Семь снежинок 5

А теперь, моё сокровище, если ты того пожелаешь, я расскажу тебе историю пятой сестры – снежинки ИвЕнии – и, надеюсь, она не разочарует тебя, как и все предыдущие.


С ветерком под горочку

Зимнее солнце встаёт поздно, а в пасмурное утро и вовсе темно, как ночью: ни луны, ни солнца не видать… Только струится из окошка избы тонкий лучик света.

– И куда ж ты собралась, убогая, в такой мороз? – невежливо расспрашивал сухонькую старушку, закутанную в пуховый платок и перелицованное чёрное пальто с ощипанным меховым воротником зажиточный крестьянин, плотный бородатый краснолицый мужичина средних лет, в коричневом овчинном полушубке мехом внутрь, клетчатом шарфе и серой кроличьей шапке-малахае, одно ухо которой печально свешивалось вниз, прикрывая левое ухо крестьянина, а второе – задорно торчало вбок и вверх, обнажив правое покрасневшее крестьянское ухо.

– Да вот, хочу внуков навестить: соскучилась очень. У меня их в городе двое. А их родителям всё некогда: всё работают, никак не едут, потому и не виделись давно. А ведь скоро Рождество – надо подарки привезти, под ёлочку положить, невестке с праздничным ужином помочь да расцеловать их всех, моих ненаглядных! – объясняла старушка, правой рукой прижимая к груди накрытую тряпицей корзинку, а левой – поправляя лямки котомки, висевшей на спине.

– Да что они без твоих подарков не обойдутся, что ли? Вот заполошная! Переждала бы мороз, да потом бы и съездила! Какая срочность? Разве что обморозиться да в больницу попасть торопишься?

– Да Боже упаси! Мне в больницу нельзя: у меня внучата малые, мне их порадовать надо, да, Бог даст, вырастить, выучить да на свадьбе погулять! – возразила старушка, стараясь выдержать весёлый тон: грустные да занудные попутчики никому ведь не нужны…

– Эк, хватила! Ты, видать, сто лет себе отмерила? – продолжал ворчать крестьянин, укладывая на телегу мешки вокруг клеток с галдящими гусями, утками и курами.

–  Ну, сто не сто, а ещё пожить хотелось бы, конечно… – мечтательно вздохнула старушка, поправляя хлопчатобумажный платок под пуховым. – Тебе вот тоже, мил человек, в мороз дома не сидится: дела у тебя неотложные. Так что ты меня поймёшь, как никто другой…

– Это ты верно заметила: дела неотложные! Надо до ночи в город на рынок попасть: завтра Сочельник, самая торговля. Все запоздавшие с подготовкой к Рождеству мигом разберут мою птицу, да и овощи не залежатся – к закату уж дома буду, а там и рождественский ужин в кругу семьи!.. – размечтался крестьянин, продолжая грузить на телегу тяжёлые, завязанные бечёвкой мешки.
– Ну, вот, мил человек, как хорошо ты меня понимаешь! Возьми меня в попутчики, я много место не займу! – уговаривала крестьянина старушка.

– Да, куда тебя взять-то? Не видишь разве, места на телеге нет совсем! – отрезал краснолицый крестьянин, набрасывая поверх клеток с домашней птицей старую овечью шкуру, а на неё – тёплый клетчатый плед.

–  Да я с краешка, вот здесь приткнусь! Возьми меня с собой, пожалуйста! – умоляла крестьянина старушка, показывая на свободный уголок телеги. – Сделай милость!

– Ну, ладно, садись! – ворчливо согласился крестьянин, отодвигая тяжёлый мешок на левый край телеги и освобождая место посреди дальней от лошади стороны. – А то упадешь ещё с угла-то – ищи тебя потом, свищи. И на-ка ещё, укройся! – добавил краснолицый крестьянин и, приподняв край шерстяного пледа, которым были укрыты клетки с домашней птицей, набросил его на плечи старушки, худобу которых не скрывали ни старенькое пальтишко, ни пуховый платок, перевязанный крест-накрест на груди.

– Благодарствую, сыночек! Храни тебя Господь! – расчувствовавшись, поблагодарила старушка и, шмыгнув носом, приготовилась к долгой поездке.

– Ну-ну! – пробурчал мужичок, садясь на передок телеги. – Ну, пошла, родимая! – крикнул он крепенькой чубарой лошадке, слегка подкрепив свой приказ вожжами, и лошадка, повинуясь приказу, бодро цокая копытами по наледи, вывезла телегу со двора и припустила по укатанной деревенской дороге.

Молодая чубарая лошадка уже не один час бодро шла по заснеженному проезжему тракту, и телега легко катилась по накатанным колеям. Местность была холмистая, дорога шла то вверх, то вниз, так что краснолицему крестьянину приходилось следить за дорогой и то подбадривать лошадку, чтоб шибче шла в горку, то придерживать её, чтоб не вылететь вместе с лошадкой с дороги в лес, который непрерывно тянулся по обеим сторонам дороги не один десяток вёрст. Мороз крепчал, и мужичок давно уж опустил второе ухо своего малахая да завязал оба уха тесемками, которые предусмотрительно пришила его заботливая старшая дочка.

