Там, за горизонтом

«Третья осень уже пошла, а всё то же: табло прилёта, кофе с коньяком, зал ожидания…». Кира уныло наблюдала то за барменом, то за уборщиками на поломоечных машинах, отрабатывающими свой подённый график. Она снова проверила мессенджер и почту, сунула телефон в карман и вышла на улицу покурить. У входа мерцала, гудела, змеилась ночная река такси и частных авто. Люди заходили, в основном, оживлённые, взбудораженные, радостные. «Не аэропорт, а портал в иной мир прямо…», - усмехнулась Кира. Хотя было, в общем-то, не до смеха. «Это уже какие-то страдания по Достоевскому начались: гожусь в любовницы, и больше ни во что… И почему нас только любовницами называют? Разве всё это про любовь?.. Больше похоже на режим ожидания… Вечный standby…» - Кира рефлекторно взглянула сквозь толстое стекло на своё временно покинутое в зале ожидания место. – «Софа ждёт мая, когда Пашкины жена и дети к тёще уедут на всё лето. Венецианская ждёт, когда у Ярослава третий ребёнок родится. Пилка ждёт, когда её наркоша созреет для брака. А я… я жду, когда у Артёма командировка в Москву! Хорошо же всё было…» - внутри «заскулил мопс» (как называла это Кира после ночи, проведённой на даче у друзей, на одной кровати с хозяйским мопсом, который необыкновенно жалобно скулил во сне), но из кармана ему возразила песня «Feeling Good» - то ли, издеваясь, то ли утешая…
- Пришвартовались, - доложил Артём, - ждём автобус, видимо. Ты там ещё не заснула, Шахерезада моя?
- Нет, Андерсен мой, но держусь из последних сил, если честно.
- Обещаю компенсацию: готов искупить, загладить, отработать…
- Звучит многообещающе. И амбициозно, - Кира интимно улыбнулась в трубку.
- Я такой. И вообще – страшно перспективный парень… А, вот двинулись вроде. Всё, увидимся в прилёте, малыш!
- Иду, любовь моя, - ответила Кира, дождавшись гудков отбоя.
Устроившись на заднем сиденье такси, они держались за руки и молчали, улыбаясь друг другу. Выезд из аэропорта был почти свободен, и они быстро миновали выездную эстакаду, паркинг и автоматический шлагбаум; за окнами понеслись сначала фонари и приаэродромные постройки, потом посадки и чернеющие подмосковные поля.
- Зачем ты гостиницу заказал? Я же сказала, что можешь остановиться у меня…
- Не могу не заказывать гостиницу, солнце: у нас в отделе бронирования работает одна девица, с которой моя Оля дружит. Сразу вопросы возникнут, сама понимаешь. Но ты не переживай… Мы сейчас заедем в гостиницу, я зачекинюсь, а потом сразу - к тебе, на конспиративную квартиру.
Он тихонько коснулся губами её носа и вопросительно заглянул ей в глаза.
- А вдруг я – НикитА? – спросила Кира.
- А вдруг я – Леон? – парировал Артём.
- Два киллера в одном доме…
- Это уже трудовая династия.
Кира хмыкнула и уткнулась лицом в его плечо.
- А что у тебя с командировками? – с робким упрёком спросила она. - Я три месяца тебя не видела…
- Да, в Москву теперь реже посылают. У нас офис на Дальнем Востоке открывается, я там сейчас нужен. Чисто по времени в Москву чаще не получается, увы.
- Это временно или как?
- Это-то временно, до открытия офиса, по большому счёту. Но, знаешь, тут доходит пока закрытая информация, что меня из операций хотят двинуть на региональное развитие.
- И что сие значит?
- Что буду много ездить по этим самым регионам. В Москву, может, пару раз в год – на местные митинги…
- Класс! И что?!
- Если соглашусь, конечно.
- А ты можешь не согласиться?
- Вообще-то, нет. Потому что на моё место человека уже подобрали, насколько я знаю, и возникнет проблема: куда тогда меня, не правда ли?
- Изумительно… Может, как ветераны, раз в год будем встречаться?! На Белорусском вокзале! Твоё направление.
- Ну, ладно тебе… Успокойся. Что-нибудь придумаем.
- Что, например?!
- Можем встречаться в других городах. Ты могла бы в Питер или Владивосток как-нибудь приехать...
- Когда я буду туда ездить?! Я работаю!
- На выходных, в праздники…
- Зачем ездить? Летать! «Аэрофлотом»! А останавливаться – в пятизвёздочных отелях, как ты!
- Например…
- Отлично. Только там надо знать людные места.
- В смысле?
- В смысле, где подают лучше? Мне же домой вернуться надо будет.
- Не пори чушь, пожалуйста. Какие ещё…
Артём осёкся на полуслове, бросил Кире взгляд, который мог сойти за сочувственный или просто усталый, и задумчиво загляделся в окно. Таксист навострил уши и время от времени проверял зеркало заднего вида, где двое смотрели в противоположные стороны с каким-то измученным и одновременно упрямым выражением лиц.
В гостинице, несмотря на поздний час, оказалось весьма оживлённо. В холле галдели иностранцы, судя по всему, из Южной Америки, а на двух кожаных диванах разместилась компания ребят с синдромом Дауна. Там были две парочки и одинокий юноша. Пары неловко тискались, многозначительно встречались своими изумлёнными и, в тоже время, всеведущими глазами, что-то радостно-возбуждённо обсуждая. Глядя на них, казалось, что они безусловно и всецело счастливы… Кира в тоске прикусила губу. Пока её спутник оформлялся и селился в номер, она со злым вниманием рассматривала людей вокруг и пыталась разгадать их секрет: ну, почему все, все, все вокруг счастливы, кроме неё?!
Наконец, Артём – необыкновенно стройный, плечистый, литой, как афинский атлет – появился, и она вдруг впервые заметила, что лицо у него, несмотря на заметный, белёсый шрам на переносице, скорее смазливое, чем мужественное. Густые, пушистые ресницы, аккуратный нос, губы яркие, чётко-очерченные… Такой хорошенький… аж тошно. И улыбка – какая-то ехидная, а вовсе не ироничная, как ей раньше казалось.
К Кире решили доехать на метро. Вагон оказался полупустым, но они не захотели садиться – ехать всего несколько станций. Стояли против друг друга, держась за поручень.
- Так ты меня зовёшь к себе? – спросила Кира, играя бровями.
- Ага.
- На выходные, да?
- Ага.
- Город показывать будешь?
- Не вопрос.
- И куда же ты меня поведешь?
- Для начала в библиотеку.
- Хам.
- Потом в театр.
- Теплее.
- Городской парк?
- Пожалуй.
- Зоопарк?
- Себя показать?
- Нет, тебя сдать.
