В падении

     В падении.
    («Не уходи»).

    © В.В.Луговский

Достойнейшая доля для мужчины -
Уйти на дно, не опуская флаг.
Ю. Визбор


     За год до нашей беды падение уже началось. На работе меня считали умным человеком со всеми  положенными моему уму проблемами. Если бы знали  коллеги, каким дураком я иногда мог быть. Я и сам не знал. Я часто себе твердил, что сверхкомпетентность хуже некомпетентности (принцип Питера), оказалось-не того боялся. Работать я умел хорошо, а жить мудро  не научился. После кризиса назначили  нового директора завода взамен старого пенсионера, проработавшего на нашем производстве десятки лет, опытного практика, спасшего завод от неминуемой катастрофы в пресловутые девяностые. Тот генеральный директор еще не появился на работе, а слухи уже впереди бежали: что намерен он нас хорошо пошерстить, заняться немедленно  реконструкцией, реформированием, перенаправлением финансовых потоков и эффективным менеджментом. Коллектив вздрогнул. Ведь жили - не тужили и кризис пережили. Благодарности от потребителей продукции неоднократно получали, и заказы были на два года вперед. Однако пенсионер наш уже давно стал раздражать кого-то из  крупных акционеров слишком большой заботой о будущем производства и разговорами о новой России. Поскольку пенсионер-директор был носителем старого советского мышления и вообще давно устарел, то убрать его не представляло никакого труда. Тем более что за ним стояли лишь производственный опыт и патриотизм, и больше никто за ним не стоял. Проводы на заслуженный отдых конечно должны сопровождаться признанием заслуг, наградами и прочими чествованиями. Не случилось. Пенсионера просто уволили по-быстрому, так что соратники ничего подобного организовать не успели, а кто-то, возможно, даже испугался выступить с такой инициативой. Варяга-директора по фамилии Белькин представили коллективу в оперативном порядке на общем собрании в конференц-зале. Секретарь мне позвонила об обязательном моем присутствии на представлении нового директора, но я не пошел-не нравилось мне такое несправедливое отношение к бывшему руководству завода, хотя о том, что мы теперь  строим капитализм, я не забыл.
     На том собрании коллектива Белькин сразу заявил о новом экономическом курсе и позволил себе негативно отозваться о работе его предшественника.
-Я сейчас говорю для тех, кто хочет остаться на предприятии, для менеджеров в первую очередь. Надо незамедлительно менять стиль работы, максимально соответствовать требованиям модернизации и инновации производства. С теми, кто соответствовать тренду не захочет или не сможет, будем расставаться без сожаления.
Также он несколько раз употребил загадочные слова – волатильность, имплементация и креатив.
О чем конкретно говорил  менеджер Белькин на модном ныне тарабарском языке, не понимал никто, но было страшно всем.
-Где Александров? - громко спросил он заместителя по кадрам.
Кадровик пожал плечами и завертел головой.
- Ничего, дисциплину тоже подтянем. Среди рабочих есть, кто недоволен таким развалом на предприятии? Смелее ребята, тут нам скрывать друг от друга нечего - нам  вместе работать и заниматься  модернизацией.
Шок. Желающих выступить не нашлось. Люди чувствовали растерянность и беспокойство о собственной судьбе в эти непростые времена. А когда же они были простыми? В России, пожалуй, никогда. И то правда- буйных вожаков в последнее время как-то поубавилось среди народа, и чувство справедливости было похоронено под импортными побрякушками, доступ к которым, мы все, наконец, получили. А куда вообще податься за справедливостью? Партбюро нет, профсоюза нет, ничего нет…
     Утром меня вызвал новый директор.
-Почему не были на собрании? – спросил он, не дав мне возможности поздороваться.
Я молчал и спокойно смотрел на него.
-Так почему?
Я продолжал держать паузу. Белькин как-то весь съежился и вдруг миролюбиво произнес:
-Теперь вместе будем работать. О том, что вы очень хороший специалист, мне говорили. И о том, что вам предлагали занять мою должность директора, я знаю. Что отказались тоже знаю. Кстати вас все равно бы не назначили, ну понимаете почему? Им нужен свой человек в руководстве завода. Кондаков, который вам предлагал, сам чистый технарь. Мне до сих пор не понятно как он попал в их компанию. Плавает, на хрен, не в своем озере. Вот такая история. Но попрошу мой авторитет не подрывать (здесь он возвысил голос).
    Я обещал не подрывать  и  уже понял,  какую непростительную ошибку  совершил. Я же всегда хотел частной, но обеспеченной жизни, когда есть время на свои глубинные интересы, а заработок главного технолога позволяет создать комфортные условия моей семье. Конечно не только зарплата, были консультации и левые договора, на которые старый директор смотрел сквозь пальцы. Потому что ценил меня, и жизнь хорошо понимал. Однако я тогда почувствовал угрозу этой идиллии. Надо было править «Вавилоном», хотя бы шаг сделать в ответ на представленный шанс-нет отказался и был горд собой (могу себе позволить). Потом и возник проклятый   вопрос «кто виноват и что делать». По-моему наше падение с башни началось именно с этого момента.
Оперативку Белькин начал с кадрового вопроса.
-Кто у нас экономист? Встаньте, нечего тут стесняться.
Главный экономист Вера Никольская, пришедшая на завод сразу после института и державшая экономику предприятия в самые трудные времена, пыталась приподняться со стула, но не могла. Лицо ее стало пунцовым и изменилось до неузнаваемости. Наконец ей удалось подняться и взглянуть на директора.
-Вы уволены с сегодняшнего дня по причине плохой имплементации договоров. Прошу в кадры немедленно. Руководителям отделов тоже советую подумать и написать заявление. Начальники цехов продолжают работать и выполнять заказы.
Полная тишина. Я поднялся и направился к двери.
-Куда же вы, Иван Васильевич?-спросил Белькин.
-За листом белой бумаги,-спокойно ответил я.
-Вас это не касается, с вами я буду работать.
Идея Белькина была проста и понятна: финансы сразу прибрать, ключевые фигуры производства на первое время сохранить (ботаников) и всех напугать. В этом деле новый директор не был оригинальным. Примерно так вели себя сотни эффективных менеджеров на всех предприятиях страны, но не суть. Суть в том, что я решил остаться, потому что привык к своему заводу, своему образу жизни, и тратить энергию на поиски и освоение новой работы мне не хотелось. Хотелось продолжать заниматься своими личными интересами без проблем. То, что Белькин меня со временем заменит, тоже было ясно. Но не прямо сейчас, а как только войдет в курс дела, почувствует себя «специалистом», создаст свою команду лично преданных руководителей. Год или даже два у меня есть. Надо было не тянуть и уйти сразу, как уволились за две недели  главный конструктор и начальник ОАСУ. Но я остался.

