Разве у хорошеньких женщин должен быть характер?

Александр РАЗУМИХИН

Пушкин: «Разве у хорошеньких женщин должен быть характер?»

Историческое эссе

   Среди женщин, чьё счастье и одновременно несчастье заключались в том, что судьбе было угодно свести их с Пушкиным, безусловно, одной из первых можно назвать Анну Петровну Керн. Она была из семьи, входившей в круг состоятельного чиновного дворянства. Её отец — полтавский помещик и надворный советник Пётр Маркович Полторацкий. В положенное время девушку начали вывозить в свет. Это означало, что настала пора, когда девочку-подростка нужно сопровождать на балы и танцы, посещать с ней театр и брать с собой, отправляясь на званые вечера к знакомым и друзьям, у которых среди родственников имелись кандидаты в женихи.

Анна Полторацкая обращала на себя внимание своей красотой… но предложений не следовало. И тогда отец сам привёл в дом жениха — генерала Ермолая Фёдоровича Керна. Ему в ту пору 52 года. Далее всё как у всех: генералу девица Анна понравилась, и последовала свадьба. «…в 16 лет выдали замуж» — напишет она в воспоминаниях. С какими чувствами девушка выходила замуж? В своём дневнике Анна сделала запись:

«Его невозможно любить — мне даже не дано утешения уважать его; скажу прямо — я почти ненавижу его».

Первая треть XIX века — время, когда жёнами становились в юном возрасте без всякой любви, адюльтер замужней дамы стал явлением практически легализованным. Светские и приближенные к свету замужние женщины пользовались большой свободой в своих отношениях с мужчинами. Они имели, говоря современным языком, довольно широкие взгляды на нравственность и позволяли себе не просто обманывать своих мужей, но нередко открыто демонстрировать поведение, можно сказать, нарушавшее нормы приличия. Брак не являлся святыней, верность не рассматривалась как добродетель супругов. Нельзя сказать, что каждая женщина, но многие, не ограничивая себя ничем, считали, что должны иметь любовника. Соответственно немало мужчин считали своим долгом волочиться за женщинами и мало ценили в жизни «возвышенные чувства».

Характер таких отношений мужчины и женщины той поры можно охарактеризовать парадоксальным, странным для нас сегодняшних, понятием «аномальная норма». Никого из мужчин, даже тех, кого современники признавали замечательными людьми тонкого, острого ума и большой образованности, тогда не останавливало то, что многие из женщин, на которых он «положил глаз», были жёнами его, скажем так, приятелей и знакомых. «Лёгкость поведения» была присуща не только «свободным» от уз Гименея. От супругов требовалось одно: не пренебрегать мнением света. Не любит, изменяет, не сошлись характерами не поводы и не мотивы для развода, который как таковой практически отсутствовал.

История отношений Пушкина и Керн — одна из самых, наверное, растиражированных. Причина — в эпохальном стихотворении «Я помню чудное мгновенье...» (называемом традиционно, по первой строке, тогда как у Александра Сергеевича оно «К***»).
Познакомились они в 1819 году в Петербурге в доме президента Академии художеств Оленина, жене которого Анна Петровна приходилось племянницей. Произвела ли Анна Керн на юного поэта, недавнего лицеиста, неизгладимое впечатление? Принято писать, со ссылкой на саму Керн, что было именно так.

Затем Михайловское, 1825-й год. Тут, «в глуши, во мраке заточенья», произошла их новая встреча. Тогда Керн гостила у своей тётки в имении Тригорское по соседству с Михайловским, где вынужден был жить опальный поэт. Других соседей у Пушкина не было. Владелица Тригорского — двукратная вдова Прасковья Александровна Осипова (урожд. Вындомская), по первому мужу Вульф, — правила здесь женским царством, состоявшим из барышень и молодых дам (две её дочери от первого брака; падчерица; две племянницы, одна из них Анна Петровна Керн; и ещё две младшие дочери, совсем маленькие девочки). Исключение составлял сын хозяйки Алексей Николаевич Вульф.

