Подземка. Эхо тени

«Наблюдая за красотой облаков мы забываем,
что они закрывают солнце»
Р. Шевченко

Глава 1

Времена, когда разворачивались события, определялись не только миром, в котором существовали люди, но и ужасами, что они сами творили. Над горизонтом России сгущались тучи: города, некогда полные жизни, пали под натиском войны и хаоса. Страна распадалась на мелкие государства, где каждый оказался сам за себя.

Однако, глядя на это, можно ли сказать, что человечество учится на своих ошибках? В тысячелетней истории мы сжигаем города, режем друг друга в споре о праве на землю, власть или веру. Мы — не нация и не время, а племя, для которого всегда находилось тысяча идей, из-за которых стоило умирать, но не одной, ради которой стоило бы жить. Сегодня это становится слишком явным: ярость в нас сильнее созидания.

Южные регионы объединились в исламское государство, терроризируя соседние земли, и их влияние только росло. Люди возвращались к первобытным формам существования. Многие города не сопротивлялись и сдавались на милость врага, став жертвами беспощадной гражданской войны за власть.

Санкт-Петербург, окружённый и осаждённый, напоминал другой город — тот, что пережил блокаду в прошлом. Но как отличить это прошлое от сегодняшнего? Тогда люди умирали ради идеи о будущем, светлом, чистом. Сегодня же никто не знает, за что горят улицы и засыпают снегом тела. В мраке подвальных убежищ и промёрзших квартир остаётся лишь борьба за выживание, но даже здесь любовь и человечность то и дело пробиваются сквозь отчаяние, как пламя свечи в непроглядной тьме.

Под холодным небом, среди сугробов и развалин, каждый шаг давался ценой крови. Но, что странно — не в крови истекали города, а в том, что они теряли душу, пока люди находили кучу оправданий, чтобы убивать, и ни одной, чтобы остаться людьми. Атомная зима накрыла город, а воспоминания о лете стали эфемерным сном. Те, кто выжил, знали: человеческий дух ломается не только страхом, но и пустотой. Без идеи, ради которой стоит жить, холод добирался до сердца быстрее, чем кости успевали замёрзнуть.

Метро, ставшее мрачной легендой, было затоплено, чтобы враг не смог проникнуть в город через подземные тоннели. А некоторые, кто там бывал, утверждали, что на станциях бродили дикие животные и мутанты, а тоннели были населены огромными крысами и другой нечестью. На фоне этих ужасов оставалась лишь надежда на выживание, где обмен ресурсами стал единственной формой существования.

Скажите, кто-нибудь ещё помнит дни, когда снег пах свежестью, а не смертью?

Из-под низких густых облаков, разрывая вечернюю метель, вынырнул вертолёт и начал снижаться к дамбе. Евгений слегка прикрыл глаза от ослепляющего света прожекторов и с тревогой посмотрел вниз. Чтобы избежать попадания под огонь противовоздушной обороны, вертолёт снизился и, как большая зимняя стрекоза, завис в воздухе, разрезая его лопастями. Гул винтов был глухим и монотонным, словно подтверждая, что здесь время стало относительным. Он был окружён стальными стволами противовоздушной обороны, жёсткими и немыми, как остриё ножа.

По обе стороны от дамбы люди грелись у бочек с огнём, а их тени метались на голых стенах, словно ускользающие воспоминания о нормальной жизни. Рядом с ним в вертолете сидели два автоматчика в маскировочных халатах, их лица скрыты под белоснежными балаклавами и капюшонами, надвинутыми прямо на глаза. Солдаты молчали, и лишь из кабины пилота доносились краткие команды, резавшие тишину острее, чем гудение двигателя. Офицер, сидящий напротив, с небрежно накинутым на шинель маскхалатом, пристально изучал его, время от времени смотря на часы, сверяясь с незримым планом, как будто всё уже было предопределено.

— Не будет ли у вас табака? — спросил Евгений у офицера, достав из кармана спичечный коробок, но не получив ответа убрал его обратно.

Пройдя систему визуального опознавания и цифровой идентификации, вертолёт снова взмыл в ночное небо и, выключив проблесковые маячки, полетел к точке назначения черной тенью, растворившись в облаках.

Как будто в ответ на напряжённое ожидание, порыв ветра заставил вертолёт задрожать. Евгений отвлёкся от мыслей, пытавшихся понять, что его ждёт в Санкт-Петербурге. Он вновь вспомнил о Марине, медсестре, с которой провёл несколько незабываемых месяцев, и о том, как его любили и боялись. Волнение, словно шутка судьбы, подстегнуло его сердце.

Вертолёт ещё не коснулся земли, а офицер уже спрыгнул, хрустнув льдом замёрзшей лужи. Ветер свистел, словно злой дух, заглушаемый гулом винтов. Евгений быстро последовал за ним, ощущая на себе взгляды автоматчиков, которые, словно тени, следовали за ним. Из-за помойки на них выскочила свора собак, но один из автоматчиков двигаясь быстрее мысли, как будто приручённый к смерти, дал несколько коротких очередей, и стая, скуля разбежалась, скрываясь в развалинах. 
Команда из четырёх человек — офицер, Евгений и два автоматчика — вошли в ничем не примечательный подъезд и начали спускаться в подвал. Тени от фонариков, живущие своей жизнью, поползли по влажным стенам, создавая причудливые картины, каждая из которых казалась наделённой собственной историей, а эхо доносило неслышные крики отчаяния. Офицер двигался уверенно, будто знал каждый изгиб этого места.

Спускаясь по длинному туннелю, похожему на разветвлённую сеть катакомб, Евгений начал чувствовать нарастающее беспокойство. Неужели его так страшил допрос? В конце концов, он знал, что сказать о своей возлюбленной спецслужбам с их постоянной паранойей. Он хотел побыстрее пройти все эти неприятные процедуры и встретиться с родителями, которых не видел уже несколько лет.

Наконец, они остановились у большой железной двери с маленьким окошком, похожим на амбразуру, закрытую тяжёлой железной крышкой. Офицер посмотрел на часы, бросил недокуренную сигарету на пол и постучал в дверь три раза. Окошко приоткрылось, и офицер произнёс кодовую фразу: «Брянск — Север». Это было как магическое заклинание, открывающее двери в мрачный мир, который они собирались исследовать.
Послышался скрежет замков, скрип механизмов, и дверь начала медленно открываться. Прямо за ней находился станковый крупнокалиберный пулемёт, за которым сидел стрелок. Убежище, в которое они вошли, не было просто бункером — это было целое царство страха и надежды, где вперемешку находились штатские и военные. Кто-то спал на принесенных откуда-то матрасах, кто-то готовил еду на импровизированном огне, кто-то рылся в своём нехитром скарбе — постапокалиптическая картина, где жители города пытались укрыться от хаоса на поверхности.

Это убежище было довольно большим, явно созданным путём объединения нескольких подвалов и бомбоубежищ в одно обширное помещение. Гул, похожий на жужжание улья, заполнял пространство, смешиваясь с запахами гари и сырости, а всевозможные разговоры сливались в единый поток звуков, создавая фон, которому не было конца. Свет от ламп мерцал, отражая ужасающую реальность, в которой люди, прячущиеся от внешнего мира, пытались выжить, придавая месту тяжёлую и подавляющую ауру.

Мрачные взгляды, полные страха и безнадёги, встречали вошедших. Каждый из этих людей был жертвой войны, потерявшей всё, что когда-либо имел. В этом месте переплетались судьбы, где каждый искал защиту от жестокости и ужасов, что свалились на их головы.

Евгений шел за офицером, который постоянно сворачивал и менял направление, пока они не достигли места, где никого не оказалось. Офицер поднял с пола какую-то картонку, под которой обнаружился железный люк. Он делал это с такой осторожностью, словно это было сокровище, скрытое от чужих глаз. Открыв люк, они спустились в следующее подземелье. Один из солдат, оставшийся наверху, закрыл люк, положил сверху старую картонку, чтобы его не было видно, и, найдя недалеко пластиковый ящик, сел на него. Сняв автомат, он закурил сигарету и выключил фонарик, как бы отгораживаясь от беспощадной реальности.


Глава 2

Евгений сидел в полутемной комнате, чувствуя тяжесть каждой секунды. Свет свисающей с потолка лампы резал ему глаза, и он почти не видел человека напротив. Спустя несколько мгновений фигура, сидящая в кресле, приподнялась, шагнула в сторону, и лампа осветила его лицо. Это был Борис Иванович, полковник контрразведки и человек, знакомый ему с детства.

Борис Иванович был другом семьи Евгения, и это должно было успокаивать, но теперь только усугубляло его состояние. Тишина в комнате казалась угнетающей, каждый звук — резким, каждое дыхание — натянутым до предела.

— Ну что, Женя, не думал, что встретимся при таких обстоятельствах? — начал Борис Иванович, глядя на него исподлобья. — Помнишь, как мы с твоим отцом на рыбалку ездили? Ты тогда так хотел пойти с нами, а я сказал, что дети должны оставаться дома… и вот теперь мы с тобой здесь.

— Прошлое мертво, как разбитая граммофонная пластинка. Погоня за прошлым - неблагодарное занятие, и если вы хотите убедиться в этом, поезжайте на места ваших былых боев…

— Узнаю тебя, но давай поговорим серьёзно. Ты понимаешь, по какому поводу мы собрались?

Евгений кивнул, стараясь сохранить невозмутимость. В его голове уже начинали формироваться мрачные предположения. Он знал, что контрразведка редко устраивает такие «дружеские» беседы без серьезной причины.

— Борис Иванович, не будет ли у вас табака? — спросил Евгений, стараясь скрыть дрожь в голосе. 

Полковник слегка прищурился, словно взвешивая что-то в своём уме, а затем медленно кивнул: 
— Понимаю, угощайся.
 
Он положил на стол пачку «Мальборо», её красный цвет, будто запачканный ржавчиной, выглядел как чужеродное пятно в тусклой комнате. Из ящика стола Борис Иванович достал железную пепельницу.

Евгений молча взял сигарету, её запах смешался с затхлым воздухом помещения, отдавая чем-то давно забытым — ароматом не свободы, но странной, горькой равнодушности. Вынув из кармана спички, он чиркнул одну о коробок, и яркий огонёк ожил, словно вспышка чьей-то последней надежды. Огонёк затрепетал на секунду, его золотистые язычки жадно тянулись вверх, к невидимому небу, прежде чем Евгений решительным движением погасил его. 

Дым поднялся тонкими серыми пальцами, медленно скручиваясь и стремясь к потолку, подобно тому, как душа некогда живого огонька поднималась из пепла в рай. В этом движении было что-то тревожно-мирное, как будто сама комната дышала этим дымом, становясь частью чужого прощания. 

Евгений сделал первую затяжку, и горький вкус табака расползся по горлу, обнажая всё, что он хотел скрыть за словами. Борис Иванович внимательно смотрел на него из-за стола, словно пытался прочесть что-то в этом движении. Но Евгений не позволял взгляду задерживаться — дым застилал всё, превращая лицо полковника в расплывчатую, почти неразличимую маску, как память о чём-то важном, но уже недосягаемом.

— Мы знаем, что ты отправлялся под Тамбов с серьезной миссией, — продолжал Борис Иванович. — Ты должен был отслеживать передвижение войск и организовывать группы сопротивления. Но сейчас мы не для этого здесь.

Внутри Евгения что-то напряглось, словно предчувствие надвигающейся бури. Он догадывался, о чем пойдет речь.

— Речь пойдет о Марине, — произнес Борис Иванович, как будто прочитав его мысли и чуть наклонившись вперед.

Евгений взглянул на него, сдерживая эмоции, хотя внутри все перевернулось. Он понимал, что контрразведка подозревает Марину. В последнее время ему задавали слишком много вопросов о ней, о том, как они познакомились и как много времени проводили вместе.

— Тебе нужно рассказать мне всё, в мельчайших подробностях, — продолжил Борис Иванович, его голос стал более угрожающим. — Ты ведь понимаешь, что её могли специально отправить к тебе? Она могла работать на врага.

— Марина? — Евгений почти усмехнулся, стараясь скрыть внутреннюю боль. — Это абсурд! Она просто медсестра, волонтёр из Красного Креста!
— А может, и не просто, — возразил Борис Иванович, его голос стал настойчивее. — Нам известно, что она проявляла интерес к твоей семье. К картам пустот под Санкт-Петербургом, которые составляли твои родители.
— Карты? — Евгений не ожидал такого поворота. — Она ничего не знает о моих родителях.

Борис Иванович медленно наклонился вперёд, его лицо теперь находилось на уровне глаз Евгения.

— Враг ищет способ проникнуть в город, метро теперь не вариант — его затопили и заминировали, да и гадостей там много. Но есть и другие пути, о которых они могли узнать. Подземные пустоты, которые твои родители изучали. Они важны для нас и ещё более важны для врага. И если Марина знала о них, ты сам понимаешь, что это значит.

Евгений не отвечал, стиснув зубы. Мысли в его голове крутились с пугающей скоростью, но всё сводилось к одному: ему нужно как-то защитить Марину.

— Ты должен нам помочь, — продолжил Борис Иванович, его голос стал ледяным. — Мы не собираемся никого обвинять просто так. Но если ты нам всё не расскажешь, мы будем вынуждены предпринять другие меры. Ты же это понимаешь. Кстати, ты не помнишь, приносили ли твои родители домой свои работы?
— Борис Иванович, вы же знаете, что у Павлика Морозова был очень сердитый дед и внимательный дядя.

