Зараза

Была она итальянкой и была она оторвой.
Эйким даже не мог сказать, как случилось, что они спелись. Может быть, все началось с той истории в школьном кафетерии — но была она приятелем классным, слегка безбашенным и совершенно ненапряжным.
Джин на полгода старше него, так что ей уже исполнилось пятнадцать, а ему будет еще только осенью, и вот как раз в ее день рождения, месяц почти прошел, они виделись последний раз перед тем, как всех окончательно заперли.

***

К концу этого марта вдруг выяснилось, что интересные только отцу новости про вирус и про Китай могут иметь некоторое отношение к реальной жизни.
— Между прочим, тут сегодня разговор пошел у нас на работе, — заявила Ма за ужином, — Этот коронавирус. Могут у нас здесь быть проблемы. Мод говорит, есть случаи, и могут школы закрыть. И вообще. Как в каком-нибудь Вашингтон-Стэйт, представляешь?
Тема была с готовностью подхвачена.
— Вот! — довольно отозвался отец. — А я тебе уже две недели про это.
— О-о-о! — высказался и Эйким. Ма всегда твердила, что главная его проблема состоит в неумении скрывать свои чувства. — О-о-о! — возликовал Эйким, — мы все умрем!
В школе шла подготовка к итоговым тестам, все стояли на ушах, лично у Эйка были некоторые опасения по поводу как тестов, так и своих текущих оценок, и он считал — чем быстрей всю эту лавочку прикроют, тем лучше. Очень бы кстати пришлось.
Все это была фигня, оценки он, допустим, исправил, и с тестами вроде справился. Карантин все-таки пришел, и школа накрылась, ура! — а дошло до него, только когда разговор зашел о дне рождения Джин.
Обычно, если Эйка куда-то приглашали — что случалось не часто — отец воспринимал это как проблему, а Ма решала все проще — да пусть едет.
Но на этот раз они поменялись ролями. Для разнообразия.
— Слушай, я все понимаю, но ведь карантин, — вдруг решила стать папой мама. — Позвони родителям Джоанны, я должна с ними поговорить.
Это было неожиданно.
— То есть в школу вы не ходите, а сборища устраивать — пожалуйста? — продолжала Ма, — да сейчас и рестораны все закрыты.
— Ма, да мы не пойдем никуда! Ну просто дома у Джин. Ха!
Но оказалось, что мама как-то странно относится к этой нелепой короне. Она вдруг уперлась и настаивала на конференции по коронавирусу с предками Джин.
— Ну, Ма! О, господи…
— Господь тут ни при чем, Эйким! Давай-ка, звони.
— Я?!
Здрасьте! Немыслимо.
Как часто случалось при возникновении неожиданного препятствия, какой-то кол встал в груди у Эйка, и все уперлось в этот кол. Но в самом деле, вот он позвонит — и что?
Эйк еще что-то бубнил и шипел, но все было без толку. Их обоих перемкнуло, Ма умела быть чокнутой не меньше него, и разговор зашел в тупик.
— Ладно, — ему казалось, что он сказал это холодно и спокойно, хотя и неожиданно для самого себя. — О’кей. Ладно! Хорошо-хорошо. Я никуда не пойду.
Вполне возможно, он бы никуда и не пошел, но тут были обстоятельства.

***

Честно говоря, с друзьями у него выходило как-то странно. Он совсем не был человеком замкнутым, хотя, попадая в новую для себя компанию, никогда не проявлял горячего желания общаться. Так было, сколько он себя помнил. Еще в том возрасте, когда родители за ручку подводят свою мелюзгу друг к другу, буквально сводя их вместе, и настойчиво добиваются соблюдения протокола знакомства, Эйк просто не понимал, чего от него хотят.
— Познакомься же с Лорой, Эйким! Скажи, как тебя зовут! Смотри, какая у нее собачка! Спроси у Лоры, можно ли ее погладить. Поиграйте вместе!
Собака была дурацкая, розового цвета, и батарейки в ней уже сели. Да и игры эти…
Получалось вот что. Если с Лорой (Билли, Кэтрин, Джошем и так далее) у него все же завязывалась по-настоящему интересная игра, он-то был готов продолжать ее бесконечно. Эйк увлекался, старался сделать так, чтобы было еще интереснее, и для этого придумывал на ходу новые и новые правила. Он горячился и настаивал, когда эти правила не понимали или не принимали и часто все заканчивалось дракой.
— Твоя главная проблема состоит…
— В неумении скрывать свои чувства?
— В том, что ты не умеешь вовремя остановиться, милый. — уговаривала Ма, — если Лора говорит, что не хочет больше играть, значит — хватит. Тормози. Да, и старайся все-таки слышать других…
Хм, его-то никто не хотел слышать, когда он говорил, что в гробу он видел и Лору, и ее собачку, и все эти дочки-матери.
Из младенческих драк он вырос и стал, как ему казалось, немного осмотрительнее. Но и в школе время от времени попадал в дурацкие истории. На пустом месте. С возрастом к тому же у него обнаружилась страсть к неуместному остроумию.
Случай тот ничем не выдавался из длинной цепи приключений Эйка в прекрасном и благоразумном мире, и не был бы достоин упоминания, если бы не стал первым, удостоенным записи в его школьном портфолио.
И главное — он свел их с Джин.
До этого Эйк не знал, что есть еще люди, которые тоже способны удивляться этому нелепому миру. Что есть еще, говоря короче, такие же идиоты, как он.

***

Эйк не питал особой любви к рыжим. Но и никаких отрицательных чувств они тогда у него не вызывали. К круглоглазым он тоже относился ровно. А эта штучка была рыжей-рыжей-конопатой, а еще все у нее было какое-то круглое: круглые щеки, круглые, баранками, косички над круглыми красными ушами. И какими-то особенно круглыми были глаза, которыми она внимательно изучала вполне треугольный кусок пиццы у себя в руке.
Трудно сказать, что привлекло внимание Эйка. Просто так случилось, что он во время ланча оказался напротив нее за столом.
Лупоглазое чудо таращилось на пиццу.
Бывает, знаете, что задумается о чем-то человек, уставится в одну точку, совершенно не заботясь, что в этой точке находится. Замечтается. Так нет же, это был совершенно не тот случай. Рыжая рассматривала именно пиццу: то в правый профиль, то в левый, то снизу, то сверху… Может, она искала ракурс, про который можно сказать — “пицца анфас”?
Рыжая любовалась пиццей, Эйким любовался рыжей. И тут увидел, что в шоу наметился третий участник. Смуглая черноглазая девица. В руках поднос. И, кажется, ему знакома, тоже шестой класс.
Они пересекались на английском.
Вроде даже вместе участвовали в “Спиллинг-Би”.
Да, точно.
Эйк угловым зрением уловил, что она тормознула у их стола, перевел на нее взгляд и успел заметить потрясающую штуку. Брюнетка и лоб сморщила, и сощурилась — она несомненно внимательно наблюдала то же явление природы, что и он сам. Вдруг ее глаза стали округляться, взгляд как-то затуманился, щеки надулись и стали похожи на два полушария — в общем, лицо ее поразительным образом стало точной мимической копией, маской-слепком физиономии рыжей созерцательницы.
Эйк хмыкнул. Щеки мгновенно сдулись, брюнетка стрельнула в него глазами и подмигнула. Перемены в ее лице были такими стремительными, что Эйк от неожиданности хрюкнул, смутился и, стараясь запить смущение, хлебнул колы из бутылки.
Дальше произошло вот что: во-первых, эта девчонка выдала то, что давно крутилось у самого Эйка на языке. Она вдруг гаркнула:
— Да жуй же свою пиццу! Что ты там хочешь найти, интересно мне знать?!
Глаза у рыжей сделались еще круглей, когда она, наконец оторвав взор от своего ланча, вытаращилась на брюнетку.
Во-вторых, Эйк снова хрюкнул — не смог удержать восторга, который тут же и выскочил у него через нос вместе с колой. Кажется, эта струя угодила точно в кусок пиццы — визгу было много — но Эйку было не до того. Согнувшись, он колотил кулаком по столу и пытался вдохнуть.
Слезы лились из глаз, Эйк кашлял, его лупили по спине — брюнетка спасала сообщника. Он замычал, поднял, сдаваясь, руки: спасибо, хватит! Наконец смог дышать, разогнулся и вдруг прохрипел:
— Эйким!
— Что?
— Это меня так зовут… Эйким.
— А-а-а. Понятно. Я — Джин.
Фантастика. Он знакомится с девчонкой. Он первым назвал себя. Кажется, это называется — представился. Первый раз в жизни. Невероятно.

