Неопытный отец Григорий

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
НЕОПЫТНЫЙ ОТЕЦ ГРИГОРИЙ.
Повесть.

Главная тема: "Травля священства".


ОТ АВТОРА.

Готика и хоррор — тесно связаны. Готическая реальность являет собою мистический мир, в котором сталкивается житель планеты с отверженными духами, — либо невольно охраняющими христианство, или борющимися с ним. Одиночка, монах, странник, путник, отшельник, страдалец, охотник, попадающий в пороговое, веющее вечностью, готическое пространство, неизбежно переживает состояние перехода от житейской суеты и пустого времяпровождения к высшим смыслам бытия. Повесть "Неопытный отец Григорий", погруженная в гротеск, рассказывает о двух состояниях противоположностей, — находящихся на пороге жизни и смерти людей, — всегда одиноких.


ОБ АВТОРЕ.

Макар Донской (Маддо) — мистический писатель, создатель готических произведений в жанре "Хоррор". Отмечен наградами за весомый вклад в сохранение традиций и развитие современной русской литературы. Исследователь в области этимологии, этнографии; русского, казачьего, тюремного фольклора, а именно устных традиций, относящихся к легендам и суевериям. Священник-экзорцист. Монах-целитель. Родился в 1972 году. Жил на Сахалине. После смерти отца переехали с матерью в Москву и поселились в микрорайоне Орехово-Борисово. С 11 лет принялся за чтение. В квартире находилась богатая библиотека, унаследованная от бабушки. Книги стояли в книжных шкафах за стеклами, собраниями сочинений известных мировых классиков. Тринадцатилетним парнем примкнул к банде подростков, среди которых был самым по возрасту младшим. В группе получил все необходимые для ведения профессиональной преступной деятельности навыки. После окончания школы и службы в вооруженных силах СА, стал членом Ореховской ОПГ. В 1996 году по благословению старца Илия (Ноздрина) в Оптиной Пустыни начал свой монашеский путь. Постриг в малую схиму принял в 2002-м, на Соловках. В священный сан рукоположен в 2008 году, в Задонске. Проходил служение в Русской Духовной миссии в Иерусалиме в 2008-2009 гг. Рекомендован для служения в отдел внешних церковных связей Московской Патриархии. Временно выполнял обязанности штатного иеромонаха в Иоанновском монастыре г. Москвы. До принятия сана неофициально поработал в разных местах (без трудовой книжки), общался с людьми многих профессий. Пробовал себя как резчик по дереву, музыкант, художник, фотограф. Провел несколько лет в совершенном уединении, живя в лесной глуши. Затворник. Старец. Принял в своей келье свыше 15 000 посетителей. Удостоился дара чудес, среди которых особое место занимает таинство Неопалимой Купины, возжигания во всякий момент огня, не обжигающего любых человеческих рук, при прикосновении их к открытому пламени. Вернулся в Задонск в 2010 году и направлен вторым священником в храм Святой Троицы в село Тербуны. С 2010 года — по благословению правящего архиерея — начал проводить регулярные отчитки в храме и посвятил этому, — в общей сложности, — 10 лет, проведя более 500 массовых изгнаний нечистых духов. Принимал людей, страждущих ото всяких болезней, на протяжении 14 лет — у себя на дому. Оказывал молитвенную помощь и в других вопросах. Совершил 400 индивидуальных сеансов экзорцизма. Удостоился от Бога дара прозорливости и чудотворений. В 2021 году издал первую свою книгу “У церкви стояла карета”. Удостоен ряда медалей за литературную деятельность от Российского союза писателей. В 2024 году автору исполнилось 52 года.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Григорий Назинцев — иеромонах.
Степан Боярский — епархиальный миссионер.
Островидов — доктор.
Алиса Девясила — революционерка.
Панкрат Утесов — унтер-офицер жандармского корпуса.

Жандармы — политическая полиция империи.
Следователь — чиновник судебного ведомства.
Конвоир — охранник.
Филер — полицейский агент.
Буфетчица — работница вокзала.
Посетитель кабака — пассажир поезда.

Курильщики — демоны смерти.
Белесый дядька — смерть.




События происходят в Казани, в 1871 году.
 



Тогда открылись у них глаза, но Он стал невидим для них.
/Лука/




ПРОЛОГ.

Крепостное право отменил царь, и освободил крестьян, а в Москве, в среде интеллигенции, проявилось тайное общество. Заговорщики, свергатели монархии, готовили крестьян к революции. Они создавали артели и мастерские, открывали фабрики, боролись с неграмотностью, налаживали связи с рабочими в различных губерниях, внушая тем идеалы коммуны. Руководство центра кружка называлось "Ад". Название указывало на колдовскую суть всей террористической организации.

Весной 1866 года, вдохновленный планами общества, участник его, — двоюродный брат основателя, — отправился в Санкт-Петербург, где у ворот летнего сада выстрелил в императора Александра II. Руку стрелка оттолкнул мужик-картузник и случилась промашка. Государь остался жив, а покушавшегося на его жизнь повесили на Смоленском поле, при большом стечении народа.

