Леночка. Основано на реальных событиях

Город застывал... Минус 34 градуса по Цельсию. Дует резкий северо-восточный ветер, отчего холод становится еще невыносимее.
Молодые девушки, с впалыми щеками и белыми заострившимися лицами, которые только и оставались открытыми на этом страшном морозе 24 января 1942 года в городе Ленинграде, ходили по домам в поисках одиноких стариков и детей. В валенках без калош, в нескольких одетых друг на друга пальто, замотанные по самые глаза шерстяными платками, они казались похожими на сказочных Винни-Пухов, но под грудой одежды были тощенькие, слабые тела, худые руки и ноги, выпирающие ребра, напоминающие духовую часть гармони или баяна.
Они уже несколько месяцев как организовали специальную бригаду для помощи отчаявшимся, потерявшим всякую надежду людям, сидящим по домам не в силах не только добраться до Невы за водой, но даже просто затопить печку остатками мебели. Таких было много. Еще больше было мертвых, замерзших или умерших от голода. Но живых можно было еще спасти, и они спасали. Сами едва стояли на ногах, но спасали, и спасали опять, и еще, и снова... ЭТО МОЩНЕЙШИЙ СТИМУЛ ВЫЖИТЬ САМОМУ, ЕСЛИ ТЕБЕ ЕСТЬ, О КОМ ЗАБОТИТСЯ.
Разбившись по парам, они ходили по дворам-колодцам старого города и стучали в жилища граждан. Иногда им открывали, но сегодня что-то никто не спешил распахнуть перед ними двери и, улыбнувшись пересохшими губами, поблагодарить за заботу.
Дверь квартиры на третьем этаже оказалась не запертой. Девушка по имени Оксана толкнула ее рукой, та со скрипом подалась назад. В помещении гробовая тишина.
- Э-эй, - позвала Оксана, - есть кто живой?!
Изо рта в морозный воздух полетел густой белый пар. Ни звука.
- Да нет там никого, - легонько толкнула в плечо подруга, - пойдем дальше.
- Подожди, - отмахнулась Оксана; ей послышался какой-то шорох в глубине.
Она шагнула через порог, и пошла длинным коридором в дальнюю комнату. И эта дверь была не заперта. Вошла.
На первый взгляд живых в комнате не было. На диване лежала женщина преклонного возраста с мраморным лицом - умерла от холода. Рядом на полу на раскатанном коврике женщина помоложе обнимала мальчика лет десяти; они так и окаченели сидя на подстилке, и прижавшись друг к другу. Картина была жутковатая, даже для блокадного Ленинграда.
- Видишь, - сказала подруга, потянув Оксану за рукав пальто, - все умерли. Это не наша вахта, пошли.
Привычное не ужасает, даже если это привычное - кошмар.
И они уже собрались покинуть страшный склеп, как вдруг послышался слабый шорох, и из-под одеяла на кровати, где лежала бабушка, высунулась малюсенькая головка ребенка.
У Оксаны перехватило дыхание, она рванулась вперед, но спохватилась, что такая стремительность может напугать малышку, сделала несколько шагов и тихонько опустившись рядом на корточки, протянула вперед раскрытые ладони. Перед ней была маленькая девочка, похожая на истощённого гномика с большой головой на тонкой шейке. Возраст было определить трудно, но по всему выходило годика четыре. Едва ли больше.
- Не бойся, - сказала девушка, - иди ко мне.
Ребенок равнодушно смотрел кажущимися огромными на истощенном с впалыми щеками лице, и никак не реагировал. Оксана аккуратно вытащила девочку из-под одеяла, взяла на руки, прижала к груди. Малышка не издала ни звука. Казалось, она ничего не чувствует, не видит и не слышит.
- Дай ей хлеба, - подружка протянула небольшой кусочек своего суточного пайка.
Но девочка не делала попытки откусить, даже не посмотрела, даже губ не разомкнула.
- Она в ступоре, в таком состоянии сама есть не сможет. Ее надо кормить, может даже насильно. Иначе она не выживет.
- Надо скорее в наш штаб нести, - заторопилась подруга, - и в первую очередь ее на эвакуацию.
- Сначала накормить.
- Там и попробуем.
В штабе поисковой бригады, когда найденыша мыли и переодевали, на ее рубашечке обнаружилась надпись, вытравленная хлоркой: Леночка П. Так узнали, как зовут маленькую девочку. Впрочем, на имя свое она не откликалась. Фамилию никто не знал.
Она, стискивая зубы, не давала себя кормить, но персоналу все же удалось разжать ей рот и заставить проглотить несколько ложек жиденькой на воде перловой каши. Хлеб она выплюнула и, прижав острый подбородок к груди, уставилась исподлобья недобрым взглядом.
