Нефть и любовь -16. Успех

 
Глава шестнадцатая

Успех меняет привычки. На лице появляется улыбка состоятельности, которую я стал чаще замечать на своем лице. И эта улыбка являлась признаком достаточности.  То есть у тебя есть не только необходимое, но и достаточное.  Иметь большее сопряжено с хлопотами. Желание еще большего обещает еще большие хлопоты и наличие лишнего, которое почему-то всегда боишься потерять. Большего мне не хотелось. Чем выше успех, тем сиятельнее улыбка.  И главное, эта улыба должна быть обязательно тебе к лицу. К тому же, ничего лучше в жизни нет, чем иметь хорошую работу в перспективной фирме. Я имел отдел в хорошей крепкой компании и хотел научиться управлять этим отделом  безукоризненно. Прежде всего, конечно, нужно было знать, чем ты располагаешь и понимать,  как этим всем  можно распорядиться. В моем распоряжении находилась половина экспериментального цеха, на территории которого располагались подотчетные мне процессы и техника. Я часто выходил из кабинета на антресоли, как капитан большого судно выходит на мостик, и смотрел на цех и стенды, представляя, что нужно сегодня сделать. В моем распоряжении также имелись три сотрудника: ведущий инженер Фартуков Владимир Николаевич, главный специалист Юрий Петрович Зубов и наш новый сотрудник Атаманов Вячеслав Павлович.
С Володей Фартуковым я работал несколько лет еще в ОАО «РИНК». Он изготавливал  пульты проверки плат и собирал макеты. В ОАО «Вольник» мы вдвоем ездили по командировкам и разбирались со станциями управления на месторождениях.  С интеллигентской бородкой, медлительный, обстоятельный, вдумчивый. В голове у него всегда был порядок, потому что он все помнил, а вокруг рабочего места и на самом рабочем месте, где он проводил  испытания, как раз наоборот- творческий беспорядок. Если у него что-то спросишь, какой-нибудь прибор, приспособление, адаптер, разъем, инструмент он вспомнит, где его можно поискать. Если ему задать технический вопрос он подумает и даст ответ или позвонит куда надо, все подробно разузнает и доложит.
Юрий Петрович Зубов являлся самым пожилым, опытным и знающим   из нас специалистом. По импульсивности, физическому состоянию, азартности и желанию в споре докопаться до истины он любому из нас мог дать фору. Более конфликтного, заносчивого и вместе с тем отзывчивого человека я не знал. Ко мне в отдел он попал после споров и размолвок с Гарсоном и Вороновским. Он со всеми говорил на равных и обращался к собеседникам на «ты» с высоты своего восьмидесятилетнего возраста. И при этом он не  чурался физических нагрузок и выглядел предельно деятельным. Гарсону, который являлся для нас всех авторитетом, он выдал в техническом споре: «Ты в этом ничего не понимаешь». И этим его сильно обижал. Технические споры у нас все время велись, и Гарсон с Вороновским во время споров тоже доходили до крика. Правда, потом оба начинали говорить, по-прежнему корректно, уважительно и вежливо. У них всегда присутствовало взаимное уважение. Мало того, что Зубов поспорил с начальником отдела Гарсоном, он еще повздорил главным конструктором по станциям управления Андреем Вороновским и сказал ему, что он ничего не понимает.  После того, как они друг на друга накричали, Андрей вызвал меня к себе и попросил забрать Зубова из отдела разработки от Гарсона к себе в отдел испытаний. Через непродолжительное время Зубов уже несколько раз говорил мне, что я ничего не понимаю, на что я реагировал довольно спокойно. По техническим вопросам я с ним старался не спорит, хотя считал его не всегда правым. В то же время по организационным вопросам говорил с ним в повелительном наклонении: «Вы идите и делайте то, что вам приказано. Разберитесь с возникновением неисправности и напишите отчет».
Несколько раз Зубов невольно подставлял меня, представляя в невыгодном свете.  У меня в кабинете он кричал, что начальник департамента ничего не понимает и поэтому дает такие задания. Чтобы его успокоить и направить в конструктивное русло разговор, я соглашался с тем, что начальник департамента ничего не понимает, но работу все равно нужно сделать. В это время ко мне в кабинет неожиданно заходит начальник департамента, который все это время, по-видимому, стоял за дверью и слушал. От стыда я чуть не провалился на месте.  Тогда как Зубов приободренный вышел из кабинета, предоставляя мне возможность поговорить и все уладить с начальником департамента. После очередного спора Зубова с Андреем Вороновским, последний вызвал меня к себе и сказал, что он хочет уволить Зубова. Я встал на защиту своего сотрудника, потому что   рассчитывал поручить ему важные испытания.
- Он тяжелый человек, но хороший специалист, что для меня важнее. У него ясный ум и большой опыт. Поэтому с вашим решением я не согласен.
Мы поговорили на повышенных тонах. Я не согласился с его мнением, и тот успокоился.
- Ладно, пока я его не буду увольнять, - подытожил наш разговор Андрей.
Когда я вернулся в отдел, то сказал Зубову:
- На этот раз я вас отстоял. Но прошу впредь не ввязываться в полемику с руководством. Вам это понятно?
- Понятно, понятно, - сказал Зубов так, как будто его это не касалось. 