Следствие установило более двух тысяч членов адской организации, — так называемых народников...


ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Осенью 1871 года священник Григорий Назинцев прибыл в Казань на вокзал, чтобы затем в епархиальном управлении получить себе назначение на приход. Он только что окончил семинарию. К окончанию курса семинарии епископ предложил Назинцеву монашеский постриг, однако Назинцев хотел жениться, да так и не сумел найти себе пару. Молча смотрел на него немногословный архиерей, изображая пальцами ножницы. Назинцев вздохнул и согласился на постриг.

Отец Григорий молод. Еще не успел опомниться он от своего счастья стать священником. Назинцеву хочется проповедовать. «Вы знаете притчу о милосердном самарянине?» — спрашивает он прихожан и битых полтора часа рассказывает им о милосердии. После этого Григорий Назинцев идет служить больным, бедным. Так думают все. А отец Григорий идет за миссионерскими листами к Боярскому. Его знакомый Боярский занимает небольшую квартирку на четвертом этаже многоквартирного дома, где в отчаянии лестница скрипит невыносимо, и никто не обращает на нее старушку должного внимания.

У Назинцева прекрасное настроение. Поднимаясь по лестнице, он неожиданно замечает, что под лестницей лежит человек… «Вот шанс проявить милосердие, о котором говорил сегодня в церкви!» Отец Григорий спускается вниз. Протягивает руки, чтобы вытащить за ноги того, кто мирно скукожился у входа в подвал… И ему бьет в нос запах! Невыносимая гниль!!! О которой в большинстве своем люди имеют представление.

— Вонючий ты какой!? — гадливо смотрит Григорий. — Ты живой?! Эй, парень?!!
Назинцев прислушался. Из-под лестницы раздавалось сопение в обе носопырки. «Ну, что же делать? — напряженно думает священник. — Он так и замерзнет, ведь уже подоспел ноябрь. Надо ему помочь».

Чувство брезгливости отца Григория, однако, имело совершенно другое мнение. Брезговать? Как такое возможно ему, насытившему массу людскую словесами правды, проповеднику великого евангельского дара милосердия? Да. Именно. Брезговать! И ничего не поделать отцу Григорию с собой. Он молодой и красивый. Сильный, уравновешенный, высокого росту, чистый и безукоризненный пастырь церкви. «А тут вот это? — морщит он лицо, с отвращением заглядывая под лестницу. — Не доктор ли я?! Ведь я принимаю в свою духовную врачебницу на исповедь! Стало быть, я врач! Да что у него там вообще? Лежит грязный… Сальные, не мытые волосы… Ногти не стриженные, с отвратительными черными полосками под ногтями у кончиков пальцев… И надо помочь… А если данный тип — беглый каторжник? О, нет! Надо прекратить расследование… Разве я служу в полиции, чтобы мне везде выискивать негодяев? Ужель оправдываю себя, ища покоя? Так тошнотворное состояние! А прежде, нынче еще, я говорил о милосердии?! Осудил священника из евангельской притчи, что тот прошел мимо. Пороптал на диакона, миновавшего бродягу. И вот теперь сам пришел на место, где требуется милосердие! И я не самарянин!»

Почему-то привычное самоукорение нисколько не помогало Назинцеву справиться с поставленной ему Христом задачей. К стыду своему, как ни пытался отец Григорий себя перебороть и победить брезгливость, да и вытащить наконец найденного жалкого беднягу, замерзающего у него перед глазами, ничего у него не выходило. Вместо шага вперед сделал Григорий Назинцев испуганно два шага назад. Медленно отступая, пятился Назинцев от представшего перед ним подвига, пока окончательно не спрятался за дверью коридора. «Не знаю, что делать?» — выглядывая в щель, изумленно недоумевает он.

Вдруг в подъезде появился Боярский в сопровождении доктора.

— Господин Островидов, вот для чего я позвал вас, — громко и решительно заявил Боярский, указывая на торчащие из-под ступенек ноги, одетые в коричневые брюки и замечательные, перемаранные грязью штиблеты.

— А вонища? — удивленно сморщился Островидов и попятился к выходу из подъезда.

— Вы уходите? — придержал Боярский. — Почему? Вы же доктор?!

— Позвольте, ведь там лужа!

Доктор Островидов зажал нос и смущенно указал рукой на показавшуюся из-под лестницы жидкость, быстро направляющуюся тонкой струйкой к его ногам. Вместе с резким запахом, от скрытого каменным всходом и заточённого в ажуре затейливых чугунных перил владельца пачканных башмаков, доносился раскатистый храп.

— Ну как, доктор? Взяли? — серьезно потянул Островидова к грязным штиблетам милосердный Боярский. — Вперед! И не ожидайте от меня ничего другого. Доктор, я и хорошо заплачу вам, чтобы вы нашли для этого малого койку в больнице. Знаете ли, я не в состоянии мимо лететь. Вы меня понимаете? Сегодня слушал я полтора часа проповедь священника о милосердии.

