Летучий Голландец

На берегу стало ясно, что все пошло не так, как ожидалось. Ветер, силой в 17 узлов по прогнозу, а в реальности как бы не сильнее, дул прямо в лицо, мешая взглянуть против него. Частая волна налетала на берег, неся с собой густую массу водорослей. Мелководье передо мной было полно купающихся детей. В этот теплый компот я должен спустить свою лодочку, оснастить ее под шквальным ветром, и как-то отплыть против него. Однако, сделать это будет не просто.

А ведь все могло быть по другому, как это бывало раньше.

Раньше, поутру, сняв с крыши машины своего «Снарка», я спускал его на воду там, где мне было удобно, с учетом направлений ветра и приливного течения, так, чтобы они помогали стартовать, а не мешали. И таких мест в Бруклине – части Нью Йорка, где я живу, у меня довольно на каждый случай. Ветер обычно был 5-7 узлов, и редко доходил до 12-ти.

Мой «Cнарк» – это маленькая, чуть больше 3-х метров длиной, пенопластовая лодочка, такая легкая, что я один свободно водружаю ее на машину или таскаю к воде. Она оснащена латинским парусом. Привести ее в готовность или разобрать – пара минут.

Но в этот раз жена сказала, когда я объявил ей, что намерен завтра поплавать под парусом:

- Нет. Нечего тебе жариться на солнце. Рака кожи захотел?

- Так солнца же не будет. Весь день облачная погода.

- Это-то и есть самое опасное. Тебе каждый скажет, что сквозь облака солнце действует особенно вредно.

Она мне об этом раке кожи от солнца все время говорит, но я до этого пропускал все мимо ушей, а здесь расслабился, и вступил в разговоры.

- А когда тогда плавать? Ночью, что ли?

- Хотя бы надевай джинсы, рубашку с длинными рукавами и шляпу с накидкой.

- Летом? В такую жару? Ну, уж нет.

- Тогда плавай после четырех. После четырех солнце не такое опасное.

Это нарушало заведенный мною много лет обычай выплывать рано, приплывать к обеду, и после прохладного душа расслабляться за воскресным обедом, потягивая винцо. Это что теперь получится: пообедав, потом куда-то переться? Вместо сиесты? А впрочем, почему бы не попробовать? После обеда намечается всем ветрам ветер.

- Ладно. Пусть будет после четырех.

Сели обедать. Я, как всегда, достаю бутылку вина.

- А это что такое? Тебе же плыть!

- Да что мне с того сделается? Оно быстро пройдет, пока соберемся.

Я всегда пью вино за воскресным обедом. Жена за тридцать с лишним лет должна бы к этому привыкнуть, но всякий раз противится. Сама она не пьет совсем. У нее аллергия.

Сам думаю: пораньше надо бы начинать собираться, в два-пол-третьего, сразу же как поедим. Лучше бы все-таки стартовать пока ветер не понялся в полную силу. Обедаем.

- А куда тебя везти?

- К Си Гейту.

- Ближний свет! А потом еще и забирать тебя оттуда. Опять весь день на твои забавы убит. Мне-то с этого что?

- Тогда на Флойд Беннет Филд.

- Намного ближе, как же...

Здесь я, не подумав, брякнул:

- Ладно, тогда вези на Плам Бич.

Это самое близкое к дому место с подъездом к воде. Неудобное, правда. Далеко тащить лодку от паркинга, и мелководье – киль сразу не опустишь, а без него трудно вырулить на глубокую воду при встречном ветре. Ладно, как-нибудь справимся.

Собираюсь, а у самого зудится. Каждый раз, как чуть-чуть выпью, нападает жажда – хочется догнаться. Разум знает, что не надо, потому что лучше чем есть сейчас, все равно уже не будет, но организм говорит: да брось, просто добавь еще. Если перетерпеть с полчасика, то жажда проходит, а через час и сама мысль об этом кажется дикой. Обычно, я так и делаю, а здесь...
 
И плыть-то мне уже не так хочется, а хочется оставаться за столом. Но плыть надо. Из-за чего? Уже только из упрямства. Не пропадать же воскресенью.

У меня есть пара фляжек, куда я сливаю крепкие напитки из недопитых бутылок, чтобы они не занимали лишнего места в буфете. Недолго думая, я сунул одну из фляжек в карман шорт. А что до того, что эта фляжка полная, то никто не заставляет меня выпивать ее всю. Так, только немного побалуюсь. Лишили меня сиесты, так я ее себе в море устрою.

Там мне никто на мозги капать не будет. А то: не ешь соленого, не ешь сладкого, жирного, не ешь слишком поздно, не пей, не ходи в море, не убивай божьих тварей из ружья, не загорай на солнце, и сделай, наконец, себе слуховой аппарат, чтобы ты слышал все, что тебе говорят. Не то утонешь, переломаешь кости, заболеешь раком, отравишься, попадешь под машину, а мне потом придется за тобой горшки выносить.

Сейчас, на берегу, я мысленно чещу на все корки жену. Все из-за ее дурацкой заботы обо мне! Посмотрела бы она сейчас, во что та забота вылилась. С утра и до обеда ветер-то был нормальный. Потом я понимаю, что дело не в ней, а во мне. Это я так легко уступил, потому что поддался любопытству. Знал, что после обеда ветер усилится, и решил, что неплохо было бы попробовать. Никто не ведал, что оно так обернется. А стоял бы на своем, она о солнце через пять минут забыла бы и думать.

А слуховой аппарат я не поставлю. Что мне надо я и так слышу, а нет – так дадут услышать. Что до остального, то это мое право не слушать то, что мне не нужно. Мой отец ещё так поступал.

И вот теперь я спускаю лодку на воду. Толкаю ее как можно дальше от берега, плюхаюсь в нее, привожу парус к ветру. Лодка слушается плохо, и ее несет бортом, обратно, к берегу. Да я же киль не опустил! Я бью по нему пяткой, но в щель попалась снасть, там заело, и лодка теперь неуправляема. На ее пути компания черных детишек. Плещатся себе, ничего вокруг не видят.

