Глава 30. Я лечу, обжигая крылышки

После майских праздников появились Алексеев с Дудеевым. Вместе с ними прибыли наши сержанты с пополнением. Санька только улыбался и молчал, а на вопросы отвечал уклончиво. А Юрий Иванович рассказал, что Дудеев заработал пятнадцать суток гауптвахты от самого коменданта города Москвы.
— Иди ты! — восторгался Шурик, — От самого коменданта Москвы! Что же он там натворил? Да-а-а. Мне до него далеко. У меня еще таких взысканий не было. Глядишь, из армии турнут, — подвел он итог Санькиным «подвигам».
— Да тебя самого давно пора турнуть, — высказал свое мнение Юрий Иванович, бессменный начальник Шурика.
— Не-е-ет. Я из армии ни за что не уйду, — мечтательно улыбаясь, загадочным тоном вдруг заявил Шурик, — Я еще не все деньги от нее получил, — откровенно выложил он свои меркантильные соображения.

Дудеева увели к командиру части. Лишь вечером узнал, что же произошло с ним в командировке.
Он прибыл в часть, которая размещалась в Подмосковье. Как-то раз поехал в Москву, как был, в полевой форме, с оружием. Обнаружив на Кремлевской набережной приемную министерства обороны, решил попасть на прием к кому-нибудь из высоких чинов, чтобы высказать нелицеприятное мнение о руководителях полигона и заодно определиться со своим будущим.
А все началось, казалось, с пустяка.
Его поселили в номер с неисправной сантехникой. Но, когда в номере, этажом ниже, появились протечки, директриса предъявила претензии новому жильцу. Удивленный несостоятельными обвинениями, Саша попытался объясниться.
Но, похоже, борьба с постояльцами, по поводу и без повода, была одним из способов самоутверждения этой недалекой, ошалевшей от безнаказанности, «руководящей» женщины.
А может, она так развлекалась, не зная, чем заняться в период между любовными утехами, которые, похоже, были ее основным ремеслом. Ходили слухи, что она была любовницей майора Мирошника. Но, судя по всему, «обслуживала» и более высокие круги.
Встретив отпор, директриса тут же подключила «связи». Дудеева попыталась взять в оборот мелкая сошка. Не вышло.
Командир части, понимавший ситуацию, попытался замять «дело». Но, директриса не унималась.
И однажды Дудеева вызвали в ее кабинет, где кроме директрисы оказался заместитель начальника полигона генерал Войтенко. С назначением директрисы, этот генерал зачастил на нашу площадку.
Генерал был известен тем, что помогал женам молодых офицеров в трудоустройстве. Но, делал это не бескорыстно, а за весьма своеобразную плату. Рабочих мест было мало, а потому старый ловелас изрядно преуспел на этом поприще. Наслышан был о его «подвигах» и Дудеев, для которого генерал был презренной личностью.

И вот этот гнусный тип, в присутствии своей любовницы, начал воспитывать провинившегося лейтенанта.
Вот только взять Дудеева на испуг у генерала не получилось. И вскоре молодой лейтенант, к немалому удивлению директрисы, с интересом наблюдавшей за поединком, неожиданно захватил инициативу, пустившись в рассуждения о нравственности оппонента.
— А что если среди молодых офицеров найдется настоящий мужчина и попросту набьет вашу генеральскую морду? А может, между прочим, застрелить. И суд его оправдает, — начал Саша откровенно издеваться над развалившимся в кресле моральным уродом, — А что если я возьму, да напишу о ваших «подвигах» в главное политуправление, или самому министру обороны, или, на худой конец, в газету. Пришлют комиссию, факты подтвердятся, и, в конце концов, вас с позором выпрут из армии. И станете вы заурядным пенсионером. Хотел бы я тогда на вас посмотреть, — закончил монолог Дудеев, обратив внимание, что директриса слушала его с явным удовольствием.
— Вон отсюда! — заорал опозоренный генерал, осознав полный провал своей миссии.
— Да я и сам ухожу. И не потому, что вы меня выгнали, а просто надоело с вами общаться, — подвел итог «встрече» Дудеев и вышел из кабинета.

