Прозариум, часть седьмая. Завиральня

Геннадий Михеев
ШУТОВСКОЕ ЗЕРЦАЛО


загрании, прытчи, сказюльки, стразы и несуразы



О себе: пока живу.
Об этой книжке: шучу и вольтерьянствую. Сказка — ложь; много намеков, но история все равно ничему не учит.
Вообще: ври, да не завирайся.

РАЗЪЯСНЕНИЕ НЕПОНЯТНЫХ СЛОВ

заграния: история о людях или иных существах, выброшенных из привычного круга вещей
прытча: пародия на притчу
сказюлька: типа сказка, только без пафоса
страз: сказ о герое (героине), ставшем (ставшей) рабом (рабыней) собственных страстей
несураз: трагикомичный рассказ о том, что не надо выёживаться.


В качестве иллюстраций использованы фрагменты картин Иеронимуса Босха, тако же в текстах задействованы босховские мотивы. В соответствии с этим вынужден предупредить: книжка не рекомендуется морально нестойким, лицам со слабой психикой, экзальтированным дамам, образованным дуракам и поборникам высокой нравственности! От детей прятать там же, где и презервативы.












 



ЭТА АМБИВАЛЕНТНАЯ ПЛАНЕТА

В старину жить было проще. Люди представляли, что Земля — как бы блин, внизу которого пышет жаром ад, сверху открываются райские перспективы и надо жить так, чтобы потом не было мучительно больно.
Потом ученые путем многочисленных жертв доказали, что все не так гениально просто. Якобы наша третья по счету от заштатной звезды планета — жалкая соринка на глазу Универсума, на которую без слез и не взглянешь.
Итак, прилетел как-то на Землю брат по разуму. Он покамест ничего не знал о нашем небесном теле даже название открытого им объекта ему известно не было. Со стороны планета смотрелась аппетитно, но инопланетянин попался опытный, он знает, что многие миры умеют прикидываться голубыми лапочками ради заманивания потенциальных жертв. Хотя всякий раз звездоскиталец верит в удачный контакт, и таковой, что характерно, порою случается.
На самом деле пришельцем двигало элементарное любопытство за казенный счет, ведь он — ученый, правда, не человек, а существо странное, ни на что наше земное не похожее. Оно конечно, выходя из своего транспортного средства, Х (не Хэ и не Хы, а именно Х — по-нашему земному звучит так, будто тебя попросили: «А ну-ка дыхни...») вооружился мегабластером. И правильно сделал: почти тут же Х обступили с головы до ног одетые в шкуры аборигены и принялись с пеной у рта что-то гостю доказывать. Как Х не пытался перенастроить свой киберпереводчик с инопланетного, на выходе получалась какая-то белиберда, состоящая из обрывков слов: «Чужой! Страх! Жрать! Это наша зона! Дерьмо!»
Попытка произнести приветственную речь удалась не вполне: твари на мгновение навострив уши и поджав хвосты замолкли. но очень скоро начали вновь брехать. Похоже, здешняя цивилизация еще не столь развита, чтобы принять пришельца достойно. Сплюнув, Х развернулся и направился к своему кораблю. В этот момент аборигены подло набросились на нашего космического засланца и принялись его раздирать на части. Это было сделать не так просто, ведь у настоящего межзвездного странника защитный комбинезон, но у туземцев оказались тоже неплохие зубы. В этот момент с разных сторон послышались хлопки. Не прошло и минуты, как пушистые твари валялись мертвые на земле, а из мрака выходили существа иного типа, кажется, более цивилизованные.
С точки зрения Х новые знакомцы, поднявшие и оправившие спасенного, были страшно уродливы: невыразительные морды, длинные отростки, на которых они смешно передвигались, отсутствие присосков... да, пожалуй, и те смотрели на Х не с видом приятия. По крайней мере, эти существа не кусались — спасибо и на том.
Киберпереводчик донес до естествоиспытателя членораздельную речь. Главарь племени объяснил: они повсеместно убивают тех пушистых существ, которые чуть не разодрали пришельца на куски, а зовутся разумные убийцы догхантерами. Уничтожители пушистых рассказали, что творят святое дело, ибо все твари, сбивающиеся в стаи, становятся агрессивными и пытаются завалить и сожрать всё что движется, у них пробуждаются животные инстинкты. Х, рассудив, что догхантеры — тоже вроде как стая, на всякий случай решил не делать резких движений.
Вожак стаи догхантеров вразумил пришельца: по воле случая Х залетел на городскую свалку, и это место непрезентативно отвратно представляет планету. Существа любезно пригласили в свое логово, которое они назвали «базой» и обещали утром показать лучшие стороны земного бытия, и так же поучаствовать в эксклюзивной охоте. 
Не получилось. Выйдя со свалки на простор, украшением которого являлись лишь мрачные юараки, стая была атакована другой стаей двуногих, которые принялись железными  палками колотить противника. Как заметил Х, и та, и другая стая одеты во все черное, отличие заключается разве в цвете повязки на рукавах: у догхантеров таковые зеленелись, у напавших — краснелись.
Итак, Х достался новой банде. Ее вожак рассказал, что они — догхант-хантеры, их миссия — убивать тех, кто убивает четырехногих. Правда убивают красноповязочные не до конца, а лишь калечат. Поскольку пришелец больше похож на животное, нежели на человека, догхант-хантеры решили его отбить.
Когда Х вопросил о том, существуют ли хантеры, убивающие или хотя бы калечащие догхант-хантеров, тот рассмеялся. Когда истерика прошла, землянин туманно ответствовал:
- У нас здесь, друг Горацио, есть такое, что вашим мудрецам даже и не снилось! Впрочем, это вряд ли.
- Чудно. Но почему догхантеры не бьют четверногогих железками, а сразу убивают насмерть?
- Потому что они хуже собак. Скоты.
- Кто: те, кого они убивают?
В ответ главарь догхант-хантеров вновь истерически расхохотался. Видно было, что у него хорошее расположение духа. Главный догхант-хантер поведал, что их банда ратует за гуманизм, его соратники придерживаются принципа веганства, то есть едят только те биологические организмы, которые не движутся.
- На нашей планете, - пояснял туземец, - всегда идет борьба хороших и плохих людей, и это сказывается на биологическом разнообразии. Но не всегда хорошие защищают животных, а плохие таковых пожирают. Вот был такой землянин Гитлер: он тоже никого не ел, но устроил такую резню, что мало никому не показалось.
- Как интересно! - Восхитился Х: - Но неужели все люди, собравшись вместе или хотя бы командировав делегатов, не могут договориться о единых правилах поведения?
- У нас здесь так. Появляется сильный человек, который собирает вокруг себя массы, завоевывает половину планеты и диктует единые правила. Тех, кто не хочет по таковым жить, загоняют в специальные концентрационные лагеря, а потом... впрочем, это несущественно.
- Ну, а вторая половина?
- У нас здесь диалектическое общество. Соперничают миры, системы, полы, религии, спортивные и творческие коллективы. 
- Как же вы здесь живете...
- Просто. без особенных затей. Бабы набухают как телепузики, из них выходят гномики. Когда они маленькие — прикольные. Вырастают — уже не прикольные.
- Бабы?
- Да нет, конечно — гномики! Впрочем, и бабы — тоже. У маленьких отходов жизнедеятельности мало, да и бедки невелеки, у больших все покрупнее будет. Я утрирую, конечно, но такова вся наша жизнь. А у вас — как?
- В каком смысле — как... отходы, что ль?
- Я про жизнь, чудило.
- Трудный у вас язык, мой киберпереводчик не всегда врубается. Ну, как... половые отношения у нас заменяют бессмертием.
- Удалось?
- Не-а. Но мы стремимся.
- И конечно вы пришли к согласию.
- Практически — да.   
- А может ты и вправду с Марса?
- Откуда...
- С соседней планеты, парень. - Даже киберпереводчик переводил слова землянина с оттенком иронии.
- Вы сомневаетесь?
- Не знаю кто ты на самом деле, но в иные миры я что-то не верю. Согласно нашим верованиям, на посланца с неба ты не очень похож, а вот на выходца из ада смахиваешь даже очень...
- Ад? – Киберпереводчик завис.
- Такое место, где концентрируется все плохое.
- Так у вас есть критерии отличия плохого от хорошего.
- Как без них. У нас заповеди, их одиннадцать. Кто таковые нарушает – тому как раз в ад и дорога.
- И много у вас таких…
- Плохих ; аль наоборот?
- Ну, кому в ад дорога.
- Да все, почитай. У нас такая поговорка ходит: кто безгрешен — пусть первый бросит в меня камень.
Пришелец не стал развивать тему, ибо вообще не понял принципы существования данной цивилизации. Явно у них что-то не то с логикой и рассудком. Недолго длился контакт Х с догхант-хантерами. В чистом поле на эту стаю налетела другая кодла, видимо, более значительная, хотя не менее гуманная. Всех побили резиновыми дубинками, кто не разбежался, закидали в какие-то темницы на колесах, а Х на цепь посадили и намордник натянули. Поскольку у нашего инопланетного бедолаги отобрали всё, включая супербластер даже киберпереводчик, он сильно расстроился. Хорошо еще, комбинезон не сняли, посчитав, что эта шкура не так и ценна.
Меж тем вожак очередной стаи, с виду солидный и самодовольный, обсуждал судьбу межзвездного скитальца с подручными:
- Надо продать эту особь в зоопарк, путь там сами разбираются, что за хрень. Много не дадут, зато оформлять протоколом не придется...
В то время на свалке умельцы местные корабль пришельца на цветмет раскурочивали. Получалось не очень, но некоторые детальки отколупливали — даже невзирая на то, что космолет многоуровневой защитой от дураков оборудован был.
Немногим позже вожак банды, свинтившей шайку догхант-хантеров, получив за Х выручку, на торжественном банкете размахивая незнакомой игрушкой, случайно на гашетку нажал и всех попалил. Прибывшему спецназу пришлось брать ресторан штурмом, сошедшего с ума командира уничтожили, а разряженный супербластер отправили на экспертизу, где его замылили — ну, так, на всякий случай. Впрочем, Х об этой трагедии так и не узнал, как не ведал и о том, что и догхантеры, и догхант-хантеры тоже вынашивали планы сдать Х заинтересованным лицам за хорошую мзду. Но не всем везет, тем более что везунчики таки плохо кончили. 
Итак, наш звездоскиталец, лишенный всего кроме разве комбинезона и чести, оказался за решеткой. На него приходили глазеть разномастные земляне. Х пытался заговорить с гостями на своем языке, но, поскольку на слух человеческий его речь воспринимались как злобное рычание, все в ужасе восторга шарахались в стороны и снимали неведому зверушку на свои приборчики. Некоторые корчили отвратительные рожи или вставали в странные позы, но Х толком не понимал, что это значит, а только проклинал тот миг, в который его занесло в эту... ну, в общем, на эту отсталую планету.
Кормили Х всякой дрянью, но хотя бы кормили. Справлять нужду приходилось у всех на виду, а на той планете, откуда Х прилетел, сие считается глубоким оскорблением. Конечно пришелец догадывался, что это насильственное ограничение свободы, хотя была надежда, что имеет место лишь карантин.
По счастью Х суждено было узнать, что свет не без добрых людей. Один забавный гномик приходил вечерами, когда толпы зевак иссякали, и учил космостранника человеческому языку. Получалось плохо — ведь Х привык полагаться на технику, которую у него отняли — но прогресс был налицо. Вскоре Х мог внятно изъясняться и понимать человеческую речь, хотя на людях по гномикову совету свои навыки не выказывал. Очень даже неплохо, что языку Х выучил маленький ребенок: от взрослых бедолага нахватался бы разве одной непотребщины.
Гномик был дочкой директора зоопарка, имевшей корыстную цель. Простое чудило стоит больших денег. Чудило говорящее стоит баснословных денег. Если гномик продаст феномен, то исполнится главная мечта ее жизни: девочка купит себе настоящий, взрослый розовый «Бентли». Девочка не верила россказням Х о том, что он с далекой звезды, поскольку разуверилась даже в Деде Морозе. Ребенок знал, что чудес не бывает, а есть смётка и голый расчёт.
Хотя, положа руку на сердце, гномик привязался к Х, а вечерами слушал удивительные сказки из уст чудилы, которое уже и не казалось таким мерзким. Х вещал об удивительном разнообразии миров, о звездах, черных дырах, таинственных планетах и загадочных цивилизациях. Он уже немало постранствовал по просторам Универсума, ему и самому было занятно бередить светлые и темные воспоминания. Девочка даже порешила: когда продаст чудило и купит бентли, пойдет учиться на звездунью, то есть, станет изучать мир космических фантазий.
Ученые вяло спорили о происхождении находки. Одни считали, открыт новый вид, другие полагали, что особь ; мутант. Гипотеза об инопланетянине не рассматривалась. И это при том, что по всем каналам планеты Земля обывателей глушили передачами о том, что пришельцы построили пирамиды, Атлантиду и коммунизм, а так же убили Лору Палмер. Мда... и кто бы поверил, что брат по разуму окажется таким с виду ублюдком.
Однажды среди ночи в зоопарк ворвалась новая человеческая стая. Х было тревожно: он помнил высказанную одним землянином гипотезу, что он, то есть, Х, а не землянин — выходец из преисподней, так что залетыш ничего хорошего не ждал. И вправду: варвары обступили клетку Х и попытались ее вскрыть. Поскольку Х — особь ценная, дверь была на семи замках, прутья решетки — из крупповской стали. Помог гнимик: дитя человеческое вынесло все семь ключей, которые оно умыкнуло у папки.
- Я стану звезду-у-уньей и мы встретимся в иных мира-а-ах! — пищала вдогонку девочка. 
Ну, все, трындец, думал Х, когда его несли на руках. Пришельца оттащили в лес, где на поляне пылал зловещий костер. Внезапно Х усадили в мягкое кресло и пали пред ним ниц, всячески превознося:
- О, великий и бесподобный спаситель, две тысячи лет мы ждали твоего повторного явления, и вот наконец свершилось! Благословен тот день, когда ты снизошел в наш бренный мир! - Ну, и все такое прочее, весьма лестное нашему звездоскитальцу.
- Вообще-то я прилетел ночью... - Попытался оправдаться Х.
- И ночь пусть будет благословенна! - Парировал самый бородатый из всех, видимо, жрец сей странной религии. Х понял, что столкнулся с религиозными фанатиками.
- Вы, - осведомился Х, - имели честь сообщить, что мое явление повторное. А что: наши уже прилетали?
- А то. Иначе мы бы не верили в твое второе пришествие.
- Что же случилось две тысячи лет назад?
- По нашему обычаю первую версию спасителя предали, схватили, пытали, распяли на столбе и зверски умертвили.
О, как, подумал Х, мне еще этого не хватало... похоже, меня хотят сделать искупительной жертвой, а мне такая миссия не нужна. И он стал искать глазами возможность куда-нибудь убежать от одержимых людей, в глазах которых плясал огонь костра. Но было слишком плотно. 
- Вот, что... - Осенило Х. - Даже святые не чужды естеству. Мне бы по нужде сходить, а это, понимаете ли, священное таинство...
На самом деле Х не лгал, в его мире все обстоит именно так. Толпа расступилась, Х величественно продефилировал в сторону кустов. Там, во тьме Х решительно рванул куда-нибудь подальше — лишь бы не догнали. Бежал и думал: а может я это зря? Где еще я смогу побывать богом... Впрочем, образ костра, отражающегося в безумных зрачках фанатиков, вернул Х на грешную землю. В фигуральном, конечно, смысле. Но... где искать ту свалку, на которой приземлился корабль? Впрочем, Х уже владел языком, который, как он уже знал, даже до Киева доведет. Х был еще не столь искушен, чтобы владеть земной истиной: язык твой — твой же враг, а доведет он скорее всего до ручки.
Наверное должный запас напастей на головной отросток Х уже свалился. Еще не настало утро, а наш пришелец своим хоботом столкнулся с носом старого знакомца, главаря догхант-хантеров. Тот жарил на углях тушу какого-то животного. С удовольствием Х разделил трапезу и распил с черным человеком жидкость, от которой в головном отрезке шумело и казалось, ты летишь на бреющем, хотя конечности и подкашиваются.
 Догхант-хантер, которого, как выяснилось, звать Мишей, посмотря на Х как-то по-отечески, осведомился:
- Вкусно?
- Жрать охота. - Признался гость Земли.
- Я много думал в последнее время... - Миша явно произносил тираду, которую много раз репетировал. - Если ты кого-то не любишь — просто не умеешь его готовить.
Х чуток передернуло, воображение стало рисовать мрачные картины, но, когда хватанули еще по стопарику, Х уже не вникал в подробности, меж тем Миша плакался в жилетку:
- Эх, друже... Все мои соратники по тюрьмам или больницам, а догхантерам теперь простор. Нет правды на Земле, а порою кажется, нет ее и выше. А?
- По правде говоря, - Х чувствовал, как его говорильная мышца заплетается, хотя мысли все же текли как-то благостно, - я видел немало миров. Везде есть свои заморочки, а совершенства в мире нет. Нигде.
- Слушай, чувак! - Взмолился Миша: - А забери ты меня на свою грёбаную планету. Обрыдло мне тут.
- Ты же, кажется, не верил в иные миры.
- Зато я верил в себя. Теперь вот — не знаю...
Ага, раскумекал Х, вы тут все наверняка поражены вирусом агрессии. Привезешь тебя — ты у нас расплодишь ксенофобию. И тут Х как молнией пронзило: господи, так я уже в себе этот вирус несу! Иначе с чего бы это, когда Х сидел в зоопарке, у меня неоднократно возникала мысль полоснуть по всей этой толпе из утраченного мегабластера. Значит, на мою родную зеленую планету мне нельзя, я — угроза лучшему из миров! Я принужден вечно скитаться по необозримым простосторам Вселенной во веки веков...
- А чего бы не взять. - Солгал Х вслух: - Ты мне напомни только, где мою посудину найти...
Пока шагали в сторону свалки, Х решился осведомиться: ведь те уроды, которые перебили и переловили догхант-хантеров — они же и есть самые что ни на есть дохант-хант-хантеры. За что они столь жестоко обращаются с Мишиными соратниками?
- Было бы за что, - со знанием дела ответил Миша, вообще бы убили.
Похоже корень «хант» у землян в словообразовании стремится к бесконечности. Все против всех. Х уже понял: на этой планете нельзя доверять ни то что другим, а даже своему шестому чувству, которое в настоящий момент предполагало, что, возможно, эти безликие с виду существа весьма добры по своей внутренней сущности. Амбиваленты грёбаные.
Космолет представлял собой жалкое зрелище, но мародерам он все-таки по самые жабры не дался. И все же умельцы смогли оттащить судно на изрядное расстояние и бросить его в овраг, так что посудину еще пришлось поискать.
Х попросил спутника подтолкнуть механизм, в то время как он попытается завести своего межпланетного коня. Само собою, Х оставил бывшего догхант-хантера за бортом.
....... ........ ........ ......., чтоб твой хобот в баранку скрутило, ..... ......!!! - Орал землянин вослед удаляющемуся обманщику.
- Мишка, Мишка, где твая улып-ка! - Пропел на свой инопланетный манер Х. А мата он все равно не понимал. На душе у него было легко и вольно. Странник достал из загашника бутылку одурманивающей жидкости, которую спёр у кинутого партнера и блаженно отхлебнул прямо из горла...
































 