Среди живущих в Тригорском царили, надо признать, совсем не монастырские законы. Пушкин купался здесь в девичьей влюблённости Анны Вульф, заботливой нежности Осиповой, весёлой фривольности Керн… Знакомые с бальным этикетом начала XIX века могут успокоиться. Правило, будто танцевать большое количество танцев за один вечер с одной дамой могут позволить себе только родственники (муж с женой, братья с сёстрами) и жених с невестой, в Тригорском не работало. Полагать, что это может бросить тень на репутацию вашей дамы, а вам, как честному и благородному человеку, придётся на ней жениться, не приходилось. С каждым днём, проведённым в соседнем имении, Пушкин убеждался всё больше, что патриархальные сельские нравы вовсе не строги: даже серьёзный роман с тригорской барышней не повлечёт за собой брачных уз. В результате за время жизни в Михайловском Пушкин заведёт романы почти со всеми обитательницами Тригорского: и с хозяйкой, и с её дочерью, и с племянницами, и с падчерицей.

Сегодня надо признать, что в стихах Александр Сергеевич изящен и глубоко сердечен, тогда как его любовные связи носили характер прозаической будничности. Почему? Потому что отношение к себе в быту, к себе в семье, к себе на людях, в обществе, и к себе в литературе тогда принадлежали к совершенно разным сферам бытия. Это даже не разница между вчера и сегодня. Это привычная разница поведения по разным принципам в разных ситуациях (допустим, в семье — верный муж, с друзьями — распутник). На языке современной психологии, поведение во всех случаях жизни не с позиции общепринятой моральной нормы, а поведение человека «игрового поведения».

Здесь важно осознавать: Пушкин всегда строил свою личную жизнь именно как личность поэта. Такая жизненная философия позволяла ему находить поэзию и красоту, истину и мудрость там, где обычный взгляд замечал заурядную рутину и пошлость. И нет ничего удивительного в том, что женщин, приносящих ему счастливые и одновременно драматические перемены-изломы, повороты мысли и сознания, перемены в судьбе, принимал он, видимо, только в творческом плане.

Тут позволю себе сослаться на строки одной нашей современницы, написавшей:

…стих, пожалуй, —
То же утешенье...
Сказал: «Любовь»,
И это тоже, кажется, спасенье.

Он не мог жить без женщин, приносящих ему художественное вдохновение. Потому что, как напишет В. Ф. Ходасевич в работе «О Пушкине»:

«То, что некогда пережил он сам, Пушкин нередко заставлял переживать своих героев, лишь в условиях и формах, изменённых соответственно требованиям сюжета и обстановки. Он любил эту связь жизни с творчеством и любил для самого себя закреплять её в виде лукавых намёков, разбросанных по его писаниям. Искусно пряча все нити, ведущие от вымысла к биографической правде, он, однако же, иногда выставлял наружу их едва заметные кончики».

И надо согласиться с Марией Волконской, которая знала, что говорит:

«Как поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался <...> В сущности, он обожал только свою музу н поэтизировал всё, что видел».

В любовной лирике Пушкина, конечно, есть отзвуки реальных встреч, симпатий и даже чувств, но они нечётки и абстрактны. А потому даже знаменитое «гений чистой красоты», вроде бы адресованное конкретной женщине, взято им «напрокат» у Жуковского, из его стихотворений, тоже о любви, «Я музу юную бывало...» и «Лалла рук». В определённом смысле это выражение малоотличимо от известного «Мой друг, отчизне посвятим // Души прекрасные порывы!». Во всяком случае, выражение «гений чистой красоты» не более конкретно, чем «души прекрасные порывы» или «звезда пленительного счастья». Каждое из них прочитывается лишь в контексте лирического содержания стихотворения.

Тогда как в реальной жизни о своём «прообразе», заявленном как «гений чистой красоты», Пушкин позволял себе иные лексические «красоты» (в письме С. Соболевскому):

«Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию Божией я на днях уебал».

