Спирт-спаситель

Эта история приключилась больше сорока лет назад на реке Амур, которую китайцы называют «Хэйлунцзян», то есть «Чёрный Дракон» (дословно – «Река чёрного дракона»). Не знаю, почему именно чёрный цвет выбрали наши азиатские друзья для названия реки. Воды Амура возле Хабаровска всегда были характерного мутно-коричневого цвета. А когда в них отражалось небо, то с голубыми оттенками, если окидывать взором амурские дали. Помнится, я очень удивлялся, когда впервые залез по горло в Енисей и мог рассмотреть каждый палец своих ног, стоявших на дне. В Амуре такой «фокус» невозможен однозначно...

В те достопамятные годы я был юным студентом архитектурного факультета. Не пил, не курил, с девушками не целовался. Пить и курить не хотелось, а вот к девушкам тянуло настойчиво. Именно поэтому я и записался летом в археологическую экспедицию: дабы поближе познакомиться с той, о ком я втайне мечтал и томился любовными грёзами. Но экспедиций оказалось две, и девушка угодила, конечно же, не в ту, куда попал я. А отступать уже было поздно. И вышло так, что со спиртным я познакомился раньше, чем с девичьим поцелуем...

В назначенный день мы погрузили всё снаряжение на маленький катер и тронулись в путь. Катерок стартовал от Хабаровска и поплыл вниз по течению, приятно качаясь на волнах. С каким упоением я любовался красотой величавой реки, живописными видами дальневосточной природы! Однако я слишком долго стоял на верхней палубе, обдуваемый ласковым июльским ветерком. Мой организм плохо реагирует на избыточность ветра, даже тёплого. И на следующее утро, когда мы почти добрались до места, выяснилось, что меня продуло. Болезнь проявилась повышенной температурой и головокружением.

А нам ещё надо было добираться до конечной точки, где планировалось поставить лагерь, собственным ходом. Поскольку из-за мелководья катер пройти туда не мог. Мы даже моторную лодку еле переволокли через песчано-галечную отмель. Как я доплёлся с рюкзаком на спине до финиша, совсем не помню. Меня то жарило, то морозило, мутило и штормило. Посадка в лодку исключалась, потому что её донельзя загрузили археологическим инвентарём, палатками и провизией. Ближе к вечеру мы достигли цели. Все радовались, а мне было совсем скверно.

Главный археолог – начальник экспедиции – призадумался, попеременно почёсывая то бороду, то пролысину. Мы находились на диком берегу одной из проток Амура, который в тех местах разветвляется на бесконечное количество крупных и мелких русел, рукавов и каналов. Протока, поэтично названная Серебряной, сливается там с другой протокой, соединяющей Амур с озером Болонь (его можно найти на любой не слишком мелкой карте). Единственная наша связь с цивилизацией – моторная лодка. А сама цивилизация – в десятках километров за водами и лесами. Что делать, если потенциальный землекоп превратился в реального доходягу?

И начальник решил доверить мою судьбу двум нанайцам, активно помогавшим нам обустраивать лагерь и разгружать вещи. Эти нанайцы на моторке неожиданно вырулили из-за речной излучины, когда мы завершали свой марш-бросок к намеченной стоянке. И выразили желание посодействовать нашему нелёгкому мероприятию. Аборигены сказали, что в их селе (Ачан) имеется фельдшер с лекарствами, и что они готовы доставить меня туда. Мотор с рёвом вспенил амурские воды, и очертания нашей экспедиции скрылись за изгибом русла.

Вскоре лодка стала выписывать по воде неровную траекторию, накрениваясь из стороны в сторону. И чем дальше, тем замысловатей. Дело в том, что за искреннюю помощь нанайцев угостили спиртом. И эта щедрость чуть не стала для меня роковой. Один абориген ещё как-то держался за руль, а другого разморило до невменяемости. Его блестящая на солнце физиономия выражала высший предел кайфа, щёлочки глаз ещё больше сузились, а уродливое подобие улыбки оскаливало беззубые красные дёсны. Он лежал на дне лодки, разевал слюнявый рот и бормотал что-то, не слышное сквозь гул мотора и свист ветра в ушах...

Как известно, северным народам пить нельзя! В их организмах по-другому действуют ферменты, расщепляющие алкоголь, и хмель моментально ударяет им в головы, лишая адекватности. Потому-то и спиваются быстрыми темпами нанайцы, нивхи, удэгейцы и другие коренные народности Приамурья. Но я в тот момент не знал такого факта. Тем не менее, будь я здоров, то наверняка испугался бы, поскольку плавать тогда не умел. А при неблагоприятном стечении обстоятельств было бы некому рассказывать сегодня эту историю. Однако я так ужасно себя чувствовал, что не испытывал никаких эмоций, кроме желания лечь рядом с пьяным вдрызг аборигеном и не вставать.

