Между небом и землёй. 4-я глава

    Глава 4 Я буду жить теперь по-новому

   Полночи — часов до трёх, Марк не мог уснуть, переживал. Эта встреча с Эпштейном…
   Подробно, до мельчайших деталей помнил своё первое своё свидание с девчонкой, так вот — тогда он волновался меньше.
     В прошлый раз с Эпштейна всё и началось: ребята “мистерики” с Дудиком, Туманян с Натюраевым, Филонов с Ленинградом, “стокартинный марафон”, переродившийся в аналитический МАРКсизм и, конечно же — Бьянка.
   Год спустя всемогущий Эпштейн ушёл (как будто бы и не было), но всё выше упомянутое богатство щедро (да не оскудеет рука дающего) оставил Марку в наследство: ”Пользуйся — не жалко”,—  а он весь этот бесценный капитал так бездарно про… Да-а-а.
   И вот “Карлсон” вернулся — это ли не чудо? Предстоящая встреча дарила надежду на самое невероятное: ”Это же Эпштейн — он сможет, он такой”.
   Взрослый, почти сорокалетний мужчина, почти ровесник того — из прошлого — Эпштейна, чувствовал себя, как тогда — двадцатитрёхлетним пацаном: море не по колено — по щиколотку, звёзды без стремянки собирай горстями — только руку протяни, и палящее, жаркое солнце не печёт, а ласково греет. Эмоции били неугомонным ручейком, расплёскиваясь, как у пятнадцатилетнего подростка, точно знающего на все сто — жизнь только начинается.
   Осенней медью город опалён,
   А я — хранитель всех его чудес,
   Я неразменным одарён рублём,
   Мне ровно дважды семь, и я влюблён
   Во всех дурнушек и во всех принцесс!
   Усталость, накопленная за день, накопленная за последние месяцы, за последние десять с лишним лет победила — он уснул.
    В шесть утра бил во все колокола садист-будильник, но сегодня не выспавшийся Марк не крыл на чём свет стоит его японскую мать. Вскочил и бегом в ванную, там пялился в зеркало на придурковатую улыбку, размазанную по лицу пеной зубной пасты.
   — Так, душ потом, сначала зарядка,— произнёс и сам себе не поверил. Но приказ есть приказ, поэтому минут двадцать отжимался от пола (и так, и на кулаках), работал над прессом и растяжкой, а потом, прыгнув на привинченный между стенами турник, подтянулся раз десять: ”Не как в пятнадцать, но тоже ничего”.
   Сегодня он был неудержим, излишки неиссякаемой энергии куда-то нужно было девать, поэтому перепало покрытой слоем пыли груше: и кулаками, и ногами, и справа, и слева, и с разворота: ”А что б знала”.
   Под шум домашнего водопада, перекрывая то горячий, то холодный вентиль, не пел — орал подзабытый песенный репертуар своей поздней юности:
   — Я буду жить теперь по-новому,
   Мы будем жить теперь по новому.
   А любо, любо Любэ,
   А любо, любо Любэ,
   А любо, Люберцы мои.
   Долго, тщательно растирался жёстким, колючим полотенцем: ”Завтракать? Нет, по-новому, так по-новому". Нацепил лёгкий спортивный костюм и вышел на балкон — для рекогносцировки.
   Старый, добрый товарищ — Чёртово колесо, приветствуя, махал ему ладошками кабинок. У ног товарища притаился коварный враг — небольшие озёра, но сегодня враг будет побеждён. Вечером само собой: ”Та самая скамейка между ними и призрак из прошлого — Эпштейн”. А сейчас — два-три раза вокруг озёр, да так, чтоб на износ, чтоб дышать было нечем — и домой, в душ: ”Я буду жить теперь по-новому,  мы будем жить теперь по-новому…”
   В прихожей, не переставая улыбаться, завязывал шнурки на кроссовках. Обувшись, подмигнул “себе в 2000-м”: “Мы будем жить теперь по-новому”. Но тот ему не верил и суровость взгляда чувствовалась даже сквозь стёкла зеркальных очков: ”Не простил, значит. Ничего, ничего, сказал по-новому, значит по-новому”. Открыл входную дверь и…
   Возле квартиры топтались три здоровячка. Один из них сверял показания, зафиксированные в блокнотном листке с цифрами на дверях. Рядом с листком в огромной ладони удобно разместилась небольшая фотография. Тот, сверив изображение с Марком, не поверил своему счастью:
   — О-о-о! Вспомни его — вот и оно,— громко заржав, он по достоинству оценил высокую планку своего искромётного юмора.
