Первая муза и ассенизатор

 Поэт в России больше, чем поэт. А раз так, муза, вдохновляющая и понуждающая к труду на поэтическом поприще, в России, больше, чем обычная дочь Гармонии.  Но как музам ни меряться величиной, все равно одной единственной выпадает честь быть первой. Может быть, не самой значительной в жизни поэта, но первой.
 
И у Леши была такая, первая и, как потом оказалось, единственная. Не потому единственная, что она осталась его музой на всю оставшуюся жизнь, а потому, что потом он уже если что и сочинял, то ведомый не столько вдохновением, сколько календарем. На дни рождения друзей. И тогда муза над ним не витала. Перебивался без нее.

Первая же муза появилась в восьмом классе. В облике самой заурядной тихой девочки из Лешиного же класса.  Ничего особенного.  Ни рожи ни кожи, ни манеры, ни фигуры, ни грации.  Ну если бы была умная, так нет.  Полный отстой. 

Если вы думаете, что как в сказке про царевну–лягушку, всем правил случай. Лешина стрела случайно прилетела в ее болото, и эта тихая девочка ухватила стрелу, ударилась о землю и превратилась в красавицу, так вовсе нет.

Сидела эта зашуганная Света за своей партой, как мышка в норке. И вспоминали о ней только в то мгновение, когда учительница, заглянув в журнал, вздохнув тяжело, произносила ее фамилию. Луценко. И весь класс знал, что сейчас начнется морока. Начнут из болота тянуть бегемота. И утомленные этой работой учителя вытянув ее хоть наполовину, ставили трояка. Ну не двойку же ставить девочке, у которой поведение безупречное, безукоризненное.  От которой слова лишнего не услышишь. На уроках молчит. На переменах молчит.  А то, что у доски мычит, так ведь молчание с вкраплениями мычания – это золото. 

Но класс состоял не из одних безукоризненных тихих девочек. Были и такие ученики, что тихий ужас.  Жора Михайлик не был ужасом в полном понимании, так как с успеваемостью у него было нормально. А вот по дисциплине - не подарок. Спорил с учителями, доску свечкой натирал, бумажных голубей на уроке пускал, крупой в трубочку пулял, что-то вонючее в классе распылял.  И его мама ходила в школу, как на работу. Весь класс поэтому ее знал. А вот маму Светы никто в глаза не видел. Ее в школу не вызывали. Зачем.  молчание –золото.  Трояки ей ставили, а дисциплины она не нарушала.

Впрочем, Лешиных родителей тоже не вызывали. Учился он почти на одни пятерки и вел себя нормально. Никаких эксцессов.
 
Но настал момент, когда тихая Света Луценко проявила себя так, что удивила весь класс.
 
Было это в восьмом классе. Раннею весной. Было хмурое утро. За окном шел монотонный дождь. В классе же шел урок литературы. Русачка Евгения Петровна рассуждала о героях изучаемого на тот момент произведения, о том, как герои были далеки от народа.  Поскольку несмотря на свою прогрессивность оставались эксплуататорами. Обычная бодяга. И вдруг Евгению Петровну словно кто укусил. Но явно не эксплуататоры.

- Михайлик, - закричала она, - Ты что такое вытворяешь, негодник! Я пошла за директором.
 
Грузная Евгения Петровна отодвинулась на стуле так резко, что тот контрабасом пропел по Михайлику реквием.  Когда учительница после этого уходит из класса, не жди ничего хорошего.  Дверь хлопнула, как апофеоз литавр. Никто ничего сразу не понял.  Но через момент догадались, что преступление Жоры Михайлика состояло в таком виде народного творчества, как резьба по дереву. Он вообще был изобретательным. А сейчас что-то вырезал перочинным ножиком на парте.  Он сидел в среднем ряду на третьей парте, торчал почти под носом учителя. Его туда и посадили, чтобы он, легкий на нарушения, оставался под наблюдением. Но в этот раз он непомерно увлекся процессом, и попался.  А резать парту - не диктант списывать.  Даже не подраться на перемене. Это порча школьного, общественного имущества.

В классных комнатах в те годы стояли парты из цельной доски, крашенные черной краской. Вырезать по такому материалу - сплошное удовольствие. И результатом можно сразу насладиться – белые буквы на черном фоне. Белым по черному. Как мелом на доске.

Но что делать сейчас, когда Евгения Петровна ушла за завучем?  Завучей было три. Они и вообще-то вели свои предметы. Но как преподаватели они были нагружены мало. Наверное, именно для того, чтобы в любое время занятий в школе один был свободен для роли экзекутора.

  Время – деньги. Эта задача была решена всем коллективом быстро и творчески.  Идея поменять парты пришла коллективу, как осенило Архимеда или Ньютона.  И когда Евгения Петровна вернулась с завучем, Жора Михайлик сидел с лицом ангела за партой, на которой не было ни малейшей царапины. И ножик Михайлик кому-то отдал. Преступники всегда первым делом избавляются от оружия преступления.

Филин, - это была кличка завуча, - не торопился. Он выслушал Евгению Петровну, осмотрел парту. Ничего на ней не обнаружив, потребовал, чтобы Михайлик вывернул портфель. Но и там никакого криминала. Филин печально вздохнул. Вздох его означал, что судьба завуча выводить на чистую воду нарушителей дисциплины как работа каторжника. Он повертел головой в поисках, вдруг кто сейчас расколется.  Его опыт подсказывал, что класс знает тайну.  Все молчали.  Филин потребовал у Михайлика дневник.  Полистал без интереса. В дневнике оценки хорошие. И только вызовы родителей в школу портили картину.  Ничего нового. Филин смотрел на дневник с неприкрытой тоской: немало он подобных дневников перевидал. Михайлик, конечно, был на плохом счету. Но на парте никаких следов.  Филин с некоторым недоумением посмотрел на Евгению Петровну.

Та, встретив взгляд завуча, клялась, что своими глазами видела, как Михайлик орудовал ножиком. Но что Филин мог предъявить в конкретном случае? И все же он повел Михайлика в свой кабинет. Михайлик покидал класс с улыбкой воина-героя, идущего на эшафот. Класс, принявший деятельное участие в его судьбе, сопровождал героя сочувственными взглядами. И понимал, что ничего Михайлику не сделают. Не пойман не вор.

 После их ухода воцарилось спокойствие, и Евгения Петровна, словно мгновенно забыв о Михайлике, о бедной истерзанной парте, вернулась к героям классической литературы. Прошло минут пять или немного больше. В классе раздавался только голос учительницы. И тут Леша краем глаза увидел, что что-то затемняет свет. Это Луценко встала и пошла на выход. На выход с портфелем.  А сидела она на предпоследней парте в ряду у окон. Так что, чтобы дойти до двери, ей приходилось совершить некий круг почета мимо окон с проходом у доски за спиной учительницы.

Что за блажь? Может, конечно, такое случиться, что пирожок в буфете просроченный и срочно в туалет понадобится. Но до большой перемены ее два урока. Она пирожки не ела.  И в случае расстройства желудка девочки с безукоризненным поведением спрашивают разрешения выйти. И уж портфель с собой точно не берут. А тут сплошная загадка.

- Луценко, ты куда? – удивилась Евгения Петровна.

- Я с ними больше не могу сидеть, - произнесла Света, Она остановилась как раз за учительским столом, так что Евгении Петровне пришлось оторвать грудь от стола и развернуться на стуле так, что тот печально простонал, - Я Федору Павловичу не сказала, но вам скажу. Вы знаете, что они сделали, пока вас не было? Они парты поменяли!!  -  Луценко поняла голову, обращаясь к классу, как Зоя Космодемьянская перед казнью, – Эх вы! Про Павлика Морозова читаете, «Как закалялась сталь» читаете. Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое. А сами парты меняете.