- Be careful! – кричу я им. Что еще кричать, я не знаю.

Две девочки, увидев меня, отпрянули прямо перед носом лодки, а мальчик замешкался. Хорошенький такой мальчик, худой, стройный. Когда борт лодки уже почти достиг его, он поднырнул под нее. Клянусь, он улыбался! Рад был приключению, наверно. Я почувствовал легкий удар. Это дно лодки по его голове проехало. Блин, не хватало мне проблем с его родителями! Но, пронесло. Не заметили, наверно.

Каюсь, я не взглянул, вынырнул ли он из под лодки с другой стороны, полагаясь на его сестричек, или кем они ему там приходятся. В объяснение скажу, что пенопластовый корпус моего "Снарка" очень легок, а дно - округлой формы, так что это было просто касание. Но это не оправдывает меня, признаю. Мне потом стало стыдно. А тогда не было времени отвлекаться.
 
Как только лодка коснулось дна, ветер сразу же опрокинул ее. Я к тому времени вылезал из нее, облегчив ему задачу. Еще и волна поддала. Лодка сразу же набрала водорослей. Они намотались на все снасти. Пришлось все разобрать и кое-как отбуксировать по мелякам в сторону, где народа было поменьше. Корпус армейских инженеров после урагана "Сэнди" насыпал параллельно берегу, на некотором отдалении от него, каменную дамбу, создав небольшую мелководную гавань. Там поспокойнее от ветра и волн.

Я освободил лодку от воды с водорослями, отладил все снасти, вышел из той гавани на простор и повернул руль под ветер.

Ветер повалил лодку набок. Она полетела вперед, подпрыгивая на волнах, шлепая по ним носом и погружаясь подветренным бортом в воду. Вода непрерывно заплескивалась в лодку, когда она, взмыв на одной волне, соскальзывала в ложбину и нос накрывала другая, накатывающая за ней следом, или черпала бортом, когда под порывом ветра, он погружался в волну.

Через пять минут я уже сидел в теплой воде, как в корыте. Оно бы и ничего, но масса воды, колыхаясь от борта у борту, вносила какой-то дисбаланс в управление. А ну как надо будет менять галс? Тогда вода резко качнется. Нет, надо ее удалить, пока ничего не случилось.

Я бросил парус и руль. Лодка закачалась посередине пролива Rockaway Inlet, ведущего в Джамейка Бэй. Предоставленная сама себе, она послушно вздымалась на волнах, вполне себе благополучно, хотя иная волна не достигала лишь пары пальцев до верха борта. Я вычерпывал воду приспособленной для того бутылкой от Кока Колы с отрезаным дном.

Осушив таким образом моего «Снарка», я вспомнил о фляжке в кармане. У меня сиеста! Кстати, что там во фляжке?

Во фляжке оказался мятный шнапс. До того, из бутылки за столом, он не очень-то мне зашел, а сейчас это оказалось то, что надо. Глотка, нос, мозги враз прочистились, и небеса просияли сквозь серые облака, летящие над головой. Теперь – только вперед!

Я подтянул парус, и рванул. Под таким ветром я не плавал ни до ни после. Он был реально сильным, с порывами. Согласно прогнозу они должны были быть до 27-ми узлов. Они-то, эти порывы, и доставляли острые мгновения, но отнюдь не удовольствия. Под ветром лодка сильно кренится, почти ложась на воду, намереваясь опрокинуться совсем. Я балансирую ее своим весом, откинувшись на противоположный борт. Следует яростный порыв, и лодка еще больше погружается подветренным бортом в воду, собираясь ее зачерпнуть. Тогда я отклоняюсь за борт еще сильнее, нависая над водой, но тут ветер вдруг слабеет, и лодка начинает кренится под моим весом уже в другую сторону. Надо быстро переместить тело ближе к середине. Такая вот игра, ни секунды покоя. Гораздо легче плыть, когда ветер дует устойчиво, без порывов.

Волну обычно гонит ветер. С ним спорит приливное течение, сильное в этих местах, и текущее куда ему положено, бывает против ветра, бывает, поперек. Ветер в отместку за это срывает с гребней волн брызги, и они летят в меня и лодку. Кроме того вокруг носятся катера, вздымающие за собой валы уже без всякой системы. Все это, взаимодействуя, создает водяной хаос, в котором надо держать путь. Не уследишь - лодка снова будет полна воды.

Но это моя лодочка. Большим лодкам такие волны нипочем.

Я решил править под мост, в Джамейка Бэй. Там, надеялся я, ветер и волна будут послабее, а носящихся, как очумелые, моторных лодок - поменьше.

До сих пор я ловко избегал зачерпывания бортом воды, хотя иногда чертил им прямо вровень с ней. При этом я ухитрялся еще периодически прикладываться к фляжке. Однако, питье из фляжки против питья из посуды, имеет тот недостаток, что фляжка неожиданно кончается, когда кажется, что ее вот только что начали. Я обнаружил это раньше, чем бы мне хотелось.

Вдалеке, слева, я увидел большую парусную лодку, курс которой пересекался с моим. В этом случае один из нас должен уступить другому дорогу, но вот кто кому? Я не помнил правил. Относительно ветра мы были в равных условиях, шли бейдевинд (по английски close rich), я правым, она – левым галсом. Я решил отвернуть первым, от греха, и отвернул чуть влево.

Не надо думать, что в таких условиях можно спокойно рассматривать то, что интересно. Времени на это нет, следить нужно много за чем. Глаз только скользит по окрестностям. Времени  задерживаться на отдельных деталях нет. Мозг анализирует виденное с некоторым отставанием. Даже обернуться назад, и то непросто.

Кстати, у нас парусные лодки называли яхтами, но это неверно. Яхта - это не про парус, а про роскошь. У яхты должен быть салон, богато отделанный, каюты с удобствами. Все остальное - это просто парусные лодки. Когда лодка превышает какой-то размер, ее называют тем типом, под который она оснащена: шлюп, каттер, кетч.

