Дед Семён

   Семён Ильич с супругой Верой Николаевной на две недели ездили в Ивановскую область, в забытую Богом глухую деревеньку Решетовку, где он имел счастье родиться семьдесят восемь лет назад. Давно дед не бывал на своей малой родине, ездили на семидесятилетний юбилей его родного младшего брата. Там же, в соседней деревне, жили ещё и две его старшие сестрёнки, Ольгуня с Варенькой - обеим за восемьдесят. Вернувшись домой в конце августа, на следующее же утро сразу поехали в свой любимый загородный сад.

- Батюшки, Царица Мать Небесная! - причитала баба Вера, увидев родные пять соток, усыпанные яблоками, ахая и хлопая своими маленькими ладошками по широким бёдрам. - Куда ж нам столько-то, солить, что ли? Целый самосвал нагрузить можно.

***

   В разгар лета по выходным в их саду было людно и весело, приезжали на шашлыки дети с внуками. Для таких случаев под двадцатилетним штрейфлингом дед Семён соорудил широкие качели. В особо жаркие дни для детворы на небольшой площадке перед верандой он наливал воду в надувной бассейн. Воды было всего по колено, но ребятня безвылазно, как лягушата, барахтались в нём, брызгались и визжали от радости. Днём на веранде пили чай из самовара, а вечером под шашлычок могли позволить себе и кое-чего покрепче. Беседовали на разные темы, спорили о политике, философствовали...

- Ишь на какую тему замахнулись, - всегда подводил дед итог каждого диспута, долго и терпеливо выслушивая разные мнения. - Все эти ваши совести, справедливости и прочие свободы являются понятиями относительными, а потому и говорить нужно не свобода, а степень свободы. Вот гирокомпас, например, имеет только три степени свободы, а вы можете пойти аж на все четыре стороны, но только до границы России.

- Ну, пошёл огород городить, философ, - вмешивалась баба Вера, хозяйничая за столом. - Не слушайте вы его, козерога старого. Он как выпьет, так и начинает околесицу всякую нести.

- Один умный человек, не помню, к сожалению, его фамилию, однажды сказал, что свобода - это стремление максимально использовать свою энергию...

   Дед любил поболтать с молодёжью на философские темы. В своё время много читал классики, интересовался научно-познавательной литературой.

- Не понял, - снимая жирные куски шашлыка с шампура, заспорил с ним сын Александр. - Какая может быть связь между свободой и энергией?

- Самая прямая и прочная. Вот, например, пятьдесят лет лежит на краю крыши высотного дома кирпич. Он обладает потенциальной энергией и все эти годы мечтает о полной свободе, свободном падении, - наслаждался дед Семён вниманием благодарных слушателей к своим философским мыслям, поглаживая бороду. - Хочет всю её превратить в кинетическую, чтоб выполнилась его единственная, на что он только способен, большая работа - упасть и проломить башку какому-нибудь террористу проклятому, - рассуждал дед, прикуривая сигаретку прямо за столом, будучи уверенным, что его за это никто не попрекнёт в такой ответственный момент. - Вот ты, Санёк, сожрёшь сейчас этот шашлык, запасёшься потенциальной энергией и захочешь чего-то такое сотворить. О-о, здесь у тебя, в отличие от кирпича, выбор огромный - от набить морду американскому призиденту до полёта на Марс. Только фигушки тебе с маслом, дорогой сынок! Нет у тебя такой степени свободы. Поэтому, если ты и заимел кое-какую энергию и захотел, например, дом построить, то лучше ляг поспи - и всё пройдёт.

- Фу, глупость какая, - снова вмешалась супруга, шлёпнув деду по плеши полотенцем, которым вытирала посуду. - Ну что ты ерунду-то городишь, пенёк старый.

- Для этого одного шашлыка маловато будет, - не обращая внимания на выходки супруги, продолжал дед, - нужно гораздо больший запас энергии накопить. В виде денег, например, - скосил он глаза на дочь, ожидая её поддержки.

- Действительно, что-то ты, батенька, не то говоришь, - встала в позу оппонента ещё и дочь. - Свободу за деньги не купишь.

