Часть 1 Через тернии Глава 4 Рекогносцировка

Г л а в а   4

РЕКОГНОСЦИРОВКА

Vanitas vanitatum et omnia
vanitas.
Суета сует и всяческая суета.


I.

Родительский дом Цезаря располагался в густонаселенном районе Рима – Су-бурре. Именно туда и торопился Гай Юлий, чтобы наконец-то обнять мать, Корнелию и подросшую за время его вынужденного отсутствия дочь. С каждым шагом по знакомым до боли улочкам Вечного города он убыстрял движение вперед так, что Спу-ринна едва поспевал за ним. Впрочем, Леонидасу нужно было сворачивать раньше; друзья простились впопыхах, и дальше Цезарь побежал один. Римский патриций, тот, чье место в сенате гарантировалось благородным происхождением и должным денежным цензом, тот, облаченный в белоснежную с пурпурной каймой тогу, человек, естественно, не мог позволить себе скакать по мостовой, подобно вырвавшемуся из силков зайцу. Но какое до всего этого дело было расталкивавшему прохожих юноше в потертых кожаных доспехах?! И встречные люди, похоже, понимали это, а потому безропотно уступали дорогу развевающемуся красному плащу военного трибуна.
Вот она, дорогая сердцу дверь родного дома! Привратник у входа поначалу не понял, кто перед ним, и грудью заступил дорогу вооруженному незнакомцу.
- Не узнаешь меня, Марк?! – весело воскликнул Гай Юлий, замешкавшись с застежкой шлема. Освободившиеся запыленные волосы потными колечками тут же скользнули на высокий лоб юноши. – А так, тоже не узнаешь? – Цезарь повернулся в профиль. – А так?! – и он весело повернулся другой стороной.
Привратник замер и разразился истошным криком:
- Господин вернулся! Молодой господин приехал!!
Мать встретила его в окружении взволнованных слуг в атриуме. Они крепко обнялись, и Гай Юлий ощутил под ладонями спину слегка всхлипнувшей Аврелии. Од-нако, отстранившись уже через мгновение, она принялась отдавать распоряжения слу-гам с совершенно сухими глазами:
- Ванну, живо! Господин вспотел, пропылился и устал с дороги! Чистую одеж-ду! И поторопитесь с ужином! Сегодня накроем столы в триклинии! 
Корнелия налетела на него сорвавшимся с горных высот вихрем. Мягкая, пы-лающая жаром, будоражившая все чувства любимая Корнелия! Он шел к ней целых три года! Юноше показалось, что если бы не мать и слуги, то жена принадлежала бы ему тут же, прямо у входа в атриум; и он взял бы ее, не сомневаясь ни единого мгновения. Тем не менее, оба сдержались.
- Где Юлия?
- Скорее всего, она спряталась в детской. Шум и крики пугают ее, - Корнелия потащила супруга за руку. Знакомые коридоры и повороты, милые сердцу складки тя-желых занавесей на дверных проемах, сладкие запахи дома! Как же далеко они находи-лись от него все эти три года, и как же он соскучился по всему этому!
Она сидела на кровати, маленькая черноволосая девочка с голубыми глазами, - волосы матери и глаза отца, - тихая, внимательная ко всему, покорная своей судьбе. Копия Корнелии! Гай Юлий восторженно подхватил дочь на руки, подбросил в воздух и прижал к груди, не сдержав навернувшиеся на глаза слезы. Ошеломленная девочка молчала, и тогда, бережно усадив ее на ложе, Цезарь опустился на колени и, засунув руку в висящий на поясе солдатский кошель, достал из него тоненькую изящную золо-тую змейку с изумрудными глазами. Закрепив браслет вокруг хрупкого запястья доче-ри, он прошептал: - Это тебе, Юлилла!
- А мне? – притворно капризно надула губы Корнелия. – Что ты привез мне, гадкий Цезарь?!
- Тебе я привез себя! – рассмеялся он, нехотя отрываясь взглядом от девочки и успев уловить улыбку в ее глазах; лицо Юлии по-прежнему оставалось серьезным.
Уже через полчаса он нежился в теплой воде маленького бассейна, прикрыв веки и улыбаясь охватившим его радостным мыслям. Легких крадущихся шагов он, ес-тественно, не услышал, и очнулся только тогда, когда губы скользнувшей в воду Кор-нелии впились в его губы крепким поцелуем любви и страсти. Она не смогла вы-терпеть до вечера и отдалась Гаю Юлию прямо в поднятых любовной возней волнах.

*    *    *

Ужин получился немного странным. Цезарь не столько ел, сколько не мог на-любоваться на лица сидящих напротив его ложа двух женщин и одной маленькой де-вочки. Он говорил, говорил и говорил; отвечал на их вопросы и рассказывал сам: о Ми-нуции Терме, об Азии, о царе Никомеде и его флоте, о Митиленах, о битвах с киликий-скими пиратами. Понятно, что он ни слова не сказал им о Лидии, но все остальное он выложил безо всякой утайки.
Трапеза завершилась, маленькую Юлию уложили спать, и беседа продолжи-лась. Теперь она касалась Рима, его новых и старых порядков, дальнейшего будущего самого Цезаря и его семьи. Выяснилось, что часть приданого, доставшегося Корнелии от Цинны, удалось спасти, однако этих денег, обеспечивших дому Аврелии вполне дос-тойное существование, не хватало для того, чтобы перешагнуть дарующий Гаю Юлию место в сенате имущественный ценз. Не помогало делу и привезенное с собой из Малой Азии вознаграждение военного трибуна. Они сложили все, и, все равно, недостающая для дела сумма выглядела очень и очень внушительной. Нужен был заем? Но у кого занять деньги? Кто во все еще охваченном просулланскими настроениями городе отважится снабдить деньгами патриция, являвшегося врагом умершего диктатора?
 - И все же такой человек есть, - задумчиво потирая подбородок, произнесла Аврелия.
- Кто?! – в один голос воскликнули Цезарь и Корнелия.
- Марк Лициний Красс!
- Но он же, как никто, был близок к Сулле! – удивился Гай Юлий.
- Был, - кивнула головой мать. – Мало того, он чрезвычайно обогатился за счет проскрипций. А еще, рассказывают, что он скупил в городе все пожарные команды. И когда возникал пожар, те, кому было предписано тушить его, не особенно торопились. А потом на пепелище появлялся «добренький дядюшка» Красс и предлагал погорель-цам выкупить их ничего не стоящее имущество и землю за довольно приличные деньги. Ошеломленные люди по вполне понятным причинам соглашались, и вскоре Марк Лициний завладел чуть ли не четвертью всех земель в пределах городской черты. Об этих и некоторых других «художествах» предприимчивого соратника диктатор узнал от своих доверенных лиц,  в первую очередь от своего вольноотпущенника Хрисогона, который ведал имущественными интересами Суллы, а заодно запускал руку и в казну государства. Хрисогону за свою неуемную жадность пришлось поплатиться головой, а вот Красс…, Красс ушел в тень и вплотную занялся финансами. Он принялся давать в долг и ссужать сестерциями тех, кто в этом нуждался. Так постепенно он скупил большинство сената. Он стал бы негласным хозяином собрания отцов города, когда бы не непомерные амбиции молодого Помпея. Они не любят друг друга, эти бывшие полководцы Суллы: улыбаются на людях и ненавидят за глаза. 
- Интересно, - выдохнул из себя Цезарь, подумав о том, что слишком далеко отстал от политической жизни Рима. И теперь ему предстояло многое начинать снача-ла, но до этого было просто необходимо тщательно разведать расстановку сил на поли-тическом Олимпе, то есть, говоря военным языком, провести рекогносцировку на мест-ности. 
- Более чем, - согласилась Аврелия. – На мой взгляд, стоит обратиться за по-мощью к Крассу. Однако, мой мальчик, стоит помнить и о том, что при этом ты непре-менно попадешь в разряд врагов Помпея.