Та лодка вырастала в размерах. Под ветром она сильно наклонилась, парус ее был красиво надут пузырем. Что-то странное было в ней. На ее носовых снастях трепались по ветру какие-то белые полоски, похожие на кальсоны, вывешенные для просушки. Потом прорисовались куски ткани поменьше, добавив сходства с бельевой веревкой, и я, с недоумением, понял, что это порваный парус стаксель (по английски jib). Как такое могло случиться? Штормом здесь не пахнет, все вышли покататься в воскресный день, себя показать. Рваные паруса здесь все равно, что рваная обувь в оперном театре.

Мне показалось, что лодка идет гораздо медленнее меня, хотя она почти лежит на воде под ветром, так, что должна была лететь мне навстречу и уже бы проходила перед моим носом. На ее корме, в кокпите, тоже было что-то странное. Я рассчитывал увидеть рулевого, но там не было видно никого. В то же время там были разбросано какое-то барахло, чего обычно не увидишь. Наконец, я приблизился.
 
Я прошел метрах в трех от ее подветренного борта. Подобное тому, что было в кокпите на корме, можно увидеть в логовах бездомных или на свалках. Разбросанные как попало вещи, и – никого рядом, у руля, а каюта открыта. Лодка тем не менее, идет сама по себе. Кто ей правит? А главное, как? Если бросить руль и парус, то парус развернется по ветру, будет полоскать, а лодка безвольно болтаться на волнах, гонимая ветром. А эта держит курс, режет волны. Какая-то мистика, что твой "Летучий Голландец"

Я миновал лодку. Возможно, хозяин ее в каюте, и ему плохо. Я обернулся через плечо: лодка шла в направлении выхода из пролива, на океанские пути. Нет, надо развернуться, подойти, рассмотреть внимательнее, и, если надо, взобраться на борт. И я стал менять галс, то есть делать поворот.

Тут волна ударила в подставленный ей борт, и наполнила собой лодку. Свободный конец снасти, управляющей парусом, с водой, хлынувшей под меня, зацепилась за что-то. Парус напрягся, и я понял, что опрокидываюсь. Такого давно уже не бывало. Мысленно я еше плыл, а надо мной уже вздымался борт собственной лодки. Я ухнул под воду с головой.

Я вынырнул из под лодки, достал до конца киля, и стал переворачивать лодку. Ничего страшного не произошло. Единственно, что неприятно – придется долго вычерпывать воду.

Лодка встала на киль, и тут же порыв ветра опрокинул ее снова, с отяжелевшим парусом.
 
Тогда я развернул ее носом к ветру, и снова перевернул. На этот раз она устояла. Я стал забираться в нее с кормы. Я было забрался в нее наполовину, но руль ее, повидимому, повернулся под моим животом, она снова стала к ветру боком, и мы опять опрокинулись. Ничего страшного, и не такое бывало. Значит, если парус мешает, то надо его убрать.

Я поднырнул под лодку, и отсоединил мачту с парусом. Теперь их с лодкой связывала только одна веревка. После этого я перевернул лодку и залез в нее. Она была полна воды. Парус еще виднелся рядом, медленно погружаясь, по мере того, как из трубок мачты и бумов выходил воздух. Никуда они не денутся от меня, вытащу потом. Сейчас главное – вычерпать воду. И я стал ее вычерпывать.

Закончив, я потянул за веревку. Она легко поддалась. Никакой мачты с парусом на ее конце не было. Блин!

Здесь я вспомнил, как перед отплытием надставил эту веревку дополнительным кусочком. Эти веревки были разной толщины и материала. Хотя узел, связавший их, был вполне себе морской, он все же показался мне ненадежным. Тонкая веревка плохо затягивалась на толстой и скользила, а толстая не желала принимать форму узла в объятиях тонкой. Сойдет, подумал я. Не сошло. Узел развязался в воде, и весь мой рангоут с такелажем, выскользнув из блоков, ушел на дно. Я остался в лодке без способов приводить ее в движение. Вот тебе и сиеста!

На мою удачу, тот самый сильный ветер дул в сторону берега. Вскоре меня прибило к берегу рядом с мариной. Вылезая из лодки, я поскользнулся, и шлепнулся в воду. Что не так с моими движениями, подумал я, упав еще пару раз. Как будто они немножко раскоординированы. С чего бы это? Я добуксировал лодку до мостика, ведущего на доки марины. Там я перевернулся еще раз, идя в лодке вдоль мостика, и перебирая его руками. Просто ветер загонял лодку под мостик, а я повис на нем, вцепившись в его край, стараясь ногами под собой удержать лодку.
 
В конце концов, я выбрался, поставил лодку у дока, и позвонил жене, чтобы она забирала меня. Телефон, в специальном чехле, висел у меня на шее. Потом я пошел на вахту попросить дежурившего там парня, чтобы они разрешили жене подъехать поближе к лодке.

- Excuse me, sir, my boat has been capsized…- начал я, но он сказал:

- Можете на русском.

Я объяснил ему, что произошло, и он сказал:

- Оставьте лодку здесь. Завтра приходите ее забирать. С вас возьмут плату за ночь.

- Но я не собирался ставить ее сюда. Произошел инцидент в море, и все, что я хочу – это увезти ее отсюда.

- Здесь такой порядок. Ничего другого нельзя сделать. Все равно, сейчас никого здесь нет.

Я махнул рукой, пошел за лодкой, взвалил ее на спину, и понес к выходу. Парень посмотрел, и вышел мне помогать. Мы вынесли лодку на улицу, и водрузили ее на крышу нашей машины, которая тем временем уже подъехала.

- Спасибо, - сказал я парню, - откуда ты?

- Из Грузии.

- Ну, будь здоров.

В машине я живописал жене свое крушение и борьбу за лодку.

- В этой борьбе я потерял мачту и парус.

- И теперь ты уже не будешь плавать? – с надеждой спросила жена.

