KROYchic 2

Глава новый шанс.
По окончании школы мой путь лежал теперь только в Москву.
Там, представлялось, по-любому найдётся применение моим способностям, приумноженными во много раз, после того происшедшего опыта.
Поступать никуда особо не желал, прекрасно помня совет о самообразовании.
В школе перед выпускным вечером вручили аттестат, в нём красовалось везде графах предметов «хорошо», в том числе по «физре».
В паспортном столе выдали паспорт, от службы избавление,— оно скоро последует, — я стал свободен как птичка.
Оставалось найти деньги на проезд, на первое время житья.
Поэтому в шестнадцать лет пошел временно работать на автомашзавод, не учеником, а уже полным рабочим по третьему разряду в столярный цех.
Моя работа, да всей бригады из 10 – 12 мужиков разных лет, заключалась в изготовление упаковки.
То есть сколачивание молотком деревянных ящиков из реек, дощечек, брусков, досок, и жестяной ленты. Потом в наши ящики упаковывалась продукция, или изготовленные детали от всего завода.
В первый день показали, как делается упаковка, в каких углах цеха, где, что лежит из материала, чтобы потом брать самому, а не спрашивать постоянно других.
Потом принялся за труд.
Сама работа числилось плановой, шла в основном по отдельной сборке.
Например, для завода требовались большие прямоугольные ящики: то, кто-то из бригады собирал одни боковушки.
Они сколачиваются из толстых дощечек.
Другой, сбивал только низы ящика, они тоже состоят из толстых досок.
Один мужик собирал большие бока из широких реек.
Ещё один собирал верха, они из досок, только потоньше.
А потом другой рабочий, на специальном приспособлении, сколачивал все детали в один ящик, да еще другой работяга, затем обшивал собранное изделие полосками жестяной ленты.
Вначале мне требовались образцы по сборке, а мужики-то из бригады, работая лет по двадцать, даже с год, давно знали назубок все нюансы.
Работа была простейшей, но тяжёлой, а платили копейки, по сравнению с остальными. Обещали двести рублей в месяц, разумеется, вместе со всеми надбавками, премией, но на деле выходило на руки немногим больше ста рублей.
Другие же работяги, подрабатывали на столярных станках, к которым не допускался по возрасту.
Признаться, у меня плохо получался цеховой, бригадный план, находился на последнем месте по количеству смастеренного.
Мужики косились на то, что их подводил, но терпели.
У меня ныли руки от махания молотком.
Болели пальцы отшибленные, саднили пальцы, изрезанные краями жестяной ленты.
Честно выдержал два полных месяца.
При увольнении забрал полный расчет в заводской кассе.
Проставляться мужикам не стал, угощать за свой счет тоже.
Ведь деньги в обрез.
Заранее купил билет на поезд, распростился с родными.
В моём кармане оставалось двести рублей с мелочью.
Покидал родной город с нелегким сердцем, с таким же настроением.
Там меня никто не ждал.
Не зная о том, что больше уже не увижусь ни с бабушкой, ни с мамой, ни с братом…
Но тогда, сентябрьской осенью 1989 года, стоя в тамбуре вагона, уходящего поезда, четко понимал, обратной дороги нет, и не будет.
Мир ждал меня, ждал моих действий, ждал чего-то такого-то, не совсем обычного.
Да, будет нелегко, а разве кто-то обещал сказку?
Конечно, смотрел дома черно-белый телевизор, читал газеты: там рассказывались сладкие истории, как молодые таланты покоряли Москву, вот сейчас с нуля, без ничего.
Я не верил тем россказням.
По-любому у них имелась какая-то поддержка.
Но прошел школу, свою начальную школу.
Теперь же надо пройти средний уровень.
Иначе дальше допуска выше, никогда не предвиделось.
Столица представляла собой безнадёгу, полную нищету.
Глянец только наверху человеческой пирамиды, а всё гавно внизу, на основании. Куда оно стекалось по законам физики.
Привезённые с собой деньги очень быстро закончились.
Дело было так: по приезду, на вокзале, через бабушек с объявлениями о сдаче жилья, мне подыскали жильё в «коммуналке», на шесть комнат, соответственно на шесть хозяев. Заплатил за месяц вперед.
Всё было бы ничего, но…
В одной из комнат проживал одинокий паренёк, на два года постарше.
Как мне показался: интеллигентный, образованный. Москвич, одним словом.
Говорил, что студент, учиться в «бауманке».
Мы быстро подружились, ведь так хотелось заиметь друга.
В общем, он занял у меня сто рублей, под честное слово, что отдаст деньги через два-три дня. Естественно, наутро шустрый паренёк сбежал с вещичками, с моими деньгами, в неизвестном направлении.
За следующий месяц платить за аренду стало почти нечем.
Денег уже не хватало примерно больше половины, ещё надо иногда кушать.
Обычно питался в рабочих столовых, а в магазинах покупал хлеб или рыбные консервы, если имелись, да деньги на покупку.
В начале месяца, хозяйка квартиры, выставила меня на улицу.
А октябрь начинался холодным.
Поэтому жил в общагах на птичьих правах, жил в подъездах, жил в подвалах с бомжами, жил на хате, немного знакомых наркоманов.
Работал, где придется, кем придется.
Голодал днями, неделями не мог нормально помыться.
Одно время, стоял в метро, просил подачки.
Ходил к церквям, стоял возле них, выпрашивая милостыню.
Заходил в них, обращался к попам с просьбой о помощи.
Но те, лишь отбрехивались по-собачьи: «бог поможет, сын мой.
Иди отсюда, с богом. Не мешай служителям служить службу…»
Так получалось везде, во всех приходах.
Уходил оттуда прочь, на холодные улицы часто с дождём, высыхая душой.
Хотя куда уже бездушнее, — суше некуда, один сухой песок на душе оставался, который скрипел потом на зубах с горьким сожалением, да и только.
Отчаяние овладевало мной.
С каждым прожитым днём, моё состояние ухудшалась.
Дело не в том: иногда мог вдоволь наесться добытой шаурмы, поспать в теплом месте.
Нет, не так, — я зверел, я озлоблялся, становился как все вокруг.
Если бы за моей спиной не пройдена «начальная школа», то…
А так выживал, как мог.
Точно крыса, точнее маленькая крыска, загнанная в угол жизнью.
Однажды, уже стоял конец ноября, меня избили и ограбили, в Выхино.
Наверно только в наших доморощенных злодеях как-то взаимосвязано, — сразу делать грабеж, вместе с избиением.
Ведь все злодеи на свете, поступают цивильно, как бы по правилам игры преступного мира.
Даже в моей родной школе, негласно узаконилось правило среди хулиганов, когда жертва сама выбирало одно из двух: или избиение, или грабеж.
Вот почему нельзя обойтись, допустим, грабежом, а избиение оставить для другого, более подходящего человека.
Или же тогда конкретно избить, но не выгребать последние деньги из внутреннего кармана моего пальто.
Со мной же случилось и то, и то, одновременно.
Выбиты два зуба, сломана челюсть, нос, ребра, ушибы, так по мелочи.
Лишился заработанных денег, за последнюю неделю работы на частной овощебазе в Капотне.
Документы остались целыми, их в тайнике спрятал, так как понимал, что доверять нельзя: ни знакомым, ни людям с работы, никому.
Даже друзьям, ведь один друг, в кавычках, уже меня кинул.
Вырыл ямку в парке, завернул в целлофан, и всё.
Главное, место твердо запомнить, где припрятал.
В тот вечер из Капотни, возвращался в Выхино.
Ехал на автобусе, а потом шел пешком, срезая улицы дворами.
Там в районе Выхино, у меня свой дом.
Заброшенное двухэтажное здание, где никто не жил.
Он был предназначен для сноса.
Жильцов выселили, а дом никак не сносили.
Облюбовал одну комнатку, в которой на месте стояло неразбитое окно, скрипела на петлях кое-какая дощатая дверь.
Немного обустроил: вешалки под одежду, лежанка, стол, стул, кухонная утварь, полка с книжками, даже рукомойник.
Нет ни воды, ни газа, ни света.
Но зато не нужно платить за неё, к тому же находился один в целом здание.
Воду приносил из других домов в канистре, отопление и освещение заменила найденная керосиновая лампа, керосин приходилось покупать.
А готовил еду, кипятил чай, — на костре, в общем коридоре дома, где полы из бетона. Сделал вроде очага, из кирпичей, с подставкой под кастрюлю и чайник.
Наверно кто-то спросит, как же так: ребёнок, подросток, умеет выживать.
Ничего удивительного нет.
В детстве, скрываясь от насилия отчима, часто прятался в подвале нашего дома.
Сначала подвал был по-настоящему страшен, для одиннадцатилетнего мальчика, но гораздо страшнее оказаться в лапах отчима.
Так подвал дома, стал моим вторым домом
Темные толстые трубы, окутанные желтой стекловатой, по которым вечно что-то бежало, с урчанием двигалось, мрачные потолки, кирпичные стенки, где шныряли бродячие кошки и крысы.
Так же обустроил, свой личный уголок безопасности, в котором мог спрятаться от безумного ужасного мира.
Проблемы в школе с учителями, издевательства одноклассников, притязания отчима, — всё уходило куда-то... не мог выразить, объяснить даже себе.
В общем, мне становилось спокойно, безопасно, только одному находиться в полном одиночестве.
Тогда мог мечтать о разном, фантазировать о чем-либо; кем стану, или чем буду заниматься, когда стану взрослым человеком.
Немногим позже, Илья Кормильцев напишет песню для «Нау».
Где строчки: «я укрылся в подвале, я резал, кожаные ремни, стянувшие слабую грудь…»
Не знаю, может она пророческая, взятая с меня.
Только не укрывался от какой-то несчастной любви.
А просто прятался. От всех людей.
Можно сказать от жизни самой, тоже.
Мягкая лежанка, из старого матраса, нескольких досок снизу, кипятильник вместе с тусклой лампочкой, — там проведено электричество с розеткой.
Свой ключ от замка в подвал.
А самое главное свобода, книжки, которых мог читать, и никто не может меня ткнуть носом, что не сделал домашние задания!
Только поздно, перед самым сном, возвращался в квартиру.
Бабушка открывала дверь, охала, спрашивала, допытываясь:
— Где же ты ходил внучек? Есть будешь? А где же ты был всё время? воняет от тебя чем-то странным. Да лицо бледное.
— Да не, ба. Гулял с пацанами, вот они курили. Мне бы покушать, ба.
Потом быстро ел, наскоро мылся, ложился спать.
Отчим с матерью, уже спали в другой комнате, там же братик.
Я отдельно, в одной комнате, бабушка спала в другой комнате.
Когда отчим исчез, то мои укрывательства в подвале стали всё реже и реже.
Стало так, что не стало времени, на это дело.
Поэтому приспособлен к такой жизни, почти нелегальной.
Хотя да, ведь откуда у меня московская прописка?
На московских заводах, меня не брали на работу, в том числе из-за прописки.
Так же работал нелегально: на рынках, на базарах, в магазинчиках.
И вот последнее место работы, грузчиком на овощебазе, вместе с другими доходягами, которую выкупили чечены с большими деньгами.
Погрузка-разгрузка овощей в небольших мешках, в коробках, в ящиках, сортировка в тары. Как раз, в тот вечер выдали деньги за неделю.
Что злодеям мог сделать? Не знаю.
Их несколько, моя способность не стреляет пулями, она не активизируется в мгновение ока, а кулаки и ноги, вполне реальные вещи, заметно ощущая их на своем теле. Через время, когда пришёл в себя, поднялся, отряхнулся, сплюнул зубы, поискал зимнюю шапку из меха, её нигде не оказалось, видно тоже с собой прихватили злодеи, поплелся дальше, благо ноги остались целыми.
Наступило раннее осеннее утро, когда вышел на дорогу, ничего не соображая.
Потом не помню…
Я очнулся в комнате.
Понял, что очутился в больнице.
Мне показалось, что весь в гипсе.
Чуть пошевелившись, понял, что почти не так.
В гипсе одна нога, поясница, таз, туловище в бинтах.
Ещё в гипсе голова, нижняя часть.
Меня здесь врачевали, — понял, — и буду жить дальше, вполне возможно.
Тоже понял.
Не сопротивлялся уколам, кормления одной кашей через трубочку, капельницам, туалетным «уткам».
В палате было скучно, одновременно хорошо.
Прошел день, два, или неделя, не знаю.
Мне делали уколы, после которых хочется спать
Прежде чем в палате появился мужчина.
Нет, заходили медсестры, врачи мужчины.
А этот же выглядел посторонним, просто одетым в белый халат.
