Глава 30. Обратный отчет

Глава 30. Обратный отчет

3 октября 1986 года я переступил порог родной школы совершенно другим человеком. Мнительность, обидчивость и, что там говорить, некоторая самовлюбленность того Сережки Пожиткова осталась в прошлой жизни, где нет одуряющей пряности аэродрома, запаха бензина, выгоревшего шлемофона и бокового ветра, стремящегося на взлете перевернуть тебя вместе с самолетом. Пытаясь привыкнуть к мысли, что я уже «здесь», а не «там», почувствовал резкий хлопок по плечу — сзади стоял широко улыбающийся мой старый добрый школьный приятель Андрюха Соловьев. Ну, что же, Андрюха, показывай, где наша парта...
Класс воспринял мое возвращение, как само собой разумеющееся, без особой помпы, будто я присутствовал в школе с самого начала. И вместе со всеми по субботам ездил в подшефный колхоз, где по устоявшемуся определению того времени «колхозники студентам помогали убирать урожай». Конечно же, логически заменив слово «студенты» на «учащихся школ». Только наши девчонки с интересом бросали любопытные взгляды из-под подведенных бровей, да подкрашенных ресниц. Пацаны держались особняком, понимая, что в некоторых аспектах мальчишеского апломба они мне серьезно проигрывают. В общем, я быстро втянулся в учебный процесс, и через неделю уже не ощущал отсутствия школьной жизни длиною в месяц.
Первую неделю учителя меня не трогали, давали время для адаптации, но вот со второй недели моего «камбэка» начали активно выгонять к доске, скрупулезно проверяя мои знания по всем существующим ученым направлениям. Надо отдать должное моему семейству, не дававшему ни на секунду расслабиться на выходных после тяжелой недели полетов, я почти не «плавал», тем самым вызывая снисходительное удивление наших учителей. Но вот самый мой проблемный участок — органически не перевариваемая органическая химия, не имела никаких позитивных тенденций к нормализации. Поэтому я безропотно последовал совету Натальи Львовны, и на химии приземлился рядом с нашей отличницей Таней Бородулиной, предварительно решив вопрос отселения ее подруги Маринки Котковой. Вот так целый год и прожил эту химию под ее прикрытием, сначала все еще пытаясь что-то там усвоить, но, видимо, если следовать выражению Лядова, у меня «отсутствовала нужная косточка». Танька даже пыталась заниматься со мной дополнительно, причем, приглашая к себе домой. Но, в конце концов, смирилась с моей абсолютной «химической» бестолковостью, молча подсовывала мне свою тетрадь, и я банально с нее списывал. И, конечно же, на уроках решала за меня мои варианты контрольных работ. Я тогда еще в своем подростковом инфантильном мирке считал это проявлением каких-то дружеских чувств, так как шли с ней бок о бок с самых яслей и детского сада, проживая свой нежный возраст на одних и тех же скрипучих качелях, но не увидел главного. Поэтому, спустя несколько десятков лет мне очень хочется попросить у нее прощения за то, что тогда не дорос до понимания того, что органическая химия – это не только школьный предмет.
В рамках школьной общественной работы учителями физики нам с Соловьевым было предложено вести школьный радиокружок и, к тому же, за это были анонсированы дополнительные плюшки на выпускных экзаменах. Мы с Андрюхой, конечно же, не колеблясь, согласились, так как вдвоем с ним любили что-то помастерить. А тут еще и вполне санкционированная халява по использованию в личных интересах оснащения школьного радиокружка. Помню, пытались спаять цветомузыку, да что-то у нас не срасталось - постоянно горели тиристоры. А они были большой редкостью, и в обычном радиомагазине их не купишь. Покумекав, решили заменой резисторов на более высокоомные уменьшить управляющие напряжения. Но они, заразы, как печки грелись, хотя цветомузыка стала работать, причем по всем трем расчетным каналом - высоким, средним и низким частотам. Борясь с перегревом, пытались ставить резисторы большей мощности, а также «колхозить» с их охлаждением, но, в конце концов, это безнадежное дело забросили до лучших времен. Тем более что я, роясь во множестве полок бесчисленного множества шкафов подсобки кабинета физики, с большим удовольствием для себя обнаружил настоящий телеграфный ключ - точно такой же, каким Юра Никаноров настукивает нам на занятиях морзянку. В громадной за много лет накопившейся подписке «Юного техника» нашел несложную схему пищалки, спаял ее, подобрав емкость для придания нужного тона. Потом на радость девчонкам нашего класса выбивал азбукой Морзе их имена и фамилии.
Помимо радиокружка на нас с Соловьевым повесили еще школьный радиоузел, и вменили в обязанность каждое утро транслировать по громкоговорящей сети нашего учебного заведения музыку для проведения утренней зарядки. Самой подходящей композицией на тот момент, безусловно, была «Утренняя гимнастика» Высоцкого, но до такой степени уже морально и физически заезженная, что уже вызывала определенное отторжение, да простит меня Владимир Семенович. Поэтому, набравшись некоего количество борзости и наглости, притащив из дома кассетник, стали с утреца запускать полнейший хит всех советских дискотек того времени – знаменитый «танец туберкулезника» от  итальянской группы «Scotch». Ну, а сама легендарная композиция 1985 года называлась «Disco Band», если кто-то еще помнит. Несколько дней ученики школы на нас молились и нам поклонялись, пока мы не получили по шее лично от директора. И вновь звучит старое доброе и классическое:
«Вдох глубокий, руки шире.
Не спешите - три, четыре!
Бодрость духа, грация и пластика!»
Ну и, естественно, на уроках начальной военной подготовки я был назначен командиром учебного взвода нашего класса. Это уже постарался наш военрук подполковник в отставке артиллерист Егор Филлипович.
Первый мой учебный месяц октябрь запомнился еще одним событием, причем, с  совершенно криминальной историей. Была большая перемена:
- Пожитков, зайди, - директор школы Вера Матвеевна распахнула передо мной дверь своего кабинета.
Все еще не понимая в чем дело, и где я уже успел провиснуть, нерешительно переступил порог кабинета, в котором первого сентября мы решали вопрос о моем освобождении от учебы на месяц. За столом сидел какой-то серьезный дядька с широкими плечами и короткой армейской стрижкой.
- Знакомься, это оперуполномоченный районного отдела внутренних дел. А это тот ученик, о котором я вам говорила.
Все еще не понимая происходящего, я в голове лихорадочно прокручивал все варианты событий, которые могли бы вызвать интерес в отношении меня у уголовного розыска родной милиции.
- Сережа, я же ведь тебе помогла с освобождением от учебы, не так ли? Теперь и я нуждаюсь в твоей помощи. Товарищ капитан, мы вас слушаем.
Товарищ капитан вкратце обрисовал нам ситуацию, из которой следовало, что одну нашу семиклассницу стал преследовать мужчина среднего возраста, регулярно впаривая ей литературу порнографического содержания. И, видимо, в дальнейшем планируя перейти к более радикальным деяниям сексуального характера. Не вдаваясь в подробности, оперуполномоченным нам была изложена просьба в содействии поимке этого преступника, так как во времена Советского Союза наказание за совращение малолетних было чуть ли не расстрельным. Почему не могут задержать своими силами? Потому что преступник был крайне опытным и осторожным, условия для общения выбирал в малолюдных местах при полном отсутствии в округе взрослых. Так что устроить штатную засаду на него не представлялось возможным - он это дело легко раскусывал, и опять надолго скрывался. В общем, что-то у них там по штатному сценарию не клеилось. Поэтому было принято решение обратиться к школе, ученики которой не должны были вызвать у этого персонажа подозрения. Мы должны будем делать вид, что собираем в парке гербарий, или можно взять, например, мячик, да там его попинать. Или еще какой-нибудь отвлекающий маневр. В общем, для его задержания нужен был эффективный тактический прием. Кстати, что такое тактический прием,  совершенно недавно мне популярно объяснил Лядов, когда мы сидели в нашем классе на очередной предварительной подготовке, и трепались на счет дальнейшей учебы в летном училище. А именно о том, что мы там будем изучать, и зачем все это надо:
- Вот, Сереня, к примеру, наука тактика. Знаешь, для чего она нужна?
Помню, Сергеныч как-то говорил мне, что «тактика – наука введения противника в заблуждение для достижения собственных целей».
- Так вот, противника вводить в заблуждение нужно не только в масштабах  войны или сражения, но еще, к примеру, при решении более скоротечных задач - ведения воздушного боя. Что такое тактический прием, знаешь? Ну, тогда вот тебе более-менее наглядный пример. Идет женщина по темной улице, и вдруг к ней приближается мужик с явно нелицеприятными намерениями. Женщина, естественно, пугается и от него убегает. Он - за ней. Женщина свернула на другую улицу – он не отстает. Женщина забежала в какой-то переулок, а он, к несчастью, оказался тупиковым, и выход из него был только разворотом на обратный курс. Женщина понимает, что все, приехали, и ей ничего не остается, как задрать юбку, что она и делает. Обрадованный мужик, соответственно, спускает штаны. Ну, вот, собственно говоря, и все…
- Что, все?