Луценко вышла из класса. Ее не провожали сочувственными взглядами. Да и кто будет провожать, если она капнула на весь класс. Воцарилось молчанье. Читавшие «как закалялась сталь» переглядывались. Но переглядывания пресекла Евгения Петровна, сама в первый момент ошарашенная фортелем Луценко. Она встрепенулась, поняв, что выпадает удобный случай для того, чтобы заострить внимание на моральных принципах, на том, что такое хорошо, а что такое плохо. А это и есть та почва, на которой цветет и плодоносит классическая литература.

- А я ее понимаю, - сказала Евгения Петровна, с выражением, не менее театральным, чем Луценко, - Я ее понимаю. Как я ее понимаю! А она вас не может понять.  и я понимаю, почему она не может вас понять. Потому что она чистая девочка, а вы – кадры для тюрьмы. И она не может понять, как можно покрывать нарушителей дисциплины. Как можно покрывать порчу государственного имущества. Я знаю, она вам кажется странной, а на самом с нее пример нужно брать.

- Пример закладывать? – спросил Валера Беликов

- Не закладывать, а быть честным. А ты, Беликов, лучше бы сочинения научился грамотно писать.

И Евгения Петровна, как тумблер, снова переключилась на литературу. Пока она перебирала героев книг, с которых следует брать пример, в Лешиной голове созрело решение. И вот он встал кинул тетрадку в портфель и пошел к двери.
 
- А ты это куда? -  спросила Евгения Петровна.

- Я тоже понимаю Луценко. Правильно вы сказали. Нужно брать с нее пример. Вот я и решил брать с нее пример. Я теперь знаю, с кого нужно брать пример, - Леша повернулся к классу, - Эх вы, а еще про дядю Тома читаете.

- А ну на место, клоун, - сказала Евгения Петровна. 

Но поздно. Леша сидевший в ближнем к двери ряду, уже стоял в дверях. И шагнул в тишину школьного коридора.   Непривычно тихого. Все в этот раз пошло не по правилам.  Сначала Евгении Петровне из-за чепухи вздумалось натравить Филина.   Потом дружно поменяли парту. Никогда прежде такого не делали. Потом Луценко выдала номер. И по конец Леша выдал.  Евгения Петровна от него такого не ожидала.

Нужно сказать, что он и сам от себя такого не ожидал. Случай выпал.

   Коридор показался ему необычно тихим.  Ни души. В редчайших случаях он оказывался в коридоре во время урока. Потому что никогда его с урока не выгоняли. Он привык к переполненному шумному коридору. А сейчас пространство просматривалось из конца в конец и казалось необычно просторным, светлым, несмотря на дождь, и полным воздуха. Только Луценко, как демон, дух изгнанья, портила картину.  Уставилась в окно, глазея на школьный двор. Что она там высматривает под дождем? Леша подошел и увидел, что двор уныл и пуст.  Как сама Луценко. Значит, она, что для нее обычно, просто витает в эмпиреях. Так ей витать в коридоре еще минимум пол-урока. Луценко обернулась. Посмотрела на него с удивлением. Кого-кого, но Лешу она увидеть не ожидала.

- А ты чего? 

- А я к тебе присоединился, – улыбнулся ей Леша. Она покачала головой, не поверила его улыбке. 

  -  Как это?  - С чего вдруг?  С какой стати? 

Леша понимал ее недоверие. Он прежде никоим образом с ней не пересекался.  За все годы учебы словом не перекинулся. Хотя бы потому, что он учился хорошо. А она плохо. И эта существенная разница. Водораздел. Интересы разные. Луценко жила неподалеку. Леша частенько бывал в ее дворе, гонял там в футбол. Но никогда ее во дворе не замечал.  То, что неспортивной Луценко до футбола было как до луны, это ладно. Но она, как видно, и подруг во дворе не имела.

Но бывает, что в этом возрасте что-то щелкает, и межу мальчиком и девочкой возникает не спортивный интерес. И тогда ему плевать, как она учится, и любит ли она футбол. Как пелось в песне тех лет: я гляжу ей в след, ничего в ней нет. Так вот в Свете действительно ничего не было. Настолько, что нечего было глядеть ей в след.  Кроме того, Леша не был романтиком и попусту в след бы девочке не глядел.   

 Леша не удивился ее круглым глазам, когда она услышала его заявление о солидарности.  Но он решил и доиграть роль ее союзника до конца.  Он блефовал, не зная каким обернется этот конец. Но продолжая монолог, он сказал:

- Действительно, - «Как закалялась сталь» и «РВС» читают, а сами парты переставляют.

Света ничего не ответила. Отвернулась и уставилась в окно.

- А ты зачем с портфелем вышла? – спросил Леша, - Ты что уже на другие уроки не останешься?

- А как с ними? – она тяжело вздохнула, - Я такого от них не ожидала.

- А они от тебя? - сказал Леша, - Они от тебя тоже не ожидали.

- А что мне сидеть, смотреть как они обманывают, и молчать? Они ожидали, что я промолчу?  Мне чихать, что они ожидали. Парты менять. Разве так можно? Сегодня они парту поменяли, а завтра….

- Что завтра?

- Завтра они принципы поменяют, наплюют на все, на … на правила, на заветы Ленина, на комсомол. Коллектив предадут. Школу предадут.

- В чем предадут?

- Если ты «Как закалялась сталь» читал, чего спрашиваешь? В борьбе предадут.


  Она отвернулась, смотрела в окно. И Леше пришлось вытянуть голову, чтобы увидеть, серьезно она говорит или прикидывается. Судя по всему, она говорила серьезно. 
 
- В какой борьбе? - спросил Леша, - Кто с кем борется? Ты с кем борешься?

- Я-то борюсь, - сказала Света, - А такие, как ты плывут по течению.  Попадаете под плохое влияние.

- Разве я попал под плохое влияние, если я к тебе присоединился? Я под хорошим влиянием.
 
 -  Что-то поздно ты присоединился. А Михайлик, так вообще… позорит коллектив.

Она перевела взгляд на портрет Менделеева, словно тот мог нагадать на своей таблице, оставаться ей сегодня в классе или нет.  Затем спросила Лешу:

- А ты зачем с портфелем? 

- Я - как ты, - сказал он, - В знак солидарности. Евгения Петровна сказала, что мы все должны брать с тебя пример. Вот я и решил брать с тебя пример.  Ты ушла в знак протеста, и я ушел. Ты с портфелем, и я с портфелем.

Луценко посмотрела на Лешу испытывающим взглядом. Такой он видел у продавщицы, когда они с мамой выбирали подарок папе на день рождения. Продавщица таким взглядом просматривала деньги.  Мама потом объяснила, что она боится пропустить фальшивые. Может быть, ее крупно обманули. Встречаются же люди нечестные. Такой же взгляд Леша видел на репродукции какой-то старинной картины, где Христос смотрел на Иуду.

Наверное, и Свету обманули. Поэтому она не верила словам. А он, чувствуя себя не Иудой, а просто актером и одновременно автором пьесы, которую он сочинял на ходу. Хотя, конечно, он взял себе роль злодея. Но ведь не отпетого злодея, а добродушного. Он смотрел в ее блеклые пустые глаза чистым глубоким взглядом ангела и гадал, поверит она или нет.