— И что же?

— Знаете, сударь, священник убедил меня. И вот сейчас мне даже легче как-то становится. Давайте же скорее закончим начатое дело!!!

Вместе они вытащили опоенного кабацкими мужичонку и погрузили в телегу доктора.

Отец Григорий собирался выйти помочь Боярскому с доктором вытащить бедолагу, чтобы поскорее приступить к своим прямым обязанностям, и, увы, так и не решился выйти из тени тамбура. Увидев Боярского, своего прихожанина, пригласившего доктора, Назинцеву бы вот взять невзначай и показаться из-за двери, и как ни в чем не бывало присоединиться к спасению бедняги, а он, словно сидящий в театральной ложе зритель, только сопереживал милосердно, однако не смог пройти дальше сопереживания. Ему лишь только дверь приоткрыть! Да как? Ведь Григорий Назинцев прячется за дверью! Лишиться защиты? Впрямь коридорная преграда стала для отца Григория непредумышленной защитой.

— Да-да, — размышляя над этим, пребывая в поиске подходящей версии происхождения своего греха, мрачно промолвил он и совсем расстроился. — Вот ведь случай! Старайся и получишь испытание. «А что же мне? Не говорить? Ведь евангелие — жизнь моя. Истинно, я привержен к добрым делам. И выходит, что я небезупречен. Увы!»


ГЛАВА ВТОРАЯ.

Полночь. Железнодорожная станция. Недалеко от здания вокзала молодая женщина с револьвером в руке ожидает одинокого прохожего. Удивительно выглядит сия бывалая львица. На ней облегающий изящную фигурку фехтовальный костюм. Темнота ночи надежно скрывает женщину от любопытных взоров, готовящихся к посадке пассажиров и провожающих. Никто не видит ее. Кто же она? Убийца? Мститель? Коварный враг? Нет-нет. Это жертва неразделенной любви. Ее зовут Алиса Девясила.

Алиса привыкла одеваться в модное длинное платье, запоминающееся своими складками и кружевами. Девясила выписывает английские журналы и одевается — согласно моде — элегантно, буржуазно и просто. Лишь только шляпка ее снабжена искусственными бутонами белых брачных роз вперемешку с розовощекими тюльпанами.

Девясила не вышла замуж по расчету в расчете на идеалы высокой любви. Ей легко живется. Алиса всегда в окружении галантных кавалеров, склоняющихся к ее руке. Она серьезно думает, впрямь некоторые только и ждут случая, чтобы грубо схватить ее за узкую талию и надругаться над хрупкою девушкою в укромном уголочке. Так — фи! Мужские шалости Девясилу не интересуют.

Алиса замечает только тех мужчин, которые, в свой черед, ее едва привечают или вовсе не берегут. Скоро она гневается на такое пренебрежение и распаляется безудержной ненавистью к мужской безупречности. О, если бы Девясила могла, то она жестоко покарала бы их черствость. Алиса бы ни перед чем не остановилась, в желании попрать и уничтожить их честь. «Когда мужчина мной не интересуется, я делаю выводы: он не интересуется женщинами вовсе!» — капризно злопыхала Девясила, уверенная в своей привлекательности. А надо сказать, ведь Алиса была грациозна и легка, и в самом деле необыкновенно привлекательна. Если мужчина не заинтересовался ею, то львица тратила всю свою мощь, ища броситься на негодника, считая себя вправе карать его как угодно, попросту издеваться, и сомкнув зубами шкуру жертвы вовсе не намерена отпускать долгожданную добычу.

Заметив интерес к себе кавалера, Девясила сразу охладевала к подонку. Она делалась тот же час для него строгой мамашей, сурово взирающей на молодого отпрыска: не натворит ли чего? И насладившись пропащим видом сутулящегося перед нею поклонника, Алиса Девясила не изменяла уже своего подчеркнутого равнодушия к поверженному ею мужчине.

Алиса полагала о себе, наверняка для всех мужчин она желанна и сладостна в представляемом ими обладании ею. «В общем-то, я красотка! — любовалась собой она. — О, я-то уж смогла б растоптать мужскую гордыню!» Делала она свои выкройки чрезвычайно легко и расторопно. Многие кавалеры после ее вероломства уже не интересовались женщинами во всю свою жизнь, и едва ли кто из них об этом заявил. Они оставались безучастными и к дамской ласке. Впрочем, до той поры, наверное, пока новая Девясила не попадалась им, ведь такие охотницы сами подстерегают своих жертв, а вовсе не попадаются мужчинам, как уверены многие из них. Девясила ждет вас, кавалеры, всю свою жизнь! Вас, кого ей предстоит прикончить и поломать душевный благочестивый настрой, но поскольку и у мужчины есть опыт, то ей редко попадаются простачки. Взглянуть на погубленных ею мужчин — они быстро становились не галантными и не привлекательными, отломившимися от основной массы льда осколками, носимые течением неизвестно куда, до того момента, пока не растают и не исчезнут бесследно и навсегда, в теплой женской лжи и беспощадной клевете.