*    *    *

Атриум дома Марка Лициния Красса был полон народа с самого утра. Здесь ожидали своей очереди на прием вольноотпущенники и клиенты финансового магната, здесь тихо перешептывались между собой представители всаднического сословия и банкиры всех мастей и национальностей, здесь нарочито шумно разговаривали, смея-лись и важно раздували щеки редкие сенаторы. Это были те, кого привела к Крассу ну-жда в деньгах, но кто никоим образом не желал равнять свою патрицианскую гордыню с нуждами, чаяниями и запросами представителей иных сословий.
Войдя в атриум, Цезарь немного растерялся. Гулом голосов и толчеей все ок-ружающее живо напомнило ему гомон восточного базара. Он ощутил на себе десятки цепких оценивающих глаз. Однако пускай вычищенный, но скромный кожаный офи-церский мундир под серым дорожным плащом заставил любопытствующих быстро от-вести взгляды в сторону. Очередной проситель из военных, - так решили все вокруг и успокоились: скромный юноша, пожалуй, не представлял собой никакой угрозы ничьим интересам. Гай Юлий тихо назвал свое имя секретарю Красса и прислонился к свободному месту у стены, приготовившись ждать. Он вглядывался в совершенно незнакомые ему лица, и надежды его таяли с каждым мгновением. Три года вдали от родины стоили многого, по крайней мере, того, что он вдруг оказался чужим там, где провел все свои годы, начиная с самого рождения.
Погруженный в невеселые мысли юноша не сразу почувствовал, что его на-стоятельно дергают за рукав. Прямо перед ним стоял секретарь.
- Марк Лициний ждет тебя, - вполголоса произнес слуга и знаком пригласил идти за собой. Разговоры в помещении мгновенно стихли. Цезарь следовал за спиной секретаря, снова ощущая на себе буравчики чужих глаз. Один из самых нетерпеливых посетителей повесил в воздухе риторический вопрос: «Кто это?», но, вполне естествен-но, так и не получил на него ответа. 
Передвигаясь коридорами дома к таблинию, Гай Юлий с интересом рассмат-ривал окружающую обстановку. Будучи наслышан о баснословном богатстве Красса, он ожидал увидеть здесь застилающую взор кричащую роскошь, по меньшей мере, рав-ную золоченым покоям царя Никомеда. Отнюдь! Ему пришлось ощутить приятное раз-очарование. Никакого золота, никаких аляповатых мозаик и полотен, никакого изоби-лия статуй и ваз. Все скромно и строго, все подобрано в тон и по очертаниям. И в тоже время все красиво настолько, что именно эта красота и заставляла по глубокому раз-мышлению понять и согласиться: подобная простота стоила действительно огромных денег.
Слуга вошел первым, попросив Цезаря подождать несколько секунд, притво-рил двери, доложил хозяину кабинета о госте и, снова очутившись на пороге, склонился в почтительном поклоне, пропуская Гая Юлия в таблиний. Марк Лициний встал из-за стола, за которым просматривал разложенные записи, и сделал несколько шагов навстречу Цезарю. Юноша видел Красса впервые. Крепко сбитая, немного полноватая для своих тридцати пяти лет фигура человека, привыкшего переносить физические нагрузки. Финансовый магнат производил впечатление рано ушедшего на покой бывалого воина: глубоко запрятанная нерастраченная сила и энергия, готовая вырваться наружу при первом удобном случае. И все это дополнялось силой и мощью ума. Высокий открытый лоб, типичный римский нос – немного крючковатый и мясистый, твердый волевой подбородок, и ни единого грамма расслабленности. Похоже, этот человек не отдыхал никогда, изучая, подозревая и не доверяя никому. Во взгляде серых холодных глаз Красса читалось неподдельное внимание к стоявшему перед ним юноше, внимание и желание понять, раскусить, зачем представитель столь древнего и прославленного рода пожаловал к нему в этот ранний для римлян час. Понятно, что ради денег (к Крассу редко приходили по другому поводу), но для чего юному Цезарю могли понадобиться деньги и сколько – это банкиру предстояло выяснить в ближайшее время, и желательно еще до того, как проситель откроет рот. И потому Марк Лициний заговорил первым:
- Приветствую тебя, Гай Юлий, в своем доме! Рад встрече и знакомству с то-бой!   
Красс взял паузу.
- Приветствую и тебя, Марк Лициний! – ответил Цезарь. – Не менее рад зна-комству с тобой. Я в Риме только два дня, и, тем не менее, за все это время слышал от родных только два имени: твое и Помпея.
При упоминании о Помпее хозяин таблиния поморщился чуть заметно, однако Цезарь уловил это легкое движение правой брови и угла губ и продолжал, как ни в чем не бывало:
- Три года за пределами Рима показались для меня вечностью. Я так отстал от всего: от политики, от жизни, даже от простого человеческого общения. Похоже, что Рим здорово изменился.
Красс пожал плечами:
- Что может измениться в этом круговороте?! Суета, драка за власть и должно-сти, воровство, лжесвидетельство, предательство на каждом шагу! Ничто не ново в этом мире.
- Не сочти за дерзость, Марк Лициний, и все же позволю себе не согласиться. Ближняя Азия и Рим – вещи несравнимые. Даже мирная жизнь в провинции – это со-всем иная жизнь, не говоря уже о войне.
- Ты воевал?
- Вначале под командованием Минуция Терма, потом - Публия Сервилия.
- Хорошие командиры, - невозмутимо проговорил Красс и добавил, подталки-вая собеседника к предполагаемой теме прихода: - Кампания была удачной? Золото, серебро, рабы?
- Все, как обычно, - столь же невозмутимо ответил Цезарь, совершенно не же-лая следовать в предложенном ему русле.
- А как обычно? – прикинулся непонимающим банкир.
- Младший трибун не может рассчитывать на многое. Так что всего было в ме-ру. Но я не ропщу. Главное – тот воинский опыт, который мне удалось приобрести за эти годы.
- Рассчитываешь, что он тебе пригодиться? Не дают покоя лавры Мария и Суллы? – на этот раз в голосе Красса послышалась едва заметная нотка ехидства.
- Кто знает, что нам может пригодиться в этой жизни, Марк Лициний. А лавры, если придется, я надеюсь получить свои собственные. Сейчас же мне важнее не лавры… - Красс замер, рассчитывая услышать долгожданную просьбу. Он уже решил, что ответит юнцу отказом. - … Важнее понять, что происходит в Риме. И для понимания происходящего мне дорого каждое слово, каждый совет.
Марк Лициний некоторое время стоял молча. Он чувствовал, что этот юнец обвел его вокруг пальца. Он надул его, непонятно в чем и как, но надул, без всякого со-мнения, потому что Красс видел: Цезарь пришел за деньгами и, тем не менее, он не просил их. Никакого намека на таланты, денарии, сестерции, словно встретились два давно знакомых человека, встретились и болтают бог весть о чем. Однако так и получилось. Они поговорили еще несколько минут, после чего сердечно пожали друг другу руки и расстались.

*    *    *

В доме Цезаря спросили, получил ли он деньги. Гай Юлий отрицательно пока-чал головой. Нельзя сказать, чтобы он был слишком удручен тем, что не умел просить и унижаться, однако расстроенные лица матери и жены испортили ему настроение на весь этот вечер.
Тем же вечером в доме Красса протекала совсем друга беседа. Ее вели Марк Лициний и его жена Тертулла. Она расчесывала волосы, сидя перед зеркалом, он сидел на постели голый, ожидал жену и внимательно рассматривал плавно скользящие изги-бы ее обнаженной спины и рук.
- Симпатичный мальчик, - не оборачиваясь, произнесла Тертулла, томно про-водя гребнем по густым волнам шелковистых черных волос.
- Кто? – Красс сделал вид, что не понимает, о ком идет речь.
- Ах, Красс, Красс, за те десять лет, что мы с тобой вместе, ты так и не научил-ся лгать, - притворно вздохнула женщина у зеркала. – Ты прекрасно знаешь, о каком мальчике я говорю. Или у тебя сегодня перебывало так много «мальчиков», что твоя память оказалась не в состоянии вместить их всех?!
- Ах, Тертулла, Тертулла, - поддразнивая жену, в тон ей отвечал Марк. – Во-первых, по поводу моего, как ты выразилась неумения лгать, многие в этом городе бу-дут с тобой не согласны. А, во-вторых, сколько раз мне тебя просить, не подглядывать и не подслушивать у дверей таблиния. Большие знания часто делают сон тревожным, а мне бы не хотелось видеть лицо дорогой женушки осунувшимся. Ну, как, скажи, можно потерять эти прелестные ямочки на щеках!
- Я не подглядывала и не подслушивала, - Тертулла отложила гребешок, встала и потянулась своим стройным телом, приподнявшись на цыпочки и подав кверху еще довольно упругую грудь и ягодицы. – Я столкнулась с твоим посетителем в коридоре. Случайно столкнулась.
- Так уж и случайно? – усмехнулся прекрасно знавший повадки и слабости же-ны Красс, пожирая глазами готовое упасть в его объятия тело.
- Фи, Красс, неужели ты заделался ревнивцем? – Тертулла опустилась на коле-ни, медленно целуя поросшую светлым волосом грудь мужа и его мускулистый живот. Не в силах противиться женским ласкам, Марк Лициний со стоном откинулся на ложе, впитывая действие и сопровождавшие его фразы. 
- Он, действительно, очень милый, - продолжала вставлять отдельные слова между движениями губ Тертулла. – В этой своей военной форме…, такой простой…  и мужественный одновременно…. Ты обязательно должен пригласить его в гости…
- Нет! Это просто невыносимо! – рассмеялся Красс. Его сильные руки подхва-тили Тертуллу, опрокидывая ее на ложе. Связные слова уступили место вздохам и сто-нам. А потом оба лежали на спине, отдыхая от охватившего их порыва страсти. Марк Лициний почти дремал, когда снова услышал ласковый шепот жены.
- А как его зовут?
 - Гай Юлий, - промычал уже сквозь сон Красс и прибавил. – Цезарь.
- Мне кажется, Красс, что в будущем этот мальчик окажется тебе полезен, очень полезен, - задумчиво произнесла женщина на ложе и потянулась от нахлынувшей вдруг на нее сладкой истомы, однако Марк Лициний уже ничего не слышал. Он выполнил свой супружеский долг, выполнил достойно и, как все мужчины, спал теперь сном праведника, мирно посапывая  своим римским носом.

II.