- Ну, это смотря за какие деньги, милая доча, - не сдавался дед Семён. - Купить и продать можно всё, только у каждого товара своя цена имеется. Деньги - это эквивалент труда, а труд - это работа, которая измеряется в одних физических единицах с энергией - в джоулях, ватт-часах, лошадиных силах в час и прочее. Поэтому деньги вполне можно приравнять к энергии. А ваша свобода, как я уже сказал - это стремление к максимальному использованию своей энергии...

***

- Да-а, ядрёна Фруся, нападало, аж ступить некуда. Только давай без паники! Гнилые в выгребную яму свалим, а что получше - соберём в мешки и раздадим добрым людям. Сваты сколько-то возьмут, всем подругам твоим по паре мешков отвезём, чай не откажутся. Насушим, соков наварим, пусть внуки зимой витамины пьют, - командовал дед по-хозяйски, запустив толстые кривые пальцы в свою седую, широкую, как совковая лопата, бороду.

   Несмотря на годы, он всё ещё выглядел достаточно стройным и крепким, как дуб - патриарх леса. Широкоплечий до непропорциональности, все его пальто и куртки трещали по швам, когда он напрягался. Высокий, под два метра. Баба Вера лбом упиралась ему в солнечное сплетение, выглядела рядом с ним, как он в шутку говаривал, маленьким колобочком - что поставить, что положить - одинаково.

- У сватов свои сады. Сами, наверное, не знают куда деть. Год-то какой нынче урожайный выдался. Мало яблок - плохо, а много - ещё хуже, - ворчала она, тайно всё равно радуясь такому обилию. - Нужно детей звать, сами не управимся. Это только десятая часть нападала, а основной урожай, глянь, весь на деревьях висит. Господи прости и помилуй! - покатилась она мелкими шажками к домику.

   Добродушная, совершенно бесхитростная, наивно верящая всем и каждому, всю жизнь до пенсии проработавшая медсестрой, и после пенсии ещё восемь лет санитаркой в городской больнице.

- Ага, дозовёшься их, пожалуй. Наташка опять на сносях, ей сюда противопоказано, - обречённо рассуждал дед. - А муж её, гомнюк, уплыл опять в Астрахань на своём танкере, приедет только в октябре-ноябре, когда навигация закончится. Сашка наш всё деньгу зашибает, вваливает по двенадцать часов без выходных и проходных. Невестка с двумя ребятишками нянькается, умаялась Настюшка, бедная девочка. Нечего ни на кого надеяться, самим всё делать надо, - уверенно продолжал командовать дед Семён. - Давай начнём сортировать по кучам. Из тех, что похуже, я вот в этих двух бочках вино забатварю. Будем бредни с кульвадосами пьянствовать аж до следующего урожая. Постелю на дно полиэтиленовые мешки, яблоки домкратом надавлю, и пусть они там бродят хоть до белых мух.

   Каждый день с утра до позднего вечера они вдвоём сортировали яблоки, резали, давили прессом, сушили на солнышке. Соковыжималки, скороварки и мясорубки практически не выключались. Подушечки пальцев на руках у обоих давно почернели и заскорузли от кислоты яблочного сока. У деда на большом пальце правой руки лопнула мозоль от ножа. Для скорости он стал резать яблоки острым топором всего на четыре части и бросать под самодельный пресс вместе с зёрнами.

- Глянь, какое здоровенное яблоко - почти с башку, - притащил дед подмышкой огромный плод антоновки из дальнего угла сада. – Вот такое, наверное, сэру Исааку в конце семнадцатого века на голову и брякнулось.

- Чё ещё за сэр Исаак? – усталая, но с довольной улыбкой спросила баба Вера.

- Сэр Исаак Ньютон, милая! Вот такое яблочко брякнет тебе по кумполу, сразу мысля и осенит, что масса есть мера инерции.