- Ну вот еще. У меня запасные есть.

Она замолчала. Потом вдруг подозрительно спросила:

- А чем это от тебя пахнет?

За многие годы она научилась разбираться в сортах моего перегара. Наверно, от мятного шнапса он иной, чем от вина.

- О господи, каждый раз одно и то же, даже скучно становится, как будто больше не о чем говорить! - возмущенно ответил я, - А ведь я там повстречался с «Летучим Голландцем»!

- Каким таким голландцем?

- Ну это я его так называю. Представь себе, посередине моря под полными парусами идет большая, не меньше 32-х футов лодка, а за рулем никого нет. На корме разбросаны в беспорядке вещи, каюта открыта. Парус стаксель, между прочим, изорван в клочья и треплется на веру. А лодка сейчас, никем не управляемая, идет прямо в сторону океанских путей. Там скоро пойдет круизный лайнер – добавил я для острастки.

Так я некоторое время живописал эту картину жене, как сам ее видел тогда. Жена сказала:

- А что, если хозяин лежит умирающий в каюте, и ему нужна помощь?

- Я как раз собирался это узнать, да некстати перевернулся.

Здесь позвонила Асель, наша самая старшая, проведать как мы.

- Представляешь, Марик повстречал в море «Летучего Голландца» - сказала ей жена по громкой связи в машине.

- Что, что?

Я с жаром все снова рассказал.

- А в полицию вы не пробовали позвонить?

Эта мысль мне в голову не приходила. Причем здесь полиция?

- А если он наедет на кого-нибудь?

- Там кроме меня еще люди плавают. Они могут позвонить.

В таких вот разговорах мы провели время до дому. Тема подозрительного запаха больше не всплывала.

Назавтра я с трудом верил, что такое на самом деле было. Не может неуправляемая никем парусная лодки идти курсом при сильном ветре. Стаксель на ней изорван, но почему тогда грот целый? А если стаксель порвали раньше, когда грот не стоял, то почему оставили обрывки на штаге? Некрасиво ведь.

Через неделю я ехал по Белт-хайвею, и с моста увидел ту самую лодку, лежащую на мели недалеко от берега. Грот (по английски Main) был все так же поднят на ней, и обрывки стакселя, похожие на веревку с бельем, трепались по ветру.

- Вот он! – указал я, торжествуя, своей жене, - вот он, тот самый «Голландец»!

Было на деле, было, не привиделось!

Поэтому, когда в воскресенье я снова отправился в плаванье, на этот раз из района рядом с Си Гейт, то собирался, обогнув Кони Айленд, посетить «Летучего голландца». На этот раз я выходил утром, но жена о солнце и раке кожи не вспоминала.

Я долго боролся со встречными приливным течением и ветром. Потом, выйдя на простор, благополучно прошел большую часть пути. Лодочка резво бежала вдоль берега Кони Айленда. Я уже прикидывал, что через полчаса такого хода подойду к "Летучему Голландцу", как вдруг ветер стих, и я застыл у входа в пролив Rockaway Inlet. Вскоре, по буям, я заметил, что дрейфую с начавшимся отливом в море.

По прогнозу погоды, который я смотрю, планируя выход, прекращение ветра не предвиделось, а вот проливной дождь с грозой во второй половине дня ожидался. Ну и что теперь мне делать?

На севере, между тем, за Манхаттеном, росла чернота, окаймленная тучами. Неясно, куда она двигалась: то ли мимо, то ли на меня. Так я лежал в своей лодочке, влекомой в океан, любовался предгрозовым небом и размышлял. Обеденное время давно прошло. Простое вино за ужином уже не прокатит, впору подумать о чем-нибудь более брутальном. Херес? Порто? Это не было проблемой. Мне давно уже не надо ходить в магазин за спиртным - в подвале полно всякой всячины. Боюсь, что мне не выпить всего за остаток жизни. Я купил это за незначительную долю его настоящей цены на estate sale – распродаже собственности в особняках Лонг Айленда. И, кстати, как далеко отлив унесет меня в океан до того, как снова задует ветер? И куда он будет дуть?

Наконец, стало ясно, что тучи движутся в мою сторону. Уже было видно, что с землей их соединяют размытые темные полосы. Где-то там, над Нью Йорком, шел ливень. Наконец потянул ветерок.

На беду, он был попутный. Мой «Снарк» под ним ходит плохо: рыскает, раскачивается, погружая конец паруса в воду. Того и гляди опрокинешься.
 
Я позвонил жене, чтобы она приезжала меня забирать, и лег на дно лодки, чтобы уменьшить размах раскачивания. Черное небо с потоками дождя наплывало на меня, ветер крепчал. Лодку вовсю несло по начавшим подниматься волнам. Волна поддавала лодке под зад, и на ее верху я летел некоторое время вперед. Потом волна уходила из под лодки, она сползала c нее в ложбину и ход как бы замедлялся, но следовал очередной мягкий толчок под зад, в корму, возносящий лодку наверх, и мы снова несемся к берегу. Киль я вынул для встречи с дном заранее. При попутном ветре он не нужен.

К берегу я мчался наперегонки с дождем. Кто первый? Успеть бы погрузить лодку на машину до того, как он хлынет.

На берегу царила паника. Все бегали, сворачивали тенты, зонты, палатки.

Дождь крупными каплями ударил по мне, по воде, и небо надо мной лопнуло с треском, лишь только я достиг берега. Я вмиг промок и уже не обращал внимания ни на что. Я бегом утащил мачту с обернутым вокруг нее парусом к паркингу, вернулся и взвалил лодку на спину.

Тот самый черненький мальчик, который в прошлый раз поднырнул под мою лодку, вдруг опять попался на моем пути и что-то спросил. Ну вроде того, что не я ли со своей лодкой был здесь в прошлый раз. В его глазах я прочел какое-то ожидание.

- Yes, - ответил я. Было не до разговоров, а он, похоже, хотел пообщаться. Дождь хлестал, молнии кругом били одна за другой.