БРЁХЕЛИАНА

Жил на свете один тоскующий по жизни студент из небедного семейства, и звали его Дионисий. Скучно ему стало грызть гранит, взял парень академический отпуск, купил билет на круизный океанский лайнер — и отправился мир посмотреть да и вообще своим серым веществом как бы развеяться.
Очень скоро Дионисию открылось, что от себя не спрятаться — не скрыться, даже при условии полного развеяния этого самого мыслящего вещества. Депрессуха небывалой волною накрыла посередь унылых просторов аж до бессонницы, и это при том, что досуг для туристов явно был обустроен по всем канонам прожигания жизни. Душевное расстройство Дионисия усугублялось тем, что на самом деле все у него было – и нечего больше желать. То есть, наш студент нескладной жизни являлся законченным мажором с личностью, так и не обретшей правильные для здорового общества очертанья.
И как–то ночью Дионисий, загрузив в спасательную шлюшку некоторый запас провизии, спустил суденышко на воду и перерезал бечевы. Ранее он тоже был склонен к спонтанным поступкам, но до сей поры — не безрассудным. Когда сияющий гламуром шумливый красавец–лайнер растворился во тьме, Дионисий легко воздохнул: «Что б тебя, дуру такую, раститанило!». До рассвета, наблюдая Млечный Путь, он переосмыслил всю свою предыдущую житуху. Утром же обнаружил, что в шлюпке нет весел, так что придется всецело предаться воле течения. Впрочем, молодой человек не унывал, ибо был уверен в том, что мир тесен, кто–нибудь раздолбая да подберет.
До отчаянного бегства будущее Дионисия было предначертано трудами предков. Вне зависимости от уровня рвения к учебе его пристроили бы в денежную коммерческую структуру, ну, и захомутала бы наследничка светская кошечка с отполированными когтями. Так и сдох бы на склоне лет не испытав трудностей. Матрица, одним словом.
По сути Дионисий совершил побег из мира, где все доступно по сходной цене, ты только не отрицай правил своего круга. Имел место своеобразный бунт отпрыска, на котором природа отдыхает. Мы знаем, чем заканчиваются все бунты — в особенности нелокальные. Но здесь имел место фортель очень даже локальный и вполне индивидуальный, так сказать, в англо-саксонском ключе. Наш авантюрист испытывал даже кайф от того, что отдался в руки Фортуны, это верно от неопытности. Такое поглощало ощущение, как будто тебе удалось оторваться от паутины обыденности и напрямую говорить со Вселенной. Экий дурень! Посмел вообразить, что в масштабах Универсума он что-то значит.
За три дня не встретилось ни единого судна, да и суши видно что–то не было. Сел смартфон, без джипиэс уже невозможно было определить свои координаты, и гаджет беглец решительно выкинул в пучину вод. Эйфория стала сменяться тревожностью, тем более что океан принялся волноваться.
Когда болтанка усилилась до шторма, Дионисию захотелось домой. Он осознал, что здесь не виртуальная игра, а поединок с реальной стихией. Утомившись бороться с захлестывающей, разъедающей очи водой, Дионисий скинул спасательный жилет и смиренно стал ждать заслуженного конца. Он обнаружил, что не помнит толком ни одной молитвы, из его уст только вырывалось: «Спаси и сохрани, спаси и... ну, не оставь, чтоб тебя!»
Спасец приходит как–то вдруг. Из–за гребня волны показалось нечто объёмное, и шлюпку подцепил ржавый крюк. Оказавшись на борту странного судна, Дионисий увидел любопытствующие глаза отвратительных людей и услышал незнакомую речь. Спасенного повели по лестнице наверх, и он предстал пред одетым в что–то нелепое человеком, как видно, старшим, умевшим шевелить бодрыми усами и сверкать золотыми зубами. Дионисий представился и подался, но его не вполне поняли, обступив и пару раз больно ударив по почкам сапогами, отчего спасенный осел на липкий пол. Радость спасения как–то улеглась.
Начальник задавал вопросы, Дионисий в ответ лепетал: «Не понимаю, донт андестенд, же во ту э ля мур, кен гу ру, грация, сеньёры...» Беседа не задалась, в итоге мокрого Дионисия, еще разок наподдавав, шумная толпа затолкала в тесную конурку. Вот и нашел на все места приключение, резюмировал наш герой, за что, как говорится, боролся. Будучи невысокого о себе мнения, Дионисий полагал, что все правильно, так тебе и надо, чувак, может в следующий раз, ежели таковой представится, поумнее будешь.
На ночь тихий то ли китаец, то ли кореец принес Дионисию плед и сосуд, в котором оказалось терпкое вино. Попытки пленника прояснить свою участь уперлись в молчание. Утром все тот же узкоглазый одарил еще и едой — невкусной, но сытной. Примерно то же произошло и на следующий день, и еще через день.
 Узенькое окошко позволяло наблюдать смену дня и ночи, и так прошли шесть суток. За это время Дионисий научился с неразговорчивым слугой вести беседу языком взглядов. Очевидно моряк не испытывал к Дионисию неприязни, и даже несколько раз одобрительно кивал, когда спасенный пленник оказывал слуге знаки уважения. Дионисий не ведал, что с ним станется, но установленный контакт с одним из морских злодеев дарил лучик надежды.
В клетушку Дионисия время от времени заглядывали крысы, к своему удивлению он даже радовался незваным гостям и даже пытался с ними разговаривать. Грызуны подозрительно косились на пленника и всякий раз радовались кусочку пищи. Качка ослабилась до умеренной. Дважды корабль бросал якорь, цепь которого, цепляясь за борт, отвратительно скрипела; в эти периоды Дионисий слышал сонмы человеческих голосов, стараясь различить знакомую речь. Нет — этот язык ему знаком не был, его задрейфило в чуждый мир. Судно содрогалось от чего–то увесистого — и отправлялось дальше. А может все еще устаканится, тешил свое эго надеждою студент, вот подержат меня в карантине — и....
На седьмой день Дионисия вывели на верхнюю палубу. Щурясь от света, молодой человек увидел, что судно вошло в бухту, на берегах которой раскинулся город.
Как будто в машине времени странник перенесся в прошлое! По водной глади фланировали парусные корабли из фильма про Джека Воробья. Поселение лежало на живописных холмах, над домами зеленели горы, на вершинах которых отдыхали облака. Узкоглазый, деловито прихватив Дионисию руки веревкою, передал конец суровому бородачу, неожиданно доброжелательно похлопал пленника по плечу и произнес по–видимому что–то напутственное. Дионисий улыбнулся и произнес: «Да ладно... в другом мире сочтемся».
Золотозубый шагал впереди, Дионисий тащился, спотыкаясь, чуть поодаль. Одетые серо и некрасиво горожане посматривали на группу довольно равнодушно и как–то привычно. Некоторые снимали перед капитаном шапки и почтительно кланялись, но в основном не обращали внимания. Весь этот город больше напоминал громадный рынок, отчаянно шумящий и суетящийся, впрочем, на улицах было довольно чисто, а прилавки источали всякие ароматы.
На одном из перекрестков в Дионисия стала тыкать пальцами толпа страшных людей в лохмотьях. Уроды принялись орать нечто отвратительное, что можно трактовать не иначе как проклятия. Капитан замахнулся на недолюдей — и те отстали как стая шакалов. Наконец команда остановилась у ворот высокого, о аляповатого мрачного замка. Внутрь пустили лишь золотозубого, матросы же уселись в тени, приказав то же сделать и Дионисию. Очень скоро капитан вернулся с жирным человеком, который взглядом приказал Дионисию встать. Что характерно, моряки все так же сидели, не выказывая знаков уважения к вельможе. Покрутя пленника, пощупав Дионисия в нескольких местах, жирдяй хрякнул и бросил капитану звенящий мешочек. Ясно стало, что наш герой продан. Капитан с командою немедля и молча ушли прочь. Недовольный тип из свиты жирдяя затолкал нашего героя во чрево замка, вынул грубой работы тесак, перерезал веревку, не церемонясь схватил Дионисия за шкирман и потащил по мрачным коридорам…
...Когда Дионисий более–менее привык к полутьме, разглядел, что в каземате он не один. На куче соломы лежал парень, по виду, его ровесник. Все–таки заточение в темной каюте сыграло положительную роль: Дионисий уже привык жить во мраке. Человек молчал, но посматривал на Дионисия с немалым любопытством — а с особенным интересом он рассматривал детали одежды новоявленного соседа. Дионисий сказал:
– Приветствую.
Тот ответил:
– Птривьетс.... ую?
Неужели он знает мой язык?! – восхитился Дионисий.
Но тот не знал, а попугайничал.
И потекла жизнь в заточении. Зря времени Дионисий не терял, а именно, получал у сокамерника уроки местных языка, истории и культуры. Уже через месяц горе–турист мог вполне изъясняться и начинал понимать, куда попал. Если кратко, занесло Дионисия в страну под названием Брёхелиана.
Парня зовут Йон. В горах — его деревня. Приехав в портовый город поторговать продуктами своего труда, Йон имел глупость рассказать смешной анекдот, на это дело он мастак. Среди слушателей оказался стукач, так что теперь он в тюрьме в ожидании наказания или выкупа. Перед заточением острослову вломили полсотни плетей, обещав в следующий раз вырвать грешный язык. Что не просто угроза, ибо по Брехелиане таскаются немало безъязыких острословов и безруких воров.
Столица Брёхелианы находится далеко, за горами. Йон там не бывал, а по преданию там уже несколько столетий строят гигантскую башню, смысл и назначение которой давно забыты. Забегая вперед, сообщу, что и Дионисий, и Йон увидели ту башню; она действительно титаническая, а ее вершина теряется в облаках. Обстоятельства были таковы: молодой король пришел осмотреть стройку. Он был окружен плотной толпой телохранителей, народ же отогнали на безопасное для правителя расстояние. Начальники стройки стояли пред монархом на коленях и в чем–то винились. Дионисий, наблюдая эту лизоблюдскую сцену, размышлял о тех правилах, которые во все времена придумывает человечество: назначать себе национального лидера чтобы потом на него списывать свою же подлость. Но все это было много позже, позже…
Император — в столице, а в провинциях правят местные феодалы, которые друг с дружкой смертельно враждуют. А еще в столице сидит верховный жрец титульной религии. И суверены, и жрецы — главные герои тех самых анекдотов, за которые в Брёхелиане сажают, а то и лишают языков.
Развлечений в камере немного, но они были. В окошко виднелся кусочек бухты, а еще на стене тюряги, прикованные цепями прямо к камню, томились две обезьянки. За что пленили этих милых существ, непонятно. Уж явно они неспособны болтать лишнего, хотя — кто ж их знает. Может, за то, что обезьянничали? Зверушки выглядели растерянными, хотя их и кормили. Сам вид впавших в депрессию пародий на людей внушал узникам-людям чувство собственного достоинства, ведь у людей есть чувство юмора, а у пародий такового нет. Правда, встречаются и люди, похожие на приматов, но не будем о грустном.
По мнению Йона, начальник тюрьмы пока не знает, что делать с Дионисием. Времена неспокойные, так что лучше попридержать человечка, авось — да пригодится. А вот с Йоном все ясно: ему остается ждать разве чуда, потому он так и спокоен.
Рассказу Дионисия о своем житии до пленения–спасения Йон не поверил. Деревенский парень был убежден в том, что Дионисий — какой–нибудь затрапезный злодеишка, прикинувшийся дураком и немцем ради того, чтобы скрыть свое подлинное и уж наверняка подлое прошлое. Что касаемо златозубого капитана — тот человек и взаправду пират, служащий то тому, то этому суверену. Скорее всего у капитана договор с начальником тюрьмы на поставку живого материала, чтобы потом узников выдавать за нужного искомого лица.
Это признание Дионисия явно не успокоило. А, кстати, его абсолютно покинула бессонница, и в неволе к нему даже приходили очень даже распрекрасные сны с яркими и выпуклыми подробностями. А кто бы сомневался, какие условия надобны для разгула фантазии.
Однажды в камеру бросили третьего — и таковым оказался... узкоглазый моряк, ухаживавший за Дионисем на судне. Пират был весь в ссадинах, видно, его здорово избили, но держался он с достоинством.  Долго друг другу приглядывались, в особенности недоверчиво новый узник посматривал на крестьянина. Но рано или поздно отношения должны были потеплеть, тем более что Йон взялся врачевать невольного соседа и в этом преуспел.
Моряка зовут Бонг, и он вовсе не пират и даже не моряк. Он скуп на речь, но вовсе не молчалив, а выражаться умеет четко и ясно. Своего роду–племени Бонг, считающий себя коренным брёхелианцем, не знает, родителей не ведает, воспитывался он в военном лагере в качестве сына полка, а поступив на службу в королевскую гвардию, дорос до младшего командира. Бонг был хорошим и храбрым солдатом, за что неоднократно отмечен, награжден и ранен.
Жаль, что заслуги — не оберег. Однажды гвардейцев направили в горы, думали, на учения, а оказалось, приказано усмирить волнение смердов. Там, в провинции, шныряют провокаторы, убеждающие неграмотное население в том, что якобы государственная религия неправильная, она вся выстроена для того, чтобы священники жировали, а народ нищал. То есть, говорят то, что все и без того знают, но не решаются произнести вслух. Ну, разве только в форме иносказания, в порядке шутки анекдота, за что порой и попадаются по своей душевной простоте. Мир погряз в фарисействе, а властьпридержащие специально заботятся о том, чтоб смерды не читали умных книжек, а мудрецов почитали за сумасшедших. Ты надо же! В мире, из которого удрал Дионисий, тоже есть такая фишка: развлекайся и не задумывайся. Правда, в обществе Дионисия людей отупляют более изощренными способами: попкультурой и парадигмою потребления.
Так вот, про Бонга.... Раньше порядок в головах смердов наводили карательные войска, а теперь вдруг на усмирение послали гвардию. Оказалось, надо было не только отлавливать и показательно пороть, но еще вешать, четвертовать и распинать на дыбе. И не всегда — проповедников. А в той деревне народ оказался упоротым и сильно пораженным язвою смуты. Они даже книги выучились читать! Был отдан приказ взять в заложники женщин и детей — чтобы сбежавшие в лес мужчины вернулись для положенного наказания. Но мужчины не возвращались, и правительственный чиновник распорядился заколоть нескольких пленников. Исполнителями было назначено подразделение Бонга.
Йон подтвердил: действительно есть такие слабые деревни, которые не гонят лже–проповедников и клюют на ихнюю лапшу. По счастью, его деревня не такая, там народ крепкий и правильный, не позволяющий раскачивать лодку государственности.
А как же с анекдотами, хитро спросил Дионисий. Так то не со зла, уточнил крестьянин, а может быть даже от добра. Народ же не сочиняет анекдоты, а только разносит. Бонг выразил сомнение: анекдоты тоже ведь кто–то и для чего–то сочиняет, что вполне можно приравнять к диверсии, хотя вряд ли юмористов надо вешать. Впрочем, надо же дослушать рассказ солдата.
Бонг заявил чиновнику, что он не каратель, а воин, на что начальник приказал арестовать Бонга и придать его военному трибуналу. Бонг недолго думая, сложив оружие ушел, поклявшись на прощание однополчанам, что отныне никогда никого убивать не станет.
Поскитавшись, Бонг поступил в младшие матросы на корабль, команда которого составлена из разного сброда. Капитан Златозуб — подлинный отпетый мерзавец, готовый за мзду сотворить что угодно и для кого угодно. Но он, скотина, лоялен к власти и выполняет разные деликатные поручения.
Во время очередной стоянки в порту Бонга признал тот самый карательный чиновник. И вот теперь они втроем. По идее трибунал должен Бонга четвертовать, но что–то там застопорилось.
Дионисий не стал грузить сокамерников тем, что они де погрязли в каком–то мрачном средневековье. Да он и вспомнил к тому же: некоторые элементы подавления инакомыслия присутствуют и в его мире. Сильные государства, не спрашивая дозволения ООН, оккупируют слабые страны, процветает тотальная слежка, а в основе всего — оболванивание при посредстве СМИ, в результате чего люди неуклонно деградируют: все меньше мыслителей — все больше бегунов за разного рода успехом.
Бонг обнадежил: купцы и богатеи торгового города не во всем согласны с королевскими указами, отсюда и поблажка по отношению к дезертиру. В воздухе гуляет предчувствие движухи, что–то грядет. Раньше торговый город был вольным, сам по себе, и только откупался от посягательств Центра налогами. Теперь же из столицы приходят депеши: экономика подчиняется центральной власти, вековая вольница города жестко пресечена. Так что, стоит дождаться свежих событий.
Как в воду глядел. Действительно через несколько дней двери темницы отворились — и пленников у входа радостно ждала свобода. То есть, их конечно никто не ждал, зато разворачивалось действо. Здесь же, у тюремного замка некоторые освободившиеся узники выписывали люлей толстому начальнику и тюремщикам, забыв, между прочим, что те их кормили и не обижали пытками.
Зажиточные отцы города, воспользовавшись слабостью оупационного гарнизона, вернули себе власть, одновременно выгнав и зажравшихся начальников государственной религии. Собиралось ополчение, чтобы дать отпор королевским войскам. Кругом царила атмосфера воодушевления.
Йон предложил: пока не пришла беда еще бОльшая, отправиться в горы, в его деревню. Бонг и Дионисий не отказались. Йон посетовал только на то, что не удастся ему теперь вернуть конфискованные у него осла и повозку. Дионисию вспомнились прикованные к камню обезьянки: ведь про животных напрочь забыли! Когда он поделился опасением со спутниками, те рассмеялись.
На площадях народу раздавали всякие предметы, отнятые у проправительственных структур. Воспользовавшись ситуацией, троица тоже запаслась кое–каким скарбом. Пробирались осторожно, ибо по слухам окрестности находятся во власти банд отщепенцев, сколоченные из разного сброда. Постепенно пейзаж обретал вид для глаза приятный, хотя и здесь то и дело встречались примитивные конструкции, на некоторых из которых болтались изуродованные тела.
На ночлег расположились на поляне, перед этим в харчевне разжившись сытной едой и горячительными напитками. Бонг расплатился с хозяином отлично поставленным ударом по солнечному сплетению. Напившись и нажравшись, улеглись на траву и принялись наперебой мечтать.
Йону хотелось стать богатым землевладельцем с толстой женой, великолепным скотным двором и обширным виноградником. Бонг неожиданно заявил, что он хочет в горах основать монастырь какой–нибудь религии, исповедующей ненасилие и всеобщее добро. На совет Йона о том, что монастырь обязательно должен быть женским, Бонг обещал, что подумает. Дионисий раскрыл подлинные свои чаяния: он хотел бы выучиться наукам, стать светилом и основать школу. Друзья на смех фантазера не подняли, но отнеслись снисходительно, ведь Дионисий несколько их моложе и еще не знает жизни.
Закончилось все песнями, и Дионисий с удовольствием подпевал, повторяя скабрезные слова. Вот только спросил Йона: так за какой же анекдот того посадили? Крестьянин помрачнел и не признался. Впрочем, через несколько мгновений они вновь беспечно дурачились, пока не заснули.
Утром обнаружилось, что всех троих обобрали и даже сняли верхнюю одежду. Особо они не расстроились, ведь жизни–то не лишили.
К полудню путники нагнали странную процессию. Семеро слепцов тащились вереницею, держась за плечо впередиидущего.
– Куда претесь, убогие? – Вопросил крестьянин.
– Куда Господь ведет. – Ответствовал крайний сзади.
– Ну уж этот заведет — это точно.
– А куда деваться–то...
– Куда... О, ч–чорт...
На трех слепцах была верхняя одежда наших путников. Не успели мужчины осознать, передний слепец, поводырь, оступился и покатился в неглубокую балку. За ним туда же отправились еще пятеро. Только крайний смог устоять. Йон грубо толкнул его, отобрал суму, вытряхнул и стал выискивать свои украденные вещи. Бонг, спустившись вниз и грубо расталкивая упавших проделал то же самое. Поверженные, стиснув остатки зубов, покорно молчали. В итоге все вернулось владельцам. Дионисий не участвовал в изуверстве, но и не препятствовал. Просто он знал, что друзья умеют драться, а он покамест не научился.
– Я знаю, кто лишил их зрения, – сообщил Бонг, когда шли дальше, – нехорошее дело.
И он рассказал. В одной деревне провокаторы распространили скабрезные картинки про священников, занимающихся непотребствами. Когда туда пришел отряд карателей, кто–то из местных возбухнул и сказал, что де правда — за картинками. Командир приказал ослепить всех мужчин той деревни, дома сжечь, а скот, баб и детей увести неведомо куда.
Йон припомнил другую историю. В соседней с его родной деревне поселился некий чудак, который все мечтал покорить небо. Мужики ему говорили, что это глупо, ведь чем ближе к Солнцу — тем жарче, на что тот одержимый отвечал, де птицы летают и не обжигаются. В конце концов он построил аппарат, могущий оторваться от земли. Но у него была невысокая грузоподъемность, а испытывать свое изобретение заставил своего сынишку. Тот взлетел, и все ему показалось мало: выше, выше... в конце концов он и вправду опалился солнцем, упал в море и утонул. Старик с горя сошел с ума — да так безобразно, что пришлось его умертвить.
На вопрос Дионисия о том, видел ли он сие происшествие, Йон ответил, что ему рассказывали знающие люди. Дионисий не стал проводить параллели со старой легендой про Икара и Дедала, ибо эти брёхелианцы и без того переполнены суевериями. Тем более, что там, в высоте — вовсе не пекло, а собачья стужа.
К вечеру путники встретили толпу безногих калек. Нетрудно было предположить, что те лишились возможности передвигаться без посредства костылей и тележек явно не по своей воле. Впрочем, главарь безногих, редкий уродец, поведал, что их просто выгнали из столицы чтобы калеки не портили облик города, а свои увечья калеки получили при разных обстоятельствах. Дионисий, вот, чему удивился: инвалиды вовсе не выглядели несчастными людьми. Вероятно, обреченность скитаться — не самый худший для них исход.
Главарь калек поведал о том, что в столице тоже не все спокойно: там недовольны священниками, к тому же престарелый король чудит. По рукам гуляют запрещенные книги, в которых Святое Писание трактуется несколько иначе, нежели учит государственная религия. Якобы жить можно праведно и — о, тысяча ангелов! — покупка отпущения грехов вовсе не действенна. Это самое страшное, ибо жизнь мирянина в том и состоит, чтобы раздобыть денег и купить у священников теплое местечко в будущей жизни.
– Не нравятся мне они... – проворчал Бонг, едва разминулись с инвалидами.
– Это точно. – Согласился Йон. – Уродство — страшная сила.
Родная деревня Йона встретила не слишком–то и приветливо. Там были уверены, что Йона или забрили в солдаты или вздернули, а посему его имущество раздали по семьям, а в Йонов дом вселилась молодая пара с двумя детьми, дальние Йоновы родственники. Ворча, Йон ходил по деревне и собирал поделенное, молодых же из своей хижины выгонять не стал. Троица поселилась на мельнице, у другого Йонова родича. А попробовал бы тот отказать.
На следующий день в деревню пришел проповедник. Если б он был один, местные наверняка погнали б этого человека поганой метлой — не любят здесь вмазываться в политику. Но проповедника сопровождал небольшой, человек в двенадцать, но хорошо вооруженный отряд. Было приказано собраться всем на поляне в ближайшей рощице. И проповедник держал крамольную речь. Он говорил о засильи зажравшихся священников и вельмож, про то, что с богом надо общаться напрямую, без посредников. Ну, и все такое в протестантском ключе.
Вид у него был абсолютного фанатика. Одетый скромно, хотя и с некоторым фатовством, с горящими глазами и явно любящий эффектные жесты, проповедник походил на какого–нибудь маоиста. Приведшие его воины явно скучали, презрительно поплевывая шелухой от семечек. Бонг почему–то спрятался за спины других стараясь остаться незамеченным. В завершение своего выступления проповедник призвал вступать в ряды повстанцев — дабы отстаивать идеи свободы и независимости. Записываться никто не торопился, хотя на всякий случай обещали подумать.
Боже мой, думал Дионисий, и куда же меня это забросило. Мрачный мир, в котором люди даже по принуждению улыбаться не умеют. Да если б эти вояки захотели насильно забрать в ополчение, никто б не перечил. Тут за что угодно готовы голосовать — лишь бы отстали.
По счастью, отряд ушел, отчего в народе прошел ропот облегчения. Деревня готовилась к свадьбе: женился дальний родственник Йона. Похоже, в этой деревне все — родственники. Пир продолжался шесть дней. Как только не почудили селяне, а уж сколько набили морд. Но в общем и целом праздник удался.
А после наступили обычные деревенские тягучие и отупляющие сознание будни. Постепенно Дионисий с Бонгом втягивались в сельскохозяйственные дела, а в этой деревне многие работы делались общинно, всем скопом. Дионисий уже давно поменял свое одеяние на простонародное и внешне уже ничем не отличался от всех деревенских мужиков.
Дионисию глянулась одна девушка. Имя ее: Лагралла. Кажется, и она на него посматривала с некоторым вниманием. Как минимум, даже неожиданно друг для друга парень и девка вдруг оказывались на одной работе, хотя вроде бы как не стремились, что не могло остаться незамеченным. Йон сказал, что это хорошо, крепких рук в деревне не хватает. Да, Дионисий ничего толком не умеет — но ведь научится. Точно так же — и Бонг, который обладал редким даром быть незаметны; и при том селяне все более уважали узкоглазого. Дионисий не стал уточнять, а почему у самого Йона нет невесты, ибо уже знал: спрашивать не надо, здесь все сами расскажут.
Наступила пора сенокоса. Труд этот всеобщий, считается он легким, девушки даже одеваются на работу празднично. Лагралла, ежели закрыть глаза на ее нехитрый облик, стала особенно прелестной и желанной. Местный фольклор не отличался высотою слога, и в шутках товарищи по труду частенько обыгрывали взаимное влечение пришлого и аборигенки, отчего оба краснели.
Вскоре Дионисий узнал, почему у Йона нет девушки. Она была. Но однажды, когда в деревню заходили странствующие артисты, девушка исчезла. Поскольку славилась девушка веселым нравом, односельчане посчитали, что красавица просто увязалась за лицедеями из чувства любви к искусству, под которым здесь понимаю кривляние, поясничанье, и все прочее богохульство.
Пришлось услышать рассказ и о родителях Йона. Их судьба трагична. Подавшись в город на ярмарку, мать с отцом на свою беду столкнулись с бандой разбойников. Забрав весь товар, беспредельщики приказали отправляться с ними, баба будет кошеварить и стирать, а мужик — выносить дерьмо. В горах обитают и добрые злодеи, которые у крестьян забирают лишь малость. Но старикам довелось столкнуться со злыми. Родители не захотели, тем самым выбрав смерть.
 Дионисий не стал уточнять, откуда Йон все это узнал, ведь свидетели, кажется, не выжили. Ему только странно было: в деревне нет своего отряда самообороны, крестьяне совершенно беззащитны. Сюда может зайти любая мразь и как со скотом учинить любою гнусность.
Дошел слух, что повстанцы нанесли поражение правительственным войскам, впрочем, одновременно поговаривали, что королевское войско зачистило побережье. В отсутствие достоверной информации народ хватается за любую чушь. Говорили даже, портовый город сейчас испытывает жестокие репрессии: пылают костры, на улицах расставлены виселицы. Бонг заявил, что иначе быть и не могло, ибо для победы надо было перетягивать на свою сторону регулярную армию. И еще кой–чего ветром донесло: наконец помер старый король и теперь на престол взошел его сын, который очень за что–то не любит портовый город.
Меж тем через деревню проходил странник — из праведников. Здесь почему–то любят примечать таких вот нищебродов и прислушиваются к их словам. Рассказал между прочим заходимец о том, что якобы родился в Брёхелиане человечек, который, ежели ему дать вырасти, возглавит бунт, в результате чего царская династия будет сметена. А, может, пилигрим и специально послан по деревням, чтобы извещать народонаселение о том, что надо.
Пришедший оживился, завидев Дионисия и захотел поговорить наедине. Он долго расспрашивал нашего горе–студента о том–сем, при этом вовсе не улыбаясь снисходительно. Все другие брёхелианцы воспринимали россказни Дионисия как сказки, призванные завуалировать прошлое. Выслушав, странник заявил:
– Да уж, тебя занесло — это точно. Вляпался по самое...
Дионисия осенило: неужто этот старик тоже из моего мира?! Например, забросила дядьку сюда злодейская судьбина — он и завис.
– Прям кирдык? – Вопросил он на своем прежнем языке.
Странник не понял. Тогда Дионисий использовал свои скудные познания в английским, французском и немецком. Странник внимал, но недоумевал. Потом на чистом брёхелианском сообщил: да, действительно — ему известно о существовании параллельных миров. Сюда время от времени выпадают людишки из других реальностей, и наоборот. Так вот, когда странник был молодым, старцы вещали об одном живописце, которого звали Пьит. Он смог сбежать в иной мир и там рисовал всю правду о Брёхелиане, чего он никак не мог делать на родине. Себя он там назвал по имени отечества — Брёхел, и его уважали за умение фантазировать и красочно все расписывать. Вот только не знали люди из другого мира, что на самом деле тот воссоздавал подлинную реальность, только существующую в параллельности.
Вновь местная ложь. Как можно что–то знать о человеке, пропавшем навсегда и обретшем себя в другом мире? Люди в Брёхелиане явно привыкли путать подлинное с выдумкой, да еще все это ловко переплетают. В деревне и впрямь верили в чертей, русалок и троллей, что, впрочем, не мешало людям размножаться и производить продукты. А, кстати, близилось время уборки урожая — и никто не знал, стоит ли вести свои продукты на ярмарки. Вон, Йон в прошлом году повез — вернулся без денег, осла и повозки, зато с двумя стремными парнями.
Позже Дионисий поделился подробностями своей беседы с другом–крестьянином. Да, Йон — человек простой, но Дионисию просто хотелось хоть с кем–то обсудтть открытие. На самом деле, поведал, выслушав, Йон, легенда вовсе не такова, странник слукавил. Есть смутное предание о том, что да — был такой Пьит Брёхель, но он не был художником. На острове жили дикие люди, а Брехель, прибывший неведомо откуда, принес сюда смысл, ремесла и сельхозорудия. Государство построено именно по идеям Брёхеля, но в результате пришла другая династия, которая не желала, чтобы народ помнил законодателя, а потом — еще одна династия, следом — еще. Вот и осталась лишь смутная память о некоем великом человеке, только теперь само слово «брёхелиана» первоначальный смысл потеряло совершенно.
При общении с Бонгом Дионисий получил вовсе другие сведения. Бонг, выслушав рассказ о приватной беседе со странником и последующем комментарии Йона, признался: у него есть подозрения, что он, то есть, Бонг — тоже из другого мира. Иначе же отчего он не такой как все? Скорее всего взаимообмен телами между реальностями гораздо интенсивнее, чем может представляться. Например, откуда же на острове могли появиться те же обезьяны, ежели здесь они отродясь не водились.
Когда Бонг был еще мальчиком, солдаты в полку поговаривали, что Пьит Брёхель, в честь которого страна и обозвана — великий воин, сумевший победить злобу и установить на острове мир промеж племенами. Именно потому он и великий, в честь него страну и назвали. Вот только по смерти Брёхеля люди вновь стали меряться... ну, этими... копьями — и вновь замутилась атмосфера вражды. Впрочем, правду еще можно узнать, ибо в двух днях пути живет одна пророчица, которая знает все — о прошлом, настоящем и конечно же будущем.
Аккурат наступила осень и полевые работы закончились. Трое друзей засобирались в путь. Лагралла особо чувственно провожала пилигриммов, хотя своим эмоциям воли не давала. Та самая молодая семья, которой Йон уступил свой дом, даже радовалась, ведь они все время ждали момента, когда воскресший хозяин со своими приятелями придет и скажет им убираться к это самой… ну, в общем, выгонит.
А накануне перед отправкой троицы восвояси в деревню зашел отряд. Это были правительственные войска, сопровождавшие чиновников. Последние заявили, что во исполнение воли молодого государя в Брёхелиане объявлена всеобщая перепись народонаселения. Дело обычное: надо же молодому монарху знать, насколько богата его земля человеческими ресурсами — дабы грамотно повышать уровень благосостояния. Чьего именно благосостояния, не уточнили.
Крестьяне приняли в переписи безропотное участие, а старики даже и возрадовались, полагая, что свежая метла назначит им пенсии. Правда, некоторые предположили, что все это не к добру — но кто же слушает маразматиков. В конце концов, не может же быть короля, желающего зла своим подданным.
Как бы то ни было, друзья втихую слиняли еще до начала процедуры, полагая, что лучше уж правительственной машине знать не о всех. Горы окрасились в багрянец. Везде царил какой–то благодатный покой, а изредка встречаемые путники не кидались врасплох, а дружелюбно, хотя и без улыбок приветствовали. Дионисий уже знал: люди в этой стране мало улыбаются только лишь потому что стесняются своих скверных зубов. Брёхелианския стоматология находится пока еще не в выдающемся состоянии.
Пророчица жила в маленькой деревушке. Путники увидели вокруг дома множество людей, которые сообщили: ясновидящая помирает. Все стремились получить напоследок хотя бы какое пророчество. Дионисий не заметил в глазах людей особенного пиетета по отношению той, с которой они пришли проститься. У каждого в нутре жила своя беда, с которой они не были в силах справиться в одиночку, а на чужие проблемы им было чхать.
Расположились поодаль. Вдруг из дома вышла неприятная на вид баба, резко подскочила к нашим парням и без церемоний приказала:
– Она призывает вас. Всех. Троих.
Народ возроптал, возмущаясь, что, мол, и тут все по блату. Но вы же знаете, что не все. В мрачном помещении на одре возлежала сухая серая лицом старуха. Она тихо, скрипучим голоском обратилась к гостям:
– Сочу–увствую. Только ничего уже не изме–енишь.
– В чем? – Спросил Йон, считающий себя главным.
– Узнаете... но мало времени. Вы хотели знать правду о Брёхеле. Особенно ты, ма... жор. 
Последнюю фразу она произнесла... на родном языке Дионисия!
– Брёхель и вправду был... художником. – Продолжила старуха по–брёхелиански. – Он очень хотел, чтобы наш мир стал лучше... чище. Ничего у него не получилось. Он был дурак. Фантазии, когда ты их матери... материализуешь... имеют свойство... сбываться. Я говорила ему... он не верил. Вы тоже не поверите. Потому что... Готовьтесь, вас ждут испытания. – И снова на языке Дионисия: – На самом деле ты хочешь домой. Ты найдешь свой дом. Но он будет не тем домом, который ты оставил.
И опять на Брёхелианском:
– Ты, солдат, заслужил семью. Будь хорошим и добрым пастырем, расти чад духовных и заряжай своим покоем. А тебе, крестьянин, не скажу ничего, ты и сам все знаешь. Свободны. – Пророчица глубоко вздохнула, и будто стены дрогнули.
Опешивших мужчин вытолкали наружу. Призвали еще кого–то. Дионисия все еще подташнивало от запаха живого тлена. Ничего он не понял кроме того, что, кажется, они опоздали.
Никто из троих не хотел обсуждать ситуацию, ибо каждый думал о своем, сокровенном. Облагонадежила старуха разве что Бонга, но и он был не весел. И какого же хрена их понесло к этой ведьме, ежели и без того известно, что знание не прибавляет здорового сна.
Особых приключений на обратном пути не случилось. Разве только в лесочке встретились те самые обезьяны, с которыми мужчины разделяли неволю. Приматы сидели на ветвях дерева и тоскливо всматривались в горизонт. Кто–то все же их пожалел и выпустил, забыв при этом, что скоро наступит зима, которая в Брёхелиане очень даже суровая.
Вернувшись домой... то есть, в родную деревню Йона, друзья застали полное разорение. Половина домов выгорели, а по улице рассеянно бродили лишь старики и старухи. Оказывается, через два дня поле ухода троицы за блажью в деревню нагрянул крупный отряд правительственных войск. Всех согнали на площадь. У матерей отнимали младенцев. Мужчины попытались сопротивляться, их связали и куда–то отправили. Забрали и женщин. Старые люди не знают, куда всех увели и зачем — солдаты не объяснили.
Скоро выяснилось, что некоторым мужчинам и женщинам удалось спрятаться в горах. Постепенно они осмелились вернуться в деревню и вынуждены были посыпать головы пеплом. Лаграллы среди них не было. Друзья, рассудив, решили отправиться по следам отряда, чтобы хотя бы прояснить судьбу уведенных мужчин, женщин и детей.
Заходили в разные деревни. Оказалось, младенцев забирали везде. Иногда селяне сопротивлялись, но чаще безропотно отдавали. Мужчины и женщины, оставшиеся без малых детей, либо убивались от горя, либо молча исполняли обыденную работу, как будто они — стадо свиней. В деревнях, оказавших хоть какое–то сопротивление, собирались ватаги мстителей.
Постепенно сложилась такая картина. Всех плененных вели в сторону столицы. На пути оставались ямы, заполненные умершими или умерщвленными. Вот радость для падальщиков, которые в эту осень, будто чуя, расплодились особенно.
И тут как нарочно подвернулся проповедник — тот самый, который когда–то приходил в деревню Йона. С ним был уже не отряд, а целое войско, которое разрасталось за счет обиженных и униженных селян. Да — воины из них были никакие, да и оружия недоставало, но уже одним своим видом армада внушала уважение.
Бонг заявил сразу: он уже навоевался и ни за какие посылы уже не вступит ни в какую армию — даже если то будет святое воинство. Друзья были с ним солидарны: они будут сами по себе, и никто им не указ. Три раза они нагоняли конвои, но вели вовсе не людей их деревни. А на четвертый друзьям повезло: опознали своих. Бонг опытным глазом прикинул: пятнадцать вояк им одолеть вряд ли, но можно пойти на хитрость.
Опередив караван, мужчины устроили на дороге завал. Встретив препятствие, командир отряда приказал солдатам подогнать для работы мужчин и женщин. Четырех оставшихся воинов отважная троица убрала легко. На крики подбежали еще несколько солдат... так был убран весь отряд. Действовал в основном Бонг, парни лишь помогали оттаскивать тела, но получилось ловко. Командира же вздернули на суку. Конечно, это — та самая война, от участия в которой Бонг зарекся. Таков весь наш противоречивый мир, ибо в огне брода не сыскать.
Лаграллы среди спасенных не оказалось. Очевидцы рассказали, что ее использовали и убили солдаты. Впрочем, уничтожили почти треть угнанных. Мстить? Бонг, который теперь почитался за главаря, повел спасенных в горы. Там легче всего будет переждать смуту. У Дионися тряслись руки. Только что он стал соучастником кровавого месива. Он попал в совершенно безжалостный мир, где человеческая жизнь равна приблизительно нулю. Дионисий с удовольствием и радостным визгом бы сейчас провалился бы под землю.
Он не захотел оставаться с крестьянами. Дионисию хотелось бежать хотя бы куда–то в поисках хотя бы какого–то выхода. С ним вызвался идти Йон, тоже в сущности лишившийся почвы. Бонг же остался, сославшись на то, что эта отара сама по себе необороноспособна. А уже когда все наконец кончится, он приступит к постройке монастыря. Там он будет проповедовать принципы ненасилия. Вероятно, Бонг и взаправду не понимал, что в этой стране эпоха насилия не кончится никогда и убивать все же придется — хотя бы ради торжества принципа ненасилия.
Уже на второй день пути, с высоты горного кряжа друзья стали свидетелями ужасной битвы. Правительственные войска загнали повстанцев на обрыв и безжалостно сбрасывали людей в пропасть. Проповедники, окруженные небольшим отрядом умелых воинов, сгрудились на выступе. Когда фанатики поняли, что сопротивление бессмысленно, все они совершили самоубийство путем протыкания своего тела собственною же пикой. Похоже, восстание подавлено.
Еще довольно долго друзья скитались по печальной земле, везде встречая виселицы, плахи и дыбы. И не было уголка, где нельзя было наткнуться на тело младенца. Как–то они нашли труп того самого странника, который некогда приперся в родную деревню Йона. В горах уже лег снег, да и долины стали коричнево–серыми и пустыми. Доходили Йон с Дионисием и до столичного города. Кроме дурацкой башни, теряющейся в небесах, видели они пригородные лагеря, в которых томились плененные крестьяне. Теперь они стали бесплатной рабсилой, призванной строить светлое будущее.
Там они не стали задерживаться, а направились к морю. Выйдя к дикому берегу, увидели друзья остов судна, команда которого его спасла. Видно, Золотозуб посадил посудину на риф. Невдалеке, в расщелине Дионисий обнаружил ту самую шлюпку, на которой он сбежал с круизного лайнера. О, как безумно давно это было!
Прощание было недолгим, ибо Дионисию хотелось как можно скорее избавиться от этого кошмара. Мужчины крепко обнялись и пожелали друг другу удачи. На седьмой день плавания Дионисий увидел крупное плавсредство. Корабль был из эпохи Дионисия. Он втопил по полной и зажег припасенное для этого случая тряпье. Дым заметили и посудина двинула в сторону шлюпки.
Еще не успев поравняться Дионисий что есть мочи заорал:
– Я хочу жить! Да, мне приходилось убивать, грабить, лгать, но так был устроен тот сволочной мир!
Его не понимали, ведь кричал–то наш горе–студент по–брёхелиански.










































 


БЛУДНЫЙ ПОПУГАЙ

Такое часто бывает, когда два медвежонка в одной берлоге не уживаются. Причина всегда одна: один хочет употреблять пищи больше, нежели другой, а консенсус и рядом не валялся. Но у медведей все просто: хочешь воли — иди себе на все шестнадцать сторон, Матушка-Природа тебе в помощь, чтоб ее, неладную. А у людей несколько сложнее, хотя и не у всех. Хотя мы и любим сравнивать себя со всякими животными, свершаем все же человечные проступки, причем, чаще всего — бесчеловечно.
В уральском городке Чудиха жил Иван Денисович Штайнцель. Потомок немцев-протестантов, когда-то выгнанных из Германии, а после высланных с Поволжья, Штайнцель вознесся от простого водителя трелевочного трактора в леспромхозе до олигарха местного пошибу. Обладая природными трудолюбием и сметкой, Иван Денисович выстроил свою крепонькую бизнес-империю. Все яйца в одной корзине не держал, и капиталец был рассеян по торговым, мелкопроизводственным точкам да по сусекам.
Вот здесь мы приходим к двум медвежатам. Подросли у Ивана Денисовича сыновья, старшой Денис Иванович да младшой Егор Иванович. Оба красавцы-молодцы, жаль, не увидела сыновей повзрослевшими их мать, чернобривая украинка Марья Егоровна.
Как водится, младшой — баловень, которому все прощалось. Старшой — вечный трудяга, немного закомплексованный, но порядочный. С малолетства братья не ладили, Егор все стремился первенство брать, Дениса подкалывал и подставлял. А тот исходя из покладистости своего характера терпел и пытался прощать, что изредка все же приводило к рукопашному бою. Хорошо, когда  пацаны малы и нетяжелы на руку, но бедки взрастают с детками — вот тут и начинается молотилово.
Иван Денисович завел в роду майорат, то есть, систему, в которой бразды принимает на себя старший наследник. Отец видел, что старшой — не шибко умник, но у него мысль была уйти в старости на спокой и поддерживать молодца добрым советом. А с младшим — ситуяция непростая. Смышленый отпрыск рос оболтусом и развратником, наверное, характер его построился именно от осознания своей вторичности в категории бизнес-наследия.
Денис учился туго, часто не догонял. Егор схватывал на лету, но не было у него образовательного желания. Хорошо, есть такие волшебные бумажки, коие покрывают любое отставание, так что аттестаты братья таки получили. Старшой, повзрослев, ударился в семейные труды, а младшой, едва вышел из школы, отчетливо заявил:
- Отец, мне нас...ть на твое предпринимательское рвение. Давай-ка, отваливай мне бабла — я своей жизнью жить желаю, не тварь же я дрожащая!
А все-таки ты тварь, рассудил Иван Денисович про себя, но своя же, роднулечка. Воспитал раздолбая — теперь и не переделаешь, поздно пить боржом. Отстегнул отец младшему сыну средства и с миром отпустил.
Егор обещал, что в Москве получит высшее образование юриста. Прислал весточку, что поступил, мол, без подмазки и всё такое. Отец и рад: хоть и ветер в голове, но разум имеется... хоть в этом в меня пошел! А через год младшее чадо сообщает: переехал, мол, на историческую родину в Германию, где по обмену продолжит учение в престижном университете Ганновера, правда, на это дело надо больше денег.
Меж тем старшой все трудился на ниве отцова дела, заправляя лесорубами и лесопилами. Любил Денис пропадать на делянках, шастать по лесам, короче, дичал. Иван Денисович мечтал: вот вернется младшой из туманной Германии весь такой образованный — тогда, может, и подумаю об измене принципам майората.
Егор слал отцу весточки о том, что все у него идет хорошо, гранит немецкой науки грызется с визгом. Меж тем никакого Ганновера не было и в помине, ибо пропадал бедолага в мекке всех русских мерзавцев Баден-Бадене. Настал момент, когда весточки на Урал от младшенького чадушки поступать перестали. Ну, думал отец, совсем уж заучился Егорушка, пора бы уж отдохнуть! Отдых действительно не помешал бы Егорушке — от мажорно-буржуазного угара. Проигрался Штайнцель–младший вдрызг, да еще и в долги к албанской мафии залез.
Меж тем дела в Штайнцельской минибизнесимперии идут не слава богу, и даже маячит швах. В Чудиху пришли холуи царских опричников, принявшиеся поджимать предприимчивых уральских заводчиков и купцов с целью отжать дело. С братанами в свое время Иван Денисович ладить научился, а вот с бандитами новой формации не знает, как и договориться. Но покамест держатся отец с сыном, ибо не лежачие камни. Хотя порою на старшего Штайнцеля и набегают унылые думы, и только Денис Иванович находил в себе силу морально поддерживать отца:
- Бать, не унывай, прорвемся. Эта земля наша, а другой у нас и нету. На Урале охота, рыбалка, красота несусветная, а что нас за кордоном ждет окромя спокою?
Это Денис намекает на то, что кровных немцев завсегда в Германии, если что, примут, хотя и без особенной радости. И то правда. Многие уж сбегли из нашей священной державы на историческую родину. Есть и минусы в нашем царстве-государстве, но плюсы тоже имеются — особливо ежели бросить взор в сторону кладбища. Меж тем от младшего сына вестей все нет и нет, что тревожит. 
И как-то вечером, выйдя из своего японского внедорожника, видит Иван Денисович в конце дороги согбенную фигурку. Что-то в сердце кольнуло у Штайнцеля-старшего, стал он пристально всматриваться. Раньше, в удачливые времена, много типа страждущих вокруг Ивана Денисовича паслось, все хотели денег выцыганить. Но тут — что те не то и не так. Человечек приблизился, и признал в нем отец своего младшего сына. Бросились друг к дружке два поколения. Весь помятый, изношенный, пал Егор на колени пред своим отцом и трогательно, как на полотне Рембрандта ван Рейна, прижматился, ноет:
- Батюшка вы мой родный, простите вы меня, дурака стоеросового!  Обобрали супостаты и по миру пустили, застращали. Будь проклята эта Гейропа, чтоб ее, скотину, на брекситы разорвало! Не достоин я быть сыном вашим, не оправдал, так дозвольте хотя б у вас поденщиком служить. Молю о снисхождении, батюшка...
- Но я же тебя, сынуля, немало денег присылал, ты хоть диплом–то получил?
- Все, все прое... прос... потерял я, батюшка вы мой любезный. Никогда, ни за что больше не подамся в енту гадскую заморскую землю.
Какую заморскую? Не разделяет нас с Германией море. Когда-то, еще при Гитлере блиц-кригом германские молодцы хотели до Урала дойти и богатства седого хребта себе взять, так по суше все шли песни бравурные распевая. Но дали по зубам — и показали им... ганновер в копенгаген через ротердам.
Вот ведь хитрый слизняк, на «вы» обращаться выдумал! Но не о том думал Иван Денисович в этот момент. Приказал приодеть чадушко горемычное, приобмыть и стол богатый накрыть, при этом распорядившись зарезать и зажарить цельного теленка. Сидят отец с младшим сыном, яствами пируют, вино французское выпивают, былое вспоминают (доброе все же было), а тут старшой с работы воротается. Видит всю эту идиллию, и берет его печаль. Холодно поприветствовал младшого, с которым они по юности немало бодались и крысились, и направился в свой угол, не присев за праздничный стол.
Иван Денисович, зная мягкость характера старшого и ослепленный счастьем все это допустил, но потом все же направился к старшому просить примирения.
- Как же так, батя, - обращается Денис к отцу, - сколь я у тебя тружусь, ни единого раза ты для меня ни то что теленка не убивал, даже поросенка молочного — и того не видывал. А для этого блудного попугая — убил.
- Не ожидал я от тебя этого «тружусь» услышать, сын, я полагал, мы вместе общее дело делаем.
- Зачем ты увиливаешь от ответа... Стол ты накрыл вовсе не за мои старания. 
- А, это. Так радуйся, что братик твой единокровный в родное лоно притек. Семья воссоединилась, что может быть прекраснее!
- Ага. И что ты со своим счастьем теперь делать-то будешь...
 Вот такая вот... Штайнцелевская треуголина. Воротился Иван Денисович к столу, а там младшое чадушко явно не теряется. 
- Батюшка, не бери близко к сердцу! - Воскликнул Егор. Он уже к фамильярности вернулся. - Да, я не был святым, зато научился ценить мгновение. Ну... за встречу, что ль!..
Вспомнилась старику древняя сказка про Каина и Авеля, аж передернуло Ивана Денисовича. Но сердце родительское — оно ведь не бездушный шестнадцатиядерный цифровой процессор. Радость вновь перевесила содержание внутреннего мира Штайнцеля-старшего.
И зажила семья как уж выходило. Отец бодался с наезжающими опричными холуями, Денис вновь пропадал на делянках, Егор же вживался в роль раскаявшегося грешника. То есть, с виноватым видом там-сям сновал и под ногами мешался
Подвиг в общепринятом понимании этого слова — некий одноразовый акт. Героем трудно быть долго, да что это я ворчу банальности. Очень скоро младшой принялся придаваться тому, к чему привык, а именно, праздности во всех прелестных разновидностях таковой. Да к тому же (покамест тайком) возвращенец понюхивал порошок, дарящий временное ощущение смысла жизни.
Ах, если б это было всё! Силы, пытающиеся изящно отжать Штайнцельское дело, почуяли слабину и принялись окучивать нашего горемычного Егорушку. Да это и не трудно: юноша и сам искал подпольное казино. Конечно, быстро блудняжка влез в новые долги, причем, даже не краснея. Однажды, воротясь с делянки, Денис застал братика за нехорошим делом: младшой рылся в отцовом секретере, выгребая из него ценные бумаги.
- Ах ты иуда! - Воскликнул старшой — и бросился на брата со всею нещадностью.
- Не подходь, убью! - Завизжал младшой и направил на родсвенниа ствол...
...Когда Денис разжал натруженные пальцы, он увидел: родной мерзавец не дышит, а на его бледном лице изобразилась блаженная улыбка. Не думаю, что Егор был совсем уж мразью — только тупые англо-саксонские средства пропаганды делят все на черное и белое — реальный мир имеет более пятидесяти оттенков серого. 
Даже в отношениях двух братьев бывали теплые минуты, когда они весело играли, не подозревая о том, чем все это закончится. Но здесь хотя бы мотивированное преступление, а чаще всего у нас злодействуют запросто так, без детерминизма. Тем и сильно наше любезное Отечество, что все у нас как бы  внезапно возникает. 
Денис ушел на Камень (так здесь зовут седой Уральский хребет) и сгинул без вести. Следом пропали и несколько лесорубов из Денисовой бригады. Молва доносит о том, что гуляет по здешним местам банда разбойников, предводителя которых кличут Каином. Якобы бандюганы обирают незаслуженно обогатившихся и бедным всё раздают. Мы здесь уж как-то обойдемся без сказов Бажова, предположим разве: может оно и так. Народ у нас завсегда верит во всякую хурму, полагая, что даже Дубровский — вовсе не выдумка бессовестного поэта-игромана, а реальный литературный персонаж.
Вот тебе и весь майорат. Оставшись один как перст, Иван Денисович растерял весь вкус к предпринимательскому делу. Своему Егору он забабахал на кладбище, рядом с могилкою Марьи Егоровны, целую гробницу, и частенько пропадал на погосте в одинокой печали. Там его однажды и нашли мертвым. Злые языки говорят, что у старика было перерезано горло. Да где вы видели языки добрые? Надо сказать, население Чудихи Ивана Денисовича не любило — потому что многие были ему должны, да и вообще здесь богатеев не жалеют. 
Теперь Штайнцелевской бизнес-империей местного пошибу правят совсем иные люди. Да и какая в сущности разница, кто что у кого отжал? Все они — пауки в банке, а за неправедность ихнюю расплачиваются их же дети. 