Я лежал, так как не мог встать, а он стал расхаживать по палате.
Говорить при этом:
— Моя жена сбила тебя на дороге, парень. Вот отвезли в больницу.
Эта больница, самая лучшая, дорогая в городе.
Тебе сделали полный рентген. Где надо, загипсовали.
Тебе понятно?
Чуть кивнул.
— Ты будешь писать заявление в милицию?
— Нет, — мотнул отрицательно.
— Тебе есть куда идти, после больницы?
Снова нет.
— Может, деньги ты хочешь?
— Нет, — также мотнул.
— Тебе что-то надо здесь? Может фрукты там, шоколад, сладкое, или что-нибудь?
— Нет, — помотал головой. Ведь не мог изъясняться словами из-за сломанной челюсти.
— А что тогда?
Жестом показал, что не могу говорить, нужна бумага, чем писать на ней: ручку, или карандаш. Он сразу догадался, в чем тут дело.
У него с собой нашлась авторучка, листок бумаги с папкой в твердом переплете.
Так получилось даже удобней, писать лежа.
Стал черкать слова на листе, а мужчина читать их, участвовать голосом:
— Мне нужен шанс. И книжки.
— Шанс? Книжки?— он удивился.
— А какие тебе книжки нужны?
— Что-нибудь из нового, — написал.
— Ладно. Будут тебе книжки. И телевизор цветной.
— А что ты умеешь делать?
— Я крой…., — голова закружилась, ручка выпала из пальцев.
— Кто, кто ты, крой… чего? — принялся спрашивать мужчина.
Но уже погрузился в сон.
Мне снились пальмы, почему-то фиолетовый фламинго.
Он стоял возле моря, смотрел одним выпуклым глазом на белого голубя, который куда-то летел высоко в голубом небе.
Через день в палате появился цветной телевизор, две стопки книг на тумбочке со специальной подставкой, чтобы их мог брать рукой, класть обратно, без посторонней помощи.
Теперь не было скучно, а только хорошо.
Сон, еда, лечение, быстро привели меня в норму.
Через неделю, мужчина появился снова.
Открылась дверь в палату, он вошел.
Как всегда работал телевизор, читал очередную книжку, по-моему, Полякова «100 дней до приказа», про армию, про службу.
— Привет парень.
— Здравствуйте, — с трудом выговаривал слова, у меня получилось произнести «здраст».
— Значит, поговорим.
Сначала он присел на стул, возле койки, внимательно осматривая меня как доктор.
— Знаешь кто я?
— Нет, пока нет.
Он усмехнулся. Люди часто так делают.
— Я Фишман, Лев Янкелевич.
— Из «Менатепа»?
— Да, из того самого.
Так как у меня находился цветной телевизор, то весь день смотрел новости, разные передачи. Поэтому был в курсе, что в Москве есть сейчас банк «Менатеп», а главный в нём, какой-то банкир Фишман.
Вообще тот телевизор сыграл со мной злую шутку, даже несколько шуток, навевая потаённые желания, ведь сначала он изменит мою жизнь.
Кстати, тогда же увидел ученого Сахарова, автора учебника по физике.
Он выступал с речами на съезде народных депутатов СССР.
Фишман встал, отошёл к окну, стоя спиной, стал спрашивать;
— Что ж, ты знаешь, кто я. Теперь давай поговорим о тебе.
Кто ты, что ты, откуда. И так далее. Кстати: при чем тут «крой»? Ты тогда написал об этом, в прошлый раз. Ты что, швея?
— Нет, не швея. Я не умею шить.
— Тогда как понимать?
Вот что ему сказать, весь такой поломанный, красивый в бинтах, на больничной койке: что, мол, герой, всё такое, приехал покорять Первопрестольную, имея при себе лишь черт знает что?
— Мне трудно объяснить, на словах.
— А ты попробуй.
— В общем; влияю на мозги людей, переделываю их, в лучшую или в плохую сторону. По моему желанию. Так сказать, перекраиваю заново.
— Заново?! А это интересно, очень, очень, интересно.
Стал нервно бормотать он, непрерывно расхаживая по палате.
— Хорошо, хорошо, ну допустим, ты такое умеешь. Допустим; у меня есть, один товарищ, которому, кхм, требуется, что-то поправить в голове, чтобы он, то есть он, своей рукой, подписал одну бумажечку. Возможно?
— В принципе, да. Нужно находиться возле него, или общение с ним.
— Понятно, понятно.
Конечно, еврей, к тому же банкир из московского банка «Менатепа», Лев Янкелевич, сразу просёк фишку, на чем можно поиметь выгоду.
Разумеется, используя меня, в своих интересах.
— А-а, а вот, это вот…..,— стал сбивчиво говорить, не решаясь идти дальше.
— Говорите смелей, — приободрил его. — А то непонятно в чем дело.
Он успокоился, подошел к крану, из-под него выпил воды.
Затем присел на койку, осторожно, аккуратно, чтобы не задеть мою ногу.
Стал ее почему-то гладить.
— У меня в семье, личное горе. Есть дочь, она здоровая, хорошо растет, танцует, плавает, бегает. Но с головой что-то не то, понимаешь?
— Понимаю. Что ещё с ней?
— Она не ходит в обычную школу, учителя приходят к нам домой, но наверно это не так важно?
Я отрицательно покачал головой, он продолжил:
— У неё есть разные девочки подружки. Они нам говорят в последнее время, что Люсьен не такая, она изменилась..! Да сам замечал…
— А что врачи, доктора, вы обращались к ним?
— Ну конечно, водили к докторам, ничего не нашли, кроме булемии.
Вроде такой болезни, от нервов. Когда ешь и рыгаешь, ешь и рыгаешь, не можешь остановиться. Понимаешь?
— Понятно, — сказал, хотя ничего не стало понятно.
— Я попробую вам помочь, но… Но ничего не обещаю.
Он цокнул языком:
— В том то проблема: как я тебе могу довериться? На словах ты говоришь правильно, вроде «лев толстой», а на деле что, «хер простой»? Чем подтвердишь, скажем так, дарование?
— И вот это, — он показал указательным пальцем вверх. — Твой шанс. Только один.
— Я понял. Хотите на вас, попробуем. Хотя вряд ли вы желаете. Давайте на другом человечке, мне как раз, сосед бы не помешал, а то скучновато.
— Сосед? Ладно. Будет тебе сосед.
— А что с ним сделать?
— Что угодно. Хотя, сделай лучше его, — кинул он, уходя и захлопывая дверь.
За ней послышались шаги многочисленной охраны банкира.
На следующий день, в моей палате появился новый пациент.
Санитарки ему притащили другую койку, тумбочку.
Он слабоумный дурачок, парень лет 25, широкостный, полнотелый, специально присланный мне из «Кащенко», для опыта.
И для моего шанса.
Что про него, — типичный ипохондрик, гидроцефалия, шизофрения, присутствует слабоумие, невнятная разговорная речь.
Но уже потом стал так разбираться, сыпать терминами.
Тогда же, в палате, приходилось действовать по мере ощущений, на ощупь.
Он выглядел не очень буйным, а так, чуть помешенным, а медсестры сказали, что он будет на таблетках.
— Ну ты понимаешь, для твоей же безопасности, — медсестричка сделала лукавый вид, как бы стала заигрывать.
— Нет, давайте без таблеток. Он мне нужен как есть. Понимаете?
— Понимаем, Лев Янкелевич, предупредил об этом. Под твою ответственность, рыженький.
Кокетливо виляя задом под коротким халатиком, молоденькая медсестричка вышла из палаты.
Вот так дела! Мне 16 лет, только что вылез из подвала, а доверяют жизнь человека. Полностью. Правда, не совсем полноценного, но все же.
Уже потом с возрастом пришла такая мысль:
А что если человек проживает жизнь не совсем корректно.
То есть: когда человек уже взрослый, ему наплевать, сколько ему лет: 51, 52, или 53. С точки зрения совершенных действий.
Имеется в виду обычный человек.
Допустим мужчина, слесарь на заводе.
Ему без разницы, типа день прошёл и ладно.
Год прошел, ну ближе к пенсии.
А если взять мальчика: допустим меня.
С десяти лет, каждый прожитый день казался мне адом.
За один год в детстве, я бы взял как на войне, за сто обычных лет.
То есть за один детский год совершал столько, сколько не мог совершить ни один взрослый мужик за всю свою жизнь.
Эта гипотеза казалось абсурдной, но в тоже время правильной.
Ведь не зря доверили жизнь другого…
Тут покосился на «другого», который сбивал мои мысли громким храпом, на соседней койке.
Стал мысленно готовиться к процессу.
Что думал? Много чего.
Я повидал тогда: как бомжи мочатся, после на асфальте, растекается лужа мочи.
С маслянистой пленкой сверху.
Которая играет всеми цветами радуги, означая скорую смерть.
Когда цирроз, распад печени после распития «паленки».
Как люди живут на свалках, как люди живут возле мусорных баков.
Как они живут в подъездах. Как живут в метро.
Как живут на вокзалах. Как живут на кладбищах.
Как живут на рынках, в торговых палатках.
Всё знал, то есть познал, сам на себе.
Когда день, или ночь, сплетаются в один комок сжатого отрезка времени.
В подвалах, в заброшках, на теплотрассе, не имеет никакого значения.
Темно, значит ночь.
Немного светло, — значит день. Новый день.
Новые проблемы, как достать еду, как достать воду.
Как согреться. Как помыться, как подстричься
В свои 16 лет выглядел дедом обросшим.
Только бороды не хватало.
Теперь тот «другой», являлся для меня простой подопытной мышью, над которой должен совершить опыт.
Не знаю, человек падает, падает, как я, потом опускается на самое дно.
А потом бац. Какая-то невесомость, последний шанс.
То ли от бога, то ли от банкира.
Хотя какая разница, тот и другой еврей.
Вот и всё. Такая психология.
Фишман собирается использовать меня?
Добро. Только использую тоже его, для себя лично.
Не желал жить дальше с бомжами.
В заброшку в Выхино, мне уже не хотелось.
Хотелось жить как все нормальные люди.
С туалетом, с ванной, с нормальной едой.
Видимо повлияло мое пребывание в очень комфортных условиях, и телевизор.
Наступила ночь, «другой» храпел.
С ним не общался в тот день, когда его доставили в палату.
Он все время спал и спал.
Наступила ночь, «другой» храпел, медперсонал затих, тогда приступил к работе….
Я в скафандре, опускаюсь на чужую планету.
Ее поверхность изрыта червоточинами, изъеденными плотоядными червяками.
Мне нужно зачистить поверхность, от них, своим мощным лазером.
Надо мной парит мой космический корабль, в форме голубя.
Так почему-то надо, чтобы он выглядел именно таким.
Поверхность планеты, вскоре стала выжженной пустыней с песком и барханами, вместо извилин. Теперь нужно посеять семена на планете, чтобы она не осталась совсем пустой, из моего заплечного ранца. Семена новой жизни…
— То есть, ты как бы высадился, просто посадил семена?!
Недоумевал Фишман, когда появился вместе с каким психиатром, через пару дней.
Тот врач, сначала осмотрел моего подопытного, а он стал связно говорить, отвечать на вопросы из тестов, выказывая некоторую логику.
Психиатр удивился заметным превращениям, при этом сообщив об тех фактах банкиру, затем забрал пациента, обратно, с собой.
— Ну да.
— Когда же в основном проявиться, до конца?
Я пожал плечами.
— Не знаю. У всех по-разному. Он будет вполне обычным человеком, конечно не профессором, а вроде слесаря, грузчика, ну или сантехника. Ведь они тоже нужны в повседневной жизни.
— Но разве так можно поступать с человеком?
— Не знаю, когда как, — решил схитрить.
— Иногда не получается. Вот хоть тресни, а не получается.
Продолжал врать.
— Может с вами не получится. С дочкой вашей. Это ж то дело такое, сами понимаете.
— Богоугодное, — с трудом выговорил слово.
Хотя при чем тут бог.
Способность моя, основана на науке.
Никакого тут бога, или дьявола, нет и в помине.
Одна наука, физика, еще так сказать, моя уникальность.
Но людям нравится, когда поизношу слово «бог», они тут же суют мне деньги. Будто я мессия. Хотя был бы мессия, то есть Христос, взял бы он бумажки?
Думаю, нет. А я брал.
Потому что без денег нельзя прожить.
Без любви можно. А без денег нет.
Деньги у людей, новый бог, которому они готовы служить вечно.
Понимаете, в чем дело: зачем человек живёт, если он не помнит, не знает, или всё же забыл.
Вот один мой главный секрет: Нужно посмотреть на себя как со стороны.
Нет, в зеркало смотреть не надо. А со стороны. С другой стороны.
