Жизнь прожить гл 20 В объятиях северной пальмиры
Северные уральские леса спрятали лагерь с заключенными вдалеке от центральных городов и трасс. До ближайшего населенного пункта, рыбацкого поселка, без малого около двух сотен верст непроходимой тайги и болот, кишащей зверьем и комарами. Лишь труженица- узкоколейка тоненьким кровеносным сосудом связывала жизнь лагеря с большой землей, с остальным миром, который оставили его поселенцы не по своей воле, по разным причинам то ли на время, то ли навсегда.
Перво- наперво выдали обмундирование и забрали в кладовую домашнее барахло. Выданное было тоже далеко не новым, но это и китель, и фуфайка, и ватные штаны, что не помешает в морозы, которые доходят здесь, как рассказали, и до пятидесяти. Все это надо было «расписать»- нашить белую метку с номерком сзади и впереди. Ивану Пантелеевичу присвоили номер С 418. Теперь он должен отзываться только на него, как собака на кличку.
Распорядок дня простой- подъем затемно, по протяжному гуду рельса, висящего на толстой проволоке у штабного барака. После переклички и шмона- проверки на наличие недозволенных предметов, строем в промозглую столовую на завтрак, от которого есть хочется еще больше. Затем опять же строем, в колонне по пять, развод по тайге, на вырубку, за несколько километров. Долгий и нудный путь, под неусыпным присмотром конвоиров с автоматами и сытыми немецкими овчарками, на жиденьком, словно в насмешку, ремешке и с набившим оскомину предупреждением: «Шаг влево, шаг вправо…» Все передвижения по лагерю и за его пределами строем и молча. Обед только в воскресенье, из- за дальнего расположения рабочего участка. После окончания работ, так же строем, в лагерь. Ужин– от двухсот до трехсот граммов, по мере того, кто сколько заработал черного, как земля, хлеба и алюминиевую миску мутной баланды. После очередной поверки и шмона- отбой на двухъярусные дощатые нары в сыром, вонючем барке. Сушить белье внутри негде, потому, как место круглой железной печки, что на весь пятидесятиметровый барак, достается только главарям- уголовникам. А их, из почти трехста обитателей, здесь около половины. Остальные- политические. Правда, сразу же выдали валенки. Через день, забирали их на просушку.
Иван Пантелеевич, по большей части ожидал, все это. Даже непростая работа в лесу показалась, близкой его душе. Не раз приходилось заниматься валкой до войны и со старшим братом, и с отцом, и даже с дедом. Вспомнилась и эвакуация. Но, конечно же, те деревья, что валили в молодости и в Поволжье, ни как не могли равняться с этими необхватными таежными старожилами. Дома с поперечной крупнозубкой он был на «ты», но здесь она доставалась не всем, в том числе и не ему- кому- то надо орудовать и топором.
На север весна приходит, когда уж в средней полосе она перекатилась в лето, и потому, первые дни работы в лесу Ивану Пантелеевичу показались зимними. В стороне от наезженных тягачом дорог и натоптанных троп, снегу в лесу где по колено, а где и по пояс. Изредка меж хвойными великанами светятся голые березы и осины. И именно по ним чувствовалось ощущение приближения весны. И первые дни пребывания на работе ему показались отдушиной, в череде тяжелых лагерных дней. Морозы спали и сквозь шум падающих деревьев, стук топоров и тоскливую музыку пил, пробивались повеселевшие голоса то сороки или дятла, а то синицы и клеста. А в яркие солнечные дни, что хотя бывало не часто, подогревало так, что хотелось расстегнуть фуфайку и сбросить ее с грязного, огрубевшего от пота, тела. Под постоянным контролем конвоя, сил на работу уходило много, а питание, даже по веселовским меркам, несравнимо хуже. Да и сказывались притеснения закоренелых уголовников. Могли молча, словно нечаянно, забрать пайку хлеба или со словами: «Ты мой должник.»
Стр.49
А без хлеба- какая работа? Видя, что это делают со многими, Иван Пантелеевич несколько раз промолчал. Но в один из завтраков, проходящий мимо него зэк, спокойно накрыл грязной, исколотой татуировками, ладонью его хлеб, Иван Пантелеевич, не вставая, жестко дернул его за полу ватника, глядя исподлобья, сказал:
-Положи где взял.
Тот, на удивление, слащаво улыбнулся, убрал руку и пошел дальше. Чуть отойдя, оглянулся, так же, по дурацки, улыбаясь. Соседи по столу с опаской посмотрели на Ивана Пантелеевича. После чего у него неприятно екнуло сердце: «Что- то сегодня будет. Может зря я так резко?- и чуть подумав, мысленно махнул рукой- а пошел он!»
Уже в лесу, на делянке, осторожно оглядываясь, к нему подошел десятник, из зэков, но тоже бывший фронтовик.
-Ты, колхозник, рано зубы показал. Можешь без них, на первый раз остаться, а дальше видно будет. А на сегодня ты завалил норму, ясно?
-Я ни у кого ни чего не отнимал, и не хочу, чтоб у меня отнимали, а норму я до вечера выполню- Иван Пантелеевич отвечал тихо, но внятно, глядя на десятника так же, исподлобья.
-Ты ни чего не понял. Ну, дружбан, гляди, не осекись…- и десятник, так же, оглядываясь, ушел на свою делянку. конвойный видел и слышал все, но даже не встал с пенька, только, отвернулся на время их общения и продолжал цедить свою «козью ножку».
Этот разговор отложился в душе Ивана Пантелеевича еще более тяжелым осадком. До конца работы оставалось еще несколько часов. Настроение было испорчено, лезли в голову разные думки о его ближайшем будущем- ведь эти уголовники не те, что он сам, или, вроде него. У этих за плечами не одна ходка на нары, и они чужую жизнь не ценят. «Замочить» чужака, подсылают молодняк, а для тех только лишняя возможность отличиться перед своими главарями. И у таких типов в «своих» и охрана, и кое- кто из руководства лагеря. А руководству удобнее, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь арестантов, снимать сливки- править лагерем руками этих урок. Потому, нужный «порядок» в лагере «поддерживали» те же уголовники. Это понял Иван Пантелеевич уже с первых дней пребывания в лагере, поэтому знал, пожаловаться на притеснения этих выродков некому, и надо надеяться только на себя.
Были в среде заключенных немало политических, которые старались держаться особняком, остерегаясь случайных людей в своей среде. И нужно было время, чтоб как- то с ними сблизиться. Однако и они не были лишены влияния уголовных главарей. Те их крепко держали на поводке, и при первой зацепке поступала команда от этих царьков своим «фраерам»- молодняку на подхвате, а уж фраера лезут из кожи, чтоб показать себя. Словом, надо было еще внимательно осмотреться. А одному оставаться в таком разнородном человеческом месеве было не просто тяжело и тоскливо, а уже и опасно. Уголовники, не желая работать, что было их принципом, постоянно рыскали, находили очередную слабую жертву, и чаще именно из политических.
И ежедневно, то в одном, то в другом бараке происходили стычки, а то и откровенные драки, вплоть до смертельного исхода. И еще, что несколько удивило Ивана Пантелеевича, когда уркам
Стр.50
мешали общаться, они разговаривали на коверканном, непонятном другим языке- «ботали по фене». Так непосвященный ни за что не догадается, о ком и о чем они говорят. Может, прямо при тебе договариваются тебя «замочить», а ты узнай, попробуй. И от таких «концертов» часто становилось муторно.
Свидетельство о публикации №224120101742