***

   «Ах ты ж, канделябра проклятущая, вот невезуха! И угораздило же меня, дурака старого, лезть на эту расшатанную, гнилую лестницу, - ругался дед сам на себя. - По кой хрен вообще мне потребовалось эти яблоки с дерева снимать? Вон их сколько нападало, все целёхонькие, только собирай. Вуй-вуй, больно-то как, встать невозможно».

- Верка, мать твою перемать, скорую вызывай, - кричал дед Семён прокуренным басом, валяясь под деревом. - Треснуло что-то у меня, не пойму где. Ногу сломал, кажысь... Каку, каку? А вот таку, что из задницы выросла...

   Врачи констатировали диагноз, как приговор – перелом шейки бедра. В больницу отвозить не стали, сразу домой. Бабе Вере сказали, что операция в таком возрасте уже бесполезна, всё равно не срастётся, да и стоит она бешеных денег. Баба Вера не хотела верить словам врачей. "Да как же так можно? Неужто операция не поможет? Вон какой он у меня сильный, всё выдюжит!" Но врачи уверили её, что такую сложную операцию не каждый молодой ещё выдержит, а у стариков, так вообще - единичные случаи. Хирурги, мол, операцию проведут, но заранее предупредят, что гарантий никаких давать не будут. А если вы, дескать, будете их требовать, то могут и вовсе отказаться от операции. Большинство пожилых пациентов с таким переломом помирают прямо на операционном столе. Эту страшную информацию сообщили ей на ушко, а под конец сказали, что жить ему осталось полгода, не больше. Посоветовали больному об этом не говорить, попрощались и уехали.
 
   Баба Вера сама слегла от горя на несколько дней. Беременная дочь, Наталья, с двумя маленькими детишками временно переехала к ним, чтобы ухаживать. Настя, жена сына, отводила в садик и забирала каждый день всю ребятню - и своих, и Наташиных. Тоже часто навещала в свободное время, постоянно бегала по магазинам и аптекам, помогала, чем могла. Поздно вечером приходил с работы сын, Александр. В маленькой двухкомнатной хрущёвке в это время становилось очень людно и шумно. Дети со своими важными проблемами настырно лезли в комнату, где лежал дед.

- Деда, я к тебе хочу. Мама с бабулей фимль смотрят, а Маринка не хочет со мной играть. Давай с тобой мячик катать, ты мне – я тебе! Тогда вставай и садись на пол напротив меня...

- Деда, смотри какой я рисунок нарисовала. Это мама с животиком. Там у неё ребёночек ножкой пинается. Это вот папа в шляпе, это наш глупый Лёнька, а это вы с бабулей. Ой, забыла шарики вам в руки нарисовать…

- Ну что, батенька? Как ты? Давай быстренько супчику поешь горяченького! Сейчас я тебе подушки повыше подложу. Это бульончик куриный, а потом я тебя гречневой кашей с тушёнкой покормлю. Такая вкуснятина!..

   Баба Вера в восьмом часу вечера всех разгоняла по домам, давая мужу отдохнуть в тишине. Он уже сам давно всё прознал о своём переломе шейки бедра, вычитал в Интернете по нетбуку.

  "Вот и всё! А жить-то как хочется, Господи Боже! Никогда, наверное, так не хотелось. А мог бы ещё пожить годок-другой. Вон сестрёнки-то, старше меня, а всё как новенькие, ещё и самогонкой потчуются, - комок горечи подступил к горлу, и тяжёлые солёные слезы самопроизвольно выкатились из глаз. - А ведь кажется, совсем недавно на спор с парнями из окна со второго этажа спрыгнул. В техникуме тогда учился, дури в башке много было. Прямо на асфальт - и ничего, а тут со второй ступеньки - и на тебе. Как же быстро и безжалостно исчерпалось моё время"

   Он прекрасно понимал, что дни его сочтены, что все эти оставшиеся несколько недель или месяцев будет сильно мучиться и страдать физически. Уже сейчас он не мог самостоятельно даже на бок перевернуться. Правая нога стала заметно короче, стопа как-то неуклюже вывернулась наружу, пятку от кровати не оторвать.