Кончилось тем, что командир части получил от генерала устное порицание за отсутствие в его части должной субординации. А у Дудеева все же вычли из жалования 12 рублей.
В итоге молодой лейтенант оказался несправедливо наказанным.
И Саша посчитал, что спускать это с рук таким личностям, как этот генерал, нельзя. Было и другое, что накипело на душе молодого офицера, и что, в конечном итоге, привело его в приемную министерства обороны.
Но, в приемную лейтенанта Дудеева попросту не пустили. Не сочли нужным. Трудно было понять, кого там принимали и принимали ли вообще.
Раздосадованный неудачей, Саша отправился перекусить в ресторан гостиницы «Националь». Деньги были. Хотелось вкусить нормальной пищи в нормальной обстановке, а не есть, что попало, в общепитовской столовке. И здесь Дудеева ждала неудача. Важный швейцар не счел молодого лейтенанта достойной персоной.
В это время в ресторан входили два подполковника, один из которых слышал их перепалку. Он заявил, что лейтенант с ними, и швейцар вынужден был сдаться.
Посидев часа два, Саша тепло попрощался с офицерами, но возвращаться в часть не захотел и поехал на ВДНХ.
Там он попал в ресторан «Колос» и раздосадованный своими приключениями вульгарно напился. Уже совсем пьяный, он попал в павильон «Космос», где ему не понравилось, что и как экскурсовод рассказывал о космических объектах группе вьетнамцев.
Заявив экскурсантам, что всё совсем не так, что он сам оттуда, а потому знает все лучше любого экскурсовода, стал рассказывать «всю правду» об экспонатах.
Что было дальше, Дудеев не помнит. Скорее всего, уснул на скамеечке у павильона, откуда и был доставлен в комендатуру.

Очнулся в подвале комендатуры, без портупеи и оружия. Утром Дудеева доставили к генералу Батурину, коменданту города Москвы.
Вначале генерал попытался говорить с лейтенантом, как с провинившимся крепостным. Но, быстро понял, что так только будит в нем зверя.
— Вы, товарищ генерал, служите в Москве, а я, простой лейтенант, служу в Тьмутаракани, — заявил ему Дудеев, — А потому вы меня ничем не запугаете.
Генерал тут же сменил тональность, и, задав ряд вопросов, объявил взыскание и отпустил.
Вскоре приехал капитан Алексеев. Пистолет Дудееву вернули, и он приступил к приему пополнения. А Юрий Иванович наслаждался неожиданной возможностью отдохнуть в праздничной столице.

Накануне праздников нежданно-негаданно получил свое первое взыскание и я. Так уж случилось, что после возвращения из Москвы, так ни разу и не попал на десятку. Зачем?
А в конце апреля, в перерыве очередного собрания офицеров подошел к командиру части. Просто хотелось спросить, на что надеяться, когда отказали в главном — в праве на жилище.
Но, едва произнес первую фразу, новоиспеченный полковник Ананич вышел из себя. Сделав вид, что не расслышал вопроса, заявил, что я одет не по форме: у меня отсутствует знак об окончании училища и вызывающая прическа.
— Знак утерян на маневрах. Дубликаты не выдают, — пояснил ему, — А прическа сформировалась из-за беспрерывных дежурств. Я уже месяц не могу попасть в парикмахерскую.
— Меня ваши объяснения не интересуют. Трое суток ареста за плохой внешний вид. Доложите начальнику группы, — выдал свой вердикт Ананич.
«Да-а-а. Полковник Ширшов, хоть и мучил нас плоскопараллельными брюками, но до причесок и значков не опускался. Да и с офицерами так не разговаривал. Мог выслушать объяснения», — думал, отходя от злополучного места.
— Что случилось? — подошел майор Суворов.
— Да вот, напросился на взыскание. Хотел спросить у Ананича насчет жилья, а получил трое суток ареста за плохой внешний вид.
— За какой такой вид?! — искренне рассмеялся Суворов.
— За плохой. Нельзя, говорит, с таким плохим видом наши хорошие собрания посещать. В отпуск мне, видно, пора, свой вид поправлять.
— Да, формулировочка, — заключил Суворов, — Ведь смеяться будут. Ладно, не расстраивайся. Не бери в голову, — посоветовал он.
А я и не брал. Правило — чем хуже, тем лучше — отныне вступило в новую фазу. Я человек совестливый. Дали бы квартиру, волей-неволей пришлось на время забыть о своих планах. Сначала на время, а там, глядишь, навсегда. А не дали, какой спрос? За что мне держаться? Да я теперь буду рваться отсюда с утроенной энергией.
В пятницу нас с Сашей вызвал начальник группы майор Черныш и объявил, что в понедельник мы должны отправиться в комендатуру города Ленинска на гауптвахту.
— А я до получки не могу, — заявил ему, — Мне нечем платить за питание. Не буду же я там сидеть голодным.
— А у меня тоже денег нет, — поддержал Саша, — Я все в Москве спустил на пьянство.
— Я сам за вас заплачу, — тут же решил проблему Черныш, — В получку отдадите.
— Мне ваша подачка не нужна, — отказался я, — Я привык своими деньгами обходиться.
— А я вообще долги не отдаю, — снова поддержал Дудеев, — На что хорошее это одно дело, а за гауптвахту — извините. Меня в Москве бесплатно кормили.
— Ладно, занимайте, у кого хотите, но в понедельник, чтоб я вас в подразделении не видел! — вспылил Черныш, — Марш на гауптвахту!