   Виновник неожиданной радости — Марк, сразу сообразил: ”Утро перестаёт быть томным. А как всё хорошо начиналось? Да-а, видно, не получится по-новому”.
   Недетских размеров “острослов” вставил ногу в открытую дверь и, распахнув её пошире, толкнул “гостеприимного” хозяина вглубь квартиры, не прекращая веселить коллег:
   — Здорово, художник, а мы к тебе,— добавив к банальному слову: “художник” всего одну букву — ”и краткая”, весельчак и балагур раскрасил серую прозу жизни в яркую, пёструю сатиру. Спутники ”сатирика” добивали живописца острым словом:
   — Хочешь, мы сами тебе портрет нарисуем. Мы умеем, поверь, у нас золотые руки,— и, поглядывая на свои огромные кулаки, уже в три голоса — хором, комментировали качество юмора весёлым недетским смехом.
   Марк не смеялся. Не то, чтобы с чувством юмора у него было туго, но… Ему было не до смеха.
   Форма одежды с головой выдавала профессию утренних гостей: спортивные костюмы не для физкультуры, шикарные “кроссы”, не истоптанные пробежками, чёрные “кожанки” поверх расстёгнутых ”мастерок”, и неизменные золотые ”цепухи” с огромными крестами.
   Высокий рост “спортсменов”, огромные мышцы, распирающие куртки, бритый ёжик волос, помятые уши, поломанные носы, но… Спортсмены спортсменами не были, по крайней мере в настоящий момент.
   Самый весёлый из них, наблюдая за бегающими глазками беспокойного художника, достал из внутреннего кармана куртки чёрный “ПМ” и передёрнул затвор. После этого, ткнув ствол в бок живописца, добавил, но уже не так весело:
   — Не дури, художник. Ржавый хочет “побазарить” с тобой. Очень хочет. Так что — давай, тихонечко спускаемся вниз, садимся в “тачку” и “ехали”. Шум не поднимай, не надо.
   Внизу, у подъезда стоял чёрный, блестящий как антрацит внедорожник. Автомобиль был не то что бы большой, просто чуть меньше рейсового автобуса. Хищная улыбка никелированного бампера не сулила ничего хорошего.
   — ”Костыль”, ты за руль, а мы с этим… маляром на заднем поедем,— “юморист” был не только самым весёлым из них, но и самым умным, поэтому — был старшим.
   Марк был абсолютно спокоен, насколько это было возможно в данной ситуации. Понимая, что в настоящий момент от него мало что зависит, положился на его величество случай, но, подчиняясь неизбежному, к труду и обороне был готов.
   “Пленный”, плотно зажатый между огромными скалами в кожаных куртках, смотрел в боковое окно на пробегавший мимо город и прощался с ним… Навсегда.
   “Мы будем жить теперь по-новому… Не получилось. Ничего-ничего”,— посмотрел на каменные лица ”скал” в куртках,— “Нет, с этими разговаривать не стоит — не поймут. Даже если очень захотят — не поймут, накаченный бицепс мозга не позволит. А вот с господином Ржевским... — “военнопленный” посмотрел на водителя,— “Костыль, Ржавый — металлолом какой-то. Не удивлюсь, если мои личные телохранители “Болт” с “Гвоздём” или “Шуруп” с “Саморезом”. Весело у них”.
   Поглядывая на окружавших его “металлистов”, вспомнил фразу Жеглова из ”Места встречи”: ”Странный вы народ, блатные, как собачки Жучки — ни роду, ни племени, одни кликухи поганые”.