В плане общения по работе меня больше всего устраивал новый сотрудник Вячеслав Павлович Атаманов. Что бы я ему ни сказал, он говорил:
- Есть командир, - поворачивался и шел исполнять.
Человек беззаветного трудолюбия, старания и исполнительности. На работу его устраивал  заместитель руководителя департамента. И когда его брали, меня специалист из отдела кадров спросил:
- А вы знаете, кого берете? Он такие должности занимал.
Это меня насторожило. Но всегда хотелось понять, кем тот работал и какие должности занимал.
Однажды я у него спросил об этом, и он ответил:
- Я работал главным инженером и заместителем авиационного полка по инженерной части.
Это никак не повлияло на наши отношения. Хотя его обращение ко мне о многом говорило.
- Какое задание будет, командир? – спрашивал он по-военному четко.
И я ставил перед ним задачу. Он хорошо работал головой и руками. По слесарной части мог сделать такое, что не каждый слесарь сделает. Одним словом, умелец. Этому работнику нарадоваться было невозможно. Его уважали все сотрудники. Держался он отдельно и на то имелись свои причины.
 Чем дольше я с ним работал, тем большим уважением к нему проникался.  В прежние времена в армии, услышав от начальников, что подчиненный должен глазами есть старших по званию командиров я этого никак не мог воспринять и понять. Хотя такое выражение часто встречалось в литературе и кино. Сам к приказам в армии всегда относился с размышлением, хотя требовалось, чтобы бежал и выполнял приказ без размышлений, каким бы глупым приказ не показался. С Палычем я узнал, что значит «есть глазами командира». Когда я просил его что-нибудь сделать, он всегда смотрел на меня въедливо, напряженно и предельно внимательно. Он как был ел меня, стараясь не упустить в словах что-нибудь важное.  Задавал вопросы и после этого говорил:
- Будет сделано, командир.
Говорил он это серьезно, и немного в шутливой форме, хотя в то же самое время шел и в точности выполнял задание с той тщательностью, аккуратностью и доскональностью, которые ему были свойственны.
Я часто заходил по работе в комнату, где сидели сотрудники и заметил с появлением Палыча некоторые изменения. Раньше в комнате обеспечивал наглядный беспорядок Володя Фартуков. Все инструменты и приборы лежали там, где их оставили. В этом смысле Палыч являлся полной противоположностью Володе. У него каждая вещь знала и занимала свое место. И, если Палыч взялся и навел порядок, то каждый мог найти то, что ему нужно там, где то должно лежать. Инструмент частого использования: отвертки, пассатижи, кусачки, - лежал на открытой полке монтажного стола так, что его весь было видно. Паяльник с пинцетами, флюсом, припоем лежали на столешнице. Инструмент редкого использования с приспособлениями, сверлами, клеем, напильниками лежал в ящиках стола. Все запасные платы и узлы с документацией аккуратно оказывались сложенными в ящиках шкафов. И в таком порядке все хорошо ориентировались и находили то, что нужно. Но Володя Фартуков снова наводил свой невидимый порядок, точнее, беспорядок, оставляя инструмент, приборы и материалы там, где работал. Он не специально это делал, а находился в озабоченным состоянии в процессе выполнения каких-то работ. Потом он мог навести порядок, но это могло произойти через несколько дней или через месяц. Палыч за ним убирал инструмент, приборы и наводил порядок. И в какой-то момент они выясняли отношения. Палыч делал ему внушения, что во всем должен быть порядок. Фартуков с ним соглашался и делал все по- своему. Таки образом, Палыч получается отвечал за порядок в их комнате и все было чистенько и аккуратно. Володя же отвечал за рабочий, творческий   беспорядок. Часто приходили на монтажный стол поработать люди из других отделов. И они тоже оставляли после себя беспорядок.  