«И не увидите», — решили мы и в понедельник отправились на десятку, но не на гауптвахту, а на пляж. А во вторник, как ни в чем ни бывало, вышли на развод.
— Почему не на гауптвахте?! — взревел, увидев нас в строю, Черныш.
— Мест не было, — спокойно объяснили ему.
— Завтра же на гауптвахту! — вышел из себя начальник группы.
Назавтра мы снова были на пляже.

Иногда после пляжа, прежде чем вернуться на площадку, ехали на станцию Тюра-Там, чтобы встретить поезд «Москва-Фрунзе». Саша сразу подходил к проводникам, с которыми перебрасывался парой фраз по-киргизски. И через две-три минуты мы уже наслаждались бутылочным пивом. Это заурядное пиво казалось нам божественным напитком. То был вкус Европы.
В наше время и сам Ленинск, где продавали спиртные напитки, и площадки, на которых официально действовал «сухой закон», изнывали без пива. А одним из самых горячо обсуждаемых событий был обнародованный, наконец, план строительства пивоваренного завода в городе Казалинске, что в ста километрах от Ленинска. Но пока оттуда поступали только карамельки «Чебурашка», на каждой из которых с гордостью был указан их производитель — Казалинский кирпичный завод.
Две недели мы испытывали терпение майора Черныша. На третью капитан Алексеев получил приказ немедленно сопроводить нас на десятку и лично проконтролировать наше оформление на гарнизонную гауптвахту. Мы расстроились — конец нашему курорту.
Делать нечего, пришлось надевать полевую форму и отправляться, увы, не на пляж. И это в такую-то жару! Ведь до сих пор мы ездили на десятку исключительно в штатском, прихватив с собой лишь плавки.
К нашему изумлению, свободных мест в камерах комендатуры действительно не оказалось. Они могли появиться не раньше, чем через неделю.
И Юрий Иванович пригласил нас к себе, убедившись, что мы все это время не вводили в заблуждение руководство группы, зато в очередной раз обеспечили ему дополнительный выходной. Его семья, как и множество семьей офицеров полигона, самое жаркое время казахстанского лета переживала у родственников в Европе. И он, естественно, был искренне рад нашему обществу.
На столе быстро появилась нехитрая закуска и графинчик с чем-то темно-красным. Мы с Сашей, отвыкшие от приличных напитков, радостно улыбались в предвкушении забытых ощущений.
— Коктейль «Калоша», — представил напиток Юрий Иванович, — Делается просто. Пропускаешь спирт через противогазную коробку. Вся дрянь остается в ней. В чистенький спирт добавляешь воду и доводишь до кипения. Получается что-то вроде крепкой водки, но с запахом и привкусом резины. Отсюда и название экзотическое — «Калоша». А привкус легко отбить, если добавить какой-нибудь фруктово-ягодный сироп или сок и сахар. И цвет красивый, и вкус, как у отличного ликера, — завершил свой экскурс в практику местного виноделия капитан, и нервически подергивая гусарскими усиками, налил нам по рюмочке для пробы.