Нахохлившись, как маленький воробушек, под тёплым пледом дремала старушка, приоткрывая глаза на ухабах и вознося молитвы ко Господу за то, что ей так повезло встретить доброго человека, согласившегося её подвезти. Потом она начинала мечтать, как обрадуются сын со снохой и особенно внучата, когда она, наконец, доберётся до города, а там и до их дома с Божьей помощью добредёт... Мечты переходили в дремоту, и старушечка снова проваливалась в сон, не чувствуя, как мороз стремился забраться и под плед, и под старенькое пальтишко и даже в видавшие виды валенки…

Так они ехали не один час – вот уж и солнце начало катиться к закату. Пошёл снег – мороз ослаб, ветер стих: снежинки, тихонько кружась, весело поблёскивали в закатных лучах. Среди них была и Ивения. Она заигралась с ветерком, который загляделся на её несравненную красоту и никак не желал с ней расставаться, кружа её в танце снова и снова, то унося в облака, то позволяя ей тихонько спускаться к земле с тем лишь, чтобы снова унести её в заоблачную высь…

До города, казалось бы, совсем уж недалеко – вёрст десять, не больше… Но в это мгновение раздался треск, телега внезапно накренилась вправо, и оба – и крестьянин, и старушка, мгновенно пробудившись, схватились за края телеги, чтобы не свалиться вслед за тремя упавшими мешками.

– Что за оказия?.. – с сердцем воскликнул краснолицый мужичок в малахае, соскочил с телеги, обошёл её и увидел, что сзади, с правого края телега накренилась, потому что колесо завихляло и вот-вот готово было соскочить с оси: видно, на дороге с горки сломалась чека, запиравшая колесо.

– Ах ти, Господи! – всплеснув руками, запричитал краснолицый мужичок. – Приехали мы с тобой, убогая! Всё! Дороги дальше нет! – Он потешно развёл руками в стороны, но видно было, что ему не до смеха.

– А как же ж? Что ж мы прямо тут и заночуем, посередь дороги? – обеспокоенно спросила старушка.

– Да нет, сердешная, заночуй мы тут – к утру окоченеем, и дух вон! А куры–гуси мои и подавно! – запротестовал краснолицый мужичок, нос которого от мороза теперь напоминал красный нос Деда Мороза, и сходство добавляли побелевшие от инея брови, усы и борода. – Ну, да Бог милостив: на наше счастье по левую сторону от дороги верстах в двух есть хутор – там и заночуем, и чеку новую поставим. А завтра ещё до свету выедем и часам к девяти доберёмся до города. К началу торговли опоздаю, конечно, но Бог милостив – распродамся скоренько.

– А далеко ли до города, мил человек? – озабоченно спросила старушка.

– Да вёрст 10–12 будет. Три часа езды, – подытожил мужичок. Сбросив рукавицы, он развязал один из мешков, вынул из него крупную репу и, ловко орудуя маленьким ножом с деревянной рукояткой, сделал в репе значительное углубление. Он насадил репу на конец оси, выпрямив и заперев колесо. – Ну вот, доедем на репке до хутора с Божьей помощью.

– А, может, до города доедем? – робко спросила старушка.

– Нет, родимая, сейчас дорога всё в горку – репки не справятся, даже если весь мешок на ось надеть одну за другой… А после всё под горку – там уж колесо отлетит, только его и видели, – отрицательно покачал головой мужичок, тяжело вздохнув. – Едем на хутор, и вся недолга. Повезло, что мимо не проехали: возвращаться было б куда труднее.

Крестьянин, малахай и воротник полушубка которого были покрыты инеем, сел на телегу и стал вожжами поторапливать чубарую лошадку свернуть на лесную тропинку слева от тракта.

У старушки сжалось сердце: очень важным ей казалось добраться до сына и его семьи именно сегодня. Развернув гружёную телегу, чубарая лошадка остановилась в начале лесной тропинки, достаточно широкой, чтобы меж кустов могла проехать крестьянская телега, и в этот момент старушка спрыгнула с телеги вместе со своей корзинкой. Толчок был совсем легкий, и крестьянин не заметил отсутствия попутчицы, и потому старушка закричала ему вслед:

– Благодарствую, добрый человек! Храни тебя Господь и всю семью твою в добром здравии! Пойду я – Бог даст, успею ещё сегодня, – добавила старушка с надеждой в голосе.

– Стой! Тпру-у-у! Да постой же ты, неразумная! – крестьянин остановил лошадку. – Это я тебе говорю, заполошная! – крикнул он растерявшейся старушке. – Не дойдёшь ты пешком до города! Завтра утром найду у дороги твоё скрюченное тело!..

– Очень уж надо мне сегодня быть в городе! Бог милостив, авось, доберусь! – неуверенно возразила старушка. – Благодарю тебя, мил человек, за помощь и участие. Храни тебя Господь! – Добавила она и, перекрестив крестьянина и его лошадку, повернула к тракту.

