Софья Дельвиг

Софья Михайловна Салтыкова (1806–1888) — дочь сенатора М.А.Салтыкова и швейцарки французского происхождения Ришар, баронесса и жена  А.А.Дельвига (1798–1831) с октября 1825 г. После полугода вдовства — жена С.А.Баратынского, брата поэта Е.А. Баратынского.

Софья Михайловна — натура незаурядная, унаследовавшая от отца ум, а от матери — большое женское обаяние, пылкость характера и легкомыслие, что не помешало ей дожить до восьмидесяти двух лет .

В юности она зачитывалась «несравненным Пушкиным», знала наизусть все им напечатанное, да так, что преподаватель женского пансиона П.А.Плетнев, которого можно назвать и наставником Софьи,  в шутку называл ее «Александрой Сергеевной».
О Пушкине она писала в письме подруге: «Невозможно иметь больше ума, чем у Пушкина, — я с ума схожу от этого».

В 1824 г., летом, Софья влюбилась в Каховского. Он сделал предложение, но отец отказал. Через год после романа с Каховским Софье сделал предложение Дельвиг. На этот раз отец не отказал. Дельвиг в свою очередь за год пережил своё увлечение Софьей Пономарёвой - в 1824 г. она умерла.

Салтыкова в это время уже окончательно изжила свой роман с Каховским и у неё начинался новый — с поэтом Дельвигом, которого она знала уже давно со слов Плетнёва, весьма, по-видимому, желавшего женить своего друга на своей подруге, Софье Михайловне.

21 апреля 1825 г. Салтыкова писала:
«Я провела вчера день очень приятно в одном доме, который я с недавнего времени начала посещать, — это дом Рахмановых, молодожёнов. Он сам — гусарский офицер, женившийся на девице Лопухиной, очень красивой особе; они живут у Кутайсовых; я думаю, что я тебе о них говорила. Они не бывают в большом свете, у них без стеснений, что меня очень устраивает. Что ещё доставляет мне удовольствие, — это то, что барон Дельвиг — двоюродный брат г-на Рахманова и посещает их; однако в настоящую минуту его здесь нет: он поехал провести несколько времени у Пушкина. Я очень хотела бы познакомиться с ним, потому что он поэт, потому что связан с моим дорогим Пушкиным, с которым вместе он был воспитан, и потому что он — друг г-на Плетнёва: вот три основания, которые ты найдёшь, без сомнения, важными, так как тебе известен мой образ мыслей на этот счёт. Г. Плетнёв также очень хочет, чтобы я познакомилась с Дельвигом, и я надеюсь, что это желание вскоре исполнится, так как его ожидают сюда на этих днях».

И действительно, знакомство молодых людей вскоре состоялось.

«Может быть, я напишу тебе из Царского Села, — пишет Софья Михайловна 14 мая 1825 г., — я туда отправляюсь послезавтра, чтобы провести несколько дней у г-жи Рахмановой. Кстати, я познакомилась с Дельвигом у неё; он привёз от Пушкина продолжение „Евгения Онегина“ и читал нам его; это очаровательно; там есть детали ещё более верные и более комические, чем в первой части; каждый стих достоин того, чтобы быть удержанным в памяти, это поистине восхитительно. Онегин поселился в деревне своего дяди, которого он похоронил и которого он является наследником; описание его деревенских соседей — верх естественности и в высшей степени комично [dr;le]. Невозможно иметь больше ума, чем у Пушкина, — я с ума схожу от этого. Дельвиг — очаровательный молодой человек, очень скромный, но не отличающийся красотою мальчик; что мне нравится, — это то, что он носит очки, — это и тебе должно также нравиться. Так как он часто ездит в Царское Село, м-м Рахманова поручает ему свои письма ко мне, а я передаю ему мои ответы, которые он относит в точности. Таким образом он был у нас уже три раза и познакомился с моим отцом, который им очарован. Представь себе, что Плетнёв рассказывает ему решительно всё, так что Дельвиг вполне знаком с нами — с тобою и со мною. Он спросил меня, получаю ли я известия от моей подруги, которая прозывается Зарема, затем сказал мне, что я каждый вторник езжу в пансион, — одним словом, он всё знает, благодаря г. Плетнёву, несмотря на это, я продолжаю откровенничать с последним: он слишком благороден, чтобы разгласить хотя бы даже своему другу чужие секреты, особенно когда его просят хранить молчание. Спор, который у меня был по поводу него [Плетнёва] и который сделал то, что он больше не называет меня иначе, как своим ангелом, произошёл у Рахмановых с неким Никольским, вздумавшим критиковать его письмо о русских поэтах: я ему сказала нечто вроде того, что он — скотина, — так я была раздосадована его глупыми суждениями, но я тогда ещё не видала Дельвига, он ещё даже не приехал [от Пушкина], — не знаю, как Плетнёв узнал об этом».