   Подъехали к тому самому ночному клубу, где на днях Марк под ”Дорогу в ад” Криса Ри сначала созерцал звёздное небо на потолке, а потом храбро, как герой, сражался один с тремя малолетками. Посмотрел на сопровождавший его “эскорт”: “С этой троицей так не получится”.
   И вот, он снова здесь — круг замкнулся. “А ведь Крис оказался прав. Я буду жить теперь по-новому, ага… Благими намерениями вымощена дорога в ад. Спасибо, друг, за предупреждение, но… Не понял я тебя, не понял”.
   Проходили мимо старого товарища — бармена Макса. Тот то ли ещё не ложился, то ли пришёл пораньше — вид у него был усталый. Увидев Марка Тадеушевича в сопровождении трёх ”спортсменов”, схватил салфетку, бокал  и  стал, потупив взор, оттирать стекло до состояния абсолютной химической чистоты.
   “Подконвойный” поравнялся со стойкой бара и, остановившись на долю секунды, поздоровался со старым знакомым:
   — Привет, Макс. Я подойду попозже, кофе сваришь?
   Бармен от неожиданности уронил прозрачный бокал, тот, соприкасаясь с кафельным полом, издал предсмертный крик. Макс попеременно смотрел то на разбитую посуду, то на поломанную им судьбу художника.
   — Марк Тадеушевич, Вы поймите, ведь… Я не мог… Но Вы тоже…
   Огромный “весельчак”, гогоча в голос, подтолкнул ладонью “жертву своей сатиры”:
   — Иди, иди, будет тебе там и кофе, и какава с молоком,— коллеги ”сатирика”, прочувствовав всю тонкость юмора, одобрительно ржали.
   Прошли зал, кухню, какой-то склад, забитый посудой, продуктами, алкоголем и, поднявшись на второй этаж, подошли к двери с табличкой “Посторонним вход воспрещён”. “Весёлая троица” посторонними здесь себя не чувствовала и, уверенно толкнув дверь, один из них первым впустил Марка.
   Ворсистые ковры на полу, огромный дубовый стол, кирпичный камин с горящими поленьями и неимоверное количество помпезных картин на стенах: ”Пошло, безвкусно, но дорого. Да, кабинетик не для посторонних",— объективно, как специалист, оценил интерьер вновь прибывший.
   Марку показалось, что огромный дубовый стол прогнулся от количества разложенной на его поверхности еды и выпивки. За столом сидела точная копия “трёх богатырей”, доставивших его в кабинет, только постарше. Уверенность в себе не читалась на его лице, она громко орала об этом. Наверно, это был ”Ржавый”. Марк, хотя и художник — фотографическая память и всё такое, но не помнил его в лицо. Тогда всё было настолько быстро, эмоционально… Короче — не помнил.
   А предполагаемый “Ржавый”, не отрывая взгляда от прибывших, ел. Нет, он не ел, он не утолял голод, не поглощал еду — он тупо жрал. Огромные куски мяса брал руками, жадно впивался в них зубами и, откусывая, сладострастно пережёвывал. Отложив кусок в сторону, вытер руки о белоснежную скатерть, выпил огромным глотком бокал красного вина и только после этого уделил внимание вошедшим:
   — Падай, художник, ты это — ешь, пей. Не стесняйся. Может там — чай, кофе?
   Лучший способ защиты — это нападение, и загнанный в угол художник напал:
   — Господин Ржевский, Ваши коллеги, поторапливая  меня, мотивировали это Вашим огромным желанием незамедлительно поговорить со мной и я, к сожалению, не успел выпить свой утренний кофе.
   Господин Ржевский, широко улыбаясь, смотрел на гостя:
   — Мотивировали, говоришь? Эти могут, эти такие,— и, теперь обращаясь к самому длинному, добавил, — “Шомпол”, я же просил поаккуратней, — на этот раз улыбался уже Марк: “Шомпол. Я же говорил — металлолом”,— а гостеприимный хозяин продолжил, обращаясь к “металлическому стержню для чистки оружия”,— Слышал, что он сказал? Давай, за кафем слетал — пулей, чтоб остыть не успело.