– Стой! Возьми хоть плед – меня не так совесть будет мучить, когда завтра тебя найду у дороги, – краснолицый крестьянин сдёрнул с клеток шерстяной плед и кинул его старушке.

– Благодарствую! – поклонилась старушка и заторопилась обратно к тракту. А крестьянин смотрел ей вслед, горестно качая головой.

Но вдруг она остановилась и обратилась к укоризненно смотревшему ей вслед крестьянину.

– Мил человек, просьба у меня к тебе. Последняя. Не продашь ли ты мне одну редечку? Чёрную да покрупнее.

Краснолицый мужичок в запорошенном малахае удивлённо пожал плечами. Отыскал нужный мешок, развязал и достал оттуда крупный чёрный корнеплод:

– Держи, чудачка! – крестьянин кинул редьку старушке, та попыталась её поймать, но редька отскочила от её руки и плюхнулась в сугроб. Старушка нырнула за ней, погрузив руку в снег почти по плечо, и снег вероломно насыпался в её рукавичку.

– Нашла, нашла, благодарствую, мил человек! – крикнула старушка.

– Ступай себе с Богом, заполошная! И пусть Господь помилует тебя! – махнул рукой огорчённый крестьянин, развернулся и поторопил вожжами свою чубарую лошадку, которая бойко зацокала копытцами по замёрзшей лесной земле к одинокому хутору.

А старушка, перекрестившись, положила редьку в котомку, подхватила свою корзинку, поправила котомку на плечах, накрылась крестьянским пледом, перевязав его крест-накрест на груди, и бойко зашагала в горку вдоль проезжего тракта по снежной обочине.

Идти по снегу было неудобно: ноги в валенках то и дело утопали, проваливались в снег. Старушка попробовала идти по тракту, но оказалось ещё хуже: на обледеневшей дороге валенки то и дело соскальзывали в колею, и пару раз старушка чуть не растянулась на замёрзшем тракте.

Тяжко пришлось одинокой путнице. Но тут она увидела палку, валявшуюся недалеко от обочины. Палка была почти прямая и твёрдая, не тонкая, не толстая, не длинная, не короткая – как раз такая, какая нужна, чтоб послужить посохом. Старушка обрадовалась и, опираясь на палку, пошла чуть быстрее.

Дорога быстро погружалась в темноту, мороз усилился. Но женщина продолжала свой путь, надеясь на милость Божию и крепость собственных ног. А тут ещё ветер поднялся, но, увы, он дул не в спину, подгоняя одинокую путницу, а, напротив, задувал ей в лицо, осыпая снежные хлопья с ветвей деревьев, густо стоявших вдоль тракта.

Слава Богу, вскоре выглянула луна, и идти стало веселее, но мороз, ветер и снег, то и дело проваливавшийся под ногами, затрудняли путь и отнимали силы.

Уставшая путница торопилась изо всех сил: что-то подсказывало ей, что она обязательно, непременно должна поспеть в город как можно скорее, именно сегодня… Сегодня!

Она прошла, наверное, версты три, а то и четыре. Но впереди ещё было так много пути – дорога, казалось, не кончится никогда.

Старушка устала. Котомка тянула вниз, а корзинка казалась уже неподъёмной. Бедная женщина остановилась и, выпростав из-под шерстяного платка хлопчатобумажный, один конец его привязала к ручке корзинки, а другой – к правой лямке котомки, потом поставила корзинку на ледяную колею на тракте, и корзинка покатилась по дороге почти сама собой. Идти сразу стало легче: с посохом и корзинкой-самоходкой.

Старушка шла и шла вперёд, но ноги словно наливались свинцом, тяжелея с каждым шагом. Вот уж и пригорок виден впереди, всего полсотни шагов до подножия, а там и сам пригорок (одолеть бы!), а с него уж дорога пойдёт всё вниз да вниз, аж до самого города. Только вот пройти эти пятьдесят шагов да на пригорок взобраться не было никакой возможности: силы у старушки кончились. Совсем.

На глаза бедной путницы, с трудом опиравшейся о посох, навернулись слёзы, и две-три слезинки замёрзли на её щеках, не добежав и до середины. Последним усилием воли она сделала ещё несколько шагов, но тут правая нога её оступилась, соскользнув на заиндевевший тракт, и старушка, пытаясь сохранить равновесие, с размаху села в сугроб.

«Всё», – подумала бедная женщина. – «Вот где, значит, смертушка меня настигнет», – горестно вздохнула она. Но ещё горше ей было оттого, что она не дойдёт до города, не доберётся вовремя, не успеет, хотя она так и не ведала, почему и куда ей нужно было успеть...

Представь же себе, моё милое дитя, что наша ветреная плясунья ИвЕния до сих пор не приземлилась! Ветер никак не желал расставаться с прекрасной снежинкой. И, когда легкомысленный вихрь то и дело задувал в лицо уставшей старушки, Ивения, кружась в вышине, смогла хорошенько рассмотреть её. Когда старушка выбилась из сил и упала в сугроб, хрупкая снежная красавица, витавшая над ней, замерла на месте, несмотря на ветер. Ивения хорошо знала, на что способен ночной мороз, и её маленькое сердечко заныло от внезапно нахлынувшей тоски. Она всем существом своим стремилась помочь несчастной, но как заставить обессилевшую женщину встать и идти в горку по заиндевевшему тракту или глубокому снегу, покрывшемуся ледяной коркой?