Новый роман С.М.Салтыковой развивался очень быстро, и уже через две недели (Письмо от 26 мая 1826 г.) она писала подруге своей в далёкий Оренбург:
«Друг мой Саша. Давно я к тебе не писала, я думаю, что ты на меня очень сердита, — ради Бога помиримся, прости меня, ангел мой, и не приписывай молчания моего к холодности: я люблю тебя по-прежнему и желаю видеть более, нежели когда-либо. Саша! Саша! Как ты мне нужна! Я целую неделю провела в Царском Селе у Рахмановых, очень-очень приятно; третьего дня возвратилась в город и нашла письмо твоё от 5 мая. Я сбиралась писать тебе из Царского, но не удалось, потому что не могла быть одна ни минуты, притом же мы гуляли с утра до вечера, — мне всё хотели вдруг показать и не давали мне ни отдыху, ни сроку… Я очень думала о тебе в Царском, — ты бы там блаженствовала; дом Рахмановых удалён от модных кварталов, там не много прохожих, — совершенно как в деревне; под их окнами три каскада, которые я слушаю по целым вечерам с наслаждением, при свете луны; не могу сказать тебе, что я испытывала, — ты должна это понять. Мы ходили гулять в 10 и 11 ч. вечера в парк, который не очень далеко от их дома; там мы садились на скамейку и слушали соловья; с нами был один поэт — это барон Дельвиг, который также провёл восемь дней у Рахмановых; он сопровождал нас во всех наших прогулках и всегда давал мне руку. Мы вместе восхищались природою, он говорил мне стихи. Даже его проза — поэзия, всё, что он говорит, — поэтично, — он поэт в душе. Я познакомилась в Царском с г-ном и г-жею Воейковыми (Светлана). Сам он — не поэт, хотя он и „делает“ стихи; это дурной человек [vilain homme], который делает свою жену очень несчастной, — она же очаровательная особа и очень интересная сама по себе, независимо от того интереса, который Жуковский внушил к ней во всех. Я видела у неё экземпляр „Чернеца“ Козлова, на котором он написал: „Милой моей, по сердцу родной Светлане“. Ты знаешь, что он слепец, — поэтому он это написал совсем криво.
Мы с Дельвигом очень коротко познакомились, он очень часто у нас бывает: вчера был и завтра будет. Папа очарован им, — и есть от чего: это чудный человек, солидный, добрый; что касается его ума и познаний, — я не говорю уж о них, ты не должна в них сомневаться; его характер — такой же, как у Плетнёва: у него та же весёлость, те же очаровательные шутки. Пётр Александрович очень завидует чему-то, — ты отлично знаешь, чему, — Рахмановы также только и делают, что говорят мне об этом; но я питаю только дружбу к нему [Дельвигу], и думаю, что скоро буду связана с ним так же, как с г. Плетнёвым. Уверяют, что у него ко мне больше, чем дружба, но я этого не думаю. Мы часто говорим о тебе, он пламенно хочет познакомиться с тобою, просит меня постоянно не звать тебя Зарема, а хочет, чтобы ты была „Дева гор“; „это, — говорит он, — характер, гораздо более достойный вашей подруги, чем характер Заремы“. Он дал мне прочесть новые стихотворения Пушкина: „Подражания Корану“; это божественно, восхитительно; в скором времени это будет напечатано. Вот ещё другие стихи того же автора; они напечатаны, и может быть, ты их знаешь, но на всякий случай посылаю их тебе: они очаровательны.