Кира повисла на поручне и покачалась на нём из стороны в сторону, потом сказала:

- А если я в Минске найду работу? На постоянку?
Артём растерянно осклабился, поднял брови:
- Ну… и что?
- Что делать будем? – почувствовав его напряжение, спутница взглянула на него пытливо и насмешливо.
- Будем чаще встречаться, что…
Кира зло мотнула головой и отпрянула от него на пару шагов. Он тут же двинулся за ней, осторожно и нежно погладил её по голове. Она повернула к нему покрасневшее лицо с сухо горящими чуть ли не горем глазами:
- Тебе меня жалко?..
- Нет, что ты… - он тут же убрал руку и испуганно-вежливо отодвинулся от неё, будто случайно пересёк линию оцепления, куда совсем, совсем не хотел…
У Киры же из глаз буквально брызнули искры-слёзы, которые она поспешно вытерла ладошкой, бросила на любовника немой, израненный взгляд и молча пошла на выход.
Все три командировочных дня они почему-ты напивались в хлам так, что поздно вечером еле добирались до высокого большого ложа, стоящего посреди ещё не очень обжитой спальни с эркером в серо-голубых обоях. Это был остров перемирия, где контекст и подтекст временно не играли такой роли, не мешали, не задевали, не унижали… Они выключали светильники - и мучительное, противоречивое, неразрешимое в их отношениях было не так заметно.
Наутро, однако, обоим было муторно, и, надо сказать, не только физически. Артём уже тысячу раз пожалел, что не завис в гостинице. Там всё было куда проще, понятнее и удобнее. «Ну… тоже опыт, - утешал он себя, - зато не надо никому ничего объяснять и вечно озираться». Кира же всё чаще сомневалась, что была в своём уме (что в нетрезвой памяти – вне всякого сомнения), когда затеяла всю эту тягомотину. Он порой озадачивал её своими бесцеремонными советами относительно гардероба и макияжа, досужими разглагольствованиями о политике, напоминая разговаривающего с телевизором персонажа «Наша Раша», невесть откуда проклюнувшимся толстым юмором… Он даже додумался пожаловаться ей на жену! А под конец выяснилось, что он поклонник группы «Чиж и Ко», что для Киры стало теперь особенно невыносимым. Она то усмехалась, то фыркала, то делала стеклянные глаза и демонстрировала скучающий вид.
В день отъезда Кира вышла вместе с командировочным из подъезда, чтобы проводить его до такси. Было уже темно и довольно холодно. Они оба ёжились и переминались с ноги на ногу. Долгий, показательный поцелуй и какой-то заискивающий взгляд своего визави Кира расценила как финальное прощание - конец не встречи, но истории. Она с тоской всматривалась в его лицо, не понимая, что за дьявольская игра её обуяла: сейчас он выбешивал её как никогда раньше, она презирала его за лживость и изворотливость – ей казалось, что он постоянно избегал ясных формулировок, обещаний, каких-либо обязательств. Но почему-то это не отталкивало, не разочаровывало, не пугало, в конце концов, а только изводило и влекло к нему пуще прежнего. Чем более скользким типом он представал, тем сильнее ей хотелось уловить его в свои сети, не задаваясь вопросами, нужен ли он ей вообще, и зачем…
Артём позвонил через несколько дней, и Кира невольно обратила внимание, насколько увереннее, умиротворённее, раскованнее звучал теперь его голос. Их разделяли сотни километров, и на расстоянии он явно чувствовал себя в безопасности, «в домике», а рядом с ней – получается, в западне?.. Кира, поймав какое-то чертобесие, вдруг огорошила их обоих:
- Тёма, знаешь… должна тебе сказать… так внезапно всё случилось… короче говоря, я вчера столкнулась со своим бывшим на парковке и… в общем, мы решили съехаться…
- В смысле? Вы помирились?
- Да. Решили дать нам второй шанс.
- Он что, уже… у тебя?
- Нет. Жду его с минуты на минуту. С чемоданом и гитарой.
- Ах, так… И это после того, как он так с тобой обошёлся?
- Кто старое помянет, тому глаз вон. Я ведь тоже не подарок, не так ли?
- Хм… Ну, ладно… Да ради Бога. Ты просто кое-что другое раньше говорила…
- Ну… хочется иногда в жилетку кому-то поплакаться. Знаешь, как это бывает… Где-то преувеличила, где-то приврала…
- Ясно. Ну, тогда флаг в руки.
- Как-то нед;бро…
- Д;бро-д;бро. Желаю тебя счастья от всей души. Чем чёрт не шутит.
В телефонах повисла пауза, похожая на передышку в бою. Если бы Артём в этот момент видел взгляд своей собеседницы, то он бы, скорее всего, расплавился.
- Кстати, я буду в Москве после нового года, - нарочито весело сообщил он, - увидимся?
- Ты – дурак?
- Не-а, просто почву зондирую, - хмыкнул тот в ответ.
- Мы больше не увидимся, - металлическим голосом процедила Кира, - не созвонимся и не спишемся. Варьете закрыто.
- Ладно. В любом случае, было очень мило, мне понравилось. Буду скучать, котёнок, - в трубке раздался звук воздушного поцелуя и следом короткие гудки.
Кира гневно шваркнула телефон об пол, но моментально взяла себя в руки и как ни в чём не бывало наклонилась собрать разлетевшиеся части. Хорошо ещё, что никого по близости не оказалось: все ушли обедать в столовую.
Кира вытерла слёзы обиды и унижения. Но гораздо больнее было осознавать, что это – всё. И дело не в идиотском телефонном баттле, а в том, что он… не любил её. Не любил, по всей видимости, никогда. Весь их роман оказался плодом её богатого воображения. Он ничем ради неё не жертвовал, ничем, кроме секса, заниматься с ней не планировал, о её судьбе и будущем думать не думал. Зато она старалась сделать для него всё максимально удобным, комфортным, необременительным… Ну что ж, получилось: он отделался от неё легко и непринуждённо. «Это надо отметить», - почти истерически подумала Кира, и в этот вечер напилась в ирландском пабе на Цветном так, что не помнила, как добралась до квартиры и легла спать. Только утром обнаружила пропажу кошелька с фото Артёма, банковскими и дисконтными картами и несколькими пятитысячными купюрами. Либо выронила в такси, либо таксист сам обо всём позаботился – и до дому довёл, и штраф выписал.

Сначала Кира потеряла работу из-за ставших очевидными запоев. Мать, которая жила в Коломне, путем несложных сопоставлений и логических цепочек догадалась о проблемах дочки и в панике заставила её лечь в больницу, чтобы пройти курс лечения. На время лечения Кире пришлось сдавать свою московскую однушку, а после переехать к родительнице. В клинике она прошла все виды терапии, включая реабилитацию, вышла на волю с грандиозными планами, но жизнь, как водится, подкинула свои: спустя полгода у неё обнаружили онкологию – рак груди. Она стойко встретила эту новость: продала квартиру, машину, перенесла операцию, прошла химиотерапию, приобрела хороший протез, обследовалась по плану – и врачи, в конце концов, констатировали устойчивую ремиссию.