   "Скоро начнётся кровоизлияние в тканях, появятся пролежни. Уж лучше бы сразу помер, чтоб и самому не маяться, и Веруню свою не терзать. Бедная моя Вера! Всю жизнь бок о бок прожили, а я тебе так мало ласковых слов сказал", - горестные думы и ноющая боль в паху не давали деду Семёну уснуть по ночам.

- Будь прокляты все эти яблоки, пропади они пропадом, – причитала в слезах баба Вера, оглаживая ногу мужу. – Это я виновата, не доглядела. Я бы тебе в жисть не позволила на лестницу лазить.

   Слёзы градом полились у пожилой женщины. Она закрыла лицо мокрым от слёз платком, хрупкие плечи её вздрагивали. Глядя на неё, дед едва сдерживался, чтобы тоже не заплакать. Боялся, что у жены может начаться истерика.

- Да брось ты, Веруня, яблоки-то тут при чём? Это судьба, дорогая моя, любимая! Прости меня, дурака старого, за всё плохое, что я тебе наделал за нашу с тобой жизнь. За то, что пьянствовал по молодости, матом частенько ругался в нервных состояниях. Спасибо тебе за всё! За детей, вон какие хорошие они у нас выросли, уж не сравнить с некоторыми. За то, что терпела меня всю эту жизнь, – гладил дед свою Веруню по коленке.

- Не говори так больше, словно помирать собрался. Ты поправишься, обязательно поправишься! Слышь? Чего же я делать-то без тебя буду? Как жить? – навзрыд заголосила баба Вера…


***

   За два месяца дед сильно похудел, ел очень мало, аппетит пропал совсем. Гнетущие мысли о своей близкой смерти были мучительны. Он старался больше спать, чтобы не думать о ней.

- Ну как ты спал сегодня, Сёмушка? Натальку вчера поздно вечером в роддом увезли. Схватки начались, я скорую вызывала. Тебя уж будить не стали. Час назад я ей по сотовому звонила. Воды, говорит, уже отошли, скоро рожать будет. Радуйся, дедушка, ещё один внук у тебя будет...

   Во время бодрствования он настраивался на добрые воспоминания в молодости - свадьбу со своей Веруней, как занимался школьными домашними заданиями с детьми. Старшая дочь, Надя, недавно сама стала бабушкой. Вышла замуж за турка, когда заканчивала университет в Москве. После свадьбы сразу уехала с мужем в Стамбул. Своих трёх внуков дед видел всего один раз, когда те ещё в школе учились. "Ни хрена по-русски калякать не научились, турки турками выросли, - брюзжал он. - Старший-то вообще в Америку укатил, совсем из нашенских вычеркнулся, в супостаты записался. Умру, Надежда и на похороны-то не приедет".
 
   Старший их сын, Андрей, погиб в афганскую кампанию, даже жениться не успел. Сразу после рязанского военного училища попал в самое пекло. Через полгода получили груз двести.

  "Там и хоронить-то нечего было, - вспоминал с горечью Семён Ильич, - семеро в БТРе на мине подорвались, одни головешки остались. Уезжал летёхой, а приехал капитаном в цинковом гробу, но с орденами и медалями".
 
   Остались рядом только младший сын, Александр, да младшая дочь, Наталья. "За Наташку-то уже не страшно, настоящая бабёнка выросла, на училку русского языка выучилась, - рассуждал дед, как бы подводя итоги своей жизни. - Мужика себе нашла вполне нормального, жаль только -  капитанит по полгода. Приедет зимой, обрюхатит Наташку, а весной опять уплывёт до осени. Малина! Хрен ли так не жить".

   Весь вечер дед Семён в подробностях вспоминал, как года три назад они вдвоём с младшим сыном ездили на рыбалку...

- С ночёвкой поедем, там такое место - просто мм-ва, дикое. Тихая заводь метров в триста, а рыбы в ней - видимо-невидимо, – нахваливал отец. - На голый крючок клевать будет, вот увидишь. Я ещё когда в мужиках ходил, а ты соплёй голландской под стол пешком пролазил, это местечко облюбовал. Дорогу туда мало кто знает, а пёхом, без машины, пятнадцать вёрст с гаком от трассы - никого никакой рыбой не заманишь.