Четвёртого июня 1825 г. Софья Михайловна спешила сообщить подруге важную новость:
«Я уверена, дорогой и добрый друг, что ты менее всего ожидаешь той новости, которую я тебе сообщу: я выхожу замуж — и притом за барона Дельвига. Как ты это находишь? Это устроилось довольно быстро; я ожидала этого, когда писала тебе моё последнее письмо, но сказала тебе об этом лишь наполовину, чтобы доставить тебе сюрприз; к тому же я не была уверена в согласии моего отца. Несколько дней тому назад, у Рахмановых (которые нарочно приехали в город), Антоша [Antoine] сделал мне признание, на другой день (31 мая) его кузен Рахманов приехал, чтобы поговорить с пап;, который, ни минуты не колеблясь, дал своё согласие, потому что, как он мне потом признался, он уже давно догадывался о намерениях Дельвига и всё время наводил о нём справки везде, где могли их ему дать. Убедившись, что репутация его превосходна и вполне соответствовала тому выгодному впечатлению, какое он сам составил о нём, он не воспротивился моему счастию. 1 июня моя судьба была совершенно решена, Антоша пришёл к нам, и мой отец нас благословил. Ты не можешь представить себе моего счастия, Саша! Как я его люблю! И кто только может не любить его! Это — ангел! В течение трёх дней он у нас с утра до вечера, в моей комнате, с глазу на глаз. Нет, мой друг, — ты одна можешь понять меня, мне нет надобности давать тебе отчёт в том, что я переживаю, — ты сама должна это знать, так как ты сама это перечувствовала и чувствуешь, да к тому же этого невозможно описать. До сих пор я не могу поверить тому, что со мной произошло, мне это кажется сном, я ещё вся взволнована; ты извинишь меня, что я не пространно пишу тебе сегодня: уверяю тебя, что я не в состоянии сделать это, и к тому же мой друг совсем не даёт мне для того времени. Теперь он вышел от меня по делам и через полчаса вернётся, — и я пользуюсь этим, чтобы сообщить тебе о моём счастии. Я нахожусь на третьем небе, дорогой друг, я не знаю, как благодарить бога, я не заслуживаю того, что он для меня делает. Я полюбила Антошу со второго раза, что я его увидала, но не сказала себе этого, так как не знала его ещё, т.е. я не смела признаться в этом самой себе. Он же говорит, что полюбил меня ещё раньше, чем узнал меня: г. Плетнёв и Рахмановы прожужжали ему уши мною.
Нас помолвили в понедельник, — и так я на другой же день могла видеть Петра Александровича; он уж всё знал; надобно было видеть его радость: он всегда желал, чтоб я вышла за Дельвига.  Мы говорили о нём в течение всего класса, не называя, однако, его, так как папа не хочет так скоро об этом объявлять; тем не менее вчера все наши знакомые уже знали об этом, так как в Петербурге ничего нельзя скрыть: это как будто в маленьком городке; поэтому папа уже не старается отрицать это и говорит решительно всем. М-м Шрётер плакала от радости (как она говорит), узнав эту новость: как она меня любит! Слёзы ей ничего не стоят…

Я получила твоё письмо от 13 мая позавчера, мой бедный друг. Ты тогда была очень грустна по случаю отъезда Григория; я понимаю твою горесть: если бы я должна была разлучиться с Антошей, не знаю, что сталось бы со мною. Это для твоего и своего блага он делает это путешествие, — постарайся думать о том почаще и не забывай, что по его возвращении вы соединитесь, чтобы никогда больше не разлучаться…»

Венчание было в Петербурге в Исаакиевском соборе, свадьба с бароном Дельвигом состоялась 30 октября 1825 года. Молодожёны до сентября 1826 жили в особняке Эбелинг (Миллионная улица, 26).

До 24 мая 1827 года Пушкин с Софьей знаком не был. Рядом с доходным Домом Клокачёва на Фонтанке жили в собственном Доме Увеличи. Княжна Увелич была кузиной Софьи. С Увеличами вела знакомство Ольга Пушкина.
О знакомстве с Пушкиным Софья сообщила в письме своей подруге А.Н.Семеновой: «Я познакомилась с Александром [Пушкиным], — он приехал вчера, и мы провели с ним день у его родителей (Дом Клокачёва, Фонтанка 185/ул.Лабутина 26). Сегодня вечером мы ожидаем его к себе (Дом Кувшинникова/Алферовского; Загородный проспект, участок 9; снесен в 1879), — он будет читать свою трагедию „Борис Годунов“… вчера он… читал прелестный отрывок из 5-й главы „Онегина“… Надобно было видеть радость матери Пушкина: она плакала как ребенок, и всех нас растрогала…».
«Вот я провела с Пушкиным вечер, о чем я тебе говорила раньше. Он мне очень понравился, очень мил, мы с ним уже довольно коротко познакомились. Антон [муж] об этом очень старался, так как он любит Александра, как брата», — снова писала она подруге 29 мая 1827 г..