Алиса знает: если с мужчиной дважды вероломно и предательски поступить, так как делала она, — пусть даже через некоторое время, — от мужчины, как от ухажера, ничего не остается. «Подонок уже не кавалер! Он мирный слуга!» Девясилу радуют жертвы, принесенные ею своему самолюбию… Однако стоило только ухажеру пойти против ее воли и страсти, как хитрая Алиса становилась тиха и внимательна. Она наблюдала, не зная, как отвечать на грубую мужскую силу. Поступь ее становилась коварна. Глаза загадочны, а голос вкрадчив. При этом она с наслаждением пила из созданного ею преткновения, и чем более кавалер гневался, тем более она притягивала к себе его силу, заряжаясь ею и делаясь, как и ухажер, гордой и своенравной. Напившись силы мужчины,  и став причиной его поражения, Алиса Девясила вперед уже молчала. «Да и смысл говорить обессиленному кавалеру, не предпринимающему малейшей попытки совратить ее? Разве что излюбленное: «Фи?!» Но встреча с опытным мужчиной всякий раз убивает талант в Девясиле, и она незаметно восхищается венцом творения, не отваживаясь даже в мыслях на грубые поединки.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Григорий Назинцев стыдится смотреть на женщин из-за своей начитанности и в должной степени образованности. Может быть, и имело смысл оказать любезность какой-нибудь особе, но отец Григорий считает себя духовным врачом, поэтому, как и подобает врачу, ведет себя благочестиво и морально, неукоснительно исполняя одновременно с правилами хорошего тона и свои священнические обязанности. В вестибюле гостиницы подошла к Назинцеву эта суровая, с требовательным взором, симпатизирующая ему и явно бравирующая собой, особа.

Алиса пресвитеру не понравилась. Взгляд, заглядывающий в самую душу так, прямо его обладательница воровка и лукаво примеривается к тому, что внутри есть святого. Григорий Назинцев предполагает, вдобавок таких особ неизменно привлекает спокойствие, которым наделены многие священники. Дьявольские лисицы непременно ищут возможности, пытаясь украсть заветный мир и благодать из души благородного и милого всем пастыря. Лисички хитрят, крутятся возле него. Уходят, возвращаются, спрашивают. Заставляют сказать им что-нибудь без особой нужды... Вот ответь только им, они готовы сразу растоптать доброту и участие священнослужителя.

Отец Григорий обладал дарами. Именно в силу этого обстоятельства он чрезвычайно красив. Свет, который в нем, проявляется и светит незримо всякому заглядывающему к нему в клеть. К доброму Назинцеву влечет ненаивных граждан. Священник необыкновенно притягателен, и, кажется, точно это молодость его столь располагает к нему. Однако он талантлив. И даже в своей замкнутости он очарователен. По природной своей физической силе он всемогущ. Благодаря природной выносливости, он неустанен и в своей проповеднической деятельности. От женского пола Григорий Назинцев удалялся, и, сам того не желая, влюблял в себя самых прекрасных и очаровательных из его представительниц. Впрочем, слабый ли пол мы обсуждаем, это увидим из дальнейшего повествования.

Пресвитер держался стойко. Алиса скоро поняла это, и ее азарт ищейки уже начало сменять восхищение, однако холодность пастыря взбесила, уже начавшую было таять, лису. Итак, лиса искала нору, а крот оставил ей лазейку. Ну разве совпадение, что Алиса по нраву схожа с лисой? Девясила отнюдь не любила распущенность, хотя дерзость ее всякий бы заметил.

Все козни Девясилы не смогли заставить отца Григория рассердиться. На какие только не шла эксперименты Алиса!

Как-то, увлекшись игрой, Алиса попыталась совратить священника. Войдя к нему в комнату, она взяла его за руки и с силой потянула к своей груди.

— Вы Христос! — страстно задышала она. — Полечите! Прикасайтесь ко мне!

Назинцев бережно освободил свои пахнущие ладаном руки из ее кандальных зажимов.

— Сударыня, вам нужен отдых, — сказал он. — А я не имею права касаться женщин. Простите меня, Алиса.

Как?! Девясила не смогла околдовать своего избранника-монаха? Именно. Выбранная ею жертва проявила твердость!

— Так вы не залетник?!! Чего рассусоливать?! Я же хотела вас скомпрометировать! А вы, как видим, не из тех, кто беспрестанно смеется и хохочет?!! — Алиса вздохнула. — Верьте, отец балаганщик, истинно свеча моя не погасла! — исказившись в лице, воскликнула она. — А вы идите, спите! Святоша и ложь вместе кемарите, — дерзко обозвав, упрекнула священника, надувшая губы очаровательная балунья.

Надменные слова мещанки Девясилы заставили отца Григория, усевшегося было в кресло, встревожиться, немедленно вскочить и поклониться Алисе, пряча лицо от ее гневного взора.

— Я видела, батенька, у вас есть товарищ? — Девясила сверкнула круглыми глазищами, зарябившимися от внутренней боли.

