Дуб

  Светлой памяти протоирея Владимира Безменова, настоятелю храма Святителя Николая Чудотворца с.Семёновского, Подмосковье...

 Давнишние приятели, Колька Рулькин и Васька Печкин, сегодня не пошли на урок математики из- за невыученного правила, за которое ещё вчера оба и схлопотали по паре.
- Отец опять выдерет! - обречённо вздохнул Колька, и друзья прибавили шагу.

    Старшой, он же Колька, шел уверенно, засунув грязные кулаки в карманы брюк и надвинув кепку на нос, откуда его черные глаза озорно поблескивали. Он то и дело сплевывал себе под ноги, сквозь дыру выбитого зуба. В честном бою, за правое дело. Васька, он же малой, семенил рядом, не сводя восхищённого взгляда с друга.

    Их путь был недалек. Прямо сразу за селом, пройдя через неглубокий овраг, мальчишки вышли к лесу, по пути непринужденно беседуя о жизни, школе и прочих нужных вещах.
- Слышь, малой, а вот в стародавние времена, люди больше заботились о природе. Они вручную окапывали лес оврагом, чтобы и засуха была не страшна, и талая вода надолго задерживалась,. Ей же надо питать корни деревьев! Представляешь, сколько им пришлось пахать вручную? Ведь тогда, лет двести назад, и в помине не было никаких машин и тракторов…. Вот ведь были молодцы. Трудяги! - рассудительно объяснял Колька другу.
                - Я об этом и передачу как то видел по телеку!

  Так, за разговором, друзья вошли в лес.
Лес- красавец, что в нем только не растёт: и березы с соснами и ели. Даже дубовая роща имеется. Ребята любили в густоте ее чащи строить шалаши. А то и просто поиграть в войнушку, оккупируя противника подручными средствами: бусинками рябины, еловыми шишками и просто обычными палками, добытыми тут же, на поле брани.

 А уж как тут легко дышится! Воздух от сырой листвы да травы настолько терпкий, что щекочет ноздри.

- Может костерок запалим? – робко предложил Васька, оставляя решающее слово за старшим другом, общепризнанным авторитетом всех сельских пацанов.
- А че, можно! Щас чуток передохнем. Глянь, Василь, красотища-то вокруг какая!.
И друзья в сотый раз залюбовались родным пейзажем, усевшись здесь же, на поваленное дерево.

  Осень осторожничала, неслышными шагами пробираясь вглубь леса и по пути покрывая желтыми и красными пятнами низкорослые кустарники бузины, орешника. Она все никак не решалась заявить в полной мере о своем визите, будто боялась, что ее не примут полноправной хозяйкой. И все продолжала играть с друзьями в пятнашки, помечая всего лишь кусты и оставляя траву изумрудно-зеленой, по утрам всю в мокром жемчуге, который мерцал и подергивался при малейшем дуновении ветерка. А паутинки осторожно подрагивали блестяшками, зацепившись между ветками, и раскачивались, как «тарзанки» из детской игры, только во много раз тоньше и хрупче.

  Ребятам нравилась ранняя осень, когда воздух становится таким прозрачным и звонким, что кажется, что он вот-вот зазвенит сам по себе. Небо становится выше, торжественней. Его еще не гнетут тяжелые, мрачные облака и все оно окрашено в беззаботно-голубой цвет, от которого так радостно на душе, что хочется полной грудью втянуть в себя эту голубизну и громко-громко, на весь лес закричать: - Ур-ра!

    Между тем, друзья начали собирать сухой хворост для костра, которого кругом было просто завались, куда ни плюнь.

    Для того чтобы быстро и хорошо разжечь костер, ребятам понадобилась сухая березовая кора, которая сразу же зашипела, свертываясь в трубочку, толком не успев коснуться зажженной спички. Вскоре языки пламени начали облизывать трещавшие сухие ветки и палки, тонкой струей смешиваясь с дымом, поднимаясь вверх, в воздух.

    Друзья, довольные своей работой, растянулись здесь же, прямо на палой листве, вдоль костра, отгоняя руками назойливый дым, который тихий ветерок навивал в их сторону. Они мечтательно огляделись вокруг.

- Старшой, глянь! Мы так высоко забрались, и теперь все село, как на ладони! - первым нарушил тишину Васька. И тот в ответ сразу начал объяснять, что в данный момент они находятся значительно выше села.