Легендарный Станиславский восклицал на репетициях, когда актер плохо играл: «Не верю!» Но Леша не дождался этой реплики. Помешал возвращавшийся Михайлик. Он шел бодро. Так возвращается с победой воин после кровавой схватки с жестоким врагом. Филин не смог ничего ему предъявить. Ругал вяло без огонька.  А Жора, понимая в преподавателе классового врага, считал вялую ругань поражением.

- О! – удивился Жора такому неожиданному тандему, - Мы с Тамарой ходим парой. Куда это вы? В дождь? И с портфелями?

- А ты, Михайлик, не вмешивайся. Много будешь знать, скоро состаришься., - строго выговорила Света, -   У нас свой разговор.

Михайлик удивленно посмотрел на смутившегося Лешу, покачал головой, усмехнувшись произнес:

 - Скоро состарюсь. Фонтан черемухой покрылся, бульвар Французский весь в цвету. Наш Костя кажется влюбился, кричали грузчики в порту.

На следующем уроке, все, включая Луценко, исправно сидели на своих местах. Но Леша чувствовал, что коллектив еще в возбуждении от произошедшего. И коллектив с момента замены парт, и с самого факта помощи Михайлику, на стороне Михайлика. Ну а когда Луценко их заложила Евгении Петровне, коллективу стало понятно, по какую сторону баррикад Луценко. И получалось, что она, движимая комсомольскими принципами, пошла, если бы только против Михайлика, и против коллектива. А ведь коллектив – это тоже комсомольцы. А ведь принцип демократического централизма – подчинение меньшинства большинству. Луценко же в меньшинстве. Коллектив прав. А Евгения Петровна стала на сторону Луценко.  Леша, как комсомолец, стоял на стороне коллектива. Он вышел из класса. И весь класс его понял. И Евгения Петровна поняла, что он не может быть на стороне Луценко.  То, что его скромная роль в этом представлении была высоко оценена, Леше льстило. 

Как оказалось, не поняла его только Луценко. Она изменений настроения в коллективе не почувствовала. На следующий перемене она в коридоре подвалила к Леше.  Говорят, что глаза - зеркало души.  Но что говорили ему глаза Луценко? Только одно, что ее душа потемки.  Глаза ее были подобны классной доске, которую Михайлик натер воском, и где ничего ни написать, ни прочитать. В них расплылся какой-то мутный блеск. Без конкретности. Тусклый свет, возможно, намекающий, что доверия к Леше чуть прибавилось. И можно продолжать разговор. 

Но нужен ли ему разговор? Леша понимал, что контакты с Луценко ему биографию не украсят. Тем более после ее взбрыка.  Он предложил поговорить после уроков. И тут подвалил Михайлик.

 Михайлику успели объяснить, что происходило в классе, когда Филин клевал ему печень.  И Михайлик, как видно, ждал удобного момента объясниться. Увидев, что опасный хулиган стоит в шаге от нее, Света стрелой рванула в класс.  Леша посмотрел на Михайлика с выражением: видишь, с каким человеческим материалом приходится иметь дело, выждал минуту и заглянул в класс. Человеческий материал сидел за партой с диким испугом в глазах. Ага, сделал вывод Леша, значит понимает, что за такие финты не хило и в глаз схлопотать. 
 
 В глаз она не схлопотала, но после уроков, когда класс расходился по домам она еще тусовалась у дверей учительской.  На следующий день не пришла на занятия. Явилась только в понедельник с запиской от матери. Дала записку перед уроком Тамаре Ивановне, классному руководителю. Прямо в классе.

  Пока Тамара Ивановна, молча читала записку, класс замер.  Почему Луценко вручила записку с таким значительным видом, словно там очередная кляуза?  Что там написано?  Почитав записку, Тамара Ивановна нахмурилась:

- Пусть твоя мама напишет в дневнике.

 На следующий день Света показала дневник с запиской. Но что-то Тамаре Ивановне снова показалось подозрительным. И тут класс узнал, что записка самая безобидная. Там написано, что Света простыла и поэтому пропустила занятия на прошлой неделе.  Мама записку написала. Съевшей собаку на маминых записках Тамаре Ивановне не составило труда расколоть Луценко, что автор - она сама.  Раскололась Света на глазах всего класса. Когда же Тамара Ивановна стала Луценко стыдить, та сказала

- Мне не стыдно. Это пусть им будет стыдно. Михайлик парту резал – ему не стыдно? Парту поменяли – не стыдно? А мне должно быть стыдно? Михайлик мне угрожал. Я в школу боялась прийти.  Поэтому и записку написала.

- И где же ты была? – спросила Тамара Ивановна.

- Я в это время в библиотеку ходила. В читальный зал. Не бойтесь, я рекомендованную литературу читала. А то, что писала записки, я как комсомолка честно призналась,

 Прекрасная логика. Наташка Величко задала резонный вопрос.

- Значит, парты менять плохо, а записки подделывать нормально? Может, тебе и орден дать.  И за то, что на Михайлика накапала. И медаль за то, что созналась.

- Ладно, разберемся, - устало произнесла Тамара Ивановна.

Дальнейший разбор полетов в виде пропусков Луценко занятий продолжился в кабинете директора. В тот же день.  В то время, как шел урок истории, Луценко рассказывала директору историю своих бедствий. Она заявила, что боялась ходить в школу, потому что Михайлик грозился ее убить.  Он в портфеле нож носит.

Депортировали к директору и Михайлика. С портфелем. Нашли перочинный нож.  Холодное оружие, как никак. Плюс угрозы убить. Михайлик уверял, что он вовсе не грозил. Уборщица часто грозит всех поубивать, а у нее в руках швабра. И что это значит? И все же ему пригрозили детской комнатой милиции, а его маму вызвали в школу.   

 С мамой Михайлика серьезно поговорили. Мама серьезно поговорила с сыном. Михайлик ходил мрачным. А Луценко сидела тихо. Замкнулась. Как улитка залезла в раковину.  И замкнувшись, она на какой-то срок выпала из сферы интересов класса. Но весна преображает землю. Весной даже медведи выходят из берлоги. Даже Луценко выползла из раковины. И вот, как видно, теплые лучи апрельского солнышка потянули ее на балкон. И с этого момента закрутился новый этап злоключений.

Жила она в самом центре города. На третьем этаже. Балкон выходил в парковую зону. Листва только начала пробиваться.  Обзор с балкона был прекрасным. И что произошло после того, как она стала любоваться свежей листвой, она поведала в классе на следующий день. Дождалась урока   Тамары Ивановны. И только та успела положить на стол журнал и указку, Света встала.

- Тамара Ивановна, я хочу вам сказать, как классному руководителю про Беликова. Перед лицом всего класса. Чтобы все было честно, - Луценко набрала воздуху, - Я вчера вышла на балкон. Смотрю, а в парке Беликов. И он походит к иностранцам.  И я понимаю, зачем.

Света сделала театральную паузу. Весь класс понял, куда она клонит.  Город портовый. У причалов полно иностранных судов.  Иностранные моряки гуляют по городу. За валюту в магазинах им ничего не купить.  Нужны советские деньги. Откуда взять? Моряки прихватывают в город то, что скупают местные торговцы иностранщиной, фарцовщики: жвачку, полиэтиленовые пакеты мужские носки, женские чулки. Импортным вещам все возрасты покорны.  А потому фарцовка живет как жизни древо. 