Евгений резко затушил дымящуюся сигарету в пепельнице, как бы ставя точку в этом вопросе. Борис Иванович в ответ убрал пачку сигарет со стола.

— Очень хорошо, что тебя не покидает чувство юмора…

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл Антон, друг детства Евгения. Он также служил в контрразведке под началом Бориса Ивановича, и его появление слегка ослабило напряжение в комнате.

— Борис Иванович, — обратился он к старшему, — вас ждут. Это срочно.

Борис Иванович помедлил, словно раздумывая, но затем встал.

— Я ненадолго, Евгений. Надеюсь, к моему возвращению ты будешь готов к разговору, — он бросил быстрый взгляд на Антона и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Оставшись наедине, Антон подошёл к Евгению и сел напротив него.

— Я тебе верю, — сказал он тихо, чтобы его не услышали через стены. — Я знаю, что ты не предатель. И не верю, что Марина на них работает.

Евгений облегчённо выдохнул, но взгляд Антона был серьёзен.

— У нас есть проблема, — продолжил он. — Я получил информацию. Марина больше не под Тамбовом. Её перебросили под Санкт-Петербург. И это не случайность.
Евгений напрягся, его сердце забилось быстрее.

— Кроме того... — Антон вздохнул, его голос дрожал от напряжения. — Твои родители погибли. Их лаборатория была разбомблена, и их не удалось спасти.
Слова прозвучали как удар, и Евгений застыл на месте, не в силах поверить в услышанное. Весь мир вокруг словно рухнул, и в его душе возникло ощущение пронзительной пустоты.

— Но я помогу тебе, — Антон слегка коснулся его руки. — Мы сможем найти карты, которые им удалось составить, и использовать их. У меня есть план: мы выйдем за линию фронта, найдём Марину и вместе отправимся в Сибирь. Там ещё есть сопротивление, партизаны воюют во всю. А Питер, к сожалению, долго не продержится. Мы справимся.

Евгений молчал, его разум бродил по темным уголкам. Слишком много всего обрушилось на него сразу, но в словах Антона был смысл. Сейчас нужно было думать о будущем, о том, как выжить и найти ответы.

— Ты со мной? — тихо спросил Антон, его голос был полон решимости.
Евгений взглянул на друга, и в этот момент он принял решение.
— Да, — ответил он. — Мы вместе, как обычно…

Он не успел договорить, как дверь снова открылась. Борис Иванович вернулся.

— Мне нужно срочно ехать в главное управление, — сказал он, проверяя часы. — Есть информация о возможном прорыве фронта на одном из направлений. Антон, попробуй продолжить разговор с Евгением, а затем проводи его в камеру для дальнейших разбирательств.

С этими словами он направился к двери, оставляя за собой атмосферу напряжённости. Перед тем как исчезнуть в темноте коридора, он обернулся и произнес:
— Женя, ты же понимаешь, что так для всех будет лучше. Я не о себе, а о существовании нашей родины думаю. Многое поставлено на карту…

Когда дверь закрылась, Антон повернулся к Евгению и, наклонившись ближе, прошептал:
— У нас не так много времени. Я организовал побег. Мы должны действовать быстро.
Евгений удивлённо посмотрел на него.
— Ты это серьёзно?
— Я знаю, но ты понимаешь, что по законам военного времени тебя должны расстрелять. Если мы не сбежим сейчас, нам обоим грозит опасность, — настаивал Антон. — Борис уехал, и у нас есть небольшое окно, чтобы уйти. И я знаю, как это сделать.

Евгений почувствовал, как его сердце забилось быстрее. Мысли о побеге заполнили его разум.

— Хорошо, — сказал он, стараясь взять себя в руки, но внутри него всё ещё бушевали эмоции. — Каков план?

Антон, удовлетворённый решимостью друга, быстро начал объяснять детали:
— Нам нужно покинуть здание через запасной выход. Борис уехал, и сейчас у нас есть шанс. Внимание всех сосредоточено на усилении обороны и на фронте, и это играет нам на руку.
— Запасной выход находится на заднем дворе, — продолжал Антон. — Я проверил, там никого нет. Если успеем добраться до него, то сможем выйти на улицу незамеченными. После этого нам нужно будет проникнуть в тоннель метро, так как идти до твоего дома по улицам небезопасно — кругом патрули. Сейчас как раз будет отлив, и вода в метро отойдет на пару часов. Этого времени будет достаточно, чтобы добраться до твоего дома, найти карты подземелий под Петербургом и использовать их для выхода через пустоты за линию фронта.

Евгений кивнул, пытаясь представить каждую деталь.
— Отличный план, надёжный, как швейцарские часы.
— Нам нужно двигаться быстро и тихо, — добавил Антон, его голос стал более напряжённым. — Ты готов?
— Всегда готов! — произнес Евгений, и в его голосе звучала решимость — Сделаем это.


Глава 3

Антон и Евгений вышли из комнаты для допросов. Запах плесени и сырости наполнил коридор, усиливая напряжение, витавшее вокруг. В коридоре их уже ждали двое охранников, чтобы сопроводить Евгения в камеру. Глаза солдат застыли на Антоне в ожидании приказов. Евгений заметил, как солдаты сделали шаг в его сторону.
 
— Оставьте его, — спокойно сказал Антон, уверенно глядя на старшего из охранников.
— Наш приказ доставить его в камеру, — возразил один из солдат, сжимая оружие.
Антон чуть выпрямился, выказывая силу своего положения.
— Борис Иванович приказал вернуть вас на место дислокации. Евгений пошел на сотрудничество. Не осложняйте ситуацию —произнес Антон с ледяной решимостью. Его голос не допускал возражений.

Охранники переглянулись, сомнения мелькнули в их глазах. Один из них попытался что-то сказать, но Антон в резкой форме оборвал его:
— Это приказ, сержант! Немедленно отправляйтесь обратно. Я сам провожу Евгения.
Некоторое время солдаты колебались, но звание Антона и его решительность взяли верх. Они отступили, развернулись и исчезли в глубине коридора.
— Пошли, — быстро прошептал Антон, схватив Евгения за локоть и потащив его к запасному выходу. — У нас немного времени.

Евгений пытался сохранять спокойствие, но каждый шаг отдавался гулом в висках. Сердце стучало как молот, и голова кружилась. «Мы действительно выберемся отсюда?» — мелькнула мысль, но он отогнал её. Он не мог позволить себе сломаться, не сейчас.

Выйдя через дверь внутреннего двора, они оказались на тёмной улице, где царил глубокий мрак и тишина. В воздухе витала тревожная неподвижность, словно даже город ожидал чего-то. Уличный фонарь мерцал, отбрасывая нечеткие тени, а с запущенной аптеки на углу доносился запах старых медикаментов, смешанный с гнилью — видимо, где-то под ногами крыса давно разлагалась в забитой вентиляции. Оставляя за спиной базу, они направились к ближайшей вентиляционной шахте метро.
— Вот он, — указал Антон на заброшенный дом неподалёку, где он предварительно спрятал лодку. — Вода в метро отошла, но не настолько, чтобы мы могли пройти пешком. Нам придётся плыть.

Они вошли в дом через выбитое окно подвала. В углу, за старым куском брезента, Антон спрятал надувную лодку и две пары вёсел, насос и два фонарика. Руки дрожали, когда они с Антоном надували лодку. Каждый вдох казался поверхностным, и от напряжения в груди сжималось. Евгений не мог вспомнить, когда в последний раз нормально спал. Усталость накапливалась, но у него не было права на отдых — от этого зависела их жизнь.

В голове снова всплывали мысли о Марине. Что если всё это — ошибка? И она действительно предала его?  Его мозг отказывался отдыхать, погружая его в вихрь воспоминаний и страхов. Руки дрожали, и он ненавидел себя за это.
 
Когда лодка была накачана они донесли её до вентиляционной шахты метрополитена.
— Давай, — сказал Антон, открывая проржавевшую решётку и помогая Евгению спустить лодку в темноту. Гулкое эхо разнеслось по тоннелю метро, когда лодка ударилась о воду.

Спустившись следом, они забрались в лодку и начали медленно грести, продвигаясь над затопленными рельсами. Вокруг стояла угнетающая тишина, нарушаемая лишь звуком воды, капающей с потолка тоннеля, и приглушённым скрипом вёсел. Пахло сыростью, водой и давней смертью. Где-то в стороне раздавался негромкий шорох, возможно, крысы уже выискивали новую добычу. Путь к станции «Площадь Мужества» был долгим, и время тянулось, как бесконечная ночь.

Когда они проплывали станцию «Балтийская», Антон внезапно напрягся.
Воздух на станции был тяжёлым, вонял застоявшейся водой и чем-то ещё, более гнилостным — словно где-то рядом разлагалось нечто крупное.

— Смотри! — прошептал он, кивая в сторону платформы.
На платформе, словно тень, прижавшись к стене, сидела маленькая девочка. Она была одна, одета в тонкое пальто, пытаясь согреться в ледяном воздухе метро. Евгений застыл. В его сознании этот момент будто разорвал время на до и после. Перед ним была не просто ребёнок — в её глазах, полных страха и беспомощности, он увидел отражение себя. Девочка будто олицетворяла всю ту боль, что скапливалась внутри него. Потеря родителей, которая обрушилась как безмолвный кошмар, и возможное предательство Марины, которое, было готово разорвать его изнутри, сделали его пустым. До этого момента он не мог никого спасти. Он терял всех.

«Я не могу позволить ей умереть», — отпечаталось в его голове. Весь мир сузился до одного: девочку нужно спасти. Это был шанс. Единственный шанс сделать что-то, что вновь даст ему смысл. Спасти её означало вырваться из цикла потерь, который преследовал его.

Но прежде, чем Евгений успел сделать шаг, из темноты за спиной девочки появилась фигура — огромная, неестественно плавная, как кошмар, что проскальзывает в сознание на грани сна. Это был мутировавший пес с тремя головами. Каждая голова двигалась независимо, изгибаясь в жутком танце.

«Вот он, Цербер из царства Аида, сторож подземного мира.  Ад не собирается нас отпускать…», — промелькнуло в голове Евгения, и эта мысль ударила сильнее страха.
Головы пса медленно поворачивались, его глаза, тускло светящиеся в полумраке, обшаривали пространство, выискивая малейшее движение. Мощные лапы ступали бесшумно, как у хищника, привыкшего к охоте, а каждая из трёх пастей была обнажена в зверином оскале. Монстр двигался, как тень — беззвучно, уверенно и с холодной решимостью.

Казалось, он знал, что жертва уже в ловушке, и эта уверенность делала его ещё страшнее. Он не спешил, словно наслаждался моментом, когда страх успевает застыть в воздухе, а времени для спасения не остаётся. Величественный и чудовищный, он был воплощением того, что метро давно перестало быть просто транспортной артерией, а превратилось в мир, где людские страхи обретали плоть и кровь.
Евгений ощущал, как холодные капли пота стекают по спине. Монстр словно вытягивал из него остатки воли, превращая сопротивление в бессмысленную затею. Только слабый шорох одежды девочки напоминал, что время ещё не остановилось, хотя сам он чувствовал, будто застыл навечно в этом миге ужаса.

Евгений сжал весло, его сердце бешено колотилось. Он готов был броситься в бой, но Антон резко схватил его за плечо и прошептал на ухо:
— Не делай глупостей, Женя! Твоя жизнь важнее.

Слова Антона ударили в его сознание. Как его жизнь могла быть важнее? Всё, что было для него ценным, рушилось на глазах. Спасти эту девочку означало спасти хотя бы часть себя, хотя бы что-то исправить.

— Я должен её спасти, — прошептал Евгений, его голос дрожал от подавленных эмоций. Перед глазами встала Марина. Он так хотел верить, что она не предала его, что она всё ещё на его стороне. Но эта маленькая девочка... она была тем, кто нуждался в нём прямо сейчас.

Антон крепко сжал руку друга.
— И ты спасёшь её, — произнёс он. — Но не так. Я его отвлеку, а ты подгреби поближе. И мы оба выберемся.

Евгений на мгновение замер, его разум разрывался на части. Он видел Антона, его решимость и верность, но в этот момент всё, что он мог думать, — это как не потерять ещё одного человека.

Не дожидаясь ответа, Антон первым выскочил из лодки и бросился к мутанту. Его движения были быстрыми и точными, как будто это был не первый раз, когда он сталкивался с подобной угрозой. Мутант яростно ринулся на Антона, его клыки щёлкнули в сантиметре от его лица. Антон, уворачиваясь, с силой ударил веслом по одной из голов, но чудовище похоже этого даже не почувствовало.
— Быстрее! — крикнул Антон, отбиваясь веслом, уворачиваясь от острых клыков и когтей монстра.

Евгений на миг застыл в ужасе. Антон бросился на мутанта из-за него, как когда-то в детстве, когда пришлось отбиваться от шайки хулиганов на улице. Мысли о том, что его друг мог погибнуть, разрывали его изнутри. Но время летело неумолимо, и он знал, что сейчас важнее всего — девочка. Он подгреб к ней на лодке, поднял её и, не теряя ни секунды, посадил на борт. В этот момент прилив начал набирать силу, вода прибывала с неимоверной скоростью.