Приглашение на дружеский ужин они получили уже на следующий день, чему Корнелия была несказанно обрадована, а Цезарь столь же сильно удивлен. Мать развея-ла все его сомнения.
- Иногда важно не то, что ты скажешь, а то, как ты это говоришь. Общее впе-чатление, производимое тобой, может оказаться куда выигрышнее слов, - сказала Авре-лия, и Гай Юлий успокоился.
Вечер удался на славу. Пиршественное застолье почтил своим присутствием один из двух действующих консулов этого года – Марк Эмилий Лепид. Красс букваль-но лучился обаянием. Он представлял Цезаря и представлял Цезарю. За одно это засто-лье Гай Юлий вплотную познакомился со всеми теми, кто в текущий момент вершил политику Рима. Вздохнув свободнее после смерти Суллы, сенаторы заговорили раскре-пощено. То и дело Цезарь оказывался втянут в оживленные политические дискуссии о судьбах страны и мира. Чаще всего при этом он слышал имя Квинта Сертория. Мятеж-ный сподвижник Мария и Цинны, будучи назначен губернатором Испании, стал по-следним оплотом для тех, кто бежал от репрессий диктатора. Не предавая интересов Рима, Серторий, тем не менее, активно боролся против высокомерия и чванливой спеси патрицианского сословия, составлявшего подавляющее большинство римского сената. Боролся и весьма преуспел в своей борьбе, так что посланный против него Суллой Метелл Пий больше топтался на одном месте, нежели одерживал головокружительные победы.   
- Ну, ничего! – бодро произнес один из сенаторов. – Мы направим против него великого Помпея, и уж тогда-то Серторию не поздоровится!
- Великого? Ты говоришь великого, Варрон? - растягивая слова, произнес Красс, отбрасывая недоеденное голубиное крылышко. – В каких же местах он велик?
Все засмеялись удачной шутке, а оказавшийся рядом с Цезарем Лепид прого-ворил вполголоса Гаю Юлию:
- Пожалуй, эти двое не успокоятся никогда. Лавры одного не дают покоя дру-гому. Они будоражат сенат, и сенат гудит, как растревоженный улей. При этом забыто все на свете. Помпей и Красс, Красс и Помпей. И ничего больше: ни нужды голодаю-щего народа, ни попранные конституцией Суллы права римских магистратур, и трибу-нов, в первую очередь, ни неустойчивое положение в Азии и Египте, - их не интересует больше ничего. Сенат – сборище белых кудахчущих куриц, а Помпей и Красс – два гро-зящих выклевать друг другу глаза бойцовых петуха. Кстати, Гай Юлий, когда мы уви-дим тебя в сенате? Что мешает представителю столь прославленного рода занять дос-тойное, подобающее славе предков место среди нас?
Цезарь немного помялся, однако тайны из своих проблем делать не стал:
- Деньги, Марк Эмилий, всюду одни деньги. И вот именно их-то мне и не хва-тает для преодоления имущественного ценза.
- Так в чем дело?! Займи их! Вот, к примеру, у Красса! Ты ведь дашь их Цеза-рю, Красс? Немного твоих сестерциев? – голос Лепида, обращенный к подошедшему к ним в этот момент хозяину дома, уже немного заплетался от выпитого. Марк Лициний собирался было ответить, но выросший на пороге триклиния слуга звучно произнес:
- Гней Публий Помпей Магн!
- Прибыл наконец-то, - поморщился Красс и поспешил, раскрывая навстречу вошедшему человеку широкие объятия. Со стороны могло показаться, будто встрети-лись два лучших приятеля, однако, окажись в их руках кинжалы, оба они непременно вонзили бы клинки в спину друг другу. Цезарь внимательно вгляделся в лицо Помпея. Чуть старше его самого, но уже абсолютно утративший черты молодости. Высокий, немного покатый лоб, крупный утопающий в щеках нос, полные презрительно сжатые губы, мягкий овальный подбородок. Сразу же бросалось в глаза, что этот человек привык к тому, чтобы его хвалили. Он любил похвалу и купался в ней, как в струях животворного источника. Наверное, он был умен и талантлив как полководец, раз сумел одержать в свои двадцать восемь столько блестящих побед. Наверное, так; чего явно нельзя было сказать о бытовой стороне жизни Помпея. Он жаждал славы и почитания, и готов был добиваться их любой ценой.
Красс представил их друг другу.
- А «царица Вифинии»! – нисколько не смущаясь, насмешливо протянул Гней Публий. – Как же, как же, наслышан!
Фраза тут же вызвала должный резонанс. Особенно старались выведать проис-хождение столь необычного прозвища присутствовавшие на ужине женщины. Поль-щенный очередной волной внимания Помпей не дал Гаю Юлию раскрыть рта для объ-яснений. Он объяснил все сам, на свой манер, объяснил едко и обидно.
- В азиатской кампании Минуцию Терму потребовался флот. Рассказывают, что пропретор отправил за ним младшего трибуна Цезаря к царю Вифинии Никомеду. А вы все знаете, что у Никомеда во дворце отродясь не было ни одной женщины, кроме разве что его матери, да и то сомневаюсь в этом. Говорят, что флот ты, Цезарь, полу-чил, правда, не совсем естественным путем. 
Произнеся эту фразу, Помпей ожидал всплеска бурного веселья, однако Гай Юлий поднял вдруг ладонь, призывая всех к тишине. И тишина воцарилась, напряжен-ная, ожидающая яркой стычки между «великим» и «ничтожно малым».
- А ведь ты, Гней, прав, - тишина сделалась еще напряженнее, поскольку в об-ращении к обидчику Цезарь не только не использовал так горячо любимую Помпеем приставку Магн – Великий, но и вообще позволил себе сократить имя полководца до того уровня, который могут позволить себе лишь самые близкие люди. В противном случае подобное обращение выглядит откровенно пренебрежительным. – Все так и бы-ло. И юноши при дворе Никомеда, и отсутствие женщин, и противоестественная увле-ченность царя мальчиками. Создается впечатление, что ты был там, видел все своими собственными глазами, не хуже меня, и сам испытал то, на что намекаешь, некоторыми частями своего ухоженного тела. Ты забыл упомянуть лишь одно: моя встреча с царем была единственной и столь скоротечной, что я получил флот раньше, чем ты надеваешь свою тогу, направляясь в сенат. Наверное, дружеские объятия римского солдата показались Никомеду уж слишком жесткими. А флот? Что же, флот он снарядил на славу. Он потом пригодился при штурме Митилен, тех Митилен, которые принесли мне дубовый венок, тех Митилен, где погибло несколько сотен достойных римских легионеров, самых достойных. А знаешь, Гней, они погибли в том числе и потому, что кому-то не доставало времени, чтобы окончательно добить Митридата. Но и это понятно: купаться в лучах славы и резать покорных римских овечек намного проще, чем пытаться приготовить жаркое из бодливых азиатских козлов.
Все это Цезарь сказал так естественно, что даже самый изощренный ум не смог бы уловить в его словах издевки или иронии, однако окружающие поняли все так, как это того заслуживало. В желании унизить другого Помпей перешел рамки приличия, за что и получил изрядный щелчок по своему хвастливому носу, раздувавшему крылья гнева на багровом от злости лице. Как всегда тучи рассеял Красс. Пряча довольную улыбку, он воздел обе руки к небу:
- Прекрасно сказано, Гай Юлий, прекрасно! Действительно отвратительность войн заключается в том, что на них гибнут самые лучшие. Так давайте же поднимем кубки за тех, кто уже никогда не сможет принести хвалебные жертвы богам-покровителям Рима: Юпитеру, Марсу и Квирину! Выпьем за них, а потом попросим Гая Юлия рассказать нам, как и за что он удостоился дубового венка. Ведь, к сожалению, ни мне, ни Помпею до сих пор так и не удалось получить подобной награды.
Гроза не разразилась, и единственное, что отравляло Цезарю дальнейшее весе-лье – это алчные взгляды Помпея, то и дело бросаемые им на Корнелию. Гай Юлий вздохнул свободнее, когда женщины удалились из-за стола, чтобы поболтать о своих женских секретах. Заинтересованность Гнея Публия Корнелией оказалась столь оче-видной, что Красс даже осмелился шепнуть на ухо Цезарю: «Остерегись, Гай Юлий, в том, что касается умения очаровывать женщин, этот выскочка – действительно Магн». А, пожимая руку на прощание, Марк Лициний проговорил так, чтобы слышали лишь они двое:
- Жду тебя завтра к обеду. Думаю, нам стоит обсудить некоторые финансовые вопросы. Настала пора поставить цензоров в известность о том, что кое-кому из сенаторов придется потесниться на их скамьях, чтобы освободить, наконец, место Цезарю.