- Что, что! Заинтересовался, охальник? Бежать с задранной юбкой гораздо удобнее, чем со спущенными штанами! Это и есть самый, что ни на есть, настоящий тактический прием! Ферштейн?
Но вернемся в кабинет директора.
- Не испугаешься?
- Не испугается, - вместо меня решительно ответила Вера Матвеевна, строго посмотрев на меня. – Он уже самостоятельно летает на настоящем самолете!
- В Моспино? – похоже, опер был в курсе всех дел. – Это хорошо… Но нужно еще пару крепких парней. Кого еще можешь предложить? Желательно, чтобы они были из одного класса с тобой, для более узкого круга посвященных.
Я задумался. Самые крепкие парни моего класса были Андрюха Соловьев, и его тезка Рудаков. Предложил их.
- Иди в класс, о нашем разговоре ни слова, - опер сделал какие-то пометки в своем блокноте. – Об этом мы знаем только втроем, и больше никто. Даже девочка не в курсе. Для нее это тоже будет полной неожиданностью.
- Какой у вас следующий урок? Физика? Инна Константиновна? Отлично, - Вера Матвеевна посмотрела расписание занятий. – Ребятам тоже ничего не говори. Пусть их привлечение к этой акции будет исключительно моей инициативой.
Что же, это было вполне разумно, тем более что в нашей подростковой среде подставлять пацанов было моветоном, да еще и на такое дело, а тут раз, и собственное решение самой директрисы. И пусть они меня за это простят – у меня не было другого выхода. Обескураженный нехорошими мыслями и перспективными событиями, я вошел в класс физики одновременно со звонком на урок.
Через пять минут мы уже втроем сидели в кабинете Веры Матвеевны и слушали капитана, который нам рассказывал о замысле предстоящей операции. Она должна будет состояться сегодня после уроков в три часа дня, в старой лесопосадке недалеко от школы. Попутно он заверил нас, что бояться ничего не нужно - группа захвата будет рядом через дорогу во дворе частного дома. Наша задача заключалась в следующем: находиться рядом с единственным выходом из парка и преградить путь к отступлению, когда мужик, вероятнее всего, будет спасаться бегством. И действовать по обстановке. Самый эффективный способ блокирования – это свалить его на землю, и не дать встать, пока его не свяжут бойцы группы захвата.
Веселенькое дельце... Мы спросили, что это за ученица такая умудрилась вляпаться в подобные неприятности? Получили ответ, что, мол, сами на месте ее и увидите. Далее мы подписали какие-то бумаги, как я понял, подписку о неразглашении сведений в интересах будущих следственных действий.
В три часа пополудни мы заняли свою позицию возле выхода из парка, активно попинывая мяч, изображая увлеченных футбольным дриблингом балбесов подросткового возраста. Демонстративно орали друг на друга, создавая, таким образом, ауру непринужденности и абстрагирования от окружающего мира. Вскоре появились оба фигуранта. Девчонку-семиклассницу мы без труда узнали, она, кстати, была из вполне благополучной семьи. И в момент передачи девчонке пакета с бумагами, когда факт передачи, как я понял, был официально установлен, в мегафон прозвучало «Стой! На землю! Руки за голову!», после чего преступный элемент устремился к единственному выходу из парка, где с мячиком в этот момент совершенно неожиданно развлекались мы. Андрюха Рудаков, с самого раннего детства серьезно занимавшийся футболом, мастерски сделал ему подсечку. А уж сверху на него навалились наши с Соловьевым тушки. Через пару секунд над нами загрохотали громкие отрывистые команды, и щелкнули замки наручников. Какие-то мощные руки пробасили - «молодцы, пацаны, не подкачали», подняли нас и, встряхнув, поставили на ноги.  Маргинал с мешком на башке, согнутый в три погибели, мгновенно был сопровожден в милицейский «бобик» с включенной мигалкой, чудом в ту же секунду непонятно откуда появившийся на поле брани. Оперуполномоченный капитан дал отбой операции, поблагодарил нас, сказав, что мы достойное будущее страны, и что данный товарищ присядет очень надолго, так как он, к тому же еще, был рецидивистом. И, еще то, что они предприняли все меры, чтобы он нас не смог «срисовать».
Потом в школе в зале на втором этаже было всеобщее школьное собрание, где уже знакомый капитан в форме с большим количеством наградных колодок публично от лица начальника РОВД объявил нам, выведенным на всеобщее обозрение, благодарность «за  мужество при задержании особо опасного преступника, а также защите чести и достоинства ученицы школы». Звучало помпезно, красиво, но мы имели самый достойный повод для гордости. Запомнились эти события еще и тем, что после собрания многочисленная орда наших красавиц заблокировали меня в углу, требуя предать огласке имя потерпевшей. И мне пришлось очень деликатно попросить их оставить меня в покое, так как я давал подписку о неразглашении сведений, что, кстати, преследуется по закону. Неохотно и разочаровано, и надувшись, но, в конце концов, они от меня отцепились.
Вот таким вот заметным образом незаметно пролетел октябрь. С понедельника третьего ноября школа ушла на осенние каникулы, а у меня на центральной базе аэроклуба начался второй учебный год. Ну вот, опять пришла хана очередным каникулам!
Как и было спланировано, после чемпионата республики  по самолетному спорту, добившись определенных успехов, летчики-инструктора разбежались по заслуженным отпускам. Нам стало известно, что Костоманов выполнил норматив на звание «мастера спорта», а Лядов взял очередную медаль и еще какой-то кубок, в который раз подтвердив свое чемпионство. Так что, хозяевами центрального, как бы сейчас выразились - «офиса», пока что были только наш аксакал Николай Петрович Свистунов - преподаватель конструкции самолета и двигателя, да неугомонный радист Юра Никаноров. Ну и логично, что первые пары нового учебного года нашей крылатой организации были посвящены повторению пройденного материала по конструкции матчасти, да восстановления навыков по приему азбуки Морзе.
Повторять пройденное – это не грызть гранит науки, так что через пару занятий Свистунов принял у нас зачет по самолету и двигателю, а лохматый Никаноров – по радиосвязному оборудованию и морзянке.
К концу первой недели обучения недели секретарша Тютюнника выдала нам направление на медкомиссию в спортивную поликлинику, проинформировав о том, что «Николай Иванович очень просил пройти медкомиссию до середины ноября. Максимум, до конца месяца».
В этот раз небольшая неувязочка у меня вышла с электрокардиограммой. Наш участковый терапевт ошарашила тем, что у меня наличествует какая-то «дыхательная синусовая аритмия», и она не знает, проходит ли такое заключение  ЭКГ для моих летных дел. Предложила какое-то время с утра походить в поликлинику для повторной сдачи ЭКГ, предварительно хорошо отдохнув. Даже можно попить валерьяночки. Мол, может, это возникает от волнения, а может еще из-за моего переходного возраста. В общем, каждое утро в течение пары недель я совершал утренние визиты в свою больницу, однако результат оставался неизменным. К сожалению, проклятая дыхательная синусовая аритмия никуда не делась, хотя под нагрузкой кардиограмма была идеальной. И мне пришлось долго уговаривать врача, чтобы она мне эту бяку в заключении не писала. Безусловно, сопротивлялась, но нехотя согласилась, хотя предупредила сразу, что на медкомиссии пленку все равно будут расшифровывать, и моя уловка однозначно не сработает. Ну, что ж, будет, что будет. Другого выхода у меня не было.
На медкомиссии пленку ЭКГ, конечно же, перепроверили. Выявили все ту же дыхательную синусовую аритмию. Удивились, что в заключении записи об этом не было. Пришлось, потупив глаза, объясняться, и оправдывать нашего терапевта, пошедшего у меня на поводу. Слава богу, врач спортивной поликлиники только посмеялась, мол, зачем все это я придумал, раз скрывать это было делом бесполезным?
- Это нормальная кардиограмма для юноши, занимающегося спортом, так что, не переживай. Это, скажем так, почерк твоего сердца. Можешь смело с такой кардиограммой поступать в любое летное училище. Но с нагрузками в дальнейшем будь поаккуратнее - летчику совершенно не нужен излишне заезженный моторчик.
