Поведение во сне

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ ВО СНЕ
(Кто дирижирует, когда поют хоры
прозрачные пружинки мошкары
и шепотом сверчковая семья
никак не передразнит воробья?)
Я выдумаю жест, и он меня
(задействована будет пятерня
и мимика, похожая на рябь
воды, которой трудно устоять
пред тожеством обратным – в нервный тик,
на ряби заелозивший) на миг
по хронотопу Тютчева и К;
снесет туда, где ты, дружок, легко
баючишь недоразвитую грудь
и не умеешь до утра уснуть,
но ты уснешь на полтора часа:
тебя ужалит жидкая оса
в твои нетреугольные зрачки,
и ты уснешь (да ты уж спишь почти).
Ты входишь в мир, где право умереть
не действует, как только скрипнет твердь
смыкающихся век, потом – щелчок:
то изнутри накинули крючок
на небеса, скользящие в надир,
где духи собираются на пир,
а угощенье – ты. Держись, дружок,
пожуй несуществующий снежок,
не суетись, тем паче в этот час
прямая воля покидает нас.
Не думай, что для отдыха дана
нам эта вертикальная страна –
стерильная длина без ширины,
где мы на 5/7 сокращены,
включая тела плачущий пустяк
то потом, то слезами, то никак.
Есть у тебя четыре пары крыл,
чей кажущийся полихлорвинил,
смотря куда тебе назначен путь,
заставит вздрогнуть, а затем взмахнуть
ту пару, для которой твой полёт
по формуле безумья подойдёт.
Вначале ты провалишься туда,
где дребезжит железная вода,
и крылья, расслоившись в плавники,
по дебрям кристаллической реки
помогут плыть, и доберешься ты
до точки замерзанья пустоты
(об этом, слава богу, наяву
не доводилось вспомнить никому).
Другая пара крыльев понесет
тебя в сверхпредсказуемый полет,
где эроса густая стрекоза
начнет со свистом пить твои глаза;
и упадет на дно сухих глазниц
осыпанная елочка ресниц,
когда в тебя (я так произнесу)
проникнут заплетенные в косу
две жилы мрака, где одна – твоя,
вторая – вьется из небытия,
и в страшной точке судорог любви
припомни эти первые мои
два правила, что выручат всегда:
не наслаждайся – раз, не бойся – два.
Дай тьме поиздеваться над тобой,
но не кричи, а, если можешь, пой
и плачь, пока две вогнутых слезы
не восстановят зрения азы –
хотя любая оптика обман –
сквозь быстро стекленеющий туман
увидишь над собою зеркала,
кипящие, как белая смола,
когда из этой брызгающей тьмы
мгновеннее, чем "двое из сумы",
появится огромная семья:
твои родные, близкие, друзья –
все станут руки медленно тянуть,
как будто бы боясь тебя вспугнуть,
в их толчее заметишь и мою
наверняка фигуру, но даю
совет: ни мне, ни матери и ни-
кому из нас, дружок, не протяни
руки; пусть даже в этом кипятке
зеркальном мы торчим по пояс (мне
особенно!) – не протяни руки,
а коль подашь кому, то мертвяки,
надевшие морщины наших лиц
и радугу прозрачных роговиц,
ворвутся в тело мягкое твое,
на сорок дней найдя себе жилье
(я не могу сказать, куда они
влекут свои холодные огни;
возможно, чья-то память на земле
их заставляет в собственной золе
дрожать, не позволяя им уйти
по вешкам в даль двоякого пути).
На предпоследней, третьей паре крыл
ты поплывешь над местностью, открыл
которую Дающий Имена,
но, непересеченная, она
не захотела быть сама собой
и стала монотонной пустотой,
где схоронился нуль небытия
как цель для эксгумации нуля.
(Я прошлой ночью здесь родную мать
убил: она скрывала, яко тать,
в своем граненом – помню! – животе,
в околоплодной вспененной воде,
запущенный игрушечный волчок,
вращающийся, точно дурачок,
и мною становящийся, но я
не дал ксерокопировать себя...
И если, проплывая на боку,
волчок увидишь с вмятиной в боку,
не трожь его, не то с шести сторон
с ножом войду в твой атомарный сон.)
Ты станешь падать, потому что лёд
кошмара остановит твой полёт;
обледенеют крылья, и сама,
под инеем густым едва видна,
ты завопишь в прямоугольном сне,
но крик в тебя рванется, а не вне.
По каталогу темной стороны
Луны, не подставляющей спины,
ты вызовешь и явятся на зов
со скоростью музейных сквозняков
гекатонхейры, карлы, близнецы
сиамские из озера Коцит,
что, может статься, на тебе всерьез
заменит кожу снящийся мороз.
Запомни: страх – истерика стыда
неведенья; заставь себя туда
шагнуть (не убегай, дружок), и он,
скорей всего, что будет поражен:
в нем тайное желанье – отступить! –
проходит красной нитью, если нить
когда-нибудь имела цвет во сне,
висящем в доспектральной вышине.
Я сам, южноуральский ветеран
морфея, в талалихинский таран
кидал себя, как утлый ероплан,
к левиафану в пасть, левиафан
по чертежам чеширского кис-кис
бросался врассыпную, т.е. вниз,
где напрягаясь, выл водоворот
потоков пробуждения. И от
себя скажу: кошмаров цель ясна –
заставить нас до времени из сна
сбежать, смотаться, попытаться вплавь
с попутным страхом кувыркнуться в явь,
куда позволить вывернуть себя
в такой момент – равно как соловья
вовнутрь свистом обернуть, но мы
с тобой, дружок, считай, упреждены.
Симметрией под номером уже
последним ты взмахнешь; на вираже
оставишь за зеркальною своей
спиною отразившееся в ней.
Внутри тебя раздастся тонкий хруст,
ты сбросишь груди, как военный груз,
и далеко внизу блеснут огни
как знак того, что взорвались они;
а лепестки двойные между ног
завянут – так зевающий цветок
свернется в семя, если что-нибудь
его подвигнет на обратный путь.
Два ангела на бледно-голубом
(войдем в противоречье со стихом
136), два белые пятна,
вращаясь на манер веретена,
под брызги умозрительных шутих,
с одним квадратным нимбом на двоих,
перед тобою хлопнут, точно зонт
(японский?), заслоняя горизонт.
И коль в ответ над сердцем, над морским
его узлом, почувствуешь, что дым
встающей радуги в недолгую дугу
свернул твою венозную пургу,
что (не для рифмы – в первый раз) любовь
на лейкоциты разложила кровь,
то это значит: воинство Отца
тебе двойного выслало гонца.
И все-таки поосторожней будь:
на йоту, на пол-йоты, на чуть-чуть
какой-нибудь последний лейкоцит,
сомнение почуяв, запищит –
то знай, дружок, перед тобой теперь
воочию – переодетый Зверь.
А дальше – тайна, ибо сладкий сон,
по меньшей мере, битва трех сторон,
враждующих секунду или две,
пока слюна стекает по губе.
Об остальном я не могу сказать,
хотя тебе, пожалуй, стоит знать,
что очень скоро мы сойдем с ума
и растворим тугие ставни сна,
в значеньи а) мы растворим и не
замедлим растворить в значеньи б),
и, понадеюсь, эта благодать
нам не позволит жить в значеньи спать.
                Виталий Кальпиди.