Обычно это были молодые люди. И тогда Палыч делал им внушения в таком виде, что ослушаться его было нельзя. «Ну-ка быстро взял и убрал все за собой», - бывало рявкнет Палыч и посмотрит на молодого человека так, что тот покраснеет и съежится. И в глазах у Палыча грозы, молнии такие грохочут и сверкают, что  виновник беспорядка быстро наводит порядок и уходит.   Иногда виноватого даже жалко становилось. Но сознание того, что Палыч прав появлялось не только у виновника беспорядка, но и у тех, кто его окружал. В разговорах с Палычем я узнал, что он, как замкомполка лично после проведении работ на самолетах выстраивал подчиненных и проверял - на месте ли находится весь их рабочий  инструмент. И если у кого-то не оказывалось на месте гаечного ключа, отвертки или пассатижей, то все отправлялись на обслуживаемый самолет и искали инструмент, пока не найдут. И это все было связано с жизнью пилотов. Потому что оставленный в самолете инструмент мог сыграть роковую роль, попав в следствии вибраций и кренов в критические места и привести к аварии в полете.
Иногда я давал задание Палычу, и мне было некогда проверить, как и что он сделал. Я в нем был уверен на сто процентов. Тогда он сам подходил ко мне и просил пойти проверить его работу. Я проверял и видел, что Палыч все сделал аккуратно, точно и с тем тщанием, которое выдает дисциплинированных и добросовестных работников. Бывало, ему приходилось переделывать работу. Либо он что-то не так понял, либо сделанная доработка имела недостатки и не была достаточно надежна. Тогда он беспрекословно выполнял  все переделки. И каждый раз он подходил и просил проверить работу для четкости понимания, что он все сделал правильно. Я часто его хвалил, потому что видел этот человек все делает с душой и старанием.
Работы появилось очень много.  Мне следовало организовывать работу отдела, ездить в командировки, вести статистику по неисправностям, писать отчеты и рекомендации по изготовлению станций управления. В командировки  ездил на запуски установок и  производство сервисных работ с починкой неисправностей. И последнее занимало много времени. Когда я не ездил в командировки мне почти каждый день по несколько раз звонили с месторождений и просили консультаций. Иногда удавалось дистанционно чинить станции управления или производить запуск. Особенно такое требовалось, когда возникала необходимость срочной починки оборудования или произвести запуск оборудования в работу.
Галя мне все меньше и меньше кидала записок в сумку или совала в карманы. Иногда я находил в кармане или на дне сумки записку: «Целую! Помню! Ценю и люблю!..» Иногда она писала: «Ю… Ю… Ю…», что означало сокращенное: «Люблю и помню». Еще раньше, когда не хватало времени,  я писал ей эти три буквы. Теперь она писала мне их.  Реже я находил в сумке ее записки,  невольно улыбался и радовался.
Галя тоже вошла в высокий ритм работы и ей постоянно было некогда. Бывало я приезжал из командировки или возвращался с работы и дома ее не заставал. Я понимал, что она на работе, ужинал, садился смотреть телевизор и засыпал. Просыпался от того, что она толкала меня в плечо и говорила, что пора ложиться в постель.  Часто я беспокоился и звонил ей, понимая, что она уже устала и ей пора заканчивать. Я звонил ей на работу и задавал обычный вопрос:
- Когда приезжать за телом?
- Позвони через час, - просила она.
Когда я звонил через час, она говорила:
- Мы заканчиваем… Приезжай…
Я выезжал на машине и забирал ее и Мишу с работы.