Выпив невиданный доселе коктейль, мы с Сашей переглянулись. Судя по гримасам на наших лицах, мы, очевидно, испытали одинаковые ощущения от употребления этого суррогата. И, конечно же, он не напомнил нам даже самый плохой из ликеров. Пить такое в жару было невозможно.
Чтобы не обидеть «изобретательного» хозяина, мы похвалили его произведение, но предпочли более привычный спирт. Разумеется, этого добра у капитана было навалом. День прошел по-гусарски весело, но к вечеру стало ясно, что на площадку мы уже вряд ли доберемся. И Юрий Иванович оставил нас переночевать.
Наутро мы с Сашей прямо с мотовоза отправились в гостиницу переодеться в плоскопараллельное, а заодно принять «по пленочке» спирта для поправки здоровья. А расстроенный Юрий Иванович двинул прямо к майору Чернышу с докладом о невыполненном приказе.

Прошла неделя, и нашу троицу вновь вызвали к майору Чернышу.
— Юрий Иванович, немедленно отправляйтесь на десятку и посадите, наконец, этих клоунов, — решительно положил конец «вопиющему безобразию» Черныш.
— Не получится, товарищ майор, — возразил ему, — Сегодня истек срок исполнения моего наказания, а у Дудеева — еще раньше. Теперь наказать обязаны вас. А наши взыскания автоматически отменены. Читайте устав, товарищ майор.
— Это действительно так? — упавшим голосом, растерянно спросил Черныш, обращаясь к Алексееву, как к признанному знатоку уставов и армейского этикета.
— Так точно, — уверенно подтвердил капитан. Майор Черныш погрузился в невеселые раздумья.
— Толя, — неожиданно обратился он ко мне по имени, — Ну, сядьте, пожалуйста. Добровольно. Считайте, срок не истек. Вам же все равно, а мне лишний выговор ни к чему, — предложил сделку Черныш.
— Это невозможно, товарищ майор. Устав нарушать никто не имеет права. Да и за что я должен «сидеть за решеткой, в темнице сырой»? За плохой внешний вид? Чушь какая-то. А Дудеев? За пьянство. От пьянства лечат, а не сажают в тюрьму.
— А за отгулы сядете? — заискивающе предложил майор.
— Подумаем, — ответил ему, и мы тут же отправились в гостиницу думать.
Разумеется, без всяких раздумий согласились с предложением майора Черныша. Наше отношение к военной службе уже ни для кого не было секретом, а потому возникшей, было, возможности освобождения от взысканий предпочли перспективу получения отгулов за пребывание на гауптвахте.

У Саньки уже был небольшой московский опыт, а вот я впервые оказался в роли арестанта.
С детства видел большие массы несвободных людей в местах их обитания, или перемещающихся под конвоем. Мне довелось долго жить в этой среде, оставаясь, правда, свободным. Это было не только в лагере военнопленных, но и в старинной харьковской тюрьме. Да и в армии не раз бывал и караульным, и начальником караула при самых разных гауптвахтах. А потому арестантский режим был знаком до мелочей, можно сказать, всегда.
Но, одно дело, когда этот режим касался других людей, и совсем иное, когда вдруг пришлось реально стать в полном смысле слова несвободным человеком, когда меня, как вещь, передали по описи в распоряжение вооруженного караула, задача которого не охрана моего покоя, а полностью противоположная — насильственное ограничение моей свободы. И даже с правом применения оружия, в случае необходимости. Об этом мало кто задумывается, но это действительно так.
При аресте сдали все, что было в карманах одежды, а также ремни, шнурки и тому подобные предметы. Но, самым неприятным показался момент, когда за нами впервые, с характерным лязгом запоров захлопнулась дверь камеры. Позже это стало привычным, обыденным. Но, в первый раз впечатлило.
Мы с Сашей попали в одну камеру, где кроме нас было еще трое арестованных. Небольшая камера представляла собой полуподвальное помещение. Маленькое зарешеченное окошко, толстые мрачные стены, круглосуточное электрическое освещение. Вдоль стен — опущенные вниз и запертые на замки деревянные нары. Из мебели лишь табуреты, на которых и сидели арестованные.
Мы познакомились с сокамерниками, обменялись новостями и общими сведениями о себе, а потом занялись обычным в таких местах времяпровождением — игрой. Играли спичечным коробком. Такое занятие меня не увлекало, а потому так и не узнал нехитрые правила этой игры. А вот Саша стал активным ее участником. Помню только, что проигравшему надевали тот самый коробок на нос, а снять его он должен был без помощи рук. Для некоторых, в том числе и для Саши, это была непростая задача. Был, правда, один товарищ, которому на его нос-пуговку было совсем невозможно надеть коробок — он тут же падал с его носа самостоятельно. Остальные, пытаясь его сбросить, подолгу потешали камеру нелепыми взмахами головы или уморительными гримасами.