Маленькая Ивения порхала в вышине, не в силах придумать, как помочь замерзающей старушке… В отчаянии она призвала на помощь снежную тучу и всех своих сестёр, собрала все свои силы и… вспыхнула! Ивения засверкала всеми цветами радуги над головой замерзающей путницы, и старушка, затосковавшая в холодном снегу, невольно подняла голову, привлечённая нежданным разноцветьем в черно-белой темноте. Ивения искрилась и переливалась, и каждый лучик её посылал в небо цветные искры.

Заворожённая, уставшая путница потянулась к цветному сиянию, словно придавшему ей силы, она привстала, опираясь на посох и, как зачарованная, сделала шаг вслед прекрасному многоцветью. А Ивения, удивившись произведённому ею воздействию, шепнула задорному ветерку, и он легонько понёс её к пригорку.

Старушка никогда в своей жизни не видела ничего подобного и не знала, что и думать. Но, так и не решив, свидетелем какого чуда она стала – ангельского вмешательства или чародейства – она почувствовала непреодолимое желание рассмотреть цветное сияние поближе и сделала несколько шагов в сторону Ивении. Маленькая снежинка несказанно обрадовалась и шепнула ветерку просьбу отнести её чуть дальше к пригорку и подержать на лету. Ивения старалась изо всех сил, и её крошечные лучи рассыпАли цветные искры, завораживая уставшую путницу волшебным многоцветьем.

Зачарованная старушка делала шаг за шагом, приближаясь к пригорку, а её корзинка волочилась за ней по раскатанной ледяной колее. Ивения так радовалась своему успеху, что её сияние переливалось всеми возможными оттенками, которые манили уставшую путницу и заставляли её ускорять шаг. Поднимаясь на пригорок, старушка сильнее опиралась на посох, но сияние Ивении, казалось, околдовало её: она не думала ни о чём и, видимо, даже не чувствовала усталости, всё шла и шла, шаг за шагом взбираясь на заиндевевший пригорок. Ивения была счастлива: она не могла передать, как отрадно ей было, что уставшая путница смогла пройти остававшееся до пригорка расстояние и уже совсем взобралась на него.

Старушка стояла на пригорке у заледеневшего тракта, мерцающего в свете луны, и не могла решить, как же ей спуститься с пригорка и пройти ещё Бог знает сколько вёрст. Но бедная женщина не знала, что у неё появились едва заметные, но влиятельные друзья: маленькая снежинка и ветерок, способные многое изменить в этом мире. И вот, подсказывая решение, встречный ветерок подул сильнее, старушка согнулась, прикрывая лицо, посох соскользнул, и она завалилась на правый бок прямо в ледяную колею и – покатила под горку, набирая скорость!

Бедная женщина сначала испугалась, да так, что даже не почувствовала, что ушиблась, но, когда её нагнала её же собственная корзинка, подлетевшая на небольшом ухабе, и чуть не отскочившая в сторону, благо была привязана, старушка улыбнулась и немного успокоилась. Она подтянула к себе корзинку, и, чуть выпрямившись, поставила её себе на колени. Теперь она сидела в ледяной колее и мчалась с пригорка, подгоняемая ветром, сменившим направление и задувавшим ей в спину. Страх и паника сменились удивлением, а после восторгом: прожившая жизнь женщина вдруг вспомнила детство, как она с другими детьми каталась с горки, сидя в плоской корзинке, а потом крёстная подарила ей старую вытертую овчинку, и благодарная крестница стала обладательницей самой лучшей ледянки, с которой даже самодельные деревянные санки не могли сравниться, не говоря уж о корзинке, а тем паче о старом решете, покрытом замёрзшим навозом.

Старушка летела под горку, подпрыгивая на ухабах! Теперь её путешествие уже не казалось ни тяжёлым, ни страшным, напротив, ей было смешно и весело нестись вниз по широкой ледяной колее. Пару раз она подпрыгнула на небольших ухабах и оттолкнулась от сугробов своим посохом, чтобы не вылететь с тракта. В общем, старушка вполне освоилась, и душа её наполнилась детской радостью и неподдельным удовольствием. Господи, как хорошо ненадолго вернуться в беззаботное детство!

Ветер дул старушке в спину, увеличивая скорость и без того стремительной езды, и на его крыльях летела Ивения, не боясь отстать от отчаянной путешественницы. Слава Богу, дорога до города шла теперь всё время прямо, как ковровая дорожка стелилась, и бесстрашная искательница приключений скользила по широкой колее, как на ледянке, на собственном пальто да на пледе милосердного крестьянина – только ветер свистел в ушах, когда сползал шерстяной платок. Но старушка тут же поддёргивала его: не дай Бог застудиться!

Впереди засверкали огоньки – Господи, неужели город? Огни всё ближе, а скорость не снижается. А в городе и люди ещё на улицах, несмотря на поздний час, и телеги могут быть, и сани. Неужто придётся помереть, когда до сыновьего дома так близко?