— Да, мы трудимся вместе.

— Товарищ по трудам сделался вашим приятелем — и в жизни? Не проходит и дня, чтобы вы не виделись, по крайней мере, однажды. Всегда вместе обедаете и после обеда идете в кофейню. Вы влюблены друг в друга?

Алиса имела в виду горевшие сухим адским пламенем пороки. Вымазала на всякий случай Боярского. Степан Боярский помогал отцу Григорию освоить этнографический материал, необходимый для миссионерства.

Назинцеву стало жаль этой ее сцены.

— Влюблены? — возразил он ей. — Да, пожалуй, и влюблены! В одно и то же Существо, представляете?! Влюблены во Христа. Как дети в Отца.

Это трогательное замечание, кстати сказать, нисколько не остудило пыла Алисы.

— Ловкий же ты, обаим! Я знаю про тебя все, а ты не знаешь про меня ничего! — зловеще усмехнулась она, вызвав замешательство отца Григория. Голос ее звучал угрожающе, и глаза блестели. — Смотри, отщепенец, ежели бы ты меня прихватил, я таперича тебе-то брязнула по щёкам!

— До свиданья, гулинька! — тепло попрощался с Алисой несгибаемый Назинцев, учтиво переменившись, и открыв настежь дверь в холл отеля.

Алиса вышла.

«Не желаю возмездие оставить, — выйдя из номера Назинцева, заметалась она. — Прежде я не бывала без победы! — в волнении львица стиснула пальцы левой руки, ставшие в один миг белыми. — Изжить! Я тебя уничтожу! Окажешься сладким пирожным на блюдце!» — съязвила она и согрелась внутренне, и при этом убелилась внешне.


*  *  *

Поужинав в ресторане, Назинцев, выходит на воздух и лихорадочно перебирает в голове все возможные варианты расставания с Девясилой, и отмечает для себя, что душа Алисы темная. Собственные действия ее, кажутся для нее очень разумными и оправданными, и все же вся поза взбалмошной женщины и вызов ее, говорили скорее о неких потаенных до времени злых умыслах, нежели о планируемых утехах.

— Ну, чисто балалава корова! — негромко заметил отец Григорий, возвращаясь мысленно к навязчивой незнакомке. 

Сгустилась тьма. И Назинцев поспешил подняться наверх.

Вернувшись к себе, и заперевшись изнутри на ключ, священник не смог удержаться от хохота, обнаружив оставленный Девясилой у него в номере на комоде кружок красного бархата, с вышитою в центре золотыми нитками буквою "R". “Конечно, это она положила! Не призраки же проникли в мою комнату ночью?!!” — заулыбался он.

Отец Григорий  облокотился рукой на комод, задумчиво осматривая вышивку. “Что значит, этот инициал? Какая-то эмблема?!” Он отвернулся, стремясь надеть пижаму,  и приступить к подготовке ко сну, как вдруг глаза его повстречались с явившимися ему злыми сущностями, от присутствия которых Назинцев испытал сильный приступ паники и чуть не потерял сознание.

Группа демонов в людском обличье заняла номер священника, расположившись в нем свободно, точно званные гости в великосветской гостинной. Скромный интерьер утопал в клубах табачного дыма, выпускаемого пришельцы-курильщики.

— Просыпаюсь! — воскликнул Назинцев, вернув на место оставленный Девясилой знак.
В скептическом смущении пресвитер поднял руки и хорошенько потер себе пальцами глаза.

Все как обычно. Спокойно раскачивается маятник напольных часов, отмеряя ход. Никаких посторонних.

Отец Григорий в недоумении повернулся рассмотреть странную метку, с буквой  "R" — в круге, размышляя о том что, возможно, у него от нервного перенапряжения, вызванного самоукорениями, начались жуткие видения.

Назинцева отвлекло нечто страшное в отеле, притаившееся за дверным полотном, куда прилегло так много воздуха, аж казалось неведомое ворвется внутрь его уютного номера, нещадно сметая всю мебель, как вдруг все перестало, и послышались торопливые удаляющиеся шаги загадочной артели. Тут заметил Назинцев отсутствие знака Девясилы и прожженный след на поверхности, где находилась метка.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Итак, вот Девясила. А вот поезд. Ну, а где же отец Григорий?! Отец Григорий направляется к месту своего служения. Об отъезде своем Назинцев уведомил преследовавшую его и караулящую вестибюль Алису, оставив для нее записку у портье. «Я уезжаю… — написал он, считая делом чести проститься со своей знакомой. — Прощайте!» Назинцев указал Алисе и время отправления поезда, думая, вероятно, что раз они сблизились до выяснения отношений, то, несомненно, непорядочно оставить Девясилу в неведении относительно своих дальнейших намерений.

— Беги! Беги! Огонь воспламеняет через малую искру! Беги! — скажет отцу Григорию умудренный опытом духовник, но и Назинцев исполнен необыкновенной проницательности, однако!