***

Именно этот сюжет и лег в основу того злосчастного рапорта, ставшего первой страницей в книге личных достижений Эйка. Правда, в процессе следствия из истории исчезла Джин — он на последовавших собеседованиях не стал вообще упоминать о ее участии в деле.
Куратору их параллели он просто бубнил, что поперхнулся, все остальные обвинения в злонамеренности, выдвинутые папашей жертвы, начисто отрицал. О Джин ему прямых вопросов не задавали.
Эйк вообще-то немножко гордился собой — тем, что не сдал брюнетку. Она ведь, так уж выходит, подставила его, чего там.
Но Джин разочаровала Эйка — ей, оказалось, вообще до лампочки, будут ли у нее проблемы. Когда они столкнулись в следующий раз в школьном коридоре, про эти разборки совсем не расспрашивала, просто спросила — как дела. Ну, он рассказал. Коротко. Джин выслушала его отчет, хмыкнула. Потом болтали о всякой чепухе.
Эйк все же немного ждал, что она спросит — не заходила ли речь о ней, когда его пытали. Но тут она его удивила — не спросила. Она, пожалуй, заинтриговала его даже своим таким поведением, своим пофигизмом. Это немного было похоже на него самого.
Маму, например, как раз убивало равнодушие сына к последствиям, она так и говорила:
— Ты меня убиваешь!
А когда терпения и выдержки ей не хватало, то, стремясь добиться хоть какой-то реакции Эйка на свои проповеди, в сердцах вопрошала:
— Ты, что-ли, дурачок у меня, прости Господи?!
Он в ответ пожимал плечами. И сам порой думал — может, он тупой? Медицинский дурак?
Вот Джин на дурочку была не похожа, это уж точно. Училась она хорошо, получше Эйка, но дело даже не в этом. Она была быстрая. И в движениях, и в мыслях, и в поступках. Он просто не поспевал за ней, и поэтому все было с Джин непредсказуемо, неожиданно и интересно.
Ну вот. Постепенно сложилась небольшая банда, где все были равны, но был центр внимания — Джин. Она была как разводящий в волейболе, вся игра проходила через нее, а Эйк неожиданно оказался в роли центрального забивающего.
Родители были рады, что у Эйка появились наконец друзья. В то, что происходило внутри этой дружбы, Эйк их не очень-то пускал, но не избалованные, прямо скажем, популярностью своего младшего отпрыска предки ходили мимо его дружбы на цыпочках.

***

Все это стоило рассказать хотя бы для того, чтобы было понятно, почему родители все-таки отправили Эйка на карантинный день рожденья. Па неожиданно вмешался в тот разговор, увел маму из гостиной, они чего-то там побубнили за дверями, и мама, вернувшись, дала добро.
Не сразу, конечно.
Она повздыхала положенное время, поподжимала губы, а потом сказала — ну, хорошо.
— Ну хорошо! Я сама позвоню миссис Риччи. Напомни мне ее номер, будь добр.
Да, фамилия у Джин была подходящая. Не потому, что она была риччи — богатенькая, хотя с этим у нее в семье, как понимал Эйк, тоже все было в порядке. Папаша Джоанны был какой-то шишкой в авиакомпании. Логистика. Фиг знает, что это значило, но дом у них был — что надо, с лужайкой, на которой поместился бы весь таунхаус, в котором жил Эйк.
Риччи по-итальянски значило — кудрявый.
Джоанна Риччи — Джин — кудрявая итальянка из состоятельной семьи. Все так и есть.
Сроду Эйким не знал телефона миссис Риччи. Пришлось ему звонить Джин и выяснять номер у нее. Джин, надо отдать ей должное, не стала выспрашивать, какого фига Эйку нужен телефон мамаши, но он сам буркнул, что предки хотят созвониться.
— Угу, — сказала она, отключилась и через полсекунды текстанула номер.
Разговор прошел гладко. Ма была просто счастлива слышать миссис Риччи, Роберту. Роберта, надо полагать, была страшно рада слышать миссис Равен, Люси. Телефонные линии слиплись от меда и патоки. Наконец мама отклеила телефон от уха и вздохнула:
— Пир во время чумы.
Отец отвез его в назначенный день к Джин, поздравил миссис Риччи с днем рождения дочери и, посмотрев на двух хозяйских доберманов, вежливо дожидающихся чего-то у дверей, отказался от приглашения миссис Риччи зайти.
— Ну, парень, желаю вам хорошо провести время. Позвони, когда тебя забрать.
Гостей у Джин собралось пятеро и время они провели хорошо, весело провели.
Когда компания упражнялась в уничтожении злыдней (у Джин к PlayStation были подключены аж четыре джойстика), младшая сестра Джин, Хлоя, решила стать стилистом. Она с важным видом заявила, что волосы Джин хорошо контрастируют с патлами Эйка.
Надо сказать, что уже два года он растил волосы. То есть попросту не стригся, ну они и отросли уже довольно длинные, ниже плеч. Получилось случайно — как-то он заявил, что не хочет стричься, а маме было в тот момент лень настаивать. Она думала, что эта блажь у сына скоро пройдет, но когда через пару месяцев опомнилась и снова заговорила о стрижке, то встретила решительный отпор и махнула рукой. Волосы росли, Эйк гордился. Ему вдруг понравилось выделяться — хоть бы и длинной волос.
Война с монстрами на экране восьмидесятидюймового Самсунга была в разгаре, компания ожесточенно жала на кнопки и иногда даже орала. Хлоя подобралась к сидящим на диване сзади с расческой. Всем было не до нее, Хлоя принялась за дело и через пять минут Эйк оказался сплетенным с Джин.
Из их волос получилась толстенная коса. Коса была двухцветной, черно-белой, прикольной — компания потребовала селфи. Сэм, считавшийся будущим фотографом, дизайнером, художником и все такое, поставил их спина к спине, приказал немного закинуть головы назад — так, что двухцветная коса повисла между. И в самом деле снимок получился классным, хоть и снимал Сэм на обычный айфон.
Потом эта фотография (в отпечатанном даже виде!) будет таскаться Эйком в рюкзаке, потом как-то окажется в кармане джинсов, потом вместе с джинсами как-то попадет в стиральную машину. Конец фильма, жеваная бумага…
Особенно же удались посиделки у бассейна. Купаться никто не собирался, но утопился телефон Джоша — самого, как бы это сказать, крупного из членов их банды. Случилось это оттого, что Джош выразил сомнение в том, что они смогут сбросить его в бассейн прямо в одежде.
— Слабо вам! — уверял он.
К нему тут же бросились, но всех тормознула благоразумная хозяйка вечера.
— Стоп-стоп-стоп! — завопила Джин, — брось это дело, Джош. У тебя ведь все в карманах промокнет.
Тот, ехидно улыбаясь, выгреб из карманов пару долларов, несколько монет и школьную карту.
— Ну и? — изрек он, высыпав имущество на стоящий рядом столик.
— Теперь можно! — дала команду Джин, и через секунду парень был схвачен и полетел в воду.
— Ну вы и придурки! — восхищенно орал он хохочущим приятелям, цепляясь за протянутые руки и пытаясь забраться на бортик. Это не получалось — Джош был довольно увесистым, а бортик — скользким от воды, выплеснувшейся при падении. Он по мелкому месту добрел до ступенек и торжественно вышел.
Все были очень довольны. Летний вечер был жарким, простуда Джошу не грозила. Ему на некотором расстоянии от столика выделили стул, где тот и обтекал остатки вечера. И только когда в конце вечера Джош-Кит (как решено было теперь его звать) стал искать телефон чтобы позвонить предкам, выяснилось, что его-то он и забыл вынуть из кармана-клапана на бедре. Мобильник, конечно, сдох.
— Хм. Блин. Джин, дай телефон, мой чего-то не работает.
Да, вечер получился замечательным…