*    *    *

Обедали они вчетвером: четвертым оказался друг Лепида Марк Юний Брут. Ели, не спеша, больше беседовали. Говорил в основном Лепид, говорил быстро и мно-го, зажевывая слова кусками пищи и запивая их большими глотками разбавленного ви-на.
- Время, время наконец-то пришло. Диктатор мертв, и сегодня уже некому грозить пальцем этим разжиревшим свиньям в сенате. Однако Сулла запугал их так, что даже сейчас они боятся собственной тени. А между тем десятки лучших граждан Рима до сих пор вынуждены томиться в изгнании без права возвращения на родину. Тебе, Гай Юлий, повезло: у тебя отобрали имущество, однако не приговорили к высылке из страны, и ты смог вернуться. А остальные?! Из-за сулланских законов Рим обеднел на людей, на наличные деньги, на свободу слова и действий! Республика утратила все то, что делало ее республикой. Где наш институт народных трибунов? Да, не спорю, иногда они мешали многим из нас претворять свои интересы в жизнь, но они же и делали эту жизнь демократичной, бурной и, чего уж там, справедливой. И против этого трудно возражать. Не так ли?   
Собравшиеся закивали головой, что было совершенно понятно: у Брута в из-гнании находился родной брат, а Красс, действительно, часто выказывал обеспокоен-ность вялым оборотом денежной массы в Вечном городе, правда, при условии, что при этом никто не интересовался его собственными приобретениями, произведенными за период проскрипций. Цезарь сделал головой движение, которое при определенном на-строе можно было расценить как согласие с высказанными консулом словами.
- А что это означает? – продолжал Марк Эмилий. – Это означает, что скоро я выступлю в сенате со своими предложениями.
- И сразу же натолкнешься на сопротивление, - задумчиво облизывая ложку с индюшачьим паштетом, произнес Брут. – В первую очередь со стороны твоего коллеги по консулату Катулла.
- Напыщенный болван! – резко бросил Лепид. – Гордится своей неподкупно-стью так, будто он единственный в Риме обладает этим качеством.
- Ты знаешь, - вмешался Красс, – он ведь недалек от истины: неподкупных лю-дей осталось так мало.
- Жалеешь об этом? – ядовито бросил консул.
- Ты не поверишь, но иногда да! Тогда, когда приходится тратить на взятки слишком много. В других же случаях я, как и ты, прекрасно понимаю: до тех пор, пока люди остаются людьми, взятка служит лучшим и наиболее надежным ускорителем всех процессов в обществе. Так устроен весь мир. Однако, Марк Эмилий, меня беспокоит не только твердолобость Катулла. Он не имеет в сенате большинства. Куда сильнее меня беспокоит Помпей и его лобби. Надо понимать, что кое-кто из вернувшихся непременно потребует возврата потерянных земель. Я этого не боюсь, я покупал земли, пускай иной раз за бесценок, но все же покупал. А вот Гней Публий чаще всего получал их в подарок от Суллы, и, следовательно, он сделает все, чтобы изгнанники как можно дольше оставались изгнанниками.
За обедом говорили еще достаточно долго, и, в конце концов, Цезарю стала вполне понятна причина его сегодняшнего приглашения. Три Марка уже решили, что не сегодня–завтра Гай Юлий станет сенатором и что лишний голос молодого и острого на язык юноши партии Лепида никогда не помешает. Так Цезарь получил от Красса деньги, недостающие до имущественного ценза сенатора, однако при этом он получил много больше: право стать на путь политической борьбы и право стать своим в недос-тупной до этого сенаторской среде, и еще он получил право рассчитывать на дружбу Марка Лициния Красса.

*    *    *

Очередное приглашение на ужин они с Корнелией получили три недели спус-тя: за это время Гай Юлий уже успел поучаствовать в нескольких сенатских слушаниях. Ужин предполагался в узком кругу: Красс, Цезарь и их жены.
На этот раз в отведенном для отдыха помещении не было яркого блеска свечей и масляных ламп: вместо них комнату освещало несколько изящных металлических светильников, создававших особую расслабленность и располагающий к откровению полумрак. Присмотревшись, Цезарь обнаружил, что узоры на стенках фонарей носят отчетливо фривольный, если не сказать больше, характер. Надо всем этим, перекрывая запахи толпившихся на пиршественных столах яств, витал нежный аромат распустив-шихся роз и еще каких-то необычных благовоний. Необычным оказалось и то, что вме-сто положенных по этикету стульев для женщин были приготовлены пиршественные ложа, причем Цезарь оказался радом с женой Красса, а Марк Лициний подле Корнелии. Дополняя неординарность вечера, на нем отсутствовали слуги: вино предлагалось наливать самостоятельно, и при этом мужчинам предстояло ухаживать за женщинами.
Начальное смущение рассеялось уже через полчаса, когда первые глотки вина растеклись по телу приятным теплом, немного ударив в голову, развязав языки и сделав беседу веселой и приятной во всех отношениях. Говорил, в основном, Красс: шутил, вспоминал различные истории из жизни и анекдотические случаи, характер которых становился все острее и двусмысленнее. Цезарь втянулся в состязание острословия, дополнив его стихотворными цитатами из не блиставших целомудрием греческих поэтов. Хохотали все. Переливчатый смех Корнелии сплетался с волнующим грудным журчанием Тертуллы и громкими голосами мужчин. Незаметно перешли на откровенно эротические темы, принявшись обсуждать позы сатиров и нимф, переплетавших тела на стенках мерцающих фонарей.
В какой-то из моментов Тертулла, потянув за руку Корнелию, весело бросила мужьям:
- Мы отлучимся ненадолго. Не скучайте тут!
Женщины исчезли, оставив после себя впечатление внезапно наступившей пустоты. Цезарь потянулся к кубку с вином, вытирая со лба проступившие капли пота. Он ощущал прямо-таки малоазиатскую жару: то ли от вина, то ли от разговорных воль-ностей, то ли оттого, что в помещении было натоплено сверх всякой меры.
- Ты доволен? – задал внезапно вопрос Красс.
- Тем, что попал в сенат? – вопросом на вопрос ответил Цезарь. – Бесспорно. Я благодарен тебе, Марк Лициний. Когда бы не ты, мне еще долго пришлось бы прозя-бать на задворках римского общества. Я не забуду этого никогда!
Последние слова прозвучали с чрезмерным пафосом, и Красс рассмеялся:
- О чем ты, Цезарь?! Какое мне нынче дело до сената, я спрашиваю о сего-дняшнем вечере. Но, если хочешь, то могу уверенно сказать, что со мной ли, без меня ли, но ты обязательно занял бы подобающее тебе место; занял бы рано или поздно. Ты слишком выделяешься из толпы, Гай Юлий. С твоими способностями даже в рубище ты все равно был бы Цезарем.
- Спасибо за лестные слова в мой адрес, Красс, однако лучше все же раньше, чем позже. Позже человека легко может охватить разочарование и неуверенность в собственных силах. Тогда конец всем притязаниям, да и всей жизни конец. К тому же, как ты справедливо заметил, я среди них будто белая ворона. А ведь белых ворон клюют.
- Если у них самих недостаточно сильные клювы, - перебил Цезаря Красс.
- Да-да, - согласно кивнул Гай Юлий. – Или, если за ними не прячется охотник с луком и стрелами.
- Охотник – это в твоем понимании я? - усмехнулся Марк Лициний.
Цезарь попытался ответить, но не успел. Качнулась ткань, закрывавшая вход в комнату, и на пороге появились две крутящиеся в безумном вакхическом танце ме-нады. Тертулла и Корнелия! Обе с тимпанами, обе раскрасневшиеся и хохочущие от безудержного веселья, и обе обнаженные! Гай Юлий не понял, чего в нем оказалось больше: неловкости за Корнелию, желания смотреть на резвящиеся женские тела или жажды новизны, которую щедро дарила красота Тертуллы. Цезарь украдкой взглянул в сторону Красса. Финансист, как ни в чем не бывало, улыбался, хлопая в ладони в такт ударам тимпанов. Он принял игру, согласившись с ее правилами; принял ее и Цезарь.
Менады кружились в танце до полного изнеможения, после чего бесстыдно упали на свои пиршественные ложа.
- Вина! – умоляюще прохрипела Тертулла. Цезарь бросился наполнять ее ку-бок, заметив, что Красс уже склонился над Корнелией, направляя в ее раскрытый от хохота рот струйку тягучей малиновой жидкости из своей чаши. Он повернулся к Тертулле. Прямо в лицо ему смотрели совершенно трезвые, бесстыжие и бездонные черные демонические глаза. Взгляд прожигал насквозь и будил дикое желание. Протягивая кубок жаждущей ласк вакханке, Гай Юлий смотрел на капельки пота, стекающие тоненьким ручейком в ложбинку между двух вскинувшихся навстречу его взгляду грудей. Он жадно следил, как подбрасываемый шумным дыханием ручеек катился по плоскому животу и терялся в густых зарослях готового на все лона. – Хочу выпить из твоих губ! – капризно протянула вакханка. Он отглотнул вина и припал к ее жадным губам бесконечно долгим поцелуем: струйка вина перетекла изо рта в рот несколько раз, теряя аромат дурманящего напитка и приобретая вкус страсти. Наконец, Тертулла оттолкнула его, прошептав:
- Я хочу тебя, Цезарь! 
К этому моменту Красса и Корнелии в комнате уже не было.


III.