На пути домой, в машине, жена ругала меня за все.
 
- Ну за что мне такая напасть? То полиция выуживает тебя из воды, теперь вот, сиденья в машине все промочил... За телефон утопленный до сих пор платим... Когда уже это закончится?

Но в тоне, которым она это говорила, слышалась обреченность и безнадежность.

- Ну, закончится это вряд ли, - подумал я, но вслух этого, из сочувствия к ней, не стал говорить.

«Летучего Голландца» в тот раз мне не привелось увидеть.

В следующее воскресенье, после обеда, я сказал, что пойду погулять, и направился на Плам Бич. Море было полно черных и латинских детишек. Мне показалось даже, что тот черный мальчик тоже был там, смотрел на меня, но уже не подходил. Пляж этот, вообще-то дикий. Охраны на нем нет. Последнее время он стал страшно популярным, наверно потому, что море здесь мелкое и теплое – раздолье для детей. Проблема в том, что оно вряд ли здесь чистое, потому что с трех сторон в него из жилых районов стекает все, что только может стекать.
 
Вдали, на боку, лежал он, с поднятым по прежнему парусом-гротом.

Я пошел к нему. Был отлив, и можно было подойти близко посуху. Правда, сам он лежал уже в воде, но неглубоко. Какие-то люди ходили вокруг него. Фигуры их отражались в лужах на отмели. Когдя я подошел, они уже ушли. Я разулся, и стал обходить его кругом, по воде.

На его корпусе не было ни единой отметки: ни номера, ни названия, ни порта. Ничего. На левом борту были следы надписи, сделаной, похоже, Duct tape – серым блестящим скотчем. Надпись большей частью отлепилась, и прочитать ее было невозможно. С носа свешивался и уходил в воду канат. Я стал его выбирать, и обнаружил, что на конце его якорь. Но якорь не был укоренен в грунте. Я свободно подвигал им под водой.

Так вот почему эта лодка держала курс на ветру. За ней волочился якорь, стабилизируя и удерживая ее. С ним она была подобна воздушному змею – действовали те же законы. Поэтому она и передвигалась медленно. Ветер и течения таскали ее туда-сюда, а якорь не давал далеко уйти. Одна загадка решена. Что же с хозяином?

Немного поколебавшись, я залез на борт. Вещи, разбросанные в кокпите, оказались раскрытыми ящиками с инструментом, запчастями и разными чехлами. Похоже на то, что кто-то что-то искал. То ли хозяин для срочного ремонта, то ли воры для поживы.

Я не собирался лезть в каюту, только заглянул туда. Она была наклонена, вместе с лодкой, разумеется, и лежала почти на боку. В ней царил беспорядок. Все было вверх дном: одежда, одеяла. В самом ее конце, освещенная иллюминатором, виднелась полочка над столиком, на которой мой взгляд вычислил стопку свернутых бумаг. Похоже, это карты.

Тут меня разобрало любопытство и я не мог уже устоять.

И я полез в каюту. У входа висел старинный монитор. Я пробирался через хаос. Раковина была забита грязной посудой, на самом верху лежал ручной блендер. Что хозяин делал им в последний час? Бизе? Блины? Гоголь-моголь?

Столик был штурманский. Я стал разворачивать карты. Они были пустоваты и напечатаны на толстой коричневатой бумаге. Ни одной знакомой. Нью Йорка там не было вообще. Похоже, лодку к нам занесло издалека.

Однако времени подробно все рассматривать не было. Меня тревожила мысль об оставленных на отмели снаружи кроссовках. Начинался прилив, вода могла дойти до них и унести. Когда я выбрался из каюты, она к ним уже подбиралась.

- Я сейчас был на том самом «Летучем Голландце» - сказал я жене вернувшись, и рассказал все, что увидел.

- Ну, и зачем ты туда полез? – сказала жена, - А если бы в тебя выстрелили? Хозяин на это имеет полное право. А если тебя обвинят в том, что ты что-то украл?

Я отрабатывал в ее глазах свою репутацию полного придурка, которого спасает от неминуючего жизненного краха только ее жесткое и мудрое попечение.
 
Через пару недель лодка, вид на которую с моста стал уже привычным, исчезла со своего места, оставив смутные сожаления в моей душе. И нерешеные вопросы. Если лодку просто сорвало с якоря и притащило сюда, то кто и зачем поднял на ней парус? Если плыл себе человек под парусом, и ему стало плохо, то почему не убрали парус перед тем, как отправить его в госпиталь? Может быть, какой-нибудь придурок угнал чужую лодку и, накатавшись, бросил ее? Тогда почему хозяин так долго не забирал ее? Неопределенности добавляли карты неведомых вод.

Прошла еще пара недель, и я уже было забыл про нее. Как вдруг, прогуливаясь вдоль канала по Эммонс, я увидел знакомую мачту с кальсоноподобными лоскутами паруса.

Не веря глазам, я подошел поближе. У пирса стояла похожая лодка. Только грот на ней был спущен и зачехлен. Она! Я достал телефон с фото, что я тогда сделал на отмели. Точно она. Те же следы надписи из скотча. Правда на корме добавились графитти, которых раньше не было. В кокпите был тот же беспорядок, но на носу какой-то человек брызгал смазкой на блоки.

- Excuse me, sir, isn’t your boat stayed a few weeks on the shallow nearby Plumb Beach?

- Моя, моя, - ответил мужик по русски. Ничего удивительного, я тоже по акценту опознаю нашего брата.

- Что же такое случилось?

- Я в госпиталь попал, - просто сказал мужик, - вот только вышел.

- Вон оно что! А я никак не мог понять, что произошло. А парус кто тогда поднял? Почему она с парусом стояла?

- Там, наверху, у меня не работало, - он махнул рукой на топ мачты, - не смог тогда спустить.

- Я ходил смотреть на эту лодку.

- Там у меня все разграбили. Мотор запороли.