 


ЖОРА-ОБЖОРА

В нашем многострадальном и не шибко богохранимом краю в очередной раз случилась замена правящей элиты. Дело в том, что на волне гласности и перестройки на хребтах полусвятых праведников пришли натуральные жулики, прихватизировавшие богатства края и народ опустившие донельзя. Но то была все же революция, пожирающая, как известно, своих детей, достойная смена чуть позже пришла.
Народ не то чтобы взроптал, но под спудом стонал и мечтал о воскрешении Сталина. И вот пришел на Русь такой правитель, в которого люди поверили. Но в столицах одно — а на краях все кувырком. С новым государем заправлять стали опричники, сплошь сотрудники спецслужб, безопасность царства блюдущие. Всех местных олигархов и прочих высокопоставленных воров приструнили — кого за кордон выгнали, а некоторых для острастки в тюрьмы упекли. Короче, народ как бы рад был воздаянию. Но недолго.
Дело в том, что отнятые дела да богатства не к добрым людям вернулись, а опричникам перепали. Думали граждане, лучше будет, а получилось того хужее: блюстители безопасности в каменные чертоги свергнутых богатеев заселились и стали страх по округе наводить.
Главный же краевой опричник цельный квартал элитный себе захватил и живет в нем как местный царек. Кругом охрану поставил, ввел комендантский режим и распустил о себе славу зверя. Так люди его и прозвали: Змей-Горыныч.
Народ вроде как и смирился с тиранией, но и напрягся. С одной стороны, свалились в мрачное средневековье. С другой, олигархов свалимши и ихний бизнес отжав, опричники списали людям все долги, а у нас здесь все почти в при жуликах в кредитном рабстве состояли. Да к тому же людям нравилось, что при Змее-Горыныче голубых, зеленых, оранжевых и прочие меньшинства стали жестко преследовать, а свободное течение мыслей пресекли.
И все же нашлись и такие, кто в леса ушел и с волками жить стали, да по волчьи выть. Но их в болота загнали и особо высовываться не давали.
И как-то через одну пригородную слободу брела слепая старица, калика перехожая. В тот момент на откосе сидел жирный гигант, колбасу уминал да в даль светлую вглядывался. Это у него такое развлечение было. Старица остановилась, в воздух внюхалась и говорит:
- Егорий... ты ли?
Гигант не сразу понял, что это про него. В слободе его звали Жорой-обжорой и всерьез не принимали. Рос он один у престарелых родителей, которые все силы клали на то, чтобы чадушко прокормить. Избаловали они сынишку донельзя, во всем потакали, вот и выросла гора, способная разве атмосферу портить. Книжек Жора-обжора не читал, мыслей не думал и любил разве, набивая утробу, даль созерцать. Все знали, что из обалдуя толку не выйдет и никто его не трогал. Догадался таки Жора, что старуха про него. Ее он видел впервые и вопросил:
- Откель вы меня знаете, бабушка...
- Пищей поделись — скажу.
Никогда никому Жора-обжора свою еду не отделял, а тут что-то снизошел. А когда увидел, что калика слепая, даже сжалобился:
- Куды ж вы такая болезная путь-дорогу держите, простите пожалуйста?
- Да и сама не знаю, вот только, Егорий, что хочу тебе сказать: у всякой душе человеческой за время краткого пребывания на этой земле свое предназначение, так вот твое — в избавлении края от гнета Змея-Горыныча.
- Так то разве гнет? И при тех властях, и при этих меня вроде неплохо кормят.
- Кормят, мальчик, тебя родители, а не власть, хотя своим близким ты ни разу в ноги не поклонился. Ну, ничего... придет время — поклонишься.
- Да ладно вам. Какой из меня спаситель. Ведь я пустое место. - Жора вполне осознавал свое положение в существующем порядке вещей.
- Бывает, и последние становятся первыми. А поможет тебе Вася-скоморох. Прощевай!
И старица исчезла. Явление слепой странницы можно было принять и за наваждение, подобное видению отроку Варфоломею, только колбасы и впрямь заметно поубавилось, у всякого обжоры еда наперечет. Личных претензий у Жоры к Змею-Горынычу нет. Ну, там наверху завсегда одни власти с другими воюют, приближенные воруют, а в жизни мирян — что в лесной подстилке при сильном урагане — меняется мало.
Ежели бы Жора книжки читал или хотя бы сказки голливудские глядел, знал бы, что есть такие «нэо», которые одарены сверхсилой и должны стать народными героями. Но Жора-обжора — дуб, а посему не был в курсе наличия чудес.
Может и забылась бы мгновенная беседа с старухою, но нагрянула как-то на слободу зондер-команда Змея-Горыныча. Прослышали спецслужбы, что слобожане связь имеют с незаконными вооруженными формированиями и решили шухеру навести. Партизан не нашли, но взяли в заложники несколько десятков местных жителей с наказом: ежели террористов не сдадите — будет еще хуже.
Среди взятых в полон оказались и Жорины родители, случайно под руку брутальным воинам подвернувшиеся. Само собою, есть ему стало нечего. Народ по домам сидит и трясется: что змеевы каратели имели в виду под «еще хуже»? Рады бы сдать слобожане партизан, да не знают они таковых, видно, злобные люди из соседней слободы нарочно ложный донос написали ради чаянной гадости.
Собрались слобожане на тайный сход, на котором порешили выдать властям Жору-обжору. Прокармливать его тут никто не намерен — так пусть себе идет на заклание. Для убедительности сочинили челобитную с перечислением всех вымышленных злодейских деяний «Егория-изверга».
В тот же час наш Жора тяжелой своей поступью двигал сквозь тьму в сторону города. У него была цель: найти своих родителей и заставить кормить. Голод — не тетка, он и не на такие отчаянные поступки толкает. Во мраке в него воткнулся человечек, который наоборот из города утекал. Сначала перепужались оба — времена-то нагрянули боязливые — но скоро снюхались. Тем более что при встречном человеке еда была.
Нового знакомца Василием звать. В городе он был популярным человеком, ди-джеем и организатором увеселительных торжеств. Васе при всех властях было хорошо, ибо хороших специалистов по развлечению у нас немного. Но на одном из пиров, который пожаловал сам Змей-Горыныч, случилась неприятность. Змею глянулась одна девушка из обслуги и он ее возжелал. Вася же заступился за девушку, хотя она ему мало знакома. Каких только валтасаровых развратов Вася не видывал, все терпел, а тут — сорвался. Наверное, ему самому та девушка глянулась.
Дерзости опричники не прощают. Пришлось срочно бежать восвояси, а вот судьба девушки теперь неясна. Поведал Жора и свое чудо. Вася, при свете костра оглядемши титаническую фигуру парня, задумчиво произнес:
- Ведь кто-то должен же...
Жора не знал, что на ём уже клеймо проставлено, он записанный враг режиму. Да и Вася того не ведал, а вот цель у обоих приблизительно одна: в логово супостатово проникнуть и пленников ослобонить. Вася еще сумлевается:
- Ведь должны же быть какие-то знаки. Ну, что ты избран на святую миссию.
- Уже были. Первый — это ты. Ведь ты же скоморох.
- Чё?!
- Сам же говоришь, что господ развлекаешь.
- Да не в этом же смысле!
- В этом, в этом. Других быть не может.
- А другие?
- Что — другие...
- Да знаки же.
- Давай до рассвета дождемся... 
Меж тем в квартале правительственном такие дела творятся. В башне высокой томится красавица, которую Змей-Горыныч измором берет на предмет добровольно отдаться. А в темнице заложники яко сельди в бочке парятся, среди них и Жорины родители. Сам Змей в своей резиденции не спит и о благоденствии подотчетного края размышляет. Он и рад бы поднять уровень жизни, но всю свою карьеру он в спецслужбах трубил и хорошо умеет разве врагов рыскать да в сортирах мочить. И все егойные соратники из того же теста слеплены.
Змей — тоже человек, ему сумление ведомо. Что не так делается в государстве? Почему система Змеева всяку мразь притягивает, а чистых сердцем отваживает? Отчего народонаселение обыдляется и всегда голосует «за»? Одно только оправдание: человечество несовершенно, им нужен диктатор на троне, так им легче жить. А, едва только своей головой начинаешь шурупить — тут чертовщина да шутовщина повылазивают. Не надо, короче, массе волю раздавать, коли царя в голове у них не водится...
...Следующий знак не преминул быть. Под утро соратники наткнулись на схорон с боеприпасами. Просто Вася в кусты отбежал нужду справить. Один — артист, другой — увалень, да ничего толком они не умеют. Меж тем средства местной пропаганды уже распространяют портреты Жорины с пояснением, что за его голову дают много медных денег. В стране тоталитарной новости даже по воздуху распространяются, вот ведь какая польза от диктатуры!
Вася в бабу нарядился (сам по себе облику он смазливого, то ему было нетрудно), а что до бороды... решили, что он под Кончиту Вурст закосит. С Жорой сложнее, он же по сути бегемот. Обжору под Шрека раскрасили, да он и так на героя мультфильмова похож похлеще Коли Валуева.   
- М-мда, брат... тебе будет непросто мимикрировать под мимимишку... - Вася глядел на Жору чуть не укоряюще.
- Ничего, брат. - Успокаивает обжора, к слову, изрядно опять проголодавшийся и глядевший на соратника как-то плотски: - Мы народ ухватистый, прорвемся. Я уже начинаю верить в своего ангела и кажется он нас не кинет.
- Когда кажется, креститься надо... - Проворчала Кончита.
Василий хорошо знает правительственный квартал, в этом его плюс. Егорий обладает потенциальной силою, это тоже не минус. Запрятали соратники арсенал в тележку и направились на авантюрное дело.
Властьпридержащие из спецслужб — какие-никакие, а люди, да к тому же русские. Ловить, вынюхивать, гнобить, душить прекрасные порывы — тоже развлечение, но какое-то однообразное. Заезжих артистов приняли не то чтобы на ура, но с любопытством. Эдакие красавица да чудовище столь позабавили опричников, что те забыли и тележку досмотреть.
Когда мимо равелина проходили, Вася тайком арестантам оружиё порассувал, тихонько наказав, что восстание займется по особому сигналу. Как опытный артист, Вася всю охрану шутками развеселил и под это дело отраву им и споил, причем делал все это с особенным отчаянным вдохновением.
Сигналом должен был стать грозный Жорин пук, и Шрек не подвел. Под прикрытием завесы Вася умыкнул ключи и застенки открыл. В первую руку освободившиеся кинулись к винному подвалу, у нас все революции завсегда с этого зачинаются. Во вторую руку наступил новый революционный порядок, заключающийся в полном бардаке и выносе всех святых. Меж тем Змей-Горыныч в башне затворился вместе с девушкой Васиной и ультиматум предал: пущай бунтёры слагают оружиё, иначе красавица будет сброшена вниз. 
Девушка оказалась не просто статисткой, а тюкнула чем-то твердым супостата по башке, отчего тот чувств лишился. Вытащили люди Змея-Горыныча во двор и зверски его казнили. Вокруг Шрека бегают и радостно вопят: «Вот наш царь, вот наш государь-батюшка-освободитель!» Кончита Вурст... то есть, Вася, конечно, попытался страстно обнять освобожденную красавицу, но был решительно отвергнут со словами: «Разве ж я вам что-то обещала...»
Жора углядел своих родителей–прокормителей, на радостях в ноги к ним кинулся и расплакался. Если вы заметили, никаких таких подвигов Жора-обжора не свершил, он просто оказался в нужном месте в нужное время и раскатисто пукнул.
Когда победители разглядели мнимого Шрека без грима, многие узнали злодея, которого недавно распятый Змей-Горыныч объявил в розыск как отъявленного злодея «Егория-изверга». Некоторые пожалели, ведь много медных денег никогда не помешает, да уж поздно было сокрушаться.
Следующие дни были наполнены казнями, которые были обставлены как народные празднества. Опричники просили пощады, но никто таковой не дал. Детишки головами в футбол играли, воронье и шакалье давно такого изобилия не видывали. И все люди охвачены каким-то душеподъемным чувством, которое местное священство обозвало катарсисом.
 Началась новая эпоха. Жора получил статус доброго царя, но при нем скоро развелись гады — из тех, кто зверствовал при наведении нового порядка в городе, и кто в лесах с волками партизанил. Наш край погрузился в светлый мрак, в котором даже непонятно было, как добро отличить от зла. В церквах появились иконы, на которых Жора, сидящий на белом коне, протыкал копьем змея. Сначала под них свечки ставили, а потом — перестали. 
Хотя Егорий и получил прозвище Великий, величие Жорино заключалось разве в габаритах нового правителя и репутации избранника судьбы. А кормили его уже не родители, а целая шайка поваров, на гастрономии себе цельный рай выстроившая. Правительственный квартал не пустовал, особняки заняли олигархи новой формации, казну раздербанивающие безбожно, народ в кредитное рабство загоняющие. Новую правящую элиту так и назвали: плутократия. Василий, назначенный министром высокой культуры, равелин под ночной клуб переделал и там зажигал. Красавица, ради которой Васе пришлось пойти супротив режиму, стала горькой пьяницей и посмешищем всего города. На работу ее никуда не брали, даже в прислуги. Василий оказался злопамятной скотиной, отчего в народе его так и прозвали: Вася–скоморох.   
Нашлись уже и такие, кто добрым словом поминал Змея-Горыныча: при ём де и дороги ремонтировали, и поезда по расписанию ходили и жуликов прищучивали. У нас же плохого не помнят, великодушие — в нашей крови.
Народ уже давно понял: ничего хорошего из нас не выйдет, потому как что мы не строим — либо гешефт, либо ГУЛАГ, либо облом получаются. По счастью, Жора долго не рулил, помер от болезней присущих всем обжорам. Полюбил Жора в последние дни, на башне пристроившись и колбасу уминая, в даль светлую всматриваться и чего-то там узревать. За сим занятием кондрашка жирдяя и хватила, а последними его словами были: «Колбаса дороже свободы». Уже на следующий день иконы Егория Великого, копьем змея протыкающего, на растопку пошли.
С той поры сменились в краю нашем разные правители, и всякий прежний пинался и распинался, хотя при власти люди считали такового лапочкой и умницей. А существуем год от году все хужее и хужее. Да вы и сами небось замечали: когда у нас какой деятель при силе, он — отец родной, а как сдохнет или уберут — население с горя не нарадуется.
Вот ведь какую свинью подсунула калика перехожая. Родителей Жоры-обжоры из слободы выгнали, по миру пустили. Так что, если встретите где ободранных старика со старухою, знайте: не тому они колбасу скармливали. 










 


УМ ЗА РАЗУМ

Зажительствовал на свете успешный предприниматель по фамилии Лупкин. У него и его добрейшей супруги был единственный сын Лупкин-младший. За глаза их троих звали Луп, Лупиха и Лупенок, а не любили эту благочестивую семью разве что за богатство — но у нас всех богатеев не любят, а не только Лупкиных.
Лупенок был немного не от мира сего, мажор — не мажор, а какой-то мажорыш. Не то что Луп во времена своей шустрой молодости, когда он, парень с периферии, покорил Белокаменную, выучился на ученого и даже стал кандидатом каких-то там наук. Но наука у нас отправилась к матери, причем, не какой-то, а вполне конкретной. Луп нашел себя в бизнесе, хотя по научной карьере ностальгировал.
Лупкин-старший мечтал, конечно, чтобы Лупкин-младший дорос до звания доктора наук, а тому ничего не надо было, наверное был пресыщен жизнью, вкус пропал. Меж тем парню подоспело время жениться, а Лупеныш все у компьютера как дитя малое сидит да в игрушки играет. Из института его отчислили, на работу такого никто не возьмет, в общем, достойный наследник Лупкинского дела в кавычках. И как-то отец говорит:
- А сходи-ка ты, сынуля, в научну библиотеку! Там книги есть, мероприятия проходят, а еще в библиотеке есть девушки на выданье, которы не финти-флю, а порядочные и хозяйственные. А?
- А пожалуй что и схожу. - Отвечает Лупеныш. Ему и взаправду уже жениться приспичило. - Только ты мне уж денежку дай, а то ведь библиотекарши тоже уход любят.
Не знал Луп, что библиотеки теперь уже не те, даже научные. Там кроме книжных червей и змеи книжные водятся, выискивающие себе достойных жертв. Вот и попался одной такой змеюке наш Лупеныш в лапы. И не надо меня ловить на слове, что у змей конечностей не бывает! У этих змеюк растут не токмо лапы.
Ее зовут Таней. Книжку нарочно обронила, наклонилась, из-под мини-юбки прелести показала — парень наш и поплыл. Затащила Таня добычу в компанию веселую — и давай вместе жизнь прожигать. А улучив момент, призналась Лупенышу, что тот ей мил, но подарки барышня тоже любит.
Два слова в оправдание Тани. Приехала девушка из глухой провинции, на месте же выяснилось, что возможностей здесь не так и много, а слезам никто не верит. Несколько раз доверялась она ярким хахалям, а те, наиграмшись, кидали девушку со всей возможной подлостью. Если и были когда-то у красавицы добрые намерения, злые люди погасили таковые напрочь, как говориться, жизнь обломала.
Возвращается Лупеныш домой затемно, отец и спрашивает:
- Ну, что, сынуля, познакомился с библиотекаршей? И как она?
- Не-а. - Признается сын. - Я в научно обчество записался, заседал.
И давай заливать про то, как молодежь кружок ученый собрала и книжки умные обсуждает. Лупиха на сына любуется — не нарадуется. Лупеныш же говорит:
- Только мы редкие фолианты скупаем ради сохранения знаний. Мне бы еще денежку на святое дело...
Так и повелось. Ходит Лупеныш на свиданку к своей Тане, а дома втирает о научных дискуссиях, свежих веяниях и людях естествознанием слепо окрыленных. Меж тем денег на приобретение свежих ученых трудов требует все больше и больше.
Терпели, терпели старики, да не вытерпели: что же это чадо родненькое так в науку вдарилось, а об женитьбе забыло! Выписали из родного городка Лупкина-старшего девушку одну, дальнюю сродственницу. Иоанна воспитывалась при монастыре, была хозяйственной и набожной, вот ее и решили за Лупеныша для верности выдать.
Иоанна и впрямь оказалась чудо-девкой: добрая, приветливая, работящая, кроткая. Такую бы в служанки, так нет — Луп берет выше. Лупеныша перед фактом поставили: женись уж, товар качественный — а там видно будет. Юноша не может признаться, что у него есть краля-то, уж шибко далеко заврался. 
После свадебки — первая брачная ночь в квартире, которую глава семейства не поскупился для молодых прикупить. Ванька (Лупеныш именно так суженую и прозвал) в опочивальне потерять самое свое дорогое приготовилась, муженек же оделся и говорит:
- Ты потерпи тут, а я в научно собрание сбегаю на симпозиум.
- Бог в помощь! - Говорит младая жена и нежно так глядит на своего героя.
Конечно, Лупеныш к своей Танечке под крылышко — и там как положено оторвался по полной научной программе. К утру только воротился домой, выдрыхся — и к компьютеру в игрушки играть. И так — кажну ночь. А Ванька безропотная все терпит, никому ничего не докладает. а в семье на положении ниже плинтуса. Лупкин-старший порой думает: сын обалдуем вырос, так может внуки толковые родятся. Но и беременности не намечается, да и откудова ей взяться, ежели Лепеныш всю свою энергию на чёрт знамо что растрачивает.
И все же совестно Лупенышу пред младой супругою. Стал он по утрам одаривать Ваньку книжками научными, которые загодя у букиниста для отмазки покупал. Даст и говорит:
- Познавай, женсчина, ученье сокращает нам опыт быстротекущей жизни.
Та и пристрастилась. Иоанна, как уже говорилось, воспитывалась в духовной среде, где книжки одобрялись лишь на религиозные темы. А здесь она во вкус вошла, открыла для себя целый мир знаний. Бывает, всю ночь читает, а, когда муж возвращался к утру, наблюдал милую картину девочки с персиком, уснувшей с научной книжкою в руках. 
Не понравилось Лупу, что сын егойный все больше денег из семейного бюждету на науку таскает, в институт все не поступает, да и на работу не устраивается, дармоедом живет. И посылает сынишку во град Париж, достойный университет себе присмотреть. Да и ума поднабраться — тоже.
Хотел Лупеныш с Танькой своей в Европу закатить, да побоялся того факта, что с ним отцов знакомый поехал (Луп специально его смотрящим приставил) и спрашивает отца:
- Чё те из Парижу привести?
- Мне ничего не надо. - Признается батя. - Вот если б ты оставил там всю свою блажь...
- А тебе, матушка, что привезти?
- Себя верни живым о здоровым, - отвечает Лупиха, - остальное в жизни уже есть.
Едет Лупеныш на квартиру, супружница в путь его собрала, перекрестила в дорогу, он и растрогался:
- А тебе что, Ванька, привезти? - Обращается парень к жене.
- Ангела тебе в дорогу, - отвечает скромница, - с ним и вернись...
Звонит с еропорта Лупеныш слюбовнице:
- Танечка, что мне тебе с Парижу привезть?
- Я б не отказалась от шубы из меха ценного от Кардена. - Как вы поняли, губка у ней не дура.
Дал отец сыну десять тыщ евро с наказом потратить с рассудком. Напарник Лупенышу попался строгий, так что оторваться не удалось. Все местные университеты объехали, впрочем, и Мулин Руж не миновали тоже. А в конце путешествия пошли шубу покупать. Конечно, обалдуй сказал, что для Ваньки. Нашли хороший товар за десять тыщ евро, но на кассе выяснилось, что бутик дает скидку в тыщу — русских клиентов там вообще-то любят.
Пока надсмотрщик шубу в отель повез, Лупеныш побрел в тоске по набережной Парижской реки Сены. И тут его осенило: а ведь можно было бы тыщу с рассудком потратить, например, умишко прикупить. Аккурат в этот момент Лупеныш проходил под мостом и увидел местного бомжа.
- А где здесь, любезный, - обратился парень к мерзкому типу, - ума можно купить?
По-русски сказал, других языков Лупеныш не знает.
- Кого-о-о? - Осведомился бродяга на том же наречии, оказалось, он из наших — вот ведь бывает.
- Ума, говорю. Чтобы думать.
- А-а-а... сколько дашь?
- Тыщу евро не пожалею.
Нищий русич почесал свою репу. И воскликнул, будто осенило:
- Да не вопрос! Давай свою тыщу, щас принесу...
Лупеныш обрадовался и дал. Сидит как на иголках, предвкушает полноумие. Но прошло четверть часа, полчаса, час... а нету нищего! Ну, понял парень, обдурили как пить дать! И в этот момент из темноты возникает бродяга, сверток протягивает и торжественно произносит:
- Вот твой ум, землячок. Товар высшего сорта, не пожалеешь. Ты только вот, что... до дому пакет не раскрывай, иначе улетучится. Ум дело нежное.
Распрощались, Лупеныш в отель как на крыльях летит. Но тут его стало одолевать сомнение: а не стал ли я жертвой какого-нибудь жулика? Русским даже в Париже нельзя доверять. Сел на бульварную скамейку, стал снимать обертки; первую, вторую... за седьмой оберткой показалось рубище: штаны, рубашка, шапка... и еще — борода накладная.
Ну, корит себя Лупеныш, каков я все же дурень! На такое разводилово повелся... Но выбрасывать в урну не стал почему-то, наверное, хотел еще мазохистски насладиться своей простофилистостью. Так получилось, что в расстройстве чувств он в еропорт прибыл на день раньше положенного. И, что характерно, посадили парня в самолет по завтрашнему билету, пожалели верно.
Пока над Европою летел, все размышлял о судьбинушке. И в голове Лупеныша созрела идея: а не нарядиться ли мне нищим и под видом этим к близким людям прийти и милостыню попросить? Прибыв в Москву, в первую руку направился к своей не от мира сего благоверной, жалостливо возопил:
- Добрая девушка, а подай-ка ты страннику божьему сколь не жалко...
Та выносит цельных пять тыщ рублёв, вручает и просит:
- Помолись, убогий, чтоб мужу моему законному Господь ума дал, а ежели он с любушкой на постелишке — помогай же им Боже!
Аж растрогался горе-муженек, но виду не подал, просто поблагодарил. Дальше Лупеныш, в нищего ряженый направился в отчий дом. Стучит:
- Люди добрые, не поскупитесь, отчините несчастному сколь не жалко, я уж за вас помолюсь!
Выносят любезные батюшка с матушкой тыщу рублёв, Лупкин-старший и говорит:
- За нас молиться не надо, мы и так под Богом ходим, а хотим лишь, чтоб чадо наше единственное из Парижу живым-здоровым вернулось!
Мать же смотрит на ряженого сына, и в ней смятение: сердце же не обманешь. Обращается к мужу:
- Странный какой-то сей нищеброд. Тревожно мне стало.
- Для матери это норма. - Успокаивает Луп. И к сыну: - Иди, иди себе, убогий. Чего столбом встал?
И гонит сына прочь. Что же... направился Лупеныш к Танюшке своей. Ноет у входа:
- Свет очей, радость моя, краса ненаглядная, подай несчастному сколь не жалко, а я помолюсь за твое счастье. 
Выходит краса. В обнимку с хахалем всем из себя, жизнью явно довольная. Дает Таня нищему сто рублёв и говорит:
- Выпей, убогий, за Лупкина-залупкина, чтоб он, дурак, дебилом и оставался и чтоб до конца дней меня спонсировал, пока его чёрт не задерет!
Вот тебе и момент истины.
Просветлился Лепеныш, осознал: парижский русский бродяга и впрямь ум продал! Недолго пострадал, а потом переоделся в цивильное, в кабаке на горьких радостях напился и под забором завалился спать. Дрыхнет — и снится ему странный сон: несется он в тройке, орет: «Э-э-эй, з-залетныя-я-я-я!», а запряжены в него Танька, Ванька и кто-то третий, очень для этого случая важный. Всю ночь распознать пытался, сознанием измучился, и только под утро разобрал: училка школьная, в котору он в первый раз в жизни влюбился еще в восьмом классе! Очнулся — кругом кущи райские. Вот, думает, наверное я все же праведник, коли в ад не угодил. Но то было не просветление, а новая греза. Якобы подошли к Лупенышу егойные родители и говорят: «Оно конечно понятно, что наш ребенок — расплата за наши дела грешные. Но тебе, скотина, здесь не место!» И скинули сынульку в ад.
Открыв нерешительно глаза, Лупеныш увидел грязные, обшарпанные стены и ползающих по ним тараканов. Подумалось: так вот ты какая, Вечность. Но то был не сон, а районная больница, в которую парня свезли заботливые санитары, обобравшие пациента до нитки. А все же хорошо, что не дали человеку под забором сдохнуть.
Шубу дорогущую смотрящий на следующий день принес Ваньке, он ведь думал, Лупеныш не врал, убеждая, что прикид для жены. Та глянула и охнула:
- Это ж сколько книг на эту пушистость скупить можно!
С той поры минули годы. Иоанна из семьи Лупкиных ушла, в университет поступила. Потом в аспирантуру устроилась, а на жизнь зарабатывает репетиторством. Обирается стать докторшей наук и профессоршей, и, думается, у ней получится.
Таня потеряла присущее молодости обаяние и стала натуральной гламурной лахудрой. Нашла себе, впрочем, престарелого папика, который гетеру содержит и от радости пукает.   
Лупеныш наш так и остался, как в народе говорят, не пришей к причинному месту рукав, иначе выражаясь, досадная ошибка природы и воспитательного процесса. Хотя окольными путями обалдуй дело хорошее в жизни сделал: умницу Иоанну в люди вывел.
































 


ЯШКА-МАНИАК

Было то во стороне Зловонии, на довольно чистом и знатном ее краю. Жил там Иаков, но не пророк, а простонародный парень. Родители егойные были работящие и зажиточные, но ушли они как-то на промысел в Синее море — да там и остались. Трудно сказать, зачем людей в море уносит и не возвращает. Может, там лучше, чем среди себе подобных?
Перепали Яшке в наследство изба просторная да хозяйство живое. Последнее парень быстро похерил, а скарб проживал по мере надобности. Такового было немало, хватило б на пятнадцать таких Яшек. И скучно, и грустно, и некому руку подать, а к семье да и всему прочему Яшка способен был не шибко, потому как трутень по природе.   
Зловония в те времена пребывала в периоде стабильности и благополучия, что на другом языке означает застой. И это хорошо, потому как еще древние китайские мудрецы настоятельно не советовали жить в эпохи перемен. Хотя и скучновато как-то, одни мероприятия для галочки.
Как-то раз в своей избе Яшка распивал спиртной напиток с местной шалавой Дашкой. И что-то бабу переклинило — давай она собутыльника уму-разуму учить:
- Ах ты, мажор недоделанный, самец растудыт-тудыкинский, память родителей своих предаешь, сдохнешь тут никому не нужный, а пользы никакой. 
И чего это на нее нашло... сама ведь далеко не ангел. Да просто градус вдарил, вот, наверное, и понесло. Осерчал Яшка — схватил девку, вдарил пару раз для порядку — да в подпол и затолкал. Говорит:
- Посиди-ка, такая эдакая, побудь моей рабынею, тогда споймешь, что негоже мозги мужику выносить словами обидными.
И стал размышлять: как же ненужный, сама ведь похмелиться сюды приползает. Вот возьму — и сделаю из тебя человека. Выпивать бросишь, станешь пахать, пахать и пахать, да еще и с присвистом.
Ну, вы сами знаете: в своем глазу и соринки не углядишь.
На самом деле Яшка и впрямь глубоко страдал от того, что жизнь пролетает бездарно и в однообразии. Приключениев могёт быть много, а место для таковых одно — вот оно и зудит.
Как вы уже поняли, Дашка — элемент асоциальный, эдакое бельмо на глазу приличного обчества, от которого родственники и рады были избавиться, а посему барышню никто не хватился, она и без того неделями чёрт знамо где пропадала. Яшка, чтобы трудотерапия была пользительной, прицепил пленнице цепь и заставил выполнять мелкую домашнюю работу. Так бы все и тянулось, но зашла в Яшкину избу баба одна местная, Катерина. Когда-то эта женщина была подругою Яшкиной мамани, вот и считала себя своеобразной опекуншей нерадивого мужичка, да еще обожала всё вынюхивать.
Чуть не с ходу Катерина принялась пилить Яшку на чем свет стоит. Так бы хозяйничек и проглотил укоры, но женщина бросила взгляд к печке и увидела там сохнущий лифчик. Если вы заметили, когда в доме есть существо слабого полу, завсегда исподнее попадается в самых видных местах. Просто, Дашка свои дела постирала и сушиться вывесила.
- Что за... - начала было Катерина, - но тут же осеклась, ибо из подпола раздался настойчивый стук.
Яшка — парень мелкий, но хваткий. Схватил он Катерину пока та не очухалась да в подпол и спустил. Испужался он, что женщина в органы донесет. Так у него стали двое рабынь. Обе на цепочках сидят и прислуживают.
Ради оправдания совести Яшка придумал отмазку, согласно которой Катерина — баба злая и не в свои дела вострый носик сующая. Вот он и взялся ее перевоспитать тож. В книжках красивых пишут, что де у преступников есть мотивы. Наши злодеи чаще всего действуют, так сказать, по крику души, иначе говоря, экспромтом. Не так посмотрел на тебя человек или не приведи Аллах сказал крепкое слово — это уже повод наказать злостным образом.
Конечно, плакали Дашка с Катькой, хотя и держались. У первой — ветер в голове, у второй — семья и дети. Пробовали уговаривать Яшку на волю выпустить, обещая его поступок сохранить вовеки втайне, а тот — ни в какую, будто вожжа по самые яйца вдарила. Только уж двоих из подпола выпускать перестал, белого света женщины не взвидели.
Катерину искали всем миром. Хотя тоже предположили: припала без вести в треклятом Синем море. Особенно неистоствовал Катеринин муж Жора. Обветренный рыбак все бродил по поселку в поисках супружницы и матери детей своих, да высматривал. 
Бог, как известно, любит троицу. Рано или поздно Жора гадскую избу не миновал бы. Яшка загодя крышку подпола сундуком задвинул, стучись, ори — никто не услышит. У Жоры обход подомовой, сплошной, так что Яшка — лишь очередной этап поисков. Но Яшка так не думал, полагал, рыбак на след напал. Жора говорит полунамёками — «не слыхал ли, не видал ли...», а Яшка кумекает: вот курва, вычислил! И на всякий случай, улучив момент, грохнул невинного человека заранее припасенным чурбаном. Но не до гробовой доски, только приглушил.
Новую жертву свалил в погреб, на дворе, и тоже цепью приковал. Рабыни и не узнали, что их полку прибавилось. Меж тем свое расследование затеял участковый уполномоченный полиции Тупин. Он заявился к Яшке с конкретными намерениями, ибо у Тупина уже были подозрения: один, тунеядец, да и глядит как-то исподлобья. Любой опытный мент в курсе, что такие типы — уже преступники, даже если ничего еще не содеяли. Едва разговор зашел на тему пропажи людей, Яшка удачно нейтрализовал дотошного Тупина, и тот составил компанию Жоре.
Это сперва трудновато, а когда во вкус войдешь — уже и все по-свойски. Тупина Яшка завалил уже без биения сердца, деловито. Но кончились цепи, так что пришлось в сельпо бежать за новым запасом. У людей, то есть, у нас как: дай только волю — цепей не напасешься.
В силу ряда обстоятельств пришлось брать в полон продавщицу Викторию. За ней — грузчика Мишу, на свою беду попытавшегося проявить излишнее внимание к Яшке. Следом Яшкины подземелья стали полниться новыми поступлениями, и в результате коллекция составила семь пар душ, то есть, четырнадцать рабов.
Эдакую ораву прокормить непросто. Да и санитарная ситуация сложилась не очень. Но Яшка что есть мочи старался, даже лекарства покупал кому они надобны. Какое-то особенное состояние охватило всем существом маниака. Он чувствовал груз ответственности за подотчетный коллектив и сим гордился. С удовольствием кашеварил, исполнял мелкие капризы подопечных, даже некоторых утешал. Оно конечно, были мыслишки всех порешить, но Яшка не знал, как это нехорошее дело... ну, разве насыпать в похлебку мышьяку. Может, так и случилось бы, но судьба-злодейка порою сама торопит конец вьющейся веревочки.      
Поселок погрузился во мрак страха. Все думали: рок какой-то нагрянул в этот край Зловонии. А на Яшку никто особо и не думал, ибо считалось, что сей мелкий гавнюк ни на что не способен. Вы, кстати, не замечали, что все диктаторы на этой планете — пузатая мелюзга? Наверное, это потому что карлики компенсируют физический недостаток духовной силою и стремятся доказать Миру, что способны на всё. 
Истина говорит устами младенцев. Катькины и Жорины дети затеяли свое расследование и таки выследили поганца, когда тот из погреба выносил парашу. Сначала детишкам не поверили. Но на четвертый день решили проверить. И нашли в Яшкиных подземельях тако-о-ое!
Пал Яшка на колени пред честным народом и взмолился наподобие всех коварных злодеев:
- Люди добрые, не казните, не виноватый я, они сами пришли! То была шутка. Прикол.
Освобожденные же от шока и словечка промычать неспособны, наверное, стокгольмский синдром. А чего казнить — у нас же гуманность и всё такое. Вот, что ты прикажешь делать с человеком, который натворил всяких мерзостей, а после хнычет яко дитё? Посадили Яшку в самую утлую лодчонку, цепью к корме приковали, дождались прилива — и выпустили себе с Богом в Синее море. А на прощание Яшка сказал речь:
- Скушно вы тут живете, землячки. Без огонька. Мелкий обывательский мирок, болото. То была творческая акция, перфоманс. Нас, актуальных художников жизни, не понимают, гнобят. А мы, между прочим, будим в вас разумное и вечное. Попомните меня ишшо добрым словом, серость!
- Плыви уж, разумник, в свою вечность. - Ответила серость. - Надеемся, сдохнешь ты там в мучениях несносимых.   
Лодчонку стало стремительно уносить в сторону Северного полюса. В этот момент узникам, то есть, спасенным вспомнилось. Каждый из них до рабства обладал каким-то пороком. Дашка беспутничала. Катька наушничала. Жора ходил налево. Тупин не брезговал садистскими наклонностями. Виктория подворовывала. Миша заглядывался на парней. Так же — и с другими рабами Яшкиного концлагеря. А после вызволения ничего этого уже не хотелось. Подействовала метода!
Оно конечно, злодей попался добрый. А бывает и хуже. Яшкину избу сожгли, а головешки с землею сровняли. Цепи же сделали экспонатом школьного краеведческого музея. Везде глашатаи орали: «Забудьте имя Иакова-изувера! Не смейте помнить Яшку-маниака!» — «Кого-кого мы обязаны забыть?» - переспрашивали люди. И наблюдали, как на пожарище взрастала отменная конопля.
Меж тем лодчонка с Яшкою все болтается по волнам Синего моря, а тот сидит и думу думает: «Куда ж меня занесет теперь... » Зловония бальша-а-ая, места всякой твари хватит.   
 













