   Приехали на речку Керженец ещё засветло, чтобы застать вечерний клёв и успеть сварить уху к ужину. Поставили палатку, разожгли костерок, закинули удочки и на червя, и на опарыша. Уже стало темнеть, а поймано было всего пара ершишек и один полосатый окунёк.

- Вот так рыбалочка, ядрёна Фруся, – бурчал дед. – На уху даже не поймали. И стоило ехать в такую даль? – закинув в последний раз на ночь удочки, он полез в свой рюкзак. - Ладно, давай консервами ужинать. Может, утренний клёв будет более удачным. Я тут термос маленький прихватил. Веруня думала, что в нём чаёк, а там водочка.

   Они выпили, закусили макаронами с тушёнкой по-флотски, разговорились у костра…

- ... Я ведь сразу тогда неладное почуял. Это ты матери можешь в любой момент лапшу на ухи навесить, а мы с тобой одного дуба жёлуди, как под копирку – две сапоги на одну ногу. И тугомыслим в одном направлении, и на одни и те же грабли по сто раз нам наступать, что плюнуть. Думаешь, я в твои годы умнее был? Такой же пентюх! С виду-то по мне, может, никто бы и не сказал, что я лох лохом, а бывало частенько, нет-нет да и оконфузишься…

   Года за два до этого разговора Александр брал в банке приличную сумму под большие проценты. Накопленных денег на новую машину не хватало, а купить средство передвижения уже сильно прикипело. Ездить на отцовских стареньких «Жигулях» с протёртыми скрипучими сидениями, с проржавевшими порогами, ему было немного стыдно перед друзьями.

   «Не-е, пап, извини, но я на твоей коробушке ездить не хочу. Без магнитолы, без сигнализации. Как ты можешь ездить без навигатора и видеорегистратора? У тебя же вообще никаких прибамбасов нет. Домкрат дореволюционный, коврики резиновые самодельные. А багажник на крыше тебе зачем? И вообще, на ней можно ездить только летом в ясную погоду и на короткие расстояния. Если зимой печку включишь, то быстро задохнёшься от вони из моторного отсека».

   Купил дорогую иномарку, а выплачивать в срок долги никак не получалось. Тут как раз второй ребёнок у него народился, работать сверхурочно не мог. В конце концов, через полгода пришлось ему эту машину продать, потеряв при этом почти двести тысяч. Но и с этой продажи денег всё равно не хватило, чтобы полностью рассчитаться. В это самое время дед Семён и почуял неладное с сыном, вызвав его на серьёзный разговор. Тот сначала врал и изворачивался, стесняясь и боясь опозориться перед родителями. Но отец ему, как сейчас у костра, просто и по-семейному сказал: «Мы тебе с матерью, чай, не чужие, Санёк. Твоя радость – наша радость, а твоя беда – это наша общая беда. Так должно быть всегда в нормальных семьях, запомни это на всю жизнь и своих детей так воспитывай. Не выкобенивайся больше перед нами. Был бы ты холостой, я б и бровью не повёл - выкручивайся сам, как хочешь, если тяму в башке не накопил. А на твою Настюху с ребятишками уже смотреть больно, словно заморыши какие в чужую тарелку залезли. Дадим мы с матерью вам с Натахой по триста штук, есть у нас. Не последние, не волнуйся. За свой счёт, если что, хоронить вам нас не придётся. Знали, что рано или поздно кто-нибудь из вас, а то и оба, вляпаетесь в эту натуральную жизнь по самое не хочу, накоплено и отложено специально на такие случаи. Благодарностей мы с матерью от вас никаких не ждём, надеемся только, что когда-нибудь всё-таки поумнеете, мудрости житейской накопите"...