Она вновь приободрилась, начала привыкать к протезу, обновила гардероб, только-только отросли у неё волосы, когда её мама-сердечница скоропостижно умерла. Без работы, без денег, без близких родственников, Кира почувствовала себя тростинкой на ветру. Она открывала утром глаза и смотрела вокруг в отчаянии: надо встать… умыться… что-то приготовить… искать работу… говорить с людьми… не плакать... разобрать мамины вещи… А ей и пошевелиться-то было невмоготу!..
Она могла часами смотреть в одну точку: на плафон, в окно, на репродукцию Левитана на стене… Читать не получалось, она почему-то не могла запомнить прочитанное, ей всё время приходилось возвращаться к началу, это надоедало и выматывало - и она в раздражении захлопывала книжку. Готовить она почти перестала, покупала про запас фастфуд и побольше хлеба. Мысли о спиртном одолевали её с самых похорон, но она ещё слишком хорошо помнила их беседы с психотерапевтом, который популярно объяснил ей, что следующий «забег» будет последним и очень быстрым.
Иногда к ней приходила школьная подруга Полина, рассказывала про жизнь снаружи, советовала ей сначала сходить к священнику, потом – к психологу, и, в конце концов – к психиатру. Кира слушала её, как деревянная, ей казалось, что она говорит в подобие «коммуникативной трубы» мальчика Бананана из фильма «Асса» – из какого-то подземелья или, наоборот, из купола. И всё это была какая-то потустороння информация, из другого измерения, параллельного мира. Полина занимала её разговорами на привычные темы: например, подробно описывала какую-нибудь «дублёночку», которая ей «безумно понравилась – и по цвету, и по фасону, и по длине - овчинка очень мягкая и лёгкая, ворс густой и шелковистый, и выглядит она очень модно и эффектно» - в общем, всё, как она хотела! Вот только «рукавчик немного коротковат» (она немного картавила, и последнее вышло у неё смешно и трогательно). Кира заслушивалась тембром её тёплого голоса, приятной размеренностью её уютной речи, но абсолютно не вникала в то, что она говорит. А ведь раньше подобные «увлекательные» разговоры длились у них часами…
Впервые в жизни перед ней встал вопрос, чем, ради чего она жила все эти годы (через месяц ей должно было исполниться 34), и её стали осенять странные догадки. А именно: ей всюду стал мерещиться обман! Её обманули, и не один раз. Её обманывали с самого детства, потом в институте, потом на работе и вообще все и всё вокруг – родители, учителя, друзья, телевидение, реклама, политики, психологи, коучи, все-все-все…
Она попыталась предельно честно сформулировать, к чему она, собственно, стремилась как минимум последние пятнадцать лет, и получилось нечто дикое: во-первых, хорошо выглядеть (три «кита»: спорт, косметология, гардероб), во-вторых, побольше денег (именно по этому принципу выбиралась работа, заводились дружбы), в-третьих, мужчины (но не семья или дети как перспектива, а только секс и отношения – заполучить мужика в постель, иметь «партнёра»). Не столько из физиологической потребности, сколько из конформизма и страха выглядеть в глазах окружающих недостаточно продвинутой и трендовой, прослыть лохушкой и лузершей.
Не очень-то женский подход – слишком много в нём было от честолюбия и даже спорта. Целью было третье – завоеванный, добытый мужик, а задачами, ведущими к этой цели – первое и второе. Внешность - чтобы заинтересовать потенциального самца. Финансовая независимость - чтобы не чувствовать себя униженной, «играть на равных», считать себя свободной и неограниченной в этих и так весьма привольных отношениях.
Надо признать, что планы Киры выполнялись, задачи реализовывались, цели достигались: за почти три пятилетки мужчины у неё бывали, гостили, случались и приключались. И только один, один (!) захотел остаться… Он задержался аж (лол) на три года, но не по большой любви, как позже рассудила Кира, а по нужде – в деньгах, жилье и - особенно – бухле. Стасик был музыкантом, неформалом, играл в известной в узких кругах панк-группе и был вообще-то отличным сорокалетним парнем, а точнее сказать – подростком. Но спустя полтора года совместной жизни и систематического злоупотребления алкоголем крышу у него начало всерьёз уносить, и то, что раньше казалось пикантной маргинальностью, вдруг стало восприниматься как обычное скотство. Кире стоило немалых трудов и нервов вытурить его из квартиры после того, как он стал без спроса брать (назовём это так) деньги и распускать руки.
Она мысленно прошлась по своим «достижениям» и трагически рассмеялась: серьезно? и… это всё?..
В один из ветреных осенних дней она вышла на улицу и побрела вдоль реки. Погода была сухая, но бессолнечная. Интенсивно облетающие деревья потряхивало в каком-то судорожном ознобе. Людей было мало и всё больше с собаками. Слева виднелся храм, в котором недавно отпевали маму...
Кира в церкви была, кажется, пару раз: на венчании подруги и на отпевании мамы. А, нет, ещё на экскурсиях заходила, бывало. Она была некрещёная, к религии относилась довольно скептически. Хотя в детстве, как это ни странно, она в существовании Бога была твёрдо уверена. Ей казалось, что она почти постоянно ощущала Его присутствие. Например, когда она хотела соврать, что случалось довольно часто, у неё начинало першить в горле, и она закашливалась. Или были два случая, когда она испытала острую, болезненную, недобрую зависть, и тут же - в первый раз поскользнулась на лестнице и чуть не переломала себе ноги, а во второй - налетела на дверной косяк и рассекла бровь – небольшой белый шрамик поперёк левой брови напоминал о том случае до сих пор. Она помнила, что обращалась к нему вслух и про себя. В голове у неё иногда звучали довольно нелепые выражения: например, «Ну вот, Бог пошёл навстречу!» - когда заветное желание исполнялось, или «Бог, наверное, против…», если что-то шло не так, или «Интересно, что Он об этом думает?» - когда не могла решить, как поступить. Но с годами это ощущение понемногу стиралось, выветривалось, замыливалось, и, наконец, совсем испарилось. Кира иногда вспоминала детство и испытывала ностальгию: несмотря на то, что она была единственным ребёнком матери-одиночки, у которой просто физически не хватало на неё времени и сил (она работала на двух работах, часто без выходных), Кира никогда не ощущала себя одинокой, брошенной, незащищенной. Теперь же всё обстояло иначе…
Зато покойная мама в зрелом возрасте неожиданно крестилась и воцерковилась – совсем рядом была действующая церковь. Стала, как полагается всякому неофиту, неистово проповедовать и яростно просвещать. В том числе, и свою непутевую дочь, которой, в свою очередь, приходилось в срочном порядке овладевать навыками веротерпимости в дотоле неизвестном ей значении этого слова.