— Антон! — крикнул Евгений, пытаясь подплыть к другу, чтобы спасти его.
Но мутант внезапно развернулся и бросился на Антона с новой силой. Волны нахлынули, заливая станцию, и Евгений постоянно терял друга из виду. Течение стало слишком сильным, лодка закружилась, и Евгений, изо всех сил гребя одним веслом, пытался удержаться на плаву. Вскоре мутант и Антон скрылись за завесой воды и темноты...

Но прилив оказался сильнее. Тёмные волны накатывали с новой силой и Евгения понесло потоком, разлучив с Антоном. Лодка, подхваченная водой, начала стремительно нестись по затопленному метро. Гребя изо всех сил одним веслом, Евгений отчаянно пытался удержать лодку на плаву.

Волны били по лодке, а Евгений изо всех сил вцепился в весло и пытался хоть как-то грести. Руки горели от боли, мышцы дрожали от напряжения, и в голове гудело. Вода вокруг кружила в диком танце, как будто стараясь выжать из него последние капли энергии. Он чувствовал, как силы покидают его. Виски пульсировали, сознание мутнело, и всё, что он мог думать в этот момент, — это как не отпустить весло. Если он ослабит хватку, всё будет кончено. Евгений понимал, что, если не зацепиться за что-то, их унесёт слишком далеко.

И вдруг, среди хаоса и шума воды, он увидел кусок железной арматуры, торчащий из стены тоннеля. Силы покидали его, но он собрал последние капли энергии и изо всех сил ударил веслом по арматуре, зацепившись за неё. Лодка едва держалась на месте, готовая в любой момент сорваться и быть унесённой в тёмные глубины тоннеля.

Последние силы покидали Евгения, его руки тряслись от усталости, но он знал, что, если отпустит весло, всё будет потеряно.

Лодка остановилась, Евгений ослабил хватку, едва удерживаясь в сознании. В последний момент он увидел, как свет фонарика осветил его лицо, а затем чьи-то руки ухватились за край лодки. Мир перед глазами начал плавиться и исчезать, прежде чем он окончательно потерял сознание.


Глава 4

Палата была освещена тусклым, почти ленивым светом флуоресцентных ламп. Они бросали мерцающие тени на стены, словно напоминание о хрупкости мира за пределами этой базы. Вода за бетонными стенами журчала монотонно, как будто сама Земля дышала. Евгений медленно приходил в себя, чувствовал тяжесть и боль в теле, словно его вытолкнуло из одной реальности в другую.

На стене рядом с койкой висел монитор, который показывал новостной канал. Яркие заголовки на английском мелькали и каждая строка — удар гонга.

"Red Dawn on the Red Planet: Martian Colonists Declare Independence" (Красный рассвет на Красной планете: марсианские колонисты объявили независимость).

"Global Economy in Turmoil: Earth Faces Resource Shortages Amid Martian Crisis" (Мировая экономика в хаосе: Земля сталкивается с нехваткой ресурсов из-за кризиса на Марсе).

"Mars or Bust: The First Interplanetary Civil War in Human History" (Марс или разорение: первая межпланетная гражданская война в истории человечества).

Евгений смотрел, не в силах понять, сон это или реальность. Вести о конфликте на Марсе звучали как шёпот далёкого будущего и вот теперь они становились явью.
Дверь приоткрылась, и в палату вошёл врач в белом халате. Его лицо выдавало усталость — тяжёлые тени под глазами, резкие складки на лбу. Он выглядел человеком, который видел слишком много, но всё ещё пытался оставаться человечным.

— Good, you’re awake. How do you feel? (Хорошо, вы очнулись. Как себя чувствуете?) — его голос был спокойным, но не лишённым напряжения.
— Где я? — хрипло спросил Евгений, инстинктивно хватаясь за шею, чтобы проверить, остался ли он самим собой.
— You are on the base of the American humanitarian mission. Our people found you drifting in an inflatable boat in a tunnel with a little girl. Both of you are safe now. (Вы на базе американской гуманитарной миссии. Наши люди нашли вас на лодке в тоннеле с девочкой. Вы оба в безопасности.)

Слова врача звучали странно утешительно. Но Евгений всё ещё чувствовал тревогу.
— Девочка… она в порядке?
— Yes. She is resting now. No injuries. She’s a brave one. (Да. Она отдыхает. Без травм. Она смелая.)

Пока врач его осматривал, экран телевизора вновь привлёк внимание Евгения. Камера новостного репортажа показывала марсианский ландшафт, суровый и красный. Группа колонистов в белых скафандрах стояла перед самодельным флагом, сделанным из старой солнечной панели. Голос диктора перекрывал кадры:
"We will no longer bow to Earth’s corporate empires. Mars is free!" (Мы больше не будем кланяться земным корпоративным империям. Марс свободен!)

Всё это больше напоминало кадры какого-то фантастического фильма не имеющего к реальности никакого отношения. Врач заметил его взгляд.
— It’s everywhere now. The war. Earth, Mars… it’s all the same. (Это повсюду. Война. Земля, Марс… всё одинаково.) — Врач покачал головой, будто обращаясь не только к Евгению, но и к самому себе.

Евгений кивнул. Слова, сказанные почти мимоходом, задели его. Они звучали как неизбежный приговор: Homo sapiens был обречён на вечный повтор своих ошибок.
Врач, заметив его задумчивость, вдруг спросил, чуть смягчив тон:
— You look tense. Anything to help? A cigarette, maybe? (Вы выглядите напряжённым. Что-нибудь может помочь? Сигарета, может быть?)
Евгений поднял глаза, и на его губах мелькнула усталая улыбка.
— Если найдётся табак, я бы не отказался.

Мужчина достал из кармана красную пачку «Мальборо» и протянул её Евгению.
— Not the best thing for your recovery, but I suppose it won’t kill you today. (Не лучший выбор для восстановления, но, думаю, сегодня это вас не убьёт.)

Евгений взял пачку, внимательно посмотрел на неё, будто пытаясь вспомнить что-то из далёкого прошлого. Затем потянулся к куртке, висевшей на спинке железного стула. В её кармане он нашёл коробок спичек. Чиркнув одной, он прикурил, и огонёк на мгновение осветил его лицо.

Дым медленно поднялся вверх, растворяясь в воздухе. Врач, слегка покачав головой, взял стеклянную пепельницу с соседнего стола и поставил её рядом с кроватью.

— Use this, please. We don’t want to burn the sheets, do we? (Пользуйтесь этим, пожалуйста. Нам не нужно сжигать простыни, правда?)

Евгений затянулся, кивнул в знак благодарности и бросил взгляд на стену, где висела схема станции. Она казалась странно знакомой, с пометками "Medical Wing" (Медицинское крыло), "Communication Center" (Центр связи) и "Docking Bay" (Стоянка лодок).

Врач улыбался, отмечая что-то на планшете.
— You, however, need rest. Few more days, and you’ll be ready to leave. (Но вам нужен отдых. Ещё несколько дней — и сможете уйти.)

Евгений кивнул, молча размышляя над услышанным. Значит, их спасли американцы. В глубине души он удивился: неужели кто-то всё ещё думает о гуманности в этом разбитом мире?

Через несколько часов, после осмотра, Евгений смог встать на ноги. Ноги дрожали, но он заставил себя двигаться.

Позже, он нашёл в себе силы подняться. Врач разрешил короткую прогулку по станции. Её коридоры были переоборудованы для нужд миссии: медицинское крыло, склад с медикаментами, помещение связи с рациями и спутниковым оборудованием. Всё выглядело временным, но функциональным.

Коридоры базы казались бесконечными. Их стены, украшенные картами и надписями на английском, казались чужими. В одном из помещений группа охранников смотрела телевизор. Экран показывал интервью лидера марсианских колонистов:
"We have the resources, we have the technology, and most importantly, we have the will to be free. Earth cannot own us anymore." (У нас есть ресурсы, технологии, и главное — воля быть свободными. Земля больше не может нами владеть.)

Охранники переговаривались, не скрывая скептицизма:
— They think they can survive without us? Fools. (Они думают, что смогут выжить без нас? Дураки.)
— Maybe. But they’re not wrong about the corporations. (Может быть. Но насчёт корпораций они правы.)

Евгений, прячась в тени, слушал. Новости звучали странным эхом. Конфликт, развернувшийся между двумя планетами, вдруг стал символом всех его собственных сомнений: борьбы за свободу и за право быть собой. Но это была чужая борьба.

На стенах висели карты с пометками о маршрутах эвакуации детей. Евгений заметил, что многие записи делались вручную. Он видел группы людей в униформе с надписью "Rescue Team" (Спасательная команда). Они выглядели сосредоточенными, иногда тревожными, но работали слаженно. Очевидно, эта миссия — не просто попытка спасти детей, но и не ввязываться в конфликт. Американцы не поддерживали ни одну из сторон в этой войне.

Он хотел увидеть девочку.

Его проводили в комнату, переоборудованную под детскую. В ярком контрасте с остальной станцией, здесь царила теплая атмосфера. На полу лежали потрёпанные ковры, а на стенах висели рисунки — кривоватые изображения людей, солнца и деревьев. Девочка сидела у столика и возилась с игрушкой. Увидев её Евгений почувствовал нечто тёплое в сердце, что он давно не ощущал.  Посмотрев на Евгения, она замерла, а затем бросилась к нему, улыбаясь, обняв его за ноги. Её сияющий взгляд будто напомнил ему о том, ради чего стоит продолжать бороться.

— Я знала, знала, что вы проснётесь! — сказала она, крепко обнимая его за ноги.
Он с трудом подавил слёзы, обнимая девочку в ответ.
— Как ты, маленькая? Всё хорошо?
Она кивнула.

— Мне дали суп и куколку! Здесь добрые люди.
Евгений растерянно погладил её по голове. Это был первый луч света в его мрачной реальности.
— Как тебя зовут? — спросил он, присев на корточки.
— Аня, — ответила девочка, её глаза светились. — Ты меня спас! Спасибо! Вы останетесь? Вы поедете со мной?
— Аня, я не могу. Я хотел бы, но не могу.
— Тогда я пойду с вами.
— Кого я и куда поведу? Я потерян сам. Тебе это будет сложно сейчас понять. Но ты однажды проснешься и поймешь.

Евгений сжал её руку, чувствуя прилив эмоций.

Возвращаясь в свою палату, Евгений услышал приглушённые голоса из-за металлической двери. Его шаг замедлился. Разговор шёл на английском, он понимал не каждое слово, но сразу ухватил суть.

— If we hand him over, they will leave us alone. Supplies will keep coming. We need this mission to survive. (Если мы его сдадим, они оставят нас в покое. Поставки будут продолжаться. Нам нужно, чтобы миссия выжила.)
— What if he talks? He knows too much. (А если он заговорит? Он знает слишком много.)
— We’ll make sure he doesn’t. (Мы это уладим.)
Его собирались выдать... "им". Это слово прозвучало зловеще. Кто такие "они"? Вряд ли это могли быть добрые самаритяне — слишком большие ставки. Сердце забилось быстрее. Он понял, что у него есть только один выход — бежать.

В его голове уже выстроился план. Он знал, где находится стоянка лодок, и помнил схему станции. Ему было нужно оружие. На пути в свою палату он заметил охранника, сидящего в одиночестве у выхода из медблока и слушающего очередную передачу новостей. Евгений притворился, что споткнулся, и охранник подошёл, чтобы помочь. Неожиданно Евгений ударил его локтем по виску. Тот сразу осел и повалился на пол. Быстро связав охранника бинтами из соседнего кабинета и забрав его пистолет, он положил охранника в кладовку.

Теперь он был готов.

Когда он наконец добрался до стоянки лодок, напряжение достигло пика. Тусклый свет мерцал, вода шептала в тёмных углах, а фонари отбрасывали длинные тени на стены.

Евгений знал, что в этом лабиринте, как и в его жизни, каждая деталь была важна. Его мысли о Марине, о девочке, о словах марсианского лидера сплетались в узор, где каждый выбор значил больше, чем просто выживание.

Стоянка лодок была погружена в мрак. Над водой клубился лёгкий пар, словно сама станция выдыхала свои тайны. Где-то далеко отголоски шагов охранников перекликались с бульканьем капель, падающих с труб. Евгений двигался тихо, стараясь слиться с тенями.

Он видел их: несколько человек у телевизора в углу помещения. Экран мерцал, показывая очередной выпуск новостей.

"Global Energy Crisis Looms: Mars Cuts Off Rare Earth Element Exports" (Глобальный энергетический кризис: Марс прекращает экспорт редкоземельных элементов).

Охранники были сосредоточены. Один из них, худощавый мужчина с умным лицом, поднял голову и пробормотал:
— First Russia, now Mars. The whole damn world is falling apart. (Сначала Россия, теперь Марс. Чёртов мир разваливается.)
Его коллега, массивный парень с глубокими морщинами на лбу, усмехнулся:
— At least we’re not up there, fighting over dust. (По крайней мере, мы не там, сражаемся за пыль.)
Третий, моложе остальных, задумчиво смотрел на экран. Его голос звучал тише, почти с надеждой:
— But what if they’re right? If Mars can be free, maybe… (А вдруг они правы? Если Марс может быть свободным, может...)
— Shut up, kid. (Заткнись, парень.) — оборвал его массивный охранник. — Nobody’s free. Not here, not on Mars. The only thing that matters is who’s holding the gun. (Никто не свободен. Ни здесь, ни на Марсе. Важно только одно — у кого оружие.)

Евгений задержал дыхание, слушая. Каждое слово казалось частью более крупной головоломки, которую он не мог собрать.