- ... Ах, хорошо то как! А, Санёк? А воздух то какой! Слышь, как лягушки-то раскукарекались, уснуть не дадут, – восторгался дед Семён, подкладывая в костёр.
- Ага, а небо какое чистое, – соглашался Саня. - Пап, у меня тоже четвёрочка есть, на всякий пожарный прихватил. Не желаешь добавить?
- Молодец, запасливый! Конечно, тащи. В палатке душно, и комарьё там злющее, целыми табунами нападают. Похоже, всю ночь у костра торчать придётся. У меня сала шмат есть, копчёное, сам коптил, - снова закопошился в своём рюкзаке дед Семён...


- ... Они там за это бешеные деньги получают, а людям легче жить что-то не становится. Только и стараются побольше налогов с народа содрать, - немного захмелев, начал роптать сын, недовольный внутренней политикой.
- Опять на своего любимого конька уселся? - укладываясь поудобнее возле костра, приготовился отец выслушивать пессимистические речи сына. - Ну-ну, валяй, постараюсь вникнуть в твоё нытьё.

- А что? На воду счётчики уже поставили, жди, скоро и на воздух поставят. Один вдох - двадцать две копейки, выдох - двадцать три, чтобы атмосферу своими выхлопами не загрязняли, - нервно продолжал Александр негодовать, отмахиваясь веткой от комаров. - Налогами обложили - вздохнуть уже невозможно стало. Совсем забыли, что природные ресурсы являются общенародным достоянием, а мы за бензин платим чуть ли не дороже, чем в Европе.

- Ты социалистическую формацию только до студенческой скамьи нюхал, а ведь уже взрослым мужиком стал, - прикуривая от головешки, ввязался в полемику отец. - Тогда да, и законы были более справедливыми, и честность у людей на целый порядок выше была, а сегодня извини, капитализм у нас. Это мне, пеньку старому, по мере своей наивной испорченности ещё простительно по привычке надеяться на честность и справедливость, а тебе давно бы пора уже реальное бытие и сознание обрести. В капитализме, как в джунглях, выживают лишь сильные особи. Ты всего лишь представитель обыкновенной народной массы, один из ягнят огромного стада баранов. Так не вылазь на край, щипай свою травку где-нибудь в серёдке этого табуна, авось волки до тебя не доберутся. Глядишь, и до моих лет дожить умудришься.

- Ну уж нет, не хочу я бараном быть. И не буду, – возмущался сын, уплетая сало с ржаным хлебом. – Мы живём в цивилизованной стране, никакому дикому зверью среди нас места нет и никогда не будет. У всех магнатов-олигархов, что разбогатели и сидят на народном горбу, нужно отнять все деньги и раздать каждому в равных долях.

- Какой же ты ещё наивный у меня, как малый ребёнок. Когда же ты мудрости хоть чуток накопишь? Зависть, что ли, гложет? Овца ломовой лошади позавидовала. Та, видишь ли, одна в своём дворце-стойле проживает. Никто её, как овцу, до самой глубокой старости не зарежет. А знает ли баран, каково ей бывает, когда хомут на шею надевают да пахать от зари до зари заставляют? Ещё Некрасов в своей поэме спрашивал: «Кому живётся весело, вольготно на Руси?», помнишь, наверное, в школе проходили. Помещиков с царями не стало, а всё остальное, экскьюз ми, без изменений. И так будет всегда. Во всяком случае, ещё очень долго, пока кто-нибудь мудрый не придумает что-то лучше капитализма. Жаль только, что в эту пору прекрасную...

- Законы, папа. Пусть и дурацкие, но они для всех писаны, нарушать никому не позволено, вот что главное, - продолжал спорить сын.

- Тьфу ты! Уймись, погляди же вокруг, – дед Семён уже нервно ходил вокруг костра, размахивая руками. - Помнится, мы уже как-то раз поднимали эту тему в саду, а ты опять за старое. Если ты не лев, не тигр, и даже не волчара поганый, то ты всего лишь нищая Моська, и если будешь много тявкать на слона, то тебя раздавят, как дождевого червяка, и скажут, что так и было. Посадят в каталажку, чтобы одумался и сравнил, где у тебя больше этой свободы было. Только затявкай, уж найдут за что посадить, не беспокойся.