Старушка, не сбавляя скорости, подлетела к городу, распугав собак, стороживших чей-то забор. И тут Ивения, реявшая на крыльях ветра над старушкой в снежной пыли, посмотрела вперёд на город и догадалась, какая катастрофа может грозить невольной циркачке. Она всеми силами призвала ветер на помощь, и он резко сменил направление: теперь задул старушке в грудь, да так сильно, что она согнулась и зажмурилась под его напором. Накатанная колея тракта кончилась, но центральная улица, в которую она перешла, тоже блестела подо льдом, и старушка вместе с корзинкой влетела в город.

Ну, тут уж ветру и Ивении пришлось постараться: и закрутили они бедную старушку, мысленно распрощавшуюся с жизнью, уворачиваясь со своей живой ношей от колёс телег и саней, от собак и запоздалых прохожих. Но всё же некоторые жители города успели рассмотреть это чудо: быстро мчащийся по главной улице города не то мешок, не то человек, скрюченный с корзинкой на коленях, а над ним – сияние, всеми цветами радуги расцвеченное! Не иначе, как предрождественское волшебство! Хорошо, что час поздний, досужие кумушки почивали под пуховыми одеялами, а то б завтра в городе только и разговоров было бы, что о грядущем конце света!..

Выхватив в очередной раз несчастную путешественницу из-под копыт бойкого жеребчика, весело везущего санный возок с важными седоками, раскрывшими рты от небывалого видения, и увернувшись из-под ног молодой пары, засидевшейся в гостях и торопившейся домой, ветерок и Ивения, измученные напряжённой схваткой с опасностями города, занесли старушку в переулок, снизив скорость на повороте, и бедная женщина, как сидела на пледе с корзинкой на коленях, так и въехала в сугроб, благо тот не успел затвердеть от мороза.

Отплёвываясь от чистого, недавно выпавшего снега, старушка, протёрла глаза и не поверила им: прямо перед ней, напротив сугроба был дом её сына.

«Ахти, Господи! Вот это поездка! Кому рассказать – ни за что не поверят. Ещё и обманщицей ославят», – подумала здравомыслящая старушка и, кряхтя, стала выбираться из сугроба. А ветерок с Ивенией, уставшие от немыслимой гонки, упорхнули из переулка, ища место, где бы передохнуть. Беспечный ветерок зацепился за флюгер городской ратуши, закрутив его, что было силы, и не заметил, как обронил Ивению – снежинка медленно опустилась в углубление за главными городскими часами, украшавшими фронтон ратуши.

Наигравшись, ветерок заметил наконец, что его любимая снежинка исчезла… Он поднял весь снег на крыше ратуши, носился по главной улице и переулку, стараясь найти прекрасную снежинку, но сколько сотен или даже тысяч снежинок он ни рассмотрел, среди них не было той, единственной, хрупкие лучи которой с чудесными лепестками на концах умели сиять всеми цветами радуги. Он даже не поцеловал её на прощанье!..

Огорчённый ветер умчался вон из города, а наша пожилая любительница быстрой езды отряхнулась от снега, подобрала свою корзинку, по-прежнему надёжно перевязанную платком и благополучно сохранившую все гостинцы, взошла на крыльцо и постучала в дверь. Стоя за дверью, она услышала голоса и детский плач, болью отозвавшийся в её сердце.

Дверь открылась почти сразу – на пороге стоял небритый измученный сын с младенцем на руках, за его ногу цеплялась маленькая девочка. Поражённый при виде матери, он посторонился, не сказав ни слова. А матушка его, потопав, чтобы сбить с валенок снег, прошла в сени, притворив за собой дверь.

Малыш на руках сына продолжал громко кричать. Видно было, что не первый час кричит: раскраснелся, вспотел и приустал. А сын с тёмными кругами под глазами молча держал его, уставясь на мать, и даже качать перестал. Старушка скоренько сняла рукавицы, котомку с привязанной к ней корзинкой, выпросталась из валенок, оставшись в шерстяных носках, надетых на толстые чулки, развязала плед, стянутый на груди, расстегнула и сняла старенькое пальтишко и шерстяной платок – и предстала нестарой ещё крепкой женщиной с русой косой, заколотой в «улитку» на затылке.

Младенец продолжал исходить криком, но видно было, что из последних сил. Увидев преображение старушки и узнав бабушку, девочка, не отпускавшая ногу отца, радостно вскрикнула и бросилась к бабушке. Та расцеловала девочку в обе щёчки три раза и, достав из котомки жёлто-золотого петушка на палочке, подала внучке, поцеловав её в лобик. Девочка тут же сорвала золотую фольгу и сунула голову леденцового красавца в ротик.