На экране снова появились марсианские колонисты, стоящие у гигантской солнечной фермы. Их лидер говорил с решительностью, от которой по спине Евгения пробежал холод:

"We have shown Earth that we can live without them. Now we will show the universe that humanity is stronger when it stands apart." (Мы показали Земле, что можем жить без неё. Теперь мы покажем Вселенной, что человечество сильнее, когда стоит порознь.)

Охранники продолжали спорить, и их внимание было сосредоточено на новостях. Это был шанс.

Евгений осторожно пробрался к лодке, стоящей в тени. Он проверил мотор, стараясь не издавать звуков. Каждое движение казалось громче, чем нужно, как будто тишина станции следила за ним. Когда мотор был готов, он собрал аптечку и провиант. В голове крутились мысли о том, что будет дальше: девочка, Марина, карты родителей — всё это стало его личным "Марсом", его стремлением к свободе.

Внезапно свет прожектора прорезал тьму, ослепив его на мгновение.


Евгений мгновенно отреагировал, прижимаясь к лодке и выхватывая пистолет, который он спрятал в кармане. Он знал, что единственный путь — вперёд.

Выстрелы прогремели, и в ответ свет прожектора мигнул. Пока охранники прятались, он рванул вперёд. Его сердце билось в такт шуму двигателя, когда он устремился в тёмный тоннель.

Преследование началось. Лодки охранников тронулись с места, их моторы ревели, как загнанные звери. Свет прожекторов метался по стенам тоннеля, выхватывая обломки и следы прошлого.

Подземные воды метрополитена Петербурга превратились в адреналиновый кошмар. Лодка летела вперёд, минуя станции. Стены тоннелей мелькали по бокам, а за спиной Евгения слышался рёв моторов преследователей. Прожекторы фонарей выхватывали из темноты опасности: обломки, бетонные опоры и что-то шевелящееся в воде.

На первой станции он едва увернулся от крысы размером с телёнка, которая кинулась в лодку. На следующей — всплеск воды едва не перевернул судно. Вероятно, это был мутировавший сом, жадно открывающий пасть в поисках пищи. Евгений с трудом удерживал управление, каждый поворот был на грани катастрофы.

Преследователи не отставали. Их лодки освещали тоннель позади. Фонари выхватывали мутантов, шевелящихся в воде, и силовые линии, свисающие с потолка. Один из преследователей попал в обрывок кабеля, и лодка взорвалась искрами, исчезая в темноте.

Евгений увидел впереди дыру в стене. Он резко свернул и направил лодку туда. Узкий тоннель заставил его выключить мотор, чтобы не удариться о стены или выступы. Свет фонарей преследователей остановился у входа. Он слышал их голоса, но шум воды заглушал слова.

Через какое-то время он погрузился в тишину. Фонарик освещал только ближайшие стены, лодку несло течением куда-то вперед, сердце колотилось, но он чувствовал, что оторвался от преследования.

"Может быть, свобода — это не что-то, что можно получить или отвоевать," — подумал он. "Может быть, это выбор. Постоянный, мучительный, но свой."
— Чёрт, — выдохнул он, падая на сиденье лодки. Но в следующую секунду что-то твёрдое ударило его по голове, и его сознание погрузилось во тьму.


Глава 7

Пока официальная история утверждает, что Санкт-Петербург — это результат титанических усилий Петра I, воплотившего свою мечту о новой столице за относительно короткий срок.

У многих, однако, скорость и масштабы строительства вызывают вопросы. Город, появившийся на болотах, словно по волшебству, обрел за десяток лет завершенный облик с гранитными набережными, величественными дворцами и строгой планировкой улиц. Это кажется невероятным, учитывая технологии начала XVIII века — ручная работа, зубило, молоток. Потомственные исследователи, вечные сомневающиеся, утверждают, что кое-что здесь существовало до всяких там триумфов на Неве.

Так одновременно с грандиозной стройкой шла война со Швецией, непосредственно рядом с будущей столицей. Аналогию можно провести с Великой Отечественной войной — было ли бы возможно начать строительство масштабной новой столицы на западе страны в ее разгар? Абсурдность ситуации очевидна.

И задайтесь вопросом, зачем императору было необходимо создавать новую Петропавловскую крепость, когда всего в нескольких километрах находился Ниеншанц, отвоеванный у шведов 1 мая 1703 года? Эта крепость была в хорошей сохранности, её гарнизон сдался после осады, не подвергаясь штурму.

На самом деле, крепость и прилегающий к ней город располагались приблизительно в районе нынешнего Большеохтинского моста. Расстояние до нового центра минимально. Кроме того, существуют документально подтвержденные данные, свидетельствующие о том, что Ниеншанц сохранял своё отличное состояние в течение нескольких лет, а затем его, по всей видимости, разрушили умышленно.

Вот задумайтесь, что могло быть причиной такого решения? Наиболее логично предположить, что на Заячьем острове уже имелись старые укрепления, которые были легко восстановлены, что и было реализовано.

Отсюда появляются альтернативные версии, предполагающие, что Петр I не строил город «с нуля», а использовал уже существующую инфраструктуру. Гипотеза о существовании древнего города под Санкт-Петербургом активно обсуждается исследователями. 

Раскрытые старые карты, документы с застарелыми штампами, забытые планы показывают то, что официальная история стыдливо обходит стороной. Посмотрите на план Васильевского острова 1771 года, составленный по велению Екатерины II, на котором отчетливо видны фрагменты более ранних построек под зданиями XVIII века, который служит одним из аргументов в пользу этой теории.

Вместо полного строительства возводились новые сооружения на фундаментах и стенах более старых зданий, которые реконструировали и перестраивали. Эту версию подтверждают археологические находки — фрагменты построек, предметы быта, стилистически датируемые гораздо более ранним периодом, чем официально утверждаемая дата основания Петербурга.

Например, найденные куски керамики, осколки кирпича и камня, украшенные орнаментом, не характерным для русской архитектуры начала XVIII века, указывают на возможное существование более древнего поселения.

Многочисленные подземные сооружения, обнаруженные во время строительных работ и исследований, добавляют множество вопросов к общей интриге. Это не просто подвалы, погреба или висячие дворы доходных домов. Речь идет о целых лабиринтах, протяженность которых пока не определена.

Часть из этих подземелий, затопленных и обрушенных, остается недоступной. Однако, доступные для исследования участки показывают интересные детали: архитектура, используемые материалы, и даже некоторые настенные росписи не соответствуют общепринятым представлениям об архитектуре того времени.

Под Петербургом расположена целая сеть подземных ходов и коммуникаций, масштаб которой на протяжении столетий оставался засекреченным. Еще в XIX веке Владимир Всеволодович Крестовский описывал в своем романе «Петербургские трущобы» подземные каналы, по которым можно было беспрепятственно проплыть на лодке даже под центральными улицами города. Эти проходы вели от Летнего сада до Марсова поля, от Михайловского замка до Невы. Однако позднее существование подобных сооружений стали активно скрывать.

Туннели Петербурга соединяют дворцы, монастыри, и даже проходят под такими реками, как Фонтанка и Нева. В подвалах Александро-Невской лавры до сих пор существуют затопленные переходы, которые, возможно, служили монастырскими тюрьмами. Исследователи обнаружили их недавно, пробравшись туда через старинный склеп.

А что, если под Грибоедовым каналом скрыт древний город? Ученые рассказывают, что под его дном покоится не просто сеть ходов, а настоящий подземный Петербург, куда приводят тайные пути из разных уголков города. Под Смольным в советские времена устроили бомбоубежище — но только ли его? Скорее, лишь подлатали старинные ходы, построенные много веков назад.

Существует легенда, что в Михайловском замке был тайный ход, ведущий прямо из спальни императора Павла. И когда к нему пришли заговорщики той роковой ночью, единственный шанс на спасение был именно этот подземный выход. Но Павел не успел им воспользоваться, и тайна хода так и осталась нераскрытой.
 
Одним из наиболее удивительных объектов является система трамвайных тоннелей. В начале XX века, когда транспорт был на уровне лошадей и первых машин, вдруг начинают копать глубокие тоннели под проспектами. Так появился проект подземных трамвайных тоннелей — нечто невероятное для своего времени, предвосхищающее концепцию метро. Должен сказать, это было похоже на антиутопию в реальности.
В центре города, под проспектами и площадями, планировалось проложить целую сеть подземных трамвайных линий. Представьте себе: спускаясь в тесные, слегка освещенные лестницы, вы попадаете в просторные, выложенные камнем залы, где под ногами слышен глухой шум и скрежет, исходящий от мощных машин подземной сети. Каждый вагон трамвая, мчась под землей, носил отблеск современных технологий, с треском сверкая электрическими огнями.

Система представляла собой не просто удобное средство передвижения, а целую подземную жизнь. Улицы над тоннелями постепенно заполнялись толпами туристов, жителей, деловых людей, которые знали, что, спустившись вниз, могут сэкономить время и избежать уличной суеты. Представьте этот переплет из подземных коридоров, где каждый поворот открывает новую ветвь маршрута, а стены украшены мозаиками и элегантными железными конструкциями. Тоннели соединялись с центральными железнодорожными станциями, расширяя сеть настолько, что можно было пересекать весь центр города, не выходя на поверхность.

Планы, к сожалению, не сбылись полностью. Разразившаяся Первая мировая война, а затем революция и последовавшие за ней экономические трудности не позволили завершить грандиозный проект. Эти заброшенные пути, сегодня заполняемые легендами и мифами, могут рассказать о трудных временах экономического кризиса и войн, когда город пытался сохранить свою уникальную атмосферу.

Система метрополитена, открытая в 1955 году, стала не только важным транспортным узлом, но и артерией, связывающей множественные подземные структуры, такие как старинные катакомбы и бомбоубежища, построенные в годы Второй мировой войны. Исследования показывают, что подземные водоемы, принадлежащие к системе реки Невы, формируют уникальные экосистемы, активно исследуемые учеными.

Еще одна любопытная деталь — аномалии в магнитном поле, зарегистрированные в некоторых районах Санкт-Петербурга. Они могут указывать на наличие подземных металлических конструкций, или на некие геологические аномалии, связанные с деятельностью человека в прошлом. Изучение этих аномалий может дать дополнительную информацию о подземных тайнах города.

И вот, гуляя по дворам и мостовым, посмотрите на них внимательно: возможно, они расскажут вам легенду о древнем городе, на чьих руинах мы стоим. Город, который был, но оставил о себе след в сердце подземного Петербурга. Прислушайтесь, ведь он вас слышит и наблюдает за вами.

Были и те, кто ушёл в глубины подземелий, предпочитая скрыться от города, раскинувшегося наверху. Они создали свои поселения в темных коридорах и сырых залах, выстроив уникальный быт вдали от дневного света. Назвав себя «Невскими викингами», эти люди отвергли мир на поверхности, избрав подземные лабиринты для жизни и самостоятельности.


Глава 5

Евгений пришёл в себя постепенно. Сознание пробивалось сквозь вязкий туман боли и оглушающей тишины. Голова гудела, как натянутая струна, руки горели от верёвок, врезавшихся в запястья. Он попытался пошевелиться, но понял, что связан. Пол был холодным и твёрдым, пахло сыростью, металлом и чем-то древним.
 
— Очнулся, значит, — пробормотал кто-то рядом. Голос был низким, с хрипотцой, словно обладатель много курил или слишком долго жил в сырости. — Ну что, герой, попался? 

Евгений приоткрыл глаза. В полумраке виднелись силуэты двух мужчин. Один — коренастый, с густой бородой, казался воплощением угрюмой силы. Второй — высокий, сухопарый, с худым лицом, которое напоминало вытянутый череп. Они оба внимательно смотрели на Евгения, будто решали, что с ним делать.
 
— Где я? — спросил он, голос прозвучал хрипло. 
— Там, где тебе не место, — усмехнулся бородатый. — Думаешь, можно так просто пройти на лодке с мотором через наш кордон?
 
И он замахнулся палкой похожей на биту для игры в лапту.

— Ребята, если вы меня еще раз ударите по голове, я могу остаться дурачком и на все ваши вопросы буду отвечать смехом роняя слюни. Я… — начал Евгений, но его перебил второй, сухопарый: 
— Рот закрой. Здесь мы задаем вопросы. 

Тишина повисла на мгновение, затем бородатый заговорил снова, уже тише: 
— Что с ним делать? Может, к Яросу? Или сразу… 

Евгений понял, что его судьба висит на волоске. Каждое слово, каждая интонация могли стать роковыми. Он собрал все силы, чтобы заговорить спокойно и уверенно: 
— Отведите меня к Конунгу. У меня есть информация, которая может его заинтересовать. 

Сухопарый прищурился, его глаза блеснули в полумраке. 
— Что-то не похоже, чтобы у тебя была информация, — протянул он насмешливо. — Скорее, ты просто хочешь выиграть время. 
— Передайте ему, что «Темна вода в облаках» — сказал Евгений.
— А если он действительно что-то знает? — вмешался бородатый. — Может, хуже не будет? Пусть сам Конунг решает. Тем более мы его уже обыскали. Пусть увидит свое ничтожество перед путем в Хельхейм.

Сухопарый помедлил, словно обдумывая каждое слово. 
— Ладно. Только попробуй дернуться — пожалеешь, что родился, — процедил он сквозь зубы. 

Евгению завязали глаза. Ткань была грубой, пахла потом и пылью. Его подняли на ноги, и он почувствовал, как чужие руки крепко держат его за локти, словно боялись, что он сорвётся и убежит. 

