будто парализовало. Швырнув в пса жилетку, он совершил героический поступок, но теперь весь его запал исчез. Глядя на приближающуюся Варвару, он пятился. Та словно бы его загипнотизировала.
— Твою-то мать! — выругался Михаил, оглянувшись.
Здравый смысл вопил, что надо бежать дальше! Каждая потерянная секунда могла стоить жизни! Сына надо спасать! Важнее этого сейчас ничего нет! А Вадик…
Нет, он не мог его бросить. Просто не мог!
Пёс наконец избавился от жилетки, из пасти сочилась чёрная слизь, белёсые слепые глаза нацелились на Вадика. А тот всё ещё пятился, делая шумные вдохи и выдохи и выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, словно пытаясь таким нелепым образом оградить себя от зла.
Михаил положил сына на пол, сжал кулаки. Он чётко сознавал, что проиграет этот бой, но намеревался продержаться как можно дольше. Возможно, пока будет драться, Вадик придёт в себя, схватит Артёмку и убежит. Глупо, конечно, на такое надеяться, но больше ничего не оставалось. Разве что надеяться на чудо.
И оно случилось.
В проходе появился Гена. Он шёл уверенно, хотя ноги его и выглядели, как обтянутые сухой кожей ходули. На губах играла улыбка.
— Так и знал, что без моей помощи вам не обойтись. Вот прям так и знал! — физрук хихикнул, затем сунул в рот свисток, коротко свистнул и выкрикнул: — А ну живо сюда, юниор! Не заставляй меня повторять дважды!
Вадик дёрнулся, будто от удара током, развернулся и бросился прочь. Когда подбежал, Гена промолвил спокойно:
— А теперь тикайте отсюда, ребята. Я тут без вас разберусь.
Забияка и Варвара приближались. Пёс клацал зубами, женщина скалилась. Михаил снова поднял сына, рванул в коридор. Следом за ним — Вадик.
— Ты-ы! — гневно выдохнула Варвара. — И что тебе не сиделось в своём зачуханном спортзале?
— Да вот что-то скучновато мне стало, — усмехнулся Гена, — дай, думаю, прогуляюсь, посвистю… посвищу… не знаю, как правильно. Ну, в общем, вот так сделаю.
Он опять сунул в рот свисток и засвистел.
От этого мощного звука всколыхнулось пространство, стремительно заклубилась мгла под потолком. Невидимая волна подбросила Забияку и Варвару в воздух, опрокинула паровоз с вагонами, заставила бешено вращаться карусели. С конфетного дерева срывались плоды. Тёмные призрачные дети разлетелись по залу точно растревоженные привидения, огонь в печи стал почти белым, он гудел яростно, его языки вырывались из проёма, они напоминали звериные лапы со скрюченными пальцами.
Пока в зале бушевал ураган, Гена подошёл к брошенному Вадиком рюкзаку, поднял выкатившуюся из него бутылку. Хмыкнул.
— А может там, за гранью, действительно есть что-то хорошее? — он открутил крышку, резко выдохнул. — А, была не была!
И сделал глоток.
Беглецы мчались по лабиринту, состоящему из коридоров и лестниц. Нужное направление указывал Вадик, он отлично помнил, где находятся пролёты с шестью ступенями, ему теперь не нужно было считать. Когда юркнули в очередной коридор, почуяли запах аммиака. Они понятия не имели, что в том огромном зале сотворил Гена. Да и неважно, главное — это помогло избежать смерти. Но, похоже, он всего лишь её отсрочил, потому что Забияка возобновил преследование. Резкий аммиачный запах становился сильнее с каждой секундой. Где-то позади, в лабиринте, раздался рык.
— Догоняет, сволочь, — буркнул Михаил, буквально спрыгнув с лестничного пролёта. Паника снова начала тёмным мороком заполнять рассудок.
Но вот и оранжерея со странными колючими и глазастыми растениями. И спрятаться негде. Михаил с горечью рассудил, что с псом ему всё же придётся столкнуться, чтобы дать Вадику время убежать вместе с Артёмкой. И бой произойдёт здесь. Что ж, значит, судьба такая.