Счастливый, а много ли для счастья надо? – как на крыльях полетел домой хвастаться тем, что «подписал контракт с небом еще на один год», как говорил Лядов. Но на этом мои мытарства с медициной не закончились. В ноябре в преддверии будущего призыва в армию, нас вызвали в военкомат для прохождения приписной комиссии. Тем, кто собирался поступать в военные училища, начальником четвертого отделения, занимающимся как раз соответствующим контингентом, было предложено написать заявление на имя военного комиссара нашего районного военкомата. После чего для прохождения медицинской комиссии нам выдавались особые бланки с красной диагональной чертой, предварительно собрав в актовом зале для прохождения профотбора. Военкоматовскую медкомиссию я не боялся, так как, буквально на прошлой неделе в спортивной поликлинике успешно прошел врачебно-летную. Но, оказалось, что напрасно. Меня очень прочно зацепил отоларинголог, которого мы, чтобы не ломать язык, в те времена называли по-простецки - «ухо-горло-нос». И нашел этот армейский коновал у меня в глотке хронический тонзиллит, о чем легкой рукой сделал отметку в моей медицинской карте. В конечном итоге, вместо летного училища мою годность по здоровью оценил, как соответствующую только службе в автомобильных войсках. Это было убийственно неожиданно, не могу даже описать, как это подкосило мою психику, тем более что проблем с гландами и ангиной я не имел никогда. И добил меня окончательно тем, что если я хочу получить от него положительное заключение, соответствующее требованиям для летного состава, то мне нужно удалить эти миндалины, причем, немедленно. Чтобы не терять драгоценное время, так как в уже феврале в областном военкомате для поступающих в военные училища будет проведена заключительная медкомиссия. Так что, «мой юный друг, иди-ка ты в свою поликлинику по месту жительства, да договаривайся на счет операции».
В полном расстройстве чувств я поплелся в нашу поликлинику на прием к отоларингологу - миловидной и строгой женщине. Она меня обсмотрела с разных ракурсов, очень долго своим медицинским шпателем что-то там мяла, надавливала, и, в конце концов, выдала, что «ничего у тебя такого нет, и показаний на операцию я не вижу. Пусть эти военкоматовские коновалы мозги не пудрят, тем более что ты не первый, кого они ко мне отправляют». Выписала какую-то бумажку и выставила за дверь, вроде как «ходють тут всякие, отвлекают, а у меня реальных больных полон коридор». Воодушевленный решенной проблемой, я на крыльях я полетел в военкомат, крепко сжимая в кулаке спасительную справку. Ну не тут-то было. Сия бумажка была откровенно проигнорирована, мол, что тебе, несостоявшийся летчик, и будущий водила, не понятно? Решение по тебе принято. Если хочешь поступить в летное училище – ложись на операцию!
Пришлось в этот день повторно посетить  нашу поликлинику, где я битый час почти со слезами на глазах тщетно пытался уговорить врача назначить мне эту чертову тонзилэктомию. Но врач была непреклонна:
- Никаких операций. Забудь об этом. Есть еще один вариант, должен получиться. Я сейчас выпишу тебе направление в областную клинику имени Калинина, к самому главврачу. Он, кстати, профессор, в свое время преподавал у меня в мединституте. И, к счастью для тебя, его специализация как раз соответствует твоему случаю. Уверен, что он скажет то же самое, что и я. И если уже и его авторитет для них не будет иметь значения, то тогда я ничем тебе больше помочь не смогу. А направить на такую операцию без показаний, пойми, я не имею права. Это незаконно. Подожди немного, я позвоню и договорюсь на счет тебя.
На следующий день, отпросившись в школе, я уже в первой половине дня робко сидел перед седым стариком самого профессорского вида, который только что обследовал меня целым набором инструментов, капал какую-то препротивную жидкость, брал мазок, и что-то долго там рассматривал под микроскопом.
- Так в чем проблема, молодой человек? Тебе же ваш участковый отоларинголог сказал, что патологий нет, и, тем более, нет показаний для операции?
Пришлось и ему рассказать свою грустную историю противостояния с военкоматовским медиком, на что профессор усмехнулся, сказав – «ох уж эти «сапоги». На официальном бланке областной клинической больницы имени Калинина, размашистым почерком написал заключение, поставил свою именную красную печать, и безапелляционно указал на дверь. Все в том же контексте, что есть реальные пациенты, которым нужна помощь, а вы, здоровые, шатаетесь по лечебным учреждениям, только время отнимаете.
Не откладывая дело в долгий ящик, я с этой драгоценной бумажкой поехал сразу же в военкомат. Но, сбылись самые мрачные опасения, что и профессорского мнения будет недостаточно:
- Я же сказал, только операция! Что тебе, Пожитков, не понятно?!
- Мне сказали, что показаний для операции нет, поэтому ее не будет! Сказали, что это противозаконно! – в полном отчаянии возопил я.
- Да меня это не волнует! Твои проблемы! Договаривайся, как хочешь! Без операции я тебя не пропущу!
Да понял я, что мне уже ничего не поможет, поэтому пошел с докладом начальнику четвертого отделения. Мол, извините, товарищ майор, но не хотят меня в летчики пропускать. Ну что ж, ничего не поделаешь, буду крутить баранку на срочной… И на хрена тогда весь этот цирк с аэроклубом был нужен, если какой-то военкоматовский кретин, по иронии судьбы нацепивший белый халат, одним своим решением может все это легко перечеркнуть?!
Он выслушал меня, не перебивая, внимательно изучил документы, и еще более тщательно заключение профессора:
- Очень хочешь в летное?
Я сказал, что не просто же так целых полтора года прожил в аэроклубе, одновременно учась в двух школах, да все лето провел в кабине самолета, налетав хренову гору самостоятельных часов? Майор на какое-то время призадумался и заявил, что это еще не конец, и что он попробует мне помочь. Только надо будет дома весь оставшийся день не отходить от телефона, и ожидать его звонка. Может быть, куда-то на консультацию придется еще сегодня съездить. В общем, быть в полной боевой готовности. И как только я вышел из его кабинета, он снял трубку телефона, стал крутить диск набора номера.
И он позвонил мне домой поздно вечером! Усталым голосом сообщил, что мой вопрос решен положительно, что нужное заключение в мою медкарту записано, и ездить даже никуда не пришлось! Так что могу больше не переживать. И теперь я должен буду готовиться к февральской медкомиссии в областном военкомате, о точной дате которой он меня уведомит повесткой ближе к этому событию.
Уж не знаю, что он с ним такое сделал, но тот армейский коновал сдулся. Да простят меня истинные военные врачи, стоящие у операционных столов полевых госпиталей: ни в коем случае аналогии этого типа я с ними не провожу. Возможно, тогда уже стали проявляться метастазы горбачевской перестройки, и данное должностное лицо рассчитывало получить от моих родителей «на лапу». Кто знат… Ну, а фамилия моего спасителя – начальника четвертого отделения Буденовского районного военкомата, что удивительно, была Тертычный. К сожалению, не помню его имени и отчества. Но точно он  не родственник нашего уважаемого аэроклубовского Сан Ивановича. Я узнавал.
Да, немало на моем пути было хороших людей, протянувших спасительную руку помощи: те же майор Тертычный, наша участковая отоларинголог, профессор из областной клиники. Все они как-то поучаствовали в моей судьбе, хотя, конечно же, этого и не заметили. И этот открытый список будет идти через всю мою жизнь. Как тот и другой, что с противоположным знаком. Военкоматовский майор Тертычный  был одним из первых, кого я посетил в своем первом курсантском отпуске.
К концу декабря с отпуска вышли наши летчики-инструктора. В одну из суббот было проведено торжественное собрание с приглашением родителей, на котором мне вручили грамоту за отличные успехи в летном обучении. Моя первая награда по профессии. И, кстати, первая в жизни. Занятия стали проходить в полном объеме, но были ограничены малым количеством часов, быстро венчавшихся экзаменами и зачетами. Вскоре к учебному процессу полноценно присоединился сам Лядов, обучая нас премудростям работы с навигационной линейкой НЛ-10. Было довольно интересно, хотя и непросто: запомнить алгоритмы решения задач по определению углов сноса и поправки в курсе, расчет путевой скорости по пройденному расстоянию и времени полета, а также радиуса разворота - пока еще для нас было процессом не очень запоминающимся. Но чему-то научились, так как умудрились сдать зачеты, причем, самому Сергенычу. Правда, под его не совсем лестные комментарии. Но это так, по мелочи. Я, в отличие от других, уже давно привык к его стилю обучения.
Да, чуть не забыл, в этом году мы потеряли Валеру Прокопчука, решившего, что с него неба хватит, так как решил построить свою будущую жизнь в совершенно ином наземном формате. Так что, у Лядова к началу второго года обучения нас осталось всего трое - половина от первоначального состава. Не скажу, что меня это обескуражило, зная то, что весной у нас сборов не будет, и мы будем летать, выезжая на аэродром после занятий в школе. И, конечно же, такой интенсивности полетов, которую я пережил к концу минувших летних сборов, уже ожидать не следует. Поэтому, естественная убыль в лице Прокопчука мною была воспринята позитивно-эгоистически, и с пониманием предстоящей выгоды.
