Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 46

КНЯЗЬ
Она стояла на балкончике второго этажа коттеджа, вся в зелени. Балкончик был увит чем-то вьющимся, кудрявым, и она стояла, словно в зелёной раме. Смотрела на меня сверху и улыбалась. Это было очень красиво, я замер посреди двора.
- Ты забыл свои вещи.
Она протянула вперёд руку, разжала пальцы - вниз флажком полетела моя красная майка. Я поймал её у земли. Майка была теплая от солнца, я повесил её на голое плечо. Я был в одних мокрых шортах – только что вернулся с пляжа. Пляж был пустым в этот час. Только море, я и восход солнца. Вода была холоднющая, но я всё-таки сплавал, я очень скучал без этого всю зиму – и вот наконец дорвался. Обратно по пустым улицам бежал бегом, чтобы согреться. И вот, вернувшись, застал на балконе прекрасную женщину…
- Больше ничего я не забыл?
Я старался говорить негромко, чтобы не будить наших: девчонки ещё спали по своим комнатушкам на втором этаже, а на первом тоже ещё дрыхли Оттович и Миша с Эдиком. Все мы вчера в первый свой свободный вечер засиделись у Вероники, делясь впечатлениями, и разошлись далеко за полночь. Один я не разошёлся. Наоборот, остался. И как-то это не стало ни для кого удивительным. 
- Штаны ещё забыл по Фрейду, - сообщила Вероника, усмехаясь. – Имей в виду: если ты простудишься, я тебя прибью. Я сделала чай. Иди завтракать.
- Иду, - сказал я, не двигаясь с места.
Она была очень хороша сейчас в белых брюках и яркой легкой кофточке, густая зелень выигрышно обрамляла гибкие, певучие линии её тела, и я невольно вздохнул. Почему – сам не знал. Прошедшая ночь была прекрасна - я впервые за долгое время вдруг остро почувствовал свободу. В открытое окно мягко веял свежий ветер, иногда ухо ловило слабый, дальний шум моря. И всё это мне было нужным и важным. Возможно, в эти моменты я был просто по-человечески спокоен, как давно не был.
И сейчас мне было, черт возьми, приятно, что обо мне беспокоились и меня ждали.
- Будь другом, кинь сигаретку, - попросил я. – Последняя. Клянусь.
- А можно верить твоим клятвам?
- Сама же говорила, что я могу клясться без зазрения совести еще два года, - напомнил я.
Она тихо засмеялось, и через минуту сверху мне в руки полетели сигареты, зажигалка, а потом ещё и мои штаны.
Это было очень кстати. Ни от кого особенно не таясь, я переоделся в сухое, мокрые шорты кинул на верёвку, тянущуюся в углу дворика. Всё здесь было оборудовано для удобства жильцов и напоминало мне наши родные черноморские дворики. В них вот так же весь день бессменно сохли на верёвках полотенца, купальники, плавки…
Я закурил и сел на скамейку на солнышке.
Сегодня у нас было окно между выступлениями, нам дали немножко личного времени, вечером обещали крутой концерт для участников фестиваля и гостей города - в общем, можно было немного расслабиться, но вместо того, чтобы заслуженно проваляться до обеда в объятиях прекрасной женщины, я встал на рассвете.
Я проснулся в такую рань, потому что увидел Белку.
Она просто вошла в мой сон, спокойно потеснив реальность. Какое-то время я ещё смутно ощущал запах волос Вероники и сладкую, сонную тяжесть её тела. Но всё это таяло, становилось неважным. А важным становился туманный сумрак, маленький домик возле забора – он уже был мне знаком, и трепет охватил меня - я знал, что будет дальше. И я очень этого ждал.
И так и случилось, как я ждал: дверь распахнулась, она встала передо мной – в своём синем платье, косы лежали на груди, глаза смотрели ясно и смело…
И снова повторилось это нежное, это невероятное чудо. Она провела меня за руку в дом, мы снова сидели за столом напротив друг друга, снова между нами горела лампа, снова розовые отблески горящей печи ласкали её лицо и волосы… Она поднимала на меня глаза от стола.
- А ты… с девушками целовался?
Я так хотел, чтобы она это спросила. И она это спросила. И палец её водил и водил по узорам ветхой скатерти…
И я понимал: за эту встречу не жалко умереть. Я знал, что могу за это отдать жизнь…

Потом, когда я открыл глаза, сна во мне не было совсем. Были ясность, трезвость и пронзительная боль утраты.
И я тихо встал с постели и ушёл к морю. Хотелось быть одному, чтобы переживать этот сон снова и снова, всё запомнить, каждое мгновение. Хотя я и так всё помнил.
Да что там помнил - я жил там. Я был нужен там. Я любил там. Я был настоящим…

- У тебя что-то случилось? – спросила Вероника, когда я поднялся и мы сели за чай в её спаленке.
- Нет, - сказал я как можно более легкомысленно.
- Что-нибудь приснилось? – она смотрела искоса, но проницательно.
- Нет, - спокойно соврал я вновь.
А может и не соврал. Потому что слишком это был не сон…