 До этого момента Леша не знал такой удали за Беликовым.  Может быть и класс не знал, только догадывался. Но Луценко открыла всем глаза. Теперь мимо не пройдешь. Лешу фарцовка не интересовала, в качестве занятия. И интересовать не могла. Потому что карманные деньги ему выдавались только на пирожок в буфете. На такое не пофарцуешь, даже всю четверть сидеть без пирожков. А вот у Беликова, денег, оказывается, куда больше. На фарцовку хватает. Отсюда вопрос: откуда у восьмиклассника из небогатой семьи столько денег? На пирожках сэкономил? Лешу другое удивило куда больше. Казалось бы, Луценко которую не так давно поймали на поддельных записках, следовало бы заткнуться и молчать в тряпочку. А она взяла себе роль прокурора.  Искупает свои старые грехи с маминой запиской?

- Тамара Ивановна, - продолжила Луценко, - Он подходит к иностранцам…

- А как ты с балкона определила, что это иностранцы? - перебила наивная Тамара Ивановна.
 
 - Они темнокожие. А я ему с балкона кричу: Беликов не смей. Ты же комсомолец. Вы знаете, Тамара Ивановна. Я перегнулась через перила и так кричала, что люди внизу стали головы задирать, - Луценко так покачала головой, словно она, крича, выпала с балкона, -  Вы знаете, Беликов даже через дорогу услышал. Я видела, как он посмотрел на меня. Знаете, как?  Зло. Я видела, как зло он посмотрел. И что вы думаете? Я кричу, а он все равно подходит к иностранцам. Тогда я бегу вниз. Прямо в халате и тапочках.  Перебежала дорогу. А там перехода нет.

- Как Матросов, жизнью рисковала, - вставил Михайлик.

- Да, рисковала, - окатила его холодным взглядом на него Луценко, - Я подбегаю, а он уже купил. Иностранцы видят, что я бегу к Беликову и испугались, заторопилась уйти. Я говорю Беликову: немедленно догони их и верни.  Что они подумают о нашей стране.

- Представляю себе картину, - сказал Михайлик.

- Молчи, Михайлик, - строго произнесла Тамара Ивановна.

- Я говорю, я про тебя все расскажу Тамаре Ивановне, - продолжила Луценко, -  И вы знаете что он мне сказал? – Луценко снова сделала трагическую паузу, глядя на Тамару Ивановну. - Он назвал меня дурой. И даже хуже.

Послышался смех в классе.  Тамара Ивановна оставалась невозмутимой. Но видно было что только ответственное звание учителя не позволяет ей улыбнуться.

- Смех в классе!! -  скомандовала Тамара Ивановна, - Я не вижу ничего смешного.

- Действительно, не над чем смеяться. Сочувствовать нужно, - сказал Михайлик.

- А я ему не сочувствую, - сказала Луценко, - Он позорит звание комсомольца. Вот вызовут его маму, поговорят с ней, и тогда посмотрим, сочувствовать или нет.

- Твоей маме нужно сочувствовать, сказал Михайлик.


В этот раз ради проработки у завуча оставили не Михайлика, а Беликова. Что делали с Беликовым неизвестно, но в кабинет к завучу пошла и Луценко. Как свидетель обвинения. Вернулась в класс уже после перемены. Луценко села на свое место с победным видом. А Беликов выглядел мрачным.

После уроков Леша шел домой с Михайликом. Им два квартала им было по пути. Луценко, кстати, было в ту же сторону. Так что в том, что они шли одной дорогой с этой ненормальной, было нормально.   Леша ходил домой не с ней, а одним и тем же маршрутом. Но этот случай оказался исключительным. Михайлик приметил Свету, бредущую немного сзади. И свергнул во двор и потянул Лешу. Они дали Луценко пройти и двинулись следом.  Луценко шла в прострации, даже не чувствуя, что за спиной нависают тучи. Первым громом средь ясного неба стал Михайлик. Он подошел почти вплотную и произнес.

- Ну, Люция, - так Луценко любила, чтобы ее звали девочки, -   тебе хана.  Готовься. Не знаю, что я сейчас с тобой сделаю.
    
 Луценко оглянулась.  Но в отличии от Зои Космодемьянской на всем известной картине не расправила геройски грудь, а беспомощно оглянулась вокруг, словно ища защиты.  Улица была безлюдна. И она рванула прочь. Леша мог всякое предположить. Но чтобы вот так неуклюжим галопом в панике сигала по спокойному городскому асфальту восьмиклассница с безукоризненным поведением и комсомолка? Михайлику ее неожиданная прыть добавила азарту. Он устремился за своей жертвой. Леша - за Михайликом. Нагнать Луценко не спортивную, и неуклюжую, никакого труда бы не составило. Но они держали дистанцию, предоставляя ей пребывать в панике от ожидания неминуемой расплаты.  Они сами не знали, какой окажется расплата. Собственно говоря, Леша понимал, что никакой.

Луценка забежала в подъезд дома. Преследователи же в подъезд не зашли. Зачем? Что там делать?  Бить ее они не собирались. А пугать лучше снаружи. Сама осада приносит наслаждение. Они стояли у дверей подъезда и подавали сигналы, знаменующие, что они никуда не ушли, что расплата неизбежна. Леша порылся в памяти, нашел среди песен подходящую.

- В бой роковой мы вступили с врагами. Нас ее судьбы безвестные ждут, - громко пропел он, грозно выпевая слова «судьбы безвестные». Он стал припоминать, что бы еще исполнить по такому случаю.  Подходил ее интернационал: это есть наш последний и решительный бой.

И в этот момент муза хотя еще не слетела на плечо, но уже нарезала круги над ним.

Так продолжалось минут двадцать.  Их осаду прервал мужчина. Он сначала прошел мимо них в подъезд, и минуту спустя вышел с суровым видом и обозвав их хулиганьем, пригрозил, что вызовет милицию. Осаду пришлось снять.

Леше оттуда до дому было минут пять ходу. Погода стояла прекрасная.  Апрельское солнышко ласково гладило макушку. Может быть поэтому на него сошло вдохновение. Муза уже не кружила в воздухе, а влезла в голову.  Пока он шел, зрели рифмы.  Он не особенно утруждал себя поиском новых поэтических форм. Взял за основу известные ему строчки Маяковского: «Мне говаривал тихий еврей Павел Ильич Лавут: «Только вышел я из дверей. Вижу они бегут.» Почти все подходило к их случаю: и бегут, и вышел из дверей.  А роль еврея досталась тому мужику, который их обозвал хулиганьем. Под эту строчку из классики Леша подстроил свое творение. И хотя никогда раньше он стихов не писал, сочинялось легко и быстро. 

Придя домой, он продолжил сочинять. Тему даже искать не нужно. Все, что вытворила Луценко, вот и тема. И как апофеоз – «гяур бежал быстрее лани» и убежище в подъезде.  Получилось складно. Леша записал стихи на нескольких школьный листах, оставив свободные промежутки для иллюстраций. Закончив, он рванул к Мише.  Миша учился с ним в одном классе. Рисовал божественно. Иллюстрировал школьную стенгазету.

Мишу новоявленный поэт своими виршами оторвал от уроков. Миша был в курсе основных событий. А про недавний эпизод с подъездом Леша ему расписал в деталях. Стихи лежат на бумаге, просят иллюстраций. Для Миши дело плевое. Рисунки меткостью и едкостью затмили текст. Дома Леша сшил листочки в тетрадку.

Тетрадка в классе на переменах пошла по рукам. Конечно, так, чтобы не попасть в руки Луценко. А та словно и не замечала никакой подозрительной суеты. Как всегда, витала в облаках.  Поэтический успех настолько окрылил Лешу, что творческий коллектив стал выдавать на гора по иллюстрированному стихотворению в неделю. Сочинялось легко. Темы он заимствовал из детских стихотворений: Луценко в Африке тянут из болота, Луценко на Луне, Луценко и тараканище, Луценко и Мойдодыр. Теперь он оставлял для рисунка не только промежутки межу куплетами, но первую страницу целиком.