   Приговорённый к высшей мере понял — казнь откладывается, по крайней мере на чашку кофе.
   Ржавый продолжил “светский “ разговор:
   — Ты эта, художник, не злись на моих идиотов,— и, почти по-приятельски подмигивая, добавил,— Вот видишь с кем приходится работать?
   Деликатный художник кивал, полностью понимая собеседника, но про себя (не вслух, конечно), не удержался — съязвил: ”Ну да, очень удобно, на их фоне любой — кладезь мудрости”.
   Прошло минут шесть, все присутствующие молча наблюдали за медленным, но уверенным истреблением продуктов. Те беспомощно дожидались своей участи на разных по размеру блюдах.
   “Утилизатор съестных припасов”, приостановив процесс, вспомнил о присутствии “дорогого гостя”:
   — Художник, ты эта — ешь, пей. Не стесняйся, здесь все свои.
   “Не дай Бог таких своих”,— про себя прокомментировал гость щедрое приглашение присоединиться к пиршеству, но вслух деликатно произнёс:
   — Нет, спасибо, я не голоден.
   — Ну смотри, моё дело — предложить,— не прекращая жевать, парировал хозяин стола. Марк с любопытством естествоиспытателя наблюдал за хлебосольным Ржевским: “Куда ж в тебя столько влезает?”
    Дверь открылась, вошёл Шомпол и, придерживая дверь, пропустил вперёд Макса с гигантским подносом в руках. На подносе было всё: кофейник, сахарница, кувшинчик со сливками, розетки с вареньем, мёд, масло сливочное и шоколадное, хлеб и гренки, пирожные и печенье, конфеты и сушки, вилки, ложки, ножи и что-то ещё. Как поместилось?
   Щедрый бармен, твёрдо удерживая поднос-”самобранку”, с трудом выдавил из себя дрожащим голосом:
   — Господин Ржевский, Вы кофе просили.
   — Не, не я, этому дай. Как тебя, кстати? Мне говорили — забыл.
   — Марк Тадеушевич.
   — Вот, ему дай.
   Макс, ничего не понимая, перекладывал “продовольственный склад” с подноса на стол. Снабдив Марка Тадеушевича годовым запасом пропитания, налил в фарфоровую чашку кофе и услужливо обратился по ту сторону стола:
   — Я могу идти?
   — Да,— разрешил тот и, уже обращаясь к ”трём богатырям”, добавил,— Вы тоже… покурите.
   Марк с удовольствием выпил кофе: «Вкусный»,— налил себе ещё. Помимо того, что сам по себе напиток был бесподобен, так он к тому же оттягивал непонятные перспективы в будущем, давал время собраться с мыслями, подумать.
   Горько-сладкий привкус кофе с лёгкими оттенками соли напомнил Ленинград, Эпштейна, аэропорт и тот вечер, когда, познакомив Марка с Филоновым, Владимир Иосифович перед отлётом домой угощал его незабываемым кофе: ”Здесь его варят по особому рецепту. Поверь мне — горьковатый, чуть сладкий кофе с лёгким привкусом соли ты всю жизнь будешь вспоминать, как вкус этого города”. Марк жмурился  от удовольствия: ”Видно Макс, пребывая в северной Пальмире, тайно, под покровом ночи, выкрал секрет напитка”.
    На некоторое время вкус кофе, сладкие воспоминания и лёгкая усталость отключили мозг. Марк, пребывая в полудрёме, позабыл про “гостеприимного хозяина”. Но тот, наконец-то наевшись, запил съеденное стаканом вина, вытер лицо и руки лежащим на коленях полотенцем в пёструю вышивку и напомнил о себе:
   — А ты, Марк, молодец, честное слово, молодец.