                ***

    Встречал Машу с электрички из Питера. Маша  шла мне навстречу по платформе с хорошо нагруженной сумкой в сопровождении какой-то своей знакомой. Увидела, как всегда улыбнулась. Вглядываюсь в лицо – не могу понять, как съездила. Тетка какая-то рядом-не спросишь.
-Маш, по-моему твой муж меня не заметил,- отреагировала на меня тетка. Только на тебя и смотрит во все глаза. Я тебе завидую…
Взглянула на меня по-доброму. Тетка оказалась с работы, ее пришлось подвозить домой. Я молчал, и опять казалось, что у меня внутри бомба, которая вот-вот взорвется и убьет меня и всех вокруг, в том числе и страшную проблему, про которую я должен сейчас узнать полную правду. Наконец остались одни в машине…
-Давай, дома,-сказала Маша,-я сейчас не готова.
-Говори. Я не поеду.
- … Мне предложили удалить грудь с опухолью. Что мне делать, Ваня?
Я завел машину и помчался домой. Маша тихо плакала, я молчал и, кроме уже известных бредовых мыслей, в голову ничего не шло.
-Ты мне что-нибудь скажешь, Ваня? Что мне делать? Мне жалко грудь. И как ты к этому отнесешься?
-Я скажу! Я должен разобраться…..
Полстакана водки, усталость.
- Мне сказали, что Ниязов очень хороший хирург и ему можно верить. Очень неудачное место опухоли. Если не удалить все, я скоро умру.
Итак, Маша совершенно не похожа на больную. У ней ничего не болит, всего лишь маленькая опухоль, которую просто так нельзя удалить? Невероятно, но  моя Маша может умереть! Катастрофа.

