Баба Зоя. Остались вопросы
.
Ненависть со временем исчезла, либо ощущать её не хватает уже сил. Ненависть – сильное чувство, которое съедает изнутри. Кроме ненависти, часто теряется реальность. Со мной это было? Были ли эти люди? Были ли у меня муж и дочка Маша? Или это сон? Да, остались вопросы. Огромная куча вопросов, вползающие в голову перед сном как тараканы.
Лето сорок второго года. Муж давно на войне, я осталась одна с дочкой. Доченька. Они пришли в деревню; шли по улице так, как на параде победители шагают. Народ испугался до жути. Никто ещё не видел этих фрицев. Только слышали про них. Форма чистая, серая. Кто на коне, кто на мотоцикле. У дома культуры попросили собрать всех жителей. С нами разговаривали очень вежливо, что нас, конечно же, смутило. Пообещали, что никто не пострадает. Всё, что им нужно – переночевать несколько ночей. Страх окутал каждого до постукивания зубов. Председатель в тот же вечер передал: на рожон не лезть, в конфликты не вступать.
Первые двое суток всё было хорошо. Солдаты никого не трогали, отдыхали, чистили свои ружья, да пистолеты.
В моём доме поселился главный офицер. Не знаю их званий, увидела, что слушаются его, да «честь» отдают. И подумала, что главный. Помню, как боялась поднять глаза на него, стояла как мёртвая. А Машунька моя прыгала, игралась себе спокойно. Он ей свистульку подарил, а дочка обняла его. Представляете? Детское сердце. Кроме отца, никого и никогда из мужчин не обнимала. Сторонилась всегда. А его обняла. Почему?
Вечером офицер помог накрыть на стол, да выложил свои фотокарточки передо мной. На них детки были и жена. На своём что-то рассказывал, а я кивала в ответ. Затем поцеловал он каждую карточку и спрятал в портфель свой. Тревожность немного отступила. Офицер улёгся на узкой лавочке возле двери. Ночью кто-то приходил к нему несколько раз. Слышала чьи-то шаги, и молитву начинала читать. Хоть неверующая. Всю ночь молилась.
Прошло два дня. Утром собралась корову выгонять. А Машка спит. Я оставлять её боюсь до жути. Фриц за столом сидит, пистолет свой разбирает, тряпочкой протирает. Я ему жестами показываю, что корову доить надо. Он мне в ответ: «Иди, иди!». Пока мешкалась на крыльце, не заметила, как кто-то подошёл и ударил по башке.
Очнулась, голова трещит, всё кружится. Встать пытаюсь. Вокруг крики нечеловеческие, визг оглушающий. Понять ничего не могу. Ползу на четвереньках к дому. Еле доползла, а в доме офицер мёртвый на столе. Мозги наружу, рука крепко тряпку держит. А дочки нет. Кричу: «Маша! Маша! Выходи!». Подумала, что спряталась, она же умная у меня была. Мы всегда обсуждали с ней, где в доме спрятаться можно...
А крики с улицы всё сильнее, ужаснее. Выхожу, иду на звуки.
Как рассказать-то? Понимаете, все стоят, бабы друг друга держат, одни орут до хрипоты. А я ничего понять не могу!
Кто-то рядом: «Не смей! Не спасёшь!». А я до сих пор не понимаю, что происходит. Вижу, дети висят: кто за ноги, кто за руки подвешены. Дети на верёвках, а верёвки привязаны к веткам деревьев. Качаются как маятники, врезаются друг в друга. Один фашист пробегает, раскачивает их, а другие стреляют! Забавляются так, дьяволы! Я разглядеть свою не могу. Пробираюсь сквозь толпу, меня то и дело за руки хватают, кричат. Гляжу: бабы вырываются, бегут к деревьям, в них в ту же секунду стреляют.
Глазами свою нашла: висит, плачет. За две ручки подвесили, сорочка ноги оголила. Секунды остановились. Пытаюсь сообразить: что делать. Пока думала, в ушах прогремело пронзительное: «МАА!», и звук стрельбы. Тишина. И больше ничего нет перед глазами, вдохнуть не могу, крикнуть тоже. Падаю на колени. Не существует этой боли, её просто не должно быть в природе. Чтоб мать видела, как дитя её убивают...
Сколько времени прошло, уж не знаю. Мне некто сказал: «Беги!!», и началась стрельба по толпе. Не помню, как бежала и как добежала до поля. Очнулась ночью в кукурузном поле. Лежу, руками за землю держусь, как будто падаю. Во рту земля, в глазах. Не понимаю, дышу или нет?
Вопросы остались. Много вопросов. Почему я не погибла? Зачем убили того офицера? Неужели он помешать «игре» хотел? Быстро ли умерла моя дочь? Боюсь, что больно было ей…
Муж не вернулся. Когда пришла похоронка, оказалось, он погиб в тот же день, что и дочка наша. Он бы и не смог пережить её смерть.
В конце войны сиротинушка-девчушка прибилась ко мне. Я сначала не хотела брать, думала, не смогу полюбить. А потом взялась за ум. Зачем мне тогда жить?
Вот и прожили с ней, моей Любой. Доченькой.
Вопросы. Помрут вместе со мной. Может там дадут ответы.
Свидетельство о публикации №224113000928