Со временем мама стала ходить в храм, как на работу, и даже получать там какие-то деньги. О своих занятиях она особенно не распространялась, а Кира тогда и не очень-то ими интересовалась. Но в итоге с её местом работы и сослуживцами ей пришлось-таки познакомиться.
Отпевал маму отец Роман. Был он довольно молод и имел вид человека сильно занятого, и даже делового. Кире почему-то особенно запомнился его хозяйственный и хозяйский взгляд, которым он время от времени окидывал и свою паству, и помещение церкви, а иногда успевал взглянуть и в довольно низкое окно, откуда виднелся небольшой двор и мимо проходившие люди. Было видно, что человек этот держит в памяти уйму разной важности предметов и дел, всё отслеживает, всё контролирует, и с этой многозадачностью справляется на «ура». По крайней мере, с организационно-бытовой её частью. Каким он был пастырем, духовником, проповедником – Кира, конечно, понятия не имела. На поминках он говорил нехотя и довольно формально, как ей показалось. Но, может, он просто устал или был занят более важными мыслями?.. Ей вдруг захотелось его увидеть и поговорить. Она свернула к храму и ускорила шаг.
Из дверей церкви выходили немногие прихожане – видно, закончилась какая-то служба. Кира медленно прошла внутрь, осмотрелась вокруг: у новеньких, глянцевых икон мирно горели лампадки, на какой-то огромной тумбе с фигурой распятого Христа тихонько потрескивали несколько свечей, в центре стояла массивная деревянная подставка с иконой, украшенная белыми цветами, которые, казалось, благоухали ладаном и воском… Сквозь небольшое окошко с правой стороны от неё медленно заскользил луч бледного света, прорезая полумрак.
Из алтаря вышел невысокий крепкий священник в чёрном подряснике и, увидев её в опустевшем храме, негромко спросил:
- Молебен заказать?
- Да… Вообще-то, нет… - запуталась Кира.
- Нет? А что? Какая треба?
Кира смутилась:
- Простите, у меня мама здесь работала… Наталья… Она умерла два месяца назад. Вы отпевали. Не помните?..
Батюшка на мгновенье задумался, но тут же кивнул:
- Помню, конечно. Вы же дочка её? Славная была женщина, такая труженица, бессребреница… Вечная память.
Он перекрестился на икону Спасителя и с любопытством взглянул на «захожанку»:
- А у вас что? Вы, как я помню, в церковь не ходите, - заметил он, сходя с солеи, и рукой пригласил её присесть на лавочку при входе.
Они сели.
- Нет, не хожу, - вздохнула Кира. - Это, наверно, не моё. Не верю я во все эти… обряды.
- Верить надо в Бога, а не в обряды. Без Него любой обряд … фарс.
Кира немного помолчала и сменила тему:
- Отец Роман, я хотела узнать, что мама делала у вас в церкви?
- Конечно. Сейчас расскажу. Что делала? Да что придётся… Убирала, украшала, когда наша сотрудница болела, в лавке сидела, торговала. Но чаще всего она занималась нищими и болящими.
- В каком смысле?
- Ну, у нас при храме есть благотворительный… фонд, назовём это так: собираем продукты, вещи, лекарства, предметы первой необходимости для нуждающихся. А Наталья Сергеевна всё это принимала, разбирала, распределяла. Она у нас была начальник всей этой богадельни.
- Надо же… Она совсем ничего про это не рассказывала.
- Так и не надо: творя благие дела, даже левая рука наша не должна знать, что делает правая, как в Евангелии засвидетельствовал святой апостол Матфей.
- А кто же теперь всем этим занимается?
- Да кто придётся, - усмехнулся поп. – В основном, наши боевые бабушки. Когда до храма в состоянии дотопать, конечно. А по-хорошему – некому этим заниматься. С тех пор, как Наталья Сергеевна нас покинула, там, прямо скажем, полный кавардак.
Кира задумалась.
- Мама говорила, что она у вас и зарплату получала?
- А как же! Платили ей полминималки как частично занятой. Мало, понятное дело, но к её пенсии хорошая прибавка была, верно? Да и работала она всё же не каждый день – график почти свободный...
- И как же теперь?
- С Божией помощью, как ещё. – Он махнул рукой: - Да с этим управимся как-нибудь. У меня сейчас проблема посерьёзнее: нет водителя! Прихожанин наш, Колька, который меня обычно возит, запил в очередной раз, подлец! И чувствую, эта музыка надолго... А других прихожан с правами и свободным временем у нас нет. В то время, как ездить мне приходится очень даже много: и по городу мотаюсь, и по стране…
- А у вас что, машина, есть?
- Не у меня, а у прихода. Обязательно: УАЗ Патриот, наш могучий вездеход, - рассмеялся батюшка. – Мы на ём, как на танке – в любой медвежий угол дорогу пробиваем. А вы что, водите?
- Вообще-то, да. Но машину продала, несколько лет назад. Деньги были нужны.
Отец Роман встрепенулся и оживился:
- Так машина-то имеется! Вы лучше скажите, что у вас со временем?
- Я… в данный момент временно безработная, ищу работу. То есть… наверно, могла бы некоторое время вас повозить. Но… мне зарплата нужна… нормальная, понимаете? У меня никаких накоплений нет, а на пять тысяч я не проживу.
- Будет тебе зарплата, моя золотая! Вот именно что «нормальная» - большой взять неоткуда, но концы с концами сводить будешь, обещаю. Нет, ну какой же сегодня день утешительный! И пожарную проверку прошли, и просфорница выздоровела, и водитель нежданно-негаданно нашёлся!
С этой поры Кира стала завсегдатаем не только этого храма, но и присутственных мест, учреждений и других, зачастую весьма специфических организаций. С отцом Романом она ездила в епархиальное управление, иногда в местную думу и офис мэра, наведывались и в Москву, бывали в адвокатской конторе и судах, а также в исправительной колонии (там отец Роман служил в местной часовне по очереди с другими попами согласно графику, утвержденному благочинным). С молодой попадьёй и двумя её малолетними отроками Кира ездила по кружкам и секциям, с периодическими заездами в салоны красоты и супермаркеты. С церковным старостой Львом Валерьевичем они мотались по разнообразным надобностям на строительные рынки и магазины, в налоговую и МФЦ. Кроме того, отец Роман с диаконом Олегом иногда навещали тяжело больных, иногда умирающих прихожан, причем не только в городе, но и, бывало, далеко за его пределами.