***

Но лето тянулось как резиновое.
Карантин.
Эпидемия.
Даже последний школьный день был в онлайне. Все просто отключились от школьного чата, и все. Тишина, пустота, жара — лето.
Друзья отрезаны.
Грег, старший братец, был уже не тот. Университет выпихнул всех по домам, и брат снова рядом, в соседней комнате, но не более. Стал он совершенно бесполезен — ни поговорить, ни закатиться куда-нибудь, хоть бы и в соседний Старбакс. Сейчас Грег по утрам наскоро завтракал, прыгал в машину и укатывал на работу — нашел себе место на лето. Мама очень была довольна: как же, Грег работает в муниципалитете! Эйк даже был поначалу заинтригован, но брат в подробные рассказы о своей карьере не пускался:
— А, скучища. Бумажки перекладываю.
Может, так оно и было, никаких великих тайн самоуправления старший не скрывал от младшего. Но вот и в выходные, и во всякий свободный вечер брат из дома уматывал, а Эйка с собой не звал, категорически. И как-то очень ясно стало, что и напрашиваться не стоит, теперь Грег — сам по себе, а Эйк — сам. Распалась связь племен. Так-то.

— Ты как? По школе не скучаешь?
— М-м? Нет, пап.
Суббота, утро. Родители собираются в торговый центр. Они уже позавтракали, Грег еще дрыхнет, Эйк не знает, что делать с омлетом. Удивительно — дожить до того, что ждешь когда проснется старший брат — все же живая душа!
— Хорошо. Гм. Не хочешь с нами? В “Холлистер”?
— М-м? Нет, пап.
Вот никогда раньше Эйк не думал, что ему нечем и некем будет себя занять. Скучать по школе? Он был уверен, что школа и стая одноклассников — это просто то, что он должен. Надо пять дней в неделю ходить в школу. Надо разговаривать с одноклассниками, раз уж ты в школу пришел. Другое дело — банда. Сэм, Джош, Уно. Джин. Ну, они все далеко. За миллион миль.
— Ну, как хочешь, — сдался отец.
— Ага.
Просто надоела эта пустота вокруг. Скучаешь? Ха!
Оказывается, он не против потрепаться даже с одноклассниками, дожидаясь после уроков школьного автобуса. Или сходить на репетицию школьного бэнда. Пусть они там играть не умеют, фиг с ними, зато — не один. Надо же!
Сто лет ему никто не нужен.
Со второго этажа спустился братец. Физиономия заспанная.
— Привет, сын!
— Доброе утро, па.
С ним даже и не поздоровался, свинья. Как будто Эйка тут нету, за столом. Полез в холодильник, за своим апельсиновым соком.
— Я еще живой, брат.
— Да? Поздравляю.
Сто лет ему никто не нужен.
Лето.
Суббота.
Шестой день недели.
Затренькал звонок его мобильника. Номер незнакомый, спамерам не спится в субботу утром.
— Алло?
— Привет, как дела?
— Джин!!!
Брат присосался к стакану с соком, брови задрал… Сто лет ты мне не нужен, со всеми твоими важными делами!
Эйк скачет по лестнице наверх, а в трубке Джин тянет:
— Слу-у-шай… — вот она наматывает на палец прядь волос, он прямо видит это — она часто так делает, соображая, как лучше что-нибудь провернуть. Эйк даже думает, что у нее волосы от этого и вьются кольцами; в самом деле — у матери Джин волосы прямые, у отца ее… Кто их знает, он лысый, а у нее…
Так. Вот он в комнате, дверь захлопнул.
— Слу-у-шай… Какие у тебя планы на следующую неделю? То есть, на неделю через неделю.
— П… Планы? Э-э-э… А ты откуда звонишь? Твой номер у меня не определился.
— Я из дома. Это телефон Хлои, у моего какие-то траблы с батареей. Заказали новый в Эппл — жду, когда доставят. Сейчас знаешь как с доставками. Тут такое дело…
— Я, между прочим, твой вызов чуть не сбросил, думал — спамеры.
— Да? Хо-хо! Значит мне повезло. Тут такое дело…
— Эйким! — мама, стучит в дверь, — Мы едем через пять минут. Ты с нами, или как?
— Да, мам! Да! Я с вами! Пять минут!

***

Вода уходит из ванны — как в кино. Как в кино про маньяка, который душит своих жертв в ваннах. В ванне. Они там лежат — в ванне, мертвые, с открытыми глазами, с волосами, которые покачиваются на воде. Водоворот стока закручивает волосы, вода журчит, все кончено.
Все кончено. Эйк — покойник, конечно. Только он не в ванне, он сидит на ее краю, вода капает на пол. На полу лужи и скомканное полотенце, брезгливо брошенное в угол.
Вода журчит, уходит в сток, закручивается водоворотом. Эйк смотрит на водяную спираль. Очень хорошо видно, как она образуется, эта спираль, потому что в воде, на ее поверхности — маленькие точки. Они кружатся, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее и — опс! — ныряют в решетку стока. Если постараться и выловить одну такую точку — а постараться придется, они норовят проскользнуть с теплой водой между пальцев, — то можно увидеть, что это не точки, а скорее запятые. Такие же запятые — в скомканном на полу полотенце. Только там, на полотенце, они шевелятся, а если поднести такую запятую к глазам, то станет видно, что запятая — это продолговатый жучок, довольно противный на вид.
Эйк знает, что это за жучки. Эти запятые, попавшие в воду с его головы. Это — вши.