  Колька всегда отличался рассудительностью не по годам, знанием многих интересных вещей, практичностью. Из- за чего и пользовался уважением, стараясь держаться степенно, с достоинством. Ваське, робкому мальчику, с ним было легко и спокойно.

  Он и рос в благополучной семье, где все заботятся друг о друге. Даже о вредной маленькой сестричке Гальке, что, как он считал, было совершенно несправедливо.

 -Ну какая от нее польза? Станет пол мести, так мусора еще больше становится. Посуду моет – половину перебьет, а спихнет все на него, Ваську. Да еще личико такое жалобное сделает. Ух, так бы ее и прибил!

  -И за что только ее все так любят? Отец не успеет после работы толком переодеться, как тут же ее на колени усаживает. А то и вверх подбрасывать начнет.  Ох, и подлиза же она, эта Галька! А родители знай, твердят:

- Она еще маленькая. Вот вырастет, и будете вместе в кино ходить!
- Жди, когда она вырастет! Да и не хочу я с девчонкой ни в какое кино ходить, - тихонько ворчал про себя Васька. Но все же в садик за ней ходил и на санках зимой катал, даже приходилось от мальчишек защищать.

  В семье у Кольки все было по-другому. Да и семьи-то как таковой нет: бабушка да сам Колька.

  После смерти матери, доброй и тихой женщины, отец, вечно пьяный, не растерялся и быстренько свалил к чужой, бойкой тетке Зое. Колька не любил к ним ходить, где общение с отцом ограничивалось тумаками в чисто воспитательных целях: за двойку, за первую выкуренную сигарету, за мат. Мальчишка стал второгодником и шпаной. Детям из приличных семей общение с ним запрещалось. Хотя все мальчишки так и тянулись к нему, стараясь во всем и походить.

  А Кольке было больно и обидно, почему все так вдруг изменилось? Почему он живет с бабушкой в старом и ветхом доме. Настолько ветхом, что напоминает картинку из детской книжки про трех поросят: точно такой же домишко, дунь - разлетится во все стороны. И правление колхоза на спешит им с бабушкой на помощь? Да и вообще никто не спешит.

  Еще он все никак не может понять, как такое может быть: мамы уже три года нет, а все ее платья в шкафу целы. Зачем они нужны… без нее? Колька любит тайком от бабушки забраться в шкаф и дышать мамиными запахами, такими родными, близкими. Только прикроет глаза, а мама, будто руку ему на голову положит, так нежно, ласково. Тепло так и разливается по всему телу!

- Колян, смотри, вон твоя баб Даша на огороде копается. Уже весь перекопала, наверное, клад ищет! Так что скоро разбогатеешь! - нарочито важным тоном закончил Васька. И мальчишки дружно расхохотались, представляя Кольку богачом, с огромным животом и лоснящейся лысиной на голове.
- Ой, Колян, умора! - то и дело взвизгивал Васька.

    А Старшой, как ни в чем ни бывало, уже трудился над костром, нанизывая на гибкую ветку куски черного хлеба, извлеченные из тайника и предназначенные для поджарки над костром. Медленно поворачивая вертел над дымом, стараясь не коснуться самого огня, чтобы не подпалить хлеб. У мальчишки текли слюнки от запаха и предвкушения трапезы.

    Наконец-то, хлеб стал румяным, и друзья жадно набросились на него.

- Эх, вкуснота! - поглаживая себя по животу, Колька развалился рядом с костром, на куче палой листвы и сладко потянулся.
 
    Ну, до чего же всё красиво кругом! Листья на деревьях совсем скоро тоже станут разноцветными, затем пообтреплются на ветру и начнут опадать, обнажая коричневые стволы. А пока, пока.…

  Вон березки выстроились кругом и чуть пожелтевшими ажурными кружевами тихонечко трепещут от легкого ветерка. А тут осинки, почти совсем ещё зеленые, мелко – мелко подрагивают всеми ветками, как испуганные зайчишки. И все рябинки выстроились в ряд, раскрасневшись яркими бусинами, которые склевывают, прилетевшие маленькой стайкой, вечно голодные воробьишки.

  Колька не мог налюбоваться этим зрелищем. Он бы насовсем в лес ушел жить, да вот бабушку жалко.
- А что? Вот построю землянку, запасу пропитание и …живи сколько душе угодно! - частенько так размышлял.

