В Париж

                В ПАРИЖ

Маленький, толстый, лысеющий поэт Застежкин и тонкий, высокий, бородатый прозаик Беленький возвращались поздно вечером домой после областного правительственного приёма по случаю открытия Дней писателя.
Шли, пошатываясь, по улице, придерживая друг  друга за плечи, чтобы не упасть, так как оба были в изрядном подпитии.
Вечерок в театральной ресторации провели очень даже недурно, под винцо, коньячок, водочку и многочисленные закуски. Оба литератора на фуршете были в явном ударе. Беленький выразительно читал свой рассказ о местных подземельях, в которых обитали всякого рода мутанты, способные общаться под действием продуктов из пальмового масла с мертвецами и прочей потусторонней нечистью. Застежкин же декламировал собственные стихи, безостановочно размахивая руками:
 Я – Парис, я – Пегас, я – Персей,
Я взлетел, я вскакал на Парнас,
Мне до фени Шекспир и Орфей,
Я в анналах по шею увяз.

Пусть железо растёт сквозь бетон,
Мне с компами, мобилами жить,
Солнце лампы стоваттовой клон,
 Буду водку с китайцами пить.

Рифмой-стервой по мордам пройдусь,
Я по тем, кто как будто  поэт.
Эх, крутни-ка мне задницей, Дусь,
Я станцую с тобой менуэт!
Подвыпившие чиновницы от культуры в восторге причмокивали напомаженными губками, закатывали накрашенные глазки и постоянно выкрикивали «браво», заставляя Застежкина продолжать, и его несло. На протяжении целого вечера он переодически выступал со своими шедеврами , срывая всякий раз овации у публики.
На следующее утро и тому и другому позвонили из областного правительства и предложили срочно зайти к ним пополудни. Ровно без четверти двенадцать Беленький и Застежкин столкнулись нос к носу у дверей замзавотделом по культуре Сурковой Серафимы  Николаевны.
– Чегой-то нас вызвали сюда ни свет ни заря, ты не в курсе? – с опаской поинтересовался Беленький у поэта.
– Да фиг его знает! – засунул зубочистку в рот Застежкин.
– Может, ляпнули вчера лишнего, ты не помнишь? – в волнении стал строить догадки Беленький.
– Не, не помню, – сплюнул на пол Застежкин, – может, и ляпнули. Да чего переживать, сейчас всё и узнаем.
Войдя в кабинет и увидев приветливую улыбку Серафимы Николаевны, Беленький облегчённо вздохнул.
– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие наши классики, – двинулась навстречу  литераторам Суркова. – Как насчёт рюмочки коньячка?
– Не откажемся, – потёр от удовольствия руки Застежкин.
Выпив налитый коньяк, замзавотделом, продолжая улыбаться, предложила Беленькому и Застежкину присесть.
 – В ногах правды нет. Да и дело к вам архиважное и очень волнительное. Вчера на вечере мы все слушали ваши выступления.
– И? Как вам? – приосанился Застежкин.
–О-о-о! – зажмурилась от удовольствия Суркова. – Божественно! Великолепно! Изумительно! Да русского языка не хватит перечислять все достоинства  ваших шедевров творчества. Какой полёт мысленного слова, какое волшебное порхание звука! Особенно в стихосложении. Вы, Застежкин, гений! И Беленький тоже – гений. Вы два гения, и оба наши тутошние.
– Этого у нас не отнять, это всё, конечно же, так, по-другому и быть не может, – разволновался от похвал Застежкин. – Всё в нас есть, и сполна. До самого краю, снизу доверху под завязку. Так ведь, Беленький?
– Ага, ага, – согласно закивал прозаик, обалдевший от такого приёма.
– Ну, вот и я говорю, что пора  вам, значит, и того, – подняла кверху указательный палец Суркова, – в Париж подаваться, в новые горизонты взлетать, в цивилизацию.