***

С утра дел у него не было. Все было собрано в поездку с вечера: собрано, проверено, упаковано в сумку. Лишнего не брать — что, в самом деле, нужно на пять дней человеку в условиях загородного отдыха в дружеской компании, в комфортабельном домике на восемь комнат, трусы-носки, не забыть зарядку для телефона и плавки. Гитару и зубную щетку упаковать в последний момент.
Опять суббота, но неделя прошла быстро, дни не пугали пустотой, всегда можно было вспомнить о том, что вот — скоро! — он отправляется. На свободу! К людям.
Джин его спасла. Все просто: ее предки приглашены провести несколько дней в загородном доме брата мистера Риччи. Джин в таких поездках участвовала и раньше, скука смертная, и на этот раз ехать отказалась наотрез. То есть, отказалась ехать одна. Поставила такое условие — она едет со своей компанией, со своими друзьями. С бандой. Мистер и миссис Риччи дали добро.
Согласен ли он присоединиться?
Эйк к тому моменту был согласен лететь на Марс в составе экспедиции Илона Маска — без надежды на возвращение — так ему стало тошно в четырех карантинных стенах. Вот, ведь и родной “гибсон” пылился в углу, все потеряло смысл. И тут этот звонок.
Родители даже не посмели завести шарманку про вирус, когда Эйк рассказал им о приглашении.
Гитара снова не была бесполезным предметом, она снова была нужна ему — может быть, особенно потому, что нужна была еще кому-то. “Обязательно возьми гитару, о’кей?” — сказала Джин. Какие дела, конечно возьму, ладно, а Сэм притащит, наверно, свой тяжелый, как кирпич, полноформатный “Никон” с целой батареей сменных объективов. А Кит притащит свою толстую задницу и кучу анекдотов. А Уно…
Всю прошедшую неделю можно было обо всем этом поразмышлять, и время было заполнено планами и предвкушениями.
Собственно, стоило как следует выспаться, день предстоял длинный. Три (а то и четыре — если будут пробки — сказала Джин) часа в дороге, потом надо будет “разместиться”, потом они, может, мотанутся на озеро (там озеро — в получасе ходьбы, на машине пять минут, но предки — сказала Джин — наверняка обломаются ехать, будут наполнять бассейн), а чего дома сидеть? — все вечера наши, насидимся… Но проснулся Эйк этим утром раньше всех в доме, валялся в кровати и думал, что надо еще поспать, а спать было уже невозможно. Спустился на кухню, из холодильника вытащил коробку сока, бросил в тостер пару замороженных вафель.
Так. Надо все-таки взять с собой сланцы, места в сумке навалом, да и сколько они, эти сланцы, займут места? Мало ли, что сказала Джин. “Не морочься, там все есть”. У них там Волморт на дому, что ли?
Тостер выплюнул вафли, стакан с апельсиновым соком запотел. Хороший завтрак для классного дня. Вот только голова опять чешется, будто грязная.
Эйк был вечером в душе, но занять себя было совершенно нечем, и он решил набрать себе ванну. Была у него такая особенность — любил посидеть в ванне. Утро ли, вечер — неважно. Брат часто тарабанил в дверь общего на двоих заведения, часто обещал утопить Эйка в этой чертовой ванне.
Сказано — сделано. Эйк набрал воду, послушал тишину под дверью у Грега — тот явно еще дрыхнет. Все в порядке, можно погружаться.
А через пятнадцать минут все кончилось. Он обнаружил эту дрянь в своей голове.
А-а-а!
Он бы, может быть, и не понял — что это, если б не случалась с ним эта неприятность раньше. В прошлом году в школе произошла смешная штука — эпидемия педикулеза (так эта гнусь называлась у медиков) среди учеников. Откуда в благополучной и помешанной на гигиене стране берутся вши — совершенно непонятно, но вот берутся.
Тогда Ма, бормоча проклятия, два дня вычесывала ему волосы специальным металлическим гребешком из аптечного супер-комплекта.
— Ну где, где они нашли этих чертовых вшей! Я ничего не вижу! — стонала она. Постельное белье Эйка было решительно выброшено, одежда постирана в кипятке, но только с третьего захода его допустили к школе.
Все это было тогда противно и долго, и сейчас Эйк понял сразу, что он никуда не едет. Притащить эту дрянь с собой в дом Джин — немыслимо. Избавиться от вшей в оставшееся время — невозможно.
После полудня за ним должны заехать. Осталось часов пять. Нет, четыре.
Конец. Ха!
Эйк сидел на краю ванной и прощался со всем. Со всеми планами и надеждами. Со всеми ожиданиями. Со всеми своими дурацкими ожиданиями.
Потом, простившись, он просто сидел и совсем ни о чем не думал, потому что думать было не о чем. Он и не знал, как ему было плохо в эти недели сидения взаперти.
— А-а-а! А-а-а-а!