А в письме к Алексею Вульфу он именует её не иначе как «наша вавилонская блудница Анна Петровна».
Фу, как грубо выражается Пушкин! Каков хам, ещё вчера добивавшийся внимания этой женщины! Подобными репликами переполнены сегодня социальные сети, авторы которых «открывают» незнакомого для себя Пушкина.

Впустую гадать, насколько написанные им строки соответствуют жизненной правде. Это не парадокс и не странность, это нормальное явление: чем больше поэт отстранялся от конкретных реалий, а его возлюбленная «превращалась» в свою романтическую тень, тем художественно совершеннее становились стихи.

Да, Пушкин, обуреваемый «бешенством желаний» и «любовным пылом» (выражения самого поэта), полный самых противоречивых страстей, считал возможным не проходить мимо тех, кто «не отличался семейными добродетелями». Его увлечения нередко были, можно сказать, легковесными, а диапазон внимания довольно широк. В одних случаях он мог волочиться за женщиной, потому что сознавал её доступность. В других случаях его вела страсть. Бывало, он влюблялся нежно и даже безнадёжно.

Тут можно вспомнить множество стихов о любви, в написании которых «повинны» женщины. Но мы вернёмся к племяннице Осиповой — Анне Петровне Керн. Её приезд в Тригорское случился в июле 1825 года. Тогда Пушкин узнал, что Керн, бросив мужа-генерала, последнее время жила в свободном браке с незадачливым украинским поэтом Аркадием Родзянко в Лубнах (на Украине). А теперь, похоже, рассталась и с Родзянкой. Иными словами, в понимании Пушкина, она была свободна и доступна.

Волнительный блеск в глазах Александра Сергеевича не остался незамеченным кокетливой гостьей. И то, и другое весьма встревожило Прасковью Александровну, на глазах у которой всё это происходило. Воспрепятствовать Анне Петровне принять приглашение поэта посетить Михайловское она не могла. Но, как считает Вересаев, тогда в Михайловском до интима не дошло. По простой причине: у Керн были в разгаре два других романа — с Алексеем Вульфом и соседом-помещиком Рокотовым. Однако уже тем же вечером Прасковья Александровна распорядилась заложить экипаж и поутру отправила племянницу к брошенному, но ещё не давшему ей развода мужу. Прасковья Александровна даже поехала сопровождать её до Риги.

Следующая встреча Пушкина с Керн состоялась после длительного перерыва. Считается, что будто бы именно она вдохновила поэта на создание стихотворного шедевра, и что автограф произведения Пушкин лично преподнёс Анне Керн перед её отъездом из Тригорского в Ригу. Почему считается?

Спустя годы, когда Пушкина уже не было в живых, Анна Петровна написала «Воспоминания о Пушкине», в которых «воспроизвела» историю, связанную с этим произведением. Из неё мы знаем, что поэт принёс ей экземпляр 2-й главы «Евгения Онегина» в неразрезанных листках, между которых она обнаружила вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами «Я помню чудное мгновенье…». «Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю», — написала она. По поводу причины, почему Пушкин хотел забрать стихи обратно, существует много версий, но имеет ли она отношение к любви-страсти поэта — можно лишь гадать.

Однако Анна Петровна ошиблась. К этому времени вторая глава «Евгения Онегина ещё не появилась отдельным изданием (она увидит свет книжечкой только осенью 1826 года). Так что от Пушкина в её руки могла попасть лишь первая глава, которая напечатанная отдельной книжкой вышла из печати 18 февраля 1825 года.

Смею думать, что, вопреки убеждённости многих, прославившего имя Анны Керн стихотворения «Я помню чудное мгновенье…» Пушкин для неё никогда не писал. И томик главы первой «Евгения Онегина» предназначался вовсе не ей, а Екатерине Бакуниной. Потому и пытался он выхватить листок, на котором стихотворение было написано, из рук Анны Петровны, когда он выпал — потому что не ей было оно адресовано. Потом, правда, махнул рукой (не драться же с женщиной!) и отдал Анне и листок, и книгу. Позже, в 1827 году, когда по просьбе друга А. Дельвига, в редактируемом им журнале Анна пожелала «К***» опубликовать, поэт разрешил ей это сделать: раз уж тогда не довелось передать кому следовало, то теперь уже вроде как и не важно, кому оно писалось.