Сначала его посадили в лодку, и они какое-то время плыли, потом высадили на берег и повели по коридорам. Сначала Евгений пытался считать шаги между поворотами, но потом сбился и оставил это занятие.

Шаги эхом отдавались в коридорах, словно стены самого тоннеля дышали. Евгений слышал приглушённые голоса — охранники переговаривались с кем-то, видимо, проходя через блокпосты. 

— И что за птица? — спрашивал один из голосов. 
— Шпион. На лодке с мотором проскочить хотел, — отвечал сухопарый.
 
Голоса звучали спокойно, но в них чувствовалась скрытая угроза, как у хищников, наблюдающих за жертвой. 

Иногда тишину нарушал скрип металла или резкий удар железа о железо. Где-то журчала вода, капли звенели в темноте. Время от времени Евгению казалось, что он слышит чьи-то тяжёлые шаги вдали — слишком медленные и слишком громкие для человека. 

Постепенно звуки стали меняться. Вместо холодного эха коридоров появились отголоски множества голосов, словно они приближались к чему-то большему. Шорохи, хруст, тихие разговоры — Евгений понял, что их ведут в место, где кипела жизнь.
 
— Быстрее, не тормози, — рыкнул бородатый, подтолкнув Евгения вперёд. 
Когда его ввели в большое помещение, он услышал гул, похожий на шум небольшого города. Люди переговаривались, кто-то смеялся, где-то раздавался детский смех, а вдалеке играл аккорд гитары. Но всё это накладывалось на приглушённые шёпоты: 
— Это он? 
— Кто он такой? 
— Шпиён… 

Евгений чувствовал, как эти взгляды буравят его, будто толпа пыталась проникнуть в его мысли.
 
— Этот?
— Да, несет какую-то ерунду про темную воду в облаках. Видать по голове сильно получил…
— Уже доложили.
— Куда дальше? — спросил сухопарый. 
— Прямо. Конунг ждёт, — раздался чей-то голос, грубый и повелительный. 
Его подвели к какому-то помещению. Здесь пахло древесным дымом и горячим металлом. Тишина стала почти осязаемой, словно всё пространство замерло в ожидании. 

— Конунг, — произнёс сухопарый, опустив голос. — Мы нашли его на кордоне. Шпион. На лодке с мотором. У него был американский пистолет. 

Голос, звучавший из глубины зала, был низким и ровным, с оттенком силы, не требующей доказательств: 
— Снимите с него повязку. 

Ткань исчезла с глаз Евгения, и он зажмурился от яркого света. Постепенно глаза привыкли, и перед ним открылась картина. Зал был просторным, потолок терялся во тьме, а стены украшали факелы и чаши с огнём. Их свет отбрасывал тени на грубые каменные плиты пола.
 
В центре зала находился трон или нечто на него похожее — массивный стул, сделанный из металла и дерева, с подлокотниками, напоминающими когти зверя. К трону тянулись провода и кабели, свисающие с потолка, словно древо жизни, утерявшее свою листву. 

На троне сидел пожилой мужчина. Его волосы и борода были седыми, но лицо оставалось твёрдым, а взгляд — острым, как лезвие ножа. Он казался человеком, который прожил долгую жизнь и ни разу не позволил себе слабости. 

— Развяжите его, — сказал мужчина, и его голос прозвучал неожиданно спокойно. 
Охранники переглянулись, их лица выразили удивление, но никто не посмел возразить. Они быстро развязали Евгению руки и отступили на шаг назад.
 
— Уходите, — добавил Конунг. 
— Но… — начал сухопарый, но замолчал, поймав взгляд мужчины. 
— Я сказал — уходите, — повторил он, и голос его стал жёстче. 

Охранники поклонились и быстро покинули зал, оставив Евгения и Конунга наедине. 
Некоторое время они просто смотрели друг на друга. Затем Евгений сделал шаг вперёд, его лицо, до этого напряжённое, вдруг смягчилось. Он подошёл ближе, и в его глазах появился блеск, который нельзя было спутать ни с чем. 

— Дедушка… — тихо сказал он, его голос дрогнул. — Как же долго я тебя не видел. 
Евгений сделал ещё один шаг, опустился на колени перед троном и обнял ноги пожилого мужчины. Его плечи задрожали, но он не позволил слезам хлынуть.
 
Конунг, до этого строгий и холодный, теперь мягко положил руку на плечо Евгения. 
— Вставай, Женя. Здесь ты не должен падать на колени. Мы многое потеряли, но мы всё же семья.  Поднимись, дай я тебя разгляжу.

Конунг внимательно слушал, как Евгений рассказывал о своей выполненной миссии. Тот говорил спокойно, но голос выдавал усталость, смешанную с лёгкой гордостью. 

— Я расставил жучки везде, где только мог, — сказал Евгений, усмехнувшись. Он достал из кармана спичечный коробок, крутанул его пальцами и протянул деду. — У меня ещё осталось. 

Конунг, или Анатолий Александрович, как называл его Евгений в детстве, посмотрел на коробок с лёгкой улыбкой. Его глаза блеснули интересом.
 
— Никогда не думал, что ты пойдёшь на это, Женя. Но ты доказал, что кровь семьи не солжёт. 
— Я знал, что должен это сделать, — ответил Евгений, опустив коробок обратно в карман. — Родители верили в эту миссию, и я тоже. 

Дед вздохнул, в его взгляде появилось что-то тревожное.

— Женя, мне нужно, чтобы ты знал, на что мы пошли ради выживания. — Он поднял руку, показывая на провода, свисающие с потолка, которые уходили прямо в его трон. — Это не просто трон, это инструмент.
 
Евгений заметил, как тонкие проводки протянулись к голове деда.

— Ты что, подключён к системе? 
Конунг кивнул. 

— Это не просто система. Это нейроинтерфейсы. С их помощью я могу следить за всеми потоками информации — новостями, сигналами, разведданными. Это позволяет мне защищать наш народ. Вопрос только в том, сколько времени у меня ещё осталось. 
Евгений хотел что-то сказать, но замолчал, увидев, как лицо деда на мгновение омрачилось. 

— Я в курсе всех событий, Женя, — продолжил Анатолий Александрович. — И твоё возвращение пришло в самый важный момент. Мы потеряли связь с сопротивлением в Сибири, и теперь от тебя зависит, установим ли мы её вновь. 

Евгений молчал, его мысли метались, как снежинки в метель. Сибирь. Это звучало как приговор и шанс одновременно. 

— Но сначала ты должен знать правду. — Голос Конунга стал твёрже. — Марина. 
Евгений напрягся, услышав это имя. 
— Она была подослана к тебе, чтобы добраться до работ твоих родителей. И когда взорвали их квартиру, это была инсценировка. Контрразведка ничего не нашла. Ни карт, ни материалов. Но… и тел твоих родителей тоже не было. 
Евгений почувствовал, как его сердце сжалось. 

— Ты думаешь… 
— Да, — мягко ответил Конунг. — Скорее всего, они в какой-то секретной тюрьме. Пока мы не знаем, где. 

Слова деда ударили сильнее, чем Евгений мог представить. Но он не позволил себе показать слабость. 

— Значит, моя задача — Сибирь, — произнёс он. 
Конунг кивнул. 

— Да. Это важный шаг. Но запомни: никто не должен знать о наших родственных связях. Даже здесь могут быть предатели. 
— Я понимаю, дед. 

— Хорошо, — сказал Анатолий Александрович, нажимая на кнопку в подлокотнике. Дверь зала открылась, и вошли охранники. — Все вопросы с пленным решены. Он теперь гость. Расположите его в одной из гостевых комнат. 

Гостевая комната встретила Евгения простором, который казался неожиданным для подземного убежища. Стены, выкрашенные в тёплый терракотовый оттенок, местами покрывались потёртостями и царапинами, будто напоминая, что это место — не для роскоши, а для выживания. Однако в обстановке чувствовалась забота о тех, кто здесь жил. 

В углу находился небольшой кухонный блок: металлический шкафчик, явно собранный из обломков старой мебели, полированный до блеска, чтобы скрыть его возраст. На столешнице стояла пара алюминиевых кружек и керамическая ваза с засохшими полевыми цветами — крохотный штрих, придающий этому суровому месту каплю человечности. Встроенная плита выглядела самодельной, но чистой, как будто каждый, кто пользовался ею, уважал труд своих товарищей. 

Рядом находилась небольшая душевая кабина, занавеска которой была сшита из множества разноцветных кусков ткани, напоминающих о времени, когда всё было иначе. Туалет, скрытый за импровизированной перегородкой, выглядел более утилитарно, но был исправен. 

Мебель была сделана из грубого дерева. Кровать, на первый взгляд простая, скрывала под собой потайные ящики. Над ней висел шерстяной плед, аккуратно сложенный, с узором, напоминающим скандинавские орнаменты. У стены стоял крепкий деревянный стул, его спинка была обтянута кожей, покрытой лёгкими потертостями. 

Особенно внимание привлекали стены. На одной из них висел плакат с изображением Северного сияния. Изумрудные и лиловые огни, казалось, светились даже в полутьме комнаты, а под ними был выведен текст: "Только свобода даёт свет." Напротив, другой плакат, чуть выцветший, с грубыми буквами провозглашал: "Свобода выше демократии!" Между ними, словно между двумя мирами, на гвозде висел фонарь — простой, но надёжный. Его мягкий свет заливал комнату, делая её почти уютной. 
На полках вдоль стены стояли книги, большинство из которых были потрёпаны временем. На корешках можно было разобрать названия: "История великих миграций," "Тактика выживания в условиях кризиса," и даже "Поэзия серебряного века."
 
Пол был покрыт простым ковриком, сотканным вручную. Его неровные узоры добавляли обстановке тепла. Подле кровати стоял небольшой металлический ящик с кодовым замком, который, по всей видимости, служил для хранения личных вещей.
 
Комната, хоть и лишённая изысканности, дышала функциональностью и осторожным стремлением к уюту. Это место казалось временным, но всё же способным дарить покой тем, кто его заслужил.

Евгений провёл несколько дней, знакомясь с обитателями этого подземного города. Дети смотрели на него с любопытством, задавали сотни вопросов о мире наверху и быстро приняли в свою компанию. Их звонкие голоса и весёлый смех звучали неожиданно живо в этих мрачных коридорах, будто дети находили свет даже в самой густой тьме. 

Мужчины относились к Евгению сдержанно. Их взгляды, полные скрытого недоверия, будто сканировали его на прочность. Но его спокойствие, твёрдость и желание помочь постепенно завоёвывали уважение. Женщины приносили еду, иногда оставляя на столе домашнюю выпечку или травяной чай, и внимательно следили, чтобы он ни в чём не нуждался.
 
Но Евгений не мог просто сидеть сложа руки. Он видел, как мужчины ежедневно уходили в дозоры: кто-то патрулировал метро, кто-то — рискованно выходил на поверхность, чтобы следить за активностью вражеских сил. Его это грызло. 
Однажды вечером он подошёл к мужчине по имени Трофим — одному из старших в дозорах. 

— Позвольте мне пойти с вами. Я не могу просто так сидеть здесь, — попросил Евгений. 

Трофим, угрюмый мужчина с резкими чертами лица и короткой бородой, прищурился: 
— Не могу. Это приказ Конунга. 
— Тогда возьмите меня на блокпосты, — настаивал Евгений. — Я хотя бы смогу помочь охранять периметр. 

Трофим долго смотрел на него, будто проверяя, насколько серьёзно Евгений относится к своим словам. 

— Ладно, но не вздумай наделать глупостей. 

Так Евгений начал ходить на блокпосты, помогая держать оборону. Это были небольшие укрепления на ключевых точках метро, где люди круглосуточно несли службу. Он быстро освоился, учился следить за сигналами тревоги, проверять рации и патрулировать тёмные туннели. Иногда приходилось стоять в полной темноте, слушая, как где-то далеко зашуршала крыса или раздался странный звук.
 
Вечерами, возвращаясь с блокпостов, Евгений собирался у огня вместе с мужчинами. Они пили крепкий чай, иногда делили банку консервов и рассказывали истории. 

— Ты не поверишь, — начинал один из них, худощавый мужчина по имени Слава. — Однажды мы нашли целую семью мутантов в старом вагоне метро. Тварей было пятеро, огромные, как медведи. Еле отбились. 

— Это ничего, — перебивал другой, массивный и рыжий, которого все звали Михалыч. — А у нас однажды крыса размером с телёнка чуть вагон не перевернула. Мы её потом три дня вели через весь туннель, пока не загнали в тупик.
 
Некоторые, пытаясь добавить перчинки в рассказы, начинали байки про зомби. 
— Ну что, снова начнётся? — закатывал глаза Трофим. — Слушай, Евгений, это уже легенда. Никто этих зомби никогда не видел. 

Слава, не обращая внимания, продолжал: 
— А я тебе говорю, видел! Тёмный тоннель, запах гнили и тишина, а по бокам тоннеля… 
— Брехня! Всё это ты после третьей банки самогонки увидел, — отмахнулся Михалыч, и все захохотали. 

В итоге такие истории неизменно заканчивались шуткой, ставшей местным мемом: 
— Человек человеку волк, а зомби — зомби зомби! — выкрикивал кто-нибудь, и компания взрывалась смехом. 