***

Так он в прошлом году сидел, бездумно глядя в пол, в пустом школьном классе, рядом с женщиной-полицейской. Она не спускала с него глаз, но в разговор вступать не собиралась. Хотя, собственно, и Эйк не пытался завести разговоры. О чем говорить?
Да, все было так быстро, что он ничего не понял.
Час назад, во время урока математики у мистера Бильха, их учителя, зазвонил мобильник. Он прервал свою повесть о тождестве треугольников:
— Да, мистер Виннет…
Весь класс проснулся. Звонит директор, ясно. А ну как математика вызовут с урока минут на полчаса — случается же такое?
Мистер Бильх мыкнул что-то в трубку, обежал взглядом аудиторию и остановился на Эйке. Впрочем, тут же взгляд отвел и сказал в телефон:
— Да.
Больше он ничего, кажется, и не сказал, только слушал. Потом, не отрываясь от телефона, пробормотал:
— Дети… Гх-м… Одну минуту! — и его вынесло в коридор.
Класс немного подержал тишину и только начал набирать воздух, собираясь выдохнуть, когда дверь открылась, и мистер Бильх вернулся в сопровождении незнакомца. Мужчина не поздоровался, они с учителем, не говоря ни слова, подошли к столу, за которым сидел Эйк, и только тут математик как-то хрипло выговорил:
— Эйким!
Эйк почему-то вспомнил в этот момент картину “Поцелуй Иуды” — видел иллюстрацию в книге — случилось тут у него такое видение…
Мужчина же положил свою руку на правую руку Эйка ниже локтя, для чего ему пришлось наклониться над ним, заслоняя собой от изумленных взглядов всего класса, а потом предложил:
— Привет. Давай прогуляемся к директору, ты не против?
Ответа на свое странное предложение ждать не стал, крепко сжал его руку, приобнял за левое плечо, и, как бы обернувшись вокруг него, мягко выдернул Эйка из-за стола и вытянул за дверь.
Никакого директора там не было, а был номер второй в штатском, который подхватил Эйка с другой стороны, и была там, как ему показалось, целая куча полицейских в форме. С пушками. Вообще-то, их сначала не было. Это был фокус такой — вот Эйка выводят в совершенно пустой школьный коридор, а через секунду — оп-ля! — вокруг него вся полиция штата. Сейчас закричат: “Сюрприз! С днем рожденья!” Но ничего такого они, конечно, не закричали.
За закрытой дверью класса, откуда его вывели, раздался гул голосов — что там у них случилось, интересно?
Да, Эйк настолько обалдел от этого карнавала, что потом мог вспомнить только какие-то куски. Вся команда вела его по коридору — ботинками они стучали, как табун лошадей, и все время, кажется, был какой-то писк — полицейские рации? Да, точно, они все говорили что-то в эти свои рации. Его несло в толпе вооруженных людей как в быстрой горной реке; по коридорам — как по извилистому руслу, повороты мелькали, как прибрежные камни. Мимо — в брызгах потока — мелькнуло белое лицо директора, нечего было и думать успеть зацепиться за него, Эйк только вывернул шею, стараясь удержаться за это пятно взглядом, только открыл рот, чтобы что-то сказать или крикнуть — что? — а его уже пронесло мимо — за поворот русла, за угол — в гуле реки, в стуке тяжелых ботинок.
Эйк был уверен, что сейчас его принесет прямо через школьный коридор в допросную комнату с зеркалом во всю стену, прозрачным с оборотной стороны. Ему даже не пришло в голову спросить, что происходит, он как будто смотрел кино про себя самого. В кино всегда было такое зеркало: Эйка должны посадить перед ним, зачитать права и начать допрос.
Он совершенно не помнил, зачитали ли ему права, а привели его неожиданно все-таки в обычный класс, где было тихо и пусто, на стене висела обычная школьная доска, и был включен проектор, который высвечивал на доске: “Дэниел Киз. Цветы для Элджернона”, синие такие буквы.
Там его, вроде, даже обыскали, но, наверное, очень быстро, и этого Эйк хорошо не запомнил. Потом все же пришло время вопросов, их задавали эти двое в штатском, куда делся полицейский табун — неизвестно. Может быть, они все столпились за прозрачной с оборотной стороны школьной доской?
Вопросов для начала было два:
— Тебя зовут Эйким Равен, правильно?
— Как ты собирался это сделать?
Перед ним открывают лэптоп, на экране (кино!) — скриншот его сообщения, в его Твиттере: “Вы меня достали. И вот я уже здесь. Сегодня — план «Б». Сегодня вы все умрете, вся ваша сраная школа. Не говорите потом, что я вас не предупредил”.
Ничего себе!
Тут уж он совсем утонул. Бред полный, но в своей полноте — безжалостный, последовательный и непрерывный. Все одно к одному, все подогнано, вагончики сцеплены, между ними нет промежутков, не выскочить.
Стоп.
Он не будет кричать, визжать и размахивать руками. Нет-нет-нет! Он будет просто отвечать на вопросы.
Он — да, Эйким Равен. Он ничего не собирался. Нет, он этого не писал. Да, это его аккаунт. Сообщение — нет, не его.
Последний раз он пользовался Твиттером…
Да, он нормально себя чувствует.
Последний раз он пользовался Твиттером два часа назад. Приблизительно. Нет. Читал сообщения. На компьютере здесь, в школе. Нет, ничего не писал. Уверен. Точно. Нет, никто. Никому пароль не давал. Не помнит такого.
В общем, этот способ сработал. Он не сошел с ума. Они не смогли (пока) окончательно свести его с ума. Дело застопорилось — его еще спрашивали, есть ли у них в доме оружие, есть ли у родственников оружие, есть ли у друзей в доме оружие. Но он, конечно, уже сообразил, что все крутится вокруг сообщения в Твиттере, это главный пункт, а остальное — рутина, протокол.
В какой-то момент, когда они вместе в сотый раз прошли по дорожке “аккаунт мой — два часа назад — ничего не писал”, один из них — номер первый — вышел. На смену ему в класс вошла женщина-полицейский в форме, принесла воду в бутылках. Она же осталась при нем, когда номера второго вызвали из класса, и оставалась все время, пока они чего-то ждали. Потом Эйк вычислил, что просидели они в классе часа три, и раза три за это время она спросила, как он себя чувствует. Прекрасно он себя чувствует. В туалет? Два раза — нет, один раз — да, туда его провожал другой полицейский в форме.
Больше за все время не было сказано ни слова. Эйк помнил, что все эти часы он пребывал в ощущении полной пустоты, и в этой пустоте был хрупкий покой. Он ответил на все вопросы, он готов и дальше отвечать на любые вопросы, но он совершенно не готов думать о том, что что все это значит и чем должно кончиться.
А потом пришел номер первый.
— Значит так… Как себя чувствуешь?
— Нормально. Э-э, хорошо чувствую.
— О’кей. Значит так, слушай внимательно. Ты сейчас едешь домой. Тебя ждут родители, там, у директора. Идешь домой с родителями, они тебе все объяснят. Да, домой с родителями, и по дороге — ни с кем, кроме них, никаких разговоров. Будь здоров.
И все?
— Сэр, я хотел спросить… В чем все-таки дело? Я…
— Дело в том, что тебе надо держать свои мессенджеры под присмотром, парень. Все, пошли.
Эйк в дверях обернулся к женщине в форме:
— До свидания.

Спасли Эйка камеры видеонаблюдения. Отец рассказал то, что рассказал ему директор, мистер Виннет.
В местный офис полиции поступил тревожный сигнал о угрозе в их школе — из ФБР сигнал, вы подумайте! Они, значит, усмотрели этот пост в Твиттере и вычислили, откуда был вход в аккаунт, надо же. Полиция рванула в школу — дальше известно. Когда Эйк уперся, стали проверять записи с камер. Им было с точностью до минуты известно время появления поста, и вот выяснилось, что во-первых, в этот момент Эйк пребывал на уроке английского и даже делал доклад, а, во-вторых, его однокласник Кенни Персон заходил точно в то же время в компьютерный класс, где делать ему по расписанию было совершенно нечего. И все дела.
Кто или что подтолкнуло Кенни к компьютеру, на котором Эйк забыл выйти из своего Твиттер-аккаунта, осталось Эйку неизвестным. Он вообще больше его не видел, в школе тот больше не появлялся. Отстранен от занятий, а потом вообще отчислен.
Мама, следуя своей непостижимой для Эйка логике, почему-то считала в этой истории самым виноватым директора Виннета, а сына, едва дождавшись окончания учебного года, перевела в другую школу. Стало быть, у Эйка — уже третью.