Наша нечаянная путешественница, привстав на цыпочки, чмокнула сына в небритую щеку и потащила корзинку и котомку в светлицу, где жарко пылала печь. Войдя, пристроила корзинку и котомку на лавку, перекрестилась на образа в красном углу и прислонилась ненадолго к печке, отогреваясь, сначала руками, потом спиной. Ещё раз перекрестилась, благодаря Господа за чудесное спасение, достала из корзинки стеклянную четверть, почти доверху полную козьего молока, углядела на полке оловянную кружку да стеклянную чекушку, а вот и каучуковая соска – сама дарила невестке на прошлое Рождество (вот когда пригодилась-то!). Наполнив кружку козьим молоком, женщина поставила её на под печи и через минуту, капнув себе на запястье для надёжности и, оставшись довольна температурой, перелила молоко из кружки в чекушку, натянула тугую каучуковую соску с маленькой дырочкой посредине, поставила бутылочку на стол, забрала у сына малыша, подхватила бутылочку и отнесла младенца в светёлку справа, где стояла детская кроватка и люлька. Положила внука в люльку, предварительно поцеловав в лобик – горячий, но не от температуры, от крика, потому что потный. И, не успел малыш закричать, широко открыв крошечный ротик, как в нём уже была соска и из неё выдавили в ротик несколько капелек молока. Малыш ухватил бутылочку ручонками и засопел, старательно высасывая тёплое сытное молоко.

– Ну, что тут у вас за беда, сыночек? – обратилась к сидевшему за столом в светлице сыну его спасительница. Внучка сидела тут же подле отца, старательно рассасывая сладкого петушка.

– Беда у нас, маманя: жена моя лапушка расхворалась совсем. И знахарку к ней звал и врача господского, деньги платил хорошие, травы заваривал, порошки да пилюли покупал в аптеке – а она всё никак не поправится, моя душенька: ей всё хуже и хуже, – мужчина в отчаянии схватился за голову.

– А что болит-то у неё, сердешной? – сочувственно покачав головой, поинтересовалась мать.

– Да кашель бьёт её беспрестанно уж третью неделю – всю грудь разбил-истерзал. Да температура жжёт-выжигает, – сын едва сдерживал слёзы. – Но она всё с детьми хлопотала да по дому, а третьего дня совсем слегла… Слава Богу, Рождество, работы нет, все к празднику готовятся, но если не дай Бог что – как мне с двумя малолетними детьми-то? – в отчаянии воскликнул мужчина.

– Ну-ну, сынок, погоди, мы ещё повоюем, – мать погладила сына по опустившимся исхудавшим плечам, а сама подумала: «Вот для чего мне редечка-то нужна была! Спасибо, Господи!»

Быстро достала из котомки чёрную редьку, что подарил ей добрый крестьянин, протёрла (редька была чистенькая – загляденье!), и проделала в ней прямо сверху о середины углубление. Достала стеклянную четверть с мёдом и налила мёд прямо в редьку до краёв.

– Капуста сырая есть? – обратилась она к измученному сыну.

– Есть! – недоумённо ответил он.

– Неси кочан, да побольше! – приказала мать, а сама достала из той же корзинки штоф, да пару чистых белых тряпиц: по опыту знала, всегда пригодятся. – Догоняй! – крикнула сыну и, подхватив штоф, тарелку со стола, четверть с мёдом и тряпицы, поспешила в левую светёлку к невестке. Вслед за бабушкой затопала по деревянным полам в шерстяных носках внучка с петушком во рту.

Несчастная невестка, обессилевшая, лежала в забытьи. Свекровь запястьем пощупала её горячий лоб – беда! Откинула одеяло, которым заботливо была укрыта невестка, и та тут же застонала от холода, хотя в комнате было очень тепло. Свекровь распустила на груди молодой женщины завязки рубашки и закатала рубашку снизу доверху, сколько смогла. Налила в тарелку водку из штофа и, смочив и отжав одну из тряпиц, начала протирать лоб, красные щёки, шею, плечи, грудь, живот, руки и ноги невестки. Больная стонала от прикосновений казавшейся ей ледяной тряпицы, не открывая глаз. Сын принёс кочан капусты, и мать сняла три верхних листа и слегка помяла их в руках, согревая.

Но тут вдруг у невестки начался приступ кашля: молодая женщина громко лаяла, её грудь, казалось, разрывалась от призвуков металлического лязга, сотрясавшего её исхудавшее тело. Сердце свекрови на мгновение остановилось от боли и жалости. Но нельзя было терять ни минуты! Свекровь ещё раз обтёрла невестку с ног до головы, налила на грудь немного мёда и распределила его пошире по поверхности грудной клетки капустным листом. Накрыла грудь невестки двумя капустными листьями, а сверху положила третий. Листья прикрыла второй чистой тряпицей, а сверху завязала своим хлопчатобумажным платком (он как раз высох на печи!), сделав узел на боку, что невестке было небольно лежать. Сын по просьбе матери принёс шерстяные носки, горчичный порошок и чёрную редьку с чайной ложкой. Мать насыпала в носки порошок и надела на ноги невестки.

«Эх, пропадут носочки! Ну, да ещё свяжу! Не о носках сейчас печаль», – подумала свекровь и накрыла невестку одеялом. Невестка снова зашлась кашлем, который, казалось, стремился выбить из неё последние жизненные силы. Обессиленная, молодая женщина замерла на подушке.

