16. Стояние на Угре

16. СТОЯНИЕ НА УГРЕ.  После новгородского дела Иван III два года ни с кем не воевал, если не считать набег казанских татар на Хлынов и ответный поход русских ратей к Казани, закончившийся подписанием нового мирного договора, заключенного на тех же условиях, что и договор 1469 года. В 1479 году казанский царь Ибрагим умер, и освободившийся трон занял один из его сыновей – Ильхам. Новый казанский царь во внешней политике ориентировался не на Москву, а на Ногайскую Орду, в то время как его младший братишка, десятилетний Мухаммед-Эмин, был претендентом на казанский престол от промосковской партии. Это обстоятельство делало его крайне ценным персонажем во всех последующих событиях, которые могли произойти на восточном направлении. Потому царевича было решено срочно перевезти в русскую столицу, дабы, Ильхам не попытался избавиться от опасного соперника.

В 1479 году царица Софья произвела на свет мальчика, названного Василием – будущего русского государя. Как записал летописец: «марта 25 в восемь час ночи родился Великому князю сын, и наречено бысть имя ему Василий Парийский, и крести его архиепископ ростовский Васиян в Сергееве монастыре в Вербную неделю». Надо отметить, что слова «царь», «царица», «царевич» после появления на Руси Софьи Палеолог начали использоваться в дипломатической переписке с европейскими государями все чаще, но официально внутри страны Иван III по-прежнему именовался великим князем.

В том же 1479 году Аристотель Фиораванти закончил, наконец, возведение Успенского собора. 12 августа храм был освящен. Пятиглавая громада, возведенная итальянским мастером в русском стиле, поражала современников своими размерами и ощущением монолитности всего строения. С расстояния новый храм казался высеченными из одного гигантского куска камня. Параллельно с возведением Успенского Собора неизвестные псковские мастера начали перестройку домовой церкви великокняжеского двора – Благовещенского Собора. Собор возводился на старом фундаменте, а в его первоначальном иконостасе были использованы иконы работы Андрея Рублева и Феофана Грека. В глубоких белокаменных подвалах Благовещенского Собора итальянский архитектор Марко Руффо заложил новую Казенную Палату, для хранения государевой казны.

Москва завоевывала земли, обустраивалась, копила силы и готовилась внести ясность в свои отношения с Диким Полем. После присоединения к своему государству Новгорода Великого Иван III стал чувствовать себя гораздо увереннее и, видимо, вновь прекратил выплаты даней в Орду.

В то самое время как у Ивана Московского дела складывались самым, что ни на есть, наилучшим образом, дела его естественного врага, ордынского царя Ахмата, шли, мягко говоря, не шатко не валко. В 1477 году его ставленник, крымский хан Зенибек, не выдержав постоянного турецкого давления, бежал в Москву и, как и было ему обещано, получил у Ивана III убежище. Ахмат попытался урегулировать с турками спор вокруг Крыма в очередном своем послании к султану, уже не таком напыщенном и самоуверенном, как первое, но предложенный им военно-политический союз Стамбулом принят не был. А в 1478 году на полуостров из турецкого плена вернулся наш с Вами старый «приятель», Менгли-Гирей. На турецких «штыках» он без особого труда водворился на свой прежний трон и тут же признал Крымское Ханство вассалом Турции. К 1479 году туркам удалось захватить Черкезистан и Тамань. Все православное население Крымского полуострова было вынуждено «добровольно» принять ислам. Турция получила право быть единственным скупщиком всех захваченных татарами пленных и всего награбленного ими имущества. Исключение составляли лишь пленные, отпущенные за выкуп. На этом интерес турок к персоне Ахмата иссяк. Двигаться дальше, на север, они пока не намеревались. Формально султан поддерживал с ордынским ханом дружеские отношения, но особой заинтересованности в этих отношениях не имел и своему новому вассалу, Менгли-Гирею, разрешил действовать по обстановке. Мол, ты поступай, как знаешь, а мое дело – сторона. Фактически это означало войну, ни больше, ни меньше. Честолюбивый Ахмат ведь от своих притязаний на Крым так и не отказался, просто теперь, когда за спиной крымского хана стоял могущественный покровитель – турецкий султан, повелитель Большой Орды решил с возвращением крымского улуса погодить и переключился на Москву, за спиной у которой была только Северная Русь. Крым и Москва вновь стали естественными союзниками. Прекрасно это понимая, Менгли-Гирей поспешил известить Ивана о своем возвращении, а Иван уже в 1480 году снарядил на полуостров своего ближнего боярина, дабы тот заверил крымского хана в том, что ни Зенибек, ни даже родные братья Менгли, перебравшиеся в Москву из Литвы, угрожать его трону не станут. После того, как и самому Менгли-Гирею была передана грамота, в которой московский государь обязывался предоставить хану убежище на Руси в случае неблагоприятного для него развития событий, союз между Москвой и Крымом был возобновлен. Москва брала на себя обязательство помочь Крыму в войне с Большой Ордой, а Крым обязался открыть второй фронт против Литвы. Вскоре к этому союзу изъявил желание примкнуть и молдавский господарь Стефан Великий. Враги у него были те же.