***

— Эй! Ты там в порядке? Чего орешь? — голос брата из-за двери.
Черт бы побрал этого брата.
Стук в дверь. Нет, он не откроет. Никакой возможности встать, открыть дверь. Черт бы побрал этих вшей. Черт бы побрал это все.
— Эйк! Ты в порядке? Открой дверь!
Да. И что же дальше?
Какая-то возня под дверью, с той стороны. Сейчас предки услышат, проснутся. Прибегут. Ох.
Эйк посмотрел на бритвенный станок брата. Вон он валяется на краю раковины, вечно Грег его там оставляет. Лезвия на нем в пять рядов и очень острые. Но они узенькие, глубоко не режут. Кровищи будет лужа, а толку — ноль. Б-р-р!
И вообще — это надо делать именно в ванной, наполненной теплой водой, а воду он слил, и теперь уже нет времени наполнять ванну снова. Нечего было орать, надо было все делать спокойно, по-тихому; Ма всегда твердила, что главная его проблема состоит в неумении скрывать свои чувства… Он представил себя в ванной с кровью и вшами — такой компот, такая гадость. Тьфу!
В дверь стучали, Эйк вытащил из шкафа чистое полотенце, завернулся и открыл задвижку.
На пороге отец, за плечом у него — брат, глаза круглые, крутит пальцем у виска.
— Ты… Ты что? Это ты кричал?
— Нет.
— Грегори! Что там у вас? Господи… — голос мамы снизу, из родительской спальни.
Она всегда называла мужа полным именем — Грегори, а старшего сына всегда — Грег, так что путаницы не возникало.
Эйк протиснулся мимо отца, отпихнул с дороги брата и пошагал в свою комнату. Прямо за дверью стояла собранная сумка, он пнул ее ногой так, что та проехала по полу через комнату, ударила по стойке с “гибсоном”. Гитара сделала “дэнь!” струнами.
На кровати лежит приготовленная одежда. Сейчас наденет все чистенькое, и помчится навстречу приключениям, идиот! На стене над кроватью — плакат первого альбома “Нирваны”, в голубой воде завис плывущий младенец, показывает Эйку — он только сейчас это заметил — язык, издевается. Конечно, у него-то нет вшей, откуда. Эйк рухнул на разложенную одежду, содрал со стены плакат и накрылся им. Красиво. Он застонал, стиснул зубы, скомкал плакат и швырнул бумажный ком в дверь. Тот отскочил от двери, прокатился по полу и замер.
Эйк лежал на кровати, пялился в потолок и слушал бубнение голосов внизу. Слышно было, как кто-то поднимается по лестнице, шаги замерли у его двери, потом снова скрип ступенек — спускаются вниз; запищала на кухне кофеварка.
— Эйким! — мамин голос.
Потом снова голоса — бу-бу-бу, бу-бу-бу. Да, а слезы — точно, соленые.
Опять шаги на лестнице, поскрипывают ступеньки; нет, не оставят его теперь в покое — нечего было орать.
Отец открыл дверь, стоит смотрит на него. Ничего не поделаешь.
Эйк поворачивается к стене и вдруг чувствует резкую боль в колене. Кнопка! Кнопка, одна из тех, которыми был приколот плакат, выпала и теперь воткнулась ему в ногу. Эйк шипит, вытаскивает ее и бросает на пол.
— Та-а-ак, — тянет отец.
Он наклоняется, поднимает с пола кнопку, потом смятый плакат, шуршит бумагой.
— Ты можешь мне сказать — в чем дело? Эй, парень?
— Угу…
Ничего не поделаешь, он теперь не отстанет.
— Ну, что случилось?
Эйк садится на кровати, привычным жестом протягивает между пальцами прядь волос, потом вспомнив о вшах, брезгливо отдергивает руку и смотрит на пальцы. Волосы мокрые, рука от них влажная, но на ней, слава богу, ничего нет. Или никого?
Но они там, в волосах, Эйк знает.
— Пап, — совершенно спокойно говорит он, — ну, в общем… Я никуда не еду.
— Здрасьте. Что за дела?
— Слушай, я голый тут. Ты это… Ты выйди, я оденусь сейчас и спущусь.
— Что, все отменилось? У Джин кто-то заболел?
Эйк морщится — причем тут… А, ну да! Эпидемия…
— Да нет, никто не заболел. Я сейчас. Я оденусь и приду.
— О’кей, давай, я внизу.
Да, лучше так. Они там собрались все в гостиной, наверняка. Ждут. Ну, он сразу всем все объяснит. А то скажешь сейчас отцу, потом все равно притащится Ма, с охами-вздохами. Эйк закряхтел, замычал, снова откинулся на кровать, потом решительно содрал с себя полотенце, пошарил в куче одежды под собой и натянул трусы. Секунду подумал, понял, что сил на прочее у него не хватит, сгреб себя с кровати, хлопнул дверью и потащился по лестнице вниз.
Гостиная. Брат на диване, со стаканом сока в руке, Ма за столом. Пахнет кофе.
— Доброе утро, Эйким.
— Угу.
Отец выходит из кухни, в одной руке кофейник, в другой — две чашки.
— Кофе будешь?
Эйк мотнул головой — нет, спасибо — и сел на нижнюю ступеньку лестницы.
— Эйким! Я хотела бы знать…
— Мам, у нас остался… Этот… Ну, лекарство от…
Фигня это все, Джин приедет через три часа.
— В общем так. Я не еду. Я… Ну, заболел.
— О, Боже! — мама встает, — что, вирус?! Симптомы какие?
— Не-не-не! Нет у меня никакого вируса, мам. У меня — вши.
— Как?
— Вши!
— Хэх! Блин, ну ты даешь, братец.
— Заткнись! Заткнись!!!
Ох, он сейчас ему вмажет! Брат старше, сильнее, но, ей-богу, он сейчас ему врежет! Но тут перед ним — отец, с чашкой кофе в руке.
— Так, спокойно! Все остаются на местах!
— Эйким!
— Не психуй, брат!
— Заткнись!!!
— Эйким!!!
Он валится в кресло, отец навис над ним, рядом — из-за его плеча — мама.
— Что же это такое, боже! Как ты говоришь? Вши?
Эйк тяжело дышит в кресле, хочет встать — и не может, сил нет. Вдруг снова текут слезы — от злости и стыда. И сопли — вот гадость-то!
— Ну-ну-ну!
— Погоди, Грегори, я хочу понять — вши?
— Да, мам! И ты же понимаешь…
Черт! Он хлюпает носом, тянет со стола салфетку и шумно сморкается в нее.
— Ты… Не могу же я тащиться туда с этой дрянью! Ты представь… Короче, я не поеду, вот и все.
— Ясно, — вздыхает отец, — О-хо-хо…
— О, господи, — мама садится, локти опирает на стол, подбородок на ладони, — Как же так?
Молчание. В самом деле — как же так?
— Ты же никуда и не выходил, столько времени сидишь дома. Где ты мог подцепить эту… это?.. Не понимаю!
— Элементарно, мам, — вступает Грег, — в любом автобусе, я вам в прошлый раз еще говорил. Бездомные там ездят, ну и — готово. Он же в библиотеку недавно таскался, помнишь?
— Да, дорогой, и ведь Эйким просил тебя подвезти, и тогда бы…
— Мам! Тут двадцать… Да нет! — пятнадцать минут пешком!
— Да?! Но ведь жара, Грег!
— Ну не мог я тогда, Ма! Я ему предлагал — в субботу!
— О-ох! Опять вся эта песня. Белье постельное… Нет, ну надо же!
Ну вот и все, всем все ясно, вопросов больше нет. Доложил.
— Мам, я пойду к себе, наверх, ладно? Мне еще надо Джин позвонить.
Ему же еще надо позвонить Джин. Да. Он поднимается из кресла и бредет к лестнице. Все это совсем не важно… Белье.
— Милый, я все понимаю. Не расстраивайся, ну кто же виноват, что так получилось… Ерунда какая-то. Что же делать? Я знаю, ты так ждал этой поездки, но…
Эйк махнул рукой, поплелся наверх. Надо идти, звонить. Кулак сам собой прыгнул в стену — бум! Больно и глупо.
— Эйким! Что это вы делаете, молодой человек?!
— Стоп! Стой, парень! Подожди, Люси.
Отец стоит у лестницы с коробкой в руках. Ах, да — супер-комплект от педикулеза.
— Пап, все в порядке, все — я спокоен. Извини, мам! Я пойду.
— Подожди.
Эйк снова сел — нет, сполз спиной по стене — на ступеньку.
— Нет, но мне хотелось бы…
— Подожди, Люси! — отец сморщился и поднял руку ладонью вверх.
— Так. Послушай меня, парень. Как я понимаю, ты хотел бы поехать, так? Стоп, выслушай меня! Я понимаю, что так просто эта проблема не решается. Но есть варианты. Если ты действительно хочешь поехать…
— Пап!
— Так, не шуми! Ты уже взрослый парень, я вижу, ты уже начал размахивать руками, так я тебе скажу, что махать руками — это ерунда. Да! Это какая-то хрень, брат.
— Грегори!
— Извини, дорогая, я закончу! С твоего позволения. Гм, да. С этим, полагаю, мы покончили. Просто ты уже большой мальчик, и мне — твоему отцу — хотелось бы видеть, что ты умеешь держать удар. Фу! Это звучит, то, что я говорю, эти слова, как какая-то…
— Хрень.
— Эйким!!!
— Извини, мам.
— Люси, подожди!
— Извини, пап.
— Да. Ладно. Не в том дело. Мне сейчас некогда подбирать слова, но, думаю, ты меня понял. В общем и целом. Дело не в этом, а в том, что нам делать с твоей проблемой. Повторяю свой вопрос, а ты просто отвечай — без… вот этого. Ты ведь хочешь поехать, так?
— Да.
— Ну вот. Сколько у нас времени?
Что тут можно сделать? Эйк пожимает плечами. Отвечает мама:
— Сейчас полдесятого, Грегори.
— Хорошо, спасибо. Я имею в виду — сколько у нас времени на то, чтобы избавиться от насекомых в голове Эйка?
— Звучит, я бы сказал, двусмысленно. — Грег-младший не удержался от того, чтобы поумничать. — На это, собственно, может уйти вся жизнь.
— Ну, они обещали заехать после полудня. Перед этим Джин еще позвонит… Часа три. И что?
— Будем исходить из того, что у нас на все про все два часа, с половиной. Так?
Отец присел на ступеньку. Теперь они с Эйком сидели на лестнице, мама подошла, оперлась на перила и положила руку на плечо мужу. Грег развалился на диване, вертит в руках пустой стакан из-под сока. Эйк угрюмо смотрит на отца. Что тот надумал?
— Смотри, сын, твоя проблема засела в твоих волосах. По большей части. Мы это знаем по предыдущему… э-э-э… опыту. Все остальное — решаемо. Чистая, проверенная одежда, хороший душ, ну и так далее. Ведь в прошлый раз вы мучились именно с волосами, правильно Люси?
— Да я думала — с ума сойду. С этими его патлами. Там знаешь, эти их… личинки, ну — яйца — на волосах.
— Какая гадость, бр-р!
— Заткнись.
— Погоди, Грег. Эйк, послушай, это же очевидно. Мама, я помню, еще тогда предлагала тебе этот выход. Если для тебя действительно важна эта поездка, тебе надо состричь волосы. Как можно короче. И все.
Ему это совершенно не приходило в голову. Он и его грива — это было одно целое.
— О, это штука, — не унимается брат. — Будешь лысым, и все дела.
— Грег, милый, ну зачем ты так?
Эйк был поражен. Да, это, конечно, тот еще вариант. Но ведь вариант?
— Что значит — как можно короче, пап?
— Ну, я думаю…
— Полдюйма можно оставить, — выдала приговор мама, которая вынесла на себе все тяготы борьбы с вшами в прошлый раз, и тогда же перечитала кучу рекомендаций по этому поводу, — а вообще-то, друзья мои, мне надо бы для начала посмотреть его голову.
— О’кей, конечно, дорогая. Но — главное — ты реши, Эйким, что для тебя сейчас важнее, понимаешь? Выход, конечно, не самый для тебя приятный, но он есть. И я сейчас другого не вижу.
Эйк молчал. Он задумался и по привычке полез чесать макушку, но тут же отдернул руку. Брякнул стакан на стеклянном столике у дивана — Грег вскочил, решительно подошел к родителям. Руки в карманах, покачивается с пятки на носок, молча смотрит на брата.
Эйк сопит, он думает, он пытается представить — как это будет выглядеть. Полдюйма!
— Слушай, братец! Я тебя знаю, сам таким был. Примерно. И, насколько я понимаю, ты слегка озабочен тем, как примет это дело твои компашка. Какое тебе дело — что они скажут? Что ты им скажешь? Какая разница? Скажешь — мне так захотелось!
— Ага.
— Да! Мне кажется, тебе всегда было наплевать! Я прямо удивляюсь. Ну, понятное дело, может — не на всех наплевать. И это тоже правильно, что не на всех, это было бы уже слишком…
Грег развернулся, пошел к дивану, взял со столика стакан и ушел в кухню. Оттуда еще крикнул:
— Ну, перейдешь из хиппи в панки, все равно и то, и другое — отстой, ретро! Вчерашний день!
— Ой, Эйким! У меня есть идея! — мама потянулась к Эйку и растрепала ему волосы. Потом все же не удержалась и посмотрела себе на руку. Эйк тут же отреагировал:
— Ну что, мам, вшей не подцепила?
— Не говори чепухи, милый! И вообще, иди-ка на свет, к окну. Посмотрим, что у тебя в голове.
— Еще раз заявляю — в голове у него тараканы!