Я рассматривал мужика. Он выглядел таким же странным, как и его лодка. С виду он был моложе меня, лет шестидесяти, худой, поджарый. Коротко стриженый, небритый, темный от загара, он сканировал глазами все вокруг, не задерживая ни на чем взгляда. Он нисколько не походил на яхтсмена, которым только и должен был быть владелец такой шикарной собственности. По правде говоря, он был больше похож на беглого каторжника.

- Я ничего не брал, - быстро сказал я, - я только карты смотрел. Они все не этих мест, а откуда?

- Карты у меня хорошие, старые, - сказал он, и здесь я подумал, что они совсем были не похожи на те, что я пиратски перепечатывал с платных сайтов, не такие цветастые, подробные, с глубинами по всему листу. Одно слово – старинные.

Здесь он начал что-то рассказывать так тихо, что я ничего не мог разобрать. При этом он почти не глядел на меня, так что казалось, что он говорит сам с собой. Я уловил только слово «Атлантика». Он что, Атлантику пересек?

- А почему порван jib? – и я показал рукой на парусные ремки, свисающие с форштага.

- Я не хочу об этом говорить, - неожиданно неприветливо, почти зло, сказал он.

Мне показалось, что он со мной уже не хочет разговаривать.

- Желаю вам успехов, - сказал я, и пошел домой.

Дома я все рассказал жене.

- Зачем ты ему сказал, что лазал в его лодку? – сказала мне жена, - он теперь может заявить на тебя в полицию.

- Да ладно тебе, - защищался я, - не станет.

А сам подумал, что в самом деле, зря я ему про это сказал. Не потому ли он со мной в конце и говорить не захотел? Кому понравится, когда по твоему дому шарашатся постороннние люди? Пусть даже они кроме карт, якобы, ничего в руки и не брали.

А ведь можно было бы ему помочь. Если он живет на лодке, то пригласить его к себе домой помыться, постираться, пообедать в конце концов. Даже и выпить. Хотя, после госпиталя ему наверно, пить нельзя. Но как он платит за стоянку у пирса? Ему дешевле бы обошлась марина, особенно, если вытащить лодку на берег. Так и ремонтировать ее проще. Может, за все платит страховка? Я спросил жену:

- А что, если я позову его к нам? Пусть хотя бы поспит в чистой постели.

- А где ты его собираешься поместить?

- В бэйсмент – там у нас все для этого есть.

- Ага, мало тебе было проблем с инспектором прошлый раз. Мишел опять стукнет. Одного судебного иска недостаточно?

Мишел – это наша соседка.

Жена всем видом показала, что не хотела бы этого. Но она у меня добрая, ее можно уболтать, или вообще поставить перед фактом, сказать, что так нечаянно получилось.

С этими мыслями, через несколько дней, я снова пошел на пирс. Лодка с обрывками паруса стояла все там же. Я смотрел на нее с подхода. Мужик возился на корме. Он одевался, похоже, собираясь куда-то. Вот он сменил рубашку, вот прикрыл каюту, идет по лодке в то место откуда можно перебраться на трап, что ведет на палубу пирса. Из-за отлива лодка стояла много ниже.

Было уже темно. Силуэт мужика остановился. Держась за ванту он сделал шаг вперед и вдруг неожиданно рухнул вниз, в пространство между лодкой и пирсом, как если бы он промахнулся ногой мимо ступеньки трапа. Никто кроме меня этого не видел. Я быстрым шагом вначале пошел, потом побежал туда, на тот пирс. С верха трапа я увидел в темноте его стриженую голову и руки, действующие над водой. Он вылавливал из воды и раскладывал на ступеньке какие-то предметы, которые, очевидно, выронил. Записная книжка, бумажник, аптечный пузырек.

Потом он стал выкарабкиваться из воды. Я отошел, чтобы его не смущать. Он вернулся на лодку, вытерся, снова переоделся, перебрался на трап, на этот раз успешно. Потом сел на велик, стоящий там, и укатил. С руля свисал пустой пакет. Наверно, поехал в магазин за едой, а может и еще кое за чем.

Что-то в его падении показалось мне знакомым. Я вспомнил тот ветреный день, мой переворот, дальнейшие приключения. Тогда я тоже падал в воду без конца. Похоже.

Потом я пришел туда еще раз, вечером. Никого на лодке сверху не было, но кабина была раскрыта. На пирсе стоял тот же велик со ржавым рулем и растерзанным седлом, явно подобранный на улице.

Тут мне попутно вспомнился капитан-пенсионер Гвоздев, дважды обогнувший земной шар на лодочках чуть побольше моей, и погибший в третьем путешествии. На такой лодочке он прошел ужасным Магеллановым проливом! Со средствами у него было неважно. Строго говоря, их не было вообще, но добрые люди всего мира помогали ему при встрече.

Чего он ждет на этом пирсе? Ремонт, похоже, не движется. Даже обрывки стакселя с форштага не убраны, хотя делов-то всего ничего. Деньги за стоянку, между тем, должны исправно платиться. В конце концов, владелец ли он судна? Может, его наняли только покараулить? Или таким оригинальным образом он пересек границу просить убежища? И не в госпитале он был, а в иммиграционной тюрьме?  И почему на этой лодке нет ничего: ни номера, ни названия? Допустим, надписи закрасили, так нет ни малейшего следа закраски. И как без них она плавала по миру до этого, как пересекала границы на глазах у береговой охраны?

Лодка стояла вся темная, и выглядела неопрятно. Кокпит был занавешен непрозрачной синей пленкой, некрасиво подвязанной. На крыше кабины стояли какие-то баночки-бутылочки, и были разложены предметы одежды. Похоже, они сушились после постирушки. Вдоль бортов не было кранцев – деталей, предохраняющих корпус при швартовках, и лодка терлась беззащитным бортом о причал. Впрочем, сгорел сарай, гори и хата. Стальное ограждение на одном борту отсутствовало, а на другом было все скособочено и помято, то ли оттого, что пару месяцев отливы таскали лодку боками по мелям, то ли было повреждено в том же происшествии, в котором изодрало стаксель. Я подошел к рыбаку, ловящего рядом с пирса, и завел с ним разговор о рыбалке. На этих пирсах большинство рыбаков русские. Потом я спросил:

- А что это за странная лодка? Она стоит уже давно.
 
