Кошкин блог

Я – Груня, кошка Семёныча. Он мужик неплохой, хотя и пьёт. Не скажешь, что слегка – двух женщин заморил, жену и дочь. Споил, если быть точной. Сначала Лидия, жена, преставилась от инсульта (он у них наследственный). После первого приступа ей Диктора телевидения выписали, так все называли Таточку, подругу дочери по театральной студии. Лидии она очень нравилась: бывало, щёлкнет её по бедру и скажет: «Молодец, душка, всё правильно делаешь». А душка и памперсы ловко меняла, и бельё постельное стелила, и мне молочка подливала.

Когда Лидия преставилась, как раз точно в канун Старого Нового года, Диктор телевидения эстафету над Зойкой взяла. Семёныч ведь и дочь за компанию стал спаивать. Придёт, бывало, с работы с портфелем из кожзаменителя, а там среди строительных чертежей бутылочка коньяка или водки спрятана. И плывёт Зойка в парах анестезии – сердце больше не разрывается от укоров в ранней смерти матери. А утром и она от острого инсульта преставилась. Семёныч её с упавшим в подушку лицом обнаружил, скорая уже не спасла, задохнулась она.

Семёнычу, к тому времени уже лишившемуся от диабета правой стопы, бесплатного социального работника от города выделили, дебелую Машу, но он только о Дикторе телевидения мечтал, а про Машу – я кошка интеллигентная, выражаться не хочу – за глаза говорил: «Опять эта Жопа приходила, продукты сгрузила». А у Таточки фигурка точёная, кожа белая, одежда модная, глазки горят. Ох, как любил её Семёныч, даже к ночёвкам в квартире склонял. Но Таточка не поддавалась, стар ведь и вонюч. Так и говорила: «Семёныч, опять от тебя болотом несёт, давай оросим тебя «Босом».

И орошала. И жидкое мыло с запахом вишнёвого варенья в ванную покупала, говорила, для настроения. Семёныч совсем пропал. Диктор-то его за глаза кроме как шишком не называла. Но Семёныч ведь был силён другим… Своими питерскими родственниками, на них все Таточкины интересы и строились. Приедут, бывало, в высоких кожаных сапогах на высокой микропорке, в кепках защитного цвета, родной брат Семёныча Витька и племянник его Вовка, пожурят брата-дядьку за пьянство и нерадивость, деньжат тысяч 60 подбросят, Диктору комплименты отвесят: «ты нам как родная» и без долгих церемоний в скоростной Сапсан и в обратный путь: домой, в Питер.

И Семёныча, и Диктора, и меня такая их манера поведения вполне устраивала. Жизнь у нас после их отъезда опять налаживалась, и в моём рационе колбаска появлялась. И всё бы хорошо, если бы вчера не помер Семёныч. Диктор телевидения ему вечером позвонила и сказала:
– Что-то у вас речь какая-то заторможенная.
Но всё-таки кое-что разобрать было можно:
– Привези мне срочно ношпу… в пупке тянет…

Таточка тут же прискакала, ношпу выдала. Предложила скорую вызвать, а Семёныч в ответ: «Не надо, отлежусь». А сам, как сидел в инвалидном кресле, так и не шелохнулся. И вдруг как захрипит:
– Беги, оплати в аппарате мой мобильный, а то пени насчитают.

Таточка и побежала, тем более это был не её рабочий день, а соцработника. А «Маша-жопа», как на грех, пришла с большим опозданием. Семёныч уже говорить не мог, а только глаза таращил. Соцработник давай звонить Диктору:
– Ты что ему сегодня давала?
– Ничего, только ношпу, – отвечает Таточка.
– Похоже, инсульт. Приезжай быстрей!

Когда Таточка вернулась, в квартире уже врачи скорой помощи были и констатировали факт кончины. Потом полицейские появились, требовали понятых для подтверждения факта ненасильственной смерти покойника. Таточка пошла по соседям. Пришли мужики, я их узнала, они на нашей кухне иногда выпивали, и говорят:
– Семёныч что ли помер?

А когда все ушли, Диктор к Семёнычу, мёртвому и лупатому, подошла, он так в кресле и остался сидеть, и говорит: «Ты о чём думал, когда мне ношпу заказывал, а?!» И давай его за плечи трясти.

Ночью Семёныча в морг увезли. А утром соцработница пришла. Тихо ключиками дверь открыла и в гостиную пушинкой влетела, никогда такой лёгкой эта «Маша-жопа» не была. И давай книжечки трясти, странички переворачивать. Повздыхала и ушла. Я на книжном шкафу на верхней полке сидела, виду не подала. А через час Диктор телевидения появилась и с порога мне: «Кис-кис-кис, Грунечка…» Я тут же спрыгнула. А в полёте хвостом нужную соцработнику книгу задела и вместе с ней на пол и свалилась. А из неё бумажки пятитысячные посыпались… Диктор их, слезами обливаясь, собрала, меня под мышку, и удалились мы из «логова захудалого рода», по выражению питерцев, навсегда. Вот и вся история…