Надо выйти из тела, посмотреть на себя, дальше управлять самим собой.
Примерно как в игре, когда смотрите на любимого персонажа, управляете им сверху, уже вне игры.
Захотели, чтобы он пошел, вот он пошел в том направление куда указали.
Захотели, чтобы он сделал то и то, он тогда станет выполнять ваши команды.
Нет, не можете? тогда, увы. Поздравляю, Вы не кройщик.
Даже не пытайтесь им стать, никогда.
С наступлением весны 1990 года, после выписки из больницы, поселился в коттедже, у Фишмана, с семьей
Лечение дочери, плюсом подписание какого-то важного документа от его знакомого, требовало такого шага.
Но вышло плохим решением, для нас двоих.
Банкир, после обработки своего компаньона, всё время подозрительно косился.
Приставил человека из охраны, чтобы он постоянно ходил, следил за мной.
Затем случайно, подслушал разговор, как Фишман, распорядился, тому охраннику, чтобы он меня «убрал». После излечения дочки, чисто, без свидетелей.
Я почувствовал прямую угрозу своей жизни.
Конечно, понимал, что теперь либо он, либо я его.
Это только вопрос времени.
Предпочел тот вариант событий. Где, чтобы я его.
Так сказать, устранил. Без стрельбы. Без крови.
Вскоре «оно» произошло: незаметно для него провел сеанс над ним.
Банкир превратился в маленького ребёнка, в умственном плане.
Всех такой расклад устроил; тайных конкурентов, его знакомых, того охранника, супругу с дочкой, ведь все капиталы переходили к ним, меня тоже.
Его дочь вылечил, как он хотел.
Контракт выполнен, в полном объеме.
Всё же так не хотелось покидать тот великолепный дом, но приходилось.
В мае окончательно съехал.
Дальнейшие события требовали этого, иначе был бы связан по рукам, а я предпочитал быть свободным художником, как папа.
В начале 90-ых годов, окружающие люди смотрелись слишком юными, роковые события проистекали быстро, а время шло достаточно медленно, именно для вечно торопящейся жить, молодежи, последнего потерянного советского поколения.
В 17 лет, мы ощущали себя взрослыми, чтобы действовать вполне логично и ответственно, разумеется, по нашим меркам сумасшедшего времени перемен.
Нам казалось, что у всех людей достигавших тридцатилетний возраст, начинается седая невесёлая старость. Такое загадочное обстоятельство тогдашней реальности.
Чумак, Кашпировский, Джуна, — они сделались первооткрывателями в новой области психотерапии, которой называл «кроением», через экран телевизора.
Разумеется, они обладали зачатками некоторых способностей влиять на мозг человека, пусть даже посредством гипноза, действующего в первую очередь на медицинские показатели.
На вырученные деньги от гонорара банкира и его знакомых, над которыми тоже проводил небольшие лечебные сеансы, от головных болей, мигрени, всего такого, по объявлению в газетке, снял кое-какое жилье.
Конечно, не в центре, а так, скромную комнату в «коммуналке».
Купил новую одежду на рынке, записался в библиотеку, ещё на коммерческие курсы по психологии, они оказались платными, но мог пока себе позволить.
Ходил на выставки, в музеи, на концерты, старался завязывать полезные знакомства, для поиска подходящей для меня работы.
Находился в раздумьях, в какой новой области приложить свои руки и ум.
Еще дома на родине, понял, что сейчас существуют огромные возможности, для молодых творческих людей, которые самонадеянны, полны сил, мечтаний, желаний прожить жизнь как можно ярче.
Я считал себя тоже таким же, насмотревшись цветного телевизора в моей палате.
Кроме психотерапии, можно пойти в игорный бизнес, повсюду открывались казино, игровые дома. Там требовались портье, крупье, прочие.
Стать трейдером, брокером, или дилером на торговых биржах: в газетах уже печатали биржевые сводки.
Но как понимал, для этого надо учиться на какого-то «менеджера».
Ещё появились маркетологи, промоутеры.
Пойти в сетевой маркетинг по продажам «гербалайфа», других БАДов.
Благо не надо учиться, хотя для этого нужно внести первоначальный взнос за распространяемый товар.
Или податься в рекламу, создавать рекламное кино, сочинять крутые слова.
Уже тогда по телевизору стали показывать рекламу.
Это были простые заставки, между передачами, появляющимися на экране секунд на двадцать.
Заставка, на нашем мутном черно-белом телевизоре выглядела примерно так: большими буквами сверху написано «реклама», какие-то расплывчатые картинки, сами слова в середине: «мы продаем памперсы», или: «мы продаем сникерсы», или же: «мы продаем сникерсы и памперсы».
Мелким текстом внизу, — «товары из Германии», неразборчивые адреса, телефонные номера, ещё какие-то цифры.
Мне самому, маме, бабушке, другим, непонятно: что такое памперсы?
А что такое сникерсы? Это еда? Бытовая техника, а может автомобили?
Честно говоря, думал, что какие-то игрушки, вроде детского конструктора.
В советской глубинке, простые люди не знали непостижимые слова: майонез, кетчуп, тостер, или блендер.
Поэтому досадовал: зачем нельзя, понятно объяснять зрителям?
Например, снять красочное кино, только коротенькое, как музыкальный клип?
Со звуком, с музыкой, с понятным текстом, который произносит диктор, или красивая девушка в кадре волнующим голосом.
Ещё можно пойти в шоубиз, там делать поп-звёзд, организовывать концерты для них, снимать музыкальные ролики.
Но всё для меня пока оставалось темным лесом с волками, в который боялся соваться без нужных связей.
Я не старался афишировать самого себя, только при случайных встречах с интересными людьми лишь намекал, что обладаю некоторыми способностями, поэтому могу оказать полезные услуги состоятельным господам, за определённую сумму. Разумеется, приличный процент от суммы пойдет тем, кто нас сведёт.
На одной из таких встреч узнал концепцию отношений под названием «друго–меры», глубоко повлиявшую на мою дальнейшую жизнь.
Произошло в ходе беседы со встречным, о ценностях западной жизни.
Как-то раз один человек, которого считал своим другом, позвал меня прогуляться на бесплатный концерт каких-то рок-групп, выступавших в местном «ДК»
А после, товарищ пригласил к его знакомым девушкам, они тоже оказались на концерте. Сначала мы их искали в одном месте на крыльце, когда их там не оказалось то пришлось идти в другое место, на автобусную остановку.
Товарищ заприметил свою девушку, с подружками.
Их оказалось две, одна из ничего такая блондиночка, высокая стройная.
Товарищ с девушкой шел впереди, подружки отстав и сбоку, я же плелся позади всех. Потом мы вернулись назад, оказались на крыльце «ДК».
Там оказался ещё один крендель, сидящий на ступеньках, парень с длинными волосами, похожий по образу на хиппи, он курил сигарету.
Тут увидел, как друг тоже курит рядом с кренделем.
От неожиданности подскочил к нему:
— Ты что, друг хороший, куришь? Не знал.
— Да нет, так, балуюсь.
Крендель тут произнес, затягиваясь сигаретой:
— Есть друзья, а есть другомеры.
— А это как? — обратился к патлатому кренделю.
У нас завязалась беседа.
— Ну как, примерно так, — стал он объяснять. — Вот есть друг, но со своей меркой. Типа ты мне друг, но есть строго определённые границы, за которые не стоит переходить. Затем второе: друг, но который якобы находиться в другом измерении. Вроде как он обладает другим менталитетом. Вроде европейца, или гея, или еще лучше, когда субъект состоит в шведской семье.
— В Европе это нормально, но в России. Боже упаси.
Есть ещё третье: друг, когда он совсем другой, поэтому меряет ваши отношения в дружбе своей мерой. Отличные от того, что вы, допустим, имеете в виду в данный момент. Поэтому в нашей жизни не существует больше друзей, а есть только другомеры.
— И как их распознать?
— Да никак, нет способов уберечься от них. Только, так сказать, познавая на своем опыте.
После этого общения, в уме принялся развивать мысль дальше: а что если вокруг меня больше нет; ни друзей, ни подруг, ни людей, ни знакомых, ни коллег.
Ни даже родственников, а есть только сплошные другомеры.
Которые что-то постоянно меряют и отмеряют.
Пришлось пересмотреть свое отношение к дружбе, к знакомым, теперь стал оценивать людей, от степени полезности или неполезности, для меня, в конечном счёте. А тот друг вскоре выбыл из моего круга общения, ведь он стал для меня абсолютно неполезен, у него на уме остались одни гулянки, к которым скоро добавились азартные игры на деньги в споро открывавшихся казино.
Когда предоставлялась возможность, то ходил на выступления всевозможных экстрасенсов, прорицателей, колдунов, магов, ведунов, шаманов, гипнологов, парапсихологов, в том числе грамотных шарлатанов, именитых и не очень.
Их афиши, рекламные листовки, клеились на каждом углу.
Подмечал, ни сколько за тем, что они умеют делать, или не умеют, для меня не важно, а как они делают: как двигаются на сцене, какие применяют жесты, какие слова выговаривают. Такие наблюдения выходили школой хороших манер, как подать себя будущим клиентам.
Выступающие мастера, бывало, практиковали массовый гипноз на зрителях, иногда у них получалось, иногда нет, так происходило от силы способностей, вогнать сразу хотя бы несколько людей из зала в лёгкий транс, похожий на сон.
Во время этого, сам пробовал вмешиваться в процесс, в одном случае желая воздействовать на окружающую публику, в другом, повлиять каким-то образом на самого экстрасенса. Но ничего не удавалось.
Пока не произошел один случай на выступлении одного именитого целителя, стоявшего в одном ряду с Кашпировским по престижу, Германа Незнанского.
На дворе стоял июнь 1990 года.
Я с трудом купил оставшийся билет на его шоу, за тридцать рублей, почти на мои последние деньги на тот момент.
Билет приобретён на место в первом ряду зрителей, рядом со сценой.
Еще поэтому билет оказался дорогим.
Обычно билеты, на средних рядах стоили на целителей как в кино: от рубля, и до пяти рублей.
Выступление проходило как обычно: экстрасенс показывал опыты, угадывание предметов, психологические фокусы, прорицания. Многочисленная публика в просторном зале, громко аплодировала, смеялась над шутками, иногда плакала над жалостливыми историями. Под занавес, раз шло так удачно, он решил провести массовый сеанс гипноза, над доверчивыми людьми, среди которых, разумеется, находились «подсадные утки». Их использовали все экстрасенсы, в то время.
— Раз, два, три, — сделайте тишину в зале, — велел он, хорошо поставленным баритоном с дикцией, стоя перед микрофонной стойкой. — Закройте глаза. Не бойтесь. Сейчас вы все погрузитесь в сон. В легкий сон. Это полезно. Очень полезно…
Он стал делать магические пассы, я закрыл глаза, но не для того чтобы поддастся чужому гипнозу. Сначала стал концентрироваться на общее биополе зрителей, вроде как нейтрализуя влияние. Потом перекинулся на оболочки самого целителя, оно выглядело для меня в форме яйца, стараясь внушить ему мысль, что ему надо прямо сейчас приступить к приседаниям.
Напрягся, человек на сцене отчаянно сопротивлялся, ставил защитное «зеркало», кровь в висках застучала сильнее в такт ударам сердца, в последнем усилие увеличил внушение, выступили капли пота на лбу, — и у меня получилось.
Для меня незримое действие представилось так, будто проткнул на расстояние воздушный шарик, чем-то острым.
Тут открыл глаза, тот человек на сцене, — но человек ли, или же безвольная марионетка в моих руках, ведь он находился полностью под моим управлением, — пошатнулся, изгибаясь в нелепых движениях.
Моя цель достигнута, поэтому вышел «из него».
Тем временем по залу пробежал гул разочарования.
Обретший себя, человек на сцене, тотчас нашёл меня глазами среди всей публики.
Он сразу понял, кто это сделал и зачем, покачал головой, затем вперился многозначащим взглядом. В нем всё высказано без малейших слов: мольба о помощи, укоризна, чуть угрозы, немного насмешки.
В ответ сжал рот, высказал ему, тоже без слов, невербально: « Мой косяк, признаю. Но помогу исправить ситуацию. Сейчас всё будет!»
Кивнул ему, снова закрыл глаза, входя в общее поле.
Гул в зале постепенно затих.
Стало невыносимо тяжело держать под контролем сотни сознаний, вдруг ощутил поддержку, тот человек со сцены, помогал, в свою очередь, мне справиться.
Не прерывая контроль, открыл помутневшие глаза, и огляделся.
Все люди в зале спали мертвым сном, за исключением некоторых, особо стойких.