Здание сената грозило треснуть от шума в результате того, что после долгих колебаний Лепид наконец-то решился огласить проекты своих законов. Наверняка, не-годования было бы меньше, выступи с подобными предложениями Помпей или Красс. Его не было бы вообще, если бы перемены исходили из уст Суллы, однако время Луция Корнелия прошло, и теперь в центре курии стоял Марк Эмилий Лепид. Буйный нравом, беспринципный выскочка, который начинал за партию оптиматов, став зятем Апулея Сатурнина. Потом он переметнулся к Марию, но предал и его в надежде поживиться за счет сулланских проскрипций. Выходило, что мертвого диктатора он чтил не более чем когда-то живого тестя.
- Тебе мало того, что ты награбил в Сицилии?! - бесновался Марк Кассий. – Мало того, что ты стал законно избранным консулом?! Теперь ты хочешь, чтобы успо-коившийся было Рим перевернулся с ног на голову ради твоей прихоти! Однако ты за-был, что ты не Сулла. Мы не станем слушать эти бредни! Выбрось их из головы! Пус-кай изгнанные остаются в изгнании!
- Сограждане! – вторил ему Тит Манлий. – Мы пригрели на своей груди на-стоящую змею. Этот, с позволения сказать, патриций куда хуже обоих Гракхов вместе взятых. Ему мало возжелать нового передела земли, мало снова противопоставить ра-зуму сената горлопанство народных трибунов с их вечным «вето», он еще хочет при-влечь на свою сторону весь римский плебс!
- Да, - нисколько не пытаясь перекричать общий гомон, тронул Лепида за ру-кав спокойный Марк Лукулл. – Со своим предложением о возврате бесплатных раздач зерна ты явно перегнул палку. Да еще каждому по пять модиев ежемесячно. Ты дейст-вительно сошел с ума!
Марк Юний Брут пытался вставить хотя бы несколько слов в защиту своего друга, но Кассий зажал ему рот ладонью, в то время как Луций Лукулл схватил его за свободную от складок тоги правую руку. Катулл не вмешивался. Он просто развалился в курульном кресле и, ухмыляясь, наблюдал, как сенаторы готовятся перегрызть друг другу глотку. Время от времени он бросал взгляды в сторону Помпея, по знаку которо-го консул готов был сразу же объявить заседание сената закрытым и тем самым прекратить распрю. Однако Помпей мирно беседовал с молодым Цицероном, всем своим видом настойчиво демонстрируя, что ему просто нет никакого дела до шумихи, поднятой вокруг явно обезумевшим Лепидом. Катулл немного растерялся лишь тогда, когда увидел, что со скамьи поднимается готовый взять слово Красс.
- Не делай этого, - Цезарь едва заметным движением придавил Красса к ска-мье. – Лепид сыграл свою партию и проиграл ее. Ты только усугубишь скандал и запят-наешь свою репутацию.
- Ты думаешь? - Марк Лициний оглянулся: они не разговаривали с Цезарем почти две недели, с того самого памятного вечера вакханок.
- Я знаю, - спокойно кивнул головой Гай Юлий. – Он проиграл тогда, когда за-икнулся о раздаче хлеба. Сенат не допустит роста в народе чьей-нибудь популярности, популярности, которую легко использовать, разжигая народ в свою пользу. Гнев черни – страшный гнев, за этим гневом идет кровавый бунт. А на сегодня все просто устали от крови.
- Но он смотрит в нашу сторону. Он ждет от нас поддержки, - попытался воз-разить Красс.
- Естественно, - утвердительно опустил веки Цезарь. – Но, между прочим, на тебя смотрит и Помпей. Это только кажется, что он занят беседой с Цицероном. На са-мом деле он ждет твоей ошибки, Марк Лициний.
- И что же теперь будет? – вздохнул, окончательно усаживаясь на место, бан-кир.
- Думаю, что теперь сенат постарается отправить его как можно дальше от Ри-ма, поскорее и надолго. Тем более, что в наместничество ему уже назначена Цизаль-пинская Галлия.

*    *    *

Из сената они уходили вместе. Обиженный Лепид в сопровождении своих не-многочисленных сторонников отправился другой дорогой. Удалился и явно разочаро-ванный Помпей. Несколько минут Красс и Цезарь шли молча.
- Ты ревнуешь? – неожиданно спросил Марк Лициний.
- А ты?
- Совершенно напрасно. Я не взял ее. Наши ласки остались лишь играми.
- Я не хуже тебя, Марк Лициний, знаком с римскими нравами. Ревновать тут нечего, да и ревность – не самое развитое во мне качество, - Гай Юлий говорил совер-шенно спокойно. Он умел скрывать свои истинные чувства: к чему Крассу знать, что с той ночи он еще ни разу не прикоснулся к жене, редко смотрел в ее сторону и отговаривался короткими, ничего не значащими фразами. – Однако, к моему глубокому сожалению, я не могу сказать о своих действиях того, что ты только что произнес о себе. Я спал с твоей женой, Марк Лициний, и, к несчастью, мне было хорошо.
- Тебя это гнетет? – вдруг расхохотался Красс. – Неужели ты подумываешь о разводе и новой женитьбе?! Не смеши! Тертулла почти на десять лет старше тебя!
- Нет, ни о разводе, ни о женитьбе я не думаю.
- Тогда в чем дело, Цезарь? Тебе было хорошо? Я рад за тебя. Хочешь снова увидеться с Тертуллой? На здоровье. Это ваши проблемы. Я не держу свою жену на по-водке подле двери таблиния. Она свободная римлянка, хотя и замужем. И ваша воз-можная связь вовсе не повод дуться на меня, забыв обо всем на свете. В конце концов, - финансист притворно нахмурился. – Я твой заимодавец, так что веди себя прилично.
Цезарь даже остановился на месте от услышанного.
- Ты снова поражаешь меня, Марк Лициний! Теперь широтой и свободой взглядов на отношения полов и супружество. Я бы к своей жене, наверное, так отне-стись не смог. В вопросах места женщины в семье я, скорее всего, консерватор.
- Ты просто молод, Цезарь. К тому же ты жил с Корнелией вместе всего лишь около двух лет. И какие это были годы?! Годы невзгод и лишений. А давно подмечено, что и те, и другие склонны цементировать даже неудавшиеся браки. Но, поверь мне, прожив лет десять с одной и той же женщиной, ты либо начинаешь откровенно зарить-ся на других, либо ищешь все новые и новые стимулы для того, чтобы взнуздать своего понурившего голову «коня».
«Ах, Красс, Красс, а ведь я зарюсь на других женщин уже очень давно» - по-думал про себя Гай Юлий, не сказав ничего вслух. Он просто молча пожал руку Марку Лицинию. И этому рукопожатию было суждено не размыкаться до самой смерти одного из них.

*    *    *

Масла в огонь нечаянно подлила Аврелия. Однажды вечером она, оставшись наедине с сыном, резко сказала:
- Ты совсем забросил Корнелию, Гай Юлий!
- Не понимаю тебя. Забросил в чем? Я содержу наш дом, я даю ей деньги для покупок не только насущного, но и для удовлетворения разных женских слабостей. Я, если уж на то пошло, сплю с ней еженедельно. И еще я общаюсь с ребенком. Довольно, на мой взгляд, для того, чтобы не говорить о какой-то там заброшенности.
- Ты предоставил ее себе, - не сдавалась Аврелия.
- У женщин есть свои дела и заботы. Не дело мужчины совать в них свой нос, тем более что там я все равно не сумею ничего понять.
- А должен бы!
- Что значит, должен, мама?
- А то, что твою жену в последнее время довольно часто видят в городе в об-ществе Помпея. Или ты уступил ее во временное пользование, чтобы получить вес в сенате с помощью любовника жены? Цезарь, я поняла, если бы ты на самом деле увлек-ся женой Красса, с которой проводишь почти все свободное время, но ведь ты не спо-собен, ты просто не способен по-настоящему любить женщин. Ты можешь их исполь-зовать, и не более того.
Пощечина, наверное, обожгла бы его меньше. Гай Юлий сжал зубы и резко вышел из комнаты. Он просидел в таблинии до полуночи, не зажигая огня и не делая никаких попыток сдвинуться с места. Он пытался унять кипевшую внутри ярость. Он – рогоносец! – и этим все сказано. Если бы он вошел к Корнелии в эти минуты, то, скорее всего, просто убил бы ее. А так…. Так перед самым рассветом он вошел в комнату рядом с кабинетом.
- Септимий, ты спишь?
- Я не могу спать, Цезарь, когда не спится тебе, - старый солдат вошел в дом практически вслед за вернувшимся из Малой Азии Гаем Юлием и с тех пор остался его слугой, его доверенным лицом, его верным рабом и наперсником во всех тех делах, для которых не подходил Леонидас. Честность Спуринны укрепляла его позиции друга, но делала совершенно непригодным там, где речь шла о врагах. 
- Мне нужна твоя помощь.
- Говори, - просто сказал Корнелий, подбрасывая вверх свое крепкое тело со спального ложа.