Куда исчезали его опусы, после того как погуляли по классу, Лешу не заботило. Он не алкал славы. И не понять, знала ли Луценко, что ей посвящены стихи. Ее фамилия в стихах не фигурировала.  Даже если и попали к ней, с ее куриными мозгами это еще ей нужно догадаться, что она - героиня. Но оставалось такое было впечатление, что она оставалась в неведении. Все всех удовлетворяло. И Леше развлечение сочинять. И классу развлечение читать. И не только развлечение. Люба Михайлова круглая отличница подошла как-то и предложила:

- Ты бы что-нибудь путное в стенгазету написал. Про школу, про учителей, про комсомол, про любовь к родине. А то у тебе какая-то однобокая тематика. И потом, так некрасиво, и неблагородно. Ты Свету несправедливо обижаешь, эпиграмщик.

 Честно говоря, Леша был немного польщен. Значит, есть признание. Стенгазета ждет его стихов. Но он понимал, что не рожден для стенгазеты. Пересилить себя и писать о любви он не мог. Как можно писать о том, чего   не испытываешь?

- Эпиграмма – это тоже поэзия, - ответил Леша, - Пушкин писал эпиграммы даже на Аракчеева. 

- Но Пушкин и лирику писал, - заметила Люба.

- А лирика – не мой жанр.

Как-то уже Евгения Петровна задержала его в классе для разговора.

- Ты что это вытворяешь, можешь объяснить. Лермонтов в твои годы уже в альбомы девушкам писал. А ты что пишешь? Всякую пачкотню.   Сказал Козьма Прутков, «если у тебя есть фонтан, заткни его» так вот, заткни свой фонтана. Какое ты имеешь право?  Ты кем себя возомнил? Козьмой Прутковым?

 Вопрос такого характера, касающийся его творчества, был поставлен перед Лешей впервые. Но сразу ребром. Что оно мог ответить? Действительно, кем возомнил?  Каким-то Козьмой Прутковым, о котором он ничего не знал. Но он любил Маяковского.

- Я ассенизатор и водовоз революцией мобилизованный и призванный. Ушел на фронт из бабских садоводств поэзии девы капризной.

- То, что ты Маяковского знаешь, это похвально, но вести себя нужно благородно, подытожила Евгения Петровна, -  Ты приглядись, что получается. Положительная девочка из-за тебя страдает.

Перед самым концом учебного года Леше прилетело бумерангом. Евгения Петровна вкатила ему пару за не раскрытие темы в сочинении. И добавила:

- Меньше пасквили нужно сочинять. Ты комсомолец, а не ассенизатор. Вот завалишь экзамены и пойдешь в ассенизаторы.

- Все профессии важны, - заступился за Лешу Михайлик, - Ассенизатор очищает город.

- Михайлик, а тебе никто слово не давал, - осадила его Евгения Петровна.
   
Леша понял намек. Двойка могла грозить ему трояком в четверти по литературе. И чихать. Главное, что по точным наукам у него были пятерки.  А насчет того, что после этого Лешу иногда звали ассенизатором, так, понимая, что это связано с Луценко, этого прозвища не стеснялся.


В девятом классе кое-кого не досчитались. Те, кто учился похуже, поступили в техникумы. Но неожиданно в первый же день Тамара Ивановна повела Лешу к директору. Явно на ковер.  Он удивился. Он еще не успел набедокурить. Директор, Таисия Тимофеевна, внушительная дама, посмотрела на него, взглядом Торквемады, и поставила в известность, что Света Луценко перешла в другую школу. А ее мама, забирая документы, объяснила, что в классе над ее Светой издевались.

- А если по такой причине из школы уходит ученик, это пятно на школе, на преподавательском коллективе, - добавила Таисия Тимофеевна. -  В Гороно обвинят учителей.    Просмотрели. А на самом деле в классе завелись такие ученики, которые нормальным детям прохода не дают. 

- Никто над ней не издевался. Никто ей проходу не не давал, - заверил Леша, - Она сама кому угодно прохода не даст.

-  Это в каком смысле? – нахмурилась Таисия Тимофеевна. Леша молчал, - Она тебя трогала? Она к тебе приставала? Она о тебе что-нибудь плохое сказала?

- О других сказала. Она на всех жаловалась, - сказал Леша.

- Жаловалась? Она же не тайком нашептывала, а ставила в известность учителей о нарушениях дисциплины. Как ответственная комсомолка. Если бы все были такими как Луценко, школа бы была в числе лучших в городе. Взяла бы переходящее красное знамя по краю. По школе бы равнялись. Совсем другое дело было бы, - она с тяжелым вздохом подытожила свою речь, словно перед ней нарисовалась идиллическая картинка, какой была бы школа, если бы в ней были все, как Луценко.

Директор встала, подошла к книжному шкафу и что-то вытянув, положила на стол. 

- Узнаешь?    -  это были его тетрадки. Три штуки, – Это Светина мама мне принесла.

Значит, Луценко мало того, что держала в руках его вирши, но коллекционировала. А он и не знал. Его собственно говоря, не сильно заботило.  Леша тут же пролистал свои творения. Нигде не было фамилии героини. Только имя.

- А почему Луценко посчитала что это про нее? - сказал Леша, -  Почему вы думаете, что это про Луценко? Но мало ли Свет на свете.

- А рисунок? Не перепутаешь, - сказала Таисия Тимофеевна, - Хорошо, что я уговорила Светину маму не раздувать скандал. Виданое ли дело, положительная, дисциплинированная девочка переходит в другую школу. Ты знаешь, что может быть за такие вещи? Могут даже из комсомола исключить.

- За то? - включил дурака Леша, уцепившись за неточность речи директора, - Разве за переход в другую школу исключают?

 - А ну-ка прекрати паясничать. Придется поговорить с твоими родителями. Кого они воспитали. Самовлюбленного нарцисса. Так ты самовыражаешься? И верни как мне свои сочинения, - она ее раз пролистала тетрадки и произнесла презрительно, – Комедиант. А вот нарисовано талантливо.  Сам рисовал?

- Сам – сказал Леша, не смея выдавать друга. К групповым нарушениям относились строже.   

- Так ты, я погляжу, талант. Что-то не верится. Я где–то такую манеру рисунка видела, - Леша не подсказывал, что она могла это видеть в стенгазетах, которые висели в школьном коридоре недалеко от ее кабинета, -    Пишешь, рисуешь. И такой чепухой занимаешься. Иди. Разберемся с тобой.

 С ним не разобрались. Писать стихи он перестал. И решили, что встал на путь исправления. Просто больше было не о ком. Так по нему и не сделали соответствующих выводов. Спустили на тормозах. А Луценко была забыта. Отряд не заметил потери бойца. И за два следующих учебных года Леша и не слышал о ней, и не видел ее.  Словно она в другой галактике. Хотя жила она всего в квартале от него, и он продолжал ходить в ее двор играть в футбол.

Новые песни придумывала жизнь. Спустя два года он поступил в институт. И не просто в институт, в московский институт. В их маленьком городе, тех, кто учился в Москве, было раз - два, и обчелся. А поехал Леша поступать именно в Москву потому, что сын папиного друга и по совместительству Лешин друг, годом раньше поступил в МГУ. Не фунт изюма.   