Она закончила курсы по вождению автомобиля, но за руль садилась редко. И часто это заканчивалось происшествием. Она неплохо водила машину на дороге, но со стоящими предметами у нее случались разногласия. То она крепость угла дома проверит, то не заметит металлический столб, то водосточная труба нашего дома машину зацепит. Постепенно она начинала водить все лучше и лучше. Но в основном за рулем ездила не она. Поздним вечером я привозил ее домой. Мы садились ужинать, пить чай, ложились спасть и проваливались в сон.
 
Из командировок я привозил неисправные платы. В отделе у Гарсона их исследовали и вносили изменения в принципиальные схемы. Для того, чтобы выявить неисправность, приходилось проводить климатические испытания, греть платы до плюс восьмидесяти градусов и охлаждать до минус сорока.
Все время возникали какие-то проблемы, которые приходилось решать.
 
При любой возможности мы с Галей ехали на дачу в Рябиновку, копались на грядках, косили траву, пропалывали цветы и культурные растения. В теплице у нас росли огурцы, на грядках картошка. И кругом росли цветы. Галя выращивала розы и сажала много однолетников.
Рано утром мы шли на озеро купаться, завтракали на верхней веранде, глядя на стриженную газонную травку и цветы внизу, отдыхали и шли работать в сад или в цветники. Ближе к обеду мы снова шли купаться на озеро и заходили за Вороновскими.  Вечером мы ходили или к Вороновским в гости или готовили на барбекю шашлык. Часто приезжали дети, и мы устраивали семейные посиделки. Очень приятно было смотреть, как над Рябиновкой  низко висит туман и как от дачных построек вверх то одного мангала, то от другого появляется дымок, который тянется вверх и соединяется с туманом. И туман становится гуще, обильнее и повисает над поселком газовым полупрозрачным шарфом. Вместе с дымком то с одной стороны потянет мясом, то с другой стороны. Строители, мы с Галей и дети садились вокруг стола, ели мясо и пили вино.   

Рано утром в понедельник мы ехали домой, ставили машину около дома, переодевались и отправлялись на работу. 

Коля с Леней заканчивали для нас делать мебель. Они старались закончить работу в ближайшие дни и уехать копать картошку.

В новой должности я вполне освоился и уже знал, куда и когда мне следует обратиться. Писал служебные записки, подписывал требования и здоровался почти с каждым встречным на заводе. Это оказалось довольно приятным, когда ты всех знаешь, и тебя все знают.

К концу лета и в середине осени мы выбрались к рябине около бывшего дома Гали и на кладбище, где покоились моя мать и сын. Рябина в конце лета  еще не покраснела, а в середине осени ее закидало снегом. Красных ягод на ней во множестве, как мы видели раньше, не было видно.
На кладбище мы убрались и поехали на дачу.

Осенью мы с Галей часто ходили за грибами.  Приезжали в субботу и шли в лес. За час набирали столько грибов, что нам хватало на неделю. Когда пошли опята мы не только их варили и жарили, но и морозили, заготавливая грибы на зиму. Опята росли в траве и на деревьях. Иногда они так высоко поднимались, убегая по деревьям, штурмуя немыслимые высоты, что достать их оттуда казалось невозможным. На это мы не претендовали. Собирали то, что росло под ногами или на уровне  вытянутой руки.