Концерт был грандиозный. По всем европейским стандартам – с заводными ведущими, с горячими подтанцовками и едва одетыми бэк-вокалистками, с воплями экспансивных зрителей, с дымо-машиной и сильнейшей акустикой – музыка и песни громыхали на всё побережье, звёзды сменялись звёздами. Лили Иванова со своим легендарным «Морем младости», Бисер Киров со своим легендарным «Дождём» - он спел его и по-болгарски и по-русски - и зал бушевал и подпевал, и мы тоже все подпевали, орали вместе со всеми, как сумасшедшие: «Дождь, дождь, в окно ко мне стучится, дождь, дождь, душа – ночная птица, дождь, дождь, а я влюблён и молод!..».
Странно, но вся эта фантасмагория не только не убила мои тонкие предрассветные чувства, наоборот, усилила, словно она была среди нас. Мне так всё время и казалось, что она незримо сидит рядом на скамейке, слушает, смотрит, сияет глазами. Я поворачивался в её сторону и даже удивлялся, что рядом была Мирьяна. Собственно, Мирьяна – это тоже было здорово. Она тоже сияла глазами, видно было, как она гордится родным городом и хочет, чтобы я всё это оценил. Что-то она пыталась рассказывать об артистах – я половину не слышал из-за грохота, отмахивался, мы смеялись, было легко, весело, отвязно, слева и справа нас окружали знакомые оживлённые физиономии, бутылка токая ходила между нами по кругу, мы плескали каждый себе в бумажные стаканчики, грызли орехи и чернослив, прямо оттягивались по полной - и она тоже была среди нас… Удивлённая, поражённая странным для неё зрелищем, всеми этими огнями, залпами, дымными клубами… И я то и дело озирался со странной надеждой увидеть её среди зрителей, не находил и начинал думать, как бы рассказать ей про весь этот невообразимый бедлам – ей, отделённой от меня полувеком жизни… В общем, у меня уже пошёл полный сдвиг по фазе, но почему-то меня это совершенно устраивало…
Тем временем гул зала опять стал мощнее, зрители опять зарукоплескали, начали вставать со своих мест – по проходу к сцене шли какие люди, несколько мужчин в простых белых рубахах и несколько женщин в белых платьях, они поднялись на сцену, и аплодисменты превратились в овацию.
- Кто это? – я пригнулся к самой голове Мирьяны.
- Тоника! Фамилия Тоника!
- Кто? Что?
- Очень известные музыканты! – Мирьяна почти кричала. - Они были запрещены.
- Запрещены? Песни протеста?
- Нет! Не протеста! Их просто любят! Они поют Бургасские вечера! Бургаски вечери…
- Да ты что?! – я обрадовался.
- Ты сейчас услышишь. Как это по-настоящему. Как это правильно!
Зал стих. Я не узнал вступление, но зато сразу узнал песню по первым словам. И замер, вслушиваясь в сильный и тёплый мужской голос. Голос то поднимался ввысь, то опускался в доверительный речитатив. А потом тонко и страдающе запела флейта…
Права была Мирьяна: это было настоящее, и это было про любовь к своему родному, человеческому… Припев подхватил хор на сцене, люди в зале вновь начали вставать с мест и подпевать, и вот уже пел весь зал, и это было такое мощное единство, что у меня защипало в сердце, защипало в глазах. Огоньки зажигалок качались в темноте над толпой, и я страстно жалел, что не знаю слов, мне тоже хотелось самозабвенно петь со всеми…
Да, это было прекрасно. Это было ещё прекраснее, чем утреннее море, это вообще было самым прекрасным, что я здесь видел и слышал. Но я не мог, не мог выразить ни одним словом то, что чувствовал…