   Вернувшийся в сегодняшние реалии “молодец” пока что ничего не понимал и с непроницаемым лицом преферансиста ждал продолжения сюжета. “Автор сюжета” долго ждать себя не заставил:
   — Мне Макс рассказал, как ты здесь вертелся — прям Брюс Ли. Мой малый — вон какая машина, весь в меня, а ты его с двух ударов — молодец. Но ему это — сам понимаешь, как на собаке, об него лом сломать можно. А вот двое этих хиляков — ты им то ли бошки разбил, то ли поломал что-то, да и хрен с ними — живы и хорошо.
   “Прям Брюс Ли” по-прежнему не понимал восторга отца побитого им сына, поэтому молча слушал тайного поклонника его “спортивных” талантов:
   — Я там наговорил тебе по телефону, ты эта — не бери в голову.   
   Минуты две Ржевский что-то рассказывал своим хрипловатым басом про всю эту “делюгу” с проблемами в бизнесе и прочими “напрягами”. Марк не сразу заметил когда добродушный басок перешёл на сипловатый шёпот:
   — Серьёзные люди за тебя попросили, художник, сильно попросили. Сказали не трогать тебя, пылинки с тебя сдувать сказали. Я буду сдувать, буду кофем поить, мне не в падлу, но… Ты не моего малого тронул, ты мне в рожу плюнул. Я пока утрусь, но время идёт — сегодня одни люди серьёзные, завтра другие. Я подожду, а ты — ходи и оглядывайся.
   Марк по-прежнему ничего не понимал, поэтому молча слушал сиплые угрозы в свой адрес. Одно радовало — казнь временно откладывается и это хорошо.
    А “Ржавый”, как первоклассный актёр, вновь сменив репертуар, перешёл на жизнеутверждающий хрипловатый бас:
   — Так что, Марк, есть, пить не будешь? Смотри. А может тебя в сауну отвезти? Попаришься! Я тебе таких “тёлочек” подгоню.
   — Нет, спасибо, господин Ржевский,— у меня ещё дела сегодня.
   Тот, ковыряя языком в зубах, цыкнул и, уже почти забыв про Марка, добавил:
   — А-а — дела, ну-ну. Ты скажи моим раздолбаям — они отвезут тебя домой или куда ты там по делам. И эта — ты зла не держи, а? Бывай, художник.
    И художник бывал. Подошёл к стойке бара и обратился к её “оператору”:
   — Макс, спасибо за кофе — бесподобный.
   — Пожалуйста, Марк Тадеушевич,- вконец потеряв остатки логики, на автопилоте ответил бармен.
   Довольный благополучным исходом столь неоднозначного приключения утренний гость ночного клуба обращался уже к “несвятой троице”:
  — Господин Шомпол, Ваше непосредственное начальство настойчиво просило доставить меня к месту моего постоянного жительства, если это не затруднит Вас, конечно.
   Тот долго переводил иностранную речь на родной язык. Сообразив в чём суть вопроса, на всякий случай переспросил:
   — Домой, что ли, отвезти?
   —Ага,— на его языке ответил Марк.
   На обратном пути так и оставшийся безымянным “конферансье” жёг глаголом  легкоранимую душу художника:
   — Слышь, Малевич, давай твои картины продадим и купим миллион алых роз, а? Ты знаешь почём нынче розы, потянут твои “разукрашки”? — под одобрительный хохот коллег по цеху “шоумен” на ходу, почти не думая (что для него не представляло особого труда), сочинял репризу за репризой:
   — Раз ты художник, то должен быть голодным, а “хавать” отказался. Гордый или не голодный, или не художник? — публика аплодировала стоя.
    Молчал только Марк, даже не улыбался. Он оказался до безобразия толстокож для столь тонкого, изощрённого юмора. Нет — не англичанин.
