Стрелец Иван гл. 6

6

 «Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься! К Тебе взываем, изгнанные чада Евы. К Тебе воздыхаем, стеная и плача в этой долине слёз. О Заступница наша! К нам устреми Твои милосердные взоры!»- трясясь округлостями, коими Господь Бог снабжает всякий созревший плод, слёзно молила Богородицу белобрысая девка, едва встретившая шестнадцатую свою весну. «О кроткая, о благая, о сладостная Дева Мария!- стоя на коленях в углу капитанской каюты, размазывала слёзы по щекам белобрысая,- закрой меня покрывалом твоей благодати, помоги сохранить девство, не отдай на поругание!»

 Рыжую Марию, беглую воспитанницу сестёр бенедиктинок всё это раздражало. Раздражали стенания подруги, раздражал её торчащий к потолку зад, мимо которого ни один мужик не мог пройти, чтоб шею не свернуть, раздражали до тошноты знакомые слова.
 Эту молитву, чтобы заглушить вопли, заставляла выкрикивать ненавистная сестра Марта, когда порола провинившихся, а виновными она считала всех своих воспитанниц.
 К розгам воспитательница не прибегала. Собственноручно хлестала заблудших овечек по голым задницам ладошкой. Глядя на сжимающийся в предчувствии боли анус очередной жертвы, глаза сестры стекленели, шлепки становились всё звонче, всё беспощаднее. Ладони у сестры Марты будь здоров — кузнец позавидует. Девчонки даже гадали, уж не мужик ли это?
 Особенно доставалось рано созревшей Лизабетте. Из-за её задницы они и попали в беду. Дурёха нажаловалась канонику Альберту, мол способ наказания, к коему прибегает сестра Марта, её унижает. Почтенный попечитель сиротского приюта молодой и румяный, более похожий на швейцарского ландскнехта, чем на учителя слова божьего, объяснил воспитанницам, что любое наказание ведёт ко спасению, жаловаться побуждает гордыня, а гордыня — смертный грех. Не жалеющая собственных дланей, сестра Марта поступает чадолюбиво. Грешница убедится в том сама.
 Самим каноником Лизабетта была распялена на позорной скамье и примерно наказана розгами. Как она визжала!
 Дура, нашла на что жаловаться — вот и получила! Всякий знает, что синяки от розг сходят дольше, а весёлый отец Альберт ими лихо управляется.

 Однако после того случая, каноник выделил юную грешницу из всех воспитанниц и стал оказывать ей покровительство. Святой отец запретил Марте пороть заблудшую овечку, но часто вызывал подопечную в храм. Оставаясь наедине, подолгу вёл душеспасительные беседы.
 Лизабетта по секрету поделилась с лучшей подругой: стараясь спасти её душу, святой отец так красочно описывает грехи, что вместо мыслей о Боге, она становится мокрой.
Продолжалось это не долго.
 Однажды Лизабетта пришла от каноника с красными глазами. На расспросы сестры Марты наплела, что после бесед с братом Альбертом на неё нашло просветление. Притворщица припала к ногам суровой воспитательницы и попросила прощения. Марта была довольна.

 Мария не поверила разыгранному спектаклю, ночью разговорила подругу и всё выведала. В храме каноник целовал Лизабетту в губы и трогал за грудь. Потом перегнул её через аналой, смазал лампадным маслом и овладел сзади. Она не могла противиться, такая ей овладела слабость. Когда пришла в себя и принялась плакать, святой отец сказал, что в произошедшем греха нет, девственность её не пострадала, она по-прежнему чиста, как Пречистая Дева, но пусть держит язык за зубами, за непослушание пугал адом.
 Мария спросила было ли ей приятно, как о том болтают. Подруга только пожала плечами.

 Беседы подопечной с отцом Альбертом становились чаще. Лизабетта вся расцвела. Хоть от чего там цвести? Получить в зад от каноника - всё равно что в отхожее место сходить. Разве о таком будущем мечталось?