*    *    *

Он не только выследил Корнелию, он указал Цезарю дом, где происходили ее свидания с Помпеем, назвал точные дни и часы их встреч, он даже перечислил те по-дарки, которые любвеобильный Магн щедро покупал даме своего сердца.
Объяснение состоялось в тот же день. Цезарь молча вошел в спальню жены. Корнелия баловалась с приготавливающейся ко сну Юлией. Няня дочери стояла рядом и терпеливо ждала, пока обе не наиграются вдоволь.
- Забери ее! – глухо и властно приказал рабыне Цезарь. – Немедленно!
Девочка заплакала, закапризничала, пытаясь прижаться к матери.
- Ну! – рявкнул Гай Юлий, сдавив пальцами плечо служанки. На глаза девушки моментально навернулись слезы боли. Подхватив рыдающую Юлию, она быстро скрылась в глубине дома.
- Что ты делаешь, Цезарь? Ты в своем уме?! Это же твоя дочь! И что подумают о тебе слуги?! – попыталась заговорить Корнелия.
- Замолчи, похотливая тварь! Да это моя дочь, и я не желаю, чтобы она росла такой же шлюхой, как ее мать, которая не нашла ничего лучше, чем стать подстилкой для нашего доморощенного сатира Магна! Что же такого ты разглядела в нем, чего не увидели другие?! Неужели его член столь велик и толст, как его раздувшийся от спеси нос?!
Он навис над сидящей на постели женой, словно грозовая туча. Их взгляды встретились, и между ними проскользнула молния.
- А что ты, что ты нашел в Тертулле?! – надрывно выкрикнула Корнелия. – Или в этой своей Лидии, этой потаскухе из Митилен, которой ты, говорят, даже писал стихи?! Я знаю, Помпей рассказал мне о твоих похождениях все, что слышал от возвра-тившихся из Азии офицеров! И после того, что я услышала, я не удивлюсь, если и рас-сказы о «царице Вифинии» окажутся правдой!
Цезарь ударил внезапно и резко, ударил наотмашь по правой щеке тыльной стороной ладони, а потом по левой самой ладонью. Голова Корнелии дернулась из сто-роны в сторону, слезы хлынули из ее глаз; закрыв лицо руками, женщина согнулась, выставив спину, и зашлась в безутешных рыданиях. Он ткнул ее еще несколько раз ку-лаком по выступавшим из-под ткани туники лопаткам, после чего, зажав пальцами гус-тые длинные волосы, потянул голову жены кверху и произнес сквозь зубы, глядя ей в глаза, медленно и с расстановкой:
- Quod licet Jovi, non licet bovi! Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку! Запомни! Я имею право делать все, что захочу, потому что я – Цезарь! А ты, ты - всего лишь моя жена. Жена, которую я любил, ради которой рисковал жизнью и с которой мечтал прожить всю эту жизнь в мире и согласии. Не получилось. Но от этого ты не перестанешь быть моей женой. Даже не мечтай об этом! У нас есть дочь, и твоя обязанность вырастить ее достойной римлянкой. Этим ты и станешь теперь заниматься. А за порог? За порог ты с завтрашнего дня будешь выходить только в сопровождении Септимия. Ему я верю, тебе - отныне нет! И запомни еще: во мне сейчас говорит не ревность, точнее не только и не столько ревность. Переспи ты с Крассом, наверное, я ревновал бы, но не повел себя так мерзко, как сейчас. Однако для своих любовных утех ты выбрала человека, который в своей пустой гордыне попытался оскорбить меня, и который с тех пор стал моим личным врагом. Ты предала меня! Подумай и об этом.
Тяжелыми шагами он прошел в свою комнату, где опустился на ложе, и лишь тогда долго сдерживаемая пустота нахлынула на Цезаря, заставив тело изогнуться ду-гой и затрястись в конвульсиях. Он корчился в судорогах несколько минут, после чего забылся в объятиях бережно державшего его Септимия Корнелия.


IV.

Как оказалось, он нанес Помпею ощутимый удар. Очевидно, Магн действи-тельно влюбился, причем влюбился по уши. Несколько раз его, словно невзначай ока-завшегося здесь поблизости по своим делам, даже замечали возле дома Цезаря, хотя какие дела у такого богача могли быть в Субурре, месте, где обитали люди со средним достатком?! С его лица постепенно сползло присущее радостно-высокомерное выраже-ние. Оно уступило место беспокойству, неуверенности и вялости. В довершение всего Гней Публий похудел настолько, что вызвал подчеркнутый интерес к своему здоровью, как со стороны ближайших приверженцев, так и со стороны  толпы недоброжелателей. Даже Цезарь позволил себе, проходя однажды мимо, подчеркнуто участливо бросить ему в сенате:
- Тебе следует заняться собой, Магн. Ты плохо выглядишь. Может быть, ска-зывается жара? В это время римский воздух полон миазмами. Врачи в таких случаях советуют сменить обстановку. Подумай об этом и отправься в какое-нибудь путешест-вие. Не запускай свое здоровье. Ты ведь так нужен всем нам, Помпей!
 В ответ Гней Публий только скрипнул зубами; зато широко улыбнулся по-священный в подробности любовной интриги сенатского противника Красс. Нет, ко-нечно, они не беседовали об этом с Цезарем впрямую, зато Гай Юлий по-прежнему часто общался с Тертуллой, а «верная» жена ничего не скрывала от своего «обожаемого» Марка.
Однако Цезарь оказался недалек от истины. Еще через месяц Помпей действи-тельно покинул Рим, виной чему стали опрометчивые действия все того же рвавшегося к власти Лепида. Вообще логичность и правильность суждений Цезаря были выше вся-ких похвал. При своем развитом природном уме он к тому же прекрасно подмечал те незначительные детали, которые ускользали от большинства политиков, он постоянно анализировал и сопоставлял факты, он во всем искал и находил скрытые причины по-ступков и действий. Родись Цезарь в семье плебея, он запросто мог бы заделаться пред-сказателем по жизни. Однако он был патрицием, и пока что его умением предвидеть события и давать дельные советы пользовался один только Красс. Марк Лициний, как всегда, не прогадал. Вложенные в Гая Юлия деньги он давно уже окупил сторицей. О, он умел делать деньги, извлекая выгоду изо всего, даже из воздуха, тем более из житей-ских советов Цезаря!
Итак, Лепид стал непосредственной причиной, по которой Помпею пришлось оставить Рим и отбыть на север Аппенинского полуострова. Встревоженный популист-скими методами консула, его заигрыванием с толпой и растущей популярностью Марка Эмилия в массах, сенат искал возможность отправить Лепида как можно дальше от стен Вечного города. Повод нашелся. Фезула. Земли в окрестностях этого городка в Этрурии были распределены между ветеранами армии Суллы, что лишило многих тысяч крестьян возможности кормить семьи, и поставило их на грань выживания. Доведенные до отчаяния люди восстали и перебили бывших солдат. Бунт есть бунт, и его требуется усмирить. А для усмирения у Рима есть консулы. Лепиду срочно всучили два легиона новобранцев и под совершенно благовидным предлогом отправили куда подальше. Однако Марк Эмилий не растерялся. Вместо подавления бунта он занялся тем, что заставил солдат присягнуть не на верность Риму, а на верность ему, Марку Эмилию Лепиду. Заставил, естественно, не силой, а посулами хорошей наживы с назначенной на следующий год ему в управление богатой провинции Цизальпинская Галлия. Заручившись поддержкой обученных военных, консул собрал под свои знамена и несколько тысяч жителей все той же Этрурии. И уже после этого, опираясь на собственную армию, Лепид отправил послание римскому сенату. К прежним требованиям о возвращении изгнанных Суллой и бежавших от гнева диктатора римлян, возвращении власти народных трибунов и бесплатной раздачи зерна он прибавил новое требование: сенат должен утвердить его консулом на следующий год. Реакция отцов-сенаторов последовала незамедлительно. С юга навстречу Лепиду выступил с двумя легионами второй консул Катулл. А Помпей был срочно командирован в родной Пицен, откуда, набрав почти три легиона собственных ветеранов, он быстрым маршем двинулся на север, чтобы перекрыть мятежному Лепиду дорогу в Цизальпинскую Галлию.   
Судьба Марка Эмилия была решена в считанные дни. Зажатый с двух сторон, он принял бой, но проиграл его в течение нескольких часов, после чего бежал, бросив остатки армии и друзей. Он скончался через месяц после изгнания от скоротечной ча-хотки и был стерт из памяти римского государства. История не всегда хорошо помнит даже имена победителей, а уж имена неудачников забываются ею практически на сле-дующий день. 