Сил больше не оставалось, я вышел «из всех», потом сидел кое-как на месте до конца концерта, чтобы не потерять сознание.
Зрители вскоре очнулись, не понимали что с ними сотворилось, а после того как разобрались, долго, благодарно рукоплескали целителю за красивое завершение, получение немножко волшебства.
А человек на сцене обретал свою порцию славы: принимал цветы, раздавал автографы, произносил в микрофон прощальные слова такой признательной публике, торжественно махал рукой на телекамеру, ведь концерт снимался телевидением. Затем он удалился за портьеры, зрители толпами потянулись к выходам, ведущим в холл и к гардеробу.
Возле моего уха раздался голос, какой-то молодой мужчина, хорошо одетый, в костюме, в галстуке, склонившись надо мной, официально обратился:
— Пройдемте. Герман Олегович вас ожидает в гримёрной.
— А вы кто?
— Его помощник.
— Не могу пока встать, — пожаловался на плохое самочувствие.
— Ничего, давайте вашу руку, вот так, теперь обопритесь на меня, пошагали…
Ухватившись за плечо, покачиваясь будто пьяный, с помощью помощника, который меня вёл, указывал путь, поплелся куда-то за сцену.
Гримёрная, для важных персон, представляла собой кабинет состоятельного господина, например бывшего банкира Фишмана: на полированном дубовом столе лежала гора букетов. Стол поменьше, заставлен бутылками с алкоголем, какой-то вкусной едой, точнее деликатесами, выложенными на аккуратные фарфоровые тарелочки.
Кинул голодный взгляд на них, на столике находилась красная икра, сервелат, тонко нарезанное мясо, зелень, фрукты, еще желтые шарики, похожие на виноградинки. Потом узнал, что это оливки.
Герман Олегович, с элегантной внешностью, актера Вячеслава Тихонова, возрастом, казавшийся лет на сорок, с усталым видом развалился на черном кожаном диване. Он уже находился в благодушном состоянии «без галстука», со стаканчиком напитка золотистого цвета в руке.
— Что ж вы так, молодой человек, неожиданно, без всякого предупреждения? Взяли, вмешались?
— Захотелось. Попробовать, тоже как вы, — огрызнулся. Я был голоден, очень хотелось кушать, запах еды щекотал ноздри.
— И что?! Узнали, как бывает?
— Тяжело, много сил уходит, — признал.
— Ага, теперь знаешь что такое «откат», — мужчина отпил из стаканчика. — Хотя, за содействие в гипнозе, спасибо. Это же надо, — весь зал заставил спать! Хорош!
— Ладно, присаживайтесь, в ногах правды нет, — Герман Олегович, обратился к помощнику, который стоял рядом со мной. — Борик, подай нашему гостю стул.
— А что вы конкретно умеете делать? В нашей работе.
Борик, из угла, где висело зеркало, принес стул с мягкой обивкой, придвинул его к столику с едой, я уселся, обдумывая ответ. Может признаться в своих умениях? Возможно новый шанс, для меня, то, что безуспешно ищу? Очень выгодное знакомство.
— Выпьете? Есть коньяк, джинн, ром, виски, вино.
— Вино, — сделал выбор. В семнадцать лет уже пробовал алкоголь, но даже от одного стакана пива сильно пьянел, не говоря уже от водки, или вина.
— Борик! — Герман Олегович, сделал ему знак.
Помощник задвигался, обслуживая мою персону.
Мужчина молчал, подробно разглядывая меня, ожидая, пока сделаю первый глоток вина, с вилки попробую желтоватые виноградинки. Они оказались солеными, но приятными на вкус.
— Итак, что скажете? В чем вы сильны?
— Я умею из дурачка сделать нормального человека, и наоборот.
— Немного недопонял. Это как?
— Ну как: могу лечить, могу калечить. В зависимости от моей цели.
Герман Олегович залпом допил остатки, поднялся с дивана, заходил по гримёрной, затем налил себе из бутылки, отпил, поднял голову, хищно уставился в пространство потолка.
— Понятно: кто на что учился. Так ведь, молодой человек. Кстати, как вас звать?
— Голубь, то есть Демьян Голубев.
— У тебя,… ничего, если мы перейдем на «ты»?
— Да, ничего.
— Так вот, у тебя, Демьян Голубев, недурственные способности. Пойдешь ко мне, работать? Артистом, оригинального жанра. Правда, вторым номером, на подхвате. Освоишься, всему научишься. Пока молодой, на гастролях, может съездишь за границу. Придумаем интересные вещи. Потом сделаем тебе «сольник», на второстепенное отделение. Хорошие деньги будут, кстати. У тебя есть сейчас работа?
Я отпил вина, от него немного затуманилась голова. Оно светлое, очень вкусное, наверно, дорогое, — подумал, и закусил мясной нарезкой.
— Работы нет.
— Ну вот, что тут думать?! Соглашайся!
— Извините, Герман Олегович, не мое: концерты, гастроли, зрители.
Мне бы, что-нибудь, другое.
— Например?
— Не знаю, как объяснить: понимаете, я же могу намного больше, чем тратить себя на простое развлечение публики.
— Хмм, но это работа, и это жизнь. Пойми: так живут все артисты, экстрасенсы.
В том числе, он тоже, — Герман Олегович кивнул на большой плакат с Кашпировским, висевший рядом с афишей его самого. — Ты думаешь, я так не живу?! Живу, ещё как живу! Мне эти гребаные концерты, — во где стоят!
Он рубанул себя ладонью по шее.
Я недовольно покачал головой, вино давало о себе знать:
— Мне нравиться работать индивидуально, понимаете, с каждым человеком наедине. А так, на сцене, с сотней человек... Не мое.
Наверно вы даете маленькие концертики, вроде «квартирников»?
Вот там вполне могу….
— Возможно, возможно... а это идея… Индивидуальные сеансы.
Герман Олегович оживился:
— Готовые сеансы, не только с гипнозом. Но послушай: это же достаточно опасно!
— Смотря для кого, — заметил философски.— И в какую сторону пойдет.
Может в хорошую.
Он задумался, после произнес:
— Хотя есть один большой гадюшник, где тебе можно развернуться. Если так хочешь.
— Какой?
— Политический, — Герман Олегович брезгливо поморщился. — Но даже я стараюсь туда не влезать, чтобы не замараться.
Он вздохнул, отпил большой глоток, продолжил:
— Депутаты, чиновники, начальники, министры, коммунисты, партийцы из Демсоюза, «либералы», — чертов клубок из ядовитых пауков! Все хотят власти и денег.
— Мне без разницы, лишь бы платили бабки!— заявил.
— Что ж, я услышал тебя. Борик, принеси ещё один стул и выйди за дверь.
Смотри, чтобы никто не зашёл. У нас будет разговор тет-а-тет.
Помощник принес стул, затем послушно удалился.
Герман Олегович сел на него, долил стаканчик из неполной бутылки, наклонился ближе, так, что его лоб почти касался моей головы:
— Теперь объясню на пальцах:
Высший эшелон власти, да средний уровень, плотно курирует КГБ.
Сам понимаешь, так просто к ним не подобраться.
Низшее звено, думаю, неинтересно, и мне, и тебе, оно так, мелочь на ровном месте.
А вот политики, так сказать, из новой поросли: депутаты, банкиры, экономисты, кооператоры, либерасты, переодетые коммуняки, — уже любопытно.
Кобчак, Зюганов, Жириновский, товарищ Цинь, — какой простор!
Кстати, сейчас появились молодые ребята: Яблонский, Немцов, Гайдар.
Называют себя младореформаторами России. Правда, пока будущими. Могу устроить встречи.
— Гайдар. А кто это? — переспросил. Другие фамилии незнакомы.
— Внук того Гайдара, который детский писатель.
— Понятно.
— Да что тебе понятно!
Герман Олегович неожиданно вскочил, стул отлетел от него, стал нервно расхаживать. Он уже прилично захмелел, от выпитого алкоголя.
— Понятно. Там такие деньги крутятся! Что тебе не снились, понимаешь.
Да что там деньги! Там такие темы возникают!
Он с выражением чего-то громадного и великого, обхватил свою голову:
— Пойми: там будущая власть, перемены в обществе, в курсе страны, в экономике, в системе, в государственном строе, в идеологии, в конце концов…
Вот сейчас идеология коммунистов. Но только пока.
А если развалится Союз, а он скоро развалится, закончится социализм, разгонят партию, то, что тогда будет?! Что придет на смену вместо нее? Ты знаешь?
— Не знаю.
— Воот! А будет идеология капиталистов, или того хуже, каких-нибудь националистов.
— Что я тебе объясняю?!! Да ты можешь по щелчку пальца переделать, любого политика… пойми: — любого.
— Я уже делал так, — признался. — Мне не понравилось.
— Кого же? Если не секрет.
— Дома, — отчима, а здесь Фишмана, того банкира. Который больше не банкир.
Он стал угрозой для меня, как отчим, поэтому вынужден так поступить.
— Ах вот оно что. Твоих рук дело, значит? Слышал, слышал. В новостях передавали.
Мы замолчали, Герман Олегович наполнил стаканы: себе виски, мне вином.
— Помянем, что ли.
Затем выпили: он приличный глоток, я же едва пригубил.
— Получается, тебя, мучает совесть? — вдруг спросил.
Пожал плечами:
— Вроде того.
— Ясно. А ты знаешь, что такое «синдром Аспергера»?
— Нет. Не доводилось. Но читаю, хожу в библиотеку, беру книжки: Фрейда, Юнга, Ницше. Наверно не добрался до этого, — стал оправдываться за безграмотность.
— Тогда слушай, я тебе скажу, как психолог психологу.
Если коротко: когда человек не испытывает естественных эмоций: ни страха, ни жалости, ни сожаления, ни стыда. Вообще никаких. Так устроена психика у него.
Разумеется, любовь, радость, счастье, — тоже ему недоступно.
Психологи говорят, что это болезнь, или нарушение психического развития.
Но они ошибаются, обычная особенность личности.
Полученный в результате, немного искривленный геном человека, из-за каких-то химических мутаций.
— Хотя, признаюсь, скажу тебе откровенно как есть, вот эти все политики, понимаешь, — Герман Олегович обвел рукой вокруг себя. — Они поголовно больны цинизмом. Да, да, не удивляйся, цинизм, — одно из проявлений синдрома Аспергера. Им плевать на всё человеческое!
Ты хоть знаешь, вот зачем человек идет в политику?
Думаешь, он хочет что-то сделать хорошее для народа, для страны?
Нее, ошибаешься: он идет в политику, чтобы получить власть, приобрести доступ к деньгам, к большим деньгам; к миллионам, к миллиардам, к триллионам.
Для этого, тот человек согласен на всё, понимаешь на всё: на смерти, на кровь сотни тысяч людей.
— А как это сделать, спросишь меня?
Всё находиться там, — Герман Олегович показал пальцем вверх. — У меня появилась теория, что люди политики, у них есть своя секретная секта, с лабораторией, где специально вводят себе в организм вирус синдрома Аспергера. Они превращаются в человеческих роботов, чтобы ничего не чувствовать, кроме власти.
Он отпил из стакана, продолжил:
— Так вот, к чему клоню: если хочешь окунаться в дерьмо, сделайся сам дерьмом. Хотя бы только сверху. Понятно?
Я кивнул, в знак согласия.
— А ещё заболей сам таким синдромом, не знаю, заразись, вырасти его внутри, переделайся под него. Делай что хочешь, но без этого никак. Не испытывай лишних эмоций к людям, после сделанного, иначе пропадёшь. Мой тебе совет.
— Постараюсь, — отозвался, вспомнив школьные годы.
— Значит, договор? Схема такая: я устраиваю встречи с большими «шишками», ты делаешь свою работу, после получаю свой процент от заказа. Так как тоже, в доле.
— Идет, — легко согласился на условия, предстоящей работы.
— Борик, зайди, — крикнул Герман Олегович.
— Тебе сейчас деньги нужны?
— Деньги нужны, — буркнул хмуро. — Последние рубли заплатил за ваш концерт.
— Во как! ну-ну.
— Борик, — обратился он к помощнику, который зашел. — Выдай, моему новому компаньону, деньги из нашей кассы.
Помощник принес и поставил внушительный портфель на стол, где лежали букеты.
— Сколько ему выдать, шеф?
— Двести… нет, отстегни ему шестьсот рублей, авансом.
— А не много ли, шеф, ему будет?
— Нормально. Видишь, у человека, совсем денег нет.
Борик открыл портфель, достал стопку купюр, стал отсчитывать, затем пачку передал мне. Видно, что он очень недоволен решением шефа.
