10. И снова проводы

Казалось давно уже, висело на дверях Варьки-Мишкиного садика объявление о вывозе детей из Ленинграда. Времени на все – про все отводилось пять дней. И каждый раз, проходя мимо, Варька с тоской глядела на этот беленький листочек – символ конца такой привычной всем мирной жизни. Маму на целых три дня освободили от работы, чтобы она могла собрать их с Мишкой в путь-дорогу. И все эти три дня она не вставала из-за швейной машинки. Все шила, и шила… Даже глаза покраснели и слезились. Так Антонина Степановна, Варькина мама, свои слезы объяснила. Но на душе у Варюхи было как-то неспокойно, неуютно как-то. Понимала она своим детским, но очень человечным сердечком, что вовсе не от шитья слезились мамины глаза. Потому что и у нее тоже слезились. Девочка в эти дни почти не отходила от мамы и братишки. Так и сидели Варька-Мишка возле мамы на своих стульчиках, тесно прижавшись друг к другу. Варя не сводила глаз с маминых рук, занятых работой, а Мишка методично сосал большой кусок сахарной головы, откуда-то раздобытый матерью, да так увлеченно, что совсем не замечал сладких слюней, стекающих за рукав.

Настал последний вечер перед разлукой. Мишка так и заснул с сахаром в руке на своем стульчике. Варюха стоически боролась со сном, но в конце концов тоже не выдержала и задремала. Мать перенесла их на кровать и укрыла стеганым одеялом, заботливо подоткнула со всех сторон, чтобы сквозняки, уже гулявшие по комнате, не простудили детей. А сама снова вернулась к машинке и просидела за ней до утра.

Рано утром Антонина Степановна разбудила тревожно спавших ребятишек, накормила их неказистым завтраком – кусочком получерствого хлеба с маргарином и «кофе» из старого, бог знает как и где завалявшегося цикория, помогла одеться, взяла в руку вещмешки с приготовленным нехитрым детским скарбом, ухватила за ручонку Мишку. Варюха взяла братишку за другую ручонку. И они в последний раз все вместе пошли знакомой дорогой к детскому саду.   

К садику со всех сторон стекались мамы с детьми. Творились полнейший хаос и неразбериха. Кругом все плакали, некоторые дети даже кричали. Возле сада на улице уже стояли автобусы – старенькие, наспех вымытые и неказистые. Детей стали сажать в автобусы. Плач и крики усилились. Некоторых детишек приходилось отрывать от мам насильно и передавать в автобус воспитателям, дети вырывались из их рук. Видимо, чувствовали, что многим не суждено уже встретится никогда.
Варька стояла молча, вцепившись в материнский подол и прижавшись к ее ноге. А Мишку Антонина Степановна взяла на руки. Он обхватил ее своими цепкими ручонками за шею и горестно всхлипывал. Плакать уже не мог, слезы кончились. Зато громкий крик вдруг вырвался из его ротика, когда тетя Дуся попыталась взять его у матери, чтобы передать в автобус. Отрывала она Мишку от матери «с боем» - он брыкался, молотил ее кулачонками куда попало, даже пытался кусаться. В конце-концов в автобус мальчика затолкали. Но когда пришла очередь Вари, оказалась, что ни в одном автобусе не осталось свободных мест, даже стоя или сидя на полу в проходе. Никто и не стал особо настаивать на ее непременной погрузке, так как девочку вполне можно было отправить с партией школьников. Ведь ей пора уже было начинать школьную жизнь.

И Варька осталась с матерью в Ленинграде, к которому быстрыми темпами продвигались фашистские войска. Всего на несколько дней была отсрочка. Так сказали матери в РОНО. Но вскоре стало ясно, что из города девочку, как и многих школьников, вывезти уже не успеют. Блокадное кольцо сжималось.