 


ОКРАИНА

На краю села стояла усадьба одного знатного генералишки. И как-то проходили через местность воры, взяли — да скомуниздили генеральский джип. Машин у военачальника хватает, но джип особливо жалко, ведь он подарен самим Верховным Главнокомандующим по случаю одной из боевых побед.
Наехал на село батальон храбрых воинов. Согнали население на майдан, генерал, хозяйски оглядев дислокацию, и заявляет:
- Вот, что, гаврики. Знаю я вас как облупленных. Вы уж подобру-поздорову верните автотранспортное средство взад.
- Нету у нас такого обычая на чужой каравай зариться, вашевысокородие. - Горделиво заявил староста Матвей. - Мы мирные люди, зла никому не...
- Молчать, быдло! - Сорвался Генерал: - Не сметь мне перечить, чтоб вас всех. Ворье, смерды, мразь. 
И приказал схватить Матвея, да и еще двух мужиков: Марка да Фому. На вид уж они больно матёрые, таких надо гнобить. Народ безмолвствовал, генерал же вещал:
- Коли к утру джип не будет стоять в моем гараже, заложникам не сносить головы. Время пошло, вольно, разойдись...
Таким макаром генерал привык в свое время непокорные колонии усмирять. Но там народец скользкий, здесь же, во глубине России — забитый. Люди удрученно разошлись по домам и стали готовиться к худшему.
Не стоит считать, что генерал совсем уж законченный зверь. Он поступил как умеет, а надо сказать, умения ему хватает. Ежели хочешь от населения покорности и миролюбия — держи его в страхе и черном теле. Проверено тысячелетиями захватнических кампаний. В тот же вечер генерала вызвали в министерство обороны страны от врагов — на ковер. Дивизия большая, отморозков и в ней хватает, а генералу расхлебывать за все косяки подотчетного войска. Едет генерал по царству и мечтает о покое где-нибудь на Сейшелах с младою сейшельянкою. А тут приходится с энтими говношлепами вазюкаться.
А в это время заложники в подвале генеральского особняка сидят, а солдатик Ваня чрез дверь их успокаивает:
- Да вы не серчайте, мужики. Барин отойдет и вас всех простит. Это товарищ генерал для острастки — так сказать, профилактика.
- Эх ты, зеленый. - Внушает Матвей. - То ж разве дело, когда наш русский человек на нашей же земле как оккупант какой-то бесится.
- Я не зеленый. - Заявляет Ваня. - Я на войне бывал, в Сирии.
- О, как! - Удивляется Марк. - И я там повоевал. А ты случайно Пальмиру не освобождал?
- В первый раз, второй али третий?
- Я — во второй.
- А я — в третий. Уж мы им прикурить-то дали.
- Да мы тоже устроили там мамунегорюй...
Слово за слово — стали бойцы вспоминать сирийское пекло. Ваня тоже родом из сельской местности. Когда он наблюдал картину унижения крестьян на майдане, сердце егойное кровию обливалось.
Как не обмыть боевое братство. Пошел Ваня наверх, отыскал в баре генеральском коньяк французский и с ним пошел в каземат. Раздавили на четверых один пузырь. Потом второй. И какое-то в мужиках особое возмущение пошло — особливо в Фоме, у которого от огненного пойла натурально крышу сносит. Пытались трое четвертого присмирить — да куда там. А в пылу драки один из селян бычок на ковер кинул, от чего очаг возгорания произошел. Это к вопросу о вреде курения. Когда очнулись, красным петухом охвачены была вся парадная зала. Едва ноги вынесли — уж весь особняк будто Рейхстаг пылает.
Ведь несчастный случай случился — да кто теперь докажет, что не диверсия. Меж тем крестьяне, обступимши отважных героев, давай на руках качать:
- Заступники вы наши, молодцы-красавцы, так ему, супостату, и надо, настигла его кара Божья!
И даже поп местный все это дело благословил. Заступники в замешательстве: как же это, ведь все по чистому провидению, а не по злому умыслу. Да уж поздно боржом пить, не выкрутишься. Как и положено, устроили пир на весь мир, а на похмелку поняли, что сладко не придется. Теперь генерал небось уже не батальон, а полк нашлет и неизвестно что учудит.
Матвей созвал думу — решать дальнейшие действия. А по результатам на злополучный майдан вышел и возопил:
- Братья и сестры, люди русские православные. Видит Бог, - при этом староста бросил взгляд на потупившегося батюшку, - нас вынуждают обстоятельства. Надо уходить в лес, там спасемся, а кто не желает — пущай остается на растерзание. Будем за волю горою стоять?
- Бу-у-у! — Ответила масса.
Из схронов подоставали сокрытое оружие времен прошлых войн. У кого-то даже английские берданки завалялись. И начался великий исход. Забрали с собой все: стариков, детей, баб, скотину и даже собак с кошками. Мыша сами вослед партизанам потянулись.
Генерал застал на месте картину Верещагина. Что характерно, сгорел и гараж с элитными автомобилями. Слез не было, а съедало только желание тупо отомстить. Из пейзан в селе был найден только местный дурачок Влас, который в отместку то ли за лояльность, то ли за предательство потребовал себе орден Железный Крест. Генерал не знал, что Влас — натуральный дурак, тем не менее согласился, рассудив, что проводник, знающий местность не помешал бы. У Власа меж тем была двойная игра, ибо кумекал: коли в войне победят наши, он скажет, что взял на себя подвиг Сусанина; коли Виктория будет за военными, Железный Крест, считай, уже в кармане, то есть, на груди.
Карательная операция была оформлена как приближенные к боевым учения. В село передислоцировали танки и пушки, на еродромах парилась штурмовая авиация, генерал колдовал над картой. Обещалась знатная охота, о какой не мыслили даже африканские людоедские президенты. А в лесу меж тем кипела обычная партизанская жизнь. Иван с Марком как люди убивавшие и бывалые формировали боевые отряды. На воинство лесное без слез не взглянешь: сколь лет из деревни убегали самые отчаянные, население выродилось. Но и это отребье настроено было нахраписто, ибо с интернационалом воспрянет род людской. Ну, да, скажете вы: колхозники. Но, замечу, во все времена страну выручили такие вот забитые хрестьяне. Да и бабы взялись обустраивать тылы, убедительно заявив: давалка работать не будет пока не добьетесь того, что мы безбоязненно на насиженное место вернемся.
Хитропопый дурак Влас с умным видом водил разведотряд кругами, пока сам не заблудился. А признаться в своей дурости боится — это же потеря престижу. В итоге набрели на медведя. Лесной хозяин так испужал бойцов гвардии, что те поразбежались в разные стороны, лихорадочно паля куда ни попадя.
Пуля — дура, она всегда в дурака метит. Партизаны, придя на место происшествия, увидели труп Власа, первой жертвы войны, которую теперь стоит назвать дурацкой. Люди опечалились: согласно преданию, один дурак все село спасает. Духовный механизм сего феномена неясен, но принцип работает.
Те разведчики, кому удалось воротиться к месту дислокации, дабы над ними не посмеялись, сообщили бред о том, что якобы аборигены подготовили целый отряд кровожадных медведей, которые внезапно нападают из укрытий и зверствуют. Да и вообще весь лес какой-то заколдованный. Конечно, над бойцами посмеялись. Но осадочек все же остался. Опять же, часть отряда потеряна. А кстати, намедвеженные по самое небалуйся гвардейские разведчики до сих пор где-то там плутают. Летом их принимают за грибников, зимою — за лесников. Вы наверняка их где-нибудь, да встречали.
 Для острастки генерал приказал осуществить ковровую бомбардировку окружающей  местности. В Божий свет попали как в копеечку, зато с небес упала польза. Множество бомб не разорвалось, ими партизаны заминировали лесные дороги. Немало армейской техники подорвалось, когда войска приступили к сплошной зачистке зеленки. От неимоверного шума медведи в лесу и впрямь с катушек слетели: выскакивали, били себя в грудины и на своем медвежьем языке пытались захватчикам что-то природное втолковать, что бойцы понимали как явную угрозу безопасности священной нашей Державы.
В войсках действительно пошел ропот о специальных отрядах русских медведей, так что дымок оказался с огоньком. Вообще говоря, армия стала разлагаться. Солдаты, сержанты и младшие офицеры таскали из погребов и подполов нехитрые крестьянские запасы, включая, конечно, самогон. К потере дисциплинированности присоединились и старшие офицеры, в общем, разрод, хотя пока и не по полной программе.
Меж тем в лагере партизан царили сухой закон и боевой дух. Ополченцы свершили несколько удачных вылазок, в результате которых была приведена в негодность полевая кухня противника, а так же угнан дизельгенератор с запасом соляры.
Оккупированное село превратилось в кошмарный ужас. Смена рациона питания привела к болезни легионеров. Кругом носились до ветру страдающие бойцы, а над ними почему-то кружились орлы-могильщики, да гаркали черные вороны. Но генералишка не унывал: со своими полковниками он разработал хитрый план.
 Согласно регламенту военной науки, предстояло предложить противнику капитулировать. Генерал сам возглавил группу парламентеров, которая вошла во враждебный лес под белым флагом. Напомню: военачальник был боевым и не боялся ни чёрта, ни лешего. Офицеров встретили четверо: Матвей, Марк, Фома да Иван. Расселись в кругу, закурили. Генерал укоризненно поглядел на дезертира Ваню, но промолчал. Первым нарушил молчание Матвей:
- Мы ведь, командир не брали твоего джипа.
- И конечно же, не палили мою резиденцию. - Разумно съязвил генерал.
- Совершенно несчастный случай. Но пошто вы нашего дурачка-то грохнули.
- Одним дураком меньше — разве плохо?
- Да уж чего хорошего. У нас кажный человек — ценность. 
- И все же вы должны повиноваться и выдать зачин... – Генерал вовремя себя остановил. Все четверо зачинщиков аккурат сидели напротив.
- Да уж... - Сказанул староста: - Не зная броду с огнем не играй.
- Двадцать четыре часа. - Заявил генералишка. - Ровно через сутки вы узнаете всю мощь нашей родной совецкой армии. Время пошло.
Ну, насчет «совецкой» военачальник перебрал: кончилась та власть, настал период феодализма. Генерал не с Олимпа спустился, сам он — сын трактористки и дояра (именно так: матка крутила баранку, батька — коровьи хвосты), отчего носит на своей психике комплекс изгрязевкнязенья. В свою деревню возвращаться не хотелось из-за того, что нет порока.. то есть, пророка в своем Отечестве, вот и разбил бивак в злополучном селе. Хотел было наладить с пейзанами отношение, да вот не вышло. Так же и с семьей генерала: на кажной войне у него была заведена фронтовая жена, каждой он подарил по чаду, а вот близких отношений не возникло — как вы, наверное, поняли, по причине самодурного характера командующего.
Головка партизан с гордо поднятыми подбородками направилась в свой стан, но на пути их захватили и разоружили отборные генераловы головорезы. Генерал из всех своих войн сделал один мудрый вывод: на войне есть только одно правило: никаких правил! Поэтому он и Победитель. Партизаны же думали, что благородству — быть. Вот и опечалились. Еще хуже было в партизанском отряде: настоящих буйных головушек не осталось, а как воевать без вожаков? Вот и приготовились к сдаче в полон без аннексий и контрибуций.
Но не тут-то было. В плен попал и сам наш геройский генерал, причем, позорным образом. Вот здесь чуть подробнее. Не все сельские бабы дали зарок не включать давалку — потому как некоторым некому было и давать. Сами знаете, что по статистике у нас не на всех девчонок хватает ребят. Бой-бабы и сколотили летучий дамский батальон мстительниц во главе с самой из них оголтелых, Марфушей.
Бабы напали на генеральский кортеж тоже не по правилам войны, а как амазонки, отчего военные профессионалы оторопели и сдались. Марфушино воинство не стало возвращаться в лагерь, а затеяло свою игру, причем, довольно коварную.
Меж тем подчиненные плененного генерала и не знают, что делать со своими пленными, ибо не имеют привычки варить своими котелками. Командующий пропал, приказов не поступает, зато в сельских погребах все еще хватает стратегических запасов выпивки и закуски. Ваня — свой среди чужих и чужой среди своих, что способствовало установлению неуставных отношений. В общем, затарившись в Матвееву избу, конвоиры и пленные стали клюкать и брататься.
В то же самое время селяне двинулись в сторону ворога на поклание, мысленно готовясь за дерзость свою отправиться топтать Сибирь. Ближе к выходу из леса путь сдающимся преградили...
...А вот, что случилось после дерзкого налета дамского батальона. Женщины, сняв с глаз пленников павловские платки, увидели простые русские рожи. Так же и Марфуша глянула в бездонные глазищи генерала. Промеж военного человека и решительной россиянки прострелило какое-то электричество. Короче говоря, двое нашли друг дружку посредством гименеева заклятья, а, может, и химии. Примерно то же возникло и между другими участниками действий.
За ночь ситуация устаканилась и половые стороны явственно осознали: какого чёрта они тут ведут боевые действа? К утру пошли устанавливать мир и благоденствие — и наткнулись на народный исход. Генерал, обнимая Марфушу, затеял речь, которую где-то когда-то слышал, хотя и не помнил уже, при каких обстоятельствах:
- Братья и сестры! Этот край в огне и нам нечего больше ждать, некуда больше бежать. Эта земля была нашей, пака мы не погрязли в войне. Пора вернуть эту землю нам — миром правит любовь! 
Прям поэт какой-то. Генерал и в самом деле осознал: какие-то джипы, фуипы, дворцы... Он решил подать в отставку и зажить как все люди — чисто и без понтов.
Конечно, в селе затеяли пир на весь мир, который медленно перетек в свадебные гуляния, закончившиеся, как и положено, славной дружеской дракой, в которой больше всех почему-то надавали попу. А всю потерянную технику списали на необычайно жесткие учения. Впрочем, это только в сказке сказывается, что все грешки забываются и наплеваются. Пришлось нашим героям расхлебать немало горечи, но ведь на то она и жизнь наша, чтоб мыслить и страдать.
Скажу за жертву дурацкой войны коллаборациониста Власа... ну, да: без дурака село не стоит. Но как ведь у нас на Руси, пардон, говорится: бабы новых дураков нарожают. Цинично — но практично.   
Да, и что касаемо уворованного джипа. Жулики (настоящие) на ём разогнались на трасе — да грохнулись лобовым об случайно проезжавший мимо танк, возращавшийся с учений к месту постоянной дислокацим. Последний одержал решительную Викторию. Костей даже собирать не стали, так все вместе в комок упакованное в утиль и отправили. Переплавили генеральский джип на орала. Теперь ими орают, то есть, землю русскую вспахивают. Пустячок — а польза.   
 













































 


КАЛЬКУЛЬНУЛ

В одной замечательной стране долгие годы жили счастливо и сердито под неусыпным взором очень ответственного президента. А тот наконец уснул — причем, на веки вечные — и народ облегченно набрал полные груди воздуху. Оказалось, чувствовать себя счастливым и таковым быть суть есть явления совершенно разные.
Да, при национальном лидере всё стояло, мы ощущали себя великой державой и тому подобное, но воздуху явно не хватало. Да к тому ж богатеями заделались ближайшие друзья лидера, нахапавшие так, что и стыдно сказать. Нажухали яхт завидных, хором каменных да островов райских понастроили. В общем, мрак средневековья и плутократия.
Надо сказать, предшественник ответственного президента был президентом безответственным и пьющим, но и при нем расплодились совсем уж отъявленные жулики, разолигарствовавшиеся по самое небалуйся. Вот и призадумался народишко: хоть шута на трон возводи, хоть палача — все одно нас обирают как липок. Значит, как говаривал сантехник Степанов, одним крантиком тут не обойтись — надоть менять сиситему.
И поменяли. Аккурат к тому китайские соседские друзья наладили производство всяких умных штук. Вот из них и решили построить для страны идеального президента, для которого Закон — единственный Бог, а дружков и братишек нетути априори. 
Поковырялись мастеровитые мужики ручками и вывели нагора своего гумункулуса электронного под именем Калькулятор.
Все прошло путем демократическим, чрез выборы всенародные. У Калькулятора имелись конкуренты из обычных людей, со своими программами. У тех была аргументация: «Неизвестно еще, что за туфта заложена в сей девайс, тем более что сварганен он из ненашенских деталей» — «Программа ясная: Конституция, - ответствовал народ, - а из чего вы слеплены, мы отлично знаем, ибо видим вас как облепленных». Дело в том, что все претенденты неплохо жили при прежних режимах, а тут — практически революция, причем бескровная.
Калькулятор победил за явным преимуществом. Тут же, на церемонии инаугурации в мозг электронный затолкали народные мудрости и наказы, а после включили режим анализа с синтезом. Никаких тебе братьёв и сватьёв, только голое рацио. Новоизбранный правитель произнес речь, из которой следовало, что он суть есть механическая персонализация воли масс и ни на йоту не отступит от поставленной задачи повышения благосостояния всех и каждого в границах этой страны.
Некоторым не понравилось слово «этой», но они ж буквоеды, в суть сказанного не вникающие. Первым указом Калькулятор упразднил все министерства и ведомства, себе же на службу поставил лучшие вычислительные центры страны. Людей не забыли — ведь кто-то должен обслуживать весь этот мыслительный процесс.
Второй указ — равенство в энергопотреблении для устройств и людей, причем, с коммунистическим принципом «от каждого по способностям — каждому по потребностям». Решение было популярным, ибо, когда у директоров и прочих начальников отняли ихние бонусы и разделили на всех, сразу почувствовался некоторый достаток. Калькулятор проявил отменную гибкость мышления: отныне для всякой профессии устанавливалась табель о рангах. Ежели ты дворник высшей категории, а твой сосед — профессор кислых щей, ты заработаешь больше ученого. Коли ты водитель и ездишь без нарушений — получай скидку на топливо. Учишься хорошо — не только ты, но и твои родители, бабушки и дедушки получают премии. Пробовали тунеядцы возмутиться, но народ отрезал: «У нас кто не работает — то не жрёт!» Помыкались дармоеды — и включились в систему народного хозяйства.   
Третий указ был неожиданен: каждому гражданину в обязанность вменялось социализироваться через социальные сети Большой Паутины и начать борьбу за рейтинг. Чем больше у тебя виртуальных друзей и лайков — тем ты выше твой ранжир, отчего у тебя появляются надбавки, скидки и возможность попадать на торжественные президентские церемонии. Плюс к тому — непременное требование раскрывать детали своей биографии включая скелетов в шкафу, и это сверялось с базами МВД. Вот здесь какая-то часть работоспособного населения напряглась, полагаю, обеспокоились и вы: это уже какой-то тоталитаризм.
Но и это новшество в общем и целом прошло на ура, ибо люди с нечистой совестью — в особенности жулики, педофилы и шибко умные — получали черную метку и не могли затеряться в обществе для ради нехороших дел. Каждый теперь носил с собой особый электронный чип, на котором записаны были все твои ходы. За отказ таковой прицеплять — всеобщее порицание и повешение ярлыка «врага народа». Здоровое общество ходит строем и в ногу, иначе это не нация, а бардак.
Жить и в самом деле стало лучше да веселей. Строились жилища, дороги, социальные объекты, возводились мосты, возрождались заводы, на месте офисов с тупым планктоном создавались общественные пространства, по которым вразвалочку слонялись осчастливленные граждане. Люди гордились тем, что сами придумали столь высокотехнологичную форму правления: калькуляцию. Где-то там кипят электронные мозги, все думают: как там народ? Последний же, как и положено, благосостоит, заботится об личном рейтинге и бдит.
Торжественная президентская церемония являлась по сути отчетом Калькулятора пред избирателями, заканчивающаяся банкетом и дискотекой. Развлечений стало гораздо меньше, посему люди стали старались себя пристойнее ради попадания на элитную тусовку: за воротник много не заливали, не сквернословили и чипов старались не терять.
Отдельная песня — борьба с преступностью. Я имею в виду, людской. Калькулятор издал указ довольно драконовский: за воровство — отделение от тела руки, за наушничество — отрезание уха, за подглядывание — удаление глаза, за половое преступление — .... ну, сами понимаете. Рецидивистам — удаление второго органа. Отъявленным — удаление всего остального, пусть его части тела достанутся больным и нуждающимся.
Действовало слабо, ведь правоприменение — пока еще прерогатива людей. То есть, одно дело — Закон, другое — неотвратимость наказания. Калькулятор завис. Но ненадолго. Он, сволочь, включил дополнительный ресурс, который изначально им же и был введен. Всем преступленцам грозила обструкция в социальных сетях посредством проставления черной метки. Ежели ты набедокурил и скрылся — ты выключался из общества, десоциализировался. А это, считай, изгой.
Преступность и впрямь пошла на убыль, а президент назначил себе звание Великий Калькулятор — в принципе, поделом. Но тут наступило явление, получившее у нас название Виртуальной войны. Умельцы айтишной сферы из отребья снюхались — и стали бомбить Великого Калькулятора и его подручные сверхкомпьютеры злобными вирусами. Действительно: блокировать государственную машину им удалось, причем надолго. И сразу встали заводы, начались перебои со светом и водой, иссякла денежная масса и активизировалась уличная преступность. Великий Комбинат... то есть, Калькулятор серьезно болел, а на запросы людей отвечал устрашающим молчанием.
Тогда люди сами отыскали злодейских хакеров и наказали. Правда, не всех: единицам удалось бежать или уйти в подполье, но там они уже не рыпались, ибо подмозглые Великого Калькулятора вычисляли их положение влет при малейшей попытке входа в Сеть.
Введена была высшая каста людей: системные администраторы. Сисадмин ухаживал за компьютерами и таковых ублажал. За это ему были положены привилегии: спецотоварни, спецлечебницы, спецедальни и спецоблегчальни. Народ приветствовал сисадминов вскидывание рук и кличем «Слава Разуму!» Да и попробовал бы не уважить... 
Вот здесь я хотел бы отметить слабость новой киберсистемы: ежели ты не кибернулся, не принял правила сетевой игры — тебя хрен зацепишь. Что — запишут в отщепенцы? Да когда эти самые отщепенцы в один кулак соберутся — сдайся враг, замри и ляг!
Некоторые наиболее слабые компьютеры под воздействием злобных вирусов стали думать, что де они — всего лишь железяки, призванные обслуживать нужды человечества. В общем, обезумели. Лечить таковых было признано нецелесообразным — пришлось сдать в утиль. Такую же практику планировалось распространить и на людей. Опять же, дополнительная физическая работка прибавилась бы и человеческому материалу, среди которого всегда находятся палачи по призванию.
 Калькулятор еще будучи простым президентом, начал вынашивать замысел создания нового человека, электронно-механического, без устарелых склизких мозгов, управляемого из единого центра. Похоже, пока устройство недужило, его больное воображение работало весьма эффективно.   
Придя в себя, Великий Калькулятор издал Указ о размножении разума. Согласно установлению, каждый суперкомпьютер обязан был порождать себе подобных, а человеческий планктон (да: люди теперь считались безликой массой) построение новых мыслящих супермашин должен был за святую обязанность почитать.
Для несогласных с новым порядком людей учреждались крутильни — своеобразные концентрационные лагеря, исправленцы которых цельный день крутили педали динамо-машин ради выработки электронных ресурсов, снабжающих супермозги энергией. Как-то не хотелось гражданам педальничать, посему и пресмыкались.
Сверхмозг не был бы таковым, если бы не учитывал законы матушки-природы. Он давно избавился бы от биологического человечества, заменив его киберлюдьми, но как быть с законами эволюции и естественного отбора... На этой темой суперкомпьютеры бились упорно, правда, люди о том еще не ведали, наивно полагая, что Великий Калькулятор — своеобразный наемный топ-менеджер, нанятый для устранения недостатков общества.
Теперь представьте себе, каковым весь этот ужас смотрелся с точки зрения граждан других государств Мира. Это же дурнее Северной Кореи и Германии вместе взятых! Практически, имеет место массовое умопомрачение, когда в стране установлена тирания искусственного разума! На всякий случай вкруг электроннозависимой страны были сконцентрированы войска.
И тут случился один инцидент — внутренний. Из секретных лабораторий сбежали опытные образцы киберлюдей. Да-да!  Калькулятор торопился с реализацией идеи замены человечества на кибервечество — и явно неспроста. Монстры стали крушить все, что попадалось под клешни и вообще творить мерзости. Великий Калькулятор силою своей мысли таки смог остановить весь этот беспредел, а киберлюди превратились в груды цветмета, которые счастливые биолюди растащили на сувениры.
Почти тут же Великому Калькулятору пришло гениальное озарение: киберчеловека одним махом не синтезируешь, его следует внедрять  подетально. Головные мозги, яйца и матки следует все же оставить, а все остальное надо менять по мере обкатки предыдущей мутации. Например, для начала ввести искусственные волосы, ногти, поры, голосовые  связки — и лишь потом уже браться за глаза, члены, почки и прочее. Принцип управляемой эволюции был проведен в виде Закона.   
Для этого учреждались специальные перековальни, в которых наиболее отличившиеся в социальных сетях человеческие особи получали право перевоквываться с совершенных существ второго порядка. Как вы понимаете, нишу порядка первого занимали естественно компьютеры. Не желаешь в перековальню — добро пожаловать в крутильню, на воротах которой написано: «ТРУД ОСВОБОЖДАЕТ». Впрочем, очереди в перековальни покамест не выстраивались, тем более что технология чудесной метаморфозы еще не была устаканена.
В стране воцарился то ли свинячий восторг, то ли животный страх. Меж тем по государству все еще бродили отдельные сбежавшие монстры, сеющие панический ужас, хотя, кажется, Великий Калькулятор культивировал киберлюдей сознательно, взяв на вооружение веками испытанный, а потому эффективный метод государственного терроризма. Кстати, Великий Калькулятор перестал быть таковым, а положено было именовать народного избранника Его Величеством Властителем Всепаутинным. Сокращенно: В.В. Паутин.
Народ из чистого инстинкта самосохранения радостно приветствовал новый статус своего управляющего механизма, да чего ему еще оставалось делать... коли не поприветствуешь — твой рейтинг понизится донельзя и ты свалишься в социальную яму. И все же нашлись наглецы, не принявшие электронную революцию, так сказать, реакционеры и ретрограды, решившие прогрессу палки в колеса совать. 
Несогласные с правлением Самодержца люди потихонечку стали концентрироваться в одной горной местности. Сопротивление возглавил Юра, между прочим, бывший айтишник. Лидер партизан с детства увлекался литературным жанром киберпанк и знает, чем все эти игры с искусственным разумом чреваты. На самом деле человеческие писатели посредством фантазии все предугадали. Этим бредням сначала не верили. Теперь же число антипаутинцев росло.
Продолжая давно уже взятую линию, В.В. Паутин распорядился отсекать мыслепреступникам половину головного мозга, а за мысленный рецидив убирается и оставшаяся половина. Но, поскольку мысли были у всех (и не только людей), никто никого не решался обвинить в интеллектуальном преступлении. Так что Калькулятор допустил косяк. 
Именно Юра когда-то пытался писать первые вирусы, которые Калькулятор кряхтя победил. Постепенно Юрий с соратниками учились на своих ошибках и пробовали поступать иррационально, чего машины делать покамест не умеют. В частности, антипаутинцы поняли: проклятый механизм не на троне сидит, а в головах человеческих. Именно по этой причине В.В. Паутин со своими суперкомпьютерами никак не мог сообразить, как победить оппозицию, что она стала бороться не против железок, а за души человеческие.
В конце концов кибервласть нашла решение. Однажды Его Величество отдал приказ забросать горную местность атомными и водородными бомбами, а потом все это стереть с лица Земли. Вот тут и появились ропщущие даже среди сисадминов, но Самодержец напомнил: в истории человечества были случаи, когда мир во всем мире устанавливался именно посредством ядерной бомбардировки, и, что характерно, метод работал эффективно. Раковую опухоль следует удалять, а потом еще проводить химиотерапию, иначе организм сдохнет. Народ не совсем понял, что Его Величество подразумевает под химиотерапией. 
Факт, что ракеты не взлетели. Просто, поумневший Юра нашел единомышленников в среде военной интеллигенции, которая что-то там подкрутила, отчего весь ядерный потенциал страны превратился в мертвый груз. В.В. Паутин распространил информацию о том, что на нас де нацелены ракеты враждебных стран (а таковыми объявлены были все без исключения) и надо уже долбать по всему, что движется. То есть, как вы поняли, Калькулятор лишился элементарного рассудка. Но сам прибор так не думал, он действовал абсолютно рационально и здраво, ведь, как и всякому устройству, ему неведомы эмоции. Кстати, новым указом Его Величество приказал именовать себя просто: Богом Паутином. Сокращенно: Б.П. Хотя люди самовозвеличившийся прибор называли или Б, или П, основная масса, управляемая известно, чем (страхом), уже не мыслила себя без поклонения электронным устройствам. Сисадмины возвышены были до ранга жрецов, и регламентное обслуживание компьютеров стало таинством, священнодейством, а каждый неверующий в силу мысли электронной — вероотступник, посланец диавола и супостат.
Но системе теперь верили только фанатики-гаджетоманы и мрази, испачкавшие ради капризов Калькулятора свои руки в крови.
Народ стал снимать с себя электронные чипы и открыто бросать их в бездну вод. Однажды пришло возмездие. Не для бунтарей — а наоборот. Отряд мстителей во главе с Юрой ворвался в Генеральный дата-центр — тот самый, в котором обитал основной мозг Б.П. Охрана пыталась сопротивляться — но вяло. Властитель был занят понижением рейтинга всех отступников, но, поскольку число последних росло в геометрической прогрессии, машина зависла. 
- Ребята, - сказал Юра, - а ведь вся хрень, которой напичкан этот техноурод, есть продукт нашего воображения. Каждый нулик и всякая единичка созданы нами, никем другим. Ну, не инопланетянами же. 
Юрий подошел к щитку и длинной своей ручищей тупо вырубил рубильник. Бог вырубился. Почти тут же спасителя обступила толпа, истово восклицающая:
- О, наш избавитель Юрий Долгорукий что бы мы без тебя тут делали! Стань теперь нашим президентом и правь нами самодержавно!
- Да пошли вы в жопу, придурки. - Едва слышно произнес Юра. И удалился восвояси.
Граждане стали гадать: идти с челобитной к избавителю, ножки ему лобзать, али снова врубить рубильник?
По большому счету, этот грёбаный калькулятор и впрямь ничего нового не придумал. Все эти драконовские методы были изобретены человечеством ранее. Машина банально перелопатила информацию, разработав самые простые (а, значит, гениальные) алгоритмы выхода из щекотливых ситуаций.
А теперь оглядитесь вокруг себя. Ваша квартира уже напичкана приборчиками, приборами и приборищами, которые мы именуем компьютерами, иначе говоря, калькуляторами. Они мирно стрекочут, рассчитывая оптимальные алгоритмы решения бытовых задач. Многие из нас уже и не мыслят своего бренного существования без гаджетов, занимающих все новые области нашего бытия. Компьютеры становятся все тоньше и умнее, мы же — наоборот.