Кира изумлялась диапазону деятельности своего энергичного работодателя: не так она себе представляла житие и бытие духовного пастыря… Чем больше она наблюдала за этой активной, суетной, по сути, совершенно обмирщённой деятельностью, тем меньше она воспринимала отца Романа как священника и тем чаще, как это ни странно, стала думать о Боге. Даже взяла с полки мамин Новый Завет и стала почитывать, поначалу довольно скептически и поверхностно, но постепенно всё более вдумчиво и увлечённо. Между делом она стала сравнивать прочитанное со всем, что невольно подмечала в церкви – среди клира и среди прихожан. И - странное дело - зачастую она наблюдала в реальной жизни прихода учение Христа как бы вывернутым наизнанку… Христос говорил: «Туне приясте, туне дадите», а у них во время Божественной Литургии алтарник обходил с подносом для подаяний всех прихожан, да так настойчиво и требовательно… Христос говорил, что в субботу и осла отрешить можно, чтобы напоить, и овцу пропавшую пойти искать, и людей исцелять, у них же работа по воскресеньям и праздникам строго порицалась, так что священник мог и епитимью наложить за нарушение запрета… Кира однажды стала свидетелем того, как одна неосторожная женщина поделилась рецептом постного хлеба - так на неё тут же набросились: какой же он постный?! он же с елеем! да ещё в строгий пост скоромное ела! В Евангелии же Кире запомнилось: «не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что исходит из уст». Кто же из них согрешает? – задавалась ироничным вопросом Кира. Что касается разводов, то тут всё было совсем темно и непонятно: среди прихожан обретались таковые, у кого за четыре года два-три раза поменялись супруги. И каждый раз их венчали, новорожденных крестили. Ходили обычно эти парочки полгода-год за ручку в храм, стояли такие благостные и одухотворенные, потом внезапно пропадали, а спустя пару месяцев являлись с новыми «благоверными».
Отец Роман любил выпить, а выпивши любил наставлять. За время их поездок он допекал Киру вопросами о её личной жизни («женихах», как он это называл) и не упускал случая её вразумить. Она старалась отшучиваться, но что-то всё же приходилось и рассказывать, впрочем, довольно туманно и общо. Тем не менее, он из услышанного, по-видимому, сделал далеко идущие выводы и то и дело советовал ей покаяться и почитать молитвы о загубленных в утробе и нерожденных детях. Кира выслушивала его советы молча, не противореча и не разочаровывая усердного и многопопечительного батюшку. Может, потому что и вправду чувствовала свою вину в том, что детей ей Бог не давал.
- Ну вот, смотри: ты жизнь повидала, многое изведала… чего, может, и не надо было. Сама теперь знаешь, чем всякие сласти кончаются… Ты пойми, любовница – это баба второй сорт, с ней никто никогда не считается. Пора тебе, голубушка, за ум браться: замуж идти, детей рожать, хозяйство вести. Как нормальная, достойная женщина.
- За кого? Меня только ваш староста всё зовёт, да и то – шутейно, - хмыкнула Кира, не отрывая взгляд от дороги.
- Ничего не шутейно, между прочим! Лев Валерьевич мне уже не раз говорил, что ты ему приглянулась. А он человек во всех отношениях положительный, порядочный, надёжный. Ты подумай как следует. А по-хорошему, и думать тут нечего: раз зовут – иди. У тебя возраст не тот, чтобы нос воротить.
- Спасибочки, - фыркнула та. – А как же любовь, отче? Мама моя говорила: с постылым и в поле тесно.
- Какая тебе ещё любовь?! – рассердился батюшка, - У тебя уже всё было. Вся любовь…
Кира замолчала и помрачнела. На светофоре машина остановилась, и она, глядя перед собой каким-то отсутствующим взглядом, зло процедила:
- Ничего у меня не было. Ни-че-го. Не жизнь, а от жилетки рукава…
Постепенно временная подработка Киры превратилась в постоянную. В церкви ей платили сущие копейки по сравнению с её офисной зарплатой: в Москве-то она перестала в какой-то момент даже на ценники глядеть... Иногда отец Роман, правда, одаривал её премиями. За дальние поездки установили ей командировочные. И, в общем и целом, хватало на коммуналку и еду. Транспорт же был вообще бесплатный. Спустя примерно год она уже перестала как-то реагировать на попадающиеся в сети и прессе объявления о вакансиях, не то, что искать их целенаправленно.

Так незаметно пролетели почти четыре года, когда отец Роман вдруг решился поехать в Белоруссию, к своему сокурснику по духовной семинарии, иеромонаху Назарию. Предприятие это держалось в строгом секрете, даже диакон и староста были уверены, что он едет к родственникам жены. Только Кира была посвящена во все детали этого дела.
Когда-то отец Роман и этот иеромонах вместе жили и учились в Коломне, но после окончания семинарии отец Роман женился на дочери епархиального казначея и смог остаться в родных пенатах, а его собрат начал свой поистине тернистый путь. Батюшка подробно, в несколько заходов рассказывал по дороге историю отца Назария, но Кира толком почти ничего не поняла из его перипетий, каких-то канонических тонкостей и разногласий с отцом Романом. Только то, что он был чуть ли не раскольником и расстригой, что его то извергали из сана, то обратно возвращали, и что путём многочисленных перемещений по монастырям и весям России, Украины и Белоруссии он в итоге стал игуменом тайного скита где-то в полоцких лесах. При этом общение с ним для отца Романа было опасно и сулило немало проблем, но очень уж он хотел повидать старого приятеля.
По плану доехать они должны были до деревни Экимань, которую отец Роман по дороге, будучи навеселе, переименовал в Экадаль, где их должен был встретить и препроводить в скит специально посланный послушник. Их, действительно, ждал у сельсовета бородатый монах в заношенном, подпоясанном подряснике и сером рабочем жилете со множеством карманов и отделений, в тонкой вязаной скуфейке на голове, с схваченными сзади резинкой вьющимися седыми волосами. Батюшка вышел из машины и попытался, было, его благословить, но инок осторожно отпрянул и на расстоянии вежливо поклонился ему. Они о чем-то поговорили пару минут, и затем оба сели в машину: отец Роман снова на переднее сиденье, а их поводырь на заднее. Кира кивнула ему в зеркало заднего вида, стараясь не глазеть, но что-то необъяснимо притягивало взгляд к его суровому, довольно мрачному лицу. Пока они ехали, она еще несколько раз урывками попыталась рассмотреть пассажира на заднем сиденье, но он, как назло, сдвинулся прямо за её спину.