- Не знаю,- ответил рыбак, - там сидит один. Говорит всем, что его обокрали.

- Но если его обокрали, то чем он платит за стоянку?

- Его уже собирались гнать отсюда, но он их как-то уговорил.

Мы еще поговорили о наживке, и я ушел. Света на лодке не было. Мужик сидел в темноте.

Слово «обокрали» неприятно подействовало на меня, хотя применялось в этом случае правильно. Обокрали – в первую очередь воображаешь деньги. А что, очень может быть, что деньги-то и украли, пока лодка валялась на мели. И немалые. Для него, по крайней мере. Вот почему он теперь завис в этой ситуации. Он должен был заявить о краже в полицию, если намеревается получить компенсацию от страховой компании. Полиция формально должна искать воров. Возможно, он ей сказал, что один из тех, кто шарился в его лодке, подходил к нему на пирсе и сознался в этом. Тогда полиция должна бы допросить того человека, если он найдется, то есть меня. А я найдусь, если подойду к нему еще раз.

И кто тогда потянул меня за язык?

Получается теперь, что мне надо держаться от этих мест подальше и больше не светиться вокруг того пирса. А я-то ведь, собирался позвать его в мой дом. Который теперь станет залогом в том случае, если дело у нас дойдет до суда.

Тем не менее, интереса к случившемуся я не потерял. Направляясь на машине в ту сторону по делам, я сделал крюк, и проехал вдоль пирсов. На месте той лодки стоял белый красавец – чартерный кораблик, из тех, что катают туристов вокруг Манхэттена или возят смотреть китов. Не успел я вздохнуть, как увидел знакомые тряпки на мачте через три пирса отсюда. Он просто поменял место.
 
Пирс, где он теперь стоял, закрыт по случаю ремонта сетчатой оградой с воротами на замке. Стало быть, пирс теперь не работает как пирс, на нем появились вагончики-бытовки. Лодка стояла у его торца, где теоретически не положено швартоваться. Там нет сходней, проема в перилах, уток и кнехтов для швартовочных канатов. Чтобы с лодки перебраться на пирс, надо карабкаться через перила, а потом как-то пройти в город через запертые ворота. Впрочем, днем, когда ведутся работы, те ворота могут быть открыты.

Право стоять там, похоже на право бездомного спать на уличной скамейке. Спи себе, пока полиция не прогонит. Платить ни за что не надо. Но каково жить на лодке сейчас? Уже точно не тепло. Когда я повстречался с ним, с «Летучим Голландцем» в море, было начало июня. Теперь на дворе кончался сентябрь. Постель у него, поди, вся сырая, а просушиться негде.
 
Лодка уже сама выглядела бездомной: расписаная графитти, завешеная пленкой от дождя, который моросил уже неделю, с лохмотями, свисающими со снастей. Бездомная лодка с бездомным капитаном!

А ведь лодки такого класса могут стоить 100 тысяч, хотя на Интернете я встречал их и по 10-ть. Здесь как с подержаной машиной, все зависит от года выпуска, пробега, состояния мотора, внешнего вида.

Через пару дней дождь кончился. Солнце стало появляться в разрывах туч. Я не выдержал, и опять пошел на Эммонс, чтобы посмотреть, дали ли ему там стоять. В тот день я работал из дома, так что просто попросил жену каждые 15-ть минут двигать мышкой или бить по любым клавишам моего компьютера, чтобы на общей страничке нашей группы против моего имени горел зеленый кружок, говорящий, о моей негаснущей активности. А если с работы мне позвонят по делу, то телефон-то у меня с собой.
 
Лодка все так же стояла у торца пирса. Лохмотья, свисающие со снастей, утратили сходство со свежепостираным бельем, развешаным для просушки. Они посерели, облохматились, и обмотались вокруг штага. Синяя пленка, ограждающая кокпит, трепетала на ветру, придавая лодке цыганский облик. Какой-то рабочий латинского вида, покинувший вагончик, запирал ворота пирса на висячий замок. Впрочем, это не могло быть непреодолимым препятствием. На пирс можно было попасть с обратной стороны ограждения, ступая по краю стенки над водой, и держась за перила или сетку.

Насмотревшись на лодку, и наделав снимков, я прошел мимо человека в кожаной куртке и черных вельветовых штанах, облокотившегося о перила на канале. В одной руке у него была бутылка в бумажном пакете, к которой он прикладывался, в другой вейп. Рыхлое, шишковатое, красное лицо. Чувак был весь какой-то мутный. За километр было видно, что он русский, и здесь недавно. Мы встретились глазами. Я отметил, что и он запал на мой вид.

Выходя из дома, мне не пришло в голову переодеться, и на мне было оранжевое поло с логотипом компании над нагрудным карманом, выданное когда-то для визитов на стройку. Их тогда раздавали по одному на нос, но мой хороший знакомый на складе, из наших, удружил мне их чуть ли не десяток. Они натуральные, мягкие, жена говорит, что долларов по 35-ть штука. Я ношу их как домашнюю одежду. А здесь, я стал заметен в нем издалека.

Я прошел мимо трех пирсов и зашел на тот, где лодка была до этого. Велик валялся у трапа там же, где он раньше стоял. Седло, которое я видел разорваным, было обернуто полотенцем, обмотаным скотчем. Я стоял, взирая на все это, и вдруг что-то почувствовал спиной. Я обернулся. Тот чувак в кожаной куртке, смотрел на меня с тротуара. Он сразу же отвел глаза и побрел дальше по набережной, все так же поднося ко рту то бутылку, то вейп.

Не капитан ли это лодки? Не похоже. Тот казался мне немного старше, курил сигареты, не вейп, а главное – был стрижен почти под ноль. У этого же была короткая, но прическа. Тот бы запомнил меня, а этот пялился с любопытством во взгляде.