                ***

     Однажды вызвал Белькин - вопрос на месте. Кроме него в кабинете был главный инженер Кондаков.
- Как там у тебя дела в службе, философ?-спросил с ухмылкой  директор.
-Думаю, в норме.
Я не удивился «философу». Откуда-то про книжку узнал. Ну и ладно. Только Кондаков что-то нервно крутит свой паркер в руках.
-А, я вот так не думаю-не согласился Белькин.-Что скажешь, Кондаков?
-Да, вроде…
-Нет, не так, не вроде. Главный инженер называется…Развал  технологической дисциплины налицо. Автоматизированная система подготовки производства устарела и не обеспечивает сроки из-за низкой надежности и сложности. Пора ее менять. К критике, я слышал, ты, Иван, философски относишься-это неправильно.
Я понял, что с книжкой ошибся. Читает ли он вообще какие-нибудь книжки. Только газеты, наверное. Мебель тоже быстро поменял после старого директора – можно кино здесь снимать.
- Предлагаю заключить договор с «Квазаром» в Набережных Челнах на полную замену системы. Договоренности беру на себя. Ну что, технари, какие у нас теперь возможности! Готовьтесь в среду встречать делегацию из Челнов, в баньку поедем, может еще куда…
Кондаков молчал и смотрел куда-то в сторону, зажав паркер в кулаке,  но я молчать не стал. Опять откат и распил. Система себя оправдала,  сделана на комплектующих известной израильской фирмы и достаточно надежна. На внедрение ушло четыре года и сотни тысяч зеленых. И что за бред ее менять - это же не мебель в кабинете. Кого она не устраивает? Этих цыплят, которые откуда-то стали появляться в ОАСУ после прихода петушка-протеже Белькина? Подходил он ко мне с американским журналом, тряс и рассуждал о современной идеологии подготовки производства. Что он смыслит в этом производстве и что он знает, какой кровью удалось внедрить  систему. За год заменит на новую-трепач.
- Я не вижу оснований для замены системы. И не буду ее менять, Поговорите с начальниками техбюро в цехах, с конструкторами, со снабженцами.
- Не надо ни с кем говорить. Я сам вижу, что идеология системы устарела. Девайсы тоже не соответствуют… Да, что-ты все ершишься не по делу?  Модернизацию производства хочешь сорвать? Похоже честь мундира для тебя дороже.
- Вы, господин директор, (это я Белькину) в какой области специалист? Я слышал, что бывший армейский политработник. Зачем, вы хотите угробить многолетний труд высококвалифицированных специалистов. И, вообще, как вы можете мне объяснять про идеологию информационной системы, когда я диссертацию в этой области защитил?
- Вот- вот, честь мундира.. –прервал меня Белькин. -Ну защитил диссертацию, дальше что? Теперь твоя система – это священная корова что ли? Подумай, пока время есть. Кондаков, задержись.
Что ж, плохо – я рассчитывал год продержаться на работе. Сорвался, но  ни о чем по большому счету не жалел. Пятая колонна дураков-начальников всегда была, даже в советские времена, однако так не наглели.
     В четверг налетели молодые ребята из далекого «Квазара». Презентация, фуршет и все такое прочее. Вкусно поели на халяву, также выяснилось, что систему они у кого-то перекупили и намерены привязать к нашему  производству. Исходных текстов программ у них нет, возможности системы знают не полностью и много чего не так, понятного только специалистам. На мои вопросы ребята отвечать не стали, но записали и обещали скоро прислать ответы по мэйлу, сославшись на отсутствие какого-то Сени. Понимая, что  мое  детище, в которое я вкладывался десять лет, будет в ближайшее время убито, лично  я не пошел на фуршет, выпил дома двести грамм «Абсолюта» и  заявил Маше, что скоро уволюсь.
     В пятницу зашел Кондаков с пакетом бумаг.
- Ваня, председатель требует твою визу в договоре. Белькин пригрозил меня выгнать, если не добуду. Сказал, что за упертость отпилит тебе вкусный кусок от общего пирога. Не связывался бы ты с ним, Иван. Во-первых, бесполезно, сам знаешь, чей он родственник.  Во-вторых, мстительный, говорят, очень мстительный.
Я не подписал, квазары улетели ни с чем в свои Набережные Челны. Белькин, как ни странно, меня не вызывал. Я думал, что уволит, но  ошибся.

