Особый день

Сегодня годовщина смерти отца.

Я вспомнила про наставления мамы о конфетах: взять их на работу, чтоб помянули. Поэтому пакет вкусных конфет уже лежал в сумке. Я аккуратно накрасила губы помадой, боясь выходить за контур. Времени исправлять уже не было. Прихватив кожаную сумку и ключи, я выскочила из квартиры и направилась на работу.

На часах семь тридцать, раннее утро. Город понемногу просыпается. Люди снуют туда-сюда, торопясь по своим будничным делам. Я иду не спеша, наслаждаясь погодой, утром, незнакомцами. Яркое холодное солнце слепит прохожих, заставляя их жмуриться, ежиться, просыпаться, оставлять фрагменты сна в пределах кроватей. Мне кажется, что я иду так медленно в сравнении с другими, словно время для меня замирает, превращаясь в тягучую и вязкую карамель.
Подняв глаза, я замечаю вывеску ларька с конфетами. Через витрину сверкают разноцветные леденцы, напоминающие осколки ярких стеклышек, которые я в детстве коллекционировала. Еще у таких ларьков есть особенность — выцветшие от солнца фантики батончиков и прочего шоколада, нашедшие свое место на окне магазина еще пару лет назад. Мой взгляд падает на красно-желтые обертки халвы в шоколаде, сверкавшие на свету и завлекавшие к себе из-за витрины. Проходя мимо, я замечаю в окне ларька ритм своей походки. Мой шаг размашистый, грубый и широкий.

— Солнце, иди аккуратнее, походка у тебя не очень девичья, — вспомнились слова мамы.

А ведь и правда, у меня мало чего общего с «классическим» девичьим. В детстве старшая сестра была примером послушной, аккуратной и прилежной девочки, а я, в свою очередь, — разбушевавшимся ребенком, неуклюжей, норовящей встревать во всяческие авантюры по самую…

Вот, например, когда приходил табор родственников на праздничные застолья, я всегда брала на себя обязанности тамады. Я представляла, как дирижирую гостями, создавая за столом, ломившемся от еды и напитков, уникальную композицию. Симфонию торжества и веселья. Но несмотря на эту роль, я терпеть не могла наряды, в которые меня усердно одевала мама. Я без сожаления сдирала с себя платья и встречала гостей в чем мать родила. Я не была стеснительным ребенком. Я не была никогда скромной и робкой. Я не была банальной.
 
Я была бойкой.

В начальной школе меня пытались дразнить. Старались задеть, обидеть и зацепить. На самое драгоценное и дорогое в жизни посягнули — на имя. До школы, конечно, меня путали с сестрой, называли меня ею, а ее — мной. Но в классе ситуация брала глобальные обороты. Мое имя коверкали, а на просьбы прекратить лишь смеялись в лицо, продолжая нарочито произносить не мое имя. У них получалось то, чего они добивались: их слова обижали маленькую меня. Непроизвольно на глазах появлялись слезы, губы предательски дрожали, а в голове происходил круговорот мыслей в поисках ответа на вопрос, чем же я заслужила такое отношение. Необходимо было что-то предпринять.

— Дай им сдачи, — советовали родители. 

И я дала отпор. Я не стала их бить или жаловаться учителю. Я начала коверкать их имена тоже, чтобы они смогли понять, насколько это неприятно. Мой план сработал. Они перестали издеваться над моим именем, я больше не должна была никому доказывать ценность своего имени. 

Такими были мои первые шаги к далекому нехрупкому будущему.

Я все так же иду на работу. Утренние звуки по-своему уникальны: повсюду раздается спешный шаг и стук каблуков, сонное бормотание под нос,  машины гневно сигналят вдогонку друг другу. Звуки просачиваются через мои уши, проникая в самое сознание. Каждый шорох, каждое движение, — я слышу все. Абсолютно.

Но в один момент меня тревожат, отвлекая от изучения сложного буднего утра.Мой размашистый темп беспокоит мужчина в бежевом пальто, с растрепанной прической и синяками под глазами. Он с кем-то бурно разговаривает по телефону, по всей видимости, учтиво разносит собеседника из-за невыполненных обязанностей. В его речи проскакивают бранные слова, которые, как мне кажется, здорово бодрят человека по ту сторону линии.

Кстати, говоря о матах.

В первый раз я их услышала от старшеклассников во дворе. Они их произносили через невидимую запятую, пополняя словарный запас первоклассницы. А затем я стала повторять слова, услышанные от старших. Старшие не скажут ерунды. Я полюбила русские бранные слова. Они многогранны и дополняют русский язык.

Но правильные девочки не ругаются матом, верно?

Пешеходный переход. Светофор показывает красный, стою и жду. На другой стороне мужчина держит за руку свою дочурку. Я ей завидую белой завистью, потому что у меня нет папы.

Сегодня годовщина смерти отца.