 Сестра Марта дурой не была — заподозрила неладное, лаской попыталась выведать у Марии секреты подруги. Мария дерзко ответила воспитательнице — пусть о том расспрашивает отца Альберта. Марта рассвирепела. Всё, что ранее доставалось Лизаветте, с утроенной силой обрушилось на задницу бедняжки Марии.

 Однажды подруга призналась, Альберт давно тяготится своим положением, собирается бежать в Египет и зовёт их с собой. Там церковные власти отступников не достанут. Какое будущее их ждёт на родине — монастырь, или нищая жизнь с пьяницей мужем? А богатые османы очень любят европейских женщин. Самые прекрасные мужчины будут рады заключить с ними брак!
 Им бы дурам задуматься. Нет! Полетели, как бабочки на огонь. В Каире поселились в каком-то вонючем сарае. Весёлый монах сказал, что найдёт им богатых мужей, а вместо того продал жидам. Понятно стало - почему Альберт их не тронул. За «жемчужины несверлёные» купцы дали большие деньги.

 «О, Царица, Матерь милосердия,- ещё громче завыла подруга в углу капитанской каюты,- о, Заступница наша! Не отдай меня на поругание! Кому я буду нужна обесчещенная? Кто возьмёт меня замуж?»
«Дура,- взорвалась Мария,- нашла о чём заботиться! Моли Бога, чтоб наш спаситель живым остался. Он наш единственный щит».
 Мария склонилась над ложем и тряпицей, смоченной в уксусе, утёрла пот с лица лежащего в беспамятстве русского капитана.

 Русский открыл глаза. Были они синими как предрассветное небо. Сердце девушки замерло. «Малуша»,- сказал капитан, неожиданно сильно схватил девушку за руку, поцеловал в ладонь сухими от жара губами и вновь впал в беспамятство.


 Русский капитан метался в бреду, срывал повязки. Успокаивался только, когда она держала его за руку.
 Марию тронуло, что герой, одного слова которого хватило, чтобы обуздать волю, распалённой похотью толпы, как малый ребёнок нуждался в её заботе. Она и хлопотала над ним, как мать над беспомощным малым чадом своим. «Бог есть любовь. В любви не бывает грязного»,- девушка вспоминала наставления ненавистной сестры Марты. Слова, раньше казавшиеся пустыми, неожиданно вошли в её сердце. «Бог есть любовь»,- повторяла Мария, и не в пример подруги, не морщила носик, когда приходилось менять простыни больному, мыла их спасителя везде, где это было нужно.

 Не то чтобы прикосновение к мужскому, сокровенному не волновало юную Марию, волновало, но коль Всемогущий и Всеблагой Бог нас такими создал, значит такова его воля, а противиться божьей воле — грех.


 Небо стало серым как грязная тряпка. Ветер усилился. Море вскипело, будто подобный плавучему острову зверь левиафан, поглотивший пророка Иону, разом ударил гигантским хвостом. Злые валы серой как небо воды обрушились на судно.
- Убрать паруса! Гребцов за вёсла!- через мальчишку-итальянца отдал приказ Георгокоста и поставил галеас встреч волне.
 Загремел барабан, задавая ритм гребли. Вёсла нестройно ударили по воде. Несколько русских, коих много болталось по палубе, бестолково суетились возле фок-мачты, не зная как подступиться к парусу.
- Поторопись, дети скверны!- рассвирепел капитан,- шторм идёт! Молитесь, и да помилуй нас Бог!

 Грек вперил взор за корму, где на канате прыгала и кланялась волнам его фелюка. Георгий сын Константина многое бы отдал, чтобы оказаться на пляшущей палубе своей лодчонки, а не во главе команды, не отличающей кливер от стакселя.
 Каторжные принялись бестолково дёргать, рвущиеся из рук, шкаторины огромного паруса.
- А, чтоб … якорь вам в задницу!- выругался моряк и отправил матросов со своей фелюки показать, как работать с канатами.