                ***
     Конец мая, теплый солнечный день, запах свежей листвы на тополях. Мы гуляем с Машей по территории больничного комплекса под ручку и обсуждаем наши планы на новогодние каникулы. Мы предполагаем, что к Новому году Маша восстановится, и надо будет активно жить. Перед операцией я говорил с Ниязовым о причинах и  шансах, о последующей жизни, о нетрадиционных методах лечения рака. Ни один ответ не удовлетворил меня полностью, я копал все глубже и глубже. Наконец доктор неожиданно показал мне эти ужасные фотографии с операции, на которые нормальному человеку невозможно смотреть. Я понял зачем-пора было уходить. Трудно представить, как можно всю жизнь работать в этой мясорубке. Идет непрерывный поток больных раком женщин, для которых, как правило, один приговор – уродующая  женское тело и психику операция, затем химиотерапия, лишающая волос и добивающая организм окончательно.  И… неясная  перспектива на дальнейшую жизнь. Впрочем, была еще статистика-для второй стадии  выживаемость менее 50% в течение 10 лет. Это так сказать в среднем. Вместе с фото, которые разложил по столу Ниязов, я видел таблицу выживаемости больных после операции, которую тот быстро убрал. Но я уже успел заметить формулу рака как у моей Маши и три года напротив! Три года? Итак, причины рака груди-не установлены. Шансы…бессмыслица полная. Последующая жизнь – живете как прежде, лучше всего активная жизнь, скажем, путешествия, какие-то увлечения, творчество. С учетом физических возможностей, конечно. Выпить вина немножко можно, баня тоже можно. А как же пишут, что нельзя? Если нельзя, но очень хочется, то можно. Какой шутник этот доктор. Травы можно, только яды категорически нельзя. Умрет раньше от отравления, чем от рака.
      Я часами сидел в интернете и искал информацию. Сделал для Маши травяной сбор, заставил перед операцией пить адаптогены: радиолу и элеутерококк. Есть данные, что они работают против метастазирования. Какие-то действия по лечению Маши чуть притупляли боль и приглушали тревогу. И еще «Абсолют», но не больше пары стопок, хотя срывался иногда,  пил и больше, много больше. Маша, Маша…Я не мог защитить ее от ножа хирурга, не мог облегчить ее страдания, которые она мужественно выносила. Единственно  я понимал, что если  сам заболею или сломаюсь психологически, то это будет однозначным предательством. Тонкая натура…, такая сволочь. Я должен убрать свои сопли, не ныть как раньше по поводу своих болячек,  должен засунуть свою жалость, тогда смогу  укрепить Машу, а может быть как-то помочь. Я не знал, как помочь. Все что пока нарыл в интернете-травы, адаптогены и…гречневая диета. Яды-темное дело. Главное: никто не написал, что пил все это и поправился. Жалкие истории народных целителей были очень похожи на вранье.
    Мы обнялись и постояли так, не дойдя до ее корпуса. Я чувствовал, как нарастает ком в горле, и если не уйду сейчас, то не смогу говорить, или мой голос меня выдаст.  Попытался оторвать Машу от себя. Она не хотела.
- Я тебя люблю. Это сказал я или может быть сказала она. Я развернул ее к корпусу и слегка подтолкнул.
Пошел к воротам, оглянулся-она медленно брела по дорожке. Я почти побежал.