    “Три английских лорда”, подъехав к подъезду 16-ти этажки, распрощались с невесёлым любимцем муз. Безымянный предводитель “тройственного союза”, как старший, взял на себя процедуру прощания:
   — Слышь, Репин, я так понял у тебя с Ржавым всё ровно? Ты за утро, за “волыну” не “кипишуй”, сам понимаешь, Ржавый скажет кофем поить, буду поить, скажет “вальнуть” — сам понимаешь... Это ваши “тёрки”, я — сторона,— и, уже скалясь во все тридцать два зуба, продолжил:
   — Хочешь “халявный” совет на посошок дам? Ты, Малевич, лучше “ксивы” малюй или “баксы”. На одних картинах не заработаешь на миллион алых роз. Мне бы твои таланты, я бы — эх…
   Безнадёжный в финансовом плане талант вышел из машины, так и не дослушав, что делал бы “безымянный сатирик”, обладая умением рисовать.
   Марк долго стоял у подъездной двери, всячески демонстрируя, что не может найти ключи. Что-то уронил и, поднимая, убедился — ”Джип” стоит на месте.  “Нет, всё-таки ребята не англичане. Те уходят не прощаясь, а эти попрощались, но не уезжают. Ладно”.
   Вошёл в подъезд и постучал в дверь Дудика. Вот с этого момента поподробней…
   Дверей у Дудика было четыре, точнее пять. Эдуард Константинович Дудинцев — многоуважаемый бизнесмен, не Ротшильд, конечно, но и не пирожки продаёт.  Денег у Дудика было много (по местным меркам, разумеется). Как любой добропорядочный буржуа, он давным-давно купил себе участок в элитном районе города за соответствующие этому месту деньги. Он даже начал строить своё ”дворянское гнездо”, но… То с проектом беда, то архитектор подвёл, то прораба толкового днём с огнём не найдёшь, то строители пошли — руки им поотрывать, то куча дел — не до строительства,  то все дела в кучу — опять же, не до него.
   За это время бизнесмен-строитель успел сделать капитальный ремонт в своей “трёшке” по самым европейским стандартам. Вот тут и строители, и прорабы, и стройматериалы нашлись.
   На этом он не остановился. Пересилив соседей в равноценную квартиру с доплатой, купил их жилплощадь. Сделав ремонт, объединил две квартиры в одну. Всё? Нет.
   Та же участь постигла двух оставшихся соседей по лестничной клетке. Те, сообразив, что к чему, по поводу доплаты очень долго торговались, ведь продавали они самое дорогое — семейный очаг. Но покупатель предложил им цену, которая перевесила их патриотические чувства и “малая Родина” ушла с молотка. Дорого, но ушла. Так после долгих финансовых и архитектурных манипуляций господин Дудинцев стал владельцем первого этажа в их подъезде.
   Но и этого ему показалось мало — связи (дружеские и экономические) в администрации района позволили приватизировать участок земли возле своих квартир и подвальные помещения под ними. Теперь под его окнами был небольшой сад с цветами, гараж на две машины, отдельный вход в “многоквартирную” квартиру, беседка, фонтанчик, статуи бледнолицых Венер с Аполлонами, аккуратные дорожки, каменный мангал и так далее, и тому подобное. Небольшое поместье было огорожено металлическим забором с огромным вензелем на кованных воротах: “ЭД”.
   Бабушки пенсионерки не пряча от посторонних свой справедливый гнев,  подходили к “вражескому редуту” и с нескрываемым удовольствием плевали по ту сторону “баррикад”:
   — Ох, не добили вас в 17-м. Ничего, ничего, наши вернуться, мы тебе такую экспроприацию экспроприаторов устроим.
   Три квартирные двери в подъезде Дудик аккуратно замуровал кирпичом, они ему были не нужны — вход в квартиру был с улицы. Но одну на всякий случай оставил. Вот на ней революционно настроенные бабушки с завидным постоянством и оставляли неприличные пролетарские лозунги, прорисованные социально правильной красной краской. Первое время Дудик боролся с этим, а потом плюнул: ”Бог с ними”.
   В этот “культпросвет” Марк и стучал. Он очень не любил ходить к Дудику через улицу, особенно зимой, и если заходил к нему, то именно так — по-нашему, по старинке.