Но когда рассказы переходили на реальные сражения с внешним миром, тон становился серьёзнее. Мужчины говорили о мародёрах, об атаках на блокпосты, о напряжении, которое всегда висело в воздухе. 

— Ты видел Пашу? — вдруг спросил Трофим, покручивая в руках нож. Его голос звучал спокойно, но в нём угадывалась тяжесть пережитого.
— Молчаливого мальчика? — уточнил Евгений.
— Да. Он единственный выжил, когда в их посёлок пустили мародёров, —
Трофим замолчал, провёл пальцем по лезвию ножа. — Наверху теперь нет правил, Женя. Каждый сам за себя. Ты доверился — и всё. Ночью проснёшься, а они уже за твоей спиной. Или не проснёшься вовсе. Если мы не будем держать периметр, нас просто уничтожат.

Евгений молчал, но внимательно слушал, вбирая каждую деталь. В этот момент Трофим замолчал, глядя куда-то вдаль, будто вспоминая что-то.
 
— Он один остался. Остался жив… после того, как предатель пустил мародёров в его поселение. 

Евгений насторожился. 

— Это было небольшое место. Всего несколько десятков человек. Они приняли мужчину, который пришёл к ним под видом беженца. Говорил, что его дом разграбили, что он потерял жену и детей. Все поверили. Люди тогда ещё думали, что доброта спасёт нас. 

Трофим тяжело вздохнул и продолжил: 
— В ту ночь, когда все уснули, он вырезал охрану на блокпосте. А потом открыл ворота мародёрам. Эти твари ворвались в посёлок, пока люди спали. Они убивали всех, даже детей. 

Евгений почувствовал, как внутри всё сжалось. 

— Паша… он спрятался, — Трофим сжал нож крепче, его голос стал глухим. — Залез в пустой бак для хранения воды и сидел там всю ночь, пока снаружи кричали, плакали и просили о помощи. Потом, когда всё закончилось, он вышел, нашёл нас и всё рассказал. 

Трофим поднял взгляд на Евгения, его глаза были как камень — твёрдые, но потускневшие.
 
— Вот почему мы не пускаем чужаков. Почему проверяем каждого. И почему мы держим периметр. 

Евгений молча кивал, чувствуя, как эта история тяжёлым грузом ложится на его сознание. Она открывала ему мир, где каждый мог стать врагом, и где доверие стоило жизней.
 
Ночи в подземном городе были похожи друг на друга. Евгений лежал на своей кровати, глядя в потолок, которого не мог разглядеть в темноте. Мысли текли медленно, как река за бетонной стеной. Образ родителей не давал покоя: где они? Живы ли? Он вспоминал их голоса, движения, привычки. Казалось, что стоит закрыть глаза — и увидит, как отец снова берёт его за руку, а мать поправляет волосы за ушами. 

Но теперь к этим мыслям добавился ещё один образ — молчаливого Паши. Его глаза, полные тягучей, не по-детски взрослой боли, не отпускали Евгения. Мальчик выжил, когда весь его мир был стёрт до основания. И этот взгляд будто спрашивал: «а ты что сделал, чтобы остановить это?»
 
Через пару дней Евгений снова был на блокпосте вместе с Трофимом. Тьма туннеля сгустилась вокруг них, как будто прятала свои тайны. Лампа тускло мерцала на столе, отражаясь на ружье, которое Трофим держал в руках.
 
Евгений сидел рядом, пытаясь разобраться в своих мыслях. Наконец он нарушил молчание: 
— Думаешь, там, наверху, ещё есть шанс всё исправить? 

Трофим поднял взгляд. Его лицо осветилось тусклым светом лампы, и в прищуренных глазах мелькнуло что-то — усталость, горечь, а может, просто усталость от таких вопросов.
 
— Что исправить? 
— Всё, — выдохнул Евгений, обвёл пространство рукой, будто пытался показать весь мир за пределами туннеля. — Этот хаос, войны, разделение. Ты сам говорил, что наверху нет правил. Но что, если они появятся? Если кто-то снова наведёт порядок? 

Трофим усмехнулся, покачав головой, но усмешка не была радостной. 

— Порядок? Женя, порядок — это такая же иллюзия, как свобода. Мы всегда думаем, что можем контролировать жизнь, пока она не доказывает обратное. 

Евгений задумался. Его взгляд скользнул в сторону темноты туннеля, где капли воды иногда тихо стучали, напоминая отсчёт времени.
 
— Тогда ради чего всё это? — он жестом указал на стены, укрепления, оружие. — Мы сражаемся, умираем… Ради чего? 

Трофим замолчал. Его лицо потемнело, как будто он снова переживал что-то болезненное. Он долго молчал, прежде чем наконец произнёс: 
— Ради того, чтобы сохранить хоть что-то. Семью, общину, себя. Это не великие идеи, Женя. Это просто борьба, чтобы не сдаться.
 
Евгений нахмурился. В словах Трофима была правда, но она казалась слишком суровой. 

— Но если всё, что мы делаем, — это просто выживаем, то, чем мы тогда лучше тех же мародёров или мутантов? 

Трофим снова усмехнулся, но в этот раз в его глазах мелькнула тень грусти, почти тоска. 

— Тем, что у нас есть выбор, Женя. Мы можем убивать, чтобы выжить. А можем защищать, чтобы жить. 

Его слова повисли в воздухе, будто эхо в туннеле. Евгений молчал. Он думал о Паше, который спасся, потому что у него не было выбора. О родителях, которые могли быть живы, но молчали где-то в заточении. О Марине, которая, возможно, предала его, но всё равно оставалась частью его прошлого.
 
Тьма туннеля уже не казалась безразличной. Она смотрела на них, слушала их. А где-то далеко, за этими стенами, продолжался мир, полный людей, которые жили без правил. 

Евгений глубоко вздохнул. Он знал одно: нельзя оставаться на месте. Всё, что он делал здесь — патрули, разговоры у огня, даже эти вопросы — было подготовкой к тому, что ждало его впереди. Путь, где выбор будет всё, что у него останется.    

Через несколько дней Евгения вызвали на совет. Когда он вошёл в зал, то почувствовал, как всё внутри напряглось. Теперь он смог внимательно его рассмотреть. Зал выглядел совершенно по-новому, когда он переступил его порог во второй раз. Теперь, без повязки и в тишине ожидания, пространство раскрывалось в своей суровой красоте. Свет огней в чашах отражался от грубых металлических стен, покрытых ржавчиной и царапинами, словно они хранили шрамы самой истории. На некоторых из панелей были выгравированы древние символы, которые, казалось, шептали о подвигах и потерях, о старых войнах и новых клятвах.
 
Взгляд Евгения задержался на потолке, который терялся во тьме. Казалось, он не имел конца, как ночное небо, закрытое низкими облаками. Оттуда свисали цепи и кабели, оплетая помещение, будто сеть, удерживающая этот мир от разрушения. Некоторые из кабелей уходили к трону Конунга, превращая его в центр этой механической паутины. 

Вдоль стен тянулись скамьи, сделанные из необработанного дерева и массивных каменных плит. Их покрывали старые одеяла и шкуры животных, что придавало пространству теплоту, но напоминало о постоянной борьбе за выживание.
 
Люди, собравшиеся на совете, выглядели не просто слушателями, а соучастниками чего-то важного. Мужчины с угрюмыми лицами и сильными руками, женщины, чьи взгляды были острыми, как сталь, подростки, едва сдерживающие любопытство. Каждый из них был частицей этого подземного мира, несущей свою долю его тяжести.
 
Пол зала был выложен старыми плитами, покрытыми выщербинами и трещинами. Между ними местами поблескивали капли масла, оставленные, вероятно, от ламп и механизмов, которые работали где-то выше или ниже. В центре, под ногами Евгения, виднелся огромный символ, вырезанный прямо в камне: круг, пересечённый сложными линиями, похожими на древнюю карту звёздного неба или лабиринт. 

Атмосфера была пропитана напряжением. Воздух казался густым, почти ощутимым, как будто сам зал знал, что здесь решаются судьбы. Углы помещения тонули в тени, и только у трона Конунга свет был особенно ярким, делая его фигуру ещё более внушительной. 

Евгений почувствовал себя маленьким, почти незначительным в этом месте, но вместе с тем понимал, что он тоже стал частью этой сложной структуры. Здесь его ожидало решение, которое изменит не только его жизнь, но и, возможно, судьбу всей общины.
Евгений остановился у входа, чувствуя, как десятки глаз обращены на него. В зале царило напряжение, словно каждый ожидал, что сейчас будет сказано что-то важное. 
Конунг поднял руку, призывая к тишине. Едва слышный шёпот утих, и наступила почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня.
 
— Сегодня мы собрались, чтобы объявить важное решение, — начал Анатолий Александрович. Его голос, глубокий и властный, разрезал воздух.
 
Каждое слово отдавалось в стенах зала, как эхо в пустынных горах. Люди наклонились вперёд, чтобы не пропустить ни одного звука.
 
— Евгений отправляется в Сибирь, чтобы установить связь с сопротивлением. 
Толпа зашевелилась, словно волна прокатилась по залу. Кто-то кивнул в знак уважения, кто-то переговаривался вполголоса. Несколько человек посмотрели на Евгения с недоверием, но в их взглядах также читалась надежда. 

— Я уже сообщил своим людям, чтобы его встретили, — продолжил Конунг, обводя зал внимательным взглядом. — Остальным нужно подготовить его к пути. 

Он сделал паузу, позволяя словам осесть в сознании слушателей. Затем приподнялся, опираясь на массивные подлокотники трона. 

— Евгений пересечёт линию фронта через подземные тоннели и доберётся до реки, которая впадает в Ладожское озеро. 

Его голос стал громче, почти торжественным: 
— Это не просто путь. Это шаг к нашей свободе. Пусть все помнят: мы стоим на границе между свободой, жизнью и смертью. И от того, что мы сделаем сейчас, зависит наше будущее. 

Слова Конунга вызвали новую волну гулких обсуждений. Люди переговаривались, одобрительно кивали, кто-то сжимал кулаки, как будто готовясь к бою. 

— Мы дадим тебе всё, что нужно, — сказал Анатолий Александрович, глядя на Евгения так, будто взвешивал каждое слово. — Ты ведь понимаешь, это не просто миссия. Это то, что изменит нас всех. Ты готов?

Евгений кивнул, стоя выпрямившись. Он чувствовал тяжесть ответственности, которую на него возлагали, но вместе с тем — гордость. Здесь, в этом зале, где каждый знал, что жизнь и смерть — лишь два соседних шага, его миссия казалась по-настоящему важной. 

Когда совет закончился, люди начали расходиться, но в их движениях ощущалась энергия. Кто-то подошёл к Евгению, похлопал его по плечу, кто-то сказал несколько ободряющих слов. Но большинство просто смотрели на него — с уважением и ожиданием. 

Он понимал: от его успеха зависела не только его собственная судьба, но и судьба этих людей, живущих в тени подземного мира.

Перед самым отправлением, когда приготовления уже были завершены, а ночь втиснулась в коридоры подземного города, Евгения снова вызвал к себе Конунг. Его охранники проводили Евгения в знакомый зал, который в этот раз казался особенно тёмным.  Свет факелов бросал длинные тени на стены, а кабели, уходившие к трону, тихо потрескивали, будто оживая вместе с воздухом, наполненным предстоящей судьбой.  Конунг сидел на своём троне, но его взгляд был прикован к Евгению, а в глазах читалась необычная смесь гордости и тревоги.

— Ты готов? — спросил он, и голос его прозвучал глухо, почти устало.
— Да, — ответил Евгений, стараясь звучать твёрдо.

Анатолий Александрович встал, что он делал редко, и шагнул к внуку. На мгновение они просто смотрели друг на друга, как будто пытались запомнить этот момент навсегда.

— Ты мой самый смелый, Женя, — произнёс он, наконец, и его голос дрогнул. — Ты идёшь не ради себя. Ты идёшь ради всех нас. Но помни: ты — часть нашей семьи. И что бы ни случилось, я горжусь тобой.

Он неожиданно крепко обнял Евгения, и тот почувствовал, как внутри всё сжимается. Это прощание казалось слишком тяжёлым, слишком значимым.

— Береги себя, дед, — тихо сказал Евгений, когда они разомкнули объятия.
Конунг кивнул и отвёл взгляд скрывая накатывающуюся слезу.

— Женя, — начал Конунг. В его голосе была спокойная уверенность, но глаза выдавали скрытую тревогу. — Перед тем, как ты отправишься, я хочу дать тебе нечто особенное. 

Он потянулся к небольшому деревянному ящику рядом с троном, открыл его и достал тонкую красную книжку, перетянутую резинкой. На её потёртой обложке едва различимо проступали буквы, которые время частично стерло.
 
— Это дневник твоей прабабки, — сказал Конунг, протягивая книжку Евгению. 
Евгений осторожно взял её в руки, будто боялся повредить этот хрупкий артефакт. Его пальцы пробежались по старой коже обложки, чувствуя её теплоту и тяжесть прожитой жизни. 

— Она пережила блокаду Ленинграда, — продолжил Анатолий Александрович. — Писала его, чтобы сохранить не только воспоминания, но и силы жить. Здесь есть записи о том, как люди боролись и как выжили. Это не просто свидетельство, это урок, Женя. 
Евгений открыл дневник, взглянув на несколько первых строк. Почерк был мелким, аккуратным, но где-то линии дрожали, оставляя следы беспокойной руки. 