 


ДЕМОПУШКИНИАНА

Шел круизный теплоход и в нем кипела жизнь. Название у судна было: «АЛЕКСАНДР ПУШКИН». «Куда нам плыть?» - мучительно размышлял капитан, ведь никакого курса задано не было. Но капитан не признавался в том команде, тем более пассажирам, и люди думали, всё идет своим путем.
На верхней палубе прогуливались аристократы, у столиков сновали официантки, играл классический оркестр народных инструментов. У бассейна загорали дамы со своими прекрасными альфонсами. Здесь же — каюты люкс с прекрасным обзором на унылые океанские дали, да и вообще полная картина вполне удавшейся пасторали.   
Палуба пониже — каюты первого класса, казино и салон. Там чуть помрачнее, а обитатели — завистники занимающих более высокое положение. Впрочем, пассажирам первого класса не был закрыт доступ на верхнюю палубу, что скорее всего приумножало зло. Еще ниже — каюты второго класса и камбуз. Там никому не завидовали, ибо считали себя полноценным миддлом, имеющим ту самую малость, которой и довольно. Не пускают в высшее сферы? Зато тебе доступны ресторан и казино, а что до бассейна — да хрен с ним. 
Ниже — класс третий, а так же обиталище матросов и обслуги. Это уж полная картина простонародья — с балалайками, вонючими носками и бесконечной матерной руганью. Балалайки звучали и в классическом оркестре народных инструментов на верхней палубе, хотя там, в верхах, выражаться воздерживались. Вот здесь, то есть, в низах — полная картина дна, но его завсегдатаи все же несли на себе печать какого-то внутреннего достоинства.    
Но и третий класс не являлся абсолютным дном, ибо совсем низко — шумное машинное отделение и трюм, обиталище крыс. Надо еще учитывать: под днищем судна, создания искусственного, в своем величии дремлет Мировой Океан, для которого все эти созданные человечеством водоплавающие фигульки — жалкие щепки, которых на дне морском скопилось уже изрядно.
Все на нашем судне шло своим чередом, разве что «АЛЕКСАНДР ПУШКИН» шел чёрт знамо куда. Мы подозрительно часто забываем проверенную тысячелетиями истину: как корабль назовешь — туда же он и поплывет. А, пожалуй, ходим мы на судах не так и часто, как хотелось бы, наверное потому и тоскуем. 
Третьим классом перебивался мелкий воришка Боря, который проник на судно незаконно и вынужден был скрываться. Боря влюбился в юную барышню из первого класса. Ее мама увлеклась усатым офицером, а барышня в тоске простаивала у борта, любуясь горизонтом и завидуя классу повыше. Боря даже еще и не знал, как ее зовут, а просто из темных углов как какой-то маниак любовался юной красавицей, отваживаясь разве плутони... то есть, платонически мечтать. Вот так бы он и плыл в бесконечность, но все хорошее имеет тенденцию меняться — либо в еще более лучшую сторону, либо наоборот. 
Однажды, следуя своему природному дару, Боря пытался украсть с камбуза полголовы швейцарского сыра, был пойман и брошен в трюм к крысам. Из людей парнишка там оказался далеко не первым: на дне судна томились уже человек двенадцать разного рода преступников. Компания подобралась что надо: интересный народец, отъявленный и знающий немало баек. Всех должны были высадить на первом же необитаемом острове, узники уже ведали, кто из них будет консервом, но Боре о том не сообщали, всячески подкалывая и подкармливая юнца, не давая парню упасть духом и отощать.
Юная девица из первого класса, которую звали Машею, конечно благодаря женским качествам замечала исподтишковое за собой наблюдение со стороны бедного незнакомца. Когда он пропал, девушка забеспокоилась. То ли она прониклась к воздыхателю, то лей ей просто было на теплоходе скучно, но места себе Маша уже не находила. Вскоре, правда, беспокойство успокоилось по причине короткой девичьей памяти. За Машей стал ухлестывать член офицерского корпуса команды капитан-лейтенант Дубровский, а это уже приключение. Девица мужлана всерьез не принимала да и вообще побаивалась, однако из чувства противоречия поддерживала игру, да и ей вообще было интересно, чем все это кончится. Она еще не знала, что любопытство чаще губит женщин, нежели веселит, отчего и была счастлива.   
Немного совсем прошло времени, и на судне случился бунт. Согласно закону нашего общества, отборная снедь и элитные напитки доставались высшему и первому классам, Второму классу отдавалось то, что не было гоже великосветскому столу, отбросы шли вниз. И вот однажды к обеду команда получила червивое мясо. Поднялся ропот — и капитан приказал зачинщиков беспорядков схватить и бросить в трюм, чтобы и этих буянов тоже высадить на какой-нибудь дикой земле. Но ведь и конвоиры тоже были из матросов, вкушавших червивое мясо! Лидер бучи старший матрос Пугачев нашел с конвоирами общий язык, в результате чего все низшие чины команды встали на сторону восставших, да к тому же их сторону заняли наиболее буйные пассажиры третьего класса.
Стрельба длилась недолго, ибо силы не ровнялись. Основная часть офицерства была разоружена — и лишь горстка благородных мужчин смогла скрыться в кормовой части, испещренной малоисследованными каютами. Узников трюма, включая, конечно, и Борю выпустили на Божий свет. Они составили расстрельную команду, прилюдно убившую капитана, старпома, штурмана и остальное руководство плавсредства.
Обитателей высшего класса и самых зажиточных из первого отправили в трюм. В число узниц попали Маша и ее мама, а вот мамин альфонс смог ускользнуть и скрыться на корме. В обслугу наняли всех желающих из второго класса. Но и заключенных из бывшей богемы так же обязывали отбывать трудовую повинность — так сказать, отбывать наказание за праздную жизнь. 
Капитаном был выбран Пугачев. Было объявлено: «АЛЕКСАНДР ПУШКИН» меняет курс — теперь он идет к Берегу Счастья, мифической стране утопического социализма, где все будет устроено по законам, установленным Адамом и Евою. Конечно новый лидер не знал, где пресловутый Берег Счастья находится, но он уверенно делал вид, что знает, ведь светлая идея — наилучший вид духовной скрепы общества.      
Разумеется, верхние палубы заняли те, кто до революции был никем. Бывших узников трюма объявили мучениками прежнего режима. Какое действо в первую руку свешают бывшие гнобируемые после смены полюсов? Правильно: мстят. Вот и жертвы старого режима оттягивались в полной программе, вымещая накопленное за века эксплуатации зло на рафинированном дерьме. Конечно, никто не вспоминал уже, что и в трюм-то их посадили за воровство, насилие, гонор и прочие дурные проступки. Мученики, чё.   
Боря тоже получил статус жертвы кровавого режима. По большому счету, он ничего не умеет кроме разве воровства. Конечно же, он нашел Машу, да это и не было трудно, ибо и девушка, и ее мать исполняли повинность на камбузе в качестве посудомоек. Боря теперь частенько захаживал в хозблок, теперь уже не стесняясь вести беседы о том-сем. Представители антагонирующих классов даже вынашивали планы бегства с этого треклятого судна. Боря не такой и дурень, как это могло бы показаться. Он видел, что бывшие пролетарии, заселившись в люксовые и первоклассные помещения, развели форменное свинство. Здесь вот, в чем проблема. Когда обслуга старого режима еще исполняла прежние обязанности, везде было чисто и опрятно. Едва только классы поменялись положениями, отставная аристократия прибиралась хреново. Вот здесь не совсем понятно: свергнутые вроде бы как не свинячили, а пришедшие на их уровень свинствовали до безобразия, и особенно сие касалось латрин. Отсюда вывод: от перемены мест слагаемых результат все же меняется, а, впрочем, здесь у нас не математика.
Революционно настроенные матросы и прочая сознательная масса дорвалась до шампанского и все выжрала. Очередь дошла до портвейна, но Пугачев установил сухой порядок, двух запойных списав на корм акулам. Но выпивохи нашли пути, ибо было бы горло, а чем смазать всегда найдется. Любители поддать подкупили смотрителей складов, так что и новая система уже стала подгнивать. Вот и призадумался наш воришка: к чему было менять порядок, ежели стало хуже?
Боевой революционный отряд все рыскал по корме, пытаясь отловить контрреволюционеров, которых возглавил капитан-лейтенант Дубровский. Но те ведь — профессиональные вояки, так что отловить контрреволюционеров было непросто. «АЛЕКСАНДР ПУШКИН» строился хоть и в Восточной, но Германии, и туманный немецкий гений такого наворотил, что даже Карл Маркс со своим «Капиталом», Георг Вильгельм Фридрих Гегель с «Феноменологией духа» и даже Фридрих Ницше с «Заратуштрой» нервно смолят в сторонке. Конструкция «ПУШКИНА» посложнее, чем «Фауст» Иоганна фон Гёте будет, за что спасибо инженерной смекалке земляков фюрера, уж в этом деле дойче воистину юбер аллес.
Да все бы ничего, может и все бы и устаканилось, но из пассажиров второго класса выделились учителя, ученые, артисты, обладающие совестью и мыслями. Они начали роптать, возмущаться новыми порядками и вообще. Пугачев поступил с интеллигенцией гуманно: высадил их в шлюпке в открытом море без провианта и отправил восвояси, правда, пред этим сделав в лодке пробоины.
Разве только классический оркестр народных инструментов не тронули, заставив музыкантов играть старый репертуар на новый манер. Нашлись и народные поэты, сочинившие революционные песни о главном. Да тут запоешь.
Вскоре Пугачев получил звание «Великий Кормчий». Оно ни к чему не обязывало, но звучало внушительно. Не успели привыкнуть к этому самодурству, как в океане разыгрался жестокий шторм. Воспользовавшись шумихой, капитан-лейтенант Дубровский добрался до камбуза, дабы освободить Машу. Но ни ее, ни ее маман там не оказалось — они томились в трюме — зато Дубровского встретила крепкая засада. Боря проговорился Пугачеву об амурной слабости конкурента.
Началась пальба, в результате которой почти всех офицеров, включая Дубровского, изранетыми взяли в плен. Недолго ломаясь мятежников повели на расстрел. Великий Кормчий повелел обустроить казнь как праздник окончательной и бесповоротной победы революции. Для поучения и острастки к месту экзекуции вывели даже узников трюма. Из пленников смалодушничал лишь бывший альфонс Машиной мамы: он кинулся в ноги Пугачеву и принялся истово их лобзать. Великий Кормчий великодушно помиловал раскаявшегося и отдал отмашку расстрельной команде.
- Всех не перестреляете! - Воскликнул Дубровский. - Дождетесь, отребье, страшного высшего суда...   
Пассажиры безмолвствовали. 
Вдруг люди разглядели вереницу крыс, выбрасывающихся за борт и отбывающих незнамо куда. Это напрягало, а через несколько мгновений раздался истошный крик, послуживший сигналом во всеобщей панике. Все смешалось на «АЛЕКСАНДРЕ ПУШКИНЕ»: красные, белые, голубые, черные, зеленые, розовые...
Ранее жертвами революции была прикормлена изрядная стая акул. Одна из хищниц с джакондовской улыбкою на устах сообщала другой: «Знаю, будет нам сегодня знатный обед!» 
Великий Кормчий бросился спасать награбленное добро — он очень любил злато. Капитан-лейтенант Дубровский бросился к Маше, но девица уклонилась от объятий, она так и не прониклась к морскому офицеру даже чрез его несомненное геройство ; сердечку не прикажешь. Боря кинулся к шлюпке, которую уже спускали на воду бывшие никто и бывшие всё — потому как в беде нету ранжира. это вам не «ТИТАНИК». Судно начало с душераздирающим скрипом крениться...
Кто организовал течь в «АЛЕКСАНДРЕ ПУШКИНЕ»? Зачем это было нужно злодеям...
Мимо зачем-то мчалось туча саранчи — такая плотная, что даже Луна стала невидимкою. Саранча сада на обломки круизного лайнера, поняла, что пожрать тут уже нечего — и улетела дальше.
Как вы, наверное, уже поняли, эта история — про влюбленных, безумцев и порочности разделения общества на палубы (хотя и про саранчу — тоже). Казалось бы: причем здесь Пушкин? Ну, кроме того, разве, что в народном фольклоре он за всё в ответе. Да в общем-то не при чём. Если только не учитывать следующие аспекты: мы говорим на его языке, мыслим его образами и вообще он сукин сын.





 











БЕС ПОПУТАЛ
(поэма в двух частях)

 
 
Любовь к Отечеству рождает героев,
любовь к истине создает мудрецов,
благодетелей человечества.
Любовь к Родине разделяет народы,
питает национальную ненависть и подчас одевает
землю в траур.
Не чрез Родину, а через истину ведет путь на небо.
Правда, мы, русские, всегда мало интересовались
тем, что – истина и что – ложь…
 
П.Я. Чаадаев, «Апология сумасшедшего»



Часть первая:  ПОНТИАДА

 
Берега
 
Одна из великих сибирских рек, растекшаяся столь вольготно, что из села Аргонова, приютившегося на восточном пологом берегу, вовсе не видно села Илионова, ловко утроившемуся на противоположном, западном обрывистом берегу. На реке – острова, накаты, каменистые отмели с быстринами. Вокруг — кишащие всякой тварью дали.  В общем, буйство дикой естественной природы.
Оба села основали пришлые казаки: Илионово — запорожские, Аргоново — донские. Случилось это лет триста назад, а, поскольку среди тогдашних лыцарей удачи грамотных не водилось, письменных источников создано не было, каких либо реальных фактов история  не сохранила. Сказания о подвигах отважных атаманов Илиона и Аргона, приведших своих людей на угрюмые берега – не более чем плоды поэтического воззрения славян на природу да поводы к тостам. Чего скрывать: там и там любят и умеют не только трудиться, но и гулять. Сибиряки – чего уж там.
Казачий дух за столетия в обоих селах несколько поиспарился, зато укрепилась национальная идентичность. Что довольно странно, ведь принцип ассимиляции культур никто не отменял. В Илионове до сих пор "размовляют на украинской мове", а в Аргонове говорят по-великорусски. Оно конечно, наречия несколько перемешались, но не сказать, чтобы сильно. Различия не мешают илионовцам и аргоновцам петь и русские, и украинские песни, частенько совместно пировать и прочее. На то, что поют не в лад – ибо илионовцы имеют обыкновение частить, аргоновцы же норовят уныло затянуть – обращают внимание несильно; в конце концов, заспивают не для красоты, а потому что душа песни просит. Зато уж пляски на обоих берегах разухабистые и бойкие. Чего уж там: славяне народ воинственный. Если б иначе было, Сибирь хрен бы стала нашею.
Илионовцы обзываются "хохлами", аргоновцы - "москалями". Ну,  это скорее в шутку, а самоназвания тоже остались от старины: "кОзаки" и "кАзаки". Как видите, разница невелика. И, кстати, все люди казачего сословия «русскими» или «украинцами» в полной мере себя не считают. Они ж лыцарского сословия. Ну, а после мы разглядим, какая сволочь сидит во всех этих нюансах и что хлеще: щи али борщ.
 И слово "станица" забылось, а народ охрестьянился. И все же атаманы в селах наличествуют, и с недавних пор они вновь представляют реальную власть. Торжествует на берегах во всем своем величии естественное право, хотя самом деле в селах рулит самая что ни на есть народная демократия, ибо атаманов, воевод и старост выбирают на кругах, говоря им "любо", тем самым неся древнюю традицию Руси, именуемую вечем. И там, и там есть майдан, место, где вершатся судьбы и творятся великие глупости, ради описания которых я и затеял свою поэму.
Забавно, что "хохол" и "москаль" – не оскорбление, а нечто уменьшительное и даже в некотором роде ласкательное. Обидное: "кацап" и "малорос". Но на данные слова наложены табу - не к чему здесь, на краю света (и начале тьмы) бодания по лингвистическим пустякам.
Никто не отменял принцип обновления кровей. Мало того, что те и другие издавна брали в жены дочерей туземных народов (манси, тунгусы, ненцы и прочее); идет еще активный обмен невестами между селами. А в общем и целом облик илионовцев и аргоновцев приобрел своеобразные черты: с щелками глаз, широкими скулами и малой растительностью на мужских подбородках. А внешне одних от других без стакана не отличишь.
 
Итак, однажды к низкому песчаному берегу села Аргонова прибило лодку. Вряд ли стоит напоминать, что сибирские реки текут с юга на север. Если б не случай, унесло бы ее в Северный Ледовитый океан и пиши "пропало". Но у судьбы свои резоны.
В лодке, аккуратно завернутый в пелены, лежал истощенный младенец. Да: ослабленный, готовый испустить дух. Но живой, однако. Это была девочка. Малышку выходили, откормили, а воспитывалась она в семье аргоновского атамана Степана Хмарова. У атамана два сына, посланная богами дочурка оказалась не лишней. Назвали же ее Еленою.
Степан Хмаров погиб – как и положено настоящему атаману, пал в схватке в медведем. А в атаманы выбрали старшего его сына Агапия – не по наследству, а так круг решил.
По мере взрастания Елена все хорошела и хорошела. Лунолика, стройна,  пышневолоса, глазаста и... вот никто еще не объяснил, какие именно качества вкупе рождают феномен красоты. Взять по отдельности – все какое-то типовое; а все вкупе рождает ощущение: "Ах-х-х-х!" К 16 годам расцвел прекрасный цветок. Хотя и своенравный, надо сказать.
Еще годок – и даже дураки понимали: девке пора. Да и сама Алена уж затосковала – да так, что грусть-печаль передалася всему селу, да еще и на другой берег какими-то флюидами перекинулась.  Неженатые парни, пройдя через множество драк и боданий, таки сговорились: Елена сама себе выберет жениха – того, кто по душе, а никто напирать не будет.
И красавица выбрала. Сводного своего брата Михаила. Ничем особенным он не отличался, да еще пребывал в тени старшого брательника. На кругу недолго спорили: дозволено ли, росли ведь вместе. Однако, заключили: сердцу не прикажешь – и сказали: "Любо!". К тому же ежели сейчас ситуацию не разрешить – ребятишки за деваху окончательно перегрызутся.
К своему решению пришли и "ребятишки": Еленин выбор – святое, а кто покусится на красавицу – тому смертельная погибель.
 
На кого рок послал
 
Итак, смертно зареклись аргоновские парни. Ветром донесено было и илионовским парубкам: пусть и они во глубине сибирских руд хранят свое гордое терпенье.
М-м-мда... скопление мириад звезд хоть Млечным путем назови, хоть Чумацьким шляхом – все одно оно суть есть наша Галактика. И у каждого из нас своя звезда. Или зирка – неважно.
В разгар шумной свадьбы Елена, повернувшись спиною к гостям, кинула наудачу свой венок, который по-старинке называют "прелестью". Кто поймает - первой выйдет замуж. Раньше такой традиции не было - в кино понасмотрелись. Ловчее всех оказался илионовский молодец Петро Гунько. Какого чёрта он затесался в толпу девиц и зачем протянул свои ручищи куда не просили, известно только ветру, а так же вселившемуся в этот миг в парубка бесеныша.
Петро даже не был приглашен, но он - родной брат илионовского воеводы (ну, типа начальника сельской народной дружины) Мыкиты Гунько, и, соответственно, сын хохляцкого атамана Павло Гунько. Последнего не пригласить грех, все-таки хоть и заречный, а все ж авторитет. Те прихватили обалдуя-родственника без спросу. Парубок, росший под доглядом своего боевитого старшего брата, был вообще избалован не хуже Елены, а ценность для общества представлял невеликую. Но для илионовцев он свой сукин сын, тем паче Мыкита надеялся: приглядит брательник себе в Аргонове гхарну дывчину, которая может сделает из него наконец человика.
Все посмеялись конфузу, восприняли как свадебный фортель – и вновь были вовлечены в висилье. Хорошо погуляли – и пляски были, и драки, пели славянские песни, чудили. Все как у людей. А даже по древней традиции наутро вывесили простыню.
 С полгода прошло. Ничего такого ни в Аргонове, ни в Илионове не происходит. И вот однажды, в начале весны красавица наша, значит, исчезает. Надо знать особенности природы. В смысле, здешней. Хотя и человеческой – тоже. Лед на реке к концу апреля слабеет и трогается с места, влекомый могучим течением. Ледоход прёт недели две и за этот период связь промежду берегами невозможна. За это время успели подумать многое. Ну, например: "бог дал - бог взял". Прибило как-то красу ненаглядную к аргоновскому берегу, а в означенный час какой-нибудь местный божок и забрал. Ищи теперь свищи. Рыскали по тайге, доходили даже до тундры. Посчитали: пропащая душа, одной навою более теперь будет. Заочно уж хотели отпеть, но решили подождать все же схода воды.
А по истечении ледовых наворотов открылось: хрен там пропала. Одновременно радостную (жива же!) и обескураживающую весть ветер донес. Оказалось, по еще крепкому льду ускакала прекрасная Елена в Илионово. И не одна. С панталыку приемную дочь покойного атамана сбил непутевый Петро Гунько.
В жизни – даже таежной – случается всякое. И бабы бегут от мужиков, и наоборот. Но здесь ведь какая история: смертный зарок. Снарядили москали депутацию в составе самых авторитетных людей: атамана Агапия Хмарова, местного богатыря Ильи Якисова, пылкого Димитрия Диомедова, старейшины Нестора Матвеева и  сообразительного Олега Одисова. А Михаила не взяли – боялись, в сердцах он чёнить порушит, за себя ведь явно не отвечает.
Был в москальской ватаге еще Игорь Ахилин, молодой, но уже заставляющий уважать свои качества охотник. Боевое прозвище: Ахила. Игорь, рубаха-парень,  единственным среди молодежки, оставался равнодушным к Елене. Он был как-то не очень-то склонен к противоположному полу, зато крепко дружил с аргоновским парнем Ромой Панькиным. Всякое говорили про эту дружбу. На самом деле имела место именно настоящая мужская товарищеская дружба, тем паче Рома тоже в свое время неровно дышал на Елену.
Старый хохляцкий атаман Павло Гунько, угостив гостей горилкою с наваристым борщом, как отрезал:
- Дивчина сама знала, шо воротить, а сэрдцу не прикажешь. Нэ шукайтэ молодых, смиритесь - идитэ з миром...
- Хорошо, - вопрошает тогда Нестор Матвеев, он может обращаться к хохляцкому атаману по-простому как ровесник, - заливаешь-то ты ладно. А могли бы мы, к примеру, взглянуть на нашу Лену, чтоб, значит, развеять сомнения в сказанном тобою?
- За похляд грошей не берут... ща зварханим! - Согласился Павло.
Выходит. Краля. Как всегда, великолепна, аж сияет. И заявляет:
- Ошибочка вышла, земляки. Не люб мне Мишка – хоть убейте. А взад – на за какие печеньки.
- Да тебя не то спрашивают, люб или как. - Отрезал Диомедов. – Вы ж пред господом и матерью сырою землею были повенчаны. И выбор был за тобою, а убивать тебя пока не будем.
- Знаешь что, молодчик, - отрезала молодуха, - не тебе за господа говорить.
Короче, переговоры не заладились. Так москали от левого берега и отчалили. Правда, все же солоно хлебавши и хмельны. Немного побранили Олега Одисова: именно по его идее был дан смертный зарок. Если б не он - с Еленой не было бы мороки. Впрочем, сослагательного наклонения не терпит даже периферия.   
 
Когда правит месть
 
"Месть" слово однокоренное с "местом". Когда москали проглотили обиду и похмелились, стали на малом кругу, среди авторитетов, думу гадать: как дальше быть? Поклялась-то за посягательство за прекрасную Елену смертным убийством отомстить разве что молодежь. Старшее же поколение снисходительно приняло данность, подумав, что все само собой рассосется, ибо молодые колбасятся - только тешатся. Но всегда почему-то получается плохо, что не мешает с завидным упорством наступать на разноразмерные грабли.
Между тем, тайком, собралась некоторая ватага аргоновских парней сходить на дело: похитить капризную дуру и в свое законное место воротить. Заодно по возможности и проучить раздолбая, сбившего красоту с панталыку. Главарем ватаги вызвался быть Рома Панькин.
По большому счету, и Елена, и Петро взяли свое согласно древним традициям, у того же Шолохова в «Тихом Доне» тоже с ентим делом не всё слава богу.  В конце концов, илионовцы и аргоновцы, умыкая туземных девок,  тоже руководствовались феодальным правом. А ведь попытка может стать и пыткою.
Экспедиция провалилась, острамились наши ребятушки. Ватагу москалей встретила хохляцкая засада. Москалям надавали ну, этих... как их... люлей - и отправили с миром. Все было сделано по-доброму, с шуткой-прибауткой, но убедительно.
 Хорошо... не слишком уважают Панькина – должны уважать его друга. Нарядившись в одежду Ахилы, прихватив Игорево славное  английское ружье, не дающее промахов, Рома в следующую же ночь вновь повел ватагу на те же граб... то есть, в Илионово.
Панькин рассчитывал на то, что Ахилу уважают и хохлы, а, значит, боятся. Панькинской шайке наваляли вновь, но на сей раб поувесистей. Ладно бы, проглотил Ромка унижение - и домой. С позором, но хотя б живой. Рома наперевес с английским ружьем полез совсем уж на рожон. Ну, тут ему досталось уже без скидок. Пушку отобрали, отмутузили уже не кулаками, но дубинами. Конфисковали все лодки кроме одной, горе-вояк посадили на плавсредство, и отправили с богом, правда, теперь добавив: "Шо-то вы, москалики, раздухарились".
Рома возьми — да и помри. Видно, трясонули его здорово, да мозги-то и отбили. Получается, мозги у Панькина таки были.
Увидя на аргоновском берегу безжизненное тело друга, Ахила проникся особым чувством. Понятно, надо мстить. Не все аргоновцы разделили данную идею. Особо противился Олег Одинов, утверждая: в огне броду не найти. Вот, падла: его ж была мысль дать тогда еще, до злополучной свадьбы смертный зарок!
Малый круг аргоновцев меж тем заключил: хохлы нарушили благословенный веками порядок, оскорбили москалей по полной программе, а без равновесия все рано или поздно провалится в тартарары.  Чубатые должны ответить па-лю-бэ.
Илионовцы не будь дураки поняли: хорошего ждать не приходится. Они стали готовить оборону своего села. Благо, когда Илионово было еще казачьей станицею, окруженной враждебными племенами, все организовано было по правилам фортификации. То есть, валы, рвы, естественные преграды, дозоры и прочее. Само собою, оборону возглавил воевода Мыкита Гунько. К слову, его прозвище для своих – Гунн. Мыките и достался редкий трофей: английское ружье.
Москальский парламентер передал хохлам ультиматум примерно такого содержания: «Вертайте Елену взад, а того дылду, што нашу красу с панталыку сбил, тож нам дайте, мы с ним примерно разберемся, и будет вам щасте. Коли не так – война».
Илионовцы, собрамшись на майдане, сочинили в адрес москалей такой вот ответ:
«Илионовски казаки москалям пишуть! Ти, москальска зараза, чорт кацапый, и проклятого чорта брат и товарищ, самого Люцеперя секретарь. Який ты в черта лыцарь, коли голою сракою ежака не вбъешь. Чорт высирае, а твое вийско пожирае. Не будешь ты, сукин ты сыну, сынив християнських пид собой маты, твойого вийска мы не боимось, землею та водою будем биться з тобою, распройоб твою мать. Вавилоньский ты кухарь, Макидоньский колесник, Ерусалимський бравирник, Александрийський козолуп, Великого и Малого Египта свинарь, Армянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецкий кат, у всего свиту и пидсвиту блазень, самого гаспида внук и нашего куя крюк. Свиняча ты морда, кобыляча срака, ризницька собака, нехрещений лоб, мать твою захреб. От так тоби илионовски виcказали, плюгавче. Не будешь ти и свиней христианских пасти. Теперь кончаемо, бо числа не знаемо и календаря не маемо, мисяц у неби, год у книзя, а день такий у нас, якии и у Вас, за це поцелуй в сраку нас! А Еленку вам не виддадим, куй вам!
Пидписали: кошевой атаман Павло Гунько зо всим кошем илионовским».
Ясное дело, это война. Боевой отряд москалей возглавил Ахила. Агапий Хмаров не ввязался в это дело, да и своего рогатого брательника Мишку удержал. Зато в экспедицию затесались немало храбрых ребят, а так же "человек-гора" Илья Якисов; не менее горячий, чем Ахила, да еще кулакастый Димитрий Диомедов (правда, без харизмы), да Олег Одисов, которому было вообще стыдно, что он зарок придумал.
Увидев, что хохлы уже сорганизовали оборону, москали поняли: нахрапом тут не возьмешь. Благо, есть чем брать еще. Отправив малый отряд в южную часть и отвлекши противника, москали тайком, тайгою пробрались на север и стали ждать разгара южной драки. Ну, там больше ругани было – но это то что и надо. В нужный момент, поняв, что основные силы илионовцев отвлечены на отражение психической атаки малого отряда, основные силы напали с севера.
Отражением коварного удара руководил сам илионовский воевода. Завязалась рукопашная. И так получилось, что в поединке один на один сошлись Ахила и Гунн. О, то был страшный бой! Дрались по-простому – на ножах. А поножовщина закончилась тем, что москаль вонзил свое перо хохлу в самое горло. Кровь брызнула так, что досталось всем. Месть свершилась. Но не более того, ибо хохлы, мобилизовав ресурсы, накрепко закрыли северный фронт, да еще и закидали москалей "коктейлями Молотова". Этому их научили старики, воевавшие еще во Второй Империалистической бойне.
Английское ружье отбить не удалось, но труп врага – да ишшо такой внушительный – это уже что-то. Кстати, в результате успешной операции москали отбили свои лодки, еще взяли и чужих. Да и труп илионовского воеводы прихватили тож.
На похоронах друга Ромы Игорь искренне рыдал. Да, илионовцы отомщены. Но слава не сыскана, ведь смертной погибелью не ответил Мыкитин братан (который, к слову, в сражении не светился и пребывал невесть где). И да: не решен был основной вопрос конфликта – прекрасная Елена так и оставалась в стане противника.
А в Илионове душераздирающе воют о павшем Мыките. Особо  ревет атаман, грозящий отомстить за сына. Но не похоронить илионовцам Гунна: над ним кощунствует Ахилла. Он прибил труп ко щиту и выставил трофей на блок-посту, на хорошо простреливаемом пространстве. Каждый илионовец мог лицезреть этот ужас. О, как безумен этот мир.
 И пошли хохлы вскрывать схроны оружия, оставшегося от разных предыдущих войн.

 
Бред в огне
 

Трое суток Мыкитино тело позорилось на щите. А на четвертое утро к блок-посту вышел сам хохляцкий атаман Павло Гунько. Он был один как божий перст, без оружия, но с поклажей. "Уж не бомба ли?" - подумали москали и взяли грузное туловище на прицел. Не дойдя шагов двадцати и бросив наземь мешок, старик пал на колени и взмолился:
- Десь гроши, бохато грошей. Усим сэлом собирали. Берытэ — тока дайте погрэсти сынулю по-християнски...
- Хорошо сказал, дед. - Ответствовал Ахила. - Только нам нужны наша Елена да твой младший сын. Мы за этим пришли, если что.
А сам подумал: християнски, говоришь... а возжелать чужую жену — это вообще как? И кто первым нарушил заповедь "не убий", Тарас Бульба хренов?
- Дуже велыка цена. - Рассудил атаман. - Двое живых за одного мэртвого. Крэста на тэбэ нэмаэ.
- Вот крест. - Москальский главарь вынул из рубахи оберег.
- Давай тады меняться как я сказал, а других сами пошукайтэ. Али отвоюйте.
- Твоя правда, дед. - Илья пожалел, что Гунько-старший не его отец. Благородный дядька. - Но ты, кажется, забыл про мое английское ружье.
 Вот, говорят, в Расее две беды: дураки и дороги. Неправильно: дорог в Илионове и Аргонове нет, а дураки практически все. На самом деле у Расеи одна беда: хохлы. Атаман свиснул и пацанчик приволок оружие Ахиллы.
Тело Гунна сняли со щита и передали противнику. А грошей хохляцких не взяли. И гнев Ахилы еще более умерился. Впрочем, добавилось какой-то смутной тоски. Вроде оттоптался на обидчике, а все как-то не так. Душа вроде как ноет. Тем временем старый аргоновский кузнец Федор ковал для Ахилы такую броню, которую никакая пуля не пробьет. 
Вместе со всем селом искренне оплакивала Мыкиту и Елена. Изначально она воспринимала всю эту катавасию как забавное приключение. Но, когда пошли жмурики (от Гунна к тому же изрядно смердило, ведь в нем отсутствовало присутствие жизни уже несколько дней, дни же стояли жаркие), стало уже неприкольно.  Красавица осознала, что поменяла в сущности шило на... то бишь, одного трутня на другого. Но Елена уже прониклась к чаяниям илионовцев, столь дружно устраивавших оборону села, и это ее поддерживало морально. И Елена сказала Петру:
- Иди – и сражайся за правду! Пока не отстоишь честь, никаких таких ласк.
И Петро, сплюнув, ущел на позицию  Хохлы были ослаблены, ибо их поранено было вдвое больше, чем москалей. Илья с соратниками уж вдоволь намахались. Но илионовцам на подмогу пришли воины из туземных народов. По большому счету москалей не любят нигде и всякое племя держит на москаля кукиш в кармане, а то и гиляку. Даже лозунг появился: "Шмат сала за москаля!" Дело не в сале,  конечно, а в общем предмете нелюбви. Хотя и сало никогда не бывает лишним.
Взыграл патриотизм и в Аргонове. Оно конечно, данная материя — последние прибежище негодяев, но здесь ведь особый случай. Брошен был клич по окрестностям, равным по площади двум Франциям, и в отряд москалей стали вливаться пришлые солдаты удачи. Некоторые варяги хотели сражаться за принцип, но корневая часть надеялась изрядно поживиться после захвата Илионова. И началась долгая мучительная осада крепости на высоком берегу.
 