                ***

      В августе 2008-го шла война в Южной Осетии. По телевизору бесконечно показывали разрушения и пожары в Цхинвали, летящие огненные стрелы градов. После неприятных событий на работе и телевизора сон был тяжелый, снились военные действия. Какой-то тревожный и знакомый звук раздражал меня, и я понял, что звук идет отдельно от моего сновидения. Это заставило  немедленно проснуться –сработала сигнализация моей машины, припаркованной на тротуаре против окна.  В первый момент я увидел только высокую стену огня вдоль тротуара, потом разглядел свою Тоёту с факелом в районе правого колеса. После этого могу вспомнить только отдельные моменты: моя Маша у двери  с двумя канистрами воды, я не даю ей тушить водой и сбиваю пламя огнетушителем, торчит кусок обугленного бампера, белый дым из-под капота, Маша  держит канистру в руках, но в ней уже нет воды. Какие-то парни неподалеку назойливо бренчат на гитаре, как ни в чем не бывало, даже посмотреть не подошли. Спросил у них, что видели-объяснили подробно и дружелюбно: паренек в красной куртке что-то под бампер подложил, потом из бутылки полил и дальше метров на десять лил. Поджег, горело хорошо- наверное, парафин взял с нефтезавода. До сих пор я так и не понял, почему сработала сигнализация. Если бы не это, могла бы сгореть наша Олли (так я звал свою механическую подругу). Жена объяснила феномен просто: Олли не захотела с тобой расставаться.
     В милиции заявление не брали, добивал этот вопрос утром. Заставил сделать протокол, позднее станет ясно- тратил зря время. Мне сразу сказали, что поджигателя не найдут. И не нашли. Моя милиция…
     Маша пила пустырник, а я Абсолют. Абсолют не пошел, потому что все время думал: кто и зачем? Только о Маше я в тот момент не думал.
Полдня чистил и мыл машину, скрепил бампер, заменил обгоревшие провода. Вечером решили поехать на дачу и отоспаться в тишине. В воскресенье неожиданно позвонил Белькин.
- Слышал у тебя большие проблемы-машину сожгли?
- У меня все в порядке.
-Как в порядке? Мне точно сказали, сожгли.
-От кого слышал?-после небольшой паузы спросил я.
-Так в твоем доме моя двоюродная сестра живет. Могу помочь разобраться с этим, дело серьезное и возможно с продолжением. Не договорился с кем, да? Говорят, какой-то особый инструмент вы делали для «Метросвета», может они?
-Не знаю пока, надо подумать.
- Ну, смотри, скорей думай, а то поздно будет, и если что надумаешь, буду рад помочь коллеге. Возможности прикрыть  у меня есть. Ну, давай, звони прямо на мобильный, если понадоблюсь.
     На воре и шапка горит. Маша сразу сказала, что Белькин подстроил поджог за мой отказ визировать договор. Что ж очень на первый взгляд похоже. Только зачем грех такой на себя брать, когда договор все равно подпишут. Хочет запугать тайным врагом, пообещать защиту и сделать «шелковым» главного технолога. Наверное, думает: и не таких ломали, и ключики к каждому человеку можно подобрать. Лучше сначала напугать, потом пообещать защиту,  дать денег, и ботаник твой. Нет, вся эта история  не про меня. Кажется, Маша очень переживает, взгляд у нее какой-то беспокойный стал или только показалось.
Я попросил помощи у сына в срочном ремонте машины, потому что решил не дать повода для обсуждений на работе. К концу недели Олли засверкала как прежде и без всяких следов поджога поджидала меня на заводской парковке. Главное – все видели и не понимали. Я на расспросы делал удивленные глаза. Попытался выяснить, кто пустил слух о поджоге на заводе, и по цепочке вышел на секретаря директора Любу. Люба источник не выдала и заметно волновалась, но уже  без ее откровенности все становилось понятно. Белькин, с которым я столкнулся в механическом цехе, бросил мне сквозь зубы:
- Быстро ты концы зачистил, как будто и не было ничего. Но  иллюзий не строй, а хорошо подумай, кто бы это мог сделать. Мы поможем разобраться.
     Как я и предполагал, договор Белькин подписал, заручившись поддержкой совета директоров. Однако, то, что я не поставил визу, сохранило мою систему на ближайшее время. Решили пойти на компромисс: две системы работают параллельно, пока новая и «прогрессивная» система не будет полностью внедрена. Как это было вредно и неэффективно, можно бы было поговорить, но важно здесь другое- жизнь через «эффективных» менеджеров с одной стороны испытывала меня, а с другой, с некоторого момента, разрушала все,  за что я в этой жизни цеплялся. Не будь у меня моего тайного интереса к психологии, труднее мне было бы устоять. Очень верно сказал Ф.М. Достоевский: «Жизнь задыхается без цели». Все же наличие  трудно достижимой, но притягательной цели, защищало меня от «яда страданий своего времени».