Зимние каникулы опять прошли в полном контакте с аэроклубовским учебным процессом. Теория сменилась каким-то подобием практики, и мы стали решать задачки не только по самолетовождению, но и продвигаться дальше по самой авиационной науке -  аэродинамике. В сочетании с уже изученной практической аэродинамикой Як-52, Сан Иваныч Тертычный стал приобщать нас к общей аэродинамике полета. Причем, даже немного зацепив сверхзвуковой раздел, где познакомил нас с таким аэродинамическим явлением, как «скачок уплотнения». Ну, заодно, объяснил нам, олухам, почему мы слышим хлопок от самолета, летящего на сверхзвуковой скорости, ошибочно определяя это тем, что «вот надо мной самолет сейчас преодолел сверхзвуковой барьер». Помню, ходило тогда в массах такое досужее мнение. Если кому-то охота примитивной теории, поделюсь: скачок уплотнения – это фронт ударной волны, которая образуется из-за летящего в воздухе на сверхзвуковой скорости инородного тела. В нашем случае – самолета. Скачок уплотнения имеет воронкообразную форму, в вершине которой находится самолет, и своим фронтом он волочется по земле. Что-то похожее будет, если быстро провести пальцем по ровной водной поверхности: расходящиеся на водной поверхности «усы» - это и есть слабое подобие скачка уплотнения. Или микроскопической ударной волны. Поэтому, момент ее прохождения через наше ухо мы слышим как хлопок – так она воздействует на барабанную перепонку уха. Можно смоделировать следующую ситуацию: в скачке уплотнения разогнать человеческое ухо со скоростью, равной скорости полета самолета, то тогда мы будем слышать постоянный гром, так как движемся с ним с равной скоростью. Но с ударной волной от летящего на сверхзвуке самолета шутки плохи, поэтому в мирное время полеты самолетов на числе М более единицы на высотах ниже одиннадцати тысяч запрещены. Это может нанести наземным объектам определенные разрушения. Например, выдавить стекла в зданиях. Что, кстати, в районах военных аэродромов было далеко не редкостью.
Двухнедельные зимние каникулы пролетели незаметно, январь 1987 года вскоре сменил февраль. Также незаметно прошла половина самой длинной учебной четверти года – третьей. Я к тому времени уже и забыл, что пропустил целый месяц школы, и что до нового года галопом наверстывал образовавшееся отставание от школьной программы. Как и прежде мы вместе с Соловьевым вели школьный радиокружок, обеспечивали надежную работу школьного радиоузла. А после занятий в дни, свободные от моей учебы в аэроклубе, пытались что-то лабать на школьных электродровах в виде гитары «Урал»,  басухи «Роден», да жалких остатков барабанной кухни - бочки с одним котлом, и парой тарелок. Но успехи, к сожалению, как раз соответствовали ситуации, побудившей Ивана Андреевича написать свой гениальный «Квартет».
И вот в пятницу 13 февраля, уж не помню, было ли в этот день полнолуние, я обнаружил в своем почтовом ящике военкоматскую повестку, в соответствии с которой мне 18 февраля к восьми утра надлежало явиться к нашему районному военкомату для прохождения очередной комиссии, но уже в масштабах области. С собой иметь паспорт, направление от районного военкомата, медкарту предыдущей медкомиссии, заключение по результатам профотбора, и свежие анализы, включая электрокардиограмму. В среду следующей недели нас, будущую абитуру военных училищ, погрузили в военкоматовский «ПАЗик» с черными армейскими номерами. И через весь город отвезли к мрачному двухэтажному зданию облвоенкомата, который находился недалеко от почившего в бозе Северного автовокзала. В общей сложности в длиннющем коридоре галдело под две сотни, таких как мы пацанов, желающих связать свою жизнь с профессиональной военной службой.
- Здорово, Серый! – неожиданно хлопнул меня по плечу жизнерадостный Грудинин.
- Привет! Вас тоже привезли?
- Сегодня со всей области сюда всех привезли. Где-то здесь еще шарахаются Плохиш с Петрунькиным, - Ромка заозирался вокруг.
- И все? Больше никого из наших здесь нет?
- Больше никого не видел. А ты?
- Не, тоже не видел.
- Наверно, больше никто в училище поступать не собирается. Слушай, Серый, а ты куда документы подавать будешь?
- Я в черниговское собирался. На истребиловку.
- Тю? Ну и на фига это тебе нужно?! Давай с нами в балашовское транспортное! Мы туда все втроем лыжи навострили.
- Кто же тебя туда возьмет? – вспомнил я беседу с Лядовым на счет училищ, где он сразу же отмел любые поползновения по отношению к балашовскому, так как это училище готовит летчиков, по его собственному определению, для «военно-торговой авиации». Мол, туда берут только «волосатиков», да «позвоночников». Высказал Грудинину свои сомнения на счет успеха данного предприятия.
- Ну и что? У нас козырь – аэроклуб! Идем вне конкурса! Давай с нами! Вчетвером легче будет, держаться будем вместе! Ну, давай, а?
Что ж, хоть и сильно я сомневался, но доводы Ромки были вполне убедительны, так что:
- Попробовать можно, - зачем-то принял я спонтанное решение, а про себя подумал, что Валерке об этом пока говорить не нужно. Обидится за предательство.
Областная медкомиссия никаких сложностей не имела. Даже местный «ухо-горло-нос», ни слова не сказавший о каком-то там липовом хроническом тонзиллите, только заглянул во все дырки на моей голове, прошептал пару чисел, и тут же подписал медкарту:
- Свободен! Следующий!
Особенностями прохождения медкомиссии в областном военкомате было то, что нас заставили полностью раздеться в гардеробе, включая носки, оставив одни только труселя. И уже в таком виде шастать по кабинетам. Было не очень комфортно, но зато очередь двигалась быстро: время не тратилось на всякие раздевания и одевания. Благодаря такой организации процесса две сотни будущих абитуриентов военных учебных заведений через всех специалистов были пропущены менее чем за пару часов. Немного обескуражил кабинет хирурга: свой последний аксессуар мы снимали прямо в коридоре, складывая его на специальной табуретке. И только потом в самом, что ни на есть бесстыдном ню, входили в кабинет под его строгие очи. Ну, а там все, как положено по классике: за столом рядом с врачом сидит красная до ушей девчуля нашего возраста, стыдливо не поднимающая глаза, по диктовку что-то там записывающая в мою медкарту. Ну, а команды у военного хирурга, наверняка, вы, представляете себе сами - «нагнись», «раздвинь», да «оголи». Ох, и не завидное у нее было положение! Впрочем, как и у нас, все еще подростков, но уже в самой последней стадии взросления.
Крайним врачом военно-врачебной комиссии и ее председателем был, как положено, терапевт. Помимо своего осмотра, он тщательно анализировал заключения всех предыдущих специалистов, и если все соответствовало требованиям медицинских приказов, ставил свою роспись, а сверху придавливал красной печатью «Годен».
- Куда собираешься поступать?
- В чер…, в балашовское летное!
- В Балашов я тебе медкомиссию не подпишу…
- П-почему?
- Почему, почему… Потому что, не поступишь ты в него.
- Ну почему же?!
- Опять «почему». Почемучка какая-то. Сядь. Послушай доброго совета, сынок. Балашовское летное – это не просто училище. Это училище для сынков больших авиационных начальников. Это единственное летное училище, которое вот уже несколько лет не присылает разнарядки. Ни на одно место. Даже если ты там пройдешь медкомиссию, тебя однозначно завалят на экзаменах или профотборе.
- Но я, же, летаю в аэроклубе! Мы же идем вне конкурса!
- Это не будет иметь никакого значения, - пожилой терапевт грустно усмехнулся, и снял очки с мощными диоптриями. – Имеет значение только то, кто стоит у тебя за спиной. Время наступило такое… А я, вот, например, не хочу, чтобы ты потерял год. А с учетом того, - он посмотрел на дату моего рождения, -  что ты апрельский,  то тебя могут забрать в армию еще до вступительных экзаменов следующего года. И поступить в военное училище ты сможешь только после года срочной службы. А это уже минус два года. Ну, и где гарантия того, что после года срочной службы у тебя еще останется желание на всю жизнь связать себя с армией? Ни-ка-кой, мой юный друг. Ни-ка-кой… У тебя отличные результаты медкомиссии, профотбора, и сам я вижу, что парень ты не глупый, да еще и целеустремленный, раз уже летаешь на самолете. Так что, если ты, по-прежнему, намерен поступать в балашовское, то я тебе ничего не подпишу. Для твоего же блага. Давай прямо сейчас принимай решение и меняй направление. И по-быстрому, ты задерживаешь меня!
- Да понял я все... Тогда буду поступать в черниговское...
- Вот и правильно! – терапевт, по совместительству председатель ВВК, быстро написал заключение, завизировав его своей подписью, сверху шлепнув печатью «Годен». – Хороший выбор. На  меня не обижайся. Еще и благодарен будешь. Держи карту. Удачи тебе, и свободен. Следующий!