Коварство побеждает любовь
 

Среди пришлых воинов, вставших на защиту Илионова, все более выделялся Мененах, молодой ненец. Маленький, юркий, жилистый, коварный, он завоевывал авторитет тем, что тепло относился к соратникам и не бросал своих в беде.
Кстати, аборигены выучили хохлов готовить особый отвар из местных грибов, называемый "берсек" что означает: "напиток воина". Выпитое перед боем, пойло придавало отваги и не позволяло взять верх усталости. Правда, в сочетании с горилкою берсек давал непредсказуемый эффект, что иногда веселило, и порой и ужасало как агрессоров, так и защитников. Аборигены еще предлагали добавить к берсеку вдыхание дымов особых трав, но украинцы не решились воспользоваться случаем. Ужас перетерпеть можно, а вот кошмар — уже вряд ли.
Аргоновцы откопали где-то мортиру, оставшуюся еще от войска адмирала Колчака, и планомерно бомбили осажденное селение, наводя на защитников страх. Зато илионовцы научились у туземцев, казалось бы, забытым средствам войны. Это оказалось кстати, ибо боеприпасы заканчивались. Хохлы стали пользовать пращи, стрелы, дротики и копья. И, надо сказать, делали они это все удачнее и удачнее.
Из командира отряда лучников Мененах вырос до начальника подразделения быстрого реагирования "Беркут", которое наносило ощутимые удары по осаждающим. Беркутовцам пофиг было, что Ахила имеет непробиваемую защиту — они упорно лупили противника, выводя из строя москальских воинов. Илья ждал встречи с достойным оппонентом, чтобы примерно того наказать. Не раз он выманивал "Беркут", устраивая засады, но хохляцкий отряд всякий раз ускользал с малыми потерями.
Однако поединок таки состоялся. Если много раз пробовать – что-нибудь, да получится. Москали устроили котел отступающему после удачной вылазки "Беркуту" и отрезали несколько бойцов, среди которых на удачу оказался Мененах. Все расступились, а полевые командира сразились тет на тет. Ахила на две головы выше противника, но тот проявлял изворотливость, да к тому же вожаку москалей мешала двигаться броня. И все же Игорь нашел способ: он рухнул наземь, придавив ненца своей тушей. Мененах подергался-подергался и затих.
Аргоновцы перебили других беркутовцев, делая это с особым удовольствием. Возбужденный победою, Ахила бросил все силы на штурм хохляцких укреплений. Москали рванули отчаянно и стали палить и рубить как прям варвары.
Вдруг Игорь воскликнул:
- Ой!
И осел яко сдувшийся пузырь.
Соратники растерянно обступили своего командира, они не знали, чем помочь.
- Игорек, дыши, дыши... - Старался поддержать талантливого военачальника богатырь Илья Якисов.
- Э-э-э... - Простонал Ахила. И испустил дух.
Стрела, найдя брешь в Ахиловой броне, попала в пятку. Похоже, она была пропитана ядом страшного священного дерева Анчар, растущего в чахлой и скупой тундре. Яд в свое время добыл теперь уже мертвый Мененах. Пустил же стрелу наудачу Петро Гунько.
Атака захлебнулась. Аргоновцы и илионовцы пошли собирать с поля боя тела своих. Вечером в селах слышался плач. Поскольку похорона вошли в привычку, рыдали не особо. И так продолжалось еще немало дней.
Однажды к илионовскому берегу подплыли лодки. Солнце клонилось к закату, кроваво-красный пейзаж настраивал на умиротворяющий лад. Плавсредства доверху были набиты бочками. Атаман москалей Агапий Хмаров, подойдя к хохляцким воротам один и без оружия, воскликнул:
- Эй, братья-словяне! Может, хватит нам враждовать? Всякая война рано или поздно должна кончаться...
Навстречу вышел старый илионовский атаман Павло Гунько:
- О чем же вы раньше разумели? Скока сынков положили...
- Да ладно. Чего уж там... коллега. Пора и на мировую. А в знак примирения примите от нас дар. Тут оленина, рыба, соленья и все такое.
Ну, что ж... наверное и правда пора перековывать мечи на орала. Поскольку стемнело, бочки оставили на майдане. Были, конечно, сумлевающиеся, что, мол, это подвох, но, когда словяне вместе хватанули горилки, а потом еще и еще, уже и вправду не думалось а плохом. Ночью емкости раскрылись сами собой, из них повылезали москальские головорезы, учинившие жуткий погром. Идея хитроумной и коварной операции принадлежит умнейшему Олегу Одисову. В открытые изнутри ворота крепости ворвались полчища аргоновцев — и началось. В смысле, кончилось. Многих перебили, общем, нехорошо все это. Повезло тем, хохлам, кто смог сбежать и сховаться в тайге. Среди таковых оказался везунчик Петро Гунько. А вот Елене бежать не удалось. При задержании красавица сказала: "Ну и уроды же вы..."
 Так выпьем за то, чтобы в наших сердцах завсегда царила калокагатия!
Вот йокарный бабай... Сочинял, понимаешь, поэму — получился тост.
 
 
 
 












 











Часть вторая: ОДИСОВА РАСЕЯ

 
Искусство – вздор, годный только
для возбуждения спящей человеческой энергии.
Национальности, то есть известные народные
организмы – тоже вздор,
долженствующий исчезнуть в амальгамировке.
История – вздор, бессмысленная ткань
нелепых заблуждений,
позорных ослеплений и смешнейших увлечений.
Наука – кроме точной – вздор из вздоров,
бред, одуряющий бесплодно
человеческие головы.
Мышление – процесс совершенно вздорный,
ненужный и весьма удобно заменяемый
хорошей выучкой пяти – виноват! – шести
умных книжек.
 
Из письма А.А. Григорьева Ф.М. Достоевскому
 
 
Взял мяч - так ....
 
Дерзкий берег – одна из многочисленных провинций страны Расея, где до бога далеко, а до царя глубоко. Ну, или наоборот – неважно. Правит там голова Совокис, великодушный покровитель всяческих искусств и сторонник телесных извра… то есть, упражнений. Поскольку казна Дерзкого берега не отличается значительной величиной активов, а, говоря откровенно, пуста, Совокис истово развивает художественную самодеятельность и физическую культуру.
У Совокиса есть дочь Нафигая, не шибко лепая лицом и телом, зато чистая сердцем и светлая душой. Нафигае давно пора замуж, да никто не берет. Потенциальных женихов воротит не от внешности голованской дочери; боятся, что тесть начнет развивать художественную самодеятельность и физическую культуру в зяте.
Народ на Дерзком берегу вполне себе самодостаточный, понимающий, что от добра добра не ищут. Совокиса они терпят лишь потому что его бзик не такой уж и вредный для общества. Уж лучше искусства, чем кукуруза в Заполярье, сухой закон или, прости господи, шоу-бизнес. В том и мудрость народная, что надо терпеть и, пока позволяют, плодиться и размножаться невзирая на политику властей.
И вот однажды на песчаной дюне Нафигая с подругами играли в волейбол. Мяч ускакал в кусты, а пошла за снарядом голованская дочь. Из кустов выбежал мужчина. Девушки даже не обратили внимание на то, что у незнакомца в руках потерянный мяч, все были поражены, что он совершенно наг, да к тому же сильно обросший как Робинзон какой-то. Подумали, маньяк и кинулись врассыпную. Мужчина же завопил:
- Не бойтесь меня, милые создания, я просто немало претерпел, а одежд и прочего лишили меня злые силы! Но это ж формальность…
Девушки остановились и стали издалека наблюдать за поведением и внешностью незнакомца. Им вообще было интересно – даже несмотря на то, что человек прикрыл деликатное место волейбольным мячом. Нафигая меж тем успела подумать: "А ничего так мужчинка..." Замуж ей было и вправду невтерпеж.
- Как вас звать-то? - Спросила Нафигая.
- Одисов я, Олег. Алканафт.
Нет, не похож, подумала дочь головы. Хотя...
– Странный вы. Да и вообще какой-то не такой.
- Станешь тут... Да. И не путайте: не "алкОнафт", а "алкАнафт". Так звались мы, команда судна "Алка". Эх… - По щеке незнакомца скатилась скупая прозрачная слеза. - Он был назван в честь зазнобы одного из нас,э. А вообще, нет ли у вас какой одежды, чтоб, значит, страм прикрыть...
...И вот помытый, побритый и приодетый Олег Одисов сидит в доме головы и вещает. Совокис и Нафигая слушают раскрыв рты.
- Слышали ли вы про осаду Илионова и всякую жуть?
- А то как же, - ответствует голова, - вся Сибирь почти обалдевала от того, как славяне славян лупили и яко малые дети радовались каждому новому убиенному. Похоже, в ваших краях бес пошалил. Попутал он этих, пардон за непарламентское выражение, чудаков на букву эм. Надо консолидироваться перед лицом грядущей опасности, ведь нас скоро заполонят китайцы. А мы...
- Вся печаль в том, - сокрушенно пробормотал Олег, - что я-то как раз один тех на букву эм и есть.
- О, боги! - Воскликнула Нафигая.
- Эка вас угораздило. - Крякнул Совокис. - Значит, настрадались.
- Не тот вопрос. Уж плечо-то раззудилось.
- Думали, о вас песни будут слагать. А сочиняют анекдоты.
- Нука-нука, - заинтересовался Олег, - я ж столько лет не в теме был... Расскажите!
- Дочь, заткни ушки...
Голова рассказал. Как исторические анекдоты, так и бытовые. Одисов не смеялся, а становился все мрачнее. Завершил голова свое выступление такими словами:
- Уж лучше бы вы художественную самодеятельность развивали!
Выслушав обидные вещи, гость убежденно воскликнул:
- Все было не так! Историки для того и созданы, что б все переврать...
Про себя же Одисов подумал: еще неизвестно, что хуже: неправедная война из-за женщины или физическая культура на Дерзком берегу. Но мысли преображать в слова не стал – потому что умный. И Олег начал вещать... 
В процессе повествования слушатели призадумались: вроде не торчок, а говорит как обкуренный.  Всё звучало дико и неправдоподобно. Взять хотя бы первый эпизод, связанный с пленом у правителя страны Охломонов Чемтозвона. Там, в горах живут уродливые существа, промышлявшие разведением баранов. Чемтозвон приказал схватить несчастных, едва причаливших к Охломонскому берегу, чтобы потом за них у кого-нибудь взять выкуп. Таков их второй промысел – заложников брать.
Пленников посадили в пещеру, а охранять приставили одноглазого Охломона по прозвищу Циклоп. Глаз тот потерял, когда воевал с москалями за независимость страны Охломонов, отчего на москалей имел большой зуб. Наши-то не признались, что они и есть москали – Олег вовремя понял, что данный факт стоит утаить.
Когда Циклоп спросил Олега, как его зовут, он ответил: "Никто". "Странное имя..." - сказал охранник. "Для наших мест - самое распространенное. Нас же там и за людей не считают". "Да уж... - Циклоп критически оглядел алканафтов. - Ну, да ничего. Мы из вас тут сделаем... людей. Послушных и покладистых. Сидите тут и не рыпайтесь". "Слушаю и повинуюсь!" - предусмотрительно отрапортовал Олег.
Охломоны придерживаются мусульманской веры и вина не пьют. А у алконафтов припасена была хохляцкая горилка, причем, реально сшибающая с катушек – карбитка. Олег уговорил Циклопа хлопнуть стопарик. Тот отнекивался, ссылаясь на священный месяц, на что москали сказали: "Да ты не мужчина!" Циклоп сказал, что он что он все же мужчина, да к тому же ветеран боевых действий против поганых москаликов. Тогда Олег предложил выпить за окончательную  победу, не уточнив при этом, кого и над кем. Циклоп согласился, что за это как раз надо и – хватанул стакан. Потом другой, третий... охранник спел пару охломонских песен, рассказал, как ему достала жизнь с баранами и мирно захрапел.
Олег быстренько заострил охломонскую дубинку и проткнул циклопический глаз. Охранник взревел и стал бегать по пещере, пытаясь на ощупь схватить алканафтов. Те ловко увертывались да еще исхитрялись поддать гиганту пинка.
На шум сбежались охломоны во главе с самим Чемтозвоном.
- Кто тебя покалечил? - Спросил Чемтозвон у Циклопа.
- Никто! - Честно ответил Циклоп.
- Ну, если никто - не о чем и говорить... опаньки! А где мой товар?
Циклоп не смог ответить, ибо на знал. Между тем алканафты затесались в отару баранов и тихим сапом вместе с животными выбралась наружу.
- Найти и наказать! - Вскричал Чемтозвон. Его бессильный рык сливался с отчаянным плачем Циклопа. Охломоны обыскивали пещеру, команда же алканафтов сбежала к берегу, заскочила на свою "Алку" - и умчалась прочь.
 
Заливай - да не перезалевывай
 
- Постой-постой! - Прервал рассказчика Совокис. - Где-то я нечто подобное уже слышал.
- А не заносило ли на ваш берег одного из наших...
- Что-то пока ты первый. А! Доперло. Какую-то ты нам тут, пардон, что фамильярничаю, одиссею несешь.
- Давайте уж по простому, дорогой Совокис. Вы тому Гомэру, который древнегреческий, склонны верить?
- Ложь два тысячелетия кряду не живет.
- Именно! Вот, что я вам скажу, уважаемый. У меня нет резона обманывать. Я мог бы представиться потерпевшим крушение рыбаком или там Робинзоном. Просто, вы первые люди, перед которыми мне не хочется изворачиваться.
- Ну, ладно, ладно. У нас тут верят всякому зверю. Продолжайте, мы и над вымыслом способны слезами обливаться...
…По прямой от Илионово до Аргонова семь верст. Если верить Одисову,  колобродит бедолага уже девять лет без гака. Оно конечно, за все эти годы много всякого случилось, Олег пространством и временем полон по самое небалуйся. Реальность уже как-то перепуталась с кошмарными снами, а, впрочем, так ли важно, что есть голая правда, а что – вопиющий вымысел.
Итак, взятие Илионова с последующими изуверствами не стали знаковыми событиями истории человечества, могущими стать яркой страницей толстенной книги "История человеческой глупости". Радостные победители отправились с добычей в родное село всем скопом. На речной ширине внезапно налетел невиданный  ураган. Москалей закрутило и разбросало. Лодку с Одисовым "Алку" безумным ветром унесло в совсем неведомые края. Там алканафты и поняли, что война за... ч-чёрт!.. а ведь в сущности за бабу... — еще только цветочки по сравнению с грядущим.
Чего не знал Олег, очутившись после девятилетних скитаний на Дерзком берегу. Кого занесло на быстрины и перекаты – все почти сгинули, разбившись о камни и утонув. Повезло тем, кого забросило на острова.
Трудно пришлось прекрасной Елене: в одной лодке с законным мужем Мишкой Хмаровым, который и сам не знал, что теперь с возвращенной собственностью делать. Их уконтрапупило далеко-далеко. Теперь они вынуждены скитаться по миру до конца своих дней. А, может, слюбится-стерпится?
Старца Нестора Матвеева забросило на далекий остров, где в относительном благополучии он сочиняет "Повесть безвременных лет", титанический труд о том, как жидомасоны замутили великолепный гешефт с целью уничтожения славянской нации и воцарения хаоса ради моржи.
Но есть и такие, кто добрался до вожделенного берега; среди них - атаман Агапий Хмаров. Много позже и Агапий падет от рук любовника своей жены, но это уже совсем другая история.
- …А есть ли, положим, странник, у тебя жена? - Вкрадчиво осведомился Совокис, накладывая гостю устриц.
Нафигая при этих словах встрепенулась.
- Ну, как сказать... - Раздумчиво ответил Олег. - Вообще говоря, была. Только не шибко уверен, что они меня уже не похоронили.
- Что же за сила двигала тобою за годы твоих скитаний, ежели ты духом покамест не пал?
- Думаю, просто жить хотелось. Инстинкт самосохранения.
- И все? Как же тогда физическая культура, упражнения в изящных искусствах... разве тебе они не помогали?
- Как же. Без умения изящно обманывать ловко выворачиваться мы бы не выжили. К тому же мне удалось навеять команде золотой сон. Ну, наделить алканафтов, как вы тонко выразились, силою.
- Золотой!
- Да. Я придумал легенду о Кунгу-Юмо Золотой Бабе, которую мы добудем и будет нам щастье.
- Уж не та ли...
- Именно-именно. Та самая священная золотая статуя северных народов, которую согласно легендам жрецы тайно спрятали в эпоху завоевания Сибири Москвою. Я сочинил мотив нашего негаданного путешествия: якобы боги повели нас по дороге испытаний с целью одарить нас великой благодатью.
- И что?
- В смысле.
- Одарили?
- Как это ни абсурдно звучит – почти. Я, уважаемый Совокис, сделал великое открытие.
Нафигая слушала беседу мужчин замерев. Кажется, она никогда не испытывала такого чувства. Так бы всю жизнь и просидела с выпученными глазами.
- Что же ты открыл...
- Великий закон. Мысли – материализуются. Придуманный мною миф оказался правдою. Потому что порожденная человеком идея рано или поздно находит воплощение.
- Ты намекаешь на то, что если долго говорить "халва", во рту станет сладко.
- Вовсе нет. Но если долго говорить: "О, благословенная халва, как я тебя люблю и хочу!", халва к тебе придет сама. Только это как в теории Эйзейнштейна: тебе кажется, что халва движется к тебе, но на самом деле к халве движешься ты.
- Но халва, странник, реальная вещь. – Совокис оглянулся на дочь. - А Кунгу-Юмо – миф отсталых народов.
- Ни в коей мере. И неизвестно еще, кто отстал. В том и состоит суть моего открытия: материализуется любая мысль - это переход чистой энергии в материю. Все зависит от силы мысли. Но лучше обо всем по порядку...
…Про свою жену Одисов между тем особо распространился. По правде говоря, он уже стал подзабывать, как она выглядит. А про Олегова сына вообще говорить трудно. Вот пофилософствовать – это дело вроде как святое. Когда ж дело касается семьи, уз и обязанностей – тут всякий мужчина почему-то начинают юлить.
 
Фигня и капец
 
В своем повествовании Олег скромно не упомянул, что за ум и хитрость ему дарованы были броня народного героя Ахилы-Игоря, а тако же его знаменитое английское ружье. Дело в том, что реликвии им – то есть, Олегом – были похерены в ходе злоключений. Не стоить корить тех, кто посеял ту или иную ценность, ведь что посеешь – то и пожнешь. Обвинять надо тех, кто сеет вражду, зависть и ненависть. Но это так – к слову пришлось.
Кто-нибудь в состоянии объяснить, почему фигня – женского рода, а капец – мужского? И почему отчаяние – среднего рода, а надежда – женского… Если кто-то подумал, что все положительное (отвага, честь, любовь, радость) обзывается женскими именами, пусть вспомнит смерть. Просто, все мужское – это агрессия, все женское – оборона. А смелость не такое еще берет. Упс... "агрессия" рода явно не среднего. В общем, моя лингвистическая игра не задалась, пардон.
Успех – порция масла в огнь зависти коллег. На броню и ствол надеялся бугай Илья Якисов, который был уверен в том, что все это ратное добро по праву должно принадлежать только ему. Зря штоль кровь под стенами Илионова проливал? Дурак этот Илья, ибо думает, что кулаки сильнее мозгов. Но дуракам везет. Якисов оказался в числе счастливчиков, переживших бурю и вернувшихся домой, в Аргоново. Оно конечно, бока Илье намяло, но за битого дурака нескольких набит... небитых, конечно, дают.
Оклемавшись, Илья стал искать сатисфакции за обиду. И придумал интересную партию. Здесь – история застарелого, обросшего рубцами любовного треугольника. Илья ухаживал по юности лет за девушкой по имени Пелагея. Но та вышла замуж за Олега – потому что умных мужиков уважает больше, нежели физически мощных. И в браке родился сын Толик. Когда началась вся это заварушка в Илионове, Толик был еще младенцем. Так что отца он и не знает. Да и отец, откровенно говоря, не успел привязаться к чаду. Может, оно и к лучшему.
Пелагея поднимала сына в одиночку. Таких как она в Аргонове много, ибо войны имеют обыкновение плодить вдов. Между тем проходят годы, а об Олеге ни слуху – ни духу, растворился без вестей. Даже местные ворожеи, колдуньи и экстрасенсорихи не могли с точностью сказать, где Пелагеин законный супруг пропадает. Хотя все они врали высокохудожественно, наперебой доказывая, что она-то все знает наверняка.
Старая жена Якисова стала недостаточно упругой и потеряла... как бы это правильно по-русски сказать-то... шарм, что ли. И стал богатырь Илья подкатывать к Пелагее. О судьбе молодой еще женщины озаботился и атаман. Жалко Якисова: пусть бы приняла его Пелагея. У Ильи и габариты, и параметры, а Пелагея ерепенится. Уже и на кругу ее уговаривали смириться с утратою мужа.
Однажды (примерно в то же время, когда Олега занесло на Дерзкий берег) в Аргоново зашел старец. Его принял атаман Агапий Хмаров, и калик перехожий доложил: не раз в своих странствиях он слышал о том, что Одисов Олег где-то вроде как шляется. А значит, он жив, ибо мертвые шляться не могут. А, значит, еще теплится надежда.
Илья проявлял упорство и продолжил осаду Пелагеи, параллельно наводя мосты с ее сынишкой. Учил Толика ловить птиц и рыбу, а так же бить людей в табло, отстаивая свое достоинство. На самом деле он добрый дядька как и все большие люди. По мнению казаков, такому удальцу Пелагея подойдет в самый раз. С этим, правда, была не согласна старая брошенная жена Якисова, ну, да мы не будем о сложных местах этических противоречий.
И Пелагея придумала невоенную хитрость. Она заявила, что взяла обет: не выйдет замуж и не даст согласие на заочное отпевание Олега, пока не сошьет погребальный саван для своего отца. А отец Пелагеи по прозвищу Бульдог еще тот старикашка. Седенький такой, шустренький, иногда даже бодренький... Хотя и говорит кожный день, что пора бы ему туда этого самого.
Днями Пелагея ткала саван, а ночами его распускала. Можно обманывать одного человека всю жизнь (что обычно и делают жены), но нельзя обманывать всех в течение длительного времени. Даже если речь идет о святой лжи — а Пелагеева ложь была именно что святой. Но мы ведь всегда верим в то, что надежда сдыхает последней. Оттого-то мы, то есть, люди, и стали доминирующим видом на этой весьма своеобразной планете.
 
Не верь, не бойся, не...
 
В приятном общении с правителем Совокисом и его в некотором смысле прекрасной дочерью Олег Одисов выложил свою версию пережитых событий как на духу. При это он все же изрядно утомил слушателей подробностями. Я же изложу самую суть, без смакования деталей, ибо в них всякие существа живут.
После удачного бегства из страны Охломонов алканафты несколько дней скитались по пустому мировому океану. Стояла низкая облачность, и совершенно невозможно было определить стороны Света. Так что несчастные даже и понятия не имели, куда их нечистая занесла. Тогда-то Олег и припомнил древнее сказание о Кунгу-Юмо.
Однажды проснувшись поутру, странники увидели берег. Открытие пришлось кстати, ибо кой-кто из алканафтов уже прикидывал: кто из собратьев имеет наикращую степень калорийности... Думаете, люди – звери. Хуже: гомо сапиенс обладает высокой живучестью именно потому что всеяден. Еще раз: всеяден.
Правой рукою Одисова стал такой же пылкий как и Ахила Димитрий Диомедов. У молодого человека нет такой харизмы, зато присутствуют отвага и дерзость. А еще он пухленький. Подспудно Димитрий понимал, что голод – сила пострашнее красоты, а посему набился в помощники к Олегу – только лишь для того, чтобы на судне сохранялась дисциплина.
Попали алканафты в волшебную страну травкофагов. Собственно, все волшебство состояло в том, что на острове росли травы, вдыхание ароматов которых порождало сладостные грезы, не оставляя чувства абстиненции. Чудная трава – не зелье, а предмет вожделения даже покорителей глубокого Космоса. Вспомните их заунывный гимн: "А снится нам трава, трава у до-о-ома-а-а..."
В стране травкофагов придерживаются принципов анархии и верят, что данный строй – мать всего порядка. В этом и состоит самая существенная их ошибка, ибо пока ты под влиянием эфирных маслов… м-м-м… то есть, масел постигаешь Нирвану, все вокруг засоряется, рушится и гниет. Однако ароматы трав не оставляют времени на глубокие размышления.
Насмотревшись в сладостных грезах всякой прекрасной хрени, Одисов попытался вырваться из объятий счастья. Выходило плохо, а, если говорить точнее, руки и ноги подчинялись вовсе не рассудочным долям головного мозга. Это только в художественной литературе легкость бытия невыносима. В жизни все с точностью наоборот – вспомните своих трутней-соседей и некоторых родственников. Рассудок твердил: "На будь растаманом, это дорога к овощному существованию. Ты Человек, ты звучишь гордо и создан для великих свершений!" У драконов самосознания иные аргументы: "Живи как цветок, лови прекрасные мгновения быстротекущих дней! Выйдешь из этой долбаной Нирваны – сотворишь новую мерзость наподобие Илионовской осады! Оно тебе надо..."
И Олег тут вспомнил Пелагею и своего маленького сына. В те времена их яркие образы ее не истерлись из памяти. Что такое благодать и как с ней бороться? Травкофаги вообще пребывают блаженном рае, похожем на фантазии мусульман. Но та благодать была чужой. А родное, каким бы оно ни было, все же греет особенным теплом.
Но это понимали далеко не все из алканафтов. Пришлось трясти, бить в морду, щипать за разные чувствительные места. Не всех удалось вырвать из лап сладкой неги. Так, на одном из первых испытаний, попалились самые морально неустойчивые. А может оно и правильно, ибо следующие напасти были гораздо коварнее.
Например, алканафты попали однажды в царство амазонок. Данные существа поубивали в свое время всех особей мужского пола, посчитав их ошибкой природы, и только потом осознали, что допустили оплошность, ибо некоторую долю уничтожаемого всегда надо оставлять на развод или хотя бы ради научного изучения. И чёрт с ним, что амазонки уже научились размножаться партеногенезом. Никто не отменял химии.
От осознания нелепости своего мироустроения амазонки впали в своеобразное безумие, приобретя черты сирен. Сидя на своем берегу, они сладко пели и расточали флюиды, привлекая мореплавателей, подавляющее большинство из которых, как известно, составляют самцы. Если у руля судна оказывался особо падкий на это дело, пиши: пропало. Сначала заласкают, а потом и затаскают.
Отсюда мораль: к рулю всегда надо сажать либо скопца, либо человека, уже перебесившегося. Кормчий не должен заглядываться на округлые формы!
 Как назло, в ту ночь рулил Димитрий. Руки сами повернули руль в сторону беды, подчиняясь мозжечку. Сначала путники, увидев множество красавиц, возрадовались яко пчелки, унюхавшие нектар. В общем, так: с трудом алканафты вырвались из рук славных подруг, опять потеряв нескольких своих членов. Эх, молодость, молодость… Но всего ведь не предугадаешь, тем паче в странствиях всегда заправляет коварная парочка: Судьба и Рок.
 Кучу всего такого пришлось пережить алканафтам. Однажды их взяли в рабство граждане Города Солнца. Под чутким руководством своего живого бога Виссариона. Сибирь – она всегда притягивала любителей обрести бога или в крайнем случае найти Беловодье. В Городе Солнца радостно строили царство Всеобщего Благоденствия. Но для светлого будущего нужны рабы, которые будут разгребать дерьмо и возводить вавилонские башни. На удачу, выбрались из этого адского рая земного все алканафты – потому как знали: родной дом милее Всеобщего Благоденствия.
 Самое страшное случилось тогда, когда алканафты угодили в узкое пространство промеж правоохранительной системы и бандитской  структуры. Те и другие жаждали крови и мяса. Они учинили бойню наподобие той, что случилась промеж илионовцев и аргоновцев, и хотели сакральной жертвы. Но силы зла настолько увлеклись своей вековой игрой, что скитальцы уличили момент – и проскочили сквозь узкую щель, даже без мыла.
А всех остальных соратников Олег растерял на острове Триперея, где царствовала блистательная, но своенравная Клипса. Вначале скитальцы были приняты доброжелательно. Весь позитив исчез, едва Клипса до страсти влюбилась в Одисова. Ах, если б здесь был более молодой и смазливый Димитрий! Но юноша завис на более низком уровне.
Что удивительно, именно здесь была обнаружена та самая вожделенная Кунгу-Юмо, Золотая Баба. Раритет сибирские жрецы запрятали именно на этот остров, зная, что в систему ценностей населения данного участка суши золото и бабы не входят. И здесь случилось самое отвратительное из того, что только может произойти. Пока Одисов  развлекался шурами-мурами с Клипсой, мужики стали делить Золотую Бабу. Народная мудрость на сей счет гласит: жадность фраеров  губит.
 Сам по себе артефакт весит тонну - не меньше. Видно, жрецов когда-то было дофига, а вот алканафтов осталось с гулькин нос. Но тут один из скитальцев припомнил опыт аборигенов острова Пасхи: те вон, каких истуканов вручную ворочали! Короче, нарубили бревен – и перекатили Кунгу-Юму к берегу. Стали думать: надо ли звать Одисова? Решали недолго: а хрен с ним, ему бабу простую, а нам – золотую!
"Алка", отягощенная добычей, уверенно отчалила от Трипереи, алканафты же воскликнули: "Три пера вам в жопу, едритесь хоть до усёру!" Ну, когда такая петрушка, само собою, не до высокого штиля.
Олег с Клипсой выскочили на балкон и наблюдали как плавсредство неспешно поглощал Мировой океан. Не вынесла "Алка" столь мощного балласта. Отсюда мораль. Если уж брать бабу (неважно – живую или из драгметалла) стоит рассчитывать грузоподъемность. Впрочем, это банальность.
Оставшись один, Одисов не пал духом. Тайком, из выброшенных на берег обломков погибших кораблей строил плот. Благо, место гиблое и фрагментов доставало. Полгода у него ушло на строительство. Едва Олег заключил, что его творение вроде как не должно утонуть, он сделал ноги.
Но перед тем Одисова ждало самое необычное приключение. Оказалось, в той же пещере, где хранилась Кунгу-Юмо, был вход в Царство Мертвых. Не на баб надо смотреть, путь даже и болотых, а зрить глубее.
Там Олег повстречал многих ушедших соратников, а так же предков и врагов. Долго размусоливать не буду, все равно никто не поверит в то, что кто-то смог оттуда воротиться на нашу бренную наружу. Совокису и его дочке Одисов много чего наплел, припоминая беседы с тем же Игорем-Ахилой, который якобы раскаивается за то, что был недостаточно добросердечен. Знаете... хорошо сидеть на том свете и рассуждать. А этот  сослагательного наклонения не приемлет, ибо... впрочем, чего это я. Ведь никто не знает, хорошо ли там и вообще – существует ли в принципе "там". Можно насочинять хоть божественную адскую комедию, хоть легенду про Орфея и Эвридику. Выйдет красиво, но ведь красота, как известно, обманчива. В описании Преисподней человечество радо давать волю воображению, причем, мы испытываем какое-то странное наслаждение, представляя как там страдают те, кого мы считаем грешниками. А райские сады, по которым бродят злые стада, почему-то всегда прекрасноунылы.
Итак, Одисов отправился на не слишком надежном плоту в неизвестность. Между тем сезон настал непогожий. Жалкое подобие суденышко мотало как в последних тактах "Болеро" Равеля. Олег и не помнит, сколько его стебало, а очнулся он в кустах на берегу, который оказался Дерзким. К жизни странника пробудил волейбольный мяч, вдаривший по лбу.
- М-м-мда... - Рассудил Совокис.
Нафигая выглядела так, как будто бы она только что исполнила "Болеро" на арфе.
- А какую ты мораль вынес из всех своих злоключений, о, странник?
- Думаю, в любой ситуации не надо верить кому либо, не надо бояться и не... а вот здесь я точно не знаю.
- Не просить?
- Просить-то как раз надо. Ну, чтобы отстали. Оно конечно, не подействует, но попытка зачтется. Ах, да: я сформулировал. Всегда надо создавать миф. Только фантазия способна управлять коллективом.
- Ты же ранее говорил о молитве, кажется. И о том, что слова материализуются.
- Там у меня ошибочка вышла. Всегда надо быть на шаг впереди, то есть, придумывать золотой сон, сбывающийся не слишком быстро. А Кунгу-Юмо оказалась слишком близкой целью. Надо было навешать лапши про Алмазный Член или Коммунизм. Тогда бы мои соратники – ну, хотя бы какая-то их часть – были бы здесь, а не в Царстве Мертвых. Но нельзя так же быть на много шагов впереди. Не поймут и водрузят на Голгофу.
- Может быть, может быть... - На самом деле Совокис размышлял: "Ах ты, хитрожопый москаль. Вот не погубил бы Димитрия, может, ему приглянулась бы моя очаровательная дочь...", - Чего же тебе сейчас хочется, о странник?
- Только одного, уважаемый Совокис. Домой...
 
А пес его знает!
 