Каким-то чудом на полпути мы причалили к барже, стоявшей на якоре посередь протоки. Капитан (или, правильней, шкипер), тоже нанаец, принял нас на борт, побеседовал с сородичем, который ещё «вязал лыко», и озадачился. Хотя вариантов у него не было. Кроме одного: везти меня в село самому. И он, естественно, повёз, оставив своё судно на произвол двух назюзюканных тел.

Село Ачан встретило меня повышенным вниманием и разглядыванием. Все местные жители, оказавшиеся поблизости, сбежались поглядеть на гостя с «большой земли». Впервые в жизни я ощутил себя национальным меньшинством, да ещё на российской территории! Но мне, опять же, было не до смущения. Стараясь не упускать расфокусированным взглядом спину шкипера, я тупо шагал за ним.

Фельдшером оказалась симпатичная молодая женщина, приветливая и улыбчивая. Расспросив меня о симптомах, она мне наковыряла из аптечки горсть каких-то разноцветных таблеток. Затем (видимо, для подстраховки) набрала в шприц дозу чего-то прозрачного и всадила мне иглу в... область, расположенную между поясницей и обратной стороной коленки...

Обратный путь тоже был не скучным. Когда шкипер повёз меня к экспедиции, солнце скрылось за горизонт. Сумерки неумолимо сгущались. Лишь теперь Амур стал соответствовать китайскому названию: «Чёрный Дракон». Равномерный вой мотора вдруг перешёл то ли в кашель, то ли в чиханье. Побулькал, пофыркал и заглох. Это опустел бензобак. Если б наш лагерь располагался выше по течению, мы бы до него никогда не добрались. Однако мне в тот день, плавно перетёкший в ночь, неимоверно везло. Нанаец нашёл под скамьёй лодки два весла. И мы с ним занялись неспортивной греблей. Наконец за поворотом мигнул огонёк костра. И через сколько-то бесконечно трудных минут наша моторка ткнулась носом в песчаный берег.

...Как я теперь понимаю, эти мытарства, связанные с риском, в плане оздоровления были совершенно бесполезны. Судьба подарила их мне лишь в качестве новых впечатлений. А настоящее лечение было предельно кратким и феноменально эффективным. Мне налили в жестяную кружку медицинского спирта, немного разбавили водой и скомандовали: «Три-четыре – давай!» Я залпом влил эту обжигающую гадость в себя и едва успел дойти до палатки. Невидимая сила шарахнула меня по самосознанию, и я моментально отключился.

. . . . . . . . .

Ранним утром, когда весь лагерь ещё мирно спал, я раскрыл глаза, высунул голову из палатки и замер в восхищении. На горизонте, задевая верхушки далёких-далёких сопок, золотился расплывчатый шар восходящего солнца. А над протокой нежился пушисто-серебряный туман, сквозь который неясно проблёскивали серебристые движения воды.

Я был не просто здоров – я ощутил прилив такого запредельного, вселенского счастья, что задохнулся от восторга, и слёзы добавили серебристых красок в моё восприятие этого мира. Экстаз единения с Природой, Божественная любовь, мгновенное познание Абсолюта?.. Или нечаянное просветление, о чём толковал Будда?.. Не знаю, как это назвать. Да и неважно. Ведь подобных ощущений мне впоследствии больше испытывать не доводилось. Во всяком случае, таких ярких и острых...

И остальные полтора месяца археологических будней я не болел. Наоборот, пробудилась такая волна жизненной энергии, что никто из моих прежних знакомых не узнал бы во мне того заторможенного, склонного к меланхолическим погружениям типа, каким меня привыкли видеть всегда. После утренней четырёхчасовой работы на раскопе мы возвращались в лагерь перекусить и переждать особо жаркие послеполуденные часы. Пообедав, все либо дремали под навесом, либо купались и загорали.

А я неодолимо тянулся ввысь. И ничто не могло так приближать меня к небу, как прыжки с шестом. Увесистая сучковатая палка, толстая и длинная, за которую я хватался после обеда, являла собою шест. Стадионом – и одновременно матами – служил мне песчаный пляж, стойками – две высокие сухие жерди, а планкой – кусок верёвки, натянутой меж ними. Снова и снова разбегался я по вязкому песку, держа колыхающийся ствол за тонкий конец, и с яростным наслаждением перемахивал через верёвку пятками вперёд. Рекордная высота равнялась моему росту с прибавлением вытянутой вверх руки. Так я отдыхал. Затем следовало недолгое омовение в коричневых водах Серебряной протоки, и мы опять шагали на раскопки, где приходилось до вечера орудовать совковой лопатой...

*     *     *

Водку и другие крепкие напитки я так и не полюбил. Даже когда работал на хабаровском спиртзаводе, где имелся неограниченный доступ к питьевому спирту. Потому что спирт (водка) – не напиток, а лекарство, которое следует применять лишь в исключительных случаях. И тогда оно непременно пойдёт на пользу!