Полученные деньги засунул в карман брюк, за неимением кошелька, или портмоне.
— Так, решили. Что ещё? — Герман Олегович оживленно потер ладони.
— Демьян, напиши свои координаты, что там телефон, как тебя найти.
— Борик, дай ему ручку и бумагу.
Помощник зло швырнул на стол авторучку с блокнотом.
Стал записывать адрес, мне всё равно, а Герман Олегович подметил возникшую неприязнь.
— Ого! Борик, — это же самый опасный человек! Он тебя враз превратит в дурачка.
Не связывался бы ты с ним.
— Да пошёл он!— выругался помощник.
Я отдал ему блокнот, он передал шефу.
— В случае чего, Борик тебя найдет, или оставит записку.
— А вы, Герман Олегович, меня не боитесь? — спросил напрямик.
Он расхохотался.
— Боюсь, но… наверно ты сделаешь правильный выбор.
Теперь мы партнеры, между нами деловые отношения.
Захочешь уйти, нет проблем, уйдёшь.
— Герман Олегович, не понимаю одного: вам-то какая выгода от нашего партнёрства? Ну, кроме денег.
— Выгода говоришь… не знаю. Пока не знаю. Надо еще подумать, как тебя эффективно использовать. Вот этим займусь в ближайшее время.
А заказы будут, без работы не останешься.
— Так, что ещё?
Герман Олегович оглядел гримёрную, заодно нас:
— Борик, готовь машину, мы отсюда уезжаем. Ты со мной, Демьян?
Помощник стал собирать вещи в сумки, часть полных бутылок, немного цветов
Портфель оставил, видимо для шефа.
— А вы куда?
— Куда… в ресторан, куда ещё. Искать нам заказы. В наше рыночное время все нужные люди, находятся только там.
— Так у меня возраст не тот, по ресторанам.
— А-а, точно, ты же ещё молодой. Ладно, тогда подбросим до дома.
Возражений не будет?
— Нет, босс, — шутливо ответил.
— Вот это по-нашему! Правильно мыслишь, кто сейчас главный.
Герман Олегович одобрительно похлопал меня по плечу.
— С вами приятно иметь дело, коллега.
— С вами тоже, приятно, — проговорил, ощупывая пачку денег, лежащую у меня в кармане брюк. Шестьсот рублей, пять зарплат мамы, вместе с премиями.
Просто обалдеть!
Так стоит новенький цветной телевизор «Фотон», с метровым экраном, — моя мечта!
Мы вышли из гримерной, спускались по лестнице вниз, в холл, как вдруг Герман Олегович остановился, сунул мне в руки портфель:
— Так, подержи-ка.
Портфель я держал, а он открыл его, достал пачку денег.
Из нее немного взял к себе в карман, остальное отдал мне:
— Вот, возьми. Тоже аванс. Купи себе приличную одежду что ли, а то ходишь как нищий оборванец из Бангладеша.
—Ладно босс, будет сделано.
Моя новая одежда, конечно, была куплена на рынке, из той же страны.
Деньги тоже засунул карман. По сумме они составляли двести рублей.
— А теперь партнер, отойдем в сторонку, на пару слов.
Мы отправились в какой-то длинный коридор.
— Эх, где тут туалет, мне бы отлить, — стал жаловаться Герман Олегович.
— Ладно. Ничего потерпим. Так вот, есть пару вопросиков:
— Допустим, есть заказ, тебе…, — он ткнул меня пальцем в грудь. — Привезли того самого, для работы. Он же будет сопротивляться, правильно говорю?
— Будет, ещё как будет, — подтвердил.
— Тогда как всё для тебя? Ты сможешь над ним сделать работу?
— Нет проблем, только займет больше времени. И ещё, желательно «того», надо как-то сделать, чтобы он не дергался, не кричал, а лучше, не видел его лица.
— Всего-то? Это можно устроить. Да ****ство, где же тут туалет?!
Не выдержал Герман Олегович.
Он судорожно дернул ширинку брюк, достал член, стал мочиться возле стены коридора. Струя брызгала на стену, стекала на пол, желтоватыми потеками.
— Слушай Демьян, а ты можешь внедрить в мозг человека, постороннюю программу поведения?
— Что за программу?
— Допустим человек натурал, есть мясную пищу, а надо сделать так, чтобы он ощущал себя вегетарианцем? Внутренне, и внешне.
— Да запросто, любой каприз за ваши деньги.
Герман Олегович закончил, встряхнулся.
— Уф, как же хорошо стало жить.
— Слушай, а ты хорош, как партнер, как деловой партнёр.
Он протянул мне ладонь, для рукопожатия, я опустил глаза, на ней блестели капельки мочи. Его мочи. Пересилив себя, и отвращение, пожал ему руку.
Герман Олегович достал платок из нагрудного кармашка пиджака, тщательно обтер, сначала одну ладонь, затем другую.
Платок он бросил на пол, где стояла лужа мочи.
Потом мы спустились в холл, направились к гардеробу, там отиралась пожилая женщина, в синем халате, наверно уборщица,
— А где Марья Васильевна, — спросил, подошедший к ней Герман Олегович.
— Да где-то здесь ходит, — пробубнила она.
— Ладно. Послушайте уважаемая, вот деньги на всех, — он протянул в руке несколько купюр, вынутых из кармана пиджака.
— Приберите мою «гримерку», и вот там, в коридоре, где второй этаж, немного похулиганил. Берите, берите…
***
Глава Новый уровень.
Что мог думать потом:
Как Герман Олегович нассал, а уборщица вынуждена будет за ним вытирать полы.
Правда за зарплату, и за деньги, которые он ей всунул.
А я должен жать ему руку, мокрую из-за мочи?
Так что ли? Да, вроде так.
Только через пару дней у меня появился первый заказ.
От клиента, а посредником между нами выступал Герман Олегович, который передал мне инструкции, что и как сделать.
— Работа стоит десять тысяч рублей, — сказал он при нашей встречи.
— Десять тысяч, — повторил зачарованно. Так оценивалась, по официальному курсу, «волга». Автомобиль моей мечты.
— Пятьдесят на пятьдесят, не забывай, партнер. Мне пять тысяч, и тебе пять тысяч.
— Пять тысяч, — снова повторил. Так стоили новые «жигули».
Тоже моя мечта, но чуть поменьше.
— Да, я готов, где и когда…
В лес «его» привезли ночью, на новеньком внедорожнике, «гранд чероки».
Загодя, меня в условленное место, привез Борик, на «мерседесе» босса.
Четверо крепких, бритых парней выволокли «его» из машины.
Один из них крикнул нам, мы с Бориком стояли вместе:
— Кто тут Голубь?
— Ну я.
— Принял, куда товар?
— Прислоните к дереву, что ли…
Подумал, — вот никаких условий для работы. Дерьмо, а не работа.
Парни потащили, затем прислонили «его» к дереву.
— Ребят, свет сделайте, фары направьте на него, — попросил.
Джип взревел, развернулся на месте, слепя и освещая ствол дерева, заодно «его».
Теперь мог рассмотреть что привезли: человек связан, руки за спиной, на голове мешок, из-под которого слышалось только мычание.
Видимо во рту кляп, или заклеен скотчем.
Я вспомнил инструкцию, от Германа Олеговича.
Его теперь называл боссом, сначала слово произнесено в шутку, но потом вошло в привычку.
Да вообще: серьезные дела, серьезная работа, серьезные люди, требуют к себе серьезного отношения.
« … Он подпольный советский миллионер. Наворовал. Никому ненужный.
Живет как собака на сене. А наши общие друзья, хотят вложиться в одного молодого человечка, у которого большое будущее. Это мой тезка, — Герман Стерлиговский. Надо сделать так, чтобы он получил те бабки. Запомнил?»
Я вздохнул, подошел к дереву; просто бизнес.
— Ребят, отойдите подальше, а то зацепит, — попросил окружавших парней.
Через пять минут, работа была сделана.
«Кроение» вышло быстрым и жестким, теперь у «него» осталась одна мысль, что деньги зло, ему надо поскорее избавиться от них, отдавая их добрым людям.
На двух машинах, мы все поехали в его секретное хранилище.
Вскоре он исполнил вложенную мысль, доставая накопленные капиталы, из тайного погреба в одной деревне.
— Ребят, оставьте ему немного на жизнь.
— Лады Голубь, как скажешь, — самый лысый из них, оскалился в улыбке.
— Поехали пацаны.
Что потом…
Наверно все знают: Герман Стерлиговский, из мелкого фирмача, организовавшего кооператив «Импульс», в один момент превратился в крутого долларового миллионера.
Имел кучу фирм, заводов, предприятий, которые через пару лет станут крупнейшим холдингом. Открыл частный банк «Алиса», одну из первых в стране товарную биржу. Кстати, ту рекламу, с овчаркой, придумал тоже я.
Что происходило потом…
Терки-разборки, в итоге, через несколько лет, поступил заказ на его же устранение. Инструкция от заказчика «сверху» была такой: «сделать так, чтобы он, как бы исчез из политической и финансовой жизни страны.
А жизнь, пусть живет, как жил, только подальше от всех…»
Работа в его случае, исполнена, по мягкому уровню «кроения».
Я вложил ему в мозг программу «верующего отшельника».
Герман Стерлиговский специально стал банкротом, банк закрылся, биржа тоже.
Теперь он живет где-то в лесах, вместе с семьей.
Ударился в старообрядчество, держит ферму, что-то еще.
Вроде заводика, где печется хлеб.
Особо никуда не лезет, никого не трогает.
Согласно внедренной программе, — чистая, великолепная работа!
Иногда так хвалю сам себя.
Что потом…
Заработал личный конвейер, на который попадали мои подопытные: политики, банкиры, экономисты. Иногда встречались ретивые журналисты, они слишком глубоко стали копать, слишком много знать.
Счёт подопытных перешёл на десятки, а потом на сотни, хотя бабла с работы капало порядочно.
Деньги зря не спускал, где-то треть, тратил на благотворительность.
Нет, не в фонды, не в церковь, а напрямую.
Брал свою охрану, личную тачку, и мы ехали в какой-нибудь заброшенный детдом.
Заходил в кабинет начальства, кидал на стол несколько денежных пачек.
Потом говорил:
— Это детям. Чтобы все они, были сегодня накормлены. Понятно говорю?
— Да-да, — начинала лепетать тетка.
— Смотри у меня, приеду, проверю: куда деньги ушли.
— Барс, ну-ка, покажи.
Барс, мой охранник, есть еще Серый, их мне подогнал Борик, они бывшие десантники.
Барс доставал пистолет из наплечной кобуры, направлял черное дуло на лоб тетки.
Тетка, или тетки, они все пугались, клялись богом, мамой, что все деньги, до одной копеечки пойдут на продукты питания, и только детям.
В России «90-е», — страшные времена.
Кто говорить обратное, вроде как стояли, «святые девяностые», — то плюньте ему в рожу!
Шоковые реформы, развал экономики
Неплатежи. Бартер. Задержки зарплаты по два года.
Кроме этого, инфляция как в Зимбабве, до и после дефолта.
В 1992 году начался фальшивый обнал.
Действовали чечены, вместе с грузинами.
Несколько десятков миллиардов рублей в день, из государственной казны уходили в никуда. Прикиньте: Россия, — щедрая душа. (Слоган)
Душа-то душа, но за душой не стояло ни шиша.
За два года незаконных действий всё разворовано.
Миллион в алгебре: 1 000 000 000, 000.
Но в экономике такого нигде нет.
В банковской сфере рубль не делиться на 001, копейку.
Поэтому есть шанс, провести аферу с «авизо».
Чем они и пользовались.
— Маладец, слюшай.
— Слушай, ты гнида, я делаю свою работу. Уяснил?
Ведь «кроил» директоров банков, получая разрешения на банковскую операцию.
— Айй, айй, Вартана савсэм не уважаешь….
Гайдар звонил, признавался, что денег нет, совсем.
Спрашивал, что делать.
— А что, — говорю ему. — Объявляй дефолт. Так все делают. Порядочные люди, порядочные правительства.
— Не, рановато, надо потерпеть. Пока лучше займем у западных…
В то время, всё казалось слишком лёгким, очень доступным.
По телефону, а потом когда появились мобильники, мог набрать номер Гайдара, поговорить с ним. О жизни, о политике, да обо всем подряд.
Егор Гайдар, нормальный человек.
Я его не кроил.
Так слегка чуть поправил. В нужных моментах.
Потом просто общались, среди знакомых.
Да, он придумал эти шоковые реформы.
Да, он так сделал. Взял ответственность на себя.
Но, а как иначе вывести Россию из дремотного состояния?