Они пробежали половину оранжереи, когда в неё ворвался Забияка — потрёпанный, в пятнах чёрной слизи, но всё ещё грозный, опасный. Михаил оглянулся. Ему теперь только и оставалось, что отдать Артёмку Вадику и встретиться с врагом лицом к лицу. Точнее — лицом к свирепой морде. И какая будет тактика? Да никакой! Возможно, ярость поможет продержаться несколько минут, а потом…
К чёрту «потом»! К этому времени Вадик с Артёмкой уже будут далеко.
Однако в следующую секунду случилось то, что изменило его самоубийственный план.
Растения задёргались, метнулись к псу колючими лозами, в мгновение опутали его, вонзив шипы в плоть, подняли над землёй. Забияка хрипел, выпучив слепые глаза, из пасти вырывался желтоватый пар. А флора продолжала безжалостно стягивать его, пеленать. Захрустели кости, побеги покрылись тёмной маслянистой кровью.
Глядеть на мучения пса беглецы больше не стали. Ошарашенные внезапной удачей, они помчались дальше.
Коридоры, коридоры, коридоры… Отчаянное мигание ламп под потолком, хлопающие двери. Помещение с окнами и порталом.
Тяжело дыша от усталости, Михаил с Вадиком нырнули в колючий холодный мрак. Раздался скрежет. Движение сквозь что-то вязкое, а потом ощущение свободы. Свежий воздух, тепло.
Они вернулись в мир, где властвовал август. Сбежали из потустороннего санатория. Здесь уже был вечер, красноватые лучи заходящего солнца проникали в оконные проёмы, окрашивали обшарпанные кирпичные стены в медовые тона.
— У нас получилось, — осипшим голосом и даже как-то изумлённо произнёс Михаил, прижимая к себе сына. Ему просто необходимо было сказать это вслух, чтобы поставить жирную точку в истории их спасения. — Чёрт возьми, у нас получилось!
Вадик обессилено прислонился спиной к стенке. Улыбнулся.
— Да, мы справились. И я, кажется… нет, не кажется… Я не стал глупее. Со мной полный порядок.
Михаил вдруг встревожился, вгляделся в лицо сына.
— Ты-то в порядке, а вот Артёмка…
Тот по-прежнему ни на что не реагировал, будто спал с открытыми глазами.
Вадик поспешил обнадёжить:
— Думаю, он скоро придёт в себя и всё с ним будет нормально. Может, не в первые дни, но со временем его рассудок восстановится. Когда я был маленьким, я пробыл в том мире около двух недель, а Артёмка всего несколько дней.
Михаил ощутил безмерную благодарность к Вадику. Тот произнёс именно те слова, которые хотелось услышать. Хотелось верить, что теперь действительно всё будет хорошо.
Они вышли из санатория, спустились по фасадной лестнице.
— Мы ведь сюда ещё вернёмся, — сказал Вадик. И он не спрашивал, а утверждал.
— Да, вернёмся, — подтвердил Михаил, нахмурившись. — У нас есть незаконченное дело. Думаю, Варвара уже завтра утром явится в наш мир за очередным ребёнком. Директор не получил жертву. Можно, конечно, попробовать завалить ту дверь каким-нибудь хламом, чтобы Варвара сюда не проникла, но я не уверен, что портал не появится на какой-нибудь другой стене.
— Логично, — согласился Вадик, употребив слово, которое никогда не использовал раньше, будучи «дурачком».

                ***

К санаторию они вернулись на следующий день рано утром. Устроили засаду в лесу напортив фасадной лестницы. Моросил дождик — вестник грядущей осени.
Михаил вспоминал, как пришёл вчера домой. Наталья, увидев сына, вмиг преобразилась, ожила. А потом обняла Артёмку и зарыдала, но то были слёзы радости. Артём к тому времени уже немного пришёл в себя, хоть и выглядел сонным, глаза застилала мутная пелена. И даже несколько слов сказал: «Я очень хочу есть». Чётко их произнёс. Это был хороший знак.
— Где ты пропадал? — расспрашивала его Наталья.
На этот вопрос он не мог ответить. Неужели случилось очередное чудо и, в отличие от Вадика, он позабыл, что с ним случилось? Михаилу оставалось лишь на это надеяться.
А жене он соврал, заявил, что Артёмку нашли волонтёры в лесу. И за эту ложь ему не было стыдно, потому что правда выглядела намного хуже этой лжи.