Вот так было категорически локализовано мое шатание в сторону от избранного направления. Какие они все разные, эти взрослые! Конечно, какие могут быть обиды? Председатель ВВК, как знал, оградил меня от грядущих неприятностей, тем самым еще и упрочив мои давно взятые позиции. Верно говорят в авиации, что «надо доводить принятое решение до конца, даже если оно неправильное». Интересно, получится ли у Грудинина с остальными пролезь в балашовское?
С заветной медкартой и закапанными атропином глазами, по стеночкам, по заборчикам, да по кустикам переместился к нашему военкоматовскому «ПАЗику», с трудом идентифицировав его среди десятков таких же. Хорошо, что догадался запомнить номер.
- Все нормально? Прошел? – спросил майор Тертычный.
- Ага!
- Лор тебя не зацепил?
- Мухой его пролетел!
- Молодец. Куда будешь курс держать?
- Куда и собирался, в черниговское.
- Хорошее училище, но поступить в него трудно, предупреждаю сразу. Продумай еще какие-нибудь варианты, если туда не пройдешь. Например, в ворошиловградское штурманское. Та же самая летная работа, но только по профессии гораздо проще. Да и требования к поступлению несколько ниже, чем там, куда ты собрался. Училище истребительной авиации, это, можно сказать, вершина олимпа военной авиации. Выше только космос, куда, кстати, только из истребительной авиации и набирают. Давай свои бумаги и прыгай в автобус. Скоро поедем. Еще два человека где-то шатаются, надо будет их дождаться.
Через пять минут на гудящем коробкой автобусе мы взяли курс на свое Мушкетово, и я только сейчас осознал то, что очередной непростой этап в моем становлении пройден. Не гладко, но все-таки, пройден. Следующий, самый сложный и трудный будет уже в училище. С ее настоящей врачебно-летной медицинской комиссией, экзаменами, которые будут принимать люди с большими звездами на погонах. Да еще в придачу с трехдневным профессиональным отбором, состоящий не только из тестов на мозги, но и физических упражнений на выносливость, да испытаний на специальных тренажерах, где объективно будет выявлена моя предрасположенность к будущей профессии. Но на счет последнего я особо не парился, так как самый объективный профотбор я уже прошел. Прошлым летом в Моспино.
Ну и ядреная же штука, этот атропин! Три дня после той медкомиссии я не мог открыть глаза даже в помещении. А тут еще и белоснежного снега навалило, да еще и с безоблачным небом. Пришлось здорово помучиться – реально ходил по стенкам. Хотя, также были свои плюсы – к школьной доске меня не вызывали, домашнего задания не требовали.
А «подумать на счет штурманского» – это, вот, дудки! Я свое направление давно выбрал! И буду по нему карабкаться, чтобы передо мною не встало. Да и работать со штурманской НЛкой, если уж до конца быть откровенным, мне не совсем понравилось. И летать по маршруту как-то тоже не очень зашло. Вот половину полета провести задницей к верху, да еще с разнопеременной перегрузкой – вот это по мне! По самому, что ни на есть, кайфу! Не могу долго летать в горизонтальном полете! Может быть, с возрастом я пересмотрю свои приоритеты, но сейчас даже и думать об это не желаю. Так, что, жди меня, Чернигов!
Пока тряслись в автобусе, майор Тертычный рассказывал о том, что будет дальше. Тем, кто успешно прошел областную медкомиссию (кстати, прошли не все, чуть ли не треть срезали), до начала марта месяца в избранные военные ВУЗы будут подготовлены и оправлены необходимые документы. Примерно до конца апреля они тамошней приемной комиссией будут изучаться и, не исключено, что кого-то еще и на этом этапе отсеют. В конце апреля начале мая мы должны будем по почте получить официальный вызов с подписью начальника приемной комиссии, и печатью училища. Если этого не произойдет, значит, кому-то не повезло. Но все равно будет смысл еще раз посетить военкомат, так как иногда случается такое, что документы теряются, или задерживаются – будет сделан дополнительный запрос. Редко, но и этот вопрос решался положительно. А пока заниматься физической подготовкой, подтягивать знания и хорошо сдать выпускные экзамены. На мандатной комиссии при зачислении в училище школьный аттестат также будет фигурировать, и при наличии конкурса на одно место его средний балл обязательно будет учтен.
До следующего понедельника занятий в аэроклубе не было, к тому же мои залитые атропином глаза только к выходным  пришли к более-менее адекватному состоянию. В понедельник в рутинном режиме мы съехались в аэроклуб, где чуть ли не на улице нас поджидал Лядов со своим единственным вопросом: «медкомиссию прошел?». Посмеялся над моими мытарствами и, заодно рассказал, как принимали в военлеты Рабоче-Крестьянской Красной Армии в послереволюционные  двадцатые годы:
- Тогда, Сереня, вся наша интеллигенция от революции свалила за границу, в том числе, конечно же, и врачи. И от сохи красные командиры понятия не имели, как в летчики отбирать людей по здоровью. Но оригинальный выход нашли. Ну, такой нашли, какой смогли. Кандидат в летный состав стоит перед столом приемной комиссии, отвечает на вопросы суровых дядек в буденовках, и тут к нему сзади кто-то неожиданно подкрадывается, да как над ухом пальнет из нагана! Ну, так вот, если от неожиданности товарищ не наложил в штаны, то его признавали годным. Вот было же время! Красота! А то придумали какие-то анализы, кардиограммы и прочую остальную медицинскую дрянь...
К марту мы уже сдали все необходимые экзамены и зачеты, и в очередной раз был зачитан приказ на допуск к полетам в первом полугодии 1987 года. Владыкин сразу настроил нас на то, что этой весной с организацией полетов будет гораздо сложнее, чем тогда, когда нас собирали на сборы с постоянным проживанием на аэродроме. Расклад будет примерно такой: в предпоследнее воскресенье марта для нас будут организованы прыжки, и сразу же здесь на аэродроме проведена предварительная подготовка к полетам на следующий день, на понедельник 23 марта. Кстати, первый день весенних каникул. Жить на аэродроме мы больше не будем. На полеты прибываем обычным порядком  на «Урале», в соответствие с чем, летная смена будет планироваться с десяти утра до шестнадцати вечера. Далее следует подготовка к полетам на следующий день, и нас везут обратно в город. На следующий день это все заново повторяется. За весенние каникулы планируется отработать не менее пяти смен, в течение которых мы должны будем восстановиться в самостоятельных полетах по кругу.
Это была озвучена обязательная программа. Далее все будет еще сложнее: тем, кто примет решение летать дальше, придется каким-то образом совмещать школу с посещением аэродрома. Для этих целей в апреле и мае полеты будут организованы с четырнадцати дня до двадцати вечера, но «Урал» начнет движение от центральной базы не позже одиннадцати часов. Я прикинул, что Зверькова он пройдет в районе половины двенадцатого, что не есть «гуд», так как я учусь, минимум, до тринадцати тридцати, и, к тому же, я не был уверен, что за два месяца до выпускных экзаменов мне позволят уходить с крайних уроков. Но Владыкин успокоил тем, что можно будет приезжать на аэродром чуть позже, но тогда вопрос своей доставки на аэродром общественным транспортом придется решать самостоятельно. Поэтому вылеты курсантов преимущественно будут планировать во второй половине летной смены.
В общем, весь спектр сложностей и неувязок был безжалостно обозначен. Но и в чем я был абсолютно уверен, кстати, так оно и произошло, что подавляющая часть нашей братии после весенних каникул успешно сольется. Да вывод мой еще зиждился и на том, что из всех только мы вчетвером проходили медкомиссию в областном военкомате. То есть, по логике вещей, кроме нас никто больше в профильные училища поступать не намерен. В том числе и третий наш одногруппник Валерка Чистик. Так что, после весенних каникул в группе Лядов с большой долей вероятности останутся всего два активных персонажа - я и Грудинин. Ну, уж я – это точно. Расшибусь, но буду летать до самого конца, как это было в прошлом году, когда крайнюю неделю сборов на аэродроме из всего переменного состава я был единственным. Это дело принципа. Не знаю, как буду добираться до Моспино, но и этот вопрос будет однозначно решен. Постараюсь отпрашиваться с крайних уроков, для чего мне нужно будет опять совершить дипломатический визит к нашему школьному директору. И совершенно неожиданно мне в этом вопросе здорово помогли мои дворовые друзья, коллегиально решив выдать мне для поездок на аэродром карт-бланш на наш общественный мопед. Но с условием того, что на выходных я на него не сяду вообще - все выходные он будет только в их распоряжении. Ну, и, конечно же, с меня еще заправка бензином и маслом. Еще, может быть, зажигание отрегулировать, или что-то там подварить-подкрасить…
Пацаны, я разберусь! Спасибо, вам, друзья детства! Вы, настоящие!
