pаroxysm

Avec justice et en vain... нет, это не будет пробой заморской поэзии или балалайкой для публики, это полу-автоматическое письмо — спазм ЦНС, умученной её же, центральной нервной системы, мерцанием, обещанием сказки, прозрением прозы, для понимания едва ли доступным, для разложения на текстологические молекулы — наверняка. Меж строк вьётся это терзание мерцания, этот сблёв, эти буквы, в чьём танце не найти эмергентности, взаимности, искры. 'Честно и напрасно' — вот как раскрыть камуфляж французской фразы в начале, и по традициям прозы сие следовало оставить на кульминацию или тревожащий, как подкожная фрустрация, эпилог — но, честно, мне плевать как на себя, так и на зрителя. Я, эта единственная буква, существует исключительно в поле этого текста, и ей дозволено, как шаловливому демиургу, всё — рисовать немые буквенные пейзажи, ловить умозрительные жемчужины в густом иле пустоты, сиять лишь тогда, когда ни единая душа не способна высказаться; тухнуть и сворачиваться в стерильное карманное пространство, в ложный вакуум, стоит только представителям человечества выступить против бессовестной, честной и напрасной страсти к письму. Я потерялся, совсем-совсем потерялся, и всё твержу в мета-style, что мужской депрессии не существует — доказательством, швырнутым мне в лицо, служат каждая по отдельности взятая фраза даже в этом всё не кончающемся абзаце, уверенный синтаксис, надменный выбор слов. Я всё ещё что-то могу, но более не ведаю, как себя применить, не желаю быть тягловой лошадкой в плену психоаналитических ловушек. Пока я, эта тщедушная буква славянского алфавита, способен(на) на творчество — пусть такое, бессюжетное малоясное нечто, едва ли оформленное, — будет длиться и длиться и длиться этот цикл просыпания и сна, этот цикл принуждения и логичного последующего эскапизма — пароксизм моей воли есть, наконец, абулия и эпитафия этого абзаца.

Did I lose or did I win, the sun is rising anyway.