Вымытая теплой водой, переодетая в чистое белье, немного подкормленная и согревшаяся у печки-буржуйки, девочка заснула. Да так крепко, что подумали, что она умерла. Но тело было теплое, а поднесенное к губам зеркало пусть медленно, но запотевало. Она не очнулась даже тогда, когда ее, закутанную в шерстяное одеяло, погрузили в полуторку вместе с другими детьми, и повезли в тряском грузовике ГАЗ-АА по Ладожскому льду на большую землю. В эвакуацию.
Повезло. Большое озеро преодолели без обстрелов и самолетных бомбежек. Хотя Мессеры и баражировали в небе, но машины ехали с выключенными фарами, и с высоты их было не видно.
Леночка спала, и когда детей привезли в детский дом где-то под Тихвином. Ее на руках перенесли в комнату и уложили на кровать.
Спала она долго, а когда проснулась, обвела палату равнодушным взглядом и уставилась голубыми глазами в потолок. У нее была последняя стадия дистрофии. Много детей с таким диагнозом умирало, потому что есть они уже не хотели и не могли, и не было сил заставить их проглотить хотя бы ложку супа, хотя бы кусочек хлеба. Никто из персонала и не рассчитывал, что она проживет хоть пару дней. Сильное истощение, нет сил жевать и глотать, и играть, и дышать трудно, и жить невыносимо... Но Леночка жила. Кушать она отказывалась, и просто лежала в постельке или, медленно поднявшись, с трудом делала несколько шагов и садилась на стульчик возле печки - грелась. Но всем было ясно - девочка не выживет.
Иногда медсестрам удавалось влить ей в рот немного куриного бульона. Малышка кашляла, давилась, через раз глотала, через раз выплевывала. Близилась страшная, но ставшая уже привычной развязка.
Тетя Тоня, нянечка лет шестидесяти, присаживалась на край Леночкиной кроватки, и гладила девочку по голове, по тонким, как виноградная лоза ручкам, лежащим поверх одеяла, и тихонько плакала, плакала...
- Поешь немного, - говорила она и подносила ложку с супом к лицу Леночки.
Но малышка только плотнее сжимала губы и отворачивалась.
И тетя Тоня уходила, зажав рот рукой, по которой текли соленые старческие слезы.   
И вот тогда одноногий истопник, фронтовик, которого все называли дядя Коля, хотя этому "дяде" было лет двадцать от роду, свернул из старого полотенца куклу. Что-то там подрезал, подвязал, пришил, химическим карандашом нарисовал кукле глазки и ротик, носик-закорючку - получилось плохо, но других игрушек не было вообще.
- Ты, Леночка, баюкай куклу, жалей и береги, - сказал он девочке, протягивая "пугало", - и учи ее кушать хорошо! Ты теперь этой кукле мама. И уж позаботься о ней, пожалуйста. А то она болеет и слабая такая. Даже плакать не может - сил у нее нет.
И девочка вдруг вцепилась в куклу и прижала ее к себе. И стала баюкать и гладить тонкими ручками. А за обедом кормила ее кашей, шептала что-то ласковое и нежное. Это были первые слова, которые услышали от нее. И сама вдруг на радость всем поела кашку и откусила кусочек хлебца.
А на ужин дали суп. Леночка зачерпывала алюминиевой столовой ложкой жиденький бульон, в котором плавали два маленьких кусочка куриного мяса и с десяток картофельных долек, тыкала кукле в нарисованный рот, и приговаривала:
- Кушай, кушай, пожалуйста. Супчик даст тебе силы, и ты обязательно поправишься. Вот смотри, как надо.
И Леночка отправляла себе в рот ложку за ложкой. Тетя Тоня всплескивала руками и, прижимая сжатые ладони к подбородку, опять плакала. Но это уже были не слезы жалости и отчаяния, а слезы радости.
Леночка и спала с куклой, и у печки ее грела, прижимала  к себе. Она не расставалась с ней ни днем, ни ночью. Она стала настоящей мамой этой уродливой кукле из старого полотенца с нарисованным лицом.
…Девочка выжила. Потому что ей нельзя было умереть; надо было заботиться о кукле, понимаете? А ЭТО МОЩНЕЙШИЙ СТИМУЛ ВЫЖИТЬ САМОМУ, ЕСЛИ ТЕБЕ ЕСТЬ, О КОМ ЗАБОТИТСЯ.
Со временем Леночка превратилась в Елену, стала медсестрой и прожила долгую жизнь. Руки ее были всегда заняты. А большое сердце всегда наполнено.
А уродливая любимая кукла долгие годы, из которых сложились десятилетия, сидела на спинке дивана в Лениной квартире. И когда пришел час Елены Батьковны, ее ослабевшие руки опять прижимали к груди свернутое подрезанное и подшитое полотенце с нарисованным лицом. Как тогда, морозной зимой 1942 года.

12 апреля 2022 года