– Куда-куда? – вырвалось изумлённое восклицание у обоих литераторов.
– В цивилизацию, в Париж, – повторила Серафима Николаевна.
– Зачем? Чего там делать-то, в этой цивилизации? Нам и тут очент даже ничего.
– За премиями.
– За какими? – непонимающе уставились на чиновницу друзья.
– За самыми главными по литературам. Мы тут вчера после вашего выступления задержались малость, и от всей нашей культуры  порешили отправить вас за грамотами. Хватит уже скромнеть в своем Отечестве, пора и Европы покорять, как Наполеон с Бонапартом. Ты, Беленький, поедешь за Пукером…
– За Бу…Букером?! – вытаращил глаза Беленький.
– За Пукером, за Пукером, он прозаикам, вроде, выдаётся, – подтвердила Суркова. – А ты, Застежкин, за Нобелевым, как поэт. Я не путаю?
– Нет, Серафима Николаевна, не путаете, – вытер испарину со лба Застежкин. – Только кто нам их так просто даст? Да и Нобелевскую премию Швеция назначает, а не Франция.
– Дадут, куда эти французишки денутся! – пренебрежительно  отмахнулась Серафима Николаевна и протянула литераторам толстую пачку бумаг. – Мы тут вам такие рекомендации понаписали, особенно тебе, Застежкин, что сам Бог бы не устоял. А насчёт Швеции, так это всё мелочи, мы и в Швецию факс пошлём. Пусть приезжают в Париж и привозят премию туда, какие проблемы? Так что скатертью вам дорога.
– А деньги? – заволновался Застежкин. – У нас же с Беленьким нету. А без них нам там ну ни как, – провёл он по горлу рукой, – швах дело.
– И денег дадим. И на проживание, и на дорогу, и на представительство и Рождество ихнее отметить и Новый год. Что мы уж совсем лицом об грязь?
Целую неделю областной центр гудел новостью: Беленький с Застежкиным в Париж едут, шутка ли сказать, за самой Нобелевкой!
На вокзал провожать знаменитостей собралось чуть ли не полгорода. Начальство на перроне литераторов нахваливало и напутствовало, оркестр играл туш, а народ бросал шапки в небо.
Через четыре дня в кабинете у Сурковой раздался осторожный стук.
–  Войдите.
Дверь тихо открылась, и на пороге возник Беленький. Был он какой-то помятый, взлохмаченный, с нездоровым блуждающим взглядом.
– Беленький?! – удивилась Серафима Николаевна. – Почему здесь? Что произошло?
– Да вот, тут, значит… так оно и вышло, – замямлил прозаик.
– Говори внятно, – покраснев, рявкнула Суркова.
– Ну, мы это, значит, сели в купе и поехали, куда нас послали, в этот Париж, будь он неладен, – взволнованно затараторил Беленький. – Ну, выпили малость на дорожку, потом ещё малость за Рождество ихнее, потом ещё за наш Новый год. Ну, так за разговорами, значит, до Берлину и доехали. А в Берлине этом Застежкин меня в кабак какой-то затащил. Пойдём, говорит, цивилизацией подышим, сосисек немецких поедим со шнапсой в запивку, пока поезд стоит. Ну и пошли, значит, шнапсы попили, сосисек поели. И тут Застежкина понесло, на стол забрался и принялся стихи свои во весь голос орать, да с Санта Клаусой местных бюргерш поздравлять. Я его успокаивать пытался, а он мне в морду салатом. А тут и полицаи немецкие подскочили, туда-сюда, протокол составлять. Застежкин в драку, кричит: «На кого руку подняли, на нобелевского лауреата!» - и ну бутылки в витрину швырять. Все деньги на штрафы. Еле назад доехал.
– А сам Застежкин где? – схватила за грудки несостоявшегося лауреата Суркова.
– В Бе…Берлине остался, в дурдоме. Просит помощи и денег на обратную дорогу, чтобы Новый год дома встретить, в кругу, так сказать, ваших родных лиц и истинных почитателей его талантов, – заплакал Беленький.