Однако там все-таки обнаружились именно вши. Опытной рукой Ма перебрала влажные пряди и в течение пяти минут обнаружила двух. Это значило, что дело плохо — их, значит, в волосах довольно много, и стрижки, если Эйк хочет ехать куда-то через два с половиной часа, не избежать.
Эйк последний раз горестно вздохнул и махнул рукой — делать нечего, решено. Стригите!
А времени было в обрез. Хорошо, что за машинкой для стрижки не пришлось тащиться в Волморт с его очередями. Мама вспомнила, что машинка точно есть у соседки. Один звонок решил дело — инструмент на руках, но тут выяснилось, что нет парикмахера. Эйк как-то само собой предполагал, что стричь будет мама, но та вдруг решительно отказалась.
— Я боюсь!
— Мам! Ну, надень перчатки, не знаю, фартук свой…
— Да причем здесь… Вдруг у меня криво получится! Или я тебе ухо отстригу.
Неожиданно взять машинку в руки вызвался Грег. Больше всех этому удивилась мама, у Эйка не было сил удивляться. И времени не было. Грегори-старший хладнокровно прихлебывал кофе. Ма все еще сомневалась.
— Ты уверен?
— Уверен, не уверен… Так, это у нас дюймовая насадка… Ага, вот эта будет как раз.
Бж-ж-ж! — загудела машинка.
— Есть у меня, мам, одна знакомая…
Бж-ж-ж!
— Эмми…
Бж-ж!
— Сиди спокойно, а?
Бж-ж-ж!
— Она таких тупых голов по полсотни в день обрабатывает.
— Что еще за Эмми, Грег?
Бж-ж-ж! Бж-жи-ы-ж! Бж-ж!
— Ой, Эйким, знаешь, а тебе очень идет.
— М-м-м…
Волос на полу столько, что, кажется, ими можно набить подушку. Но это — отравленные волосы, на подушку не годятся.
— Ну-с, готово. С вас двадцатка, плюс столько же — за токсичность.
Финансовый вопрос, как всегда, решает отец:
— Перебьешься. Но — спасибо. По-моему, получилось совсем неплохо, можешь подрабатывать парикмахером. В тюрьме.
— Грегори, дорогой!
Эйк ощупывает голову, ему очень хочется посмотреть — что получилось. Мама тащит его в ванную:
— Так! Марш в душ! Промой хорошенько, и потом обработаем этой штукой! Ее еще потом полчаса надо выдержать на волосах.
В гостинной гудит пылесос, братец чего-то ржет, паразит. Зеркало! Он весь в волосах, ничего не разобрать, но, кажется… Так, смыть с себя все, смыть скорее.
После душа мама сушит ему голову феном, и Эйк снова удирает к зеркалу — он хочет понять, насколько все ужасно, смотрит на свое отражение. Да-а-а…
Впрочем, голова у него ровная. Хотя, конечно, это не его голова. Плевать, чего уж теперь. На самом деле, все не так плохо, как он предполагал. В зеркале какой-то незнакомый подросток с коротким — неожиданно слишком коротким — ежиком. “Будешь лысым, и все дела”. Да, надо сказать, рука у брата не дрогнула.
— Эйким! Давай скорее! Тут написано — сразу после мытья… Идиотизм какой-то! Вот как это понимать — “после мытья” и “на сухие волосы”?! Я уж и забыла с прошлого раза.
— Ладно, мам! Давай, мажь. Времени уже почти одиннадцать. А где отец?
— Они в аптеку поехали, с Грегом. Так, закрой-ка глаза.
— Чего — в аптеку? У тебя же, вон, полфлакона еще этой дряни, хватит же?
Ну и воняет этот супер-антившивин!
— Есть одна мысль, увидишь. Не крутись, мне надо вычесать.
— Чего там вычесывать… Там и волос-то не осталось. Нос чешется.
Что же это будет, а? Вот они его увидят… О, господи. Наплевать. О, боже.
Мама вдруг хихикает.
— Ма! Чего смешного? Ну да, я клоун, да?
— Нет-нет-нет! Что ты! Очень симпатично получилось, правда. Это я… Представила.
— Что представила?
— Погоди, я тебе шапочку надену, чтобы не так пахло. Так, без двадцати двенадцать — смываем. Вещи у тебя собраны, правильно?
— Вещи! Блин, одежда! — застонал Эйк. Он и забыл, что с одеждой тоже могут возникнуть проблемы, — А что с одеждой делать, мам?!
— Так, спокойно. Что — с одеждой? А, ну да… Одежду я тебе готовила всю — только из стирки. Там ничего не должно быть. Спокойно! Я сейчас еще раз все проверю, неси сумку.
Эйк поскакал наверх, в спальню. Подхватил сумку, сгреб с кровати то, что он собирался надеть в дорогу, потом подумал и решил, что эти джинсы и футболку лучше заменить — он на них лежал. Мало ли. Фу ты, дрянь какая! Чума. Проказа.
Затренькал мобильник. Джин!
— Але-але!
— Привет.
— Да, привет. Слу-ушай… Ты у нас последний, по маршруту. Сэм с Китом — рядом, потом — Уно, потом — ты. Мои, как всегда, тормозят, так что рассчитывай, что мы будем у тебя не раньше часу. Я их пинаю, но мама… Отстань, Хло! Да, Хлоя тут тебе приветы шлет, ты ведь помнишь ее, да?
— Ну да. Сестра.
— Ага. В общем, в час. Ты как, готов? Будь готов, понял? Ну, пока.
— Джин!
Гудки.
Ладно, есть еще час с лишним.
— Эйк! Ты где?! — голос брата.
— Не кричи так, Грег, милый. У меня, кажется, сейчас голова разболится, не хотелось бы.
— Эйк!
— Иду!
У Грега в руках — пакет из Си-Ви-Эс. Рожа довольная, чего-то они еще задумали.
— Ну?
— О! Смотри-ка, какой красавчик! А ты, мам, боялась.
Эйк прошел через гостиную, открыл сумку и вывалил барахло на диван. Мама выловила из этой кучи футболку и отошла с ней к окну — где светлее.
— Грегори, дай мне, пожалуйста, мои очки для чтения — там на тумбочке.
Отец принес очки.
— Что тут у нас?
— Хм. Да так, небольшая инспекция. Эйким, я пока проверю вещи, а ты — вот что… Тебе надо сейчас смыть эту штуку с волос, а потом… Сколько сейчас времени?
— А! Да! Джин звонила. Они будут в час, где-то так.
— Ага. Ну, я не знаю. Время у нас есть, а? — спросила она почему-то у отца и хихикнула.
— Ну да, — отец был невозмутим.
Эйк ждал продолжения. Явно должно быть продолжение. Не утерпел братец:
— Значит так, красавчик. Есть предложение.
— Грег, перестань! Не дразни его!
— Да плевать мне на него, — отпарировал Эйк.
— Вот! Слышу глас не мальчика, но мужа. Есть предложение. Поскольку ты теперь у нас слегка похож на инопланетянина, то тебе предлагается выбрать, так сказать, с какой ты планеты. С планеты синих, — брат полез в пакет и извлек две яркие коробочки, — или с планеты… э-э-э… красных? Идея, кстати, не моя. Идея — мамина.
Ну да. Ага. Сейчас.
— Это оттеночный шампунь, Эйким. Смоется через неделю. Я подумала — если ты теперь… В общем, полумеры — это ведь не для тебя, так ведь?
— Давай красавчик, чего там!
— Заткнись, милый.
— Слушайте, оно мне надо?! — обиделся Грег.
Мама стояла с вывернутыми наизнанку джинсами в руках и смотрела на Эйка. Он, конечно, такой штуки от мамы не ожидал. От кого угодно, только не от нее. Она подошла к старшему, обняла его за плечи, потрепала по голове. Потом усмехнулась:
— У меня, Эйким, в твоем возрасте таких возможностей не было. Пользовались подручными средствами. Фукорцин, например, красит больше не волосы, а кожу на голове. Увы.
Отец рассмеялся. Грег сказал очень серьезно:
— Мама, ты — гений. Давай, красавчик, выбирай. Синий или красный? Другого там не было. Ну, давай! Панки в городе! Я бы выбрал красный.
— Ну, тогда — синий.
Чего тут думать?