 Узнав, что Георгий православный грек, русские отнеслись к нему милосердно, даже согласились взять на буксир его фелюку. Взамен потребовали привести каторгу в христианскую Калабрию, посулили свободу. Пришлось соглашаться. Это лучше, чем гнить в вонючем трюме.

 Неистовый ветер смешал море и небо, стёр солнце, оставив на его месте кровавую лужу. Водяные валы все в клоках белой пены обрушились на галеас, стараясь погубить хрупкое творение человеческих рук. Потерявшая ход каторга виляла, как горький пьяница, бредущий из кабака, где оставил последние гроши свои, принимая удары то левым, то правым бортом. Гребцы выбились из сил, но безжалостный барабан бил и бил, не знающая усталости плётка гуляла по спинам вчерашних хозяев.

 Георгокоста вырос в Константинополе, где вперемежку жили турки, греки-ромеи, евреи, болгары. Соседи. «Всякой твари по паре»,- так, усмехаясь, говорил дед Георгий, выучивший мальчишку трудной морской науке. Ещё дед учил: «У всех людей кровь красная, и плачут оне, и рождаются, и помирают одинаково. С соседом дружить надо. Близкий иноверец бывает лучше дальнего родича».
 Георгию о вере думать некогда. Прав поп, имам или раввин, то пусть учёные люди разбирают. Ещё мальчишкой Георгий видел присутствие Бога везде, докуда дотягивался его глаз — в шуме моря, в блеске воды, когда каждая незначительная волна вбирает в себя солнце, сама становится солнцем, чтобы поделиться его светом со всяким смотрящим; ощущал Бога и в беге изменчивых туч, и в полёте чаек, подобных пене морской, и в безостановочном хороводе звёзд в ночном небе. «Бог и мир как единый корабль, где каждая деталь одинаково важна»,- чувствовал капитан.
 Сейчас, когда свежий малтеми перерос в бурю, грозящую гибелью, грек забыл о холодном и далёком Боге учёных людей. Моряк молился морю, ветру и своему кораблю. Молился страстно и пламенно, так молит Бога человек на краю бездны, а не зевающий от сытости святоша в безопасной тишине храма.

 Водяной вал подобный крепостной стене тяжко обрушился на нос судна. Галеас вздрогнул всем деревянным телом, словно получил под рёбра острый нож.
 Сбивая с ног людей, смывая за борт всё до чего дотянулась, безжалостная волна прошла вдоль судна. Галеас развернуло. Вырывая из слабых людских рук вёсла, которые сталкивались меж собой, ломались, будто жидкие соломинки, море ударило в корму и разбило руль.


 Утопив три больших корабля и малые лодки без счёту, левиафан, зверь изгибающийся, имеющий глотку подобную зловонной яме, коего Господь Бог сотворил, чтобы волновал он гладь морскую и прославлял могущество Его, наконец, утомился и залёг на дно. Успокоилось Ионическое море, разгладило гневное чело своё. Сбросили белую пену с боков кони неистовые - валы морские. Ушли дремать в стойла хозяина своего, чтобы при первой его воле вновь начать свой стремительный бег.
 Настало время бывшим невольникам, захватившим большой корабль турецкий, славить Бога за сохранение ничтожных жизней своих и подсчитывать потери. Окромя утраченного паруса, заблёванной палубы, многих выбитых пальцев, разбитых носов, голов и коленей, коих в расчёт никто не принимал, потерял галеас семнадцать гребных вёсел больших и руль. Если людей и вёсла можно заменить, то для починки руля требовался берег и команда хороших плотников.
 Георгиокоста предложил идти в ближайший христианский порт. Посовещавшись, русские согласились. Иного ответа от этих сухопутных крыс грек и не ожидал.