Теперь Леша появлялся в городе разве что на каникулах после стройотряда или практики.  С некоторыми из бывших одноклассников контакты сохранял.  А они, знали, кого из их класса куда занесло.  И вот спустя два года Леша услышал, что Луценко якобы поступила в МГУ. Не принял этого в серьез. Проще говоря, не поверил. На его памяти она была такой тупой, что и в техникум бы не поступила. Но с другой стороны, девятый и десятый класс она училась в другой школе. Может быть там в ней прорезался талант. И поступила она спустя два года после окончания школы. То есть, на самосовершенствование у нее имелось четыре года. За это время любого тупицу можно натаскать. Тем более, говорили, что поступила она на географический факультет. Что собой представляет географический факультет в МГУ, Леша понятия не имел, но подумал с усмешкой, что как раз на географический Луценко и дорога.

 И он не вспоминал о Луценко. Но случай – бог импровизатор. Его умный друг учился на химфаке. И, наверное, потому, что студенты МГУ больше загружены, Леша, случалось, приезжал в гости к своему загруженному учебой другу. В общагу на Ленинских горах. Леша к нему, а не наоборот. И этот друг как-то сказал Леше, что видел тут, в студгородке, девочку, очень похожую на девочку из Лешиного класса. Он не знал имени, только описал. Луценко? Значит не врали, что она поступила в МГУ. Лешино уважение к МГУ при этом известии немного упало. И только. Снова Леша забыл о Луценко.
 
Но вот посреди долгих майских праздников, когда Москва алела флагами и транспарантами, и не исчезло у Леши праздничное настроение, потянуло его навестить Сашу, друга из МГУ. Но Саши в комнате не было. Соседи по комнате не знали, куда он завеялся.  Вышел Леша, не солоно хлебавши из общаги химфака, и понуро попилил на остановку. Обратно на Сокол.  Но, пройдя с десяток метров, увидел Свету Луценко собственной персоной. Поступила-таки.  Та шла, как обычно, ничего вокруг не замечая. Даже не видела, что идет тараном на бывшего одноклассника. Леша остановился и ждал, когда же она его запеленгует.
 
 Вот тут-то стоит остановиться. Случай, «бог изобретатель», мог бы тоже остановиться на этом месте и закрутить слащавый мелодраматический сюжет. Неожиданная встреча спустя много лет. Мальчик и девочка, которые когда-то не переваривали друг друга, случайно встречаются через четыре года и тут вершится великое таинство. Как в сказке. Лягушка ударяется о землю и становится красавицей, а дикий зверь мужского пола, узрев сие превращение, становится галантным кавалером.  Но для таинства не возникало почвы. Луценко оземь не ударилась. Ни капельки не изменилась в лучшую сторону. Оставалась все так же непривлекательна. Причем если в школе ее неприглядность сглаживала школьная форма, и педагогическая мудрость, что выделяться нужно успеваемостью, а не нарядами, то тут, в Москве, в студенческом городке, все обстояло иначе. Тем более, в праздничные дни, когда косяками ходят нарядные соблазнительные молоденькие телки.  Допустим, не каждая из них красавица. Но все же не Луценко. Прическа у студенток продумана, волосы то перекисью подбелены то красящим шампунем колер усилен, с завивочкой, бровки аккуратно выщипаны, глазки подведены, губки накрашены. И главное, глаза веселые, играющие, манящие, предполагающие много интересного. А Луценко смотрелась тупым огородным пугалом. Ни макияжа, ни губок, сальная кожа, прыщи. Словно никогда в жизни она в зеркало не смотрела. И в Леше не только ничего не встрепенулось, а как раз наоборот.

Но все же случай с такой малой вероятностью ценен сам по себе. Не так часто выпадет встретить в далекой многолюдной столице человека, с которым когда-то учился в одном классе. Редкий случай.  Вот иногда, самая невзрачная марка стоит огромные деньги только потому что она редкая или следствие ошибки печати.  И все же, Луценко, которая ближе к ошибке печати, эта ошибка для Леши не прибавляла ценности.   

Но, когда она поравнялась с ним, Леша ее окликнул. Она, разглядев, наконец, кто стоит перед ней, словно от сна очнулась. И в этот раз испугалась.  Такого Леша ну уж никак не ожидал.  Ему казалось, испугалась еще больше, чем когда-то в школе.  Испуганный, затравленный взгляд говорил: и тут в далекой Москве достал.

Секунду она стояла ошеломленной, а потом рванула с места в карьер. Почти как тогда в школе. Но теперь ее бег смотрелся совершенно диковинным. Не девочка-школьница, а довольно крупная девушка.  Рванула прямиком через газон. Когда-то бегала от него по улице. Теперь она поднялась до более высокой категории - бега по розарию. 

 Первый момент Леша стоял, даже не зная, стоит ли с такой пришибленной связываться.  Но случай повелевал ему: тут не поставлена точка. А точку нужно наконец поставить. Детство закончилось. Более проворный, чем Луценко, он успел обежать газон, и нагнал ее, ухватил за руку и, удерживая ее, сказал

- Света, что за цирк? Я не кусаюсь. Ты зачем убегаешь? - Луценко отчаянно рванула руку. Леша отпустил ее. Теперь она стояла, застыв, как столб. В глазах тоска и понимание, что бегать бесполезно. Он ее в любом случае догонит, -  Успокойся, - произнес Леша миролюбиво, дружелюбно, даже ласково, -  Давай поговорим. Не каждый день получается увидеться. Я тебе ничего плохого не сделаю.

 Она заглянула ему в глаза.  Прошила его недоверчивым проверяющим взглядом. Так она когда-то смотрела на него в школьном коридоре. Как продавщица на купюры. Как Христос на Иуду. Леша ее со школы помнил, что она с этого начинала разговор.

- Если тебе что-то не нравилось, это все в прошлом. То было детство. Прошло и быльем поросло.  Начнем с чистого листа. Победила дружба, - уверил ее Леша.

Луценко скривила презрительную усмешку.

- Я больше всего не люблю предателей.

-  Ты про меня? А с какой стати я предатель?   - спросил Леша.

- А с такой. Ты говорил, что на моей стороне, а сам … - она вздохнула, -  От Михайлика я ничего хорошего никогда не ожидала. А от тебя…   -  она не изменила манеру не договаривать и заканчивать вздохами, - Ты сначала говорил, что на моей стороне, а потом стал сочинять про меня невесть что, такое… То я в Африке, то в болоте. Я в Африке никогда не была, - она снова вздохнула, взгляд ее стал печальным - За что? Что я тебе сделала?  Я еле - еле тот год с вами доучилась. Каждое утро шла в школу, как на пытку.
 
Леша был, мало сказать, что поражен. Он был распят ее словами.  Он не мог и в диком сне вообразить, что его произведения так могли ее ранить, чтобы она ходила в школу, как на пытку. Он свои вирши считал безобидным дружескими шаржами. Легкой насмешкой. Не больше. Но с другой стороны волшебная сила искусства может и терзать.

 - Лучше бы ты … – продолжила Луценко, - Лучше бы ты…

- Что лучше?
 
-   Евгения Петровна говорила, что каждый человек хочет, чтобы его хвалили. Но, что, если похвалу непросто высказать, то обидные слова сами выскакивают. Поэтому настоящий интеллигентный человек держит рот на замке. Если не хвалит других, то хотя бы не поносит.   А ты…  И потом оказалось, что ты не настоящий человек. Тебе нельзя довериться.

- Так ведь это были шутки, - улыбнулся Леша, - Детство. Детская болезнь.

- Детство?  - она снова посмотрела на него как Иисус на Иуду, - Не такое уж детство. Наташка Васильева в это время целовалась с Иванковым. И Танька Лемецкая - с твоим Мишкой. Еще и как. А ты не знал?

- Ну и что? – сказал Леша, - При чем тут Васильева?