Они довольно долго ехали по грунтовой дороге чудесного летнего леса, потом некоторое время по полям, потом снова по лесу. Пришлось им преодолеть и весьма неприятный участок песчаной дороги, постепенно перешедший в еле заметную, петляющую меж деревьев тропу в лесу – и вот они выехали на большую прямоугольную поляну, огороженную со всех сторон густыми елями, как надёжным забором, посреди которой стояла довольно свежая бревенчатая часовенка с синими металлическими маковкой и крестом. Невдалеке были другие деревянные постройки (то ли кельи, то ли сараи), летняя кухня, судя по дыму из трубы, гора распиленных брёвен рядом с несколькими «козлами» и, как им позже пояснили, железной ленточной пилорамой, а также живописный пень с вонзённым в него топором. С противоположного края поляны на них с любопытством глядели два монаха с тяпкой и вилами, возделывавшими какие-то грядки. Там же, у небольшого снопа сена жевали и переминались гнедая лошадь с жеребёнком.
Из часовни вышел низенький, щуплый монах в камилавке - то был сам друг настоятеля, отец Назарий - и окликнул их. Бывшие друзья-семинаристы обнялись и поцеловались. Отец Роман представил Киру своим личным водителем, зачем-то присовокупив, что она хоть пока и не воцерковлённая, но стоит на твёрдом пути к Богу. Отец Назарий на это смущённо кивнул, улыбнулся и промолчал.
Хозяин сам проводил их до тех самых сарайчиков, которые оказались всё-таки кельями, где они благополучно и разместились. Не дав им толком передохнуть с дороги, совсем юный монашек с весёлым конопатым лицом пригласил их в летнюю кухню трапезничать. Скитники к этому времени уже поужинали и отправились в храм на молитву. Оставшись втроём, батюшки и Кира угощались, в основном, тем, что насельники скита сами выращивали и производили.
Опрокинув стопку водки и закусив солёным белым груздем, отец Роман начал расспрашивать товарища, каким образом они очутились и смогли обосноваться здесь. Отец Назарий довольно подробно рассказал ему, как во время своих метаний и скитаний он познакомился с монашенками из Экимани (в той самой деревне, которую они с Кирой сегодня проезжали). Две почти девяностолетние старухи жили в маленькой покосившейся хибаре на краю села, как в монастыре, если не сказать, в затворе. Они были родными сёстрами-сиротами и воспитывались по-монашески с детства своей тёткой, которая поселилась в этой избушке вместе с ещё четырьмя инокинями в двадцатые годы после того, как советская власть выгнала их из Полоцкого монастыря. Тогда изгнанницам, в одночасье лишившимся обители и духовного окормления, пришлось искать себе приют по знакомым и родственникам. Так пять сестёр оказались в заброшенном доме, оставшемся от родственников одной из них. Жили они закрыто и с опаской, соблюдая все меры предосторожности и конспирации, никак не сообщаясь с официальной церковью. Тем не менее, по доносам двум из них пришлось-таки пройти в 30-ые и 40-ые годы лагеря, попав на торфяные работы и потеряв там почти всё своё здоровье, так что по возвращении трудиться они уже почти не могли: одна молилась, в основном, лёжа, другая, почти ослепшая и оглохшая – сидя.
К концу 60-х никого из этих монахинь уже не было в живых, но воспитанные ими сироты, следуя наказу тётки, не оставили своего приюта, приняв монашеский постриг, как только наладилось общение с настоящим иеромонахом (тоже бывшим лагерником), проживавшим в то время в Витебске. Так этот «домовый» монастырь и сохранился до новейших времён.
Жители села монахинь почитали и обращались к ним в скорбях и напастях, прося молитв. Многих они отмаливали, ходили даже слухи, что по их молитвам оживали уже преставившиеся… Некоторые приходили и на службы монашеским чином, оставались побеседовать и просить совета. Вот эти-то матушки – Магдалина и Олимпиада – посоветовали отцу Назарию договориться с директором их лесхоза, глубоко верующим человеком, который часто бывал у них в гостях, считая их своими благодетельницами: по их молитвам выздоровел его тяжело болящий сын, бывший уже при смерти. Директор лесхоза, действительно, набожный мужик, пошёл им навстречу и после некоторых раздумий создал у себя в лесхозе лесопункт численность во всю монашескую общину под руководством отца Назария, так что они не только смогли проживать в лесу, но ещё и деньги зарабатывать на работах по лесозаготовке. Кто позже к ним прибивался, тех тоже оформляли как разнорабочих.
- Хорошо устроился, - хохотнул отец Роман. – И сытно, и прибыльно, и не командует никто… Анархия полная: твори что хошь!
- Ну, если выбирать между вашим «командованием» и нашей «анархией», то уж лучше так. Господь как-нибудь управит.
- То-то и оно, что всякая власть от Бога, а вы своего ищете. Или не для вас сказано «всякая душа да будет покорна высшим властям»?!
Отец Назарий потупился и, временами запинаясь, заговорил:
- Так тут исследовать нужно, брат Роман… Сатана – тоже власть, в мире сем он… господствует… По апостолу он… некоторым… и ангелом Света предстает. Неее… тут надо внимательно, с рассуждением, по учению и наставлениям святых. А по святым отцам то оно по всему так и выходит, что вы выбираете не Бога, а… маммону. Ему и покоряетесь, ему и служите. А двоим служить никак не можно.
- Отравила тебя учёность, Назарий! Мы – «служители Нового Завета, не буквы, но духа; ибо буква убивает, а дух животворит».
- Однако Писание, букву то есть, ты цитировать больно охоч, - рассмеялся на этот раз Назарий. – Как батогом им отбиваешься.
Он помолчал и заключил весьма серьезно:
-То-то и оно, что дух…
Тут к ним заглянул их давешний проводник, хмурый и смущённый, быстро поклонился и молча поставил на стол миску с огурцами и пластиковое ведёрко со смородиной. К этому времени бутылка водки, привезённая гостями, была почти выпита, и отец Назарий дал вошедшему монаху поручение достать из погреба их фирменную настойку из калины и боярышника. Тот поспешно кивнул и исчез на несколько минут. Неразговорчивый послушник принёс бутылку и, пока он её откупоривал, Кира смогла повнимательней рассмотреть его, и ей всё стало ясно… Она пристально взглянула на его переносицу, с белеющей в сумерках полоской шрама, только чтобы окончательно удостовериться, что это он.
Через некоторое время она, дождавшись небольшой паузы в разговоре разгорячённых батюшек, спросила:
- Отче, а как зовут монаха, который принёс нам вино?                - Отец Адриан, - охотно откликнулся тот. - Он у нас новоначальный, два года всего, как в мантию постригся. До этого три года в рясофоре ходил. В Малых Лядах. Я с ним там и познакомился, когда пытался там пожить.
- А что у него за история? Как дошёл он до жизни такой? Расскажите.