— Почему ты даёшь его мне? — спросил он, поднимая глаза на Конунга. 
— Чтобы ты понял, что в любую, даже самую тёмную ночь, всегда есть место для надежды, — ответил дед. — И чтобы у тебя было что-то, что поможет скоротать время в пути. 

Он сделал паузу, тяжело вздохнул, затем добавил: 
— Мы сейчас переживаем свои блокадные дни. Но если они смогли тогда, мы сможем и сейчас. Только нужно помнить, что мы не одни. И всегда есть ради чего бороться. 
Евгений крепче сжал дневник, почувствовав, как его собственная решимость становится твёрже.
 
— Спасибо, дед, — сказал он. 

Конунг положил руку на плечо Евгения, словно передавая ему часть своей силы. 
— Возвращайся, Женя. Тебя ждут не только здесь.
 
Эти слова отдались эхом в сердце Евгения. Он держал красную книжку в руках, чувствуя её тепло, словно она стала частью его самого. В эту ночь, которая была холодной и беспокойной, дневник стал его связью с прошлым и надеждой на будущее.
Евгений собрался быстро. В вещевой мешок он уложил дневник прабабки, запас еды, оружие и несколько личных вещей, которые могли пригодиться в пути. На выходе у первого блок поста его уже ждала небольшая группа сопровождения. Мужчины с серьёзными лицами молча передали ему два мешка из кожи, похожих на странные батискафы. 

— Первый — для тебя, второй — для вещей. Они прочные, держат тепло и хорошо держатся в воде, — сказал Михалыч, передавая один из мешков.
 
Ему выдали компас с тусклым металлическим корпусом и светящейся стрелкой и фонарик, который включался мягким нажатием, почти бесшумно. 

— Течение само тебя донесет. Держи направление строго на северо-восток, когда выйдешь на берег. Следи за звёздами, если сможешь их увидеть, и не теряй связь с берегом, пока не будешь уверен, что достиг нужного места. 

Проверив, что ничего не забыли, они двинулись по подземным коридорам, где каждый шаг отдавался эхом. Воздух был влажным, от стен капала вода, и казалось, что сама тьма живёт здесь своей жизнью.

Когда Евгений подошёл к краю подземной реки, Трофим с другими проводниками уже ждали его. Они проверили кожаные мешки, закрепили баллоны с воздухом.

— Ты знаешь, что делать, — сказал Трофим, его голос был твёрдым, но в нём звучала искренняя забота. — Не торопись. Помни про воздух и будь осторожен.

Евгений глубоко вдохнул, глядя на тёмную воду перед собой. На мгновение он оглянулся назад, в сторону коридора, ведущего к общине, и вспомнил слова деда. Затем шагнул в кожаный мешок, уселся на баллоны и толкнулся от берега.
— Дальше ты идёшь один, — сказал Трофим — Удачи, Евгений. 

С этими словами проводники подтолкнули кожаные мешки к воде, и Евгений, глубоко вздохнув, шагнул вслед за ними в ледяную тьму, которая должна была стать его дорогой к свободе.
 
Ночь была холодной, и воздух, густой, как стекло, обжигал горло с каждым вдохом. Ветер приносил запахи зимы — сырой лед, свежий снег и что-то ещё, тонкое, словно аромат забытой надежды. Евгений стоял у края подземной реки, которая должна была его вынести в Ладожское озеро.
 
Когда Евгений подошёл к краю подземной реки, Трофим уже ждал его, проверяя кожаные мешки. Один из них был открыт, и Евгений заметил внутри два металлических баллона с воздухом. 

— Это для тебя, — сказал Трофим, похлопав по баллонам. — Воздуха должно хватить часа на три, если не будешь волноваться и дышать спокойно. Понял? 
— Понял, — кивнул Евгений, пытаясь сохранить спокойствие. 

Трофим уложил баллоны внутрь мешка, аккуратно закрепляя их на дне. 
— Используй их как скамейку. Сядешь сверху, чтобы было удобнее плыть. И не забывай: как только почувствуешь, что воздуха становится мало, начинай смотреть, где можно выбраться на берег. 

Евгений молча наблюдал за действиями Трофима, стараясь запомнить каждую деталь. 
— Главное — не паниковать, — добавил Трофим, закрывая мешок. — Паника — это то, что нас всех топит быстрее, чем вода. 

Он ещё раз проверил крепления и внимательно посмотрел на Евгения. 
— Держись, парень. Мы будем ждать вестей. 

Провожающие помогли ему залезть в кожаный шар, но несмотря на то, что на ногах были унты, ледяная стихия мгновенно обожгла кожу, проникая в каждую клетку. Сердце колотилось, как барабан войны, разгоняя кровь, которая, казалось, вот-вот застынет. В голове мелькали образы: лица родителей, улыбка Марины, строгий взгляд Конунга. Всё смешивалось в вихре мыслей, пока его кожаные пузыри надували и погружали в воду.
 
Первый пузырь был заполнен оружием и вещами. Второй — его спасением, его шаткой лодкой, в которой он надеялся пересечь этот ледяной мир. Евгений опустил мешок с воздухом в воду, чувствуя, как ледяные брызги пробираются под куртку. 
— Вперёд, на северо-восток, — напомнил Трофим. — И помни: твоя цель не только выбраться, но и выжить. 

Евгений кивнул, взял в руки компас и фонарик, и провожающие оттолкнули его от берега. Тёмная река подхватила его, унося в неизвестность, где ледяная вода полная тьмы стали его единственными спутниками. 

Темнота накрыла его, словно накинув пелену, когда он погрузился под воду. Течение понесло его к месту, где он должен был выбраться, но Ладога не спешила отпускать своих тайн и время, казалось, замедлилось или даже остановилось.
 
Евгений чувствовал, как страх тянет его вниз, как холод пытается пробраться под кожу. Он думал о родителях: "Живы ли они? Где их держат?" Он думал о Марине, её образ был размытым, как сон, но оставался болезненно ярким: "Кто она для меня теперь — союзник или предатель?" и он думал о прабабке, которой удалось выжить в аду блокады.

Вдруг послышался резкий треск льда. Евгений инстинктивно замер, а затем резко выдохнул. Лёд раскололся с глухим хрустом, и он вынырнул из тёмных глубин. Вода стекала с его одежды, цепляясь за морозный воздух, который сразу же превратил её в ледяную корку. 

Он тяжело дышал, лёжа на берегу, чувствуя, как каждый вдох сотрясает его тело. Мороз вцепился в его кожу, но это уже не имело значения. Евгений поднялся, пошатываясь, и огляделся. Лес перед ним простирался как бесконечная стена теней. 
С трудом вытащив второй пузырь, он достал оружие и вещевой мешок. Пальцы были онемевшими, но цепкими. Он не мог позволить себе ошибку, не сейчас. Он переоделся, скинув мокрое белье. На берегу, под редкими звёздами, он стоял один, как человек на границе двух миров. 

Морозный воздух окутывал его обжигая изнутри, и хруст снега под ногами разрезал тишину. Он оглянулся на озеро, словно хотел что-то сказать этому бескрайнему пространству, но слова застряли в горле. 

«Всё только начинается…» — пронеслось в его голове.

Он шагнул в лес, и тени деревьев обняли его, скрывая от всего мира. С каждым его шагом следы на снегу исчезали в танце лёгкого ветра, пока не остались лишь звёзды над головой и густой шёпот зимнего леса. 

Где-то вдалеке завыла волчья стая, но и этот звук растворился в бесконечности ночи. А Евгений продолжал идти, оставляя за собой не только следы на снегу, но и прошлое, которое не давало ему покоя. 

Он не знал, что ждёт впереди, но в глубине души чувствовал: там, где заканчивается этот путь, начнётся нечто большее.


Глава 6

В тёмной комнате, освещённой лишь мягким голубоватым светом мониторов, Антон стоял у металлического стола. Его пальцы нервно перебирали уголок папки с документами, но голос оставался ровным.

— Борис Иванович, докладываю. Всё произошло, как мы и планировали. Нашим партнёрам удалось вживить жучок в тело объекта, пока он находился в бессознательном состоянии.

С другой стороны комнаты раздался глухой щелчок — Борис Иванович зажёг сигару и, слегка откинувшись в кресле, устремил взгляд на экран перед собой.

— Продолжайте, Антон.
— С помощью этого нам удалось отследить местоположение основной базы «Ушельцев». Сейчас объект покинул её расположение и, по нашим данным, двигается в сторону Рыбинска от Ладожского озера. Скорее всего, как вы и говорили, он будет искать контакт с партизанским подпольем за Уралом.

Антон сделал паузу, бросив взгляд на одну из камер, расположенных на стене. Она казалась чёрным глазом, следившим даже за теми, кто вёл слежку.

— Мы уже выслали ориентировки нашим сотрудникам в Перми и Сургуте по предполагаемому маршруту объекта. Его передвижение успешно отслеживается. Жду дальнейших указаний.

В комнате повисла тишина. Борис Иванович молча смотрел на монитор, где пульсировала карта с красной линией, указывающей путь Евгения. Он сделал долгую затяжку, выдохнув дым, который закружился в воздухе, как туманное облако.

— Прекрасно, Антон, — наконец произнёс он, его голос был спокойным и в нём чувствовалась ледяная уверенность. — Приступаем ко второй фазе операции «Эхо тени».
— Есть, Борис Иванович.

Антон замер, но не двигался. Что-то в словах руководителя заставляло его чувствовать, что за этим приказом скрывается больше, чем он готов понять.

— Что-то ещё, Антон? — спросил Борис Иванович, не глядя на подчинённого, а снова сосредоточившись на карте.
— Нет, товарищ полковник, — быстро ответил Антон, но в его голосе мелькнула едва уловимая дрожь.
— Тогда идите. У нас нет времени.

Антон отдал честь и вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Борис Иванович взял в руку один из файлов, бросил на него задумчивый взгляд и прошептал:
— Игра началась. Посмотрим, насколько ты крепок юноша.


«Ангелы блокадного Ленинграда»
  Из дневника

Вспышки в небе

22 июня 1941 года.
Вчера было так красиво. Мы с ребятами гуляли у деревьев, смотрели на небо. Оттуда вспыхивали огоньки, как будто кто-то устроил фейерверк специально для нас. Мы смеялись, хлопали в ладоши. Даже не могли подумать, что это что-то плохое. Казалось, праздник пришёл к нам прямо с небес.

Но сегодня всё иначе. Мама сказала, что началась война. Война! Я даже не до конца понимала, что это значит, но по лицу папы стало ясно: это не шутки. Он быстро собрал вещи, загрузил нас в машину. Я сидела в кузове, тесно, холодно. Вместе с нами были ещё люди, совсем незнакомые. Они плакали и говорили, что больше не увидят своих домов.

По дороге мы видели немецкие самолёты. Они летали так низко, что можно было разглядеть пилотов. Самолёты стреляли прямо по машинам и людям. Мы останавливались, падали на землю. Папа закрывал меня своим телом, чтобы пули не достали. Это было страшно. Казалось, что небо злится на нас.

Вдруг начался хаос. Один мужчина кричал, держал женщину на руках: «Вы задавили её! Она жива! Возьмите её в машину!». Но места не было. Никто не хотел смотреть на него, но крики разрывали воздух. Я закрыла уши, но всё равно слышала. Мы продолжали ехать, а я смотрела, как мужчина остаётся позади, а потом его голос затихает.

Ночь.
Мы ехали без фар. Ночью было темно, и только луна слегка освещала дорогу. Папа велел всем быть тихими. Дорога была такая узкая, что казалось, ещё немного — и мы свалимся прямо в пропасть. Немцы опять стреляли, но мы все молчали, даже не дышали. В какой-то момент машину толкали руками солдаты, чтобы не заводить мотор. Я видела их лица, такие серьёзные, уставшие. Они спасли нас. Я всегда буду молиться за них.

Я думала, что это уже конец дороги, но нет. Мы застряли между двух огромных воронок, где что-то горело. Машина накренилась, и я почувствовала, как меня тянет вниз. Я закрыла глаза и представила, что мы горим. Но солдаты кричали: «Держать!». Их руки толкали нас вперёд, и я вдруг поняла, что мы выбрались.

Дорога в Казахстан

Лето 1941 года.
В Ленинграде мы долго не остались. Мама быстро поняла, что нужно спасаться, и решила ехать в эвакуацию. На вокзале было шумно. Люди кричали, толкались, хватали свои узелки, детей, друг друга. Один мальчик потерял маму и плакал так, что слёзы текли даже у меня. Мы сели в поезд. Наш вагон был битком набит людьми, сумками, какими-то коробками. Дышать было трудно, пахло железом и чем-то кислым.

Когда поезд тронулся, я слышала, как кто-то шептал молитвы. Я смотрела в окно. Там бежали деревья, такие же, как дома, но почему-то они казались совсем чужими. Иногда поезд резко останавливался. Люди падали, а мама обнимала меня так крепко, что мне становилось больно. Однажды немцы бомбили совсем рядом. Мы все выскочили из вагона, упали на землю. Везде был дым, и я чувствовала, как мелкие камни царапают мои колени. Один старик, который ехал с нами, не встал. Он просто лёг и больше не двигался. Мама велела мне не смотреть, но я всё равно смотрела.

В Казахстане.
Когда мы приехали, оказалось, что здесь совсем не похоже на наш дом. Всё вокруг было такое жёлтое, сухое. Город был маленький, и люди ходили в каких-то странных одеждах. Мама нашла работу, а я пошла в школу.