- Тогда, может, нам самим сделаться этими львами, волками и тиграми? Что нам мешает? - словно назло отцу, продолжал упорствовать в споре сын.

- Если ты родился не в прайде, то и нечего корчить из себя царя зверей, - снимая свитер, продолжал свои нравоучения отец. - Что-то я аж вспотел весь из-за тебя. Конечно, и собака может скатиться до жизни волка, но лишь тогда, когда хозяин её из дому в лес выгонит, только ради выживания. Ты думаешь, так легко из цивилизованного человека в дикого зверя превратиться? Ну станешь ты каким-нибудь гангстером, грабителем, наворуешь богатство, а приобретёшь ли ты после этого своё желанное счастье и свободу? Украв однажды, человек словно заболевает неизлечимой болезнью, ему уже не хочется честно тратить свою энергию, сиречь, свободу. Такие люди становятся самыми несчастными. Они уже никогда не поймут самого главного, что свобода, это возможность максимального использования лишь своей собственной энергии. Только преобразовав свою личную потенциальную энергию в кинетическую и совершив при этом максимальную работу, человек может почувствовать себя счастливым. Любую работу нужно доводить до уровня творчества. Счастлив может быть только творец. А какое чудо может сотворить вор? Он способен только красть чужое, не имея никакого смысла в жизни.

- Умеешь ты, папа, логически пропихивать своей физикой в непропихуемое. - не унимался Александр. - Действительно, что-то жарко. Пойду-ка я окунусь, остыну малость и удочки перезакину... Знаешь, у нас с тобой, наверное, разные взгляды на понятие счастья. А о каком смысле жизни ты говоришь? Всем известно, что его вообще нет. Это иллюзия, и ты сам прекрасно об этом знаешь. А что такое счастье, по-твоему? - задумчиво спросил сын, стараясь расположить свою мощную фигуру у костра так, чтобы ничего не подпалить.

- А чего тут особо мудрить-то, сынок? Как вот ты сейчас себя чувствуешь? Ничего у тебя не болит, случаем? - продолжал философствовать Семён Ильич, оглядывая мощное тело сына. - Здоров, как бык! И я таким же бычарой был в твои годы, если не здоровше. Однажды зимой у меня мотоцикл с коляской заклинило. Что-то в коробке передач сломалось, заднее колесо у моего "Урала" ни туда, ни сюда не крутилось. Так я его волоком километра три с лишним по сугробам до дома пёр. Ну, это я так, к слову, - довольно улыбаясь, продолжал отец. - А горя какого-нибудь на твою буйну головушку в данный момент случайно не свалилось? Тоже нет! Ну, значит, ты самый, что ни на есть, счастливый человек. Вот оно, это счастье, смотри, везде вокруг нас с тобой. Не видишь, что ли? Ой, бляха муха, комарьё поганое, даже у костра кусаются. Комарьё не в счёт... Пройдут годы, и ты будешь вспоминать эту ночь, как самое настоящее тихое счастье. Много ли человеку надо для этого? Всего лишь чуточку здоровья да отсутствие несчастья. А все эти мелкие передряги, что никогда не позволяют нам расслабляться, это лишь очередные препятствия на пути к выбранной цели. А по поводу смысла жизни спорить с тобой, пожалуй, не стану. Могу сказать лишь то, что сам чувствую. Да, может быть, в жизни отдельно взятого человека его и нет, но и свою жизнь обозвать полной бессмыслицей у меня язык как-то не поворачивается. На каждого, кому посчастливилось родиться на этот свет человеком, неважно когда и где, обязательно была, есть и будет возложена своя, особая миссия. Мы есть мелкие частички живой природы, которая тоже разумна. И смысл жизни каждого из нас как раз и заключается в том, чтобы вносить свой посильный вклад в развитии этого всемирного разума. До бесконечности, до самого угасания Солнца!.. Ну, это моя личная теория, и тебе принимать её за истину вовсе не обязательно. У каждого должны быть свои убеждения...


