Независимая до мозга костей

Еще в юности мне повезло познакомиться с женщиной, которая в глубокое советское время первой дала мне понять, что можно естественно жить вне заданных государством идеологических норм и указивок, как называли тогда в анекдотах вымученные директивы начальства.

Валентина Ивановна Скульте выросла в Москве в самом начале ХХ века и умудрилась, даже не особенно сознательно, а в силу природной стихийности, отодвинуть от себя основные ужасы этого жесточайшего столетия. Ничего не знаю про ее родителей, да и сама ее жизнь осталась во мне ярким пунктиром, из прорех которого сквозит до сих пор.

Увлеченная творчеством Горького, этого великого босяка русской литературы, Валентина еще до революции 1917 повторила его пешеходную прогулку из Крыма в Москву – было ей 19 лет. В самом начале двадцатых годов, не имея определенных занятий и поссорившись с родителями, она вечером ушла из дома, добрела до вокзала и села в первый попавшийся поезд «Москва-Ереван».

В Ереван она прибыла в начале двенадцатого ночи, дело было летом, и она улеглась ночевать на привокзальной скамейке, но тут ее заметила уборщица – поскольку в те одичалые годы спать молодой кудрявой девушке в таком месте было опасно, уборщица увела ее к себе домой и потом даже пристроила на работу.

Валентину отправили на один из безлюдных севанских островов вести наблюдения за погодой – полное одиночество ее не пугало, работа отнимала мало времени, и она тихо занялась английским. В августе у островных гадюк начались брачные игры, по острову катались клубки обезумевших от страсти змей, но Валентина и тут не растерялась – надев резиновые сапоги и опоясавшись солдатским одеялом, она ходила по острову с пустым ведром в левой руке и с топором в правой. Когда змеиный клубок катился прямо на нее, она бросала на него ведро и обрубала топором все, что высовывалось.

К зиме она вернулась в Москву и работала в разных местах, нигде долго не задерживаясь. Английским она продолжала заниматься самостоятельно и постепенно овладела им практически в совершенстве.

Не помню, как она познакомилась с сыном Горького Максимом, выросшим в Европе, возможно, их сблизили спортивность и легкий пофигизм. Она бывала у них в доме на Малой Никитской, в знаменитом особняке Рябушинского, выстроенным Шехтелем в стиле модерн, и рассказывала, как в годы голодомора Горький морщился, когда на обед опять подавали куриные котлеты.

По словам Валентины, в конце 30-х они с братом, у которого был туберкулез, уехали в Сухум, который славился своим благоприятным климатом еще со времен профессора Остроумова. Не исключаю, что ранняя, спровоцированная смерть Максима, а потом и самого Горького подтолкнули ее скрыться подальше от зловещей атмосферы сталинской столицы.

Они выстроили в предместье Сухума, позднее получившем название Каштак, скромный двухэтажный дом прямо на берегу моря, там, где кончалась полоса гальки. Валентина начала давать частные уроки английского и тем зарабатывала на жизнь. Брат вскоре умер, и она осталась одна, но не унывала, занимаясь хозяйством, деревянной скульптурой, в частности сделала фигуру смерти в человеческий рост, обнимавшую сзади женщину, и укреплением опорной стены, которую море регулярно подмывало штормами.
 
Море она любила беспредельно и заплывала на несколько часов так далеко, что еле различала очертания прибрежных холмов. Но появившиеся после Второй мировой пароходы лишили ее этого удовольствия, и она часто вспоминала их недобрым словом, утверждая, что они испортили первозданную прелесть моря.

Ее любимым романом были «Унесенные ветром, который она читала и перечитывала в подлиннике – возможно, это пристрастие придавало ее английскому свободу и гибкость. Эту книгу ей привезла американская подруга в начале 50-х – уж не знаю, каким образом эта подруга еще при Сталине умудрилась добраться до Сухума. Из рассказов о ней помню только, как они бродили по сухумскому рынку, американке вдруг приспичило в туалет, и она удивлялась, почему там нет туалетной бумаги.

Педагогом Валентина была прирожденным и играла с учениками, увлекаясь, как ребенок; результатом этого стал написанный ею учебник английского для детей, который переиздается до сих пор. Я занималась у нее с трех до пяти лет, что позволило мне филонить на школьных и институтских занятиях многие годы спустя. Ее ученики давно рассеялись по всему миру, а учебник остался маленьким, живым памятником необычной женщине, прожившей жизнь сбоку от тоталитарного государства.

Валентина была жизнерадостна и практична – в своем маленьком огороде-саду она сажала только овощи и фрукты, называя цветы бесполезной вещью. Собственноручно провела водопровод и сделала забор. Огромный величественный пекан возвышался над деревянным домом и летом давал упоительную тень, продуваемую морским бризом.

Ее чувство юмора было так же своеобразно, как она сама, и сопровождало ее ежеминутно, как домашняя кошка. Когда Валентина состарилась, мы, ее давние ученики, приезжали пилить ей дрова на зиму, а потом пили чай с вареньем на ее застекленной веранде с видом на море. Умерла она незадолго до развала СССР.

Абстрактных разговоров она не любила, думаю, что ее внутренние разборки с государством не были внятными; лишь изредка она бросала как бы невзначай, что никогда не хотела иметь с ним дела.

В эпоху, когда государство пыталось навязать людям стадное мышление и парадный коллективизм, когда подчинение власти было единственным способом общения с государством, Валентина умудрилась проскользнуть мимо комсомола и КПСС, мимо социалистического соревнования, профсоюзных собраний и массовых шествий на площадях с портретами вождей.

Она создала себе приватное пространство и существовала в нем естественно, без подчеркнутой внутренней эмиграции, как человек, уважающий свое право на личную свободу. Сейчас сложно представить себе этот контраст между советской действительность и ее жизнью, но тогда он был разителен и бросался в глаза с ненавязчивостью цветка.
28 апреля 2020