Еще одну дельную мысль подсказал Владыкин. Я и забыл, что после весенних каникул у нас, у десятиклассников, в рамках уроков по НВП будут проведены трехдневные военные сборы с отрывом от учебы. Можно попробовать отпроситься, так как для нас, поступающих в военные училища, большого смысла в этих сборах не было. И пока я носился с мыслью, как бы мне с эти вопросом подкатить к нашему военруку, неожиданно попавшаяся на встречном курсе директор школы первой мне предложила этот оптимальный вариант, абсолютно правильно и самостоятельно сориентировавшись в приоритетах.
Но подарки судьбы на этом для меня не закончились! Еще одним благостным моментом стало то, что уроки по украинскому языку и литературе, от которых я был освобожден, чудесным образом в расписании занятий по вторникам и средам стали крайними! К тому же, у меня в пятницу целый день УПК, и мне было официально разрешено его не посещать! Самые летные дни недели! У меня было стойкое подозрение того, что это была все та же беспрецедентная «гуманитарная помощь» от директора нашей школы.
Спасибо, Вера Матвеевна! Говорю это и сейчас, спустя целую жизнь! Как же здорово она мне эти два года помогала! Это сложно оценить. Надеюсь, в своем педагогическом раю она стала директором самой лучшей школы ангелов. Вечная ей память.
22 марта мы сделали третий в своей жизни и крайний за обучение в аэроклубе прыжок. Как и было запланировано, сразу же проведена предварительная подготовка к полетам на завтра, на понедельник 23 марта. И на ней присутствовало уже менее  половины от того количества курсантского состава, который существовал год назад. Естественная убыль продолжила свою неблагодарную, но нужную работу. Чистик на аэродром также не прибыл.
23 марта без десяти десять утра впервые после зимней спячки аэродром накрыл рев прогреваемых двигателей, и на флагштоках захлопали вновь поднятые флаги ВВС и ДОСААФ.
У меня, кстати, сменился позывной, и мой эфирный индекс на второй квартал года стал «451», а аэродрома на рабочем канале – «Резвый». По этому поводу пришлось выслушать очередную короткую лекцию от Лядова:
- Твой позывной в эфире должен будет звучать как «четыреста полсотни первый». Именно «полсотни». Или «полста». Никаких «пятьдесят» в радиообмене звучать не должно!
- Почему?
- Потому, что в условиях эфирных помех может быть сложно отличить «пятьдесят» от «шестьдесят». В авиации, Сереня, слова «пятьдесят» нет! Это закон!
Честно говоря, не думал я, что летный навык может так быстро утрачиваться, а ведь прошло всего каких-то шесть месяцев! Первые несколько контрольных полетов по кругу Лядову пришлось изрядно понервничать, больше обычного долбить по ручке, и редко отключаться от СПУ. И только на крайнем полете первого летного дня я выдал что-то приличное на взлете, и более-менее адекватное на посадке. Но на земле разнос продолжился под его грозное обещание: «ни хрена ты у меня с таким качеством в среду самостоятельно не полетишь!» Расстроенный, я трясся в «ПАЗике» (им заменили промозглый «Урал» с дырявым тентом), кляня себя за то, что в процессе наверстывания школьной программы напрочь прекратил думать о полетах, и мысленно прокручивать перед глазами образы полетов, отснятые подкоркой моего мозга прошлым летом. А на что ты надеялся, Сереня? Будет, как на велике? Если раз научился, то в любой момент можешь сесть и опять поехать? Очевидно, что здесь все гораздо сложнее.
Второй день полетов в корне отличался от предыдущего уже моим более собранным и качественным подходом к пилотированию, что уже к исходу дня я Сергеныча в управлении не ощущал. Завтра после полета на проверку с Владыкиным я должен буду слетать по кругам самостоятельно, тем самым ознаменовав восстановление утраченных навыков после длительного перерыва.
Владыкин весь полет молчал, правда, на земле сделал несущественное замечание на счет того, что надо стараться в посадочный курс вписываться сразу подбором крена. То бишь, варьируя радиусом разворота, а не так примитивно, как я ему это только что показал, по старинке подходя под углом к посадочному курсу. И только потом доворачиваясь на него.
- Ты же, Пожитков, уже курсант второго года обучения! И должен соответствовать этому! Уже пора видеть и рассчитывать траектории маневров. Готов лететь самостоятельно? Давай, работай, и повнимательнее на посадочном курсе. Ветер подворачивает на боковик справа.
В четверг была предварительная, совмещенная с днем работы на авиационной технике. Мы с Грудининым, быстро расписав в тетрадях подготовку, помогали Виктору на самолете. И, заодно, на нашем участке стоянки убирали после зимы оставшиеся «подснежники». Освежали  белой краской разметку, параллельно суша чехлы, расстелив их на более-менее сухих, и чистых участках асфальта. Сегодня мы попадем домой не так поздно, как в предыдущие дни - к девяти вечера, когда под укоризненным родительским взглядом я, наскоро уминал ужин, да без снов вырубался до самого утреннего будильника.
На грунте аэродрома еще не было травы. И мои прошлогодние опасения на счет сложности определения высоты начала выравнивания, при ее отсутствии, как, оказалось, были напрасны, что я даже и не сразу вспомнил об этих своих забавных страхах. Как прав был Тютюнник, и я в очередной раз с удовольствием цитирую его слова о том, что «вы еще не знаете своих способностей».
В пятницу в самостоятельный полет в зону на  простой пилотаж я полетел после провозки с Лядовым. Необходимость в полете на проверку с кем-то из начальства отсутствовала, так как допуск на этот вид летной подготовки я получил еще в прошлом году. Ромка продолжил летать по кругам, закрашивая клетки, оставшиеся в его графике еще с осени. Сергеныч на «полтиннике» Тертычного наворачивал над «точкой» свои комплексы. В субботу  с разлета я слетал еще две самостоятельные зоны на пилотаж, после чего  до конца смены с «мартышкой» ходил в качестве наблюдающего за Грудининым, долетывающим свои крайние круги.
После завершения полетов на построении, ожидаемо переросшей в небольшой митинг, Тютюнник нам объявил, что с понедельника посещение аэродрома курсантами станет необязательным, так как обязательную программу с набором 1985 Донецкий авиационно-спортивный клуб ДОСААФ успешно выполнил. Но, тем не менее, желательным, так как есть хорошая возможность еще поднабрать налета перед поступлением в училище. А с теми, кто принял решение о прекращении сотрудничества с организацией, «будем тепло и с пониманием прощаться». В общем, всем спасибо за работу.
Стало по-настоящему грустно. За плечами остались два года напряженной работы. Без полноценных выходных и каникул. Все пролетело как один день. Как один летный день. Впереди всего чуть больше полутора месяца школьной учебы, и, вот они, уже выпускные экзамены. Так что, со следующего понедельника для всех десятиклассников начинается своеобразный обратный отчет – стартует крайняя учебная четверть. Но только для меня он будет особенным:
- Ты как, еще будешь летать?
- Обязательно, Сергей Геннадьевич!
- А как родители?
- Договорюсь!
- А школа?
- Справлюсь!
- Ну, смотри сам. Тогда в понедельник в час дня предварительная подготовка здесь, на аэродроме. Можешь немного опоздать. Главное, появись.
Выходные были тяжелыми. В смысле общения с семейством:
- Сережа! Крайняя четверть! О чем ты думаешь? Где твои мозги?
- Как о чем?! О своей будущей профессии! Я справлюсь! Осенью же справился?
Ну, и в таком духе до самого понедельника. Но, вроде как переборол их утверждением того, что на кон брошено уже многое, и что глупо вот так на предпоследней станции с поезда соскакивать. Правда, я опять умолчал о том, что с понедельника обязательные полеты для нас уже будут необязательными (снова каламбурчик случился). Ну, и фиг с тем, что на выходных опять придется наверстывать школу? Впервой, что ли? Как сказал великий персидский шах Аббас: «Каждая победа имеет свою цену, и всегда нужно уметь ее заплатить».
В понедельник мне повезло в том, что крайним уроком была биология, и я без особого напряга отпросился у Натальи Львовны – тети Наташи, нашего школьного биолога, и мамы моего старинного друга Димки Бакуновского. Быстро забежал домой, переоделся в комбез, распихал по карманам тетрадку подготовки к полетами, ручки, карандаши. Шлемофон напялил на голову – заодно, как средство псевдозащиты головы. Вывел из подвала наш мопед. Сегодня на этом двухколесном чудо-транспорте будет мой первый выезд на аэродром.
Кстати, пару слов о том, как я в одиночку умудрялся извлекать мопед из подвала дома. Может, кому пригодится. В тесном коридоре подвала многократными движениями «туда-сюда» мопед разворачивал мордой к выходу, покатывал к самой двери, заводил движок, включал первую передачу. Мопед, урча моторчиком, самостоятельно карабкался по ступенькам, а я, держа его за руль, и регулируя ход сцеплением, семенил рядом. Очень хорошо, кстати, эта схема работала. И по-другому извлечь мопед из подвала в одно лицо не представлялось возможным: аппарат весил далеко за полтинник.