***


   Дед Семён стал уже задыхаться, внутри у него что-то хрипело и булькало. Временами даже переставал узнавать жену и детей, находился в состоянии какой-то прострации. Все женщины ходили с угрюмыми, заплаканными лицами, детей в его комнату не пускали. Казалось, что и весь воздух здесь пропитался надвигающейся неотвратимой трагедией. Вот-вот наступит тот самый роковой момент и принесёт всем неминуемое горе.

- Ну как ты, пап? Ты держись давай, ладно? – зашёл с работы сын. На работе он всё время думал, чего бы такого хорошего и важного сказать отцу, чтобы тот был абсолютно спокоен за его будущее. Александр очень любил и уважал папу, но увидев его умирающего, в таком жутком, леденящим кровь, состоянии, душа у сына свернулась в комок, и все заготовленные слова как-то самопроизвольно вылетели из головы.

- С работы? Устал, наверное? – едва слышно прошептал умирающий отец, пытаясь улыбнуться и приподняться на локоть. – Я сегодня целый день о тебе думал. Помнишь, как мы с тобой на рыбалку ездили? Ни хрена, правда, не поймали, зато наговорились по душам вдоволь.

- Помню, конечно! Я твою жизненную философию теперь всю жизнь помнить буду.

- Слышь, Санёк, я тут от матери на балконе две бутылки водки заныкал. Открой балкон тихонько, чтобы бабы не увидели. Там, на полочке, где её пустые банки всякие стоят. Притащи одну, а то что-то так выпить захотелось, хоть смерть.

- Ты что, пап? Тебе же нельзя ни в коем случае, сразу умереть можешь. Хочешь, чтобы я, твой сын, собственными руками тебя убил?

- Да брось ты пургу-то гнать передо мной. Не умру я сегодня, не бойся. Я ж немножко, мне только легче станет, вот увидишь. Не Веруню же мне просить. Я тебя сегодня весь день жду. Ну иди же, будь мужиком, ядрёна канитель...



***

- Батенька, дорогой мой! Ты узнаёшь меня? Это я, Наташа, дочь твоя. Я тебе внука ещё одного родила, Валерку. Вот он какой, видишь? Хочешь я тебе его на грудь положу? Ну, видишь? Весь в тебя, вылитый прямо… Сикает! Ой, батенька, он тебе всю бороду обдул. Ты чего же своего дедульку обсикал, безобразник эдакий...
   В этот вечер перед сном дед Семён долго разговаривал со своей Веруней. Снова, как перед образом, молил у неё прощения за все прегрешения, высказывал много благодарственных слов, словно специально копил их всю жизнь для этого момента. Ночью он спокойно уснул и умер.


***

- Отмучился! - говорили соседи, знакомые - все, кто знал Деда Семёна и пришёл проводить его в последний путь. Баба Вера плакала всю дорогу. А когда на кладбище опускали в могилу гроб, у неё случился обморок. В столовой, где проводились поминки, она сидела бледная, руки тряслись так, что даже кутья, которую каждый по религиозной традиции должен был немного попробовать, выпала с её ложечки на пол. Только дома, в кругу детей и внуков, она понемногу стала отходить.

- Мам, а какими были его последние слова? - спрашивала дочь Наталья, вытирая платком красные от слёз глаза.

- Он просил только, чтобы сад не продавали, пока у вас самих внуки не появятся, - отвечала добрая баба Вера, нацеживая в свою чашку очередных пятнадцать капель корвалола. - Сказал, что внося частичку своего посильного труда, каждый из вас будет невольно сплачивать вокруг него нашу семейную дружбу. Тебе, Наталька, он наказал весной клубники побольше насажать, чтобы всем ребятишкам до отвалу навитаминиться хватило, да ещё и на варенье всем семьям осталось. А тебе, Санёк, велел крышу на большом сарае починить. Да, вот ещё что, чуть не забыла... Санька, принеси-ка его табакерку. Она в туалете, на верхней полке, а то мне не достать... Вот, как-то умудрился, хитрец, скопить в тайне от меня. Здесь вам обоим по сто тысяч. Сказал, что для расширения своих степеней свободы. Философ старый, прости меня, Господи!