- А ты говоришь детство, - Луценко печально усмехнулась, - Вот Евгения Петровна мне говорила, что ты просто в меня влюбился. Что некоторые мальчики, если влюбятся, ведут себя подобным образом. Хулиганят, чтобы привлечь к себе внимание. Один за косичку дергает, а другой стихи пишет. Лермонтов стихи в альбомы девушкам писал. помнишь стихотворение «Хорошая девочка Лида»? – ее глаза засветились - «Так Пушкин влюблялся должно быть, так Гейне наверно любил» А Гамлет? Как он говорил Офелии, чтобы она шла в монастырь?

- А при чем тут Офелия?  - спросил Леша.

- Он ее любил, но не мог признаться.

- И поэтому что ли посоветовал ей пойти в монастырь? – усмехнулся Леша.

 - Не знаю. Так Евгения Петровна объясняла. Она говорила, что так ты самовыражаешься, что я твоя муза. Но все равно, ты самовыражался так, что это был какой-то кошмар. Это было ужасно.

Леше, в его очередь стало ужасно. Неужели Луценко могла подумать, что он в нее влюбился?  Он себе и представить такого не мог. Он, как дурак, забавлялся. Ну, писал стихи. Разве преступление? А его рассматривали, как кузнечика в лупу. Искали признаки влюбленности. Биологичка говорила, что светлячки, которые светятся, это самцы. Они потому и светятся, что привлекают самок. Так и его Луценко с Евгенией Петровной рассматривали, стараясь обнаружить, исходит от него свет или нет.  И считали его за Ромео? Этого еще не хватало. Луценко снова печально улыбнулась.

- Ты у нас во дворе часто в футбол играл. Я из окна видела.

- Ну и что?  - удивился Леша.

- А почему у себя во дворе не играл? Места мало?

Леша не стал объяснять, что так и есть. Двор Луценко лучше походил для футбола.  Он промолчал.
 
- Но я, конечно, не верила, - Луценко словно прочитала выражение на его лице и снова печально вздохнула -  Я некрасивая.

И посмотрела на Лешу так, что Леша понял, сейчас решается ее судьба.  Сейчас она узнает правду, почему он писал стихи. Возможно горькую правду.  На горькую правду у Леши не хватило духа. Ложь нарушала гармонию в его душе. Но что делать, когда Луценко определенно ждала заверений, что не такая уж она неисправимая. Никуда не денешься, пришлось врать во имя ее спасения. 

- Почему ты некрасивая? – он, отрицая это предположение, замотал головой, - Ты просто собой не занимаешься. А если бы собой занялась, была бы не хуже других.

 - Настоящий человек занимается не внешностью, а внутренним миром, - отбрила Света.

Леша не нашелся, что ответить. Он собрался распрощаться. Но проводил Луценко до ее корпуса. В комнату она его не пригласила, однако номер комнаты назвала, сказав, что теперь, если он вдруг окажется в этом районе, может и заглянуть по старой памяти.


  Езды от Университета до Сокола хватало, чтобы пораскинуть мозгами. Хотя раскидывать следовало раньше. Первый момент, когда он поймал ее за руку, после ее рейда по газону, он хотел примирения и взаимопонимания. Но какое тут взаимопонимание? Он можно сказать поймал ее за руку на продолжении ее дури. Офелия!  Она видите ли занята своим внутренним миром.  А видит ли человек, занятый своим внутренним миром, внутренние миры других, внешние миры? Ну, и пусть она со своим внутренним миром целуется. Внутренние миры Леши и этой новоявленной Офелии как не пресекались раньше, так и не пересекутся. Но его все же давило неприятное чувство вины за прошлое. И даже раскаяние.  Как он, оказывается был слеп и, жесток в своих школьных забавах. Не замечал, что Луценко так близко к сердцу принимала его строки. Печально, даже позорно.  Неужто он не видит окружающих? Вроде такой же, как все. внимательный к окружающим.
 
И он вспомнил, что ему этим уже в институте пеняла Надя Зотова, девушка из его же группы. Тогда на ее слова Леша не обратил внимания. А сейчас вспомнил. А сказала она ему, что ему многое легко дается, и он не чувствует, как иногда сложно тем, кому это же дается тяжелее. И потому он нередко, даже не замечая, ведет себя так, что это других может обидеть. Леша тогда возразил, что есть немало, кто учится лучше. И он не чувствует себя приниженным в их компании.

- Нет, - сказала Надя, - Я не это имею в виду. Во-первых, если брать учебу, то многие учатся напряженно. В отличие от тебя. И для тебя учеба - меньшая проблема. А во- вторых дело не только в учебе. Тобой, как видно, дома занимались. Твоим образованием. У тебя кругозор шире. Но если больше знаешь, не тычь это в лицо другим. Это обижает. А потом, - она улыбнулась. -  Ты привлекательный. И это тоже не каждому дано. Ну ладно мальчик.  Мальчик непривлекательность пережил бы. А как быть девочке?

-  И он железом начертал на сердце у нее ответ родиться заново на свет, - усмехнулся тогда Леша

- Вот ты весь в этом, - сказала тогда Надя.  - Все тебе усмешки и насмешки. Не видел ты еще безответной любви, -  и на этом была поставлена точка.


 Действительно Леша не то, что не видел безответной любви, он и ответной любви не видел То, что у него случалось с девушками любовью не назовешь. Так, встречи, которым он не придавал значения.  На том разговор тогда и закончился.

 И вот сейчас, в вагоне метро, он вспомнил тот разговор.  Он только что, можно сказать к Луценко со всей душой. Но что делать, если она продолжает вести себя, как дура набитая. Офелия из геофака. Выдала - хоть падай, хоть продолжай поэтическую Луценкиану.   

Несколько дней после встречи с Луценко он ходил под гнетом, что его жестокость причиняла ей боль. А он был не из охотников травмировать людей. Та самая Надя Зотова, заметила и спросила, нет ли у него проблем.

Надино внимание его не трогало. Надя была девочкой некрасивой. На ее худом лице выделялся свисающий большой нос с сильной горбинкой. Маленькие глаза можно дорисовать, брови тоже, губы тоже. А куда девать большой нос?  Но Надя, как всякая нормальная девочка, глазки старалась подкрасить, и губки. И все же нос отшибал кавалеров и одиночество, как видно, настраивало Надю на философию.  И хотя бы эта склонность делать меткие замечания придавала ей чуточку шарма. И, наверное, ее непривлекательность заставила ее быть более внимательной к окружающим. Леша сделал вывод, что некрасивые девочки, оказываются не только более ранимы, более чувствительны, чем красивые, но и более внимательны к другим. Другие девчонки, покрасивее, никаких изменений в нем не заметили. А может быть заметили, но ничего ему не сказали. Красивым начхать. Их и так любят. Что им думать о других? Для них красота одновременно и меч, и щит, которые даны самой природой. А некрасивые?  Где им взять щит и меч? Только ум, такт, наблюдательность, интуиция, умение замечать чувства других. Вот Надя заметила, что он мрачен.

Но ведь если говорить о Луценко, то тут полный провал. И некрасива, и глупа. Ее определенно расстраивает, что она некрасивая. Так она сделала себе щит: ее внутренний мир. ну и флаг ей в руки.
 
Леша ее не раз приезжал к Саше.  И бывало так, что Саши не заставало. Но ни разу ему не захотелось навестить Луценко. Не хотелось. Хотя он говорил себе, а почему бы не зайти, а вдруг у нее соседки привлекательные.  Но помня, что Луценко могла вообразить когда-то, что он в нее влюблен, ему не хотелось снова вляпаться.