Мать попросила сына чуть приподнять её голову и плечи на подушке, и по половинке чайной ложечке стала вливать ей в рот редечный сок с мёдом. Мёда как будто и в помине не было – растворился, но сок был сладкий и животворный. Невестка, потихоньку выпила весь сок ложку за ложкой, и на лбу её выступили капельки пота, а страшные приступы злого кашля больше не повторялись. Молодая женщина спокойно заснула – впервые за много дней.

Свекровь поцеловала её в вспотевший лоб и порадовалась, что он не такой горячий… Перекрестила невестку, взывая к Матери Божией, и вышла из комнаты. Зашла в правую светёлку и заглянула в колыбельку: насытившийся уставший от крика малыш блаженно спал, раскинувшись в колыбельке, но всё еще сжимал в правой ручке спасительную соску. Бабушка накрыла его лоскутным одеялком, перекрестила и пошла в светлицу. Сын и внучка спали, сидя за столом: безголовый леденцовый петушок лежал на столе, но палочка по-прежнему была зажата в руке малышки. Сын положил нечёсаную голову на руку, лежавшую на столе и провалился в глубокий сон, наверное, впервые за несколько последних ночей.

Душа матери стиснулась от жалости и умиления. Она подогрела в оловянной кружке еще немного молока, а в чугунке – привезённые с собой пирожки с мясом, с визигой, с яйцом и луком, с яблоками, да ватрушки с творогом. Вскипятила чайник и тихонько разбудила сына и внучку. Сын всполошился было, но мать успокоила его, налила ему водки в «колокольчик» – рюмку малую – и заставила съесть несколько пирожков с мясом и визигой, запивая горячим чаем с травами и мёдом. Даром что пост, прости Господи! – но тяжело труждающимся, болящим, детям и путешествующим можно.

А малышку-внученьку напоила тёплым молоком и постаралась втиснуть в неё пару пирожков. Второй пирожок малышка не доела: уснула, едва проглотив ещё один кусочек, и отец отнёс её в кроватку. Мать постелила сыну на широком сундуке в светлице, положив на него сначала тулуп для мягкости и тепла. А для себя попросила составить вместе две лавки встык, набросила своё видавшее виды польтецо, крестьянский плед, да и забылась тревожным сном у печки…

Забрезжил рассвет, и вчерашняя путешественница проснулась, как от толчка. Неслышно проскользнула в левую светёлку: «Как там болезная, не преставилась, упаси Господи?» Слава Богу, невестка спала: дышала тихо и ровно. Свекровь перекрестилась и прочитала молитву, перекрестила невестку и тихонько поправила одеяло. Заглянула к внукам: те сладко сопели в четыре дырочки, как хранители семейного счастья и ручатели того, что всё непременно будет хорошо!

Вернулась в светлицу: замешала жидкое тесто на кислом молоке – проснутся голубчики, а блины уж наготове, толстые, ноздреватые, салом смазанные, да с медком, да со сметанкой, что так и осталась вчера в корзинке…  Но, поди, не подкисла за ночь-то?

Через час проснулся сын, а за ним и малыши. Внучек получил очередную бутылочку с молоком, и, покончив с ней, заставил сестру вынуть себя их люльки, да и затопал было по деревянному полу светлицы босыми ножками, но не тут-то было: был пойман, одет, в шерстяные носочки обут и посажен в детский стульчик с блином и деревянными игрушками.

А тут и невестка в себя пришла, глаза открыла, сердешная! Свекровь убрала с её груди скукожившиеся капустные листы, напоила новым редечным соком, что за ночь с мёдом настоялся, и горячим чаем на травах с мёдом вприхлёбку. К полудню ей стало чуть лучше, и свекровь заставила её съесть пирог с визигой, да выпить кружку горячего молока со сливочным маслом. Невестка пропотела и уснула – свекровь едва успела рубашку на ней поменять на сухую да чистую.

А семья – давай готовиться к Рождеству: сын в лес сходил – ёлку принёс, дров наколол, печь протопил. Внучка веником светлицу подмела (как умела!) и за братиком следила, чтоб штанишки вовремя менять. Мать наготовила угощенья на рождественский стол: и сочень испекла, и пирогов, и блинов, и курочку, и сала с прослоечкой (сама солила!), и яичек домашних печёных, и тыкву в печке потушила, и кутью сварила (помянуть мужа и родителей), и квашеную капусту у невестки нашла, да с клюковкой, и огурчики солёные, и яблоки мочёные, – в общем, ровно двенадцать блюд на стол поставила по числу апостолов Христовых.

Ёлку нарядили, чем попало: и нитками шерстяными цветными, и ватой хлопковой, и золотой фольгой, а ещё конфетами в ярких обёртках, что бабушка внукам привезла, да поставили так, чтоб невестке болящей из её светелки видно было. На ночь снова капустными листами с мёдом её, сердешную, обложили, да редечным соком напоили, да чаем травяным с мёдом, да блинок съесть заставили с куриным крылышком…

Молитвы пропели рождественские – мать с сыном – да за праздничный стол и сели, уставшие. В церковь не сходили, грешники, ну, как только невестка оклемается да на ноги встанет, вместе и сходят… Только сели за стол и рюмочку за рождение Спасителя подняли – что такое? – народ бежит к ратуше, со всех ног торопится. Выглянули в окошко, благо наискосок ратуша видна с часами, а там – батюшки святы! – над часами весь фронтон переливается всеми цветами радуги, отвечая свету лунных лучей. Боженьки, как же красиво, как радостно – да оно и понятно: праздник великий! Только прежде такой разноцветной красоты даже в Рождество отродясь не бывало! Как же в этот раз угораздило? Не иначе как ангелы город радуют!..