Сам Пушкин в письме Анне Вульф после расставания с Керн писал:

«Каждую ночь я гуляю в своём саду и говорю себе: “Здесь была она... камень, о который она споткнулась, лежит на моём столе подле увядшего гелиотропа. Наконец я много пишу стихов. Всё это, если хотите, крепко похоже на любовь, но божусь вам, что о ней и помину нет”».

Переписка была и с самой Керн. Неизвестно, что отвечала ему Керн, Пушкин не хранил её письма. Но она письма Пушкина сохранила, они дошли до нас:

«Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки... Как поживает ваш супруг? Надеюсь, у него был основательный припадок подагры через день после вашего приезда? Если бы вы знали, какое отвращение... испытываю я к этому человеку! ...Умоляю вас, божественная, пишите мне, любите меня» (перевод с фр.).

В другом письме:

«... я люблю вас больше, чем вам кажется... Вы приедете? — не правда ли? <…> Сейчас ночь, и ваш образ встаёт передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу... ваши полуоткрытые уста... мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, — я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен» (перевод с фр.).

Можно ли воспринимать эти строки всерьёз, или они больше похожи на традиционное словесное оформление флирта: весёлая и лёгкая болтовня с игривыми намёками? — решайте сами. И не удивляйтесь: спустя два года не менее искренне Пушкин будет с удовольствием повторять пару строк из шуточных стихов Сергея Соболевского к А. П. Керн и баронессе С. М. Дельвиг: «У дамы Керны ноги скверны».

Безотносительно к стихотворению многие пушкинисты полагают, что увлечение Анной Керн было для поэта не особенно серьёзным… и впрямь «мимолётное виденье». Как заметила одна наша современница, «в глухомань, в ссылку к Поэту приехала восторженная женщина, а поэт был просто мужчиной, который был поэтом...»

Когда Анна Керн появится в Петербурге, она станет снимать маленькую квартирку в доме, где жил друг Пушкина — поэт барон Дельвиг со своей женой. Вспоминая те дни, Керн упомянет, что «однажды, представляя одному семейству свою жену, Дельвиг пошутил: «Это моя жена», — и потом, указывая на меня: “А это вторая”».

Возвращаясь к письму Пушкина 1828 года, в котором он напишет о происшедшей таки его связи с Анной Керн, следует иметь в виду, что в это же самое время роман Анны Керн с её двоюродным братом всё ещё продолжался, хотя, «встречаясь» с Анной Керн, Алексей Вульф одновременно «встречался» с Софьей Дельвиг и с ещё одной барышней — такое вот время.

Лет через десять в письме к жене Пушкин назовёт Анну Керн дурой и пошлёт к чёрту. Действительно ли он так думал или жанр письма жене требовал? Можно считать по-разному. Но истории известно, что, познакомившись с «Воспоминаниями о Пушкине», Тургенев в письме Полине Виардо обронил: «Она не умна».
И ещё два штриха, имеющих отношение к Анне Керн. Накануне свадьбы Пушкина жена Дельвига писала ей:

«…Александр Сергеевич возвратился третьего дня. Он, говорят, влюблён больше, чем когда-либо. Однако он почти не говорит о ней. Вчера он привёл фразу — кажется, г-жи Виллуа, которая говорила сыну: ”Говорите о себе с одним только королём, а о своей жене — ни с кем, иначе вы всегда рискуете говорить о ней с кем-то, кто знает её лучше вас”».