  Он закончил институт, стал работать. К родителям приезжал в отпуска. И как-то, отработав уже лет десять, случайно встретил в городе Луценко. Теперь она от него не шарахалась. Разговаривала дружелюбно.  Казалось, все в ее жизни наконец состоялось. Лешу немногое из ее жизни интересовало. Но он узнал: защитилась, вышла замуж, дочка вот, в школу пойдет, работает в городе учителем географии. Леша удивился, зачем кандидату наук работать в школе учителем. Она сказала, что ей так подходит.  Мама болеет. Поэтому она живет тут, присматривает за мамой. А другой работы географу нет.

 Прошло ее несколько лет. Он, приехав в город, встречался в бывшими одноклассниками. И Наташка Величко сказала, что Луценко живет в городе. Но ни с кем не общается. Избегает общения.  И что удивительно, в городе она с Луценко не встречалась. А увидела на кладбище. Наташка шла на могилу к отцу и увидела Луценко, сидящую на скамеечке с пожилой женщиной.  Не сразу Наташка сообразила, что это мать Жоры Михайлика. Очень та сдала после смерти сына.

Леша раньше слышал, что Жора умер. Считай, сосем молодым.  Наташка рассказал подробнее. То, что знала. Все детали и ей не были известны. Какие-то подробности Жора унес в могилу.
 
Наташке было известно, что Жора закончил мореходку. И ходил механиком на каком-то небольшом судне. И вот вдруг заболел один из членов экипажа. Его забраковали на медосмотре и не пустили в рейс. Проблемы с легкими. Стали лечить. Но никак не могли понять, что с ним такое.  Больной не выздоравливал. Вскоре заболел другой из той самой корабельной команды. Потом третий. И что насторожило остальных, и Жору в том числе, симптомы болезни одинаковые. Первый из заболевших умер. Констатировали рак.  Потом умер второй. И это уже стало не просто тревожить остальных членов экипажа, а выяснять, в чем дело.

 Вот это Наташка слышала от самого Жоры, когда как-то встретилась с ним в городе. Он как раз занимался самостоятельным расследованием, в чем причина заболеваний. Остальное ей рассказала уже Жорина мама. То, конечно, чем Жора делился с ней.

 Тревогу забили с запозданием. Не заметили закономерности.  Не заметили потому, что команда меняется из рейса в рейс. Кто-то в отпуске, кто-то перешел на другое судно, кто-то списался, ушел на пенсию. Поэтому подметить не так просто. Но когда Жора стал чувствовать необъяснимую слабость, и очередной медосмотр не выпустил его в рейс, понял, что пора этим делом заняться всерьез. Он пошел в кадры. Долго околачивал пороги, и получил, наконец, список, какой состав был на судне примерно за полгода до того, как заболел первый.  И начал собственную проверку. Оказалось, что список больных к этому времени пополнился. Трое умерли.  Жора начал требовать официальной проверки.  Он считал, что судно перевозило какой-то ядовитый груз, о котором команда не знала. Но никто такой проверки не делал.  Умерло еще несколько человек из той команды в том числе и Жора. А тайна осталась не открытой. Кому нужно открывать эту тайну? Родственникам? Но у них на руках нет ничего. Никаких документов. И никто им ничего не даст.

И вот когда Жора умер, его мама как-то на кладбище встретила Свету. У Светы тут мама похоронена. И они сблизились. Света ей помогла пережить горе. Она ведь вырастила его одна. И Жора ее единственный сын. А с невесткой, бывшей Жориной женой, она была на ножах. 

- Надо же как получилось, -  сказал Леша, выслушав рассказ, - Сошлись некоторым образом вода и пламень. Если Луценко считать водой.  Света ведь Жору на дух не переносила. А теперь его маме помогает.

- Не знаю, насколько она помогала. Могла ли помочь? Может быть утешением, - сказала Наташа, - Ей бы самой кто помог. Может быть они нашли друг друга в беде.

- А что же у Светы за беда? - спросил Леша, - МГУ закончила, защитилась, замуж вышла, ребенка родила.
 
- С головой у нее беда. Да, наверное, Жориной маме еще можно помочь чем-то, а Свете уже не поможешь.  С головой непорядок.

- А когда у нее был порядок? -  сказал Леша

- Не тот, что в школе. Посерьезнее. Судя по тому, как она по –старушечьи была одета, как богомолка. Я понимаю, что на кладбище наряжаются не как в театр. Но все-таки. 

- Разве может учительница одеваться как богомолка? А если ученики увидят? А коллеги?

- Вот я и говорю, что с головой беда. Была учительницей, - сказала Наташа, - А потом, я слышала, что она из школы уволилась, и к церкви прибилась?

- Как это прибилась? - Леша не совсем понял. Но после Наташиных слов ему стало печально.  Он вспомнил, с каким пафосом Луценко в школе, обвиняя одноклассников говорила, что жизнь нужно прожить так, чтобы не было жалко за мелкое прошлое. И вот она как свою жизнь употребила. 

- Уж не знаю, как прибилась. Она уже другим миром жила. Бывший муж ребенка забрал. Квартиру он на ребенка, как-то оформил.

- Так, возможно, даже лучше для ребенка, -  согласился Леша, - Что мать, у которой крыша едет, может ребенку дать, кроме проблем? А на какие же шиши она жила?


 - Где-то при церкви прибилась, - сказала Наташа, - А много ли ей нужно? С голоду не умирала.

Леша рассказал, как он встретил когда-то ее в студгородке. Как она безапелляционно утверждала, что главное в человеке – это внутренний мир. но какой у нее внутренний мир? Про то, как Луценко от него убегала через газон с розами, Леша не упомянул.  В свете всплывших нерадостных сведений не хотел выставлять ее в смешном свете.

- А ты знаешь, - сказала Наташа, - Она в школе думала, что ты в нее влюблен,

- Дурень думкой богатеет, богатое воображение, - усмехнулся Леша.

 - Так ведь многие девочки сначала так тоже думали.

- С какой стати? – для Леши прошлое раскрывалось все новыми красками. Оказывается, не одна Луценко так о нем думала.

- Да вот как-то, - сказала Наташа, - Хотелось так думать. Евгения Петровна так Луценко сказала. «Мы все в эти годы любили, но мало любили нас» И я так думала.  И Евгения Петровна. Не всякой стихи напишут. Даже такую ассенизаторскую муру, как ты писал.

 Через пару лет, когда Леша снова приехал в отпуск к родителям и вновь встретился с Наташей, та рассказала, что Света ушла в монастырь. Сведения достоверные. Не всякий раз в монастырь идет выпускница МГУ, кандидат наук. Леша только молча почесал подбородок. А ведь жизнь ее могла сложиться лучше.  Если бы он не писал о ней своих дурацких опусов, она бы возможно, не стала такой затравленной. Вышла бы в комсомольские активистки. И делала бы себе карьеру по партийной линии.  А он своими стишками вынудил ее пойти в другую школу. Но тут он просто не знал, что она так все воспринимает. Но в Москве после того, как он с ней поговорил он про нее многое узнал. И что? Мог бы навестить ее в общаге. А не навестил. Если бы больше проявил к ней обычного человеческого внимания, глядишь, у нее жизнь бы по другой колее пошла.  Внимания ей не хватало. Но кто же ей виноват, что ей внимания не уделяли? Она сама. Он даже, себя преодолел, комплимент ей сделал. Сказал, что она не хуже остальных.  «Давайте говорить друг другу комплименты ведь это все любви прекрасные моменты» - вспомнил Леша. Ладно любовь, но комплиментов он мог бы и побольше сделать. А не сделал.  Не притворился.  А теперь что уже? Не вернешь.

Больше он о Свете Луценко ничего никогда не слышал.