Воспоминания о чтении "Бориса Годунова" М.П.Погодина:
Какое действие произвело на всех нас это чтение – передать невозможно. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. [Учителем нашим был Мерзляков]. Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою декламацией. Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина. Ожиданный нами величавый жрец высокого искусства – это был среднего роста, почти низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим, приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо, небрежно повязанном галстуке. Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем, – поэтическую, увлекательную речь!
Первые явления выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорьем всех ошеломила… А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков «да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, напр., при стихах самозванца: «Тень Грозного меня усыновила». Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. Эвон, эвон, дайте чаши!.. Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше волнение. Он начал нам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой своей лодке, предисловие к «Руслану и Людмиле»: «У лукоморья дуб зеленый»… Потом Пушкин начал рассказывать о плане Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясен весь наш организм».

У Дельвигов два раза в неделю собирались лицейские товарищи и Пушкин часто бывал. Софья с мужем тоже часто бывала в доме родителей Пушкина, когда там находился поэт (подробнее в сборнике "Читаем об А.С.Пушкине" - Павлищевы).

9 февраля 1828 года, посылая гравюру Н.И.Уткина «А.С.Пушкин» по портрету, выполненному Орестом Кипренским все той же Семеновой, Софья Дельвиг писала: «Вот тебе наш милый добрый Пушкин, полюби его! Рекомендую тебе его. Его портрет поразительно похож — как будто ты видишь его самого. Как бы ты его полюбила, Саша, ежели бы видела его как я, всякий день. Это человек, который выигрывает, когда его узнаешь».

Антон Дельвиг считал жену очень талантливой, но легко увлекающейся и эксцентричной женщиной. Она всегда находилась под чьим-нибудь влиянием, а более всего — Анны Керн, жившей с ней некоторое время под одной крышей. Приняв ее образ жизни, Софья Михайловна, не обращая внимания на мужа, охотно отвечала на ухаживания разных мужчин, особенно выделяя среди них А.Н.Вульфа (родственник А.Керн и Осиповых).

Сам Алексей Вульф писал в своем дневнике 18 октября 1828 года, что, когда однажды, оставшись с Софьей Дельвиг наедине, у них зашел разговор о ее чувствах к Пушкину, она расплакалась. Вульф отметил: «Странно было для меня положение быть наедине с женщиною, в которую я должен быть влюблен, плачущей о прежних своих грехах».

В июле 1830 года Софья Михайловна поучала мужа: «О своей жене не говори ни с кем, так как рискуешь говорить о ней с тем, кто знает ее лучше, чем ты». Тем не менее даже при таком свободном браке у Дельвигов родилась дочь Лиза, которая дожила до 1913 года, но не успела узнать своего отца Барон Дельвиг умер в январе 1831 года в возрасте 32-х лет. Вскоре после похорон мужа к Софье Михайловне сватался «один из друзей семьи» — бывший лицеист М. Л. Яковлев, но получил отказ.

Летом 1831 года Софья Михайловна вышла замуж за врача С.А.Баратынского и уехала с ним в его имение Маза Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Но жизнь с новым мужем не сложилась. Вот, что писала своему мужу сестра Пушкина — Ольга Сергеевна Павлищева: «Она [Софья Михайловна] живет с мужем, как собака с волком. Он под предлогом посещения больных целыми днями не бывает дома…»

Пушкин постоянно интересовался жизнью вдовы друга, что следует из его писем М.Л.Яковлеву, П.А.Плетневу, П.А.Вяземскому и другим. Пушкин был должен барону Дельвигу 2000 руб. А.С. издал в счёт долга Дельвигу, в пользу Софьи Михайловны, альманах «Северные цветы» за 1832 год. На одном из экземпляров он сделал дарственную надпись: «Софье Михайловне Баратынской. От издателя. 15 янв. 1832. СПб».