Мать узнала прекрасное разноцветное сияние и вспомнила свои невероятные приключения вечор, но так и не надумала, что за ангел заставил её, обессиленную, подняться и вскарабкаться на пригорок, маня волшебными разноцветными искрами…

И так и повелось в этом городе: как выглянет луна из-за тучи и осветит часы на ратуше – так и брызнет, зальётся многоцветьем фронтон, и стоят зеваки счастливые, не в силах глаз отвести от этого чуда чудесного. Когда невестка совсем поправилась, вся семья тоже пошла поближе посмотреть на чудесный свет, переливавшийся разноцветными брызгами за часами на ратуше… И только невольная любительница быстрой езды знала, сколь многим она обязана этому свету и благодарила Господа и ангельские силы за спасение – своё и всей семьи.

Из окрестных деревень и из других городов народ потянулся в лунные вечера рождественское чудо смотреть. Даже, сказывают, учёные люди из самой столицы приезжали – разгадать пытались здешнее чудо, но так и не пришли к единому мнению… А маленькая снежинка Ивения только посмеивалась, сидя в углублении за часами: ведь никому и в голову не пришло, что такие чудеса сотворили хрупкая снежная красавица и гуляка-ветер.

Ивения продолжала радовать жителей города и всех желающих своим необъяснимым многоцветным чудом каждую ночь, когда из-за туч выходила луна, и людям было легче и радостнее пережить эту суровую морозную зиму.

Но вот год и к весне повернул – уж и ранняя Пасха недалече, а там и до тепла рукой подать. Ивения продолжала в лунные ночи делать счастливыми жителей города, но не могла не заметить, что другие снежинки и сосульки на фронтоне ратуши стали исчезать в дневные часы… Городские часы надёжно скрывали Ивению от тёплых солнечных лучей, но летом и за часами не скроешься…

И вдруг, в один уже по-весеннему тёплый вечер за часы заглянул-залетел гуляка-ветер… Он нашёл, нашёл свою любимую снежинку, прекрасным разноцветьем разукрасившую фронтон в свете луны! Ветер вырвал Ивению из ниши за часами, подхватил на крылья и наконец-то расцеловал её со всей силой своей ветреной страсти!.. Но… не рассчитал бедняга-ветер, что, разыскивая любимую красавицу по всему свету, он прилетел теперь с юга и принёс в город долгожданное тепло – и разомлела-растаяла в его тёплых объятиях хрупкая снежная красавица, соскочила малой капелькой с ветреного крыла…

Когда год повернул к весне, матушка засобиралась обратно домой. Но как вернуться? Путь-то неблизкий! А тут как раз и запасы кончились – на рынок идти надо. Вот и пошла наша путешественница в своём стареньком пальтишке да шерстяном платке поверх хлопчатобумажного, да в валенках… Глядь – а там знакомый крестьянин, краснолицый бородач в кроличьем малахае, почти расторговался уже… Она его сразу заприметила, а он присмотрелся и тоже узнал знакомую:

– Боже святый, никак ты, заполошная? А я тебя всю дорогу в Сочельник высматривал, всё найти надеялся, живой застать. Да так и нашёл – решил, снегом тебя занесло, болезную! А ты – вот она, живая-невредимая! Ну, слава Тебе, Господи! Как ты, успела тогда? – радовался чудесному спасению знакомой крестьянин.

– Успела, батюшка! Семью сына спасла милостью Божией!.. А ты когда обратно-то, добрый человек? Плед-то твой цел! Хоть сейчас принесу! – сердечно отвечала «старушка».

– А ты что же, теперь в городе жить вознамерилась? – тактично поинтересовался краснолицый крестьянин.

– Да нет, домой пора возвращаться, только вот не знаю как… К кому бы в попутчики напроситься… – хитро улыбаясь, намекнула матушка.

– Да к кому ж напрашиваться? Я-то тебя прошлый раз не довёз – мне и везти! Ты приходи часика через два: я как раз расторгуюсь – вместе и поедем. Успеешь? – с надеждой уточнил вдовый крестьянин, рассмотревший красоту «старушки».

– Успею! Благодарствую, мил человек! Через два часа – здесь, с твоим пледом!.. – заверила его благодарная попутчица.

– Ну, до встречи! Божьей милостью! – притворно закашлял крестьянин и перевёл взгляд на покупателя, приценивавшегося к квашеной репе.

А попутчица его сделала необходимые покупки и поспешила домой, чтоб напечь блинов на прощанье, расцеловать любимых, собрать свои скудные пожитки, да и отправиться с Богом восвояси…