Медведь спит в берлоге, значит, его надо выманить, вывести оттуда.
Дать продышаться, чтобы он забегал туда-сюда.
Конечно, лес рубят. Летят щепки.
Не знаю как, но магазины стали ломиться от товаров. Полки тоже.
За один год, сделано то, что коммунисты обещали сотнями пятилеток.
Полный магазин продуктов, от и до. Покупай, не хочу.
А вот денег то не было. Деньги были, но как-то не очень.
В основном все в зеленых баксах, с иностранным президентом.
Причина, — различные кризисы власти, когда она не могла элементарно управлять государством: путч, расстрел Белого Дома, локальные войны, теракты, постоянные отставки правительств, кабинетов министров, — трудновато забывается, у кого осталась хоть какая-то память.
Зато получили, — «… Жрите суверенитета, сколько сможете!», поэтому каждая республика получила по личному президенту, по отдельной конституции.
Не говоря уже о выросшем криминале.
Но, кровь, нищета, меня не касались в полной мере.
Я наблюдал со стороны за беспредельной жизнью.
Правда, приходилось с головой погружаться в гавно, таковы условия моей работы, моего существования.
Хотя без труда катился, снизу вверх, к вершине социальной пирамиды, с помощью Германа Олеговича.
Бабло, личный «опель», охрана, собственная «однушка», также имелся свой офис. Возникло занятие, вроде хобби, которое стало по душе, создание рекламы.
Тогда, вначале 90-ых, а мне исполнилось 18 лет, в стране появились продвинутые молодые люди, конечно со связями, со студиями, с техникой, которые назывались одним странным словом, — клипмейкеры. Они стали снимать рекламные клипы, но очень плохого качества по заложенным в них смыслам.
Еще появились люди, которые всё придумывают.
Тогда стало называться копирайтингом, а люди, которые делают, — копирайтерами.
На одной из встреч с Германом Олеговичем, за столиком в солидном ресторане «Савойя», на которой обсуждался важный заказ, попросил, чтобы он ввел меня в их тусовку.
— Для чего тебе?— спросил мой уже непосредственный босс. — Там много дурных соблазнов. Смотри, испортишься: педрилы, порошок…
— Просто у меня в голове проросли некоторые идеи. Как бы, способствующие по изменению общего сознания. То есть будет тоже программа кроения, но только через телевизор, когда можно будет подсадить сознание народа на рекламу.
— Ну-ка, ну-ка, рассказывай, партнер…
В ответ поделился мыслями, с боссом.
— А что? Нормально так, очень здравая идея. Только мне надо посоветоваться.
Кое с кем, — он показал пальцем наверх.
Герман Олегович, перестал быть в то время гастролирующим экстрасенсом.
Он открыл какое-то учреждение, то ли частное, то ли с господдержкой, в котором что-то исследовалось новое, вроде как слышал, по использованию политтехнологий. А он в нём стал каким-то директором.
Но я не влезал в его персональные дела, следуя мудрому правилу: меньше знаешь, лучше спишь по ночам. К тому же подольше проживёшь.
Поэтому мы находились как бы вместе, по работе, но одновременно, по отдельности.
Через пару дней, Герман Олегович, днём назначил короткую встречу, в кофейне.
Мы сошлись, заказали по четыре порции капуччино, босс похвалил за внешний вид, ведь стал носить брендовый костюм с белой рубашкой и галстуком, в котором походил на банковского клерка, приступил к разговору:
— Могу сказать, — твои некоторые мысли оценили правильно.
Они пойдут на пользу всем…
В общем, он обрадовал, что мне выдали согласие, на проведение, так сказать, специальных мероприятий по участию в подготовке рекламных клипов.
Так стал вдобавок, к основной работе, копирайтером.
Громко сказано, но просто сидел в офисе, от чего делать, карандашами и фломастерами в школьном альбоме, рисовал наброски рекламных проектов.
Тут же писались сценарии авторучкой, придумывались какие-то слоганы, удачные или нет, это было без разницы, главное показать движение мыслей.
Альбом, иногда брал на встречи с Германом Олеговичем, показывал ему.
Он внимательно рассматривал каждый лист, оценивая мои, так сказать, измышления, подсказывал, что исправить.
Из десятка набросков, он выбирал тот, что ему нравился больше всех, забирал его собой. А через некоторое время мне выдавалось «добро», и бабки, для осуществления проекта в жизни.
Школьный альбом с набросками сделанными фломастерами, со временем, превратился в распечатанное на цветном принтере, портфолио, рекламных идей.
Уже с поминутными раскадровками по сценам, готовыми репликами.
Крымов, Гриневский, Текмамбетов, — одни из тех клипмейкеров, кто делал клипы: рекламные, музыкальные. Им было без разницы, что, как снимать, лишь бы платили бабки.
А бабки им шли, выделялись, через меня, и учреждение Германа Олеговича.
Сам ничего не делал, не стоял за видеокамерой, не сидел за звуковым пультом, не играл роли, не озвучивал.
Мое дело, — иногда присутствовать на съемочной площадке, наблюдая, как выполняется задуманный образ рекламного клипа.
Первым клиентом, и первым же моим рекламным продуктом стал ролик «Алисы», сделанный на «коленке», за небольшие деньги.
Так сказать, пробным шаром, в бильярде.
Дома у миллионера жила овчарка, под такой кличкой.
Мне подумалось, может сделать что-то с ней, почему нет.
Еще показалось немного комичным, как будет смотреться в телевизоре, с таргетом, когда собака устало зевает и скалит клыки на обычных зрителей.
Уже тогда мы стали их называть ЦА, — целевой аудиторией.
Мы с операторами приехали к бизнесмену в коттедж, сняли овчарку, одним дублем.
Потом эту съемку использовали в ролике.
На монтаже наложили логотип, иногда добавляли текст. Ничего сложного.
Но концепция сработала как надо: в 1991 году ролик постоянно крутили по телевизору, народ тихо охреневал, а затем становился клиентом «Алисы».
Развернулась фантазия уже для финансовой структуры «МММ», там отснято несколько рекламных клипов, разумеется, с моим скрытым участием.
Общая доктрина рекламной кампании представлялось так: «несете ваши денюшки, господа Буратины, на поле чудес. Несите, несите, на поле чудес!»
Какой там деловой партнер, или что-то ещё, — только для красивой картинки, показывающей шикарную жизнь «новых русских».
Внушаемая населению сказка, да и только, возникшая из «приключений Буратино».
Леня Голубков, — название роли одного артиста, тоже мое, взятое из моего прозвища «Голубь».
А в самом народе никто не знал, не понимал, что это обычная финансовая пирамида, которой, рано или поздно, придёт звиздец.
Хотя было ещё одно: рекламный ролик, показанный несколько раз по телевизору в день, 31 декабря 1993 года.
В нем Сергей Мавроди, с умным, правдивым лицом, поздравляет всех россиян с Новым Годом.
Согласно моей концепции, лидер «МММ» в своем обращение, честно признается о проблемах, но в тоже время говорит, что приложит все усилия сделать людей счастливыми в будущем году. Оно вытекало из проговорённой цитаты:
«… Спроси не о том, что Родина может сделать для тебя, а что ты, можешь сделать для Родины…». Далее следовало само краткое поздравление, очень похожее на заявление настоящего политика.
Ведь Мавроди, очень хотел влезть в большую политику. Но у него не удалось.
Потом пошло создание серии рекламных клипов для банка «Империал».
Так как любил в школе уроки истории, то в них делался основной упор на исторический дискурс, когда видные люди, высказывали великие слоганы:
Суворов, — «До первой звезды нельзя, матушка! Ждём-с…»
Чингисхан, — «Заботится об Отечестве…»
Цезарь, — «Точность, — вежливость королей!»
Общий слоган серии выглядел так: «Всемирная история, — банк Империал…»
Работа производилась серьезно, — писались сценарии, тексты, реплики, по-настоящему велись киносъемки, играли роли известные актеры.
Грим, костюмы, звук, музыка, диктор, — все выглядело очень солидно, сделано на высшем уровне. Просто шедеврально!
Снимались эти ролики под руководством клипмейкера Текмамбетова, который потом стал известным режиссером.
Открытым и психоактивным концептом для людей, казалось примерно так:
 «раз такое дело, всё по солидному, сделано по всемирной истории, то конечно, этому банку можно доверить, мои честно заработанные деньги. Он ни в коем случае не погибнет, останется на плаву ...»
Но после дефолта в 1998 году, банк стремительно обанкротился.
Может специально, сделали так, кто его теперь знает.
А вкладчики и клиенты банка, потеряли свои деньги.
Кроме этого, поступали заказы попроще, к примеру, на сливочный маргарин, произведенный в Германии, немецкого бренда «Rama».
Концепция взята из моего голодного детства.
Тогда моя мама изрекала диковинные вещи, в которые мог поверить лишь истинный дурак. Сам готов сказать, что мама сошла с ума.
Говорила она примерно вот что:
«Лет через сто будет так: заходишь в магазин, а там всё есть, ну абсолютно все, что душа пожелает, магазин станет как музей, все полки забиты товарами, только нет денег, чтобы купить…»
Я слушал, качал головой, не верил в эту полную чушь.
Так не могло быть априори. Настоящий бред и сказка!
Сам ходил в магазин за свежей буханкой белого хлеба, но кроме батонов, сухарей, там ничего: ни колбасы, ни сладкого, ни рыбы.
Вообще ничего, пустые полки, которые скромно пылились без дела.
Да, у нас, у населения, имелись деньги, накопления в сберкассах, но купить нечего, всё являлось дефицитом, особенно продукты питания, не говоря уже об одежде, бытовой технике.
Поэтому в такие мамкины россказни мог поверить только сумасшедший человек. Конечно, соль, перец, лавровый лист, спички, мыло, сода, уксус, они постоянно в продаже, но их же не ставят на стол вместо еды.
Если подсолнечное масло, в то время редкость, не говоря о сливочном масле. Заменителем сливочного масла, молочный маргарин, но он считался тоже редкостью.
А в основном покупался «комбижир», смесь каких-то дешёвых жиров, на котором жарилась вся еда, от картошки до яиц.
Пластичная масса желтоватого цвета полосками, из упаковки прозрачной вощёной бумаги, даже намазывалась на хлеб, к чаю с вареньем. Это было очень вкусно…
Сценарий для клипа получился таким:
«Мужчина пекарь, средних лет, в халате, в шапочке, ходит по небольшой пекарне, между полок с хлебом. Тихо, доверительно рассказывает о своей нелёгкой работе. Затем берет с полки вкусный свежеиспеченный батон, отламывает от него краюшку. Проговаривает с интонацией как по секрету, в конце, рекламный слоган:
«хлеб и Рама, — созданы друг для друга!»
Реклама памперсов, под брендом «Хаггиссы», куда же без них, тоже мой вклад.
Выглядел ролик так: милый голый карапуз в подгузнике, разумеется «хаггис», смешно ковыляет, гуляет по дому, затем отыскивает игрушку, садится на коня-качалку, потом радостно качается на ней, причем долго-долго.
Диктор расписывает прелести памперсов, малыш смеется, звучит веселая музыка.
Слоган: «сухой малыш — счастливый малыш! И надолго…»
Идеей самого первого клипа, для «Сникерса» такой:
«Молодой, энергичный парнишка, ходит, бегает по улице, затем, проголодавшись, достает аппетитный шоколадный батончик с орехами, тут берется крупным планом название бренда, парень срывает обёртку, вкусно жует батончик прямо на ходу.
Под музыку песни «роллинг стоунз», — «сатиксфакшион».
Что опять же, в переводе, — удовольствие, кушать тоже удовольствие…»
А народу исподволь вдалбливалось в головы, что жизнь, есть одно сплошное удовольствие. Надо жить, не унывать, даже когда всё вокруг кажется унылым, серым существованием.
«… Сникерсни!», или ролик с белками, которых задавили орехи, — уже потом пошло без моего участия. Тупое дерьмо, а не чистое творчество!
Реклама в телевизоре, — в середине 90-ых, превратилась в подпольную идеологию, для всей России, сделалась почти официальной пропагандой государства.
Она проникла во все сферы жизнедеятельности населения.
Ведь что получалось на самом деле;
Потребитель курил только те бренды сигарет, которые ему нескончаемо показывались, — «Мальборо», «Кемэл», «LM», «Давыдофф».
Выпивал ту водку, которая ему навязывалась, — «белый орел», «Распутин», «Царь», «Смирнофф», «Немирофф с перчиком».
Пил напитки, кушал еду, использовал прокладки и тампоны, жевал жевательные резинки, перекусывал батончиками.
Всё это рекламировалось, продавалось, в итоге, — потреблялось.