Те еще были эти мои первые поездки через весь город, да еще и при полнейшем незнании правил дорожного движения! А ведь его еще и гнать за город более сорока километров! И очень удивился тому, что все вокруг машины мне беспрестанно сигналили, когда впервые в жизни, будучи полноценным участником дорожного движения, я проехал кольцо на пересечении Майской и Октябрьской улиц. Потом Лядов популярно объяснил мне, что «надо перекресток, где организовано круговое движение, проезжать против часовой стрелки! А ты, дурень, поехал по часовой! Против шерсти попер!». Везло в том, что насыщение городских дорог автомобилями в те времена было на несколько порядков ниже, чем мы даже можем сейчас себе представить.
Короче говоря, с горем пополам, натерпевшись страхов, но до аэродрома доехал. Надо, конечно, будет, хотя бы поверхностно, правила дорожного движения подучить: на полеты придется так ездить до самого лета. А пытаться добираться иным способом вообще не имело никакого смысла: на трамвае до Буденовской автостанции от дома идти-ехать-идти минут двадцать - двадцать пять. И то, если, конечно же, трамвай вовремя подойдет. Если, вообще, повезет с трамваями, которые по несколько раз в день ломались на линии. От автостанции 28-ой автобус до Моспино ходит раз в сорок минут, и поездка на древнючих развалюхах «ЛИАЗах» длится еще минут сорок пять - пятьдесят. А там еще около семи километров до аэродрома, и, скорее всего, пешком, так как на попутку рассчитывать глупо. Так что, по самым скромным прикидкам, на аэродроме я после школы в лучшем случае был бы не ранее, чем через два с половиной, а то и три часа. Но мой верный «Карпаты» решал этот вопрос в пределах часа. То есть, урок плюс большая перемена. Так что определенный риск, как принято говорить, оправдывает средства. Главное, чтобы по курсу моего героического маршрута не было ГАИшников – в то время они на законных основаниях у подростков-нарушителей ПДД запросто могли мопеды конфисковать. И только родители, заплатив какие-то штрафные санкции, потом имели возможность их вернуть обратно.
 Лядов, увидев меня на мопеде, искренне и по-детски обрадовался, и сразу же рванул на нем на летное поле. Покататься ему, видите ли, вздумалось. Все это непотребство увидел наш суровый инженер аэроклуба Пал Геннадич. Он, конечно же,  сразу же отстранил меня - как владельца мопеда, и Сергеныча - как совершившего преступное деяние, от полетов, категорически не воспринимая никаких оправданий. Так что Сергенычу, главному злозачинщику сего процесса, пришлось за ним здорово побегать, чтобы он свое решение отозвал обратно. С Пал Геннадичем связываться опасались даже наши взрослые летчики. В конце концов, он махнул рукой, но с условием того, «чтобы это у…ище двухколесное на летном поле я больше никогда не видел!».
Кстати, на предварительной подготовке к завтрашним полетам в группе Лядова я опять присутствовал в гордом одиночестве. Ромка пошел учиться. Хотя он позволял себе изредка выбираться на полеты – до конца весны несколько раз я с ним на аэродроме пересекся.
- Летать самостоятельно больше не будешь, - с шумом на свой стул плюхнул себя Лядов, бросив перед собой на стол свой потрепанный штурманский портфель. – Даже и не уговаривай – я тоже буду против. Не обижайся. У тебя теперь нет полноценной отдачи при подготовке к полетам, так как загружен в школе, да еще и каждый день тебе придется самостоятельно добираться до аэродрома. Но с этим ты вопрос, похоже, решил, это есть хорошо. А, вот, когда ты будешь делать домашние уроки, думал? А к экзаменам готовится?
- Как в сентябре, по выходным. И в школе на переменах.
- По выходным… На переменах…, - передразнил меня Сергеныч. – Вот, поэтому, ты, будешь больше думать об учебе, а не о полетах. Теперь о том, как мы с тобой станем дальше работать. На каждую смену ты должен будешь расписывать только два упражнения: зона на пилотаж по двадцать первому и зона под шторкой по сорок пятому. То есть, у тебя всегда гарантированно будет по два полета. Ну и со мной в составе экипажа, если есть желание. Есть желание? Понятно… И зачем я каждый раз об этом спрашиваю?
Вот таким макаром я прожил оставшуюся часть апреля и предэкзаменационный май. Семейство давно махнуло на меня рукой, мол, твоя жизнь, делай, как считаешь нужным. Домашние задания по письменным предметам готовил по выходным. Учителя, которые на уроках требовали предъявить им наличие домашнего задания, меня обходили стороной. Но каждый понедельник я являл себя перед их строгими очами и демонстрировал аккуратно отработанные «домашки» за всю предыдущую неделю. К устным предметам готовился на переменах. Все годовые контрольные работы, слава богу, преодолел без последствий и с положительными оценками, благодаря чему мое семейство на счет меня пребывало в относительном спокойствии. И каждый день, если была возможность слинять с крайнего урока, всегда этим пользовался. Не теряя ни секунды времени, на всех порах мчался домой, забрасывал школьный дипломат, прыгал в комбез, попутно рассовывая по карманам тетрадь подготовки к полетам, и ручки с карандашами. Верный, заправленный с вечера мопед, радостно взрывался прогоревшим глушаком (надо будет заварить), и нес меня вперед к очередному свиданию с небом.
Во вторник 14 апреля в день своего рождения я на посадке, добирая ручку,  неожиданно отчетливо почувствовал то, как самолет уходит из-под меня вниз. Он сыпался! Я чувствовал, как он сыплется! Такие очень тонкие и ни с чем несравнимые ощущения! Это и было то заветное и желанное для каждого летчика качество – уметь «чувствовать землю пятой точкой». Радостно доложил об этом Лядову.
- Ну, что ж, поздравляю! Считай, что тебе крупно повезло. И, причем, очень, очень рано. Я же говорил, что ты первый у меня такой, ненормальный? Видишь, Сереня, и задница твоя тебе сегодня на день рождения подарок сделала. Полетишь со мной в составе экипажа?
- Конечно, полечу!
- Какие фигуры мы с тобой еще не крутили?
- «Абракадабру» и «колокол»!
- В кабину. Будем считать, что это тебе будет от меня подарок. И еще, комбез можешь себе оставить. Не благодари.
О том, что комбез уже много лет как был списан, я, конечно же, знал. Но все равно было приятно! Тем более что это была моя первая летная одежонка.
И в этот же день в почтовом ящике я обнаружил вызов из училища. А дома, не смотря на поздний час, меня ждал накрытый стол, и мои друзья с общим подарком – дорогая металлическая модель МиГ-15 72-го масштаба в прозрачной коробке, да еще и с дарственной гравировкой. Люди моей эпохи должны помнить эту замечательную сувенирную линейку советских военных самолетов.
Исполняя свое обещание перед пацанами и, пользуясь выкроенным временем на парковых днях, предварительных подготовках, полномасштабно занимался апгрейдом мопеда. Мы с Виктором из металлоасбеста выбили прокладку под головку цилиндра взамен старой паронитовой. Потом из гаража притащили ацетиленовую сварку, чтобы обварить раму в районе крепления двигателя, заодно заварить глушитель. Двигатель предусмотрительно сняли, благо то, что он снимается за пару минут - достаточно было выкрутить из креплений три болта, отсоединить воздушный фильтр с топливным шлангом. Кто эксплуатировал мопеды типа «Верховина» и «Карпаты», прекрасно знает, что со временем в районе заднего крепления движка появляются трещины, вызванные усталостным разрушением П-образной тонкой металлической пластины с фигурным вырезом под картер. И, кстати, эта жестянка, точнее, очень некстати, еще являлась и силовым элементом рамы, соединяя заднюю вилку со всем остальным каркасом рамы. В общем, она долго не выдерживала и лопалась. Сколько я таких мопедов не пересмотрел – везде присутствовала одна и та же проблема. Это был самый настоящий, как говорят авиационные инженеры, «конструктивно-производственный недостаток». С Виктором и Сергенычем устроили консилиум, что вместо проварки трещин целесообразнее будет приварить к этим местам стальные латки, таким образом, еще и дополнительно упрочив конструкцию. Получилось добротно. Но, чтобы стало и красиво, решили аппарат еще и полностью покрасить. Мопед тщательно отмыли техническим бензином Б70, из упаковочной бумаги и лоскутов старого чехла на нужных местах соорудили маски, и задули специальной аэродромной красной краской. Ее здесь было полно, так как на аэродроме много чего нужно красить в красный цвет. Для этих целей из дома я привез побелочный краскопульт от старого пылесоса, который через редуктор мы подсоединили к воздушному баллону. Краску до нужной консистенции разбавили все тем же подручным средством – бензином Б70. Промыли движок с карбюратором, из баллона продули воздушный фильтр. При помощи самолетных щупов, наконец-то, отрегулировали зазоры между кулачками магнето. Залили в картер авиационное моторное масло, и, привлекая к процессу Ван Ваныча, владельца двенадцативольтовой «Явы», очень точно выставили зажигание с учетом калорийности авиационного бензина. Мопед, как будто бы, встряхнулся и начал новую жизнь. Кстати, чего я опасался, не оправдалось: на девяносто первом бензине цилиндр грелся в пределах нормы, а вот тянул не в пример лучше: на длительных подъемах с двумя седоками скорость ниже полсотни километров в час не падала! Кто эксплуатировал данную матчасть – тот оценит. Вопрос с заправкой был решен сразу: весь предполетный отстой был в моем распоряжении, а домой перед выходными я в рюкзаке привозил еще и пятилитровую канистру. Это для пацанов. Пусть катаются. И все выходные, как было ранее оговорено, я в сторону «Карпат» даже не смотрел. Он нещадно эксплуатировался моими дворовыми друзьями, отрывавшихся на нем за всю неделю. Но, тем не менее, для меня предусмотрительно оставлялась пара литров, что бы в грядущий понедельник я смог спокойно доехать до аэродрома.