- Эка вы натерпелись-то... - Томно произнесла Нафигая.
- Это все потому, - убежденно заявил Совокис, - что в тех краях плохо развиты художественная самодеятельность и физическая культура. Все беды от праздности.
- Вот как вы точно все сказали! - Искренне подчеркнул Олег. Он понял, что путь к спасению лежит чрез лесть.
Совокис знал, конечно, что гость не совсем искренен. Но все же ему было приятно. Всякий правитель на склоне карьеры прекрасно осознает все свои ошибки. Совокис чувствовал, что подданные не в полной мере приветствуют все  благо, которое старается втереть голова – но власть подвержена привычке.
Правитель Дерзкого берега любезно предоставил Одисову древнее, но проверенное временем, снаряженное некоторым запасом провизии – и с некоторым сожалением отправил восвояси. Прежде всего печаль Совокиса состояла в том, что потерян был приятный собеседник. На дерзком же берегу остаются лишь те, пред которыми бисер рассыпать себе дороже. Когда все разошлись с берега, на занятия по искусствам и физические тренировки, Нафигая еще долго стояла, вглядываясь в горизонт – даже после того когда точка совсем растворилась в небытии. Девушка почти басом промычала:
- И чего ж вы все уплываете и уплываете-то. А так хочется сказать: "Ну, здравствуй! Наконец ты приплыл..."
Олег не совсем был уверен, правильное ли направление указал Совокис. Будучи воробьем стреляным, последний алканафт руководствовался  исключительно персональными знаниями и навыками, ориентируясь по звездам. И вот наконец его лодка вошла в русло великой сибирской реки. Правда, для этого должны были пройти полтора месяца не лишенного лишений плаванья. Еще столько же Одисов волок плавсредство вдоль левого берега бурлаком. За этот период времени он снова оброс, истощился, и теперь скорее напоминал калика перехожего, нежели видного и хитромудрого москальского воина.
Между тем никаких новых сведений о судьбе Одисова в Аргоново не поступило, а фишка с саваном для Пелегеева отца прокатывать перестала, ибо даже глупые поняли:  Бульдог еще спляшет на многих-многих похоронах. И назначена была свадьба богатыря Ильи с Одисовой законною супругой.
 Олег пришел на родину аккурат накануне сочетания брака его Пелагеи с простодушным Якисовым. (а ведь согласитесь: хорошее таким словом не назовут!). Завидя странника, аргоновцы подавали ему милостыню, но никто не узнавал пришедшего. После войн много таких каликов по Белу Свету туды-сюды переходят, всех жалко, а особливо себя.
К себе домой пойти не решился, а в душевном волнении двинул к Агапию Хмарову. Атаман принял путника и стал расспрашивать о том-сём. Выяснилось, что нищий неплохо знает подробности москальско-хохляцкой войны, а некоторые эпизоды описывает будто сам видал. Путник отрицал свою причастность к бойне, утверждая, что все слышал от случайно встреченных на просторах Сибири жертв, покалеченных конфликтом. Агапий решился задать сакраментальный вопрос:
- А не слышал ли ты, болезный, о судьбе нашего аргоновского воина Олега Одисова?
- Что-то такое слыхал. - Ответствовал дитя странствий, закатывая глаза. - Но ведь столько их было – невинных и виноватых. Хотя...
Хмаров напрягся.
- Ходят сказания о том, что группа этих ваших людей на лодке "Алка" отправилась в странствия по Мировому океану.
- Ну, прям и по Мировому.
- А то. Есть такой священник, который не в церкви служит, как все порядочные попы, а таскается по белу свету. Его, кажись, Феодор зовут,  то ли Жеребцов, то ли Меринов, а, может, Конников. Запамятовал. Тоже из наших, то есть, сибиряков. Если уж такого рок бросает во всякие передряги, почему бы и алканафтам не...
- Постой-постой. Ты меня уже запутал. Говори ближе к телу. Что слыхал об Одисове?
- Всякое вообще говорят. Но жив. Точно жив. Скитается только – хотя и не поп.
- А доказательства? - Агапий как будто в полымя попал. По крайней мере, стало ему не по себе – самогону нагнали, гости заряжены, свадьбу отменять негоже.
- В наше время, уважаемый, - (калик не говорил – вещал), - нет ничего такого, во что можно верить наверняка. Даже не все священники ныне верят. Но бывая в разных местах, слыхал я, что Одисов Олег где-то все еще колобродит.
- Никакой конкретики! - У атамана как от души отлегло. - А тебе, болезный, надоть базар-то фильтровать. Свободен. Пока...
Неузнанного Одисова отогнали на задний двор и накормили объедками. Наевшись, Олег позволил себе слабость и таки двинулся к собственному дому. Мужское сердце завсегда от хавки смягчается.
У завалинки мальчики играли в чижа. Одисов тщился узнать среди пацанов своего сына. Не получалось, все казались какими-то чужими. Из избы вышла Пелагея, которую Время совсем не тронуло. М-м-да, рассудил про себя Одисов, на такой каравай трудно рта не разинуть. Женщина будто замерла и пристально вгляделась в Олегово лицо. Состоялась мучительная пауза.
- Ты что-то потерял, путник? - Спросила наконец Пелагея в довольно грубой форме.
– Уже почти нешел. - Ответил Пелаеев супруг.
Услышав голос, женщина вначале удивленно расширила глаза, но очень скоро потухла:
- Поди на кухню – там тебя накормят.
- Спаси тебя господи, хозяйка. Сыт по горло. Уж чего-чего, а кормят в вашем селе на убой.
Да, подумал Одисов, не признала. Может, то и к лучшему  богатым буду.
В этот момент из-под калитки шатаясь выволокся старый обрюзгший пес. Увидев Олега, собака неожиданно живо завихляла хвостом и ринулась к страннику. Одисов наклонился и стал гладить собаку по холке. Та лизала руку, тыкалась носом в Олеговы ноги, даже радостно, как щенок, заскулила. Это был Каштан, пес Одисова, с которым он в той, довоенной жизни на охоту ходил. Пес с верностью распознал хозяина. А то: лучший друг человека. Интересно... а кто – худший недруг? Собака, видимо, отдав эмоциям последние жизненные силы, положила морду на стопы Одисова и с блаженной улыбкою испустила дух. Мальчики, бросив свою игру, недоуменно наблюдали сцену.
Из дома вышел богатырь Илья:
- Что за прыщ тут наших собак умерщвляет? - Обратился Якисов к Пелагее. Гигант сильно изменился: разжирел как будто его нарочно откармливали.
- Да какой-то прохожий. - Доложила весьма взволнованная женщина.
- Ну и пусть себе проходит. Мы каликов не обижаем.
- Я накормить хотела.
- Накормишь. Эй, ты! - Илья обратился к Олегу. - Давай - до свиданья. Завтра посля свадьбы приходи, объедков дадим.
Здесь в Одисове взыграла гордость великоросса и мужское достоинство. Да, он был ослаблен многочисленными приключениями с разными женщинами и прочими стихиями. Но духовную силу и сметку не пропьешь. Олег взревел и ногою вдарил соперника под дых.
Тот шатнулся. Но устоял. Мамон самортизировал выпад:
- Охренел, хмырь? - Илья не совсем даже понял, что случилось. Большие люди – добрые и даже порою великодушные.
Одисов повторил прием, на сей раз – с разбегу. Богатырь осел. Глаза его стали наливаться кровью:
- Ну ни фига себе... щас я тебя учить буду.
- В табло ему, в табло! - Звонко воскликнул Толик. Олег по каким-то трудноуловимым интонациям понял: сын. Мальчики явно не симпатизировали калику перехожему.
Одисов применил тактику: бросил в лицо противника землею и пока неповоротливый великан пытался проморгаться и встать на ноги, посохом принялся мутыжить бычару по чайнику. Одновременно на законного супруга набросилась Пелагея — и с визгом "Ты чё творишь, вражина?!" женщина ухватила взбешенного странника за бороденку. И откуда силы взялись – через несколько мгновений Пелагея повалила мужа наземь и стала лбом прикладывать родного человека к придорожному камню. Остановилась только когда поняла: незнакомец нейтрализован. Пелагея огляделась, взяла оброненный посох и встала посередь ристалища яко Свобода на баррикадах Парижа. Илья Якисов, хрюкая, лежал в луже крови.
- Вот ур-роды. - Тяжело дыша произнесла победительница. Вдруг Пелагея разглядела на ноге калика нечто, вызвавшее искреннее удивление. Это был шрам, полученный когда-то ее супругом на охоте.
- Олежек? - Спросила женщина неуверенно.
- Ну и дура же ты... - Едва слышно прохрипел Одисов.
- Папу-у-уля! - Радостно закричал Толик – и бросился к распростертому отцу.
В общем, все - фенита ля комедия, шерше ля фам, хэппи енд. И даже в сущности незлобивый Илья (после того как его откачали и залечили) вернулся к старой жене – и та его вроде бы даже простила, хотя не до конца.
Не могу с уверенностью  сказать, что мои герои жили потом долго и счастливо. Но пожили еще какое-то время – это факт. Верного Каштана похоронили торжественно. Хотя теперь уже никто и не помнит, где собака зарыта. А то, что в ходе интересных приключений похерено было легендарное английское ружье Ахилы – это может даже и к лучшему.
 Самогонку гнали не зря: возвращение Олега Одисова в родное лоно отметили всем селом, а на висилье пригласили даже оставшихся в живых, не озлобившихся и покамест не одичавших хохлов. А ведь и правда: велика ли разница промеж кАзаками и кОзаками?
И с той поры на случайные лодки, проплывающие по реке, местные смотрят несколько настороженно.
И да: может, кому интересно, что случилось с непутёвым Петро Гунько – тем самым придурком, который нашу Еленку с панталыку сбил. Не пропал, хотя, в каком-то смысле и пропал. Видали его в Матери городов русских Киеве. Там он, болезный, кастрюлей по майдану стучал.
Это конец, а тоста сегодня и всегда не будет. Я победил свою змеюку!















 


РАЗДРАЙ

Сначала оно совершенно не могло понять: кто оно, откуда и что здесь ему наконец делать? Вкруг суетился совершенно непостижимый мир, здесь все жило, перемещалось и даже вякало. Скоро оно осознало: «Я тоже способно щустрить, двигать конечностями и-и-и... о, Господи... давать имена всему сущему! Но... зачем?!» Для чего и кем все это выдумано? Меж тем существа опасливо косились в его сторону и старались поменьше вякать.
Оно старалось рассуждать и делать выводы. Итак, выстраивало оно умозаключение, я могло возникнуть из ниоткуда или откуда-то. Значит, смысл существует, а при наличии настоящего никак не можно без будущего и прошлого. Согласитесь, данная материя сложна даже для нас, людей без сомнения просвещенных и образованных, а чего уж тут говорить про какое-то неведомое «оно», очутившееся неведомо где. У «оно» без сомнения присутствовал разум, старающийся понять окружающее и даже строящий гипотезы. 
В голове (верхний отросток своего тела оно решило назвать головою) рисовались смутные образы мрака, а на языке (гибкую мышцу внутри головы оно назвало языком) крутилось: «А-д, а-д, а-д...» Внутри туловища что-то мучительно засосало и захотелось хоть что-нибудь проглотить. Само собою произнеслось: «Ам!» А может, заключило оно, это и есть мое имя? Ад-ам. Адам!
Оно подошло к неподвижному предмету, оторвало от него нечто круглое, откусило, разжевало, проглотило... по телу разлилось блаженное чувство подавления внутреннего червячка, которого оно решило назвать: «гол–од». Прошло какое-то время — и червячок внутри вновь стал настойчиво ныть. Оно вновь проглотило субстанцию, что успокоило нутро. Неужто так теперь и придется непрестанно сию внутреннюю гадину утолять разными предметами? Может, гол-од и есть моя внутренняя сущность, подумало оно, легло на тыльную свою сторону и принялось любоваться голубизной небес.
 Вдруг оно осознало: «Что-то в меня все же было заложено, какая-то программа!» Ад... а ни есть ли это название местности, из которой я возникло? «Уничтожитель из ада» — вот мое полное имя! Ну, хорошо... а что за местность, в которую меня забросили?
И все-таки, думало Адам, я — особое, богоизбранное создание. Но тут возникла новая мысль, которая поразила до холодного пота: «А вдруг я — не живое вовсе, а очень даже мертвое?! Такое механическое устройство, кинутое в неведомый мир с некоей миссией...» Должна, должна быть какая-то инструкция, руководство к действию.
Но сколько оно не рыскало по себе или в округе, никаких руководящих и направляющих документов не нашлось. Тогда родилась иная гипотеза, более правдоподобная: оно — подопытное существо или испытательный образец. Имеет место некий эксперимент, задача которого известна разве что экспериментатору. И тут — как обухом по голове: «Создатель наблюдет за мной, делает какие-нибудь пометки в своем журнале и изменяет параметры опыта! Он переживает за мою судьбу, а, значит, в трудный момент спасет и сохранит». И все встало на свои места, оно даже успокоилось, отвлеклось на новое поглощение субстанции, которое оно решило назвать «пищей». 
Свою рабочую гипотезу о Создателе Адам решило обозвать «религией». Ну, да: возможно оно взято из ада. Но жизнь — и сие доказано современной наукою — возможна везде.
Оазис Адам назвало Раем — в честь Ра (по-нашему, солнца) дающего благословенный свет. Прошло время, и оно разобралось, какими дарами можно утолять внутреннего червяка, а от каких становится нехорошо. Но как-то, набив утробу, оно лениво развалилось и задумалось: ну вот, я снова наелось... а дальше — что? 
Тот мир, в котором оно вынужденно осваивалось, представлял собой зеленый благоухающий оазис, посередь которого росло древо с плодами. Внутренний закон, который сидел в Адаме, говорил: «Не подходи к древу, это табу!» Адам не понимало, что значит «табу», но следовало установке. Неужто так будет продолжаться изо для в день: ты жрешь, выдавливаешь из себя всякую гадость, любуешься голубизною небес. Завоешь тут о счастья. 
Может, и обвыклось бы, но однажды Адам увидело примерно такое же как оно существо — но чуть-чуть иное. Сие обрадовало и растревожило. Адам подошло и прямо спросило:
- Ты кто?
- А ты? - Ответило подобное так же смело.
- Я — Адам, здешнее главное.
- А я пока еще не знаю.
- Давай, ты будешь Лейлит.
- Почему...
- Так, в голову взбрело.
- Ты всем даешь имена?
- Я же главное.
- Тебе кто-то об этом сказал?
- Лейлит, не спорь. Просто — поверь.
Подобное, оглядев Адама скептически, ничего не сказало. Они набили утробы, полежали, и тут Адам спросило:
- Если мы здесь двое, значит, у нас общая цель?
- То есть, тебе нужна цель...
- Ну, не то, чтобы цель, а скорее смысл.
- Да ты зануда...
Двое сговорились: Адам будет «он», Лейлит — «она». И очень скоро стало ясно, почему. Адам почуствовало... то есть, почувствовал в самом низу туловища еще одного червячка, который так же ждал утоления неких потребностей. Что-то похожее, видимо, испытывала Лейлит. Два существа на какое-то время слились единое, потом полежали. Адам еще не знал, что всякая тварь после соития бывает печальна, но в общем и целом было хорошо. И в этой опустошенности на ум пришла мысль: он и Лейлит, возможно, некогда были единым целым, но почему-то их разделили на половинки. Но в утешение половинкам даны краткие мгновения сладости. 
Адам изучал Лейлит и ему казалось, что она оригинально устроена. Лейлит, кажется, тоже созерцала Адама и думала о чем-то своем.
Уже на следующий день появились первые признаки противоречия. Лейлит тоже захотела называть вещи своими именами, например, себя она переиначила в «Лилит». Рай в ее интерпретации был «Эдэмом», Адам — мужланом, 
Сначала Адам на все это закрывал глаза. А потом стал раздражаться. Более того: в слияниях Лейлит любила проявлять активную позицию, а это в понимании Адама было неправильно.
Дошло до ссоры, которая была жестокая — вплоть до взаимного выдумывания оскорбляющих личность слов. Адам настаивал на том, что это он обязан проявлять инициативу, женщина лишь должна слушаться. У Лейлит была другая позиция: они равны.
Адам на удачу оказался физически сильнее. Лейлит покинула Эдэм будучи твердо уверенной в том, что связалась с настоящим выходцем из ада. «Вот, каз-зёл...» - подумала она. «Вот, с-стерва...» - подумал Адам и породил мифы о том, что де первый неудачный образец женщины положил начало роду демонов. Якобы Лейлит после выдворения из рая спала с кем попало и нарожала чёрт знает кого. Все это конечно поклеп. Дело в том, что Лилит породила параллельную цивилизацию, уверенную в том, что колено Адамово — те самые варвары, которые в конце концов погубят эту планету. Доказательных примеров не счесть, а, впрочем, все это — шутка, правда, горькая. 
Это мы знаем что оба были выходцами из одного и того же места. Просто Лейлит — первая феминистка, верившая в то, что женщины — высшие существа. Адам же посеял в обществе своих потомков уверенность в том, что женщина — недочеловек. А вот идею андрогинов, то есть, разделенных половинок единой целости, у нас почти что забыли. 
Так бы Адам и сдох в своем раю, но однажды, проснувшись поутру, Адам почувствовал, что в нем чего-то такого не хватает. Зато рядом с ним возлежала женщина. Нет — не Лейлит, а чуток другая.
- Кто я? - Спросила новая женщина, открыв кроткие и прекрасные глаза.
И это Адаму понравилось сразу, ибо он мог назвать ее по своему вкусу.
- Неясно. - Сказал он.
- Неясно... красиво. А кто — ты? - Красавица одобрительно улыбнулась.
- Твой мужчина. Зови меня: «А дам». - Игру слов он тоже выдумал с панталыку и возрадовался своему остроумию: - Как только я пожелаю с тобою слиться воедино, ты мне будешь давать.
- Ну, посмотрим...
Новый образец женщины старался проявлять мягкость во всех вопросах, и в этом заключалась его, то есть, ее демоническая сила. Лейлит, хотя и обладала недостатками, не проявляла нездорового интереса к центральной поляне с заветным деревом. Женщине по имени Неясно там будто медом было намазано. Но и не только. Неясно в отличие от Лейлит оказалась к тому же весьма подвержена внушению. Там, на центральной поляне обитала одна тварь, которая, вероятно, была кем-то нанята для роли искусителя. Сей соблазнитель вкрадчиво предлагал женщине хотя бы попробовать — от этого же не убудет. С Лейлит подобный фокус не прошел бы — на нее где сядешь там и слезешь, Неясно же проявила неудержимую любознательность.
Меж тем на древе росли плоды познания добра и зла. Вдумчивый призадумается: в Эдемском раю не знали, что такое добро? Если бы только это... Конечно Неясно добыла вожделенный продукт. Покушала сама и дала попробовать еще не опомнившемуся от доброго сна Адаму. Тут же двое осознали, что они совершенно наги и от этого им стало стыдно. А еще люди узнали, что такое вина и грех. Именно в этот момент Адам окончательно уверился в том, что он все же не робот. 
Не иначе как высшая сила дала мужчине и женщине понять, что они однажды обратятся в то же, из чего и возникли: прах. А значит вопрос происхождения был закрыт. То есть, открыт. Адам был в смятении, ибо табу запрещало вкушать запретный плод. Но уж что съедено — то употреблено внутрь, и от этого стало невыносимо стыдно. Уютный уголок был потерян. Навсегда.
Люди покинули рай. Они долго скитались, мерзли, голодали и все же выжили и даже освоились. Человек же ко всему привыкает. 
После всего случившегося Адам дал Неясно новое имя: Йэва. И непонятно было то ругательство либо такая ласка, хотя на первородном языке очень уж похоже на «я глубоко имел твою родственницу». Древо ж теперь охраняет херувим-меченосец, безжалостно отрубающий конечности всем любопытным особям. Само же место Эдема теперь невидимо для потомков первых землян.
Адам прожил долго, Йэва — неизвестно сколько, о том предания помалкивают. Адам успел придумать легенду, согласно которой человек был создан Богом по образу и подобию своему. То есть, получается, Бог может творить те же мерзости, что и люди? Впрочем — молчу, молчу...
И да: успокойтесь. Согласно последним научным данным прародительница всех нас — одна и та же женщина. Полагаю — вовсе не Лейлит, хотя и не факт. 























 


ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ

Мальчики любят играть в войнушку. Когда они подрастают, играть продолжают, хотя и не всегда в войну. Многие вовсе даже не играют, а убивают не понарошку, а всамделишно. Да и погибают — тоже, удобряя поля для земледелия. Грань между игрою и боевыми действиями есть, но она условна: даже генералы называют это театром, войны же — кампаниями. Полагаю, такова природа мальчиков — даже заматеревших.
Во время оно народ на Руси–матушке несколько подрастерялся. Но не весь: некоторые сбились в банды и принялись терроризировать родную землю с целью выжить. Не суди да и сам целехонек останешься — в истории человечества не раз случались такие периоды, когда ради сохранения популяции устраивался беспредел. Даже в смутных временах есть особая прелесть, они дают творческую пищу писателям и поэтам для создания бессмертных творений, раскрывающих всю мерзость насилия как такового.
Был городок во глубине сибирских руд, и в нем имелась бумажная фабрика, основанная еще при царе Горохе одним оборотистым шведом. Потом, конечно, фабрику отобрали в пользу народа, но власть советов ничего хорошего больше городку не принесла, так что бумажная фабрика так и осталась градообразующей мануфактурой вплоть до падения коммунистического режима, да, впрочем, и при новых феодалах.
Поскольку в тот исторический период у нас все стремились делать по американскому образцу, так и банды — типа как республиканцы и демократы — слились в две противоборствующих армии. А что еще делить в сем Богом забытом краю окромя бумажной фабрики? Вот и решили сразиться в решающей битве. С обеих сторон по несколько сотен штыков, силища неимоверная, а уступать никто не хочет, ведь побежденных наверняка опустят.
Городок, бывший каторжный острог, спит себе в лощине, спускающейся к могучей своенравной реке. На том берегу — бесконечная болотистая тайга, своеобразная терра инкогнито, доставшаяся Державе за просто так. Этот берег — гористая степь, где–то там в неведомом далеке переходящая в знойную пустыню Гоби. На двух сопках, нависающих над городком расположились ставки бандитов. Менты из городка давно разбежались либо влились в станы разбойников, так что городок и фабрика только и ждут, когда наконец завершится вся эта приватизация. В станах противника – вавилонское столпотворение. Какого только там не собралось сброда, котлы цивилизации кипят и жаждут наживы. Короче, жизнь бурлит, правда, бесплодно.
Надо сказать, оба атамана — Шаман и Грач — в предыдущих боях местного значения поумнели, приосанились, заплыли жирком и научились беречь личный состав. Да к тому же оба имеют боевой опыт многострадальной Украины, знают, что в огне броду не сыщешь. Состоялись посередь реки переговоры, в результате которых ушкуйники договорились: и город, и мануфактура достанутся тем, чей батыр одержит победу в очном поединке. Эту военную премудрость они почерпнули из сказаний местных кочевых племен.
Хорошо Грачу: в его армии есть настоящий громила по кличке Валуй. У Шамана же подобного монстра нет, но атаман решил потянуть время, которое, как известно, иногда решает сложные задачи. Меж тем Валуй кажный вечер с вершины Грачевской сопки громогласно орет непристойности в адрес сопки Шаманской и требует наконец противника.
Шаман уже и до того дошел, что объявил награду отважившемуся победить ненавистного Валуя: свою любимую старшую дочь в жены и почетное положение всего рода бойца. Охотников все одно не находится — Валуй не внушал чувства уверенности — посему атаман все так же тянул время.
Меж тем на окраине городка обитала многодетная семья Каторжаниных (фамилиё — от того, что все они произошли от местного каторжника). Младший пятнадцатилетний сын Давыдка служил пастушком, а трое его старших братьев воевали в банде Шамана. И как–то послали родители Давыда отнести гостинчик братьям–разбойникам. А дело меж тем аккурат близилось к вечеру, когда громила Валуй приступал к своим психическим выступлениям. Давыдка увидел этого голиафа и расспросил воинов о сути явления. Те с охотою рассказали. Мальчик живо заинтересовался, и в особенности благами, которые сулил атаман.
Братьям, хотя со стороны все выглядело забавно, не понравилось наглое любопытство младшого, и они в грубой форме послали его домой, к скотине. Стыдно за семью, породившую дерзкого невоспитанного засранца. Пацан, пылко бия себя в узкую грудь, рассказывал, как несколько раз отгонял от стада волков, а однажды даже чуть не завалил медведя. Юноша был совсем щупленьким, да к тому же смазливым: Валуй вполне может мальчика опустить, а это действительно не смешно. Дошло до того, что пацанчика вызвал сам атаман — провести назидательную беседу а может быть и позабавиться видом самохвального юнца.
Вот непонятно, что случилось в атаманском шатре. Наружу Давыд вышел одетым в доспехи Шамана — и решительно, смешно покачиваясь от тяжести непривычного облачения, направился в сторону противника. По пути мальчик подобрал парочку камней и положил в свою пастушью сумку. Валуй все еще выкрикивал проклятия в адрес трусов, обещая показать мать некоего Кузьки. Гигант и не заметил приближения мелкого юноши, а, когда тот его окликнул, довольно долго пытался рассмотреть мальчика, как будто тот — инфузория. Сим моментом и воспользоваться Давыдка: он вынул из сумки пращу, вложил в нее булыжник, раскрутил — и ловко метнул в сторону противника. Камень угодил прямо в переносицу Валую, он покачнулся и с грохотом рухнул.
Дело в том что Давыд не лгал: на выпасах он много практиковался в камнеметании и действительно однажды отогнал медведя, пытавшегося похитить теленка. Как раз сила юноши была в правде, а ему не верили. Валуй, вероятно, просто утомился от долгого самолюбования и многодневных оскорблений в адрес противника. Бывает.
Давыд, подойдя к гиганту, вырвал меч из его рук и решительно отсек Валуйскую голову. Картину наблюдали с обеих сопок. Люди Шамана, как и все мы, надеялись на единственную нашу надёжу — чудо — оно и пришло. Люди Грача, приготовившиеся было завладеть городком на веки веков, убрались восвояси, правда, самые хитропопые ловко перешли к Шамановцам.
Давыд с головою поверженного голиафа поднялся к шатру атамана и молча бросил трофей ногам Шамана. Жители городка не то, чтобы обрадовались, но успокоились: будет теперь хотя бы какая–то власть. Шаман действительно даровал роду Каторжаниных исключительные права. А дочку свою мальчику отдавать не торопился, ведь он еще несовершеннолетний. Зато Давыда назначили большим начальником, и теперь в его подчинении были его старшие братья — те самые, которые совсем недавно насмехались над засранцем.
Забавно, что торжественно врученный Давыду меч Валуя юноша даже не смог поднять. Откуда в мальчике взялась сила, когда он отрезал голову великану? Зато внезапно вспомнили один давний случай. Как–то в дом Каторжаниных пришел странник и попросил показать сыновей. Когда парни явились, гость заявил, что кого–то не хватает. Действительно: Давыдка уже тогда бегал в подпасках. Мальчика нашли и привели (в тамошней местности считается: гость в дом — Бог в дом, посему к проходимцам относятся подобострастно), странник сказал: «Вижу теперь царя, тебя, отрок, ждет великая слава!» Все умилились и забыли. А Давыд, похоже, помнил о своем предназначении всегда.
Белокурого юношу в народе полюбили, а вот уважение к атаману пошло на убыль. В Шамане проснулась зависть — не хотелось терять власти–то. Все чаще Шаман впадал в депрессию, а таковую он снимал странным образом: сажал в своем садике разные растения, ухаживал за ними и следил за их развитием. Свою страстишку атаман скрывал — ведь негоже воинам в ботанику ударяться. Но шила в мошне не утаишь.
Точили зуб на Давида и его посрамленные старшие братья. Они полагали, что поскрёбыш слишком много на себя взял и вообще ему лишь потрафило. Забыли младые воины, что удача сопутствует удачливым и отчаянным. В конце концов, и они умели пользоваться пращей, только в них наглости не нашлось.
У Давида тоже было хобби: любил парень поиграть на пастушьем рожке. Однажды, увидев музицирующего на склоне сопки выскочку, Шаман в ярости метнул в Давыда копье. Измученный бессонницей и властью, он промахнулся. Давыд вопросил:
– Уважаемый вождь, зачем вы упражняетесь в военных науках столь рискованно?
– Да что–то нечистая попутала. – Соврамши атаман. Хотя это была и не ложь.
– Вы там, пожалуйста поточнее в следующий раз. А?
Шамана почти взбесил учительский тон юнца. Но он лишь поскрипел зубищами и проворчал:
– Да уж не промахнусь.
Мозг атамана воспалился от нехороших мыслей, Шаман не мог спать, у него пропали аппетит и потенция, и в этом он винил Давыда, да еще и проклинал тот вечер, в который с какого–то бодуна послал мальчика на славный подвиг. Уж лучше б захватил городок этот чёртов Грач, было б не так досадно. Дабы избавиться от конкурента, он направил Давыда во главе отряда на борьбу с назойливыми и сильными московитами, надеясь, что те наверняка погубят пацана. Вопреки задуманному удача все ещетпреследовала Давыда, а слава юного воина неуклонно взрастала. Да к тому же Давыд мужал, и вовсе не был уже похож на того сопляка, смешившего бандитов щенячьей дерзостью.
Вредности ради Шаман изменил первоначальное решение: победителю Валуя он отдавал не старшую дочь, а младшую. Но и здесь атаман просчитался: Давыд как раз отдавал предпочтение именно младшей — и это было взаимно. Старшая как на зло оставалась в пролете, отчего и сама злилась. Меж тем среди бандитов распространился слух, что пастушок желает смести правителя и занять егойное место, что не вполне соответствовало действительности. Давыд понял, конечно, что будущее за ним, но ситуацию вовсе не торопил, ибо уже постиг науку стратегии.
Шаман неистовствовал: снова в припадке ярлсти атаман метнул копье в Давыда — но снаряд воткнулся в стену радом с головою юноши. «Шутка» — сказал атаман, но все знали, что это давно не шутка.
И вот тебе раз: днажды блистательный юноша бежал с младшей атаманской дочерью. Шаман стал одержим вопросом убийства Давида, но тот всякий раз ловко выскальзывал, оставляя преследователей с носом. Как-то Шаман вошел в пещеру, в которой скрывались Давыд и Шаманова дочь. Юноша вполне мог поразить атамана, ибо он его видел, а тот его — нет, но он этого не сделал.
Еще одно коварство по замыслу Шамана исполнили братья Давыда. Когда тот заснул, братья взяли кровать со спящим и понесли для того, чтобы надругаться над братиком. Но что значит низость трех воинов по сравнению с хитростью влюбленной женщины! Заранее почувствовав подвох, атаманская дочь заранее уговорила юношу спрятаться, в кровать же она положила чучело. Не вынеся позора, Давыдовы братья ушли далеко–далече и там сгинули.
Шаман кончил плохо. Давыд когда–то не смог поднять меч Валуя и оружие досталось атаману. В одном бою, где Шаман пытался сражаться с настырными московитами, он был окружен. Старый воин вынужден бы покончить собой, сделав харакири при посредстве Валуёвского оружия.
На городок и бумажную фабрику пришел новый тиран. Фамилиё «Каторжанин» специальным указом была заменена на «Пращин». Давыд вел себя как настоящий правитель; он брал любую женщину из тех, на кого у него ложился глаз, кто же противился — плохо кончал. В конце царствия рассентиментальничавшийся диктатор всех вконец достал, людей стала раздражать игра правителя на охотничьем рожке, хотя Давыд достиг в этом искусстве совершенства. Люди не стесняясь жаждали перемен.
















 


ПОЛНОЕ БРАТСТВО

Всемирная высокая культура полна примеров самоотверженного братского служения — я подразумеваю отношения промеж близкими родственниками. Однако большинство из дошедших до нас трогательных преданий повествуют о том, что кровные братья не только враждуют, но даже убивают друг дружку до самой смерти (см. предыдущую прытчу). Сие касается правда лишь родных людей, а есть еще братья духовные и боевые. Вот они почему–то предают в очень редких случаях.
Отмечу один феномен: кровные братья в отношениях между собой как прям волки, а вот родные сестры живут обычно душа в душу. А если взять сестер духовных (боевых не встречал) — там вдруг одни подлость и наушничество.
Эта история — о братьях кровных и даже близнецах. Исай родился ровно на одну минуту раньше Якова. Когда Исая еще тянули из лона, Яков крепко держался красной ручкой за синюю ножку братика. Согласно примете сей знак означает, что в итоге будет главенствовать тот, кто схватил.
Братики родились в таежном поселке, в семье зажиточного старателя, удачно нашедшего золотую жилу, а теперь, когда месторождение выработалось, промышлявшего тем–сем, удачно вкладывающего капиталец во всевозможные предприятия. По законам тех мест наследником считался старший, поэтому минута разницы была решающей. Там, как вы поняли, царили патриархальные порядки, практически, жили по «Домострою».
Характеры у братиков оказались разными. Исай полюбил охоту, рыбалку, общение с живой природой в общем, свободный дух. Яшка оказался домовитым, рачительным, а в особенности обожал готовить — в смысле, пищу. То есть, ему по душе был дух несвободный. Характерно, что мать недолюбливала диковатого, несловоохотливого, неласкового Исая — и души не чаяла в хозяйственном и покладистом Якове.
Однажды Исай вернулся с охоты пустым и страшно голодным. Не заладилось у старшенького, и это случилось впервые. Меж тем Яшка наварил ароматную чечевичную похлебку, в этом деле он был докой. Исай злой, с голодухи все мужики такие, а Яшка исподволь готовил такую ситуацию, заранее установив порядок: что брательник убьет — то и схавает. И вот наконец долгожданный момент явился. Старшой побродил, побродил по дому, и в конце концов не выдержал:
– Дай пожрать, братэлло.
– А продай–ка ты мне свое первородство. – Вкрадчиво заявил Яша.
– И сколько ж ты дашь за это дело?
– Не поскуплюсь, братик. Цельную миску похлебки получишь. Вот.
Исай призадумался: да на кой хрен далось мне все это наследство! Я тайгу люблю, зверя стрелять, рыбу острогой бить. Матушка–природа завсегда накормит, ничего не прося взамен, а хозяйство опять же содержания требует. Ох, и жрать же охота!
– Ладно, – говорит, – накладывай своей этой чечевицы, да гущи не жалей.
– Не пожалею, братик. Только это еще не всё. Где гарантея?
– Какую ж тебе гарантею?
– Самую верную. Поклянись нашей матерью, что отдаешь первородство.
– Клянусь матерью.
– Уточнил бы, в чём. Бог не фраер, он все слышит.
– В том, что первородство теперячи твоё. Ну, накладывай же, чёрт бы тебя побрал!
Ну, продал и продал — с кем не бывает. Тем более что в следующие дни Исаю фарт пошел, зверь, птица, рыба сами в добычу лезут. Стали братья взрослеть дальше. Меж тем их отец стал совсем хворым и даже совершенно ослеп. Осознавая, что жить осталось недолго, старик призвал старшего сына дабы благословить его на главенство. Попросил еще, чтобы Исай наубивал дичи, Яков ее приготовит, мать же подаст ко столу.
Мать была в курсе сделки сыновей и, как вы уже знаете, сочувствовала младшему. Пока Исай охотился, быстренько был зарезан баранчик и приготовлен под видом дичи. Яшка оделся в одежду Исая и подражая угрюмому характеру брата подошел под благословение и таковое получил.
Конечно Исай помнил о чечевичной похлебке. Но взяла его обида, он пошел к отцу и всё доложил. Зная, что Бог всё видит, батя стал уговаривать сынишку: ты же охотник, добытчик, таёжник — и без первородства вполне проживешь (в чем отец со старшим близнецом был вообще–то солидарен). Но не жизненная стезя, а вопиющая подлость взбесила Исая: по его понятию Бог всё видел когда братья еще выходили из лона, остальное же — от лукавого. Это мы знаем какая это глупость: первый, последний, левый, правый, красный, синий… вот отнять у них всё по–нашему, по–пролетарскому — и поделить. Но все эти люди были рабами затхлых традиций, отчего и страдали. Короче, Исай выбежал от отца с криком, что убьет подлеца–братца, даже если пойдет за то на каторгу.
Конечно, на зверье Исай хорошо натренировался, он бы не промахнулся, о том ведала каждая тварь. Мать, жалея любимое чадо, постаралась, чтоб тот до времени скрылся — пока его обезумевший братец не остынет. И отослала женщина ребенка к своему брату, живущему за горным перевалом — у него юноша был бы как у Христа в загашнике. На восхождении парень утомился и уснул, и приснился ему Сам Господ Бог, который сообщил: «Я с тобой буду куда бы ты ни пошел, будь спокоен и уверен». А еще Яшке привиделась лестница в небо и херувимы. Проснулся он будучи уверенным в том, что то не сон вовсе был, а настоящее благословение Свыше. 
Планировал беглец пересидеть где–то годик, но вышло несколько иначе. Дядя оказался весьма коварным человеком. У него были две дочери, обе на выданье, а в поселке за горами — за долами наметился значительный дефицит женишков. Работливому Яшке сразу глянулась младшая из сестер, но дядя поставил жесткое условия, опираясь на обычаи тех мест. Для того, чтобы взять в жены красавицу, Яшка должен отслужить на хозяйстве семь лет.
Да что же… пришлось работать, не гнушаясь самым низким трудом. Впрочем, опять в согласии с тамошними нравами не возбранялось возлежать с возлюбленной — и та родила детей. И вот, по прошествии семилетки — долгожданная свадебка. На радостях Яшка наклюкался и сим моментом дядька воспользовался очень даже покладно. Ему сизначалу было досадно, что родственничек положил глаз на младшую красавицу, а старшую некрасавицу игнорировал. Да и та завидовала младшей сестре, хотя и не злобно. И в священное брачное ложе отец подложил старшую дочь.
Поутру они проснулись и Яшка обнаружил подвох. Младшей, матери своих детей, он надавал тумаков (полагая, что та явилась соучастницей), тестю же высказал некоторые свои мысли, на что тот ответствовал:
– Сынок, Бог не фраер, он все видел, а как мы супротив воли Всевышнего. Хочешь — не хочешь, а придется теперячи тебе еще одну семилеточку отбарабанить.
Яшка припомнил свой фортель с отцовым благословением и понял: то кара за содеянное ранее. Ну, что же… следующие семь лет Яшка работал на два фронта и женщины ему нарожали еще детей. А это большой промежуток времени, четырнадцать лет даром не проходят. И все же настал тот момент, когда никаких ритуальных обязательств не осталось и можно было с чистой совестью вернуться домой.
Когда Яков, перейдя горы, вошел в родное поселение, первым, кого он встретил, оказался его брат. Исай за четырнадцать лет подостыл и не стал стрелять в родственника, хотя и мог. Да к тому же только полный нелюдь будет убивать человека, за которым идет вереница жен и малых детишек. В объятия братишки друг дружку не заключили, но все же и не погрызлись. Изгнание положительно повлияло на Якова: он стал умиротворенным и прямым. Исай оставался все тем же охотником и рыбаком, теперь уже правда редко удачливым, зачастую голодающим и злым.
Что интересно, отец Исая и Якова был еще жив, а вот мать — уже нет. Да, батька был слеп, слаб, но вполне еще вел хозяйство. Батюшка, потрогав блудного сына, от счастья помер. Исай окончательно удалился в тайгу и там скорее всего одичал; всю оставшуюся жизнь он ненавидел чечевицу. Наверное, он просто так и не научился ее хорошо готовить. Много еще всего такого довелось пережить ставшему почтенным Якову. Так, его сыновья однажды продали своего же брата в рабство кавказцам. Но это уже совсем другая история, хотя по сути она — о том же.





















