Свет и тьма

22 ноября в семь часов вечера выключили свет. Авария стала третьей за последние десять дней, потому особо никто не паниковал, почертыхался и зажег свечку — привыкли, порой без электричества сидели и по полсуток. Дождь, гроза, ветер, снег — чаще всего именно этими причинами все объяснялось, — и не обсуждалось, — стало быть, положено отключиться. Но на этот раз все пошло не как обычно. Хотя и без ветра снег и в самом деле в тот день выпал приличный — за несколько часов сантиметров пятнадцать навалило. Да и противный он был — сырой, тяжелый, то и дело переходящий в ледяной дождь. Липло не только к проводам, валило деревья в три обхвата, ломало толстые сучья и ветки. А наутро деревня увидела масштаб стихийного бедствия, главным результатом которого стали оборванные провода.

Деревня Прудово Лихославльского района — не обычная деревня. На заре советской власти — самая крупная, крепкая и богатая в Бежецком уезде (почти тысяча жителей, подавляющее большинство тверские карелы), можно сказать, сердцевина карельского землячества. Потом ее раскулачили, появился колхоз, и мелкое частное хозяйство — основа традиционного карельского образа жизни — приказало долго жить. Потом были смутные тридцатые годы, потом пришла война: из деревни Прудово на фронт забрали 111 человек, а вернулось 29. Все послевоенное время, вплоть до развала Советского Союза колхоз, а следом совхоз (в 1965 году крестьянин окончательно стал рабочим) жил как всякое планово-убыточное хозяйство советского Нечерноземья, то есть, проедал больше, чем зарабатывал.

А потом деньги кончились, укрупненное советское хозяйство быстро распродалось, разбежалось, распилилось и разграбилось, — началась новая жизнь. К 1997-му году в деревне оставалось чуть больше ста хозяйств и трехсот жителей. Впрочем, молодежи, уже засобиравшейся в города, было еще вполне достаточно, так что школа — восьмилетка — построенная в двух одноэтажных деревянных корпусах сразу после революции, по инерции продолжала учить детей.
Последнюю четверть века деревня немела. И не только из-за тотального оттока трудоспособной молодежи, оставшиеся стремительно уходили из жизни — по возрасту, по болезни, по пьянству. Притом, если раньше одно еще можно было отделить от другого, теперь все это было как-то вместе, буднично, неотделимо и неотвратимо.

Впрочем, были и оптимистические знаки времени. К примеру, в конце нулевых в центре деревни появился таксофон. Правда, карточек к нему ни у кого не было. Но само присутствие, ярко-красного, блестящего марсианского аппарата с кнопками, свидетеля и участника какой-то другой, высокотехнологичной — неведомой сельскому жителю — жизни веселило и, судя по всему, призвано было по примеру лампочки Ильича наглядно внушать ему стойкую уверенность в завтрашнем дне. Подтверждением иллюзорности надежд устроителей очередной технической революции в деревне стала пропажа — чьи-то умелые руки таксофон аккуратно сняли и сдали в металлолом, оставив у заброшенной совхозной конторы небольшое ржавое распятье.

А уже совсем недавно в деревню со спецтехникой нагрянули лихославльские рабочие и в разных частях Прудово споро установили три огороженных крашенным профильным железом наскоро залитых цементом площадки — под мусор. Спору нет — с отходами надо было что-то делать, ближний некогда грибной лес давно уже напоминал скорее полигон для их захоронения, а единственная в округе организованная контейнерная помойка с вывозом мусора в Толмачах была настолько перегружена, что растерзанные собаками, разнесенные ветром и непогодой в любое время дня и ночи на десятки метров по обочинам проселочной дороги на Лихославль пластик, бумага и целлофан напоминали скорее бомжатник, нежели что-то разумно организованное. Однако, баков в деревню так никто и не привез, баки должны были купить сами прудовцы, сдав «кто сколько сможет», и пустые мусорные площадки ожидаемо запорошило девственным снегом, так что единственный пакет с мусором, тут же страстно разоренный местными собаками, оказался разовым опытом наивного прудовца, поторопившегося воспользоваться заботой вышестоящих организаций.