Первым актом театрального действа, поименованного в истории, как «Стояние на Угре» стало прибытие в Москву в 1480 году Ахматова посола с требованием возобновления выплат даней. Традиционно принято считать, что осторожный Иван III все ещё не очень уверенный в своих силах, склонялся к тому, чтобы и на этот раз откупиться от Орды серебром. Тем более что старый московский Кремль уже обветшал, а новый еще только начал отстраиваться. Бояре московские тоже вроде как не были склонны к кровопролитию, но в момент принятия окончательного решения слово взяла «ночная кукушка», которая тут же всех дневных «петухов» перекуковала. Великая княгиня Софья – а это была именно она – со слезами на глазах начала вещать о том, как стыдно ей, потомку славной династии Палеологов, быть женой чьего-то данника. Вы мол, как хотите, но мой позор стоит вашей смерти. Иван III, как известно, жену свою любил, причем, любил и очень, и часто. Детей она ему рожала исправно, хоть и не все из них выжили после рождения. Право голоса великая княгиня имела и по положению и по происхождению, и не прислушаться к её мнению государь просто не мог. Если все так и было, то, судя по всему, именно Софья срежиссировала и второй акт этой исторической пьесы. Во дворец были приглашены все иностранные дипломаты, и в их присутствии Иван III разорвал символическое изображение золотоордынского хана – басму, переданную ему ордынским посланником, после чего велел прикончить всех Ахматовых послов кроме одного. Этому, последнему, было велено вернуться в Орду и рассказать своему господину обо всем, что произошло.

Впрочем, существует весьма устойчивое мнение, что ничего этого на самом деле не было. На самом деле, не склонный к резким телодвижениям и дешевым театральным эффектам Иван III принял послов милостиво, но не дал им вразумительного ответа. Возможно, даже, он согласился выплатить Орде разовую дань, в качестве откупного, но от регулярных выплат в ордынскую казну отказался.

Как бы там ни было, но ответ Москвы Ахмата не удовлетворил. Он начал готовить свои орды к большому походу на Русь и погнал гонцов к Казимиру, призывая того вооружиться наконец против общего врага. Летом того же 1480 года великий хан Ахмат, шестеро его сыновей, племянник Касыдой и целая куча вассалов, совокупив свои орды в громадный кулак, двинулись к московским пределам.

А на Москве тем временем, весьма некстати, шла склока нешуточная. Над страной так это слегка, совсем чуть-чуть, но все равно довольно вонюче пахнуло новой княжеской усобицей. Началось же все с того, что Иван III решил жёстко отреагировать на поток жалоб из Великих Лук от тамошних обывателей, обвинявших князя Ивана Оболенского–Лыко, сидевшего в том городе наместником, во всяческих злоупотреблениях и незаконных поборах. Государь жалобы сии честно рассмотрел и отдал Оболенскому приказ вернуть горожанам все незаконно у них добытое, пока те окончательно не разбежались, кто в Тверь, а кто в Литву. Оболенскому расставаться с чужим, но уже своим добром не захотелось, и он тут же дал деру, перебравшись со всеми сундуками и мешками под крылышко к брату великого князя, Борису. На требование Москвы выдать преступника Борис ответил отказом. Дескать, своей головой жить умеем, нам ваши приказы и требования – что негру загар. Мы тут сами с усами. Ну, и так далее в том же духе. С расхорохорившимся братом Иван спорить не стал, а просто велел верным людям беглого боярина тайком выкрасть. Оболенский под белы рученьки был в цепях препровожден в столицу и посажен под замок.

