Наваждение

Старший товаровед на складе готовой продукции Московского торгового объединения «Сантехкомплект» инвалид II-й группы Ираклий Ашотович Певзнер проснулся задолго до назначенного часа. Причиной побудки инвалида стало внезапное внутреннее волнение и ощущение скорой перемены. Перемены? Последние годы Ираклий жил замкнуто, таясь в тишине одиночества от окриков и случайных рукопожатий мира. И вдруг…
Певзнер внимательно оглядел комнату. Не приметив чудесных признаков, он протянул руку и зажёг потолочную люстру. Яркая вспышка ослепила его со стороны зеркала. Щурясь, Певзнер посмотрел на своё отражение и то ли сослепу, то ли спросонья увидел себя в золотом ореоле, будто гравированном на золотой фольге. Контраст золотоносного отражения на фоне тёмной клубящейся в окне зарницы подействовал на Ираклия Ашотовича возбудительно.  Он сполз с кровати и, прихрамывая, «заметался» по комнате. Подцепил палкой и вытащил из-под шкафа пустую обувную коробку, затем отправился на кухню, отыскал разделочную доску и принялся соскабливать с доски засохшие следы вчерашней кулинарии. «Мой письменный прибор!» – усмехнулся он, возвращаясь в комнату. Из-под книг, наваленных в беспорядке на журнальный столик, извлёк пачку старой пожелтевшей бумаги. «Эврика!» – воскликнул он, заправляя авторучку подсохшими в пузырьке чернилами…
Да-да, представьте себе, в Ираклии пробудилась тяга к сочинительству!
                * * *
– У вашего героя нет даже письменного стола? Он же товаровед, имеет дело с документами! – наверняка усмехнётся читатель. – Не верю!               
Оставим в покое покойного Станиславского – кстати, умер он (сыграл в ящик) весьма правдиво – и вспомним, как жил Ираклий Ашотович последние десять лет.
Активист, спортсмен, красавец, ненасытный любовник, подобно опытному сёрфингисту, он играючи скользил по водам Житейского моря. И вдруг… Как-то вечером Ираклий возвращался с тренировки. Подошли трое, попросили закурить. Дальше – пробел… Очнулся в больнице только на третий день. На четвёртый – начал жить сызнова с огромным недостатком в самом себе са;мого необходимого для жизни. Жить пока бьётся сердце. До сердца Ираклия те трое не добрались, помешали рёбра – погибли, как панфиловцы, но не пропустили.
Прошло десять лет. Ираклий частично встал на ноги, даже устроился на работу, но, главное, избавился от всего, что хоть как-то могло напомнить ему о пылких устремлениях юности. «Отныне мои приоритеты – посильный комфорт и безопасность того, что от меня осталось» – твердил он, ковыляя с очередным артефактом былого счастья на помойку. Но сегодня!..
                * * *
Ираклий Ашотович присел на кровать, закинул за спину подушку, положил на колени коробку из-под обуви и поверх коробки устроил разделочную доску. Вышел приличный письменный стол. Затем он вытянул из пачки писчий лист и любовно разгладил его ладонью – «Ах, ты девочка моя теперешняя!» – и приступил к сочинительству.
Вдруг (опять это слово!) зазвонил будильник. Ираклий поднял голову, прислушался. Литературное наваждение, как фраза, потерявшая точку, металась в сонных переходах памяти. С осознанием утра всё стихло.
 …Холодное солнце медленно наполняло комнату прозрачным лимонно-розовым светом. «Вот оно что…» – зевнул Ираклий, не понимая, радоваться ему или огорчаться. Перемена, в которую он уже поверил, не случилась. Оглядев комнату, он увидел… на полу коробку из-под обуви. Крышка на коробке съехала в сторону, будто её небрежно смахнули с колен вместе с коробкой. Под журнальным столиком поперёк половиц лежала разделочная доска. «Наваждение! – ахнул Ираклий. – Каким образом эта кухонная вещица оказалась в комнате?..»
Опираясь на палку, Певзнер встал и хотел собрать разбросанные по полу вещи, но замер в нерешительности. «А где рукопись?» – подумал он. Рукописи не было.