К вечеру начинался цирк выступлений пьяных офицеров, которых ежедневно доставлял в комендатуру военный патруль. К нам в камеру поступил очень буйный майор, который весь вечер никому не давал покоя — ни караульным, ни нам. К ночи открыли нары. Можно было, наконец, занять горизонтальное положение. Но, цирк продолжался еще часов до двух ночи, и потому уснуть было невозможно.
А в шесть утра нас уже подняли. Нары заперли, и все уселись дремать на табуреты. Страдал только майор, да и то, очевидно, с жуткого похмелья. Не знаю, каким образом и кого ему удалось уговорить, но вскоре кто-то из караульных незаметно передал ему пару бутылок водки. К завтраку весь коллектив нашей камеры, включая майора, был бодр и оживленно обсуждал его ночные выступления. Он, конечно же, ничего не помнил и только удивлялся тому, что вчера вытворял.
После завтрака навестил комендант гарнизона подполковник Вербенко.
— За что, за что сидите? — удивленно переспросил он.
— За плохой внешний вид, — повторил ему слово в слово формулировку из записки об аресте.
— Так там и записано, товарищ подполковник, — подтвердил сопровождавший его начальник караула.
— И в чем выражался ваш плохой внешний вид? — спросил Вербенко.
— Откуда мне знать, — ответил ему, — Это только командир части знает, но у него никто не догадался спросить.
— А вы за что? — спросил он Дудеева.
— За пьянство, — широко улыбаясь, ответил Саша.
— Ну, и чему радуетесь? Плакать надо, а вы улыбаетесь, — отечески пожурил его комендант.
— А я вовсе не улыбаюсь. Это у меня гримаса такая, — неожиданно выдал Саша.
— Так ты еще и гримасничаешь? Ты что обезьяна? — вдруг завелся Вербенко, переходя на «ты».
— Сам ты обезьяна, — мгновенно вспылил Саша, но комендант, сделав вид, что не расслышал, тут же покинул камеру, так и не завершив обход.
Нашего майора, до которого очередь так и не дошла, к нему вызвали отдельно.
Разгневанный Саша тут же спичками открыл замок нар и к удивлению сокамерников, лег отдыхать. Никто из нас не решился повторить его «подвиг». Я же сел поближе, чтобы в случае внезапного визита очередных проверяющих успеть предупредить.

За два часа до обеда нам выдали наши портупеи и направили во внутренний дворик на строевые занятия. Они должны были заменить нам положенную прогулку.
На улице было жарко. Периодически мы выстраивались в тени высоченного забора, но караульные также регулярно изгоняли нас оттуда на солнцепек. У забора мы были вне зоны их обзора.
После обеда все, кроме Саши, дремали на табуретах. Саша же кайфовал на нарах. А потом снова пошла бесконечная игра в коробок и такие же бесконечные разговоры всех, незанятых в игре.
Менялись караулы, досаждали глупыми вопросами проверяющие, по вечерам развлекали своими выступлениями пьяные офицеры, — жизнь арестантов неспешно текла в направлении окончания сроков.
Вскоре и мой срок подошел к концу. Мы с Сашей договорились, что встречу его через двенадцать суток прямо у комендатуры, привезу его штатскую одежду, и мы сразу отправимся на пляж.
И вот тепло распрощался с сокамерниками, и вышел, наконец, из тесного полуподвала на волю — в пыльный и раскаленный на солнце город Ленинск. Но, душевное состояние было таким, словно у меня выросли крылья. Только ради этого, хоть и короткого ощущения свободы стоило отсидеть мой маленький срок. И я живо представил, что чувствуют, выходя на волю, люди, отсидевшие в заключении не сутки, а годы.
Но, свободен ли я на самом деле, или мне это лишь показалось на этапе перехода из одной тюрьмы в другую?

