Павлик и чудо

   Однажды, когда мамина пенсия как-то совсем неожиданно истребилась, и помощи материальной ждать было неоткуда, Павлик вспомнил пословицу «На Бога надейся, да сам не плошай!». В детстве Павликова бабушка научила его многим пословицам, из которых приведённая, самой ходовой оказалась. Отправился Павлик с мамою на рынок питаться. Мама пробовала в порядочных ларьках, порядочные вещи: сало, сметану, мёд, обещая вернуться, ежели лучшего не отыщет. Павлик загребал «на пробу» семечки, да орехи, но вскоре его прогнали. Пробовал Павлик мёрзлых ягод, но, даже не набив оскомину, отказался таким образом утолять аппетит. Получилось постновато. Мама, что птичка — поклевала и сыта, а Павлик чувствовал себя как в окончании Великого поста, именно в самый последний час поста. И в таком состоянии, проходя мимо чужого дома, учуял Павлик чудесные, домашней выделки запахи роскошного обеда о трёх или более блюдах. Ноги подкосило, Павлик осел на лавку подле окон, источавших одуряющие запахи.
   — Хоть бы окна закрывали, — пробормотал Павлик, жадно втягивая запахи и пробуя хотя бы так успокоить-утешить зверский аппетит.
   Вместо того чтобы внять его рекомендации, распахнулась вторая створка окна и вместе с новым облаком духов борща с нотками сметаны, в проёме показался поясной портрет старушки — доброй лицом и делами. Это было так же верно, как можно отличить подлеца по ауре и внешнему виду.
   — Наше вам, — вежливо кивнул Павлик старушке. Он не был знаком с ней и Чеховым, но фразой «Ничто не даётся так дешево и не ценится так дорого как вежливость» пользовался при необходимости, то есть неустанно.
   — И вам здравствовать, молодой человек! – радостно отвечала старушка, кивнув в ответ, обдав такими аппетитными запахами, что Павлик закусил губу. Подобное со стороны могло показаться вежливой улыбкой, если бы не кадык, предательски скакавший вверх-вниз.
   — Хорошая нынче погода, — заметил Павлик, поддерживая светскую беседу, кивнув во мрачные облаки, грозящие излить свою влагу, несомые изрядным ветром.
   — У природы другой не бывает, — согласилась старушка. – А вы не желаете отобедать? – огорошила она Павлика, чей кадык замер в промежуточном положении, не позволив дать стремительный ответ.
   — У меня борщец с пампушками и сметанкой деревенской, — усугубила состояние Павликова кадыка старушка. – На второе голубцы свои, со своим же фаршем, а не третье киселёк с колдунами.
   Кажется, прибавь старушка ещё одно название блюда, что-нибудь вроде «расстегаи с головами сига» и Павлик повредился, если не разумом, то пищеварительной системой. Поскольку речевой аппарат Павлика издать слов и звуков не мог, он согласно кивнул и, как ему показалось, обворожительно-вежливо улыбнулся.
   — Заходите, сейчас дверь открою! – с такими словами старушка скрылась за шторкой, а Павлик обнаружил себя перед подъездной дверью — немой, металлической, которую он тянул на себя. Дверь курлыкнула и распахнулась. Не требовалось особенной сообразительности, чтобы понять, где старушкина квартира, ноги сами понесли, направляемые желудком. Дверь квартиры распахнулась, открывая путь через запахи к источникам их. Миг — и Павлик переступил порог, окутавшись невероятными запахами.
   — Руки мыть там! – указание сбило Павлика, устремившегося на кухню. Как порядочный человек, Павлик изрядно провёл времени над раковиной — вначале мыло не «брало», «отскакивая», но после приложенных усилий, выполнило свою функцию.
   — Прошу за стол! – словно Павлика упрашивали, предложила старушка.
Как в чаду мелькнули три перемены блюд. Внезапно клацнула входная дверь, и на кухню вошёл здоровенный мужик и под стать ему женщина, поселив тревогу в Павлике.
   — Мама, привет! – сказал здоровенный, после приветствия оказавшийся сыном старушки. – Кормишь?
   — Как всегда с пенсии, — улыбнулась старушка.
   Сын недобро поглядел на Павлика, слегка осоловевшего, но просчитывавшего варианты исчезновения, остановившись на открытом оконном проёме.
   — Мама раз в месяц с пенсии потчует всякого встречного-поперечного. Мы уже смирились, — разрядил обстановку сын добродетельной старушки.
   — Я не встречный, я свой, микрорайонский, — уточнил Павлик, отказываясь от сомнительного титула встречно-поперечного. На что сын покосился губами, как бы говоря: «Не велика разница!», но Павлик истолковал иначе: «Другой разговор!», навалившись на сумасшедшую размером, видом и вкусом кулебяку уже в полной безопасности.
   — Бла-агодарю! – проклятая отрыжка исказила благодарность вежливого и доброго до одурения Павлика, которому хотелось свешать дела благие, любить человечество, восхищаться его достижениями, но всего более спать.
   Бабушка тоже любила человечество и завернула Павлику в дорогу кусь кулебяки, каковой Павлик с мамой употребили вечером. А утром внезапно, с опережением на два дня, явилась, не запылилась, пенсия маме. Разве не чудо? Но более Павлик не ходил к добродетельной старушке, даже закладывая крюк, чтобы миновать её жилище, вероятно из щепетильности или даже стеснительности. И к человечеству охладел, критически наблюдая деяния его окружавших. Это наводило Павлика на мысли, чего он всеми способами избегал.
   — Чудеса! – постановил он относительно происшедшего, что лишний раз доказывает — даже взросло выглядящие люди склонны к сказкам и чудесам.