И несколько строк самой Керн:

«Пушкин уехал в Москву (Он уехал в начале марта 1829 года. — А. Р.)  и хотя после женитьбы и возвратился в Петербург, но я не более пяти раз с ним встречалась, — пишет Анна Петровна. — …женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену… он на всё смотрел серьёзнее. В ответ на поздравление с неожиданною в нём способностью вести себя, как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: «Се n’est que de l’hipocrisie»1.

1 «Я просто хитёр», или «Это только лицемерие» (фр.).

С литературной точки зрения всё ясно: есть лирический шедевр Пушкина, начинающийся со слов «Я помню чудное мгновенье…». Есть реальный биографический факт отношений Пушкина и Анны Керн. Утвердилась мнение, что текст на листке, «собственноручно вручённый» поэтом Керн, обращён именно к ней, и что великим стихотворением «Я помню чудное мгновенье…» мы обязаны Анне Петровне. Так ли это? Или она здесь постольку-поскольку? Можно ли счесть оправданным отождествление «гения чистой красоты» с реальной биографической Анной Петровной Керн?

Ответы на эти вопросы, надо признать, куда существенней для нас нежели удовлетворение любопытства: что было между Пушкиным и Анной Керн? Да, изящный профиль этой женщины запечатлён рукой Пушкина на полях «Евгения Онегина». Да, Анна Петровна Керн — одна из женщин, имя которой навсегда связано в нашем сознании с именем величайшего русского поэта. Что из этого следует? Только то, что история их взаимоотношений — яркий пример того, как далека бывает пошлая обыденность от поэтической фантазии и в то же время как прочно они связаны. Что источник вдохновения не всегда адекватен произведению. И наоборот: лирическое стихотворение далеко не всегда адекватно источнику вдохновения.

Фееричная жизнь Анны Петровны с её бесконечными романами, которые делали её положение разведённой женщины более чем скандальным, лишь множили слухи, дошедшие до нашего времени, что у неё кроме связи с Вульфом, Дельвигом и Пушкиным были интимные отношения с композитором Глинкой, с поэтом Веневитиновым, с библиофилом С. Соболевским, с молодым студентом Александром Никитенко, в будущем цензором и профессором Петербургского университета, жившим в одном доме с А. П. Керн, с Львом Пушкиным и даже с отцом Александра Сергеевича, который потом влюбился и в её дочь. Можно ещё добавить, что одним из её успешных поклонников был Александр I.

Император обратил внимание на Анну в 1817 году во время празднества по случаю больших манёвров. Для него — ничего серьёзного, просто генеральша подвернулась хорошенькая, очень похожая на известную красавицу, прусскую королеву Луизу. Анна, по её собственному признанию, «не была влюблена», она «благоговела», она «поклонялась ему!» Если кто из современных читателей вспомнит о морали, то молодая женщина эти отношения с Александром I «не променяла бы ни на какие другие», потому что её чувство «было вполне духовно и эстетично». У Анны Керн на то были свои объяснения:

«В нём не было ни задней мысли о том, чтобы получить милость посредством благосклонного внимания царя, — ничего, ничего подобного... Всё любовь чистая, бескорыстная, довольная сама собой... Если бы мне кто сказал: «Этот человек, перед которым ты молишься и благоговеешь, полюбил тебя, как простой смертный», я бы с ожесточением отвергла такую мысль и только бы желала смотреть на него, удивляться ему, поклоняться, как высшему, обожаемому существу!..»

Но вряд ли бесконечные романы Анны Петровны, наполненные «чистой любовью», стали причиной, по которой Александр Сергеевич ту, кого сначала поэтически назвал «гением чистой красоты», потом стал именовать иначе. Это как в компании рассказывать непристойные с пикантными ситуациями анекдоты — всегда найдутся и любители их, и противники. И добиваться женщин, о которых «ходит слава», и обсуждать «общих» любовниц тогда было в порядке вещей — такое вот время. Таковы любовные нравы эпохи. Таков интимный быт пушкинской поры.