- А, пожалуй, и расскажу. А то, неровен час, мы с братом Романом до мордобития дополемизируем… Да и история поучительная весьма. Вам как человеку мирскому и нецерковному будет, думаю, полезно.
- Монах этот – человек тоже совершенно не церковный, пришёл в монашество из бизнеса, что случай очень и очень редкий. Сам он родом из Боровичей, семья, прямо скажем, безбожная, воспитание получил он мирское, развращенное: как говорится, что ни грех – то доблесть. Сразу после школы женился на своей однокласснице, она уже была в положении, родила в 17 лет. Родители чуть не насильно отправили его учиться в Минск, очень они хотели, чтобы он юристом стал. Семью, говорят, мол, заберёшь, когда устроишься, а пока пусть с нами живут. А он и в институт поступил, и скоро на работу устроился. Знаете, кем? Вице-президентом одного коммерческого банка! Ну, он там занимался не коммерцией, как я понял, а как раз юридическими вопросами, в основном. Тем не менее: в 19 лет, без диплома о высшем образовании, без связей и протекции – вице-президент банка, шутка ли? Правда, в то время у этого банка головной офис находился в квартире жилого дома на первом этаже, а из имущества были два телефона, один факс, пять пейджеров и один сейф. Ну, это я примерно… А с президентом они познакомились в баре, где тот напился до положения риз, и отец Адриан волок его на себе до своего общежития четыре квартала, так как денег на такси у них не было. Короче говоря, через полгода он перевез семью в собственную квартиру в центре Минска, родителям купил квартиру в Бресте, обзавёлся автомобилем, дачей, знакомствами. Потом банк схлопнулся, его чудом не посадили. И тут на его удачу знакомые бизнесмены позвали его в одну очень известную нефтегазовую компанию, у который был офис в Минске. Он с радостью согласился, быстро выбился в руководители, стал ездить и по стране, и за рубеж, и почти в каждом городе заводил себе… представьте себе, любовницу! Сначала у него это как-то само собой получалось, а потом уже и азарт пришёл, даже страсть. Наподобие спортивного интереса стало: чтобы всюду, как к себе домой, приезжать, значит. Ну, и однажды всё это внезапно обнаружилось, конечно, ибо «нет ничего сокровенного, что не открылось бы». А когда жена узнала, что у него не одна полюбовница, а целый гарем по всему миру, то взялась за него по полной программе. В общем, отсудила у него всё, что только можно. У него даже от зарплаты рожки да ножки остались… Ну, что делать? Сам виноват. Но человек он всё-таки был ещё не совсем погибший, видно. Потому как горевал не столько из-за имущества и денег, сколько из-за жены, которую он двенадцатилетней девочкой ещё полюбил без памяти, без которой жизнь стала не в радость. Ну, и без детей, конечно. Это ведь надо было завести себе полк распутниц, чтобы понять, что нужна-то одна-единственная и – уже и так – твоя?!
- Ну, остался он один и начал выпивать крепко. А у запойных, у них ведь как? Они, когда выпьют, злые становятся, вся гадость у них наружу лезет. Ну, и пошли неприятности одна за другой: то в каком-то отеле набуянил, казённое имущество попортил на большую сумму, то в самолёте скандал учинил, и его с рейса сняли, то на каком-то корпоративном банкете женщину ударил… В общем, уволили его, вернее, поговорили с ним начистоту, и он сам уволился – подобру-поздорову. Люди там серьёзные были, терпеть бы его больше не стали, ему статья за прогулы и пьянку грозила. А у него как раз в это время умирает мать в Бресте. Поехал он её хоронить и допился там вообще до белой горячки, буквально говоря. Отец и старшая сестра его были вынуждены санитаров вызывать. Пролежал он в "дурке" два с половиной месяца, закодировали его там, вернулся он, значит, в Минск – работу новую искать. Устроился в какой-то банк опять, но тут у него со здоровьем проблемы возникли: с координацией, с речью... Сначала подумали, что он микроинсульт перенёс, потом заподозрили склероз, а оказалось, на самом деле, что у него довольно редкое генетическое заболевание… дай Бог памяти… нет, не вспомню сейчас… в общем, какой-то синдром. Болезнь неизлечимая и смертельная, лечение - жуть дорогое, и никаких хороших перспектив. Врачи говорили: ну, живут люди с этим, в принципе - кто сколько, кто-то 5 лет, кому повезёт - 25…
- И вот, можно сказать, с этого момента началась у нашего отца Адриана новая жизнь. Так ведь у нас, людей, обычно и бывает: когда почувствуем дыхание-то смерти, то тут нам и Бог открывается, начинаем понимать немножко, что к чему… Ибо «Господня, Господня исходища смертная»… Начал он молиться своими словами, к Богу, значит, обращаться, Евангелие читать, размышлять, каяться в прошлой жизни, просить излечения, шанс чтоб ему дали, время на покаяние, чтоб он исправился, искупил. Потом покрестился, в церкву стал ходить. И вот вдруг в больнице предлагают ему принять участие в клинических испытаниях какого-то нового препарата. Так-то он больно дорогой – чуть не десять тысяч долларов - одна инъекция, а ему, значит, всё бесплатно, но без каких-либо гарантий: если какой побочный эффект или окочуришься – ну, что ж, значить, так прописано – помрёшь. Он навроде подопытного кролика у них. Но у него, надо полагать, надежда затеплилась, и он согласился, а Богу обет дал: если препарат подействует, если его вылечат, то он в монахи пойдёт. А он о монашестве уже крепко к тому времени думал, святых отцов читал, жития – и вот, возгорелся. А препарат этот новый возьми да и помоги! Полтора года его им кололи, и к концу курса у него по всем параметрам явные улучшения. Еще несколько лет он наблюдался, лечился, собирали они не раз большой консилиум, показывали его даже студентам. И, короче говоря, постановили, что у отца Адриана уникальный случай: остановили болезнь в самом начале благодаря этому новому лекарству.