И у Вадима всё складывалось нормально. Он поведал Михаилу, как изумилась тётя Ира, когда увидела, что того, прежнего дурачка больше не существует. Теперь есть совершенно адекватный человек по имени Вадим. Тётя Ира, не мудрствуя лукаво, посчитала это милостью божьей. Отличная версия — простая, как будто всё объясняющая и не требующая доказательств.
Дождик усилился. На Михаиле и Вадиме были плащи с капюшонами. В прикрытом полиэтиленом рюкзаке лежали бутерброды, термос с чаем. Они намеревались, если понадобится, сидеть в засаде до самого вечера, а, коли Варвара так и не объявится, то вернуться на следующее утро.
Но до вечера им ждать не пришлось.
За пеленой дождя на фасадной лестнице показалась фигура. Пожилая женщина спускалась по ступеням медленно, опираясь на клюку.
— Ты уверен, что сможешь это сделать? — прошептал Вадик. Он уже не первый раз за утро задавал этот вопрос.
— Уверен, — процедил Михаил, напомнив себе, что Варвара, эта тварь в человеческом обличье, виновна в гибели нескольких десятков детей. И если её не остановить — кошмар продолжится. Она должна сдохнуть. Навряд ли в мире найдётся много людей, кто заслуживает смерти больше, чем она.
Варвара спустилась по лестнице и Михаил, одёрнув полу плаща, вынул из прикреплённого к поясу чехла охотничий нож. Решительно вышел из-под навеса еловых ветвей и зашагал к санаторию.
«Надо сделать всё быстро! — твердил он себе. — Она давно уже не человек! Такое же чудовище, как тот, кому она служит!»
Варвара заметила его, развернулась и начала подниматься по лестнице — с трудом, как обычная немощная старуха. В этом мире у неё не было тех сил, что поддерживали её в потустороннем санатории. Она кряхтела, скрежетала зубами, отталкиваясь клюкой от очередной ступеньки.
Михаил догнал Варвару. Она повернулась к нему и выкрикнула:
— Глупец! Ты так ничего и не понял! Я же тебе говорила, что выбираю из двух зол меньшее! Мне приходится, слышишь? Приходится это делать!
Михаил ударил ножом ей в живот. Отшатнулся. Прибежал Вадик, встал рядом.
Варвара рухнула на ступени.
— Глупцы, — простонала она. — Какие же вы глупцы. Думаете, теперь всё закончится? Не-ет, вы сделали только хуже. Директору нужна была всего одна жертва в год. Всего один ребёнок. Он дремлет, когда сытый. А теперь будет некому его кормить. Он пробудится и весь этот ужас повторится. Он найдёт себе новое логово, найдёт того, кто устроит пожар, в котором погибнет много людей. И опять будут жертвы. Этот круг не разомкнётся никогда. Я всего лишь выбирала из двух зол…
Варвара замолчала, обмякла. Её кожа потемнела, покрылась трещинами, глаза ввалились в глазницы. Плоть начала распадаться, превращаясь в прах, крошились кости. Не прошло и нескольких секунд, как от пожилой женщины осталась лишь одежда да клюка.
Вадима стошнило. Михаилу тоже было не по себе, ощущение, словно вляпался в грязь, от которой невозможно отмыться. И никакого триумфа, ни малейшего намёка на радость победы. В голове крутились слова Варвары: «…весь этот ужас повторится… этот круг не разомкнётся никогда…» Говорила ли она правду? Ей незачем было лгать. Не на пороге смерти. И что теперь? Сожалеть о содеянном?
Только не это!
— Я всё сделал правильно, — прошептал Михаил, а потом выкрикнул, подняв лицо к дождливому небу: — Я всё сделал правильно!
Он устало опустился на ступеньку, обхватил голову руками. Рядом примостился Вадим и помолвил:
— Не надо отчаиваться. Мы найдём способ убить Директора. В мире наверняка есть кто-то, кто знает, как его уничтожить. А может, это в какой-нибудь книге написано. Мы будем искать.
Михаил резко выдохнул, вытер ладонью мокрое лицо.
— Да, Вадим, ты прав. Мы будем искать. И ждать пожара.