Причем в огромных, почти неслыханных количествах.
Мир в России, — обернулся в одну непрерывную рекламную концепцию товарных брендов, ставшей подоплекой для глобального, а самое главное, быстрого изменения сознания всего общества, на тот момент эпохи.
Какая там конституция страны, новые убеждения правящей элиты, парламента, принятые законы думы, указы властей, политический курс государства,— зачем вся эта бесполезная бумажная мишура?!
Если уже выработана рекламная стратегия для жизни всего народа!
Круглосуточно крутящиеся ролики в телеэфире, внедряющие в мозги людей разнообразные программы «кроения».
Детское поколение поглощало в огромных количествах жвачки, сладости, шоколадки, изготовленные с применением химозы.
Взрослые упивались трендами, брендами, тенденциями.
Именно из рекламы последовала мода в Росси, носить зелёные и малиновые пиджаки, понтуясь крутостью, точно павлины перед самками.
Ведь что еще, по сути, заложено в рекламном клипе? — Понты! Обычные понты.
В переводе на общий язык, — имидж.
То есть, если ты не можешь быть обладателем товара из рекламы, то ты лузер по жизни, неудачник, полный лох.
Вот купи, например, пепси, фанту, колу, — ты станешь крутым как никогда.
В моём прощальном сценарии для клипа, это раскрыто.
Продуктом был бренд «Спрайта».
Концептом ролика стала небольшая провокация на все нарративы, идущие от политических мнений;
«Москва, Красная площадь, на ней происходят съемки модной одежды.
Моделями для неё служат девушка блондинка, и молодой человек.
Они отменно вышагивают на камеру, друг за другом, то вперед, то назад.
Во время этого закадровый голос с интонацией читает рекламный текст:
«Видите красивую девушку? Но на самом деле она не настоящая блондинка.
У нее не голубые глаза, это линзы. Грудь — сделана из силикона.
А он, вообще не интересуется девушками, ведь у него есть любимый друг.
Правда, лишь в том, что они оба хотят пить, очень хотят пить, «Спрайт»…»
Тут съемки заканчиваются, кто-то говорит: «стоп, снято».
Парень с девушкой, быстро скидывают с себя модную одежду.
Прямо на площади переодеваются, не видно как именно, а потом показываются бутылочки «спрайта», из которых они оба с наслаждением пьют.
В конце самого клипа, девушка удаляется, камере ее снимает сзади, и под произносимый слоган, — «Имидж ничто! Жажда всё! Не дай себе засохнуть!», — она бесстыдно поправляет стринги, под мини юбкой.
Как вам такой финал с ответным нарративом?
Разумеется, ролик крутили по телевизору совсем недолго.
Цензура, мать её.
Нет, не из-за того что подумали.
Ведь времячко-то 1999 года в стране уже наступало такое, не совсем демократичное, как немногим раньше.
«Кто-то», обитающий «Там», всё-таки допер, что население может неправильно понять, выйти на Красную площадь с какими-то совсем неправильными идеями, о чем-то нехорошим, для них, для властей. Поэтому стал потихоньку закручивать гайки, разыгравшийся демократии.
Но самым реальным делом, когда мог как-то повлиять на происходящие события, оказалась для меня реклама выборов, поэтому взял заказ на слоган, и на сценарий. Вообщем, на что получится.
С наступлением 1996 года, в России, зимой наступила горячая предвыборная гонка, на пост президента, тогда ещё РФ.
Кандидаты на должность, ездили по стране, агитировали народ за себя, собирали подписи избирателей, готовили программы.
Печатались листовки, издавались газеты, в том числе, командами клипмейкеров создавались рекламные ролики. В них претенденты, должны были выглядеть как можно, в более выгодном для себя свете.
Действующий президент, товарищ Цинь Ель, с распухшим лицом, из которого еле-еле выглядывали щелочки глаз, тоже баллотировался, выдвигаясь, как бы на второй срок президентства.
Так получилось в связи с политическим коллизиями, из-за смены конституции.
Ещё в 1991 году, в результате всех событий, он пришел к власти.
Советский Союз развалился, на политической карте осталась одна Россия.
Которую он вел прямым курсом, под крыло соседа Китая, так как почти весь импортный товар привозился оттуда.
Поэтому выдумал так, — кратко, но содержательно: «Голосуй, — или проиграешь!» Главный рекламный слоган того бесславного времени.
Он не политически сориентирован голосовать против «тех», или за «этих».
Совсем не так, а посыл направлен на то, чтобы простой обыватель, оторвал жопу от дивана, направился в избирательные участки, затем в выданных листиках поставил «галочки».
Конечно, как всегда бывает на Руси, — всё сделали через одно место, состряпав на скорую руку, из моего патриотического шедевра, текст тупоголовой песенки, которую исполняла попса, под репчик.
Возможно поэтому явка избирателей, вышла чуть более 50 процентов, разделенных на семь претендентов.
Индивидуальные ролики, для участвующих кандидатов, отказался ставить.
Хотя какие же засветились яркие, колоритнейшие фигуры:
олигарх Брынцалов, в отставке генерал Лебедь, снятый с должности президент Союза, бывший чемпион штангист Власов, знаменитый врач Федоров, неизвестный доселе партиец Мартин Шаккум, хотя ему потом сняли вполне приличный рекламный клип.
Опальному генералу тоже сделали ролик с кузнецами, под народную песню «дубинушка» исполненной Шаляпиным.
К тому же для меня нашлась тонкая работа, по моему профилю.
Поступил заказ на отстранение от всего происходящего, одного кандидата:
Ивана Рыбочкина, в то время он имел большой вес, считался важной шишкой в среде политиков, являясь председателем Думы.
Поэтому, предстояло сделать так, чтобы он снял свою кандидатуру с выборов.
Филигранная работа, с моей стороны, которой тоже горжусь.
Ну так, опыт приходит с годами практики.
Подопытный исчез из Москвы, затем объявился через неделю, в Киеве.
Рыбочкин после возникновения на горизонте, нес полный бред: то его своровали, а потом держали в заложниках: то его напоили проститутки клофелином;
то его похитили, а потом накачали наркотиками спецслужбы, какие именно он не уточнял, наверняка пиндосовские.
Что ему «вкроил»? ну такое себе.
Типа он гей, — ему надо шхериться, прятаться от всех.
Иначе раскроется его говённый секрет.
Согласно заложенной программе он и прятался, даже уехал в Киев.
Но укрываться надо только на неделю.
Когда пройдет срок сбора подписей избирателей.
Рыбочкин после возвращения, снял свою кандидатуру, ему пришлось, так как он не успел зарегистрироваться.
Потом раздал кучу интервью журналистам, где пришел к одной версии, что он сам не понимал, что происходило на самом деле.
А в политические игры влез еще раньше, когда стоял на дворе 1992 год.
Затихшая пора перед бурей, отгремел путч, но ещё не наступило время захвата Белого Дома.
Я занимался рекламным творчеством.
Если вдруг появлялась работа от заказчиков, то исполнял.
Однажды Герман Олегович позвонил, с рабочего телефона, спросил как насчет встречи на сегодняшний вечер. Находился в офисе, набрасывая сценарий, а в нем тоже имелся телефон с факсом, поэтому сказал, что мой вечер свободен от дел.
— Тогда забронируй столик на двоих.
— В «Савойе»? — уточнил.
— Да, примерно на девять вечера. Закажи что-нибудь для себя. Возможно, задержусь, но ты подожди. Понял, партнер? Разговор очень важный.
— Ес оф корс, босс, — блеснул знанием английского.
— Вот и ладненько, — сказал босс, повесил трубку.
После я позвонил в ресторан, заказал столик.
В «Савойе», вечером не протолкнуться, как в общей бане «Сандунов»: живая музыка, танцы, мигающий свет.
Босс всё не появлялся, пришлось заказывать дорогущую еду вместе с минералкой.
Ведь на меня стал коситься главный официант, метрдотель, что впустую занимаю место. Неторопливо ел, поглядывая по сторонам, наблюдая за посетителями.
Мужчины в шикарных костюмах с галстуками выглядели богатеями, в золотых цепях на шее, с дорогими часами бренда «ролекс» на руках, поэтому важничали, перед дамами.
А женщины в полуоткрытых шелковых платьях выглядели как шлюхи.
Но дорогостоящими, в брильянтах, в драгоценностях.
Герман Олегович пришел после десяти вечера,
Он подошел к столику, сопровождаемый официантом, небрежно зажав черный
портфель под мышкой.
— Привет партнер, а вот и я! — весело произнес босс.
От него пахнуло спиртным перегаром, понял, что он уже прилично поддал.
Официант, тонкий парень с зализанными назад волосами, угодливо отодвинул стул, затем, когда босс присел, принял портфель, аккуратно положил его, на незанятый стул за нашим столиком.
Герман Олегович обратился к нему:
— Любезный, принеси-ка мне водки, а этому молодому человеку, вина…
— Красного, грузинского, — встрял.
Почему-то захотелось «грузинского».
— Да, грузинского. Потом покушать, Михаил Алексеич в курсе, что по вкусу.
— Как угодно-с, господа, — официант изобразил поклон, затем удалился.
— Ты что-то не в духе, партнер, а? — спросил босс, окидывая меня взглядом.
— Учти, умею читать мысли. Ну задержался, переговоры. Тоже значимые, кстати, насчет тебя тоже.
Я хмыкнул в ответ, это можно понимать по-всякому.
— Ничего, счас всё будет. Дай только перевести дух, можно?
Кивнул он на четыре бутылки с минеральной водой, «ессентуков».
— Горло пересохло. Сушняк одолел.
— Берите.
Он взял минералку, налил в стакан, с жадностью выпил.
После утоления жажды, Герман Олегович стал говорить:
— Твоими успехами, мой друг, все довольны; друзья, и большие друзья.
И просто друзья друзей. Значит, обсудим дела, выслушай для ознакомления, небольшую предысторию.
— Помнишь, после путча, произошла серия самоубийств партийных бонз?
Я кивнул. Про это знал, да все знали, в газетах, по телевизору в новостях рассказывали, но не объясняли.
Так как никто не знал настоящей правды.
Тогда 19 августа, сам лично покупал утром свежие газеты в киоске.
Брал «Правду», «Труд», «Советскую Россию», ещё что-то, неважно, везде напечатано одно, по смыслу:
«Родина и Отечество в крайней опасности.
ГКЧП, — спасет Советский Союз!
Соответственно, весь народ и граждан…»
Вообщем, всё достаточно серьезно: радио, газеты, телевизор.
Потом ещё армия на улицах, площадях.
Но, увы… реальность повернулась по-другому.
А последующая история такая: после произошедшего в августе 1991 года, высокие, партийные шишки стали друг за другом загадочно кончать с собой.
Все они оставляли после себя посмертные записки, типа; «желаю уйти из жизни», всё такое, но ничего толком не объясняло.
Пуго, бывший министр МВД, застрелился из наградного «вальтера»
Ахромеев, маршал, тоже застрелился.
Ладно, они некоторым образом причастны к путчу, так можно объяснить случившиеся.
Но затем по осени, как опавшие листья, из окон своих квартир, посыпались партийные чиновники, разных рангов. Их насчитывалось человек пять, или шесть.
— Так вот, как мне стало на днях известно, в «Конторе» работают секретные экземпляры вроде тебя. Не знаю, как они называются, кройщики, или как-то по-другому. Может «акулами», потому что проглатывают людей как рыбёшек, — ам, и готово.
— Но…, — босс сделал грозовую паузу. — Они делают такую же работу как ты, но лучше чем ты, гораздо лучше. Поэтому работают на самом «верху».
Скажу пару вещей: путч не удался, — их работа.
Те самоубийства, тоже их работа.
Использовали программы внедрения, которые ты называешь «кроением».
— Тогда произошла зачистка концов, от утечек, понимаешь? Таковы правила большой игры.
Я угрюмо кивнул.
Несмотря на внешний вид, пьяный, чуть развязный, Герман Олегович говорил внятно, вполне убедительно.
— Да не расстраивайся.
— А ты наверно думал, что ты один такой на свете, незаменимый?
И неповторимый? Нее, ошибаешься, Голубь.
Герман Олегович назвал меня так первый раз, — к чему бы, подумал.
Неслышно подошел официант, он принес водку в графине примерно на литр, вино, в откупоренной бутылке 0,7.
Несколько блюд: салаты, икру, несколько стейков, жареного лобстера.
Халдей поставил напитки и еду на столик, снова удалился, по знаку босса.
— Теперь объясняю; им, надо готовить молодую смену.
Те, «акулы», они стареют, появляются заскоки, или того хуже.