Всю жизнь мне говорят, что я на него похожа: ехидные карие глаза, язвительная улыбка с ямочками, а когда глаза щурю, то появляются морщинки, как у него. Мама рассказывала, что я даже шучу, как он. Так же дерзко, нахально и местами грубо. Помню, как мы с папой устраивали неголодные игры во время обеда. Правила игры были таковы: кто быстрее съел и у кого ребер не чувствуется под кожей, выиграл. И только когда я выросла, поняла, почему же он всегда побеждал. А еще мы любили играть в комнатный футбол. У нас получалось вполне отлично, один раз даже прилетело мне в нос!

Светофор загорелся зеленым. Толпа людей настигает меня, вовлекая в водоворот утренней суеты. Я подчиняюсь общему движению и направляюсь вдоль дороги по переходу, воображая, что вышагиваю по клавишам пианино или по спине зебры.

Пока я иду, вспоминаю день, когда научилась быть стойкой и нехрупкой.
 
Семнадцатое мая двенадцать лет назад, день смерти отца, разделил мою жизнь на «до» и «после». Я помню его в деталях. Я не хотела уходить в школу, но мама настойчиво отправила меня на занятия. Стояла теплая погода, в глаза слепило солнце. В тот день мне все улыбались, а после уроков отправили к тете с ночевкой.
Лишь через пару дней мне сказали:

— Папу забрали ангелочки.

Слезы, истерика, шок. Я помню его в гробу: бледный и не улыбается. Казалось, что он вот-вот подскочит и, рассмеявшись, скажет:

— Ну что, поверили? А я пошутил!

Но это было лишь мое воображение. Детское желание. Надежда.

А после закрылась крышка гроба.

Мама стала реже улыбаться. Она в целом больше не появлялась дома часто, работала. Теперь мама стала главой семейства. В одно мгновенье она стала и мамой, и папой. Через год сестра уехала учиться в другой город, а я осталась одна. Никто не играл и не проверял домашние задания. Я полюбила быть сама по себе. Знакомые меня жалели, охали и ахали, мол, как же так случилось, каково теперь мне. Чувство жалости раздражало меня, заставляло корежиться, морщиться и побыстрее найти способ избежать дальнейшего диалога.

Потихоньку я полюбила свалившуюся на меня самостоятельность. Готовить училась по рецептам в интернете, хорошая успеваемость в школе была только в моих руках, потому что у мамы следить за выполнением заданий не было времени.
Появились подростковые комплексы, с которыми я была один на один. Они сжирали и уничтожали меня. Я научилась плакать бесшумно, чтобы не разбудить маму случайно ночью. Я не хотела, чтобы мама увидела меня слабой. У нее свои дела и хлопоты, а у меня — свои. И решать их только мне.

Я полюбила быть сильной в одиночестве.

Я стою на остановке, жду автобус. Остановки по утрам выглядят как жердочки для птиц: все в ожидании своего транспорта. Подошел автобус, направляющийся по нужному мне маршруту. Как только его двери распахнулись, я вхожу в него и чувствую себя как шпрота в банке.
Передо мной стоят две школьницы, которые громко обсуждают приснившиеся сны. Невольно я стала наблюдателем их разговора. Они разблокировали тот набор воспоминаний, который отвечает за сны с папой.
Он снился редко и всегда молчал. Как мне говорили, если умерший во сне молчит, значит, во сне и правда его душа и это не проекция подсознания. Я вспомнила про сон, который приснился мне в ответственный момент выбора: куда поступать учиться. Внутри меня был страх. Я не понимала, правильное ли решение делаю.

И он помог.

Он пришел во сне, не издав ни звука. Мы оказались в старой избушке, внутри которой уместились три аквариума и мольберт, изрисованный краской. Аквариумы пустые и пыльные, кроме одного: в нем плескались и переливались золотые рыбки. Он указал на него, а затем взглядом показал на мольберт, и я поняла. Все поняла.
Утром страх отступил. Мне стало спокойно и хорошо. Отец придал мне уверенности. В тот момент я приняла правильное решение.
Монотонный женский голос вывел меня из воспоминаний, называя нужную мне остановку. Выхожу.

Сегодня годовщина смерти отца, а я иду на работу. Раздам конфеты, как сказала мама, и посмотрю на сочувствующие лица коллег. Я хотела бы оказаться в той квартире двенадцать лет назад, разбудить папу и вызвать скорую помощь. 

Стала ли бы я тогда такой сильной?
Возможно, но не настолько, как сейчас. И была бы другой.

Я оглянулась по сторонам: люди продолжают спешить по делам, машины все так же сигналят друг другу, потихоньку открываются цветочные магазины и кофейни. Я всмотрелась в город. Большие серые здания советской архитектуры возвышаются, словно вот-вот достанут до облаков, парки на каждом шагу, зазывающие зайти и провести время у фонтана, рестораны и кофейни, завлекающие голодные желудки ароматными запахами из дверей.

Если бы не события прошлого, я бы могла и не быть здесь такой, какая я есть сейчас. Я не нежная и трепетная скромница и не ангел во плоти. Но я все равно остаюсь девушкой. Грубой, неуклюжей, смешной. С неправильными привычками, с грубостью в словах и походке. Это части пазла меня, которые помогают сложить головоломку воедино.
 
Я дошла до кабинета своей размашистой походкой. Поправила русые локоны, натянула улыбку и открыла дверь.