Школа была далеко, и каждое утро мы ходили туда гурьбой. Старшие ребята говорили, что шакалы не нападают на большие группы. Но всё равно было страшно. Особенно темно по утрам. Я шла, цепляясь за рукав старшей девочки, и молилась, чтобы поскорее взошло солнце.

В школе нас посадили в один большой класс. Учительница была строгая, но иногда делала ошибки. Я поднимала руку и говорила: «Мария Ивановна, вы неправильно написали это слово!». А она только качала головой: «Света, ты слишком умная». Но я видела, как она иногда плакала. Учительница хотела нас научить всему, но у нас не было ни тетрадей, ни учебников. Мы писали на газетах или на чем придётся.

Возвращение на фронт

Зима 1941 года.
Папа появился внезапно. Мы не знали, что он ищет нас, и когда он вошёл в наш дом, мама даже заплакала. Он выглядел уставшим и строгим. «Я строю дороги для фронта, - сказал он, - мне нужно ехать дальше, но я хочу, чтобы вы поехали со мной». Мама долго спорила, говорила, что это опасно, но он настоял. Так мы снова собрались в дорогу.

Село, куда нас привезли, было холодным и мрачным. Местные жители рассказывали, как немцы успели всё разрушить перед уходом. Мы поселились в старой школе: стены облупились, окна забили досками. Печка плохо грела, и мы часто сидели в верхней одежде, даже в помещении. Но это было лучше, чем совсем без крыши над головой.
Каждый день в село приходили военные. Их лица всегда были серьёзными. Я заметила, как уставшие солдаты улыбались только детям. Иногда они рассказывали истории, показывали свои карты и даже учили нас маршировать. Один из них, дядя Коля, сказал мне: «Ты наша будущая победа. Ты должна быть сильной». Эти слова я запомнила на всю жизнь.

Школа в селе была одной на всех. В одной комнате собрали детей всех классов. Учительница, строгая женщина с косынкой, старалась нас учить. Но у нас не было ни тетрадей, ни учебников. Мы писали на газетах или на обрывках бумаги. Иногда мы просто слушали, как она рассказывает о том, что такое фронт, почему нужно быть храбрыми и верить в победу.

В один из дней мы с мамой пошли за водой. Колодец был далеко, и дорога к нему шла через лес. Пока мы шли, я вдруг услышала громкие звуки канонады. Вдали что-то взорвалось, а земля под ногами дрожала. Мама схватила меня за руку и сказала, что это артиллерия. «Мы живём так близко к фронту, - прошептала она, - что слышно, как наши бьют врага». Но в её голосе была тревога, и я понимала, что нам здесь не место.

Весна 1942 года.
К весне стало легче. Дорогу к фронту почти достроили, и мы начали собираться в Бежецк. Но я уже привыкла к жизни здесь, к деревенским ребятам, к тому, как мы по вечерам собираемся у костра и рассказываем друг другу смешные и страшные истории. Один из мальчиков, Гриша, учил меня свистеть так громко, чтобы было слышно в поле. А девочка Нина научила плести венки из веток. Мама говорила, что это всё ерунда, но для меня это были моменты радости.

Однажды ребята позвали меня в лес. Я знала, что мама меня не пустит, поэтому я просто ничего ей не сказала. Мы смеялись, собирали шишки в корзины, как вдруг из-за деревьев вышли двое немцев. У них были автоматы. Они кричали на нас, но я ничего не понимала. Я помню, как кто-то из мальчиков крикнул: «В рассыпную!», и мы побежали кто куда.

Бежала, как могла, задыхалась, но ноги сами несли меня вперёд.
Немцы стреляли, пули свистели, ветки царапали лицо, а я всё думала: «Если остановлюсь, они меня убьют и что если сейчас упаду, то больше не встану.» Потом я спряталась за дерево и сидела там, пока всё не стихло. Нам повезло: немцы ушли, но сердце стучало так, будто оно хочет вырваться наружу. Когда вернулась домой, мама плакала. Она обнимала меня и говорила, что я больше никогда не должна убегать одна. Я обещала, но знала, что в этот раз мне просто повезло.

Когда мы уезжали, я заплакала. Я не знала, вернусь ли сюда снова. Папа обещал, что там, куда мы едем, будет лучше. И я ему верила.

Спектакли для раненых

Весна 1942 года.
Мама сказала, что мы не можем так жить — бегать от фронта, скрываться от бомбёжек. Она увезла меня в город Бежецк, где было спокойнее. Там была настоящая школа, большая, светлая, с отдельными классами. Я начала учиться, и учительница сразу заметила, как я люблю стихи. Она выбрала меня и Наташу, ещё одну девочку из класса, для выступлений в госпиталях.

Мы репетировали пьесу «Бим и Бом». Я играла отрицательного героя, который отказывается работать, но бросается за конфеткой. Мама сшила мне костюм: длинные папины шаровары и огромный колпак, под который спрятала мои косы. Но однажды на выступлении всё пошло не так. Когда я потянулась за конфетой, колпак слетел, косы разметались, а шаровары начали сползать. Раненые смеялись до слёз, даже те, кто лежал на койках. Смех их, наверное, был громче, чем наши реплики.

После спектакля нас повели к тяжело раненым. Сначала я боялась: их бинты, кровь, лица, исхудавшие от боли. Но они улыбались, гладили мои косы и рассказывали, как дома их ждут дети. Я читала им стихи, а они говорили, что я напоминаю им их маленьких дочерей. Тогда я поняла, что делаю что-то важное. Мы давали им немного надежды.

Ленинградский ад

Осень 1942 года.
Вернувшись в Ленинград, я не узнала свой город. Наш дом был разрушен. Везде лежали обломки кирпичей, окна были выбиты, и только стены тянулись вверх, как скелеты. Мы нашли приют в соседней квартире, где раньше жили две старушки. Их давно похоронили. Мама сказала, что они умерли от голода.

Жизнь стала ещё тяжелее. Еды почти не было. Тётя Нюра приносила нам очистки от картошки, и мы варили их, добавляя воду. Иногда в суп попадались пенки — это был праздник.

Мама с тётей по ночам ходили в разрушенные дома за дровами. Я слышала, как они по возвращении шёпотом обсуждали, что могли обрушиться стены. Но выбора не было — печка гасла, а без неё в квартире становилось, как на улице.

Я почти не ходила в школу. Сил не было. Тело болело, лицо стало опухшим. Мама возила меня на санках к врачам, потому что я не могла даже встать.

Однажды я услышала, как соседка рассказывала, что кто-то съел свою дочь. Я подумала, что это сказка, что такого просто не бывает. Но мама ничего не сказала, только обняла меня и заплакала.

Весна 1943 года.
Папа вернулся с фронта! Он вошёл в квартиру с огромным узлом, из которого доставал хлеб, масло и молоко. Я смотрела на эти продукты, как на чудо. «Ешь, сколько хочешь», - сказал он. Я пила молоко большими глотками и даже не сразу поняла, что плачу.

Папа рассказывал, как на фронте солдаты мечтают о хлебе, как делят между собой кусочек масла. Он говорил, что видел такие ужасы, что нельзя даже описать словами. Но дома он снова стал моим сильным, добрым папой, который спас меня.

С того дня жизнь стала меняться. Я снова начала вставать с постели. Впервые за долгое время я почувствовала тепло, сытость и надежду. Мама сказала: «Мы пережили самое страшное». Я хотела верить, что так и будет.

Свет в конце войны

Осень 1943 года.
Ленинград начал медленно оживать. На улицах стало меньше руин, а на лицах людей — чуть больше света. Не было того безмолвного страха, который застыл в нас, как лёд, прошлой зимой. Мы всё ещё голодали, но теперь с едой было чуть проще. Папа принёс крупу и муку, и мама снова пекла хлеб. Пусть он был серым и твёрдым, но от него пахло домом, а не войной.

Я вернулась в школу. Она была холодной и пустой. В классе осталось всего несколько детей — кто-то умер, кто-то уехал в эвакуацию. Учительница, Наталья Сергеевна, казалась нам святой. Она всегда говорила: «Вы будете учиться, несмотря на всё. Потому что вы — будущее Ленинграда». Мы смотрели на неё и слушались, хотя иногда хотелось просто сидеть и молчать.

Стихи я больше не читала. Не было ни сил, ни желания. После тех выступлений в госпиталях, когда я видела столько боли, мне казалось, что я больше никогда не смогу подняться на сцену.

Но однажды в школу пришёл военный. Он был в форме, строгий, высокий. Мы боялись его, пока он не начал говорить. Его голос был мягким и добрым. Он сказал, что мы — его самая главная надежда, что наша учёба — это наш вклад в победу. «Вы учитесь не ради себя, - сказал он, - а ради тех, кто сейчас в окопах».

Эти слова стали для нас вдохновением. Мы начали стараться. На переменах я учила стихи и рассказывала их Наталье Сергеевне. Она улыбалась и говорила, что однажды я снова буду выступать.

Зима 1944 года.
Зима была тяжёлой, но другой. В этот раз мы чувствовали, что что-то меняется. Люди стали больше говорить о победе, о том, что немцы отступают. По радио передавали новости с фронта, и мы слушали их, затаив дыхание. Папа снова уехал, но перед отъездом он оставил нам столько еды, что я впервые за всё время почувствовала себя сытой. Мама пекла пирожки, и я ела их, не веря, что это не сон.

Однажды в школу пришло известие, что наш город начали освобождать от блокады. Учительница заплакала, но это были счастливые слёзы. Мы все обнимались, даже мальчики, которые обычно дразнили нас. «Мы скоро будем свободны», - говорила Наталья Сергеевна. Это слово — свобода — казалось чем-то волшебным. Я даже не могла представить, что это значит.

Весна 1944 года.
Папа вернулся раньше, чем мы ожидали. Он принёс с собой свежие новости: «Наши войска прорвали блокаду!». Мама плакала, я плакала, даже папа не мог сдержать слёз. Мы вышли на улицу, и там, казалось, весь город был охвачен радостью. Люди обнимались, смеялись, некоторые даже танцевали. Кто-то крикнул: «Победа будет за нами!», и это было так громко, что, кажется, его услышал весь мир.

На улицах начали разбирать завалы. В школах стало теплее, и нам выдали настоящие тетради. Я не могла нарадоваться, что больше не придётся писать на газетах. Мы начали учиться с ещё большим усердием. Теперь у нас была цель — восстановить наш город.
Каждую ночь я засыпала с мыслью о том, что война скоро закончится. Это была новая, непривычная надежда. Я смотрела в окно на ночное небо и молилась, чтобы оно больше никогда не загоралось вспышками бомб.

День Победы
Весна 1945 года.
Эти дни мы ждали как чудо. Радио каждый день приносило новости с фронта: наши войска всё ближе к Берлину, немецкие части сдаются. Люди на улицах были как будто на грани — радость смешивалась с тревогой. Я видела, как мама каждый вечер открывала окно и смотрела на небо. Она говорила: «Всё закончится. Вот-вот».
И это случилось. Утро началось с криков. Кто-то бежал по улице и кричал: «Война закончилась!». Мы все выскочили из дома, даже не успев одеться. Люди обнимались, плакали, смеялись. Я не знала, что делать. Я смотрела на всё это, и слёзы текли сами. Мы были свободны. Впервые за эти долгие годы я почувствовала, что страх отпускает меня.

Мама сказала: «Мы должны что-то сделать». Она достала из сундука наш последний кусочек ткани и начала шить ленты. Мы раздавали их людям, и это был наш способ праздновать. Вечером в городе устроили настоящий праздник. Люди собрались на площади, кто-то привёз деревянные доски, из которых соорудили сцену. На ней выступали артисты, играли на аккордеоне, пели песни.

Я смотрела на всех этих счастливых людей и думала: как мы выжили? Как мы смогли пройти через это? Я видела детей, которые смеялись, видела женщин, которые танцевали с солдатами, и знала: это новая жизнь. Мы больше не будем бояться ночи. Мы больше не будем голодать.

Лето 1945 года.
Ленинград начал медленно восстанавливаться. Мы с мамой ходили по улицам и смотрели, как строятся новые дома. Окна, которые были заколочены досками, снова стали прозрачными. Люди садили цветы у подъездов, и город, который казался мёртвым, снова начал жить.

Я вернулась в школу, но она уже не была такой холодной и мрачной. Теперь это было место, где мы снова мечтали о будущем. Наталья Сергеевна сказала, что я должна поступить в институт, что мне нужно продолжать учиться. Я смотрела на неё и думала, что она права. Теперь я знала, что всё возможно.

Осень 1945 года.
Осенью папа привёл нас на Пискарёвское кладбище. Он сказал, что мы должны помнить тех, кто не дожил до этого дня. Мы шли мимо могил, где лежали люди, которых я знала: наш сосед, моя подруга Лиза, которая умерла от голода, учительница из нашей старой школы. Папа сказал: «Это их победа тоже. Мы живы, потому что они боролись». Я стояла там, держа маму за руку, и смотрела на вечный огонь. Мне хотелось запомнить этот момент навсегда.

Теперь я знаю, что мир — это самое ценное. Я знаю, что он хрупкий, как стекло, и что его нужно беречь. Каждый день я думаю о тех, кто остался в этой войне. Я думаю о солдатах, которые защищали нас, о маме, которая несла дрова через весь город, о папе, который строил дороги к фронту. Я думаю обо всех тех, кого мы потеряли.

И я молюсь, чтобы больше никогда не было войны.