  Да, рябиновая ягода еще горчит, а вот когда ударит морозец, тогда она в самый раз будет и птицам и людям. И Колька зажмурил глаза, представляя, как он будет объедать красные мороженые ягоды, срывая их прямо ртом с ветки.

  От теплого Колькиного дыхания ягода сначала подернется инеем и может даже показаться, что она оттаяла, но нет, - это всего лишь иней, который тут же снова превращается в тонкий слой льдинки... Ягода будет вкусно хрустеть, как сухари из печки, что вечно сушит бабушка к чаю. Вот только вкус другой – живой, терпкий. Язык вяжет. Для Кольки нет ничего слаще этих зимних рябиновых ягод и … бабушкиных сухарей.

  От костра веяло теплом, уютом и мальчишки придвинулись к нему ближе, подставляя для обогрева слегка озябшие руки. Как приятно было ощущать теплые струйки, вливающиеся в тело через руки, шею, лицо! А костер медленно угасал, становясь ниже и мельче. Друзья, как завороженные, смотрели на уже догорающие угли, на то, как они ярко вспыхивали, а потом еще долго мерцали в сгущавшихся лесных сумерках. Поистине завораживающее зрелище!

  Но со временем их глаза посоловели, а все лесные звуки, в том числе и пенье птиц, и трескотня сороки на соседнем дереве, все ушло на задний план, куда-то провалилось и, сами того не заметив, мальчишки заснули крепким, здоровым сном. Во сне Колька повернулся на бок, лицом к костру.

    Еще долго всполохи огня освещали лицо мальчика, отбрасывали чьи – то огромные тени, отделившиеся вон от той самой высокой сосны в лесу.… Где-то на ее верхушке отчаянно охнула сова. Колька подошел ближе, задрал голову и увидел, что это лунь, седой лунь.

- От слова – «луна»!» - пробормотал он и вдруг на небе, чуть правее верхушки дерева, на него взглянуло круглое, как блин на бабушкиной сковороде, лицо. Оно озарило таким дивным светом все вокруг: лес, верхушки деревьев, огромные камни, притаившиеся за елями, костер и...Ваську, спящего на боку и оттого не видевшего той неземной красоты, которая простерлась вокруг леса, поляны.

  Затем послышалось вкрадчивое, еле заметное шуршание чего-то нежного, как шелк маминого любимого платья, которое она надевала по очень большим церковным праздникам и которое теперь одиноко висит в шкафу, рядом с Колькиной кроватью в их маленькой избенке…

  Мальчишка почувствовал, что этот тонкий звук льется за его спиной и медленно, очень медленно, боясь все спугнуть, он начал поворачивать голову… Что-то невесомое, как дымка, как курение ладана в батюшкином кадиле, стало постепенно сгущаться, приобретая все более четкие контуры.

  Прямо сверху зазвучала знакомая мелодия, которую певчие поют на клиросе:
- «И-и-и-и-же… Хе-ру-ви-мы-ы. Та-а-а-ай-ну об-ра-зу-ю-ще…», - и Колька тут же бухнулся на колени, опустив голову на землю, а сверху все лилось: «И-и-и-и-живо-творя-ще…о-о-о-тло-жим по-пе-че-ние… А-а-а-а-а-ли-лу-у-й-я»…

  И Колька, стоя на коленях и, не смея даже поднять головы, потихонечку затянул «Херувимскую», как в прежние времена, стоя рядом с мамой, среди теплившихся зажженных свечей в церкви, они потихонечку подпевали, а по маминым щекам струились слезы.

  Когда же молитва закончилась и тишина сковала все вокруг, он всё ещё продолжал стоять на коленях, низко склонив олову.

  Не знал мальчишка, как долго длилось молчание: может один миг, а может и целую вечность, но вслед за этим повеяло такой свежестью, благовонием, оно росло и растекалось, стелилось по земле, траве, поднималось всё выше...

  И Колька вспомнил точно такой же приятный аромат, источавшийся от раки Преподобного Серафима Саровского, когда они вместе с мамой подходили под Его благословение.… Да, тогда мама была рядом, совсем рядом. Мама…

  Затем мальчишка почувствовал приближающее тепло и еле приметное голубое свечение, образовавшееся рядом с большим дубом, которому лет двести, не меньше…

  Кольке стало как-то не по себе. Нет, животного страха не было, зато появилось ощущение какого- то небывалого величия, перед которым он был настолько несравненно жалок и мал, что благие слезы понимания своего ничтожества перед чем-то Высшим и Всеблагим начали душить его…

  Между тем, сияние и тепло, исходящее Свыше, настолько приблизились к мальчику, что он не удержался и робко поднял глаза.