Немного отойдя, он стал и оперся о перила. Он как бы не смотрел на меня прямо, но следил краями глаз. Я чувствовал это по чуть заметным движениям его головы. Я покинул пирс, и повернул в его сторону. Тогда он тоже тронулся, от меня. Теперь я шел сзади, за его спиной. Вдруг чувак резко выкинул правую руку в сторону сложносоставным движением. В этом движении была скорость, быстрая реакция и разряд энергии. Похоже, это была часть какого-то силового приема, и в конце этого движения должна была находиться чья-нибудь часть тела.

А вот я сейчас сверну на перекрестке, и посмотрим, пойдешь ли ты за мной - решил я. Я резко повернул налево, и быстрым шагом пошел в сторону дома. На следующем перекрестке я посмотрел назад. Там маячила черная фигура. Она могла быть тем чуваком.

Его нельзя приводить к моему дому. Я немного покружил по кварталам, пока не убедился, что за мной никто не следует.

Что это было? Возможно, чувак как-то связан с лодкой и капитаном. Он заметил мой интерес к лодке, и принял меня, благодаря оранжевой форменной рубашке поло, за инспектора, этой лодкой интересующегося. Далее, он просто хотел понять, какого сорта этот инспектор. Например, если бы я сел в машину с логотипом какого-нибудь агентства. Надо быть осторожнее.

Уже кончается ноябрь. Опять пошли дожди. Каждый день я убирю кучи мокрых листьев перед домом и с крыльца, нанесенные холодным ветром. Проезжая мимо того пирса на машине или велике, я не вижу признаков жизни на «Летучем голландце». Наверно, капитан договорился о возможности стоять там с теми, под чьей юрисдикцией находится пирс на момент строительства, а сам нашел себе жилье где-нибудь на берегу, потому что жить на лодке было бы сейчас не сладко. Но присмотр за лодкой, похоже, есть. Обычно, она стоит на небольшом удалении от пирса, относимая ветром. Но в случае, если бы ветер дул в другую сторону, она будет тереться и биться бортом о сваи. Это нехорошо. Так вот, похоже, что тогда ее переставляют так, чтобы она стояла сбоку пирса, чтобы ветер не прижимал ее к нему, минимизируя ущерб. Никакого ремонта на лодке не видно. С ее капитаном, я наверно, уже никогда не увижусь воочию.

Впереди сырая холодная зима, самое противное время года в Нью Йорке. Мой "Снарк" сейчас засунут боком в щель между гаражом и забором, а мачта с обернутым вокруг нее парусом, на антресоль в гараже.

Оба мы ждем весны. Даст Бог, еще увидимся в море.

                .....

В середине декабря я увидел у того пирса две плавучие платформы с краном и строительными материалами. Вокруг платформ, для фиксации на месте, были забиты длинные трубчатые сваи, как делается в подобных случаях. «Летучего Голландца» не было видно, да там ему уже бы и не было места.

Я погрустил немного, главным образом из-за того, что никогда уже не узнаю его тайны, и пошел гулять дальше, вокруг канала. Я знал, что в нем недавно потонула большая лодка. Ее мачту, торчащую посередине канала из воды, я видел на Фэйсбуке. Но это был точно не «Голландец». Вскоре я увидел ее. Неподалеку, на буе, качалась небольшая полузатопленная лодка с гордым названнием "Odessa". Вода, наполнявшая ее, поблескивала в свете восходящей Луны. Бывает и такое.

Но что это? У самой набережной я увидел мачту со знакомыми портянками на снастях. Да, это был он, пришвартованный к стенке канала со стороны Шор Бульвара.

Я рассматривал его сверху. Кокпит, со всех сторон завешаный разноцветными кусками пленок, обвисшие снасти, обмотанные рваниной. Грот, под которым он, видимо, совершал последний стометровый переход, был спущен, но его чехол не был застегнут, и неряшливо свисал по бокам бума, напоминая расстегнутую ширинку на брюках. Стальное ограждение бортов, изувеченое раньше, теперь выглядело окончательно доломаным, и висело на тросах. Колотило его все-таки о пирс на предыдущей стоянке. Каюта была раскрыта, как в тот день, когда я увидел его впервые, или когда он лежал на боку на мели. Было морозно, и уже темно. Вряд ли сейчас внутри было настолько уютно, чтобы оставаться там на ночь. За те четверть часа, что я рассматривал его, я не увидел ни малейшего проблеска жизни. Как будто бы его бросили, уходя в спешке. Иначе, почему распахнута каюта, как бы манящая вандалов забраться внутрь?

Одно было очевидно: лодка не хотела сдаваться и отчаянно цеплялась за жизнь. Уход в море без исправного мотора, по крайней мере, ей был закрыт. Я уже не говорю про бумаги, о которых я ничего не знаю. Стоять просто так у стенки не положено, и полиция этого долго терпеть не будет.

Боже мой, сколько же еще продлится его агония?

                .....

Дня через три я нашел его стоящего на буе cовсем рядом. Ему и парусов подымать не пришлось, чтобы туда перейти. Значит, за стоянку он заплатил, и теперь будет некоторое время стоять здесь, пока не кончатся деньги. Попасть туда, на борт - нужен тендер, то есть нанять лодку на марине, или добираться на своей. Стало быть, на лодке не поживешь. Каюта на этот раз было закрыта.

Я порадовался за него. Появился шанс встретиться с ним в море еще раз.

А если...? А если от стоянки у набережной капитана тогда увели в наручниках, предварительно вытащив его, сопротивляющегося, из каюты? И лодку поставили на буй в ожидании суда, который решит ее судьбу? Когда ее купят, то наверно, приведут в порядок: поставят новое ограждение, покрасят, наведут на борта новое название залихватским шрифтом.

И, встретившись с ней в море, отлакированной и блестящей хромироваными частями, бывшего "Летучего Голландца" я не узнаю, как не узнаю и того, что привело его сюда.