   Марк по-философски относился к неприличному, в соотношении с доходами преподавателя, капиталу Эдика. И непонятный для других квартирный вопрос друга его тоже не мучал. Для себя он давно решил эту задачку, что бы ему не рассказывал предприниматель с лёгким уклоном в архитектуру. Там, в “сиротском районе” (как его называли в городе), среди до ужаса дорогих огромных домов он кто? В лучшем случае такой же, как они, а в худшем… Сами понимаете, ведь денег у Дудика было не больше всех. А здесь, на “исторической Родине” он пусть и “буржуй недорезанный”, но всё-таки буржуй.
   Минут пять стучал в дверь и руками, и ногами. Та со страшным скрипом открылась:
   — Головой постучи. Ну когда ты научишься с той стороны заходить? Вот заделаю кирпичом, чем стучать будешь, кувалдой?
   Понятно, разбудил он друга. Удачливый бизнесмен большую часть своих дел проворачивал по ночам и поэтому спал порой почти до обеда.
   — Хватит ворчать,— успокаивал его незваный гость,— дело есть на миллион.
   Ушлый коммерсант ему не верил:
   — Откуда у учителя рисования миллион?
    Но учителю было не до шуток, он, схватив Эдика за рукав халата, потащил того в дальнюю комнату:
   — Приоткрой жалюзи в сторону  подъезда и посмотри — чёрный “джип” стоит? Только аккуратней, широко не открывай.
   Тот, понемногу просыпаясь, выполнил просьбу друга:
   — Нет никакого “джипа”.
   — Хорошо,— и Марк сам выглянул во двор,— Ага, вот он.
   — Кто? — не понял Дудик.
   — Вон, видишь — терраска возле дома? — Марк, убедившись, что тот видит, продолжил разговор,— За столиком длинный сидит, пиво пьёт — это товарищ Шомпол. Нет, ну ты посмотри — доктора наук, самого незаметного оставили. Его же за километр видно.
   Разбуженный Дудик, вконец запутавшись  и поэтому вдвойне злой, остановил словоизлияния “конспиратора”:
   — Так, а теперь давай всё сначала и по порядку.
    Но Марк не стал открывать товарищу военные тайны:
   — Извини, Эдик, во-первых — некогда, во-вторых — сейчас не могу, честное слово — не могу. Когда будет можно, я всё тебе расскажу. Будь другом, сделай так, как я прошу и ни о чём не спрашивай.
   — Ну ладно,— с чуть заметными нотками обиды, но уже оттаивая, ответил тот,— Другом, так Другом. Но учти — ты обещал.
   — Эдик, потом, всё потом. А сейчас — прими душ, позавтракай, выпей кофе… Короче, весь твой утренний ритуал сократи до минимума. И я заодно поем, не знаю, до вечера получится или нет?
   — Марк, учти, если потом ты не расскажешь, что это было, я задушу тебя этими  руками.
   — Расскажу, всё расскажу… Потом.
   Минут через сорок они, не выходя на улицу, через дверь из квартиры вошли в гараж:
   — Марк, ложись на заднее сиденье,— после этого поднял роллеты, выполняющие функцию ворот и выехав, пультом опустил их в исходное положение:
   — Куда тебе?
   — В парк аттракционов.
   —А, ну правильно, вся эта конспирация для того, чтоб покататься на каруселях. А то увидят ученики — что подумают?
   — Эдик, я же сказал — потом, всё потом.
   — Понял, я молчу, но учти…
   — Я помню — ты меня своими руками…
   — Вот-вот,— и они поехали на аттракционы. Карусели были недалеко от дома, а на машине — рукой подать. Подъезжая, Марк, не поднимая головы, спросил:
   — Эдик, “джипов” чёрных вокруг нас не видно?
   — Нет, ничего похожего.
   — Тогда останови здесь — я выйду.
    Пока дверь не закрылась, Дудик напомнил:
   — Марк, ты главное помни — своими руками.
   — Я помню — рука и поднимется и опустится.
   —Ты забыл добавить — и не дрогнет,— и Эдик уехал.