***

Около двух пополудни, когда Эйк был уже совсем измучен ожиданиями и сомнениями, минивэн миссис Риччи подъехал, наконец, к их дому. Скромный “Мерседес Вито” серебристого цвета.
Эйк заранее запретил семейные проводы. В любом виде. Когда он услышал автомобильный сигнал, то вышел из дома один: в руке сумка с вещами, на плече гитара в чехле. На голове — бейсболка “Майами Хитс”. Сроду он бейсболок не носил.
Жарища на улице была страшная. Обычное дело, лето. Добро пожаловать в солнечный штат!
Водительская дверь открылась, из нее вышла мать Джин, миссис Риччи и замахала рукой:
— Эй-эй! Привет!
— О, здравствуйте! Как дела? — голос мамы из-за спины.
Ведь просил же! Она, обогнав сына, подошла к миссис Риччи. Там тут же начался обычный обмен любезностями, но Эйку было уже не до того. Наплевать.
Боковая дверь вэна, открываясь, поехала назад — в салоне надрывались “Роксет”. Слушай свое сердце-е-е! В такую жару.
Эйк сделал шаг в сторону машины, потом остановился, поставил сумку на тротуар и сдернул с головы стыдливый головной убор. Сроду он не носил бейсболок. Из машины выскочил Уно, и тут же замер. Вскинул брови, молчит. Любуется. За ним, тем же манером — Сэм. Этот картинно открыл рот, выпучил глаза.
Грег просил, чтобы Ма изобразила на голове Эйка синюю звезду, но мама отказалась, сказав, что звезда у нее не получится, а получится клякса. Они сошлись на широкой полосе от затылка до лба, но полоса получилась замечательная — удивительно насыщенного синего цвета. Аквамарин — сказала мама. Да, подтвердил отец, что-то в этом есть.
Плевать.
Из салона машины вылез, наконец, Джош-Кит. Этот молчать не стал, он был слишком велик для таких тонких реакций:
— Ва-ау!!! О, так вы сговорились?! Они сговорились, гады!!! И-эх!
Тут из-за его могучего плеча вышла какая-то девица в солнечных очках в пол-лица. Погодите-ка…
Девица сняла очки, сунула дужку в рот и, прищурив один глаз, смотрела на Эйка. Это была Джин, точно.
Она покрутила головой и усмехнулась:
— Привет! Ну что? Поехали?
Волосы у нее были гораздо длиннее, чем у Эйка, дюйма два-три. И были они трех цветов — полоса желтая, полоса зеленая, полоса рыжая.





Владимир Шелков

2020-2022