    Тогда я не отдавал себе отчет, что есть еще одна ахиллесова пята. Этой ахиллесовой пятой могла стать Маша, но я лишь высокомерно относился к женам коллег, а Машу считал своим главным призом на беговой дорожке. Мне тогда казалось, что призы не отбирают. Как-то на концерте в доме культуры увидел Белькина с его собственной женой. Это была крашеная блондинка с короткой стрижкой  и  малопривлекательной фигурой. Позднее Кондаков сообщил о серьезных проблемах со здоровьем у жены нового директора. Так я находил очки в свою пользу, несмотря на разрушительную деятельность Белькина в моих профессиональных делах. Оправдаться могу лишь тем, что умный человек одновременно в чем-то глуп - замечено не мной. Даже гениальный Лев Николаевич творил иногда такое….Куда уж нам до него.
     Тайный враг может быть легко побежден, если вывести его на чистую воду, но прямых доказательств причастности Белькина к поджогу нет, а подозрение есть... Везде в то время в городах жгли машины и не только из мести (хотя обиженные тоже были), а бывает просто так, чтобы посмотреть на огонь. В любом случае для меня поджог мог быть нехорошим знаком судьбы. Если что-то плохое происходит с ближним кругом-животными или  машинами, то беда уже на пороге.
     Белькин явно чего-то добивался от меня. Однажды зашел в кабинет и начал рассуждать о директоре «Метросвета» Копейкине. Якобы тот заявил в ресторане, что я слишком амбициозный и жадный, слишком задрал цену и все такое прочее. Короче,  мог навредить. Я знал о трениях между Белькиным и Копейкиным и в такую версию не поверил. Заказал поджог Белькин или нет, но использовать ситуацию он пытается в своих интересах-это может быть попытка увеличить степень контроля надо  мной и одновременно  нагадить Копейкину, расстроив наше с ним сотрудничество, которое имело и неофициальную компоненту. Однако я понял, не может сейчас меня директор  уволить, вероятно, есть этому противники в совете директоров. Кондаков пытается меня поддержать, так у него самого других сторонников на заводе может не оказаться. Тем не менее, тайный враг, пытавшийся уничтожить мою Олли, где-то существовал. Я нервничал, высказывался по ситуации только Маше, жаловался на плохое самочувствие, на надоевшего Белькина, на инертный коллектив, собирался уйти с работы, чтобы перезагрузиться и начать новую жизнь. Тайный враг был где-то рядом, а намерения его были неизвестны. Работа становилась все менее интересной. Я снова жаловался Маше на здоровье, пустую суету на работе вместо дела (как было раньше при старом директоре). Покоя не было, книга не писалась. Мне требовалась перезагрузка, и она наступила, но не со сменой работы, а с внезапной болезнью Маши.
     Тайному врагу я поставил свечку в церкви и помолился о его здравии. Имени не назвал, хотя подразумевал Белькина (Михаила).  И в тот же день… только из церкви вернулись с Машей, опять звонок Белькина.
-Иван Васильевич, помоги, мне намекнули, что ты кое-что можешь, я в долгу не останусь,-нетвердым голосом просил Белькин. Сразу я понять не мог о чем просит директор и  почему меня. Затем, все-таки, понял-про книжку знает, но не читал. Для него мы все колдуны и экстрасенсы. Просил Белькин за жену, у которой было сильное обострение хронического пиелонефрита. Как мог, объяснил директору, что не по этой части, и видимо сильно его разочаровал. Маша тут же заявила:
   -Вот, наконец, твой тайный враг раскрылся. Говорила же я тебе сразу, что это он сделал. Первый позвонил после поджога и сейчас неспроста позвонил. Он мне никогда не нравился- это он тебе все время вредит на работе.
 Далее Маша предложила такое…  Я впервые увидел, на что способна женщина, если ее мужчине кто-то угрожает.
- Не  надо Маша злиться, помолись лучше о его здравии. Мы не знаем  точно, кто поджег, но  что-то мы с тобой в жизни упустили, просто так ничего не происходит.
-Не смогу,-неожиданно твердо заявила Маша.