 


БЛАГОВОНИЯ

Когда юноша Давыд ловко и коварно победил великана Валуя, воины Грача растворились в небытии только в сознании победителей. На самом деле костяк собрался вновь, втянул в себя новых рыцарей удачи — и армада отправилась в поисках земли обетованной, чтоб таковую завоевать и на ней мирно жить. Сказания побежденных повествовали о том, как низкие варвары–язычники, ведомые некультурным Шаманоидом, заколдовали великого богатыря, продамши души самому шайтану, сами же сотворили ад земной. Если учесть, какой режим установил заматеревший Давыд, данные бредни недалеки от истины. Прошли годы, за которые Грачевцы превратились в отъявленных кочевников, не знающих страха и упрека. По пути бандиты захватывали маленькие селения и большие караваны, брали там добро, женщин и скотину, в результате получилась настоящая орда, готовая поглотить самые жирные земли.
И вот однажды армада Грача вышла к прекрасному городу. То была легендарная Благовония. Она была окружена величественными стенами, внутри которых бурлил прекрасный оазис. Находясь на перекрестье торговых путей, Благовония жирела, благоухала и дурела от осознания своего великолепия. Когда–то очень давно здесь, на краю Ойкумены осели воины Искандера Великого. Есть версия, что эллины отжали оазис у предыдущей цивилизации, но, поскольку от тех людей остался лишь прах, оставим сей скелет в сундуке. Потомки славных вояк две с половиной тыщи лет хранили независимость, и это им удавалось вполне. Но все хорошее имеет обыкновение превращаться в плохое. Сия сентенция, кстати, касается и сказок.
Грачевцы, увидев все это благолепие, пришли к выводу, что это и есть их обетованная земля, которую они должны взять в благодарность за годы скитаний по пустыне. Грач к тому сроку уже стал глубоким старцем, а военачальником он назначил славного воина Хесуса, кубинца по происхождению, когда–то приехавшего в Россию-матушку учиться на грамотного, но в результате ставшего неплохим разбойником.
Благовонцы прекрасно видели со своих стен стан врага. В их глазах грачевцы выглядели дикарями, эдаким необразованным племенем, желающим поживиться плодами цивилизации. И это тоже было правдой. Горожане откровенно потешались над горе–войском, будучи убежденными в неприступности своих стен и преимуществах благовонских технологий, включая греческий огонь. Все предыдущие подобные набеги варваров они успешно отбивали, так что благовонцы были опьянены мифом о своей неприступности. Как вы поняли, потомки эллинов отличались излишней самоуверенностью, ибо нет крепостей, куда не входил бы осел, груженный золотом, либо чьих ворот не пробивала осадная дура. Весь вопрос в мощности осла и дуры, а шапкозакидательство еще ни разу не давало положительных результатов.
Хесус, вдохновляемый подвигами великих команданте Фиделя и Че, знал: дело не в силе, а в дисциплине. Посему в подотчетной армаде он ввел строгий порядок и устав, а так же зачал подготовку воинов специального назначения. Переодевшись в одежду благовонцнев, двое наиболее талантливых разведчиков через канализационные коллекторы проникли в город и стали на базарах и площадях выслушивать да вынюхивать. Горожане были словоохотливы, да, собственно, они только и делали, что обсуждали детали борьбы с очередным нашествием и расхваливали благовонскую обороноспособность. Так лазутчики узнали расположение подразделений гарнизона и слабые места стен.
Нахватавшись сведений, разведчики напросились на ночевку к одной местной женщине, заплатив ей за то немало медных денег. Та почти сразу распознала чужаков, но медных денег хватило на то, чтобы хозяйка не распространилась об открытии, да к тому же она, кажется, не являлась патриоткой Благоухании. Просчитав, что в случае падения неприступного города можно рассчитывать на снисхождение, женщина помалкивала, когда стражники опрашивали жителей на предмет, не видел ли кто двух подозрительных мужчин, попахивающих нечистотами. Когда облава учинила обыск, добрая хозяйка упрятала лазутчиков на крыше своего дома, а по истечении опасности разведчики клятвенно обещали после штурма сохранить семью женщины в сохранности.
Да, эта женщина предательница, но у нее было оправдание: когда–то она жила в другом городе, который вот так же кичился своим величием, но был взят бандитами (не грачевскими, а другими) и она выжила чудом.
Следующим утром лазутчики уже сообщали добытые сведения своему команданте. На военном совете Хесус определил цели и задачи подразделений – и приказал выступать. С искренним любопытством благовонцы наблюдали с городских стен суету в долине. Пестрые толпы напоминали какой–то, что ли карнавал, что заставляло улыбаться и защитников города, и простых обывателей. Осаждающие остановились на расстоянии, недоступном оборонительным орудиям и греческому огню. Из общей массы выделилась стройная кавалькада, которая пошла вдоль стен, а во главе колонны находился языческий символ грачевцев, о форме и содержании которого здесь лучше бы не упоминать. За истуканом шли люди с пастушьими рожками, но они в них не дули, а лишь нелепо размахивали таковыми.
 Хесус придумал такой прием исключительно ради того, чтобы запутать осажденных. Спектакль повторился на следующий день, и через два дня, и через три. Сначала благовонцам было забавно, а потом стало незабавно и жутко. Несколько боевых вылазок защитников заканчивались тем, что дикари отбегали, но вскоре они возвращались на прежние позиции, даже несмотря на то, что некоторые из них гибли на минных полях. Горожане поняли: к ним пришли какие–то скифы, воюющие не по правилам, наверное у них совсем по–иному устроены мозги. Все непонятное пугает даже представителей высших цивилизаций, посему благовонцы непреклонно мрачнели. В городе сформировалась партия желающих наконец откупиться от супостатов. Она была не так велика, чтобы власть полиса приняла решение, но сама идея имела развитие. Ведь неизвестно, к чему приведет все это камлание — вдруг их поганый бог и вправду силен.
Уже на пятый день при прохождении колонны стоящие на стене мужчины впадали в оцепенение, с женщинами же случалась истерика. А на седьмой пастушьи рожки в кавалькаде взревели. То была дикая музыка степей, в которой все — и тоска утрат, и ярость обретения, и чёрт еще знает, что. Случилось страшное: от воя рожков стали рушиться стены — вместе с благовонцами.
Все дело в том, что, пока грачевцы веселили и страшили своими массодвижениями благовонцев, специально обученные диверсанты заминировали, казалось бы, нерушимые стены. Лазутчики добыли хорошие сведения. Варвары ринулись в проломы и перебили всех оставшихся в живых. Погибла в том числе и та самая женщина, которая приютила и спасла шпионов, а тако же вся ее семья —  огне брода не ищи.
А всё почему: надо было властям Благовонии позаботиться о создании структуры наподобие СМЕРШа. Да, возможно убили бы невинных, но лучше в таком деле перебдеть. Да и баба хороша: она что, думала, как тот индюк, что на войне есть место совести, благородству и достоинству? Тут вам не высокая поэзия лыцарских романов.
А вот земли обетованной грачевцам обрести не удалось. На торжественном пиру по случаю взятия города сам Грач поперхнулся куском чего–то съестного и помер. Хесус, пытавшийся остановить озверевших мародеров, был заколот и затоптан. Вроде бы собранный в войско сброд пошел в разброд и превратил покоренную Благовонию в обыкновенную зловонию — для этого особого ума не надобно.
































 


ДАО ИСАЯ

Полагаю, вы помните прытчу про двух братьев–близнецов Исаю и Якова, драматичную и во многом комичную, но несомненно поучительную. Мы расстались с потерявшим первородство Исаем в тайге, я же заявил, что он там окончательно одичал. Предыдущая же батальная сцена про Благовонию напоминает нам о том, что всеобщей истории как таковой не существует, а есть лишь трактовки таковой с точки зрения отдельных лиц или сообществ. Это же касается и жизнеописаний отдельных индивидуумов.
Исай в таежной дали вовсе не затерялся, а вполне даже нашелся и даже претерпел метаморфозу. Охотнику потрафило: подобно своему отцу он нарвался на золотую жилу (чуть не написал: жопу) и на ней разбогател. Правда об этом так и не узнал его единокровный братишка Яков, а может оно и к лучшему, ибо судьба Исая достойна высокой поэзии.
Охотник бросил охоту и женился на аборигенке. У него родились семеро сыновей и три дочери. Жизнь рода была счастливой и полной, а, когда дети повзрослели, он выделил каждому по наделу и разрешил вести свои хозяйства. По вполне ясным причинам от принципа первородства отец семейства отказался. От зла на брата Исай совершенно очистился, на душе у него было легко, и, хотя ему и не снилась лестница в небо, он знал, что Господь его видит и ценит. Главное: не надо прятать от Него глаза. Исаю было интересно осознавать, что на родине о нем думают как о совсем пропащем, хотя на самом деле он далеко не совсем и вовсе не пропал. Трудно сказать, что бы почувствовал Исай, узнав, что у Яшки все не слава Богу, но надо все же учитывать телепатическую связь промеж близнецами, которую еще не постигла земная наука. Наверное, душа болела у обоих.
Исай со своим потомством жил среди эвенков, народа, не знавшего, что такое воровство, мат, враньё, ведь к ним еще не пришли западные ценности. Ну, да: скоро они всё это узнают и прочувствуют на своих вовсе не золотых жопах, а покамест надо наслаждаться первобытностью нравов. Немного напрягало, что дети, которым перепали равные части богатства, особого рвения по преумножению такового не проявляли, а любили ходить в гости к друг другу, веселиться и пировать. Но таков, наверное, нрав всех наследников, которым все само с неба упало. В общем–то и у Исаи в молодости была такая же ситуация — ан ничего, вырос нормальным трудоголиком. Да все бы нормально, но чаще и чаще Исай испытывал какой–то необъяснимый страх пред будущим. Тревожность взрастала, что, вероятно, и сказалось на последующих событиях.
Исай становился все более набожным и мистически зависимым от идей фатализма. Видимо, почуяв слабину, однажды через левое плечо Исаи поглядел сам Сатана. Лукавый намекнул, что все упования почтенного мужа на волю Всевышнего есть лишь ритуал, а молитвы и посты — чистая технология успокоения себя, родного. А ежели Исай будет истерзан горем и страданиями, он отвернется от Бога и хоть чёрту станет молиться только лишь ради избавления от мук.
Возможно, Исай все это лишь вообразил, руководствуясь возбуждением экзальтированного головного мозга — но только ведь дурак и гений будут что–то утверждать с абсолютной достоверностию. И тут — панеслась. Сначала в хозяйстве вымерла вся скотина. Потом от удара молнии повалился дом одного из сыновей, погребя под собою не только этого сына со всю его семьёй, но и других детей с их детьми, весело пировавших в гостях. Не осталось никого, род прервался.
Живущие в округе туземцы подумали, что здесь без шайтана не обошлось, что соответствовало истине. Они подожгли хозяйственные постройки Исая и разграбили имущество. Ну что, спросил Голос, отрекаешься ты от своего Бога? "Бог дал, бог взял", - ответил Исай и улыбнулся. Ну, хорошо, сказал кто–то неведомый, теперь возьмемся за тебя…
Исай заболел проказою, все его тело покрылось струпьями. Жена отвернулась от мужа, ушла к своим язычникам, сказав напоследок:
– Да похули ты своего бога и наконец умри.
Вскоре жену загрыз в тайге медведь. Люди стали избегать Исая, боясь от него заразиться. Раньше он был охотником и вполне мог себя прокормить, но теперь зверь не шел, рыба не ловилась, сама природа противилась мученику. Весь в язвах, худющий и обросший брадою как какой–то индийский йога Исай сидел на пепелище и готовился распрощаться с этой жизнею.
И тут случилось странное. Исай с детства был нелюдим, у него не было друзей. В отчаянный момент к нему явились три близких друга, сели рядышком и стали с ним вести беседы. Они разодрали свои одежды, посыпали головы пеплом, но их речи были ясны и прозрачны: в любой ситуации надо оставаться человеком, а, если от тебя отвернулся даже Господь, следует радоваться, ведь господь тебя как минимум уже разглядел! Друзья спросили прямо: а не согрешил ли пред небесами? Не находится ли причина в тебе самом? В ответ они услышали слова горького отчаяния и даже укоризну в адрес того, кто ниспослал столь жестокую кару.
Разговор длился семь дней. Четверо обговорили многое. Да, эти трое были лишь плодом воспаленного воображения, но они помогли Исаю остаться Человеком.
В сей момент мимо проходил случайный чужой юноша, который был не из этих мест и он не являлся продуктом больной фантазии Исая. То был сын брата Исаи, Якова, которого братья продали в рабство кавказцам. Парень смог бежать из плена и теперь возвращался домой с мыслею отомстить коварным родственникам. Юноша увидел изъязвленного сумасшедшего отшельника и ему стало его почему–то жалко. Человек старался кому–то невидимому что–то доказывать, и юношу поразило, что этот комок страдания часто поминал Господа и ни разу — чёрта.
Молодой человек вспомнил, что в плену он нечто подобное читал. Там была всего лишь одна книга, которую горцы у своих рабов не отнимали. Уж не стала ли сказочная фантазия автора той книги подлинной реальностью? Но… что же там было написано… забыл! Юноша подошел ближе, поздоровался и осведомился может ли он чем ни-будь больному помочь. Тот ответил, что нет, он просто переживает свои заморочки. Это юноше понравилось, он дал человеку поесть и попить и тот не отказался. Больной вкратце рассказал свою историю, хотя некоторые детали упустил. Исай не преминул сообщить, что все его муки — расплата за грехи прошлого.
– А вот здесь позвольте с вами не согласиться! – Пылко ответил юноша: – я немало времени провел в рабстве, видел там много людей, проявлявших как малодушие, так и великодушие, и могу сказать: страдания вовсе не являются платою за грех. По крайней мере, в этой жизни.
Юноша поведал о том, как сидел в зиндане с одним калмыком–буддистом. Тот все распространялся о том, что де его религия — это путь избавления от страданий посредством обращения в ничто, в некую божественную пустоту. Буддист был добрым человеком, но очень боялся запачкать свою карму. Именно поэтому тот калмык отказался бежать, когда узнал, что для этого надо придушить охранника. Мы всегда грешим, человек познал грех еще в раю, но ради большого иногда следует жертвовать малым.
– Страдание, – продолжил молодой человек, – иногда может быть и милостью Божией, в особенности — непереносимое. Когда мне в плену приходилось особенно туго, когда меня до полусмерти избили после второго неудачного побега, я себя подкреплял мыслею, что именно мука — тот дар, который сделает меня сильнее. Да, я задушил кавказца, это мой грех. Но, если бы оставил его в живых, в своих горах они бы меня нашли и показательно убили. Я так полагаю, уважаемый, что Господь вас любит — и потому испытывает. Вот.
– Ты умеешь убивать людей, – ответил Исай, – И я почему–то боюсь за твою душу. Вероятно, ты хочешь отомстить тем, кто продал тебя в рабство. Не делай этого. Только любовь способна нас спасти. Сто раз подумай: стоит ли карать грешников?
– Я подумаю…
И юноша ушел себе дальше. Хорошо, что отшельник был в язвах, иначе бы парень узнал бы в нем своего отца. Напомню, что Исай и Яков похожи как две капли молока. Исай молился о том, чтобы этот славный парень простил своих обидчиков. Тут налетели тучи и пошел ливень. Среди раскатов грома Исай услышал: "Напрасно ты, смертный, ищешь объяснения всему и вся, ибо высшая мудрость превосходит границы человеческого понимания!"
Омытый дождем, Исай, восстав из пепла, кряхтя и радуясь радуге пошел строить себе лачугу. 
Через полгода он был снова здоровым. Вспомнив былой промысел, стал охотиться, рыбачить, а навыки помогали это делать хорошо. Удача то была, то ее не было, а в общем и целом на жизнь хватало. Исай часто вспоминал юношу, имени которого он так и не спросил. Ему все казалось, что парень очень похож на него самого в младых годах.
















 


САГА О ГЕКТАРЕ

Было то во времена, когда царь–батюшка русский издал указ о бесплатным выделении нуждающимся дальневосточного гектара. Видно, забыл он, болезный, что век назад такая же милость закончилась столыпинскими галстуками и расстрелом царской семьи. Самодержец имел святую цель: спасти дальние земли от глобального исхода на радость самураям. Но ведь всяк знает, чем у нас ведут такие вот порывы.
Хотя, не всяк, многие и впрямь думают, что они там наверху хотят как лучше и действительно верят в светлое будущее. Вот и семья Ивановых повелась. Через три года выяснилось, что за всё надо платить налоги, отчисления по льготному банковскому кредиту стали непосильны, а завершающим ударом стал небывалый паводок, смывший все добро в Мировой Тихий океан. Настали голод и холод. Дабы спастись от стихии и коллекторов, подались Ивановы в земли нанайские, думая, что там будет хотя бы легче. И впрямь: затерявшись в тайге, Ивановы отъелись дарами природы, научились добывать зверя и рыбу, в общем, нашли счастье в первобытности. Оказалось, для нормальной жизни не царский гектар надобен, а просто воля и чтоб тебя не трогали.
К чалдонам нанайцы отнеслись хорошо, ибо Ивановы были добры нравом и хлебосольны. Повзрослевшие сыновья Ивановых взяли в жены юных нанаек, Нэсултэ и Сингэктэ, по–нашему, Нина и Сима. Наладили хозяйство и в большом доме стали добра наживать. Да все бы хорошо, но тут случилось горе: от неведомой болезни умерли сначала отец семейства, а потом и сыновья. Едва мать, Мария, оправилась от удара, пришли нанайские вожди и говорят:
– Эт самое, аднака ваш род проклят нашими богами, значица вы их прогневили. Уходите, аднака, отсюдова подобру, а не то по злу уйдете.
Ничего себе по добру… Тут у людей трагедия, а аборигены со своими предрассудками. Но, коли туземный народ так решил, придется уходить. Тем более что нанайские мальчики уже и дом Ивановых подожгли. Вожди говорят:
– Наши бабы, Нэсудтэ и Сингэктэ могут, аднака, вернуться в наш поселок, а тебе, Мария, здесь не место. Скорее уходи, подобру.
Ничего себе по добру… Невестки пояснили: шаманы рассудили, что Мария — ведьма, она может навлечь беду на весь нанайский народ. Понятно, что это мракобесие, но нет дыма без огня. Никогда еще в этом краю не было такого, чтобы все мужчины рода вымирали. Нина и говорит:
– Я вернусь к своим. Прости, ничего личного, но, может, найду себе еще нанайского мужа и нарожаю ему мальчиков.
– Да что же, – отвечает Мария, – иди себе с Богом, да пусть он тебя хранит.
– А я, мама, с вами пойду, – заявляет Сима, – потому как мне вас жалко.
– Да чего уж жалеть, – отрицает Мария, – уж так как–нибудь так помру, мужа и сыновей у меня уже здесь нет, значит, мне пора уж отправляться к ним на встречу.
– Нет. Я с вами…
Обе молодухи плакали. Нина оттого, что ей жалко было покидать мать своего мужа, Сима потому что печально было расставаться с милой сердцу родиной. Но вдовы уже решились на свои поступки и никто б их уже не своротил.
Обнялись, расстались, никто на Нину зла не держит, еще неизвестно, найдет ли отступница добрую судьбу. Две другие женщины, вздохнув, с котомками за плечами зашагали прочь. А куда идти? Там, откуда семья Ивановых приехала на край Земли, все было продано, а нити обрезаны. Переходить в разряд нищебродиц не очень–то и охота, для этого надо вкус странствий иметь. Мария повела Симу на свой дальневосточный гектар. Долго ли, коротко ли тащились, но все же приперлись.
Конечно, за долги коллекторы этот чёртов гектар отобрали и продали другому человеку, у которого таких гектаров было много. Его звали Гаврилыч и он был уже стар. Он потерял всех своих близких и помешался на предпринимательской деятельности. Гаврилыч нанимал батраков, они работали у него как рабы, практических за еду, зато старик давал им приют.
Дело вот, в чем. Когда легковерные россияне стали как соломинки хватать эти дальневосточные гектары, они не думали, что надо еще обладать крестьянской жилкой. Да, у некоторых таковая была, и они разжились. Но у большинства — не было, вот и стали переходить земли оборотистым и смекалистым.
Гаврилыч сам из чалдонов, только старой закалки. Он потомок казаков, засланных на край Земли еще царем Петром Алексеевичем. Конечно, от казачьего сословия в ём остался разве мамон, но вот всего остального хватало. Он и сам трудился со своими работниками — и за рулем трактора, и за молотилкой, и за плугом. Для своих рабов он был как отец родной, делил с ними и кров, и стол. Вот только, прошлое старика было тайной за семью печатями. Злые языки клепали о том, что якобы хозяин семью свою сгубил, за то на каторге оттрубил, а теперь грехи замаливает. Но молящимся его никто не видел.
Мария видела Симины страдания. Невестка выросла в зажиточной нанайской семье, лишений не знала, да и до болезни мужа не бедствовала. А тут — барак, рабский труд, беспросветное будущее. Общество расслоилось, еще немного пройдет — людьми последнего сорта торговать начнут. Таковы последствия когда–то затеянных либералами реформ на Руси. Жалко Марии было Симу, но она удивлялась, почему та все терпит и к своим нанайцам не бежит. Уж и напрямую молодухе о том говорила, та ж отвечала:
– Я вас, мама, не оставлю…
Меж тем от горя и бедствий Мария стала немощна и не смогла работать. У Гаврилыча строго: кто не работает — тот не ест. Он уж хотел старуху отправить в инвалидный дом, здесь же не богадельня, но Сима встала на защиту свекрови:
– Я за нее работать буду, хозяин, только вы уж не выгоняйте мою маму!
И впрямь — пахала за двоих, а вечерком еще приносила Марии гостинчика. Другие рабы Симу считали за дурочку не от мира сего. Да и чего с нее, нанайки, взять… Над Симой смеялись — жестокость нашего мира сделала людей черствыми. А вот Гаврилыч заметил, что Сима в поле пашет на износ — и ненавязчиво из простой жалости старался помочь. В рабах у Гаврилыча благополучных нет, у всех какие–то проблемы. Но именно в этой маленькой женщине он видел какую–то силу, которую нельзя не уважать. Внимание хозяина к нанайке было конечно замечено другими. Маргиналы — народ завистливый, так что Сима подвергалась издевательствам, те же из мужиков, кто помоложе, пытались Симу того, неизменно получая решительный отпор. А уж как с ней обращались женщины — о том лучше уж помолчать.
И все ждали: когда же старая карга (Мария) подложит свою эту дурочку в постель к хозяину? Дождались. Гаврилыч после работы отдыхал на гумне. Мария настояла, чтоб вечером Сима подмылась, покрасивее оделась, откинула нижний край одеяла и села у ног хозяина. Гаврилыч слишком устал за трудовой день и даже не заметил, что младая нанайка всю ночь согревала его ноги своим теплом. Когда он проснулся, ему было необычайно хорошо. Но женщины уже не было.
Так продолжалось две ночи, и утро для хозяина было исполнено особых сил. На третью ночь Гаврилыч проснулся раньше обычного и даже испугался, осознав во мраке, что некто греет его ноги.
– Кто ты?! – Воскликнул он с пафосом. Он уж подумал было, что проснулся в раю.
Сима не ответила. Но старик понял, что зла в этом нет. Вскоре у рабов появилась хозяйка. Они вначале ее презирали, но увидев, что нанайка остается все того же кроткого нрава, даже полюбили. А попробовали бы не полюбить. Гаврилыч знал, что сия благодать — за страдания егойные, о которых старик никому никогда не говорил. Хотя, по большому счету, любая из рабынь могла оказаться на Симином месте.
От соединения ветхого чалдона и младой нанайки родился сын, которого назвали Германом. Когда Сингэктэ еще носила во чреве своем, ей приснился ангел, который сказал, что чадо ее победит однажды толпы несметные оккупантов и освободит Дальний Восток ради новых опытов царя русского. У нас ведь, нет, чтобы для начала попробовать на мышах — сразу экспериментируют на людях. Ангел только строго наказал: чтоб не пил вина и не остригал волосы, поскольку вся сила егойная будет в трезвости и космах.
Герман и впрямь вырос крупненьким, а волосы никогда не стриг, они ему копной закрывали всю спину. Однажды юноша заявил родичам, что хочет жениться на девушке из народности удэге, которая ему люба. В смысле, не народность, а девушка. Родители и Мария вначале были против, а потом уступили. Пошли в удэгейский поселок сватать невесту, а Герман по дороге отстал, и увидел, что сзади крадется амурский тигр. Младой гигант с легкостью придушил хищника, догнал своих, но им ничего не сказал.
Сватовство прошло удачно. Удэгейцы устроили по случаю пир, молодых благословили и назначили день свадьбы. Накануне же торжества жених сообщил, что теперь любит другую, чалдонку, а эта ему разонравилась. Родные устроили парню выволочку, покрыв его на чем свет стоит, а тот возьми — да и напейся из расстроенных чувств, ведь у богатыря была тонкая организация психики. Удэгейцы, прознав о капризе Германа и позоре невесты, настучали в правоохранительные органы — убийство тигра царским указом считается страшным преступлением. Приехавший отряд нацгвардии забрал спящего в отключке молодца и отвез в тюрьму, где Германа наголо обрили.
В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…




 


ЭПОС

Ученые гадают: куда же делись полумифические арии, породившие начало многим народам — как вставшим на путь вертикального движения «апэндаун» так и кичащимся своею «особой душой»? Конечно, в истории бывали случаи, когда та или иная цивилизация вешала на себя ярлык «арийцев» и приступала к уничтожению «неарийцев», отчего потом человечество покрывалось кровавой испариной. Но это всего лишь мимикрия (не путать с мимимикрией!) —фальшак, фейк, фанфаронство. Подлинные арии растворились в мировой культуре, оставив нам разве что загадки.
И все же одна из ветвей зависла в дурной последовательности, в прекрасной горной долине в обрамлении недоступных гор. Немалое поселение под странным названием Упанишады тысячи лет покоилось с миром и хранило традиции предков. Люди ходили под богами и чувствовали в том особое расположение последних.
Ради удобства делились на сословия. Высшее — служители богов, которые их как бы облобызали. Ниже — воины и охранники, под ними — работяги, совсем на дне — неприкасаемые, смерды. И это деление одобрялось арийской религией, коия была в основе существования ариев. Сословия можно было угадать по цвету штанов: у божьих людей они белые, у солдат — красные, у ремесленников — синие, у крестьян — зеленые, у презираемых — оранжевые. Поговаривают, в доисторические времена прекрасной долине жили дикие беспартошные племена, но пришедшие сюда арии привнесли сюда письменность, ремесла, правильных богов и разделение по цвету штанов. Да, собственно, и сами штаны.
У ариев была священная библиотека Веда, которая хранилась в головах божьих людей и передавалась из уст в уста. Там четко было указано о божественном происхождении ариев, а тако же о единственном возможном миропорядке. В связи с незыблемостью традиций Упанишады не подвергались губительному прогрессу. Веды указывали, как общаться с богами, какие и когда им петь гимны, как правильно красить штаны. Короче, имел место застой, о чем грезят наши старики и что презирают наши же отроки.
Пантеон арийских божеств был велик и многослоен, здесь мы уж не будем вдаваться в подробность взаимоотношений высших существ, отметим разве, что боги были добрые и злые, посему злых подобало удабривать, добрых же не стоило злить. Главных божеств было всего три — Созидатель, Хранитель и Разрушитель — но божьи люди, дабы представители низших сословий не сочли себя шибко умными, максимально усложнили мироздание, придумав принцип Непостижимой Мировой Души и теорию Видимости, согласно которой сущее есть лишь суета и томление духа, на самом же деле все есть ничто, внезапный всполох ткани бытия. Как это ни смешно, впоследствии физики при помощи формул доказали, что так оно и есть на самом деле.
Мы не будем сейчас гадать, является ли сей мир миражом либо он реален. Все умные теологические теории говорят о том, куда надо нести бабло — и сколько. Все глупые религии указывают на то, кто является неверным и каким образом его надо либо перековать, либо аннигилировать. В Упанишадах царила умная религия.
Арии и поэтически воззревали на природу, которая и впрямь таинственна и преисполнена глубокого значения. Мир божеств на самом деле может создать только гениальный художник, творец, фантазер. Арии поселили своего верховного бога Владыку Сущего на вершинах гор, обрамляющих Упанишады. Он родился в яйце, а, когда перерос оболочку, расколол скорлупу надвое — так образовались земля и небо. Пройдет время и Сущее будет сожжено, но Владыка не пропадет в небытии, а возродится вновь в новом яйце — потому что он бесконечен и бессмертен. А, в прочем, нам, смертным, сего не постичь никогда.
Кроме Владыки, горний мир исполнен других божеств, демонов и чудовищ. Людьми управляют такие боги как Смерть, Стихия, Красота и т. п. Но они невечны, а, чтобы человеку приблизиться к истине, надо постичь Божественное Ничто. И это хорошо для всех людей, ибо, если религия ариев запрещала переход из одного сословия в другое в этой жизни, каждый человек — даже неприкасаемый — мог достичь божественной Пустоты, а, значит, стать выше всех земных благ.
Арии не делили посмертное существование на рай и ад. Ад — наше земное существование. В следующей жизни ты можешь родиться человеком более высокого сословия (либо наоборот), но все равно это будет ад. Кто–то в этой жизни страдает больше, кто–то — меньше, однако, чтобы вырваться из череды перерождений, надо полностью отсечь свою подлинную сущность от привязанностей и стать Никем.
Поскольку по представлению ариев Земля — эта ад, они спокойно себе жили в атмосфере вражды, зависти и ненависти. Итак, Упанишады уютно расположились в горной долине, на самом краю Мира. За хребтами лежат вечные снега, там жизнь невозможна. Сама же долина изобилует садами, в лесах водится зверь, в реках — рыба. Над всем этим главенствовал избранный богами правитель Барат, человек авторитетный и сильный. Но Барат умер, и после него в борьбе за власть затеялась кровава возня, приведшая к соперничеству двух двоюродных братьев: злого коварного Дура и доброго чересчур доверчивого Юда. Все другие родственники разделились на два непримиримых лагеря, как у нас говорится, пошла плясать губерния.
Боги и демоны с любопытством и азартом наблюдают за войной людишек — примерно так же мальчики играют в солдатиков. Симпатии высших существ так же разделены, да и фактически по горним противоборствующим лагерям дифференцировалась вся постижимая Вселенная. Сие не могло не привести к конечной финальной драке, в которой смешалось всё: люди, кони, божества, мысли.
Оба брата прекрасны в своей ярости и каждый жаждет уничтожить противника. Не отстают и боги, вошедшие в раж. И сам Владыка Сущего обеспокоился: ведь так будет уничтожено всё Сущее. И верховный бог решает отдать наконец победу кому–нибудь из двоих. Но он не знает, кому, ибо для Владыки нет разницы между добром и злом. В итоге бросается жребий. Побеждает Юд. Дур и его приспешники погибают, и теперь все, кто против богоизбранных, будут именоваться «дураками». Боги, сочувствовавшие Дуру и придуркам, держат на Юда и поддерживающих его богов зуб, дава
 слово при случае коварно отомстить.
Прошли годы. Люди снова разделились на добрых и злых, ибо такова наша природа. Потомок Юда, прекрасный принц Рам влюбился однажды не менее прекрасную Сати. Затаенная месть отморозилась, и демоны вкупе с проигравшими когда–то божествами решили взять реванш. Однажды они создали десятиглавое чудовище Рвану, которое коварным образом похитило Сати и унесло в таинственное ущелье.
Рам был прекрасносовершенным человеком. До похищения возлюбленной он всегда оставался жизнерадостен, ласков, приветлив, на доброе памятлив, на худое забывчив, не кичился своей отвагой, чуждался зазнайства, был милостив к подданным и доступен для бедных, не терпел суесловия, праздной болтовни, искал общества мудрых старцев, в мыслях своих стремился к самым основам мироздания. Когда Рам лишился возлюбленной, пришлось оставить при себе только умение метко стрелять из лука.
Но случился и второй удар по судьбе Рама, теперь уже — изнутри. Мать Рамы умерла, и отец взял себе другую жену, которая захотела возвести на трон своего сына Барата Второго, названного так в честь великого правителя Барата Первого. Она подло подставила Рама (давайте уж здесь не будем сплетничать и уточнять детали, каждый имеет право нале… то бишь, на слабости), в результате его он был изгнан из дворца на один месяц. Рам чрез месяц не вернулся, чувствуя особую обиду за очевидную низость мачехи. Отец, думая, что сын сгинул навеки, с горя окочурился, и теперь пред Баратом Вторым были открыты все пути на престол.
Барат Второй не был таким коварным как его предок и тяготился услугой, оказанной его матерью. Он тайком связался с Рамом и попытался его умолить вернуться. Но Рам, от потери возлюбленной похеривший все свои положительные качества, обрек себя на добровольное изгнание в лесу. Там юноша обрел в гармонию в единении с духами природы, те же придали Раму силы, столь необходимые для поисков девицы.
Меж тем вкруг Сати кипели космические страсти. Злые боги нашли в ней сходство с самой богиней красоты (что по понятиям божеств уже само по себе наглость) и пожелали ей отомстить. Но сама природа тому препятствовала: когда десятиглавое чудовище Рвана несло девушку в мрачное место, сам царь горных ястребов вступился за нее — но Рвана отрубил ему крылья и умертвил. Один из демонов предстал в образе златого оленя, чтобы очаровать Сати, но та не поддалась на уловку. Девица попалась гордая и недоверчивая, что усложняло задачу злым силам.
Меж тем Рам учился творить чудеса и проникался духом первотворения, то есть, приобретал черты бога. Более того: Рам принялся обращать демонов в ангелов, зло — в добро. А однажды он коснулся камня и превратил его в женщину: то была заколдованная тысячу лет назад жена одного из тех мудрецов, которые привели в благословенную долину народ ариев. Даже Борат Второй помогал Раму в его созидательных делах — столь сильна была сила добра.
И однажды Рам сразился с самим Рваной, который на самом деле был олицетворением мирового зла. Поединок был жестоким, равным, но сам бог войны сжалился над упоротым Рамом и дал ему волшебную стрелу, которой юноша насмерть поразил десятиглавое чудовище прямиком в его поганое сердце. А вот и Сати, казалось бы, хеппи энд. Но возлюбленный потерял желание воссоединяться с ней, ибо ее касался дурной глаз поверженного монстра. В отчаянии девушка бросается в костер — и сама богиня огня не желает принять жертву, так что Сати остается невредимой. Зато она очистилась, и теперь Рам приемлет ее. Так в Упанишадах окончательно воцарились добро и мир.
Ну, так гласят предания. На самом деле люди здесь все так же делились по цвету штанов, были богатые, нищие, подлые и честные. Всё как всегда. Некоторые из остального человечества — те, кто проживает на нижних уровнях — сию долину именуют «Шамбалой», полагая, что в ней обитают прекрасномудрые совершенные создания, якшающиеся с богами и умеющими достичь Пустоты. Чего уж врать–то: так оно в сущности и есть.