Ночной вокзал. Перрон в клубах пара. Над платформой нависает гигантская для своего времени металлическая конструкция, освобождающая пассажиров от дождя, равно как и от снега. Девясила поджидает отца Григория. Она нервничает. В руке Алисы крепко зажат револьвер системы Смит-Вессон, находящийся на вооружении доблестной Российской армии. Алиса Девясила прячется, пытаясь слиться со стеной. Ведь если ее заметит стоящий неподалеку жандарм, тогда пиши пропало!

Беспощадная Девясила настойчиво откинула ствол вниз, и, наполнив каморы барабана патронами, подняла рукоятку, и застегнула защелку.

Между тем стоящий у входа в вокзал жандарм увидел своего старого знакомого:

— Островидов! Пойдите сюда!

— А, это вы, Утесов!

Доктор Островидов любезно приблизился к одиноко стоящему простоватому унтеру.

Жандарм начал рассказывать:

— Вы знаете, какие в наших краях леса?

Доктор Островидов закивал головой, интуитивно посматривая в сторону прячущейся в тени стены мстительницы.

— Леса на сто миль, — уверенно продолжал важный жандарм. — И в них водятся пчелы без всякой заботы людей! Едва стоит войти в лес, как легко можно набрать меду и сварить напиток. Приготовленный на ягодах напиток сей будет самый вкуснейший и превосходнейший.

— В чащах сами роятся пчелы… — с расположением отвечал охочему до бесед унтеру Островидов.

— Ага! Так и вы — за свое?! А вот послушайте! — воскликнул восхищенный собою жандарм, и, едва сдерживая волнение, продолжал. — Давеча некий мужик отправился в бор, и, увидев большое дупло, полез в улей за сладким. Там, попав на борть, горемыка нечаянно потонул в меду.

— Столько меда?!!

— Много! Очень много!!! Два дня он сидел там и не мог вылезти.

— Потом, вероятно, его родные обратились к вам, дружище, и вы его спасли?!

— Не совсем так. Мужика спас медведь!

— Хищник?! Каким же образом?

— Островидов, представьте, в то же дупло полез лесной барин, задними лапами, а мужик схватил его за хвост. У медведя шерсть дыбом встала, а балда еще и крикнул!

— Что крикнул? — недоумевал доктор, слушая унтер-офицера.

— Эге!

— Эге?

— Эге.

— И враз?.. Затем волк пришел?! А потом заяц?!! Согласитесь, ведь поведение мужика странное… — подтрунивал над знакомцем медик.

— Нет. Это было на самом деле, вы дослушайте. Медведь испугался, бросился назад и вытащил мужика с собою.

— Интересно… — заметил Островидов. — Ну, позвольте откланяться. Признателен вам, друг мой, за столь занимательный рассказ. Очень кстати. Вы мне подняли настроение!

Появился отец Григорий.

Жандарм Утесов посмотрел на него и негодующе буркнул:

— Всюду эти фигаро в длинных одеждах и широкополых шляпах снуют и снуют. Пытается скрыть свою обыкновенность. «А ведь он небезупречен! — продолжил свои размышления Утесов. — Священник! Что в твоем широкополом обличье, в твоей шныряющей походке и скромной осанке, впрямь нелад? Который уже раз я всматриваюсь в тебя, желая разобраться в мотивах, да так и не могу понять, почему ты небезупречен, священник, как я, например, или вот этот доктор Островидов?..» Насмотревшись на пресвитера, жандарм отвернулся и чопорно прошествовал вслед за доктором.


ГЛАВА ПЯТАЯ.

Отец Григорий, появившись на перроне, ничего не подозревая, деловито вышагивал, ища свой вагон. В руке его зажат билет. Назинцев спокойно прошествовал мимо Девясилы, сливающейся, благодаря фехтовальному костюму, с неосвещенною луною стеной ночного вокзала.

Алиса Девясила выдохнула и вышла из своего укрытия на позицию для стрельбы. Это было видное место. И Девясила отважилась выйти на открытую площадку. Револьвер львица держала в опущенной руке. Не спуская глаз с широкой спины удаляющегося священника, Девясила приготовилась сделать выстрел.

Вдруг ей показалось, ужели она целится в кого-то другого, вовсе не в отца Григория. Мгновенно ее бросило в пот. «Долой сомнения!» — решительно взвесила она револьвер. Прежде Алиса не колебалась. А теперь? Внезапно она поняла, ведь не хочет убивать пресвитера! «Да за что его убивать? Не кавалер же он, в самом деле! Пора уже прекратить эту игру!» — остерег Алису властный помысел. Алиса Девясила понимает, ровно не может пристрелить священника как бешеную собаку, хотя именно такого конца Назинцеву ей хотелось поначалу. Воля Алисы крепко заблокировалась дверями совести, и она на мгновение потеряла выход из создавшегося положения. И Девясила нашла решение. Она ведь ищет свободы, нажимая сейчас на курок?! Именно! Надо устроить дуэль по правилам!

Повернувшись спиной к удаляющемуся отцу Григорию, Алиса стала считать:

— Раз! Два! Три! — считает Алиса Девясила, и невольно отплясывает  в такт ясно слышимым ею шагам пресвитера.