Денег на рейсовый автобус не было, а мотовоз на площадку шел лишь через три часа. Решил сходить на Даманский, не особо надеясь застать дома Валю или Сашу. Просто надо было как-то скоротать время.
Валя оказалась дома. Я не видел ее почти год. Внешне она совсем не изменилась. Выяснилось, она недавно сдала сессию и перешла на второй курс. Проездом была в Москве, где останавливалась у Тани.
— Видела твою королеву. Уже сидит на подушке. Взгляд серьезный-серьезный. На тебя маленького похожа. Я в Харькове у твоей мамы видела фотографию. Один к одному.
Я рассказал Вале о своих текущих делах и планах, связанных с моим увольнением из армии. Удивил ее, когда сообщил, где находился еще этим утром. Мы разговаривали, как старинные друзья. Словно не было между нами ничего такого, что когда-то заставляло трепетать наши сердца и совершать нелепые поступки. Мы ни словом не обмолвились о ее странном поведении в Харькове, когда она так откровенно поддержала бескомпромиссную позицию моей матери в отношении себя и Тани.
Что ж, Валя-Валентина, похоже, ты переменилась за этот год. Ты стала прохладней ко мне. Вот только стала ли, или это лишь ловкая маскировка с тем, чтобы усыпить бдительность? Ведь, конечно же, ты понимаешь, почему я не был у вас целый год.
Но, так ли это, или эти предположения — лишь плод моего воображения, воспаленного мимолетным ощущением мнимой свободы. Действительно, Валя-Валентина, нужен ли я тебе такой, каким стал — этаким витязем на распутье. Чем я займусь, если вдруг уйду из армии? Ведь абсолютно всё придется начинать с нуля. И столько трудностей впереди. Пережить их со мной сможет только Таня. А ты? У тебя сейчас, похоже, все в полном порядке. И вряд ли ты, бывшая моя королева, сможешь позволить себе такое падение, отказавшись от стабильной, благополучной жизни.
В прихожей Валя вдруг обняла и поцеловала меня так, что все предыдущие мысли мгновенно улетучились. Нет, она все еще помнит наши вечера в Бердянске. И, похоже, не забудет никогда.

К вечеру уже был на площадке.
— Где ты был? Тебе тут телеграмма два дня назад пришла, — проинформировала Тоня Лошадиная Голова.
— В тюрьме, Тоня. Что за телеграмма?
Телеграмма была от Тани. Она сообщала о своем визите на пять дней и просила оформить пропуск.
«Так, прилетает завтра. Пропуск оформить уже не успею. Что делать?» — закружилось в голове. Вспомнил об Эдике Липинском, — «Вот кто сможет помочь! С утра к нему. Нет, с утра надо заполучить отгулы у Черныша. Вот они и пригодились».
Черныш встретил, как родного. Даже поинтересовался, как там Дудеев.
— Сидит. Скорбит. Отрабатывает ваше благополучие, — озадачил я Черныша. Оформив отгулы, поехал на десятку.
Эдик встретил с энтузиазмом. Из сейфа мгновенно возник армянский коньяк. Не успели выпить по рюмочке, как Эдику доложили, что машина у подъезда.
— Поехали, — подхватился, как всегда, импульсивный Эдик.
— Эдуард Александрович, самолет еще только через два часа. Что мы будем делать в аэропорту?
— Точно. Тогда эту бутылочку успеем прикончить здесь, — обрадовался новоиспеченный подполковник Липинский.