Кстати, хочется заметить, что среди возможных определений Пушкин употребил в стихотворении не какую-нибудь «небесную» красоту, а «чистую». Словно на противоположности сыграл. И ещё, если уж на то пошло. Помните, он назовёт Анну Керн дурой? И где? — в частном письме.
Позже Керн напишет:

«...нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность — всем светом признанную и неоспоримую, — он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умён, — в таком же смысле, как и Фигаро восклицает: «Ах, как они глупы, эти умные люди!»

Можно сказать, обменялись любезностями. Но где это сделала Керн? В своих воспоминаниях, рассчитанных на широкого читателя. Как видим, есть некоторая разница. К тому же жизнь показывает, что назвать человека дураком и считать его таковым — две большие разницы.

Кто из них больше дурачился в отношениях друг к другу (он, например, подписал как-то письмо к ней словами «Яблочный Пирог»)? Кто был более, кто менее неблагоразумен? Кто проявлял себя более, кто менее умным? Надо ли пушкинские «дурак» и «дура» принимать всерьёз? На содержании пушкинских стихов это никак не отразилось.

Самой Керн, что есть «дань веку», суждено будет сознавать на собственном опыте всю свою жизнь. Анне Петровне будет 36 лет, когда в неё страстно влюбится её троюродный брат А. В. Марков-Виноградский, которому в ту пору всего 16 лет (чем не доказательство её привлекательности?). Он ещё воспитанник кадетского корпуса, но она ответит ему взаимностью и выйдет за него замуж. При этом ей придётся отказаться от генеральской пенсии, жить вдали от столиц и, по сути, в бедности. Их осуждали в свете, тем не менее Александр Васильевич одарил супругу любовью, заботой и нежностью.

Жили они долго. Анна Петровна всего на три месяца пережила мужа. И было ей тогда 79 лет. Вот и думай после этого, что разглядел в ней Пушкин, когда писал о «чистой красоте». Опять приходится гадать, чего в его шедевре больше: конкретики человеческого образа, удивительного прозрения или художественного видения, запечатлевшего великие и чудные мгновения — «и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь».

Так что «Я помню чудное мгновенье…», если вдуматься, посвящено таинству любви, а не Анне Керн. Собственно, поэтому мы и храним эти строки в своей памяти. Понятно после этого, что тема «Пушкин и женщины» имеет философский характер, а не конкретно-личностный. По крайней мере, такой подход куда объективнее, нежели выяснение: где, с кем и когда в иных исторических обстоятельствах поэт из пазлов с женскими именами складывал историю личной жизни, а параллельно писал историю русской лирической поэзии.

Пушкинские женщины внесли большой вклад в поэзию, которой мы сейчас гордимся. А его поэзия сохранила их от забвения. Тут любые метафоры возможны, но на пересечении множества взглядов и суждений хотелось бы привести слова Юрия Дружникова из его книги «Узник совести». Он сфокусировал в трёх фразах суть всех женских сюжетов вокруг Пушкина:

«Как бы ни было мерзко на душе от того, что происходит вокруг, но если есть, в кого влюбиться, от кого потерять голову, значит, ещё не всё потеряно, значит, можно быть счастливым даже тогда и там, где и когда это невозможно. Вот, если хотите, одна из опорных точек пушкинской философии, роковое триединство: я, данная женщина и всё остальное на свете. Перпетуум-мобиле, но и тормоз, который вдруг, непредсказуемо, останавливает жизнь поэта, переворачивая её вверх дном».

Желая понять характер отношений поэта с тригорскими девушками, его привычки и нравы любовного обхождения с женщинами, следует беспристрастно глядеть на чувственную сторону жизни поэта. Не потому, что она интересна, а потому, что важна для изучения творчества Пушкина. Как-никак без любви, её всплесков эмоций, не рождаются стихи. Я не стал бы говорить этой банальности, если бы не существование стойкого желания смотреть на пушкинские стихи исключительно как на дневниковые записи.

Вникнуть в нравы любовного обхождения с женщинами в ту эпоху — значит лучше понять и самого Пушкина.