                ***

     Каталку с Машей вытолкнули из кабины лифта, и я подбежал к ней. Я гладил ее руку и твердил:
 -Машенька моя, я здесь, я с тобой.
Маша уже проснулась, была слаба от наркоза и пыталась что-то сказать, из глаз текли слезы. Я не знал, что в этой ситуации делать. Потом она собралась и уже в палате спросила:
- Ты давно здесь, наверное, голодный. Внизу есть буфет, сходи, потом придешь.
В палате лежали еще три женщины, каждая из которых со временем расскажет свою историю. Одна из них, монахиня, подарит книгу Маше «Опыт построения исповеди» Иоанна Крестьянкина, две другие будут поддерживать отношения в последующие годы, созваниваясь и сообщая последние сводки их войны с раком. Пока не уйдут.
     Я сидел в переполненном буфете, я был совершенно один на свете. На втором этаже в палате лежала моя Маша с жестокой раной в груди, и я не мог этого  принять. Мне было очень жаль, точно не себя…, её - такую красивую, добрую, родную. За что, Господи, ей такие страдания? Разве мы - распоследние грешники на земле? Нас часто упрекали родственники и знакомые, что мы живем в своем мирке, мало кого подпускаем близко - это что большой грех? Нам хорошо вдвоем. Аборты, конечно грех, но не ведали что творили. Перед операцией ходили в церковь на исповедь, каялись за аборты,  гордыню и осуждения людей. Даже, когда батюшка попросил сто рублей за благословение на операцию, отнеслись с юмором. Маша ходила в собор на территории больницы и снова исповедовалась. И вдруг услышала на исповеди от батюшки:
- Убить тебя мало за такие дела…
А где был я, когда она решалась на аборты? Бабье дело, бабье дело… Тогда и меня надо убить. Господи, помилуй. Мы грешники. Мы что-то сделали не так. Из-за этого рак?
     Итак, первое, надо добиться лучшего медицинского лечения, надо отмолить грехи молодости, пить антираковый травяной сбор и адаптогены, попробовать принимать растительные яды.
Пока я думаю, что есть шансы, шансы  есть.
     В палате у Маши медсестра, вышел в коридор и куда-то иду. Звонок – сын спрашивает про операцию. Следующий звонок от сестры, сначала про операцию, а потом… молчание и: - Ваня, мама умерла. Только что.
Маше операцию сделали только что, мама умерла только что. Надо сказать Маше, мне придется сказать Маше, можно ли сказать ей это сейчас?