Дача, пока она молодая, зовет к себе и манит в любое время года.  Мы ездили в Рябиновку на дачу всю осень каждую субботу и воскресенье. В конце октября позвали много гостей и отметили день рождения Гали.
И зимой мы тоже старались не пропускать поездки на дачу.  Приезжали обычно рано, затапливали печь и шли кататься на лыжах вокруг поселка, а то и уезжали, куда подальше. Возвращались к обеду, когда дом протопился и на кухне становилось  тепло. Потные от лыжной прогулки сбрасывали мокрую одежду у печки, облачались в сухое и садились обедать. После обеда отдыхали и готовили баню к вечеру. Воду для бани мы привозили с собой или наполняли бак снегом. Снег подкидывали в бак по мере того, как он таял.
Мне особенно нравилось, когда на улице наступили холода и на дачи стало приезжать мало людей. В это время казалось, что ты на всем белом свете один и являешься единственным источником звуков. Галя готовила в доме ужин, а я топил баню. Дрова в печке потрескивали и любое твое движение с шорохом или стуком прерывало немоту тишины. И после этого снова наступала глубокая, емкая волшебная тишина, которая имела несомненно особое значение. Мне нравилось сидеть в бане и слушать эту многозначную тишину.  В печке потрескивали дрова. Оттуда шло тихое гудение вошедшего в силу огня. После бани мы садились дома на кухне и кушали. Я иногда выглядывал в окно и видел нашу машину, которая стояла в одиночестве на перекрестке под тусклым светом скромного фонаря. Обычно на этом перекрестке, где располагалась стоянка для машин, стояло несколько машин. Сейчас стояла только наша машина и еще откуда-то издалека шел свет от далекого окошка, которое маячило в темноте поселка и говорило о том, что люди в поселке есть. Иногда мы с Вороновскими катались вместе на лыжах. Они показывали нам с Галей свои проложенные дорожки и лыжни. С ними мы катались через озеро на другую сторону, куда тянулась лыжня и где петляла между деревьями. Вечерами они тоже парились в своей бане. Мы же всегда парились в своей.  Несколько раз они настойчиво приглашали нас в свою баню, и тогда мы парились у них.  У них к бане примыкала пристройка с кухней, где на большом барбекю,  можно было готовить много всего и разного. Предбанник у них представлялся большим и являлся комнатой отдыха с диваном и гостевым столом. Особым аттракционом у них являлось ведро с холодной водой над дверью в парилку. Если дернуть за веревку у этого ведра, то можно было окатить себя ледяной водой и с визгом, и смехом отправиться снова в парилку. Наша баня с заготовленными в июле вениками нам нравилась больше.
Зимой мы пристрастились с Галей к горным лыжам. Андрей с Ольгой Вороновские первыми увлеклись горными лыжами и ездили во Францию, Швейцарию, Монако кататься на склонах. Однажды они собрали  большую кампанию и поехали с нами в Подмосковье кататься на горных трассах. Катались на лыжах, в раздевалке пили чай и кофе из термосов, болтали.  Всем понравилось. Особенно нам с Галей. При первом спуске Галя съехала с трассы и запуталась в сетке, которая не позволяет выехать с трассы. Я двинулся ее оттуда вытаскивать и тоже запутался с ней. Смеялись и барахтались до бессилия. Нас еле оттуда достали. Постепенно мы с Галей начали ездить кататься на горных лыжах, тем более, что трасса находилась не так далеко от  Рябиновки.  Приезжали в субботу на дачу в Рябиновку, завтракали, собирались кататься на лыжах и уезжали. За минут тридцать-сорок доезжали до трассы, переодевались, покупали билеты и шли к подъемникам в гору, чтобы оттуда скатываться на лыжах. Мы довольно часто ездили кататься с гор, пока Галя не повредила ногу.

Однажды зимой я вернулся из командировки застуженным и вялым.
- Валера, что случилось? Ты совсем не обращаешь на меня внимание.
- Галя, я застудился. Весь так промерз на месторождении, что до сих пор в себя не приду.
- Я тебя вылечу, - сказала она и обняла меня крепко и жарко.
- Мне к врачу нужно.
- Ничего, обойдемся без врача.
Она сделала все, чтобы я воспрянул. Но к врачу мне все-таки пойти пришлось. И таблетки принимать, следуя рекомендациям медиков и в командировки временно не ездить. 
 Руководство предложило мне взять в штат отдела двух сотрудников, и отдел кадров стал подбирать для нас молодых квалифицированных специалистов. Первый из пришедших на собеседование работник мне не понравился, потому что имел профиль офисного человека. В командировки он не ездил, сидел за рабочим столом и писал сертификаты соответствия. На мой вопрос будет ли он ездить в командировки, ответил уклончиво. Я понял, что нам такой инженер не подойдет.  И с этого дня часть рабочего времени я начал посвящать собеседованиям. Приходили разные люди. Из всех я выбрал двух молодых и перспективных сотрудников. Сразу обоим объяснил, что придется ездить в командировки, в связи с чем зарплата будет повышенная.  Они согласились. Одного звали Кузьма, а другого Андрей.  Их разместили в свободной комнате, справа от моего кабинета, где раньше сидели технологи. Теперь эта комната пустовала. В моем отделе стали работать пятеро сотрудников.    