  Тотчас что-то светлое, проходившее сквозь лунный свет и оттого казавшееся голубым, очутилось настолько рядом, стоило ему, Кольке, только протянуть руку. Зазвучал голос. Такой мелодичный, тихий, ясный, что ком в Колькином горле исчез сам собой, а слезы начали высыхать, оставляя сухие дорожки на щеках.

- Не печалься, Николай, на все воля Божья! Да хранит тебя Господь! И ныне и присно и во веки веков!
- Аминь! - громко твердым голосом, неожиданно для себя, ответил вдруг мальчик.

  Сиюминутно исчезло Видение с Его чудесными запахами, дивным голосом, мелодией.
- Это не просто чудо, это была моя… мама… и голос такой же, только этот еще выше, еще чище и сияние такое... голубое…

 -Или всё же...всё же!!! Неужто это... ОНА, Всеблагая? Сама Царица Небесная приходила!!! - внезапно пронзила его догадка. И неизведанная до селе радость постепенно начала заполнять его детскую душу ликованием…

  Тут уж никак не усидеть на месте! И он быстро вскочил, затем опустился на колени и принялся руками шарить по тому месту, где только что было ОНО, Чудо! Но трава по-прежнему оставалась всего лишь травой – слегка жухлой и влажной, деревья тоже стояли все спокойно, будто и не были немыми свидетелями чудесного явления.

  Тогда Колька, от досады, подбежал к тому самому мощному дубу, от которого и отделялось сияние, потрогал рукой его теплую, чуть шероховатую кору, затем крепко прижался к нему, как к живому и очень близкому и тоненько, протяжно завыл, вздрагивая всем своим мальчишечьим худеньким тельцем.

  Он не мог понять причину своих слез, да и сам не любил, когда мальчишки хнычут. Но боль утраты самого близкого человека, его матери, которую, как ему сейчас показалось, он только что обрел и снова потерял, настолько сделала его бессильным, что он не стыдился своих слез, не хотел верить тому, что больше никогда не увидит ее, не почувствует ее запаха. Он страшно жалел о том, что она так и не осталась с ним.

  И даже явление Богородицы не смогло унять эту боль...

  Вспомнил Колька и самые последние дни, проведенные рядом с умирающей матерью.… И острый приступ одиночества и тоски сжало его бедное, измученное сердце.

  Вот и слезы уже кончились, а мальчишка все продолжал стоять, прижавшись к могучему дереву, будто этот огромный великан вливал в его щуплое тело такую мощную силу, которая поможет противостоять всем невзгодам.

  Долго они так стояли – старый дуб и совсем еще юный, но уже так много хлебнувший горя ребенок.

  Осенью солнце становится скупым. Вот его уже и не осталось, оно уползло за потемневшие деревья и все погрузилось во мрак.

  Колька медленно, нехотя оторвался от дуба, как от своего старшего товарища и огляделся вокруг. Васька по-прежнему спал, безмятежно развалившись около остывшего и холодного костра. Колька наклонился, чтобы растолкать друга и тут только увидел его довольное лицо, все перепачканное золой и хлебными крошками.

- Совсем как ребенок! Спит и все ему по барабану! - от досады на друга, Колька даже сплюнул, - Ну надо же, все-все проспал и Чуда не увидел! - сильней начал он трясти малого, с лица которого все еще не сходила сонная улыбка.

  И тут же прямо с неба громом грянули звонкие колокола, призывая весь православный люд на вечернюю службу. До чего ж Кольке захотелось сейчас стоять рядом со всеми в церковной тишине и тихонько повторять знакомые слова вместе с певчими. Как тогда, еще до маминой болезни.

  От такого шума Васька проснулся, по детски поморщил нос, лениво потер глаза.
- Ты чего, Старшой? - сонно спросил он.
- Малой, слышь: колокола звонят! Бежим скорее в церковь помогать отцу Владимиру кадило раздувать! - уже кричал Колька от нетерпения плохо соображавшему спросонья другу.
- Только ты мне покажи, куда надо свечки ставить!

  И, когда через двадцать минут друзья были в храме, на клиросе уже пели: «Аллилуйя». А батюшка, проходя мимо мальчишек с уже зажженным кадилом, приветливо им кивнул.