Шаги священника таинственно и гулко разлетаются по перрону завораживающим токанием.

На десятом его шаге Девясила повернулась, и, зажмурившись, решительно нажала на курок. К удивлению Алисы, выстрела не последовало. Поняв, должно пистолет сделал осечку, Алиса Девясила резко крутанула барабан с патронами, и, вскинув руку с пистолетом, двинулась вслед уходящему Григорию Назинцеву. Решительность и смелость объяли молодую женщину. Сейчас она получит то, ради чего пришла сюда! Власть! Его власть! Алиса, опираясь на гнев и превосходство, восхищается собой, словно близка к главной вершине. Она и пребывает уже на пике славы, и видит себя на облаках как громовержца.

Юная Девясила много времени проводила в деревне, где у ее мещан-родителей имелся собственный дом, расположенный на возвышенности, там где по склону плодоносил рядами ароматный грушевый сад. Ко спуску прицепился старый мосток над речкой, шаткий до ужаса, опасный до смерти настолько, что и неловкому и опытному никак на нем не удержаться; мало кто решался по настилу перейти из-за ветхости. До ярмарки Алиса добиралась, именно где короче, смела шла, переходила холодную реку вброд, задрав юбку, боясь ее смочить. Не желая торопеть, дрожать и опасливаться, разбегается она, желая скоро пройти через студеную воду, а из глубины поднялся ей навстречу и ринулся некто бледный, да так быстро, что Алиса с испугу назад на берег выскочила, оглянулась, а того уж нет. Вот и сейчас, будто бы тогда в юности, вылетел из мрака ночи белесый, на скелет похожий дядька. Мертвяк пронесся, и холодом склепа повеяло на дуэлянтку.

Неожиданно Алиса потеряла равновесие и упала. Брючина фехтовального костюма порвалась в районе голени, и наружу вылезли кости. Увидев острые края, Алиса поняла, верно нога ее сломана пополам.

— Как такое могло произойти? — округлила она глаза, и страх связал ей уста, не позволяя кричать, и звать на помощь.

Не ведая о произошедшем, но уже исполнившийся жалости, наугад оборотился к ней жандарм Утесов, и Алиса с силою отшвырнула подальше от себя оружие. Падая, револьвер обиженно лязгнул об металлическую рельсу свободного пути. Утесов насторожился: "Чего рельса клацнула? Впрочем, какая разница!" Алиса выдохнула удовлетворенно. Все. Убийства не произошло. Отвел Господь!


ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Привлеченный свистком жандарма, отец Григорий обернулся. Узнав в лежащей женщине свою преследовательницу, он незамедлительно бросился к ней на подмогу.
Алиса удивилась, узнав своего героя:

— Тебя ждет поезд, а ты бежишь ко мне?

— Ах, это вы, Алиса?

— Да, посмотрите, — сраженная мужественно показала взглядом на торчащие кости.

— Алиса, давайте без церемоний! Позвольте, я отнесу вас в здание?

— Как? Вы сделаете это?

— Конечно.

— Вы, монах и священник, не побоитесь запятнаться? Ваша честь священнослужителя не пострадает от прикосновения к даме?

Отец Григорий взял две книги, и, зафиксировав ногу Девясилы, осторожно поднял ее на руки.

— Вам нужен доктор, — обратился он к ней.

Алиса не возражала. Ей становилось уже все безразлично, лишь бы поскорее уйти от шлепнувшегося поблизости Смит-Вессона.

Унтер-офицер завопил:

— Врача! Позовите медика!

Людей на платформе не оказалось, и жандарм Утесов поскорее бросился догонять своего старого знакомого.

— Островидов! — кричал он. — Доктор Островидов! Отзовитесь!

Перрон обезлюдел. В облаках пара появился священник, неся на руках молодую женщину. Зрители замерли на мгновение.

Наблюдая в окно за происходящим, буфетчица нагло осклабила свой рот.

Молодой филер пренебрежительно отвернулся, и, откинув крышку карманных часов, заспешил по своим делам.

Жандарм Утесов, глядя, как Назинцев несет на руках барышню со сломанной ногой, подумал: «Ясно, чего не хватает этим священникам! Они должны спасать попавших в беду! Вот чего не хватает им! Помогать обычным беднягам! Теперь я вижу. Вот почему они казались мне небезупречными!»

— Эй, доктор! — обратился он к выглядывающему из тамбура лекарю. — Идите скорее, окажите помощь!

Островидов немедля накинул на себя шинель и бросился на помощь. Пока доктор спешил на подмогу, он ни одного разу не подумал: «Я оказываю помощь!» или: «Мне подвернулся случай помочь!» Ничего такого лекарь не помыслил. Врач приготовляет себя всегда и в любой момент исполнять свои обязанности. Ему необязательно быть требовательным к себе или безупречным. Доктор Островидов просто делал свою работу.


ЭПИЛОГ.