Узнав о «самоуправстве» старшего брата, Борис Васильевич Волоцкий пришел в неописуемую ярость. Ему, сыну Василия Темного, при всех плюнули в лицо. Его опять не спросили, опять сделали всё по-своему, не интересуясь его мнением. Ох, и рассвирепел же князюшка. А потом их и вовсе стало двое. Второй Иванов брат, Андрей Большой, был во всем солидарен с Борисом. Ему тоже уже надоело поясно кланяться старшему брату, как своему господину, будто бы у него у самого никаких прав на московский стол не было. Нет, ну, по сути, прав то у него как раз никаких и не было. Для того чтобы оседлать московский трон ему бы пришлось прикончить сначала брата Ивана, а затем и племянника - наследника престола Ивана Ивановича Молодого, который к тому времени уже фактически был соправителем своего отца. Дело это было абсолютно невыполнимое, и Андрей бесился не меньше Бориса. Закончилось все тем, что два этих честолюбивых отморозка соединили свои дружины и в бессильной злобе вместе принялись разорять русские села, словно монголы какие, совершенно опустошив окрестности Великих Лук. Затем, запершись в разграбленном ими городе, они отправили послов к Казимиру, и тот, на радостях, что в Московии назревает новая смута, выделил обидчивым братьям в кормление Витебск, на тот случай, если им придется спасать свою тщеславную шкуру бегством. Возможно, смутьяны звали присоединиться к ним и Андрея Меньшого, но младший братишка к тому времени уже успел задолжать Ивану III 30 тысяч рублей, и в драку не полез – все равно ведь побьют, а потом ещё и бабки заставят назад вернуть. Ну, уж нет, сами разбирайтесь! Как раз в это время пришли вести о враждебных движениях Ахматовой Орды. Очевидно, только поэтому Иван пошел с братьями на мировую. Можно с большой долей вероятности утверждать, что «ночная кукушка» советовала ему нечто иное. Однако, не всегда советы и просьбы, высказанные во время ночных утех, способны преодолеть объективную необходимость. Иван обратился за помощью к матери, и та, погрозив Андрею и Борису ремнем с солдатской пряжкой, заставила их утихомирить свой пыл. Братья тут же пошли на мировую, ибо и без материнского осуждения уже поняли, что гражданскую войну им не разжечь. Никто, кроме Оболенского, их не поддержал. Оболенского-Лыко, кстати говоря, тоже довольно скоро отпустили. Воевода он был опытный и мог еще пригодиться.

А Ахмат медленно надвигался на Русь. Ахмат не спешил. Ахмат ждал известий от своего союзника, Казимира, но никак не мог их дождаться. Казимир молчал. Королю сейчас было не до Москвы и не до Ахмата. Союзник Ивана III, крымский хан Менгли-Гирей, внезапным свирепым набегом разорил литовскую подолию, и Казимиру со всей его армией пришлось спешить на защиту собственных рубежей. Ахмат же вовсе не был уверен в том, что сможет справиться с Москвой без литовской тяжелой конницы и артиллерии.

На Москве тем часом тоже далеко не все были уверены в своих силах. Готовясь принять у себя Большую Орду, Иван велел Софье с детьми, с двором, с боярынями, с княжеской казной и с крепкой стражей безопасности ради перебраться в Дмитров, а уже оттуда выехать на Белоозеро. В случае же, если Ахмату удастся перейти Оку и взять Москву, ей было велено бежать дальше к северному морю. Панические настроения в царской семье были столь явными, что даже владыка ростовский, Виссарион, в своем посланий открыто предостерег великого князя от постоянных дум и излишней привязанности к жене и детям. Великому князю следовало в первую очередь думать о стране, доверенной ему самим Господом.

Меж тем, страна обстоятельно и неторопливо готовилась к бою. Дело это для неё было уже знакомое, даже, привычное. Сначала московское командование снарядило военную экспедицию к самому Сараю, что и по тем временам было для русских большой дерзостью. Но риск был тщательно просчитанным и оправданным, затеянная игра стоила свеч. Сильный отряд воеводы Василия Ноздреватого и крымского царевича Нордоулата должен был на судах спуститься по Волге к столице Большой Орды, в которой по слухам совсем не осталось войск, и показать тамошним обитателям «мать Кузьмы». Одновременно на берег Оки начали прибывать передовые русские заслоны. 8 июня княжич Иван Молодой с главными силами выступил из Москвы и двинулся к Серпухову. Туда же отправились полки его дяди, Андрея. Сам Иван, поручив столицу своему дяде, Михаилу Андреевичу Верейскому и боярину-князю Ивану Юрьевичу, перебрался в Коломну, в которой, как обычно, разместился штаб обороны окского рубежа.