                ***

     Я похоронил маму на родине рядом с могилой отца, как она очень хотела. Потом мы пережили июльскую жару и послеоперационные трудности Маши, ждали неизбежную химиотерапию больше  двух месяцев. Мы согласились с предложением Ниязова участвовать в протоколе, а иностранного лекарства все не было, шло время-ситуация очень меня беспокоило. Химию надо было начать через две недели после операции, но никак не через 2.5 месяца! Как будто нарочно каждую неделю поступала обнадеживающая информация о поступлении в больницу немецкого таксотера –мы соглашались ждать и верили, что новое импортное лекарство спасет Машу от метастазов. Так мы совершили первую ошибку, пожертвовав временем из-за страха нарваться на подделку или некачественное лекарство. Врачи убеждали нас, что протокол-это всегда хорошо, но оказалось не всегда, по разным причинам. К сожалению, эта ошибка не будет последней. Я не сразу понял, что за конечный результат лечения никто из врачей не отвечает, каждый из них достаточно хорошо делает свое дело (оперирует, назначает лекарства, диагностирует), но сшить это в единый процесс в нужном месте и в нужное время не может никто. Для того чтобы это понять, надо было разобраться в особенностях протекания болезни и получить опыт…, отрицательный опыт. 
     Маша принимала травяной настой  с адаптогенами по рецепту известного фитотерапевта, объявившего войну раку на литературном фронте. Когда стали возникать осложнения с работой внутренних органов из-за трав, фитотерапевт вникать не захотел, настаивал терпеть и продолжать пить. Пришлось от трав отказаться.
     В конце концов, началась химиотерапия, труднопереносимая и опасная для организма процедура уничтожения раковых клеток.  Маша заранее готовилась –купила парики и часто напоминала мне, что скоро у нее выпадут волосы, а она превратиться в бабу-ягу. Ей жалко было себя за такое унижение и еще больше было жаль меня. Машу тяготила мысль, что она потеряет свою женскую красоту и притягательность окончательно и не сможет отдавать мне то, что так щедро дарит русская женщина своему мужчине. Но я вдруг начал понимать, что моя любовь к ней становится сильнее и… добрее. К обычному сексуальному интересу к красивой женщине и уважению к ее женскому уму присоединилось сострадание и какое-то видение души. И еще ответственность. Когда-то Маша выбрала меня своим мужем и доверила мне свою жизнь, а я ей свою. Я старался построить для нее эту жизнь комфортной и защищенной, а теперь пришла беда, и кто же кроме меня сможет ей помочь побороть эту страшную болезнь и страх, который убивает человека быстрее рака.  Никто, даже собственные дети, не поймут того состояния, которое мы испытывали в тот момент. Самое сильное страдание, всегда связано со временем. Наше  счастье оставалось в прошлом, в настоящем было моральное и физическое страдание, в будущем - гнетущая неопределенность и связанное с ней еще большее страдание. Была ли надежда выжить? Сначала была надежда у Маши, а у меня тоже была… на чудо. Я непрерывно читал про ее болезнь и понимал гораздо больше чем она. И что такое пятилетняя выживаемость мне  теперь хорошо понятно- достаточно  поинтересоваться десятилетней.
     Посыпались волосы, началась тошнота и рвота. Маша не хотела, чтобы я видел ее без парика, но ей было дома жарко, и я уговаривал ее снять парик. И однажды она сняла… Я понял, насколько все-таки я слаб и не зрел внутри как человек, но выдержать мне пришлось. И даже сказал дурацкое слово –прикольно. За что стал сам себе противен. Однако я быстро привык к ее изменившемуся  телу и спустя какое-то время  перестал замечать эти потери. Я понял почему- душа Маши светилась изнутри тела, лучилась через ее огромные глаза-красота не распалась и любовь не пропала. Значит, не пропадем и мы.
     Однажды, еще до химиотерапии, у нас случилась близость на даче, впервые после операции. Потом Маша очень серьезно сказала:
 -Спасибо.
Раньше она говорила мне слова любви, говорила, что ей хорошо со мной, но «спасибо» я от нее я никогда не слышал и не ждал. Потому что «спасибо» в любви- это,  когда дарит кто-то один.
-За что, спасибо?-вырвалось у меня.
-За твою любовь, за удовольствие, за то, что  я снова женщина.
Я все понял. Маша по-прежнему хотела любви, хотела чувствовать себя желанной, но неуверенность была. Ах, Маша, Маша… Как же я люблю и жалею тебя. Тогда я еще не знал, что вскоре должен буду отказаться от жалости, чтобы помочь ей выдержать.
      По дороге на дачу  Маша часто просила поставить ей диск с рассказом Юрия Нагибина «Рассказ синего лягушонка», посвященным его жене Алисе. Я противился этой просьбе, считал ту историю очень печальной - вредной для нее. Позднее понял, что в первую очередь  боялся за себя, боялся поддаться грустным мыслям о человеческой судьбе, о том, что все равно когда-нибудь придется расстаться. Мне малодушно хотелось умереть первым. Я боялся, что когда-нибудь, возвращаясь вечером с работы домой, не увижу света в окнах. И больше не увижу Машу никогда, не поговорю с ней, не поцелую ее. Я боялся этого «никогда»….
    Давно, еще  до болезни Маши я начал писать сразу три книги: про даймона, про самодиагностику и биоритмы. И теперь забросил это никчемное занятие, как мне казалось, насовсем. Что толку ловить своих демонов в темной комнате, описывая это в книгах, когда я не знаю, как помочь Маше и, похоже, этого не знает никто. Не является ли Машина болезнь наказанием мне за изданную книгу по биоритмам? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»*. Ведь может книга попасть недалекому человеку, который применит мою систему кому-то во вред? Конечно, может, как атомный заряд может оказаться у террориста.   Раньше я думал только об интеллектуальном риске в своей писательской деятельности, теперь почувствовал иные риски… «Художник не ищет истины, он создает ее»**. Опутанный сомнением, я  прекратил работу с причиной, диагностику по причинному телу, перестал следить за литературой. Неожиданно Маша спросила как-то:
- Как ты думаешь, кому дана эта болезнь, тебе или мне?
Было о чем подумать, но этого вопроса Маши я не забуду никогда.***.
*Ф.Тютчев*; **А.М. Горький; ***.См.Комментарии