- Про обет он, конечно, не забыл, но ещё пару лет не решался, боялся. Такие перемены… Обеты – это ведь не шутки: сегодня дал, завтра взял. Вот и страшно. Читал он монашеские уставы, пробовал по ним сам пожить, в миру. А ему и понравилось! Ну, дальше, как говорится, дело техники. Оказался он в итоге в Благовещенском монастыре в Малых Лядах рясофорным послушником. Там я с ним и познакомился, когда ездил туда с ихним настоятелем пообщаться по одному делу. Познакомились, поговорили – и я сразу понял: наш человек, без собачьей головы ещё! Верующий! Мы с ним телефонами обменялись, я ему ссылки на кое-какие материалы скидывал, потом обсуждали. Ему в монастыре было невмоготу, он в послушании у старца там был, скорее всего, в глубокой деменции: он его то на Юпитер посылал за сухарями (что за Юпiцер?! – оказалось, он родом из деревни Юпитер был), то велел столпничать на ихней колокольне, то, наоборот, землянку рыть... А у нас уже скит образовался – 8 человек, построились мы худо-бедно, электрогенераторами обзавелись, печки сложили, лес заготовляем, вот производство наладили – ягоды, орехи, грибы, овощи. В общем, говорю: решайся, здесь тебе лучше будет. И что ты думаешь? Полтора года назад, зимою, в лютую стужу, 27 градусов было, как сейчас помню, явился наш инок многострадальный с одним рюкзачком, газовой горелкой и сапёрной лопатой. Оказалось, что старец в этот раз его послал в Иерусалим за благодатной росой. Тот подумал-подумал, собрался, поклонился и был таков. К тому времени он всего полгода как пострижен в монахи был. Вот теперича с нами подвизается – молчун, но старательный. Он у нас за закупку провианта и хлебопечку отвечает…
Спустя какое-то время Кира, сославшись на усталость, ушла спать. Она лежала в темноте на железной койке, с подложенными на металлическую сетку вместо матраца досками, глядела в маленькое оконце у потолка, откуда была видна бледная луна и тёмно-сиреневое облако в синеватых отсветах, едва плывущее слева направо. Это медленное движение полностью совпадало с потоком мыслей и чувств, плывущих в её голове, растерянности, смешанной с изумлением. Она сопоставляла свою жизнь с событиями в жизни Артёма, пока они не виделись, и обнаруживала удивительную симметрию, и даже общность их судеб после расставания. Получалось, что она лежала в наркологической клинике, он загремел в психушку, причем с той же, фактически, проблемой. Примерно в один период времени они боролись – каждый со своим – неизлечимым заболеванием, оба были так близки к смерти… Даже своих матерей они потеряли, по-видимому, почти одновременно…
При всём при том теперь стало совершенно очевидным то, о чём она и сама догадалась постепенно: она была совершенно несущественным, проходным эпизодом в его жизни, играла мизерную роль в его внутреннем мире. Он же имел для неё несоизмеримо большее значение: три (на самом деле, гораздо дольше) года он занимал почти все её мысли, заполнял её время, даже если она занималась совершенно посторонними делами, другими людьми... Она жила с ним внутри, разговаривала, спорила, ссорилась, умоляла… Зачем же тогда была вообще их встреча? Зачем и кому нужны были эти мучительные и бесперспективные отношения? Зачем она так долго и бессмысленно страдала?! Допустим, это был урок. Очень болезненный, но всё же полезный: никакая страсть не заставила бы её больше влезть в такое… такую… гнусь. Пусть так. Но зачем она встречает его вновь? Для чего он снова бесцеремонно вторгается в её жизнь?! Сейчас, когда она уже пережила весь этот чудовищный «абстинентный синдром»! Научилась жить без него, без мыслей о нём, без боли от его отсутствия, равнодушия, нелюбви… Ведь для чего-то всё это… вся эта… жизнь нужна?! Ну, не для того же только, чтобы она поняла, что всё это было абсолютно зря, что жизнь её фактически выкинута на помойку, что её молодые годы прошли бездарно и безотрадно, что никакой любви не было в помине… что её вообще, может быть, здесь нет!..
Она почувствовала, как тёплые слёзы сначала медленно наполнили ее глаза, а потом потекли юркими струйками к вискам и закапали, закапали на постель. Она не шелохнулась, не всхлипнула, не утёрла лица, только тихо и задумчиво вдруг прошептала несколько раз:
- Бог есть. Бог есть…
Засветло Кира встала, оделась и вышла на улицу. Села и завела машину, открыла навигатор и тронулась в обратном направлении. Добравшись до Экимани – а было уже около семи утра – она спросила у не совсем трезвого мужика, бодро шагавшего вдоль дороги с голым торсом, подпоясавшись скинутой рубахой, где живут сёстры-монахини Магдалина и Олимпиада. Он ничуть не удивился и подсказал, как доехать до мазанки с тесовой крышей на восточной окраине села.
Вокруг белёного сруба стоял плетень с кое-где покосившимися или упавшими кольями, вместо калитки – прореха. Кира прошла по заросшей, едва темнеющей тропинке внутрь палисада и взошла на маленькое, каменное, осыпающееся крылечко, несколько раз настойчиво постучала в мягкую, обитую когда-то чёрным толстым сукном дверь. Ей никто не отворил, хотя она явственно слышала голоса, шорохи и стуки внутри избы. Заглянув в маленькое мутное окошко, она наткнулась глазами на вазу, которая тут же привлекла её внимание: светло-зелёная с огромным подсолнухом, распластанным на её средней части. Это был привет из далёкого детства: точно такая же стояла на полке в её комнате все школьные годы. Кира загляделась на неё, как на какое-то чудо природы – нечаянный, таинственный и глубокомысленный знак…
Она огляделась: у старой яблони стояла железная лейка с водой, к стене дома была прислонена тяпка. Справа от крыльца размещалась небольшая плантация клубники, будто слегка опущенная в землю. Очевидно, не допололи именно её. Кира по-хозяйски взяла тяпку и аккуратно прошла необработанные кусты. Потом полила всё из лейки. Взгляд её снова упал на местами завалившийся забор, и она пошла водворять на место колья и всю эту замысловатую конструкцию. Занятие настолько её захватило, что она на время отвлеклась от всех мыслей и переживаний минувшей ночи. На ум вдруг пришли строчки когда-то любимой, жизнерадостной песенки из безвозвратно-прошлой жизни, которые она тут же с какой-то невыразимой усладой и облегчением негромко запела:
- «В небе колышется дождь молодой,
Ветры летят по равнинам бессонным...
Знать бы, что меня ждёт за далёкой чертой,
Там, за горизонтом, там, за горизонтом,
Там, там-та-рам, там-та-рам...»

Неожиданно над ухом прозвучал строгий, скрипучий голос:
- Христос воскресе, милая! Бог в помощь!
Кира от неожиданности села прямо на землю и увидела над собой склонившуюся высокую, сухую, костлявую фигуру в очень бедной, выцветшей одежде и смуглое, старушечье лицо с пытливыми глазами, в тёмном, причудливо повязанном платке.
На пороге избы показалась и вторая, такая же худющая, но чуть пониже, и тоненьким, срывающимся голоском выкрикнула:
- Кто это к нам пожаловал?
Высокая весело отозвалась:
- Огородница!
- А не клирошанка? – засмеялась другая.
- Господь её ведает… - задумчиво заключила первая и ласково обратилась к Кире, которая всё это время молча с некоторой опаской рассматривала своих новых знакомых:
- Ступай на кухню, подкрепись. Уже утро.

09.03.2024г.