Первого апреля Вороновский Владимир Иосифович пригласил всех, кто перешел с ним в ОАО «Вольник», к себе в кабинет, накрыл стол, и мы сидели выпивали, закусывали и слушали о том, как у нас в перспективе все будет хорошо. Этим днем  мы каждый год собирались отмечать наше появление в новой фирме. Все любили слушать Вороновского, который на рассказы был весьма горазд.  Его повествования слушались, как сказки. Он говорил о том, что мы будем делать в ближней перспективе, что от нас ждут и что мы будем делать позже. Первого апреля, как известно день юмора. Мы же этот день отмечали по-своему. Вспоминали, как пришли устраиваться на работу, заполняли бланки, писали заявления и шутили, что это может быть розыгрыш.   

Весной мы чаще приезжали в Рябиновку. Как только появлялось на небе солнце, оно пригревало сугроб на крыше нашего дома, снег начинал таять  и стекать по водосточным трубам в подставленные нами бочки.  Солнечный водопровод начинал работать. Нам хватало этой воды, чтобы попариться, искупаться в бане и помыть посуду на кухне.

К лету работы прибавилось. Я сам ездил в командировки и все время сидел на телефоне. Кузьма и Андрей входили в курс дела и изучали станции управления. Я приезжал на дачу измотанным и выжатым на работе до предела. Утром мы шли на озеро купаться, завтракали на веранде и дальше, я чувствовал, что делать ничего не могу.
- Галь, я чего-то устал. Полежу немного, -  говорил жене и уходил наверх полежать в кровати.
К обеду я приходил в себя, выходил на воздух, заходил в теплицу, срывал молоденький огурец, съедал его и, напитанным соками земли,  начинал что-то делать. Во мне что-то просыпалось и тянулось к жизни. После работы мы с Галей садились на качели возле клумбы и смотрели на цветы.
В воскресные дни мне в любой момент могли позвонить с месторождений и начать задавать вопросы или просили помочь с запуском установки, и тогда я приходил в себя и снова впрягался в воз, который тянул за собой. 
Только на даче гнет от тяжких забот и напряженных рабочих будней ослаблялся, и меня переставало сдавливать, пригибая к земле. На даче я мог распрямиться и глубоко вздохнуть, почувствовать природную вольность.   
 В один из таких дней я написал стихотворение: «Освободив себя из каменных трущоб…»


Освободив себя  из каменных трущоб,
Покинув лабиринты офисного тлена,
Сбежать загород по дороге на восток,
Как возвращаются из плена.

Стряхнуть прах городских сует,
Нырнуть в объятия загородного дома.
Так хочется запрятаться от всех,
И сбросить  c плеч громаду  трудового  лома.

Скорее  вытащить из головы
Гвоздей застрявших важных мыслей,
И руки развязать, и расковать стопы,
Чтоб кровоток теченьем стал полнее.

И затаившись от наваленных  забот,
Забросить телефон подальше,
И вспомнить прожитые  дни,
И то, как в детстве было раньше.

Когда земля казалась пребольшой,
Мир увлекательнее, выпуклее, ярче,
Знакомство с бабочкой являлось волшебством,
И делало  счастливее,  богаче.

И замерев над бременем текущих лет,
Обдумав полотно судеб свершений,
Отдаться  череде нехитрых  дел,   
Чтоб логику понять простых движений.

Примерить пращура утерянный венец,
Найти для рук простецкую работу,
И  заново узнать слова: «начало» и «конец»,
Постигнув  первобытную заботу.

А рано утром выйти на заре
И подышать натруженною грудью,
Чтоб напоить себя настоями из трав
Пред тем, как возвратиться к многолюдью.

Весь  день трудами пашню поднимать,
Возделывать  ее граблями и лопатой,
И землю понемногу орошать,
Чтобы она ответила  наградой.

И на исходе трудового дня,
Сорвать с куста зеленый огурец
И съесть его, с желанием  хрустя,
И вдруг  узнать, какой он молодец.

И от земли напитанным вконец,
Поднявшись духом и расправив плечи,
Вернуться захотеть к оставленным  делам
И вспомнить героические  речи:

«Я воин, где мой легион?
Я возвращаюсь снова в строй.
 И флаг победы понесу перед собой!
Передохнул - и снова бой!»