Алиса лежала в чистой палате. Кости ноги ее поставлены на срост, нога укреплена гипсом. Девясила вспоминала о священнике Григории.

Неожиданно в комнату вошли жандармы.

— Алиса Девясила? Вы арестованы.

— За что?! — удивилась молодая женщина.

— Вы обвиняетесь в убийстве иеромонаха Григория Назинцева.

— Убит?! Но как? Он же нес меня к доктору?!!

— Отец Григорий, — с уважением произнес один из жандармов, — поднял вас на руки, будучи уже сам смертельно ранен вами.

— Не понимаю! — обессилившая Алиса желала сползти с кровати, и не могла.

— Доктор Островидов видел вас, Алиса, в тот момент, когда вы прятались у стены вокзала. К чему вам черный фехтовальный костюм в ночные часы? Вы раскрыты. Маскарад указывает на вашу причастность к убийству.

— Позвольте, спросить, — вмешался следователь, доставая важную улику, — данный револьвер, системы Смит-Вессон, принадлежит вам?

— Мне, — ошеломленная кокетка не стала отвергать, верно является владелицей оружия.

— Как я могла убить священника?!! — встрепенулась тут она, поняв всю опасность для нее происходящего.

— Убили обыкновенно. Нажали на курок и убили, — срезал следователь по особо важным делам. — Вероятно, в этот момент поезд дал гудок, поэтому заглушил хлопок.

— Что можно одним хлопаньем наделать? Без отдачи?!

— Удивительно, всадили пулю в священника и не заметили?

— Выстрела не было!

— Имейте в виду, револьверы сделаны качественно. Отдачи практически нет.

— Я проверяла барабан! Патроны находились на месте...

— Сударыня, позвольте, я объясню вам. Стреляют у нас не патронами, а пулями. Патрон состоит из гильзы и пули. Пулю извлекли из тела убитого вами священника, а стреляную гильзу извлекли из револьвера, который вы признали и опознали. Вас узнал и господин Островидов, доставивший ваше тело в приемный домик больницы.

Сердито, сноровистой сталью, едва удерживая ярость, властно выступил вперед, обличая миловидную пленницу закона, унтер-офицер Панкрат Утесов:

— Доктор видел, как вы прятались. Также и портье гостиницы, где вы проживали, указал на факт попытки соблазнения вами убитого... Кроме того, скажу вам, следствию доподлинно известно, давно вы проживаете по поддельным документам, и настоящее ваше имя: Екатерина Ферапонтова, наиболее известная как "Матушка", террористка, участвующая в революционном движении.

— Дайте ваши руки, — нетерпеливо произнес жандарм, надевая на преступницу кандалы.

— Ожидайте приговора суда, самого тяжелого, — следователь профессионально засадил испуг поглубже в сердце Алисы Девясилы.

Матушка задыхалась от стыда и отчаяния. «Священник знал, что я стреляла в него? Смотрел мне в глаза?!! Перевязал ногу?! Поднял на руки? И, раненый, пронес по перрону к доктору?» Разоблаченная дуэлянтка, рыдала от своего поражения. Он оказался самым сильным из всех, кого ей приходилось встречать. Ферапонтова взглянула на свои, закованные в цепи, запястья, и горестно завыла. Матушка рвала, ожесточенно кромсая, обветренные губы, острыми клыками впившись в самую очаровательную часть своей плоти!

От частых укусов со рта Матушки побежала тоненькой струйкой кровь. Капли падали на теплую постель, образовывая большие, расплывающиеся пятна. «Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!» — стремительно разносилось по длинным больничным переходам из палаты арестованной, и подозреваемой в убийстве священника, революционерки Ферапонтовой. Исполненный безнадеги, горестный вой ее, истошно сменяющийся на рык, содрогал слышавших его своею ужасностью.

Оставленный для охраны преступницы караульный, испуганно оценив страшный оскал, изобразившийся на лице задержанной, философски и морально взвесил, верно такое искаженье образа Божия невозможно называть устами человека.

Если бы только знала затравленная львица, кого она напомнила сейчас молчаливому конвоиру, одуревшая, одичавшая, с выпучившимися слепыми глазами и окровавленным ртом.

— После покушения на иеромонаха, не миновать ведьме караконджулов, — поежился от набежавшей дрожи служивый. — Не отпустят уже демоны.


М.Донской, 2024


СЛОВНИК.

Брязнуть — ударить.
Обаим — краснобай.
Батенька — отец.
Балалава корова — тот, кто праздно шатается по чужим дворам.
Рассусоливать — говорить излишнее.
Борть — дупло с медом диких пчел.
Залетник — любитель ухаживать за женщинами.
Балаганщик — хозяин балагана, в котором обычно на ярмарках давали представление комедианты.
Гулинька — ласкательное название голубя.
Караконджулы — демоны.
Широкополые шляпы — до революции в повседневную одежду православных священников входила шляпа.
Фигаро — герой Бомарше, слуга графа Альмавивы.
Артель — толпа, ватага.
Кемарить — засыпать неглубоким сном; дремать.