В аэропорт мчались, как на пожар. Все КПП проскакивали, не останавливаясь. Бойцы едва успевали поднять шлагбаум, издали завидев машину своего шефа.
В аэропорту Липинский вызвал контролеров службы режима, показал им фото Татьяны, которое было у меня для оформления пропуска, и приказал доставить эту женщину и ее багаж к нему, не расспрашивая ни о чем и не проверяя документы.
— И повежливей! Это очень важная особа, — завершил инструктаж Эдик.
Вскоре два бойца службы режима уже вели к нам недоумевающую Татьяну и несли ее багаж. Еще до начала высадки пассажиров из самолета наша машина уже стремительно сорвалась с места в сторону Ленинска.
Таня, как перед этим я, недоумевала, почему нашу машину даже не останавливают на КПП.
— Да они рады без памяти, что я сам не останавливаюсь, — загадочно пояснил ей Эдик, — Когда будете улетать в Москву, я вас обязательно провожу в аэропорт.
— Спасибо, Эдуард Александрович, — поблагодарила Таня, — Но, зачем вам себя утруждать. Мы доберемся как-нибудь сами.
— Сами вы доберетесь до ближайшего КПП. А оттуда бойцы под конвоем доставят вас ко мне. Пропуска-то у вас нет. А вдруг вы шпионка? — пошутил Эдик. Таня, по-моему, так до конца ничего и не поняла, пока не объяснил ей всю ситуацию уже в гостинице, куда нас доставил и устроил Липинский.
— И как ты рискнула оставить Светланку с бабушкой? — спросил Таню, едва остались одни.
— Сама удивляюсь. Но, бабушка с ней управляется не хуже меня. Она сама меня отпустила, — пояснила Таня.
И только гораздо позже, когда эмоциональный подъем напряженного дня, наполненного многочасовым перелетом и нашей долгожданной встречей, пошел на убыль, Таня все же призналась, что соскучилась по дочери еще в самолете. И вообще не представляет, как сможет когда-нибудь оставить Светланку на целых три месяца командировки.
— Я тебя понимаю, Танечка. И очень удивился, когда получил твою телеграмму. Конечно, рад, что ты прилетела, но лучше, если бы было наоборот, — согласился с женой, — Хорошо, у меня в запасе еще целых две трети отпуска. Но, нельзя же нам встречаться только в отпусках и в командировках. Нет, надо как можно скорее уходить из армии.
Мы еще долго обсуждали наши проблемы, и уже в конце нашего разговора Таня все же рассказала об истинной причине своего визита. Конечно же, она не собиралась лететь сюда и ждала меня в отпуск, тем более ждать-то оставалось всего два месяца. Смуту внесла Валя, когда останавливалась у них.
— Смотри, Танька, отобьют его у тебя. Пока ты здесь с ребенком, он там один. Сама знаешь, желающие всегда найдутся, — подбросила информацию к размышлению доброжелательная подруга. Мысль показалась интересной и моей теще. А потом эта мысль уже не выходила у Тани из головы. И тогда она решилась навестить меня, чтобы хотя бы таким образом сократить время нашей разлуки.
«Да, Валя-Валентина. Значит, именно тебе я обязан этим неожиданным подарком? И кто же они такие, эти желающие разрушить мою семью? Уж не ты ли? Да-а-а. Судя по всему, ты еще не успокоилась и продолжаешь жить в иллюзорном мире несбыточных надежд. Значит, тебе не так уж хорошо в этой жизни, Валя-Валентина. Мне жаль, но, увы, я больше ничем не могу тебе помочь, моя королева», — размышлял, не в силах уснуть в духоте раскаленного за день гостиничного номера.

Пять дней моего казахстанского отпуска пролетели, как одно мгновение. И вот уже, проводив Таню в аэропорт, мы тепло распрощались с моим бывшим командиром Эдуардом Александровичем Липинским, даже не подозревая, что навсегда.
В день освобождения Саши, как и договаривались, ждал его с вещами у входа в комендатуру.
— Ты не Дудеева ждешь? — обратился ко мне, судя по всему, один из только что освободившихся офицеров. Я подтвердил, — Он просил передать тебе привет. Ждать его не надо. Ему уже трижды добавляли по трое суток. Так что он теперь нескоро освободится.
Получил письмо от Тани. Она сообщила, что уже вышла на работу, и ей сразу же предложили командировку. Посоветовавшись с мамой, решила, что поедет. Уже оформляет документы. Моя задача — решить вопрос с гостиницей. Кажется, Валя крепко напугала Таню и ее мать, если она так боится оставлять меня здесь одного. Конечно же, недоверие обижало, но, с другой стороны, такие вали, кому хочешь, могут голову заморочить.

Вот уже три недели я ждал ответа на очередную просьбу об увольнении из армии. Убедившись, что в министерстве обороны мне никто не поможет, подробное письмо с описанием своих злоключений написал главе государства — Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному.
Вскоре пришла открытка, в которой уведомили, что мое письмо направлено на рассмотрение в министерство обороны. Чуть позже получил очередной привет от вечного лейтенанта Макарова. Круг замкнулся.
Вопрос с гостиницей решился проще, чем думал. Меня оставили в том же номере, но назначили плату, как за номер люкс. Согласился, ибо был уверен, что все это ненадолго. Да и не очень хотелось снова оказаться в «элитном номере» на первом этаже гостиницы.
Когда встретил жену, и мы с ней ехали на 113-ую площадку, стали невольными свидетелями финала драмы, которая, как и несколько других аналогичных событий, стала катализатором, ускорившим увольнение из армии.


© Copyright: Анатолий Зарецкий, 2014
Свидетельство о публикации №214022601478