Узнав о том, что мощное русское войско рассредоточилось по берегу Оки, перекрыв все пути к Москве, Ахмат несколько изменил маршрут своего движения и от Дона двинулся мимо Мценска, Одоева и Любутска к Угре, все еще надеясь, видимо, на соединение с Казимиром. Иван Молодой с дядей Андреем, зеркально повторяя маневр степняков, выступили из Серпухова и Тарусы и двинулись к Калуге. Ахмат явно не спешил, его дальнейшие планы были русским не известны, и Иван вернулся в Москву, повелев готовить город к осаде, для чего приказал спалить посады и усилить гарнизоны в Дмитрове и Переславле. Возвращение великого князя в Москву, уничтожение столичных посадов и тревожные лица ближайших Ивановых советников были не без оснований расценены москвичами, как проявление малодушия, и в городе поднялся ропот. Высшее духовенство вновь требовало от Ивана решительности и отваги, и 3 октября он вынужденно вернулся к войскам, избрав в качестве своей новой ставки Кременец на реке Лужа.  Вскоре пришли известия о первых стычках с ордынцами.

8 октября сражение мелких отрядов из корпуса Даниила Холмского с ордынской конницей продолжалось весь день, но в противостояние главных сил не переросло. Еще три дня степняки упорно пытались прорваться за Угру, но не смогли преодолеть плотный огонь из дальнобойных русских пищалей. Наконец Ахмату надоело терять людей в этих бестолковых наскоках, и он отвел свою конницу от реки на две версты, после чего распустил орду по литовской украине для сбора съестных припасов. Пользуясь невольным перемирием, Иван III снарядил к Ахмату послов с предложением мира, чем несказанно обрадовал великого хана, к тому времени уже прекрасно понимавшего, что его орда угодила в тупиковую ситуацию, и что из этой ситуации нужно срочно искать хоть какой-нибудь мало-мальски приличный выход. Впрочем, Ахмат, видимо, слишком уж переоценивал свои силы и свою значимость и потому выдвинул заведомо невыполнимые условия, кроме всего прочего, потребовав прибытия в его стан или самого Ивана или его сына, или кого-нибудь из его братьев. Затем, очевидно, ордынцы сами поняли, что зарываются, и требования были снижены. Ахмат соглашался уже и на приезд боярина Никифора Басенка, что некогда сидел при нем московским послом. Однако к этому времени под давлением своих воевод и духовенства Иван вновь передумал мириться. Переговоры были прерваны.

Прошли уже около двух недель бескровного «стояния на Угре». Река начала покрываться льдом. Русская армия за счет подкреплений из дальних волостей усилилось настолько, что от робости Ивановой не осталось и следа. В конце октября русские войска неожиданно отступили от берега вглубь своей территории к городу Боровску, как бы приглашая противника на поединок. Не исключено, впрочем, что после того, как вслед за Угрой начала замерзать и Ока, перестав быть естественным рубежом на пути степной конницы к Москве, Иван предпочел держаться к своей столице поближе. Именно в этот момент видимо до Ахмата дошли печальные вести о судьбе его собственной столицы. Корпус воеводы Ноздреватого без помех добрался до Сарая и разграбил его в чистую, нахватав в городе толпу пленников. Татарам, которые пришли вместе с русскими, с большим трудом удалось уговорить воеводу не уничтожать полностью этот ненавидимый россиянами город. Для татар Орда была матерью, и они не хотели присутствовать при её окончательной гибели. Ахмат, наконец, понял, что проиграл, и дабы не потерять всё, 7 ноября велел седлать коней. Отступая в степь, он еще пытался сделать хорошую мину при плохой игре, отправив Ивану послание с угрозами и требованием дани, но ответа не получил. На обратном пути ордынцы разорили 12 литовских городков в верховьях Оки, толи за бездействие Казимира, толи за намерение местных жителей переметнуться к Москве. Своего сына, Амуротозу, Ахмат отправил в карательный набег на окраинные русские земли.

Самого Ахмата русские догнать не смогли, а вот его сынка, образумившиеся братья великого князя отколошматили и вышвырнули из русских пределов.

Той же осенью Иван III победителем вернулся в столицу. Его семья вернулась в Москву только зимой. Ну, очень осторожный был парень этот Иван III. Может за то и прослыл Великим?

«Стояние ни Угре» по праву считается самой громкой среди самых бескровных побед русского оружия. Конечно, она была всего лишь своеобразной «печатью» заверившей «документ», содержание которого и так давно уже ни у кого не вызывало сомнений. То была декларация о независимости Московской Руси - свидетельство о рождении нового русского государства. На берегах Угры, великий князь Иван III лишь заверил его юридически.