Сельскую школу, ныне со всех сторон подпираемую борщевиком, в рамках оптимизации закрыли примерно тогда же, когда по заснеженным прудовским и иваньковским полям в поисках пищи стали бродить неухоженные фермерские стада крупного рогатого скота. Дети из новенького школьного автобуса, который вез их за двенадцать километров по разбитой грунтовке в те же Толмачи, наблюдали по весне страшную картину поедания свиньями еще живых, опухших от бескормицы животных.

А рядом с уже заколоченной школой тихо умирал большой яблоневый сад, высаженный когда-то силами учителей и учеников, и никому до него не было дела; разве что коровы в поисках еды забредали сюда, чтобы поесть палых плодов самых сладких, самых ароматных, самых лучших сортов. В заколоченном состоянии школа простояла недолго, как и все, что брошено и обречено на баланс, ее стали разбирать на части — первым делом обезъязычили высоченные печи, вывернув с мясом чугунные дверцы, заслонки, плиты, колосники. Потом стали обдирать внешнюю дощатую обшивку с ее бревенчатых стен, потом вынесли широкие девятиметровые деревянные полы и тут, кажется, оставили с Богом — благо до сельского кладбища рукой подать.

Положа руку на сердце, авария с электричеством не стала неожиданностью. Последний раз провода в деревне меняли в самом начале перестройки — в 85-м году. Сорок лет латали дыры, скручивая на ладан дышащие концы и нарушая, тем самым, все мыслимые и немыслимые нормы эксплуатации. Сорок лет относительно везло, по крайней мере, никого не убило. Но проблема никуда не делась, в ворохе других она копилась, росла, ждала своего часа и наконец дождалась.

Спору нет, от стихийных бедствий никто не застрахован. А вот реакция на преодоление их последствий уже показатель. Какая была реакция ответственных лиц на аварию в деревне Прудово? За четыре дня никакой. Речь не идет даже о реальных действиях в плане физического восстановления сети — в черте деревни их просто не было. Беда в том, что никто ничего не объяснил, не успокоил, не установил публично каких-то разумных сроков. И тогда одни в гробовом молчании районного начальства прочитали беспомощность и испуг, а у других создалось впечатление, что в общем-то, там, в районе, всем на Прудово наплевать. А поскольку электричество в мобильных телефонах живет недолго, и единственную дорогу завалило деревьями и снегом, связь с внешним миром быстро сделалась пунктирной, так что пришлось довольствоваться слухами, и слухи эти, по вполне понятным причинам, не добавили радости.

Подтверждением недобрым мыслям стало отсутствие съедобного хлеба в магазине горпо. Его из Лихославля не везли три дня, а на толмачевскую пекарню давно никто не рассчитывал, она была закрыта еще пару лет назад в рамках все той же всеобщей оптимизации.
Ближе к ночи глаза различили высоко над лесом яркое светящееся пятно, отраженный в небе свет соседних Рамешек — в общем-то небольшого даже по лихославльским меркам райцентра в 28 километрах от Прудово. Но от этого светлого пятна почему-то никому не становилось легче. И лишь бобрам, уже который год благополучно жившим в местных, старательно и без сопротивления заболачиваемых ими водоемах и картофельниках, дышалось по-настоящему вольготно — молодой лед еще не встал, и можно было без оглядки на ослепшую деревню хозяйничать на берегах в запоздалой заготовке свежего ивняка на долгую зиму.

Разумеется, свет восстановят. Судя по тому, что рук мало, на это уйдет еще не один день. Но разве дело в восстановлении электричества? Надо что-то делать. Со всем с этим — надо что-то делать.

Или может быть, мы в Прудово, в темном своем царстве одни такие? А как там у вас?

27 ноября 2024 года