- Что мне делать, Мири, что? - бормотал я уже поздно ночью на берегу, куда народ спустились перед сном подышать свежим воздухом. После пятой или шестой бутылки токая я уже был самым несчастным человеком на свете, хотелось рыдать на плече у Мирьяны. Она сбегала домой уложить дочь и опять присоединилась к нам – я очень просил, чтобы она меня не бросала в трудную минуту.
Гёрги тоже был в компании наших ребят, они зажгли костер на берегу, там собралась толпа танцоров, мы все передружились за эти несколько дней, в том числе и с соперниками. От костра до нас доносились взрывы смеха и обрывки слов на разных языках.
- Спиши мне песню, – умолял я Мирьяну. – Я хочу петь со всеми.
- Хочешь петь на болгарском языке? – улыбалась Мирьяна.
- Буду петь на болгарском. Эта песня про меня!
- О каждой хорошей песне думаешь, что она про тебя. Тебе не надо больше пить, - уговаривала Мирьяна.
- А что мне делать? Я не знаю, что мне делать!
Я запускал руки в свою взлохмаченную гриву и мотал головой.
- Скажи, что в песне. Просто скажи словами.
- Бургасские вечера, - тихо пересказывала Мирьяна, - рыбачьи сети, сплетённые из тонкого тумана -  О, скажи мне, откуда вы взяли свою синюю, добрую тишину.
Вы скользили на гребнях вечных волн, там покоятся изумрудные бури, порожденные злыми ветрами. Там стынет в молчании зелёный берег, там не летают бакланы и чайки. Там на якоре черный ветер, умирающий корабль старого мира. Воспоминания, воспоминания улетают. Старые друзья из давно минувших дней. Вы помните, кто оставил вам такую синюю, добрую тишину...
- Господи, всё про меня! – бормотал я. - Воспоминания из давно минувших дней! Которых никогда не было!
- Успокойся, - уговаривала Мирьяна.
- Прости меня! – досадовал я. - Заламываю тут руки, как дурак, как слизняк, не сердись, у меня душа разрывается…
- Я за тобой не сержусь, - уверяла Мирьяна.
- Я за тебя не сержусь, - поправлял я, - То есть, тьфу, я на тебя не сержусь…
- Я на тебя не сержусь, - повторяла Мирьяна. – Что у тебя случилось? Ты давно не сам… не сам по себе, сам не свой… Расскажи. Что у тебя?
- Да черт знает, что у меня, чёрный ветер, чёрный корабль умирающий… И я сам умирающий, всё, как в песне твоей…
- Расскажи, - просила Мирьяна.
И я рассказал. Про самое главное. Про сны, которые становятся важнее жизни. И от которых не хочется избавляться, потому что они важнее жизни. Мирьяна слушала, пересыпая остывший песок между ладоней.
- Тебе нужна помощь, - сказала она, когда я замолчал. – Я знаю человека, который тебе поможет. Тебе нужна вещица.
- Какая вещица?
- Вещица. Вещицата.* Ведунья.
- Кто? Ведунья?
- Ведьма, колдунья. Как по-вашему. Чародейка.
- Ты смеёшься?
- Нет. Я знаю, как её достать. Она из Сербии. Она очень помогает.
- Ты смеёшься? Мне к бабке идти?
- Она не бабка. Обычная женщина. Образована, училась в институте. Она спасла мою Цветанку.
- Дочку?
- Да, мы могли потерять дочку. Она её спасла.
- Но я же не болен!
- Она умеет всё рассказать, почему так происходит. Она расскажет – всё будет ясно. Тебе будет легче.
- Ладно, - я помолчал. – Что я должен делать?
- Ничего. Я тебе скажу. Мы вернёмся в Москву. Она должна быть в Москве, она там иногда работает. Живёт в гостинице.
- Ведьма из Сербии работает в Москве, - я помотал головой. – Она что там? Вещает?
- Нет, она инженер. Строит мосты.
- О, господи, двадцатый век, инженер ведьма строит мосты и живет в гостинице. Откуда ты её знаешь?
- Моя бабушка из Сербии. Старые связи.
- Ладно, посмотрим. Спасибо тебе. Мне уже получше.
Я благодарно пожал её руку.
- Знаешь, вот с кем мне везёт, так это с друзьями. Правда.
- Видишь, какой ты счастливый, - сказала Мирьяна. – Тебе везёт. Ты везульник.
- Везунчик, - усмехнулся я.


Было уже совсем поздно, наш домик совсем уже притих, когда я поднялся на второй этаж к Веронике.
Она встала мне навстречу – и у меня сжалось сердце. На ней было то самое полосатое платье, памятное. То самое, в котором я увидел её в первый раз. Синие, сиреневые, фиолетовые полоски наискосок, словно волны…
Несколько секунд мы смотрели друг на друга.
- Помнишь, я пообещала тебе надеть это платье, - сказала Вероника.
Это было там, в Крыму, когда мы встретились снова. Она удивилась, что я помнил это платье и сказала: «я когда-нибудь его надену для тебя». И я сказал: «Я буду знать, что ты надела его для меня».
Молния на этом платье была длинная-длинная, её можно было расстёгивать медленно, платье так же медленно делилось на две части…
Я подошёл к ней и нежно поцеловал в щёку.
- Я помню, - сказал я. – Спасибо. Надень его завтра. Носи его всегда. А сейчас прости. Я сегодня не твой, я сегодня… никакой. Никакой и ничей.
Повернулся и вышел. Пришёл в свою комнату, рухнул на постель ничком и затих. Хотелось, чтобы она снова вошла в мой сон, сидела рядом в розовом свете, улыбалась тихо, поправляла волосы, опускала глаза, поднимала глаза – и от этого тепло и счастье переполняли бы меня… «Дождь, дождь, в окно ко мне стучится, дождь, дождь, душа – ночная птица"... – еле слышно запело во мне, и я зажмурился. Грустный был этот сегодняшний день. И хотелось мне плакать. И пани не было со мной.
И теперь уже – теперь уже, наверное, навсегда…
_____________________________
* колдунья (болгарск)