*    *    *

- Я в Риме уже год, и чего же мне удалось добиться за все это время? – удру-ченно выговаривал Цезарь Спуринне. Их встречи теперь были не столь частыми, как раньше, но по-прежнему теплыми. Обоим они приносили радость и душевный покой, и в разговорах с Леонидасом Гай Юлий мог быть откровенным без опасения получить нож предательства в спину. 
- Ты добился многого, - утешал друга Спуринна. – Ты вошел в сенат, ты при-нимаешь участие в обсуждении всех важнейших законопроектов государства.
- Конечно, - горько усмехнулся Цезарь, – правда, при этом ты забываешь о том, что слово в сенате предоставляется по старшинству, и пока до меня доходит оче-редь, прения, как правило, просто заканчиваются. Поэтому мне приходится делить функции с Крассом: я – его мозг, он – мой голос.
- Быть мозгом не так уж и плохо, - уверенно произнес фракиец.
- Если, конечно, не учитывать того, что мозг скрыт глубоко от всех, под череп-ной коробкой. Как ты не понимаешь, Леонидас! Так обо мне никто ничего не услышит еще очень долгое время! Я – Цезарь, понимаешь, Цезарь, а все что наши твердолобые отцы отечества на сегодня знают обо мне, это разнесенный по всем закоулкам Помпеем анекдот о «царице Вифинии».
- Вот видишь. Раз сплетничают, значит помнят!
- Дешевая популярность, - Гай Юлий досадливо хлопнул ладонью по столу. – С такой популярностью мало, что удастся сделать даже в будущем. А делать нужно очень и очень много. Оглянись вокруг. Наша пресловутая республика прогнила на-сквозь. Сенат велеречив, глуп и недальновиден. Суды продажны. Народ развращен до предела. Вместо того, чтобы работать, люди дерутся за бесплатное зерно, а, набив же-лудки, тащатся смотреть гладиаторские игры и пустые спектакли, разыгрываемые де-шевыми актерами. И разве они виноваты в том, что предпочитают развлечения труду? Ответь мне. Разве в Риме можно сейчас найти себе работу? Вот ты, ты искал ее и что, разве нашел? Нет! У римского плебса существует только два выхода: либо записывать-ся в бандитскую шайку при очередном претенденте на верховную власть, либо отправ-ляться в действующую армию и там все равно резать глотки, если не своим собратьям по крови, то варварам из других стран. А эти борцы за чистоту законов и нравов рес-публики! Да только слепой не различит, что каждый из них готов буквально раздавить республику в угоду своим личным интересам и залить ее потоками крови. Им невдомек, что трудоспособное мужское население страны за годы войн с италиками, годы противостояния Мария и Суллы сократилось почти на треть. Наши женщины рискуют остаться неоплодотворенными, не говоря уже о простом удовлетворении насущных плотских потребностей. А это, в свою очередь, повсеместно порождает растущее распутство. Сегодняшний Рим напоминает мне крепкое с виду дерево, стоящее на разложившихся корнях. Мало того, что гнилые корни отравляют ствол и ветви; для дерева становится опасным даже легкое дуновение ветра, а уж буря, без сомнения, грозит опрокинуть его навзничь. Ты согласен со мной?
- Когда я не соглашался с твоими доводами, Цезарь? – кивнул головой Спу-ринна. – Однако я не вижу, что же при таком положении вещей можно сделать. Пыта-лись и Цинна, и Сулла, но ничего толкового не вышло.
- Да, пытались. Но что? Уничтожали некоторых зарвавшихся высокопостав-ленных грабителей, но при этом давали возможность грабить другим. Переписывали законы, отменяя одни и возвращая другие, а потом наоборот, но без учета постоянно меняющейся обстановки в республике и в мире: да они просто толклись на одном месте и все. Заигрывали с народом или угрожали ему вместо того, чтобы занять его умы и руки. Нет, нужно смотреть в корень зла и исправлять его. Пора прекращать мздоимство и казнокрадство, пора дать людям возможность спокойно жить и трудиться. Пора подумать о том, чтобы влить свежую кровь в управление государством, а не проливать ее бесцельно по улицам и мостовым Рима.
- Говоришь красиво, - не возражал Гаю Юлию Спуринна. – А что ты планиру-ешь сделать для этого.
- Сделать? Для начала нужно сделать все, чтобы меня заметили по-настоящему; нечто такое, что позволило бы бросить зерна популярности в толпу, чтобы потом пожать ее всходы. Чьи имена сегодня на устах у всех, как наиболее прославившихся воров и грабителей провинций? Правильно: Гнея Корнелия Долабеллы и Публия Антония Гибриды! Я выдвину против них обвинения в суде по имущественным преступлениям, выдвину по очереди и посмотрю, что из этого получится. Я уже начал готовить материалы для этого, связавшись через банкиров Красса с теми областями, откуда эти двое выкачали миллионы своих сестерций. К тому же оба сенатора входят в партию оптиматов, а Долабелла – даже один из ее лидеров. В последнее время из-за законов Суллы с потерей власти народных трибунов популяры лишились своего прежнего положения. Мне кажется, настала пора восстановить справедливость. И прав был Цинна: популярам нужны новые вожди, те, за которыми народ пойдет, не задумываясь. Лепид, к сожалению, чересчур мечтал о власти, Брут мыслит довольно примитивно, Красса вообще мало что интересует, кроме денег и бесконечного бодания с Помпеем. А между тем, время уходит. Вот что я хочу сделать, Леонидас, - Цезарь внимательно посмотрел на Спуринну, ожидая ответных слов.
- Ждешь одобрения? – смутился фракиец. – Гай Юлий, ты же знаешь, что я го-тов следовать за тобой в огонь и в воду. Прикажи, и я исполню все, что ты посчитаешь нужным. Я верю тебе так же, как верю в тебя. Я мог бы еще посоветовать что-нибудь в житейском плане или там, где нужно хорошо помахать мечом. А здесь? Извини, я не силен в политике, но постараюсь, чтобы до тебя доходило каждое слово, сказанное о тебе в народе. Плебс действительно нуждается в защитнике, и хорошо, если этим за-щитником окажешься именно ты.


*    *    *

Рассмотрение дела Гнея Корнелия Долабеллы затянулось почти на неделю. Председательствовал в суде один из старейших сенаторов, один из вождей оптиматов – Публий Корнелий Флакк. Сначала, как положено, заслушали обвинение. Цезарь гово-рил долго: только на перечисление всех случаев откровенного грабежа и вымогательст-ва со стороны Долабеллы Гай Юлий потратил почти два дня, представляя суду все но-вых и новых свидетелей из греческих провинций. Выходило, что в карман наместнику за год перетекла довольно значительная сумма. Пять миллионов сестерций, более двух-сот талантов серебра – вот на сколько предприимчивый Гней Корнелий ободрал и про-винцию, и казну собственного государства.
Однако на протяжении слушания дела Цезарь отчетливо видел, как постепенно угасал в глазах судей огонек зависти и злорадства к незадачливому коллеге по сенатскому креслу и партии. Угасал он стремительно, сообразно тому, как ловкие адвокаты Долабеллы осуществляли подкуп тех, от кого зависело решение суда. Забрал себе все двести талантов, – не поделился. Это плохо. Отдал половину на подкуп, – поделился. Это хорошо. И бог с ней, с государственной казной! Не обеднеет! И государство не развалится: стояло и будет себе стоять. До тех пор, пока у Рима есть его обученные, тренированные и вооруженные лучше других армий легионы, Рим сумеет удержать свое главенствующее положение в мире, а, следовательно, и сумеет пополнить государственный бюджет.
Тайна подкупа оставалась тайной только для приходившего на слушания плеб-са. Для банкиров движение денег тайной никогда не было, а потому Красс практически ежедневно снабжал Цезаря информацией о том, сколько, кому и как перетекло денег, наворованных Долабеллой. А потом выступили адвокаты, со слов которых бывший на-местник предстал чуть ли не жертвой тайных интриг, искусно сплетенных молодым выскочкой-аристократом, попытавшемся снискать дешевую популярность, вводя в заблуждение честных римских квиритов. Столько вылитой на себя грязи Цезарь не видел никогда в жизни. Он буквально ощущал, как жирная, липкая, от начала до конца лживая грязь стекает по его белоснежной тоге, распространяя свою вонь по зданию суда, по форуму, по всему Риму. Теперь он видел злорадство в глазах судей и сенаторов, направленное именно в его, Цезаря, сторону, видел он и разочарование в глазах друзей, глазах свидетельствовавших на его стороне обворованных греков, в глазах простых римских граждан.
Перед последним днем заключительного его выступления в суде Спуринна сказал Гаю Юлию:
- Не отчаивайся. По крайней мере, половину своей задачи ты выполнил. Твое имя вертится у всех на языке. Теперь тебя не просто знают, в народе тебе сочувствуют, мало того, тебя уже узнают на улице, а это говорит о многом.
Красс сказал ему другое:
- Ты взялся не за свое дело, Цезарь. Есть Гортензий, есть Цицерон, есть другие адвокаты. У них свои правила игры, и просто так нам не влезть в их «кухню». Ты гово-ришь пламенно и от души, а они выверено, с четкой расстановкой акцентов, по всем правилам риторики. Ты пытаешься убедить сердцем, а они разумом. Ты произносишь красивые слова, а они твердят юридические термины. Ты проиграл дело еще до его на-чала. 
- Дело, возможно, Марк, я и проиграл. Зато выиграл другое.
- И что же это?
- Популярность.
- Звучит не дорого, - скептически пожал плечами Красс.
- Согласен. Однако если дешевую популярность подкрепить связями и деньга-ми, то постепенно она превратится в верховную власть в государстве.
Именно поэтому он и не отказался от последнего слова обвинения. Зная о пре-допределенном проигрыше, он говорил свободно и раскованно:
- Почтенные судьи, сенаторы и вы, собравшиеся сегодня здесь квириты! Не мне вам объяснять, что мир наш обустроен небожителями, и что все происходящее под светом солнца и луны расписано богинями судьбы парками на века. А потому, глядя в глаза человеку, который обокрал свою родину и свой народ, тому, кто заставил думать о нас, римлянах, как о мерзких ненасытных свиньях, я хотел бы спросить лишь одно: уверен ли он в своей правоте? Уверен ли он в том, что боги решили именно так, что именно Юпитером предопределено, будто одни, пребывающие в беспечном благоден-ствии, люди могут отбирать землю у тех, кто нуждается в ней, чтобы досыта накормить свою семью? И соответствует ли божественным законам, когда нажитые неправедным путем богатства позволяют некоторым иметь многочисленные виллы, тогда как сотни других ютятся практически под открытым небом? И разве божественным промыслом решено, что некто может позволить сорить украденными деньгами, закатывая пиры стоимостью в миллион сестерциев, тогда как буквально через дорогу от него тысячи людей лишены надежды даже на один модий зерна для своих голодающих детей? 
Он говорил и слышал, как за его спиной нарастает одобрительный гул толпы.
- Или, может быть, некоторые из присутствующих здесь давно забыли, что все мы дети одного бога, Квирина?! Так почему же происходит так, что даже бесспорные факты казнокрадства, мздоимства и грабежа не в состоянии снять пелены с глаз тех, в чьем ведении находится справедливость, тех, кто призван стоять на защите устоев са-мой нашей государственности, тех, для кого слово «республика» не является просто пустым сотрясением воздуха?! Кто ответит мне на эти вопросы?!!  - голос Цезаря зазвенел натянутой струной и повис в мгновенно наступившей тишине. 
Он держал паузу, медленно озирая взглядом ряд судей, и каждый при этом от-водил глаза в сторону или прятал их под прикрытыми веками. В самом конце Гай Юлий подошел к Долабелле и встал прямо напротив него, не сводя взора с налившегося кровью лица сенатора. И Гней Корнелий не выдержал. Оттолкнув пытавшихся удержать его адвокатов, он закричал:
- Почтенные судьи и ты, римский народ! Я просто поражен вашим долготерпе-нием! На протяжении семи дней ваше драгоценное время расходуется на то, чтобы слушать искусно придуманные бредни о том, как якобы разорялась вверенная мне в управление провинция. Вас пытаются заставить поверить в лживые наветы, в то время как весь сенат знает, что собранные мною налоги исправно поступали в казну, что до-ходы греческих земель за время моего пребывания там удвоились, что я, как совершен-но правильно сообщили вам мои адвокаты, даже вложил в развитие торговли провин-ции свои личные деньги.  Доколе же можно терпеть нам этого выскочку, это пятно на чести римского народа, эти лживые измышления?! Не стоит ли задуматься над тем, по-чему этот человек взялся за столь неблаговидное дело? А ведь все очень просто, все лежит на поверхности. Разве когда-нибудь честный римлянин сможет опуститься до всех этих греческих излишеств, разве посмеет подставить свой, да простят меня окру-жающие, зад для некоторых противоестественных утех, которыми, к сожалению, так изобилует милая его сердцу Греция. Зато о нем, этом недостойном рядиться в тогу кра-савчике, идут упорные разговоры, что именно таким путем он совершал свои «герой-ские» подвиги при дворе царя Никомеда! И именно это его качество, похоже, и послу-жило основой для столь пламенной любви к греческим нравам и обычаям, любви столь горячей, что он даже не постеснялся бросить тень на честное имя римского сенатора! Уйди прочь, Цезарь! Смени тогу на столу и не смеши нас больше своими потугами по-ходить на мужчину!
И снова воцарилась тишина. Все ждали реакции Цезаря, реакции бурной, шум-ной, скандальной, вполне вероятно драки. Однако Гай Юлий просто рассмеялся, рас-смеялся неожиданно и громко. Он смеялся до слез, а потом совершенно спокойно бро-сил в лицо ошеломленному обидчику:
- Если это все твои доводы, Гней Корнелий, то мне жаль. В первую очередь жаль тебя, а во вторую – жаль нашу многострадальную республику, в которой обитают такие, с позволения сказать, граждане.
Гней Корнелий Долабелла был признан невиновным девятью голосами из де-вяти.