В общем, со временем, их приходиться убирать…
Герман Олегович, для наглядности аккуратно разделал лобстера, вилкой с ножом.
Лобстер захрустел, я думал.
— Теперь насчет тебя, ты молодой, пока еще, может со временем, станешь хищником, как те акулы.
— Кстати, ты работаешь над собой? Как там твой синдромчик?
— Не жалуется, — буркнул.
— Не злись партнер. Сейчас тебе дали шанс, проявить себя.
— Каким образом?
— Скоро тебе придется переехать в Питер, возможно надолго. Поэтому про гостиницы забудь, слишком будет дорого. Где-нибудь сними нормальную квартирку. С телефоном. Как обоснуешься, отзвонись.
— Понятно, босс. А своих людей брать?
— Каких людей? — не понял босс.
— Барса, Серого, мою охрану?
— Нет, — отрезал Герман Олегович. — Там будет своя охрана.
— А что делать?
— Не спеши в камыши.
Герман Олегович потянулся к портфелю, достал из него три толстых бандерольных конверта. Стал передавать их один за другим.
— Здесь бабки: аванс, на жилье, в общем нормально.
— Тут, новые документы: паспорта на новое имя, разные ксивы, корочки, разберешься.
— Здесь инструкции, по твоей работе, почитаешь на досуге.
— Убери, убери их. Не пались.
Пришлось конверты рассовать по отделам моей модной барсетки.
— А делать будешь вот что… ты ешь, ешь, не стесняйся, выпей вина, но лучше хряпни водочки, за меня. Можешь поздравить, теперь я, — Советник…
****
Ленинград, в 90-ых, стал Питером.
Рулил там, мер Кобчак.
Начались такие бойни за власть, что мама не горюй.
Как объяснил Герман Олегович в ресторане, перед моим отъездом:
«Есть шахматная доска с фигурами, на ней идет большая игра.
Одной пешечке, на которую возлагаются большие надежды больших дядей, надо бы добраться до противоположного края доски, чтобы она превратился в ферзя.
Как ей удастся без помех дойти?
С помощью тебя, ты будешь расчищать дорожку перед пешкой…»
Я переехал в Питер, принялся за работу: кого-то вывозили в лес, кого-то кроил в офисе, кого-то в особняке, кого-то на яхте.
Как объяснить,— «принялся за работу»?
Наверно лично для меня, выглядело так; будто рано утром приходил на автомашзавод, сколачивал деревянные ящики. За этот труд начисляют заработную плату, которую потом получаю в заводской кассе.
Не хухры-мухры, не шараш-монтаж, а именно работа.
Серьезная, и ответственная.
Еще один момент проясню, — в одиночку не работал.
Так происходило тоже в Питере.
Со мной работала команда, то ли из крутых бандитов, то ли из бывших «грушников». Они обеспечивали прикрытие, доступ, отходы, легенды.
Вот как мне взобраться по водосточной трубе на восьмой этаж дома?
Или пройти под Невой с километр, по дну реки, в водолазном снаряжении?
Я ведь не «джеймс бонд».
Поэтому ребята из команды делали всю грязную, подготовительную работу.
Мне оставалось лишь одно: прийти, посмотреть, перекроить.
Если киллеры назывались в то время элитой.
То числился сверх-сверх-элитой.
Меня защищали, оберегали от каждой царапинки, не дай бог поранюсь, что тогда говорить начальникам.
Конечно, понимал моя неприкосновенность только относительная.
До того момента как поступит команда «фас!».
После этого уже ничего не поможет.
Но я не совершал ошибок, — нет
Делал все по инструкции, выполнял работу в срок.
Мною оставались довольны, — конечно, на определенных условиях.
Каждый шаг согласован, каждый вечер созвон с боссом.
Лишние фигуры постепенно исчезали с шахматной доски, из жизни тоже.
Заказчик указал: «что надо расчистить дорожку, нашему…»
Между работой интересовался, задавал наводящие вопросы, — а кто это «наш»?
Кому должен чистить дорожку.
Выяснил, — им оказался непримечательный чиновник из мерии, с незапоминающейся фамилией.
В 1994 году, вернулся в Москву: контракт выполнен, в полном объеме.
Тот чиновник стал, заместителем мера.
Но Игра ещё не закончена: пешка пока не превратилась в ферзя.
Кобчак всё равно стал обречен.
Он не помещался на шахматной доске, поэтому через шесть лет, мне его заказали.
Инструкция была такой: кончина, как можно быстрей.
Работа сделана безупречно, с моей стороны: смерть от сердечного приступа.
Что случилось с его охранниками? Их отравили.
Но уже не моя работа, и вина.
Что могу сказать в свое оправдание?
Не знаю. Я не чувствую ничего.
Вообще никаких эмоций.
Все-таки смог выработать в себе синдром Аспергера.
Что потом…
Произошла встреча с Германом Олеговичем, как оказалось, последняя.
Весна 1999 года сотворилась на редкость холодной, и мерзкой.
Мы созвонились, уже по сотовым телефонам, назначая условное место и время.
В пустом баре, похожим на грязный подвал бомжей.
Хотя, наверное, такая концепция.
Заказали водки, в то время, уже приучился ее пить.
— Неважно выглядишь, босс, — заметил.
— А такое, да ты не знаешь. Ну да ладно. Помянем!
Герман Олегович поднял рюмку, морщась, выпил.
Боссу виднее: помянем, так помянем.
Тоже выпил.
— А за кого пили-то?
— За меня. За кого же ещё!
— Слышь, партнер, меня сливают.
— Кто и зачем?
— Да завелась тут одна тварь: мой заместитель, Плугин, Гелий Плугин. Наливай.
Я разлил водку по рюмкам.
Мы снова выпили.
Герман Олегович продолжил:
— Прости малыш, за дерьмо, в которое тебя втянул
— Босс, вы ни в чем не виноваты…
— Цыц, я сказал. Вместо меня, будет Плугин, теперь он Советник.
Через него поступят заказы на работу. С тобой свяжутся.
— Ладно. Как скажете.
— Слушай партнер, ты бы лучше сваливал отсюда, да поскорее. Мой тебе совет
Следующим, на остром карандаше, — будешь ты.
— Как? Чтобы уйти, надо закрыть за собой дверь. А так, сбежать? Не получится.
— Я предупредил, мое дело маленькое.
— Понятно. Спасибо за совет, босс.
— Не провожай…
Герман Олегович встал, пьяной походкой направился к выходу.
— Слышь, — а Голубь, это кличка, или как? хотя, уже неважно, прощай, Голубь.
— Прощайте, — наверно успел сказать, или нет.
А в понедельник утром в новостях показали, что внедорожник одного человека, по фамилии, Германа Незнанского, попал в аварию, вместе с водителем.
Как понял, с Бориком, он ещё работал на босса. Несчастный случай, два трупа.
У меня синдром Аспергера, поэтому ни плача, вообще ничего.
На похоронах не присутствовал. Зачем? Это просто бизнес.
Как предсказывал босс, бывший босс, через неделю со мной связались.
Звонил на мой мобильник, тот самый Плугин.
Кем он числился, на самом деле?
Как потом понял, проповедником, для той самой пешечки
Которая уже стала ферзём на шахматной доске, но пока не королем.
Королем на доске был Цинь Ель, но тоже пока.
Рокировка, съедение, или удаление из игры, — только дело времени.
С негласным Советником мы встретились, в бане «Сандунов».
В отдельном банном номере, для вип-персон.
Пили пиво, стукали воблой об столик, потом махали березовыми вениками в парной. Ахали, охали, от непереносимой жары.
Говорил он правильно, только меня смущали его глаза.
Они блестели фанатичным огнем, но как бы совсем не об этом: вроде излагались великие идеи, но за которыми скрывалось лишь одно личное, так сказать, мещанская философия старообрядческих патриотов.
Его бородка взмокла, руки в экстазе дергались в жестах.
Честно говоря, появились две мысли:
Или он меня сам хочет перекроить, что тоже вполне возможно.
Поэтому незаметно влез в его мозги.
Да, там оказались такие способности, конечно небольшие, для кроя, но всё-таки.
Лишь чертыхнулся про себя, и «вылез».
Вторая мысль такая: он возомнил себя вторым Российским Распутиным, что выглядело недалеко от правды, учитывая образ: борода, сапоги, длинные волосы, собранные в косичку.
А еще через несколько дней поступил заказ, переданный мне от Советника.
Та встреча в бане посчиталась как бы проверочкой на вшивость, я ее типа прошел.
Потом произошла работа, организованная Плугиным, та самая, изменившая всё.
Заказчиком оказался сам подопытный.
Нам сделали так, чтобы я не видел его, а он меня.
За непробиваемым тонированным стеклом.
Будто в католической исповедальне, когда грешник каяться священнику.
— Что ему надо? — спросил одного из его прислуги, когда оставалась неделя до сеанса.
Это был майор ФСБ. Он ответил прямо, наверно, как учили:
— Он желает стать великим. То есть не просто «великим», а «великим» с большой буквы. Вот. Как-то так.
— Ну ладно, сделаем Великого…
Я согласился на работу при условии, что они все, оставят меня в покое.
Выдадут новые паспорта, и деньги.
Ведь отчетливо желал, после смерти Германа Олеговича, завязать со всем дерьмом.
Заказчик, одновременно подопытный, дал «добро».
Сеанс проходил под стволами пистолетов, которые держали в руках люди из ФСО.
Я старался, работа предстояла очень необычной.
Вот как сделать из простого чиновника — Великого?
Не знаете? То-то и оно.
Кроение обошлось по максимуму мягким, лишь касался к мозговым извилинам, что-то правил, немного подчищал, прошивая в них программу «Гудвина».
Тогда до сеанса прочитал сказку «Волшебник Изумрудного Города».
В гостиничном номере «Амбассадора», куда меня заселили под круглосуточную охрану; телевизор, интернет, отключили, для карантина.
Обыскал номер, искал, чтобы чего-нибудь выпить от безделья, поэтому в одной из тумбочек, нашел оставленную детскую книжку.
Алкоголя не нашлось, стал читать, перечитывать, запоминая наизусть особо понравившиеся места. Там Элли, Тотошка, Страшила, Дровосек, и Гудвин, — великий и ужасный, властитель Изумрудного Города, внезапно явившийся из неизвестности, на волшебном шаре.
Но в конце сказки выясняется, что шар не чародейный, а обыкновенный аэростат, спустившийся с неба из-за аварии.
Почему город Изумрудный? Все жители города обязаны были носить очки с зелеными стеклами.
А сам Гудвин, — обычный человечек, который захотел стать Великим и Ужасным…
Почему нет?— подумал.
Пусть будет всё как в сказке, — зашивая в мозги заказчика и подопытного, этот программный код.
Ещё одно пожелание озвучилась таким образом; чтобы программа величия сработала в голове не сразу, после сеанса.
Хотя бы лет так через пять, а лучше через десять.
Работа производилась в лучшем виде, стараясь как никогда.
Контракт был выполнен в полном объеме.
Получил новые паспорта, на имя Дамиана Голанда, деньги.
От меня отстали.
Жил, иногда работал.
А так, наблюдал за жизнью.
Она стала сказкой, которую претворил в жизнь, через кого-то.
Точнее, через того заказчика.
Сказка обратилась былью: странной, непонятной реальностью.
В которой, Вы, теперь все живете.
Виновен, или не нет, — интересный вопрос от Мира, да от всех.
Если бытие определяет сознание, — то нет.
Ведь как же мое детство, отчим, одноклассники, которые издевались.
Это же никуда не девалось, а копилось в моем сознании.
Насильно превращая меня, из милого тихого мальчика, в чудовище Франкенштейна. В морального урода.
Маньяк Чикатило убивал людей физически, а я убивал психически.
Поэтому мы в чем-то похожи, тоже являлись жертвами обстоятельств.
Кстати, о Чикатило.
Когда его поймали, он уже сидел в тюрьме, то захотел провести над ним вполне себе научный эксперимент: перекроить его разум, очистить сознание от мыслей убивать других людей. Сделать его лучше, хотя бы, чтобы он жил как все.
Такое событие стало бы открытием в психиатрии.
Через связи Германа Олеговича, оформлялись допуски, разрешения на личное посещение. Но не успели, через неделю его всё-таки расстреляли.
Но, допустим, виновен. Ладно. Пусть будет так.
Не буду оспаривать приговор на вымышленном суде.
Тогда как же те? Люди политики. На которых работал, от кого получал заказы.
Ведь был простой пешкой, исполнителем в руках главного дирижера.
Как же они? Выходит, они тоже виновны вместе со мной.
Казните, сажайте их тоже в камеру.
Не можете? То-то и оно, что не можете…