*    *    *

К обвинению против Публия Антония Гибриды Цезарь готовился еще тща-тельнее.  Почти полгода он собирал свидетельства все тех же несчастных греков, одна-ко, на этот раз он постарался заручиться показаниями и тех из римлян, которые служи-ли в аппарате наместника. Одним из квесторов Гибриды оказался Марк Юний Брут. Бруту повезло. Его участие в заговоре мятежного Лепида осталось практически незамеченным. Хотя Марк Юний и находился вместе со своим другом до самого его конца, до той нелепой смерти от воспаления легких, а потом еще некоторое время пребывал на всякий случай подальше от Рима, его возвращению никто не препятствовал и при появлении в сенате лишних вопросов не задавал. Исчез Лепид, исчезли и все связанные с ним проблемы. Сам же Марк Юний Брут был человеком достаточно спокойным и мало конфликтным, что делало его фигуру вполне терпимой как для оптиматов, так и для популяров.
Пытаясь убедить Брута выступить на процессе с разоблачениями воровства его бывшего патрона, Гай Юлий зачастил к нему в дом, такой же, как и его хозяин, тихий и неприметный с виду особняк. Иногда к ним присоединялся Красс, и тогда разговоры становились острее и продолжительнее, а убеждения, которыми Цезарь пытался скло-нить нерешительного Брута к действиям, горячее и весомее.
В конце концов, Брут сдался. Обвинения были выдвинуты и слушание дела на-значено. Сенат снова гудел, обсуждая очередной выпад популяров в сторону своих из-вечных противников.
- Этот прощелыга опять взялся за свое! - кипятился Долабелла. – Одного урока ему оказалось мало!
- Как он не понимает, что при этом раскачивает устои республики! – вторил ему Кассий. – Полоскать наше, увы, не совсем чистое белье при всем народе – это же полнейший абсурд.
- Он прекрасно все понимает, - цедил сквозь зубы Помпей. – И делает все со-вершенно сознательно.
- Для чего? – пожал плечами Марк Кассий. – Хочет добиться дешевой попу-лярности? Захотелось славы Гракхов? Лучше бы вспомнил, чем они закончили.
- Популярность - это одно, однако он также хочет и власти, - мрачно усмехнулся Помпей. – А затем, добившись ее, всенепременно ниспровергнет законы республики, как это сделал в свое время Цинна, а затем и Сулла, но сделает это решительнее и беспощаднее. Он просто раздавит республику.
- Пытаться получить власть из рук народа, заигрывая с ним, глупо, - снова за-метил Кассий. – Для завоевания власти нужна армия.
- Хвала богам, ее у Цезаря пока что нет! – всплеснул руками подошедший к ним Цицерон. – Однако мне кажется, что вы преувеличиваете. Когда я вижу прекрасно завитые кудри Гая Юлия, на голове которого каждый волосок тщательно уложен рядом с другим, мне думается, что важнее прически для него не существует абсолютно ничего на свете.
- Хотелось бы верить, хотелось бы верить, - дважды произнес Марк Кассий.

*    *    *

Слушания по делу Публия Антония протекали не так гладко для обвиняемого, как это было в деле Долабеллы. В основном потому, что обвинителями выступали не только жители провинции, но и римские граждане: торговцы, ремесленники, бывшие легионеры. Капля по капле они заполняли то озеро фактов, в волнах которого и должен был утонуть Гибрида. Защищавшим его Гортензию и Цицерону приходилось не сладко. Однако они сражались за честь своего коллеги по сенату, отметая одно обвинение за другим, несмотря на нараставший день ото дня шум толпы за их спинами. Однажды дело даже дошло до гнилых яблок и протухших яиц, и судебное заседание пришлось перенести на следующий день.
Однако главного своего свидетеля Цезарь умышленно приберегал напоследок, рассчитывая использовать его показания в решающей обвинительной речи, использо-вать так, чтобы ни у защиты, ни тем более у судей не нашлось доводов в пользу оправ-дательного приговора. Еще возможно было пренебречь мнением Цезаря, но мнением уважаемого многими Брута поступиться было просто нельзя. За решением в пользу Ан-тония вполне могли последовать волнения римского плебса, а ведь толпа непредска-зуема. 
И вот главный день настал. Последний день заседания был объявлен откры-тым. Гай Юлий вышел на помост для начала своей речи с небольшим опозданием: он ждал Марка Юния, а тот явно запаздывал.  «Неужели, испугался в самый последний момент» – подумал Цезарь, переглядываясь с Крассом.
- Я послал за ним, - вполголоса сказал Марк Лициний. – Но подожди все же, потяни время до его появления. 
- Сколько тянуть? - пожал плечами Цезарь, которого уже понуждали начать, наконец, говорить. – Почтенные судьи! – обратился он к составу суда. – Сегодня настал долгожданный день, когда можно будет избавиться от желания вымыть руки, которое постоянно присутствовало у меня, пока мне пришлось перечислять все те нечистоплот-ные деяния, коими «прославил» себя Публий Антоний Гибрида. Еще один краткий миг, еще одно свидетельство, еще один штрих к его порочной биографии, и можно будет вздохнуть свободно.
- Как?! Еще один?! – прошептал Цицерон на ухо Гортензию. – Кажется, я больше не выдержу! Мне уже хочется удавить Антония собственными руками: из-за его грязи в грязи вывалялись и мы. У тебя нет ощущения, что от нас изрядно воняет.
Пока они переговаривались, Цезарь вдруг замолчал, почувствовав на своем плече ладонь Красса.
- Что? Где он?
- Он мертв. Его зарезали полчаса назад почти у самых дверей дома. Свидетелей не было: сопровождавший его слуга также убит.
Такой удар мог сразить любого, только не Цезаря. Задумчиво обведя взглядом собравшихся, он сказал негромко и внятно:
- Почтенные судьи и вы, римские граждане! Случилось страшное. Главный свидетель обвинения, Марк Юний Брут, только что убит неподалеку от своего дома. Он шел сюда, чтобы дать показания, которые кому-то показались слишком опасными.
- На что ты намекаешь, Гай Юлий?! – выкрикнул вскочивший с места Гибрида. – Ни к какому убийству я не причастен!
- Я не намекаю и не обвиняю. Наоборот, я снимаю все свои обвинения. Как оказалось, быть обвинителем в Риме отнюдь небезопасно. Я скорблю по поводу гибели Брута, но еще больше я скорблю по нашей республике.
Первое, что он увидел, спустившись по ступенькам на мостовую, чтобы напра-виться к дому Брута, была самодовольная ухмылка Помпея Магна.