Продолжительность дня становилась все больше. Я начал приезжать домой уже засветло, и мопед стало значительно проще загонять в подвал. Постоянно варьируя уроками, я умудрялся летать в неделю не менее четырех смен, причем, почти не опаздывая к началу полетов. У Светланы Николаевны быстро проходил медосмотр, расправлялся с обедом (требования нашего врача не претерпели никаких изменений), летел на заправочную, где меня встречал Виктор. Или Лядов, если в этот момент не летал. Парашют заранее уже был доставлен, и лежал возле белого флажка заправочных ворот рядом с огнетушителем. Я показывал Сергенычу тетрадку подготовки к полетам, которую заранее расписывал в школе на переменах, и даже прямо на уроке, что уже давно не удивляло моего соседа по парте – Андрюху Соловьева. Сергеныч ставил свою подпись, и я нырял в переднюю кабину, а Лядов с надетым парашютом занимал свою инструкторскую, которую Виктор оперативно успевал подготовить. После двух моих обязательных полетов я еще летал два-три с Сергенычем по его личному плану. Далее был ужин, зачастую мной игнорируемый, чтобы быстрее убраться восвояси, если это получалось сделать втайне от вездесущей Светланы Николаевны. Но не всегда:
- Пожитков! Куда пошел?! А ну, быстро, в столовую!
Быстро пролетел апрель и начался самый продуктивный для полетов май. Нам дали отдохнуть с первого по третье, и в субботу на девятое, на День Победы. После чего привычно-рутинная карусель закрутилось в обычном темпе.
И, вот, наконец, наступил тот день. То, что неумолимо приближалось, достигнув своей нулевой отметки. В осознании того, что я больше не поднимусь на борту Як-52 в гостеприимное небо Моспино, к горлу неожиданно подкатился какой-то досель неведомый комок. Хриплым от избытка чувств, а, скорее всего, это было проявлением какой-то подсознательной истерики, с меня вылетело:
- Товарищ летчик-инстуктор! Курсант Пожитков выполнил программу первоначального летного обучения на самолете Як-52! Разрешите получить замечания?!
Лядов к моему неожиданному спичу отнесся серьезно, без обычных своих ехидных словесных издержек:
- Все, Сереня. Моих замечаний больше никогда не будет. Пошли, отнесем парашюты.
- Что дальше?
- Дальше ты должен будешь получить летную характеристику, справку о налете и летную книжку. Все это должно будет готово к следующей неделе. Но твой летчик-инструктор,  чтобы тебя лишний раз не дергать на аэродром, специально для тебя уже подсуетился. Твои документы готовы и находятся у Тютюнника.
Тютюнник был в своем кабинете с Владыкиным, где они корпели над завтрашней плановой. В которой теперь никогда не будет меня. На стене уже висел новый план-график летного обучения курсантов с незнакомыми фамилиями.
- Разрешите, Николай Иванович? Вот, привел Пожиткова. За документами.
- Заходите, - Тютюнник открыл сейф, и извлек оттуда папку для бумаг, на которой была напечатана моя фамилия. – Распишись здесь и здесь. Документы подготовлены для поступления в харьковское училище. Я знаю, что ты подавал на черниговское! Но у меня разнарядка только туда. Ничего страшного, если ты вместо Харькова поедешь в Чернигов. С такой характеристикой тебе везде будут рады. Держи папку, в ней твои выпускные документы. Все то, что ты наработал здесь за два года. Уверен в твоем поступлении в училище, и надеюсь, что будешь всегда вспоминать нашу летную организацию самым добрым словом. Не забывай. Навещай. В добрый путь.
Вслед за Тютюнником мне пожал руку редко улыбающийся Владыкин, и мы с Лядовым покинули кабинет.
- На следующей неделе на аэродром прибывает очередная партия оболтусов. Вам на замену. Видел новый график? Как и обещал, оболтуса по фамилии Белый я забрал в свою группу. Вот твоя летная книжка. Давай, Сереня, в авиации долгие прощания не приняты. Удачи в школе, удачи при поступлении. Как поступишь, пусть твои родные мне сразу же сообщат. В первом курсантском отпуске обязательно меня навести. Адрес знаешь? Хорошо. Все, орел мой, дуй домой. Мне еще надо подготовиться к полетам на завтра.
Прощальное крепкое рукопожатие, после которого я ощутил, как разорвалась эта ментальная нить, более двух лет неразрывно связывавшая меня с Лядовым. С этого мгновения  он уже не мой летчик-инструктор. И навсегда остался в том пройденном этапе моего полета, длинною в жизнь.
Я вышел из штаба и побрел на стоянку. Навстречу шла остальная троица наших инструкторов, только что загнавших свои «яки» на якорную. Очередные прощальные крепкие рукопожатия, добрые слова-пожелания, белозубая улыбка Костоманова, с грустинкой взгляд Тертычного, и похлопывающая по плечу рука Кривоноса. И непременная в таких случаях установка «всегда заходить на огонек».
Увидел, как из ВСКП спустился отруководивший на сегодня Самойлов. Пошел к нему. Очередные скупые, но правильные напутствия от заслуженного человека. Буду стараться, товарищ штурман аэроклуба!
На стоянке Виктор заканчивал чехлить наш «106-ой». Я ему по привычке помог набросить на кабину выгоревший брезент и зацепить резинки. Странные и смешанные чувства захлестнули меня, когда я понял, что больше никогда не поднимусь на борт моего «106-ого». И больше никогда с его кабины не заору в окружающий мир «От винта!». И опять этот дурацкий комок у горла... Я шел вдоль борта, ладонью ощупывая каждую до боли знакомую заклепку, винтик и лючок. Первый самолет, видимо, это тоже сродни первой любви. Навсегда. Навечно.
- Сергей, - подошел вытирающий тряпкой руки Виктор, - поезжай домой. Не тяни время. Нет смысла. Дальше я сам. Не знаю, как в самолете, но на стоянке ты вел себя правильно.
Я завел мопед и привычной дорогой через КПП покинул территорию аэродрома. Помню, что не выдержал, отъехав метров двести, остановился, развернув мопед поперек дороги, заглушив двигатель, долго смотрел на голубые ворота. А потом, пока было можно, в дрожащее зеркало заднего вида. Гостеприимно раскрытые ворота, слегка помутненные от стелившегося по асфальту выхлопу сгораемого авиационного бензина, безвозвратно удалялись.
«Ну, почему их никак не закроют!?»
Походил к концу день 28 мая 1987 года. Завтра я буду писать выпускное сочинение по русскому языку.
Эх, надо бы  в очках ездить! Глаза слезятся…

P.S.

Сначала я планировал делать записи каких-либо самых значимых моментов, ярких эпизодов, по истечению почти четырех десятков лет особо не надеясь на память. Но каждое воспоминание тянуло за собой очередную цепочку событий, выстраиваясь в вполне осознанную хронологию тех давно минувших дел. В конечном итоге появилось то, что я робко осмелюсь обозначить термином «книга». Почему робко? Да потому, что никогда не имел предрасположенности к изложению мыслей на бумаге (или мониторе компьютера, нужное подчеркнуть). А вся моя писчая деятельность на протяжении осмысленной части жизни сводилась только к исполнению и ведению различной документации, да еще и заполнению своей летной книжки. После написания выпускного сочинения, за которое я получил, что для меня было полной неожиданностью, ибо букмекеры моего семейства делали на положительный исход сего школьного выпускного мероприятия исключительно символические ставки, две «четверки» (за содержание и за грамотность), гоголем подъехал к нашему учителю русского языка и литературы Алле Даниловне. Мол, о-го-го, как?! Каков слог?! А каков тонкий смысл?! Ай да я! Ай да сукин сын! Толстой с Достоевским в сторонке плакают! А вам слабо, если бы вы весь апрель-май из кабины самолета не вылезали, а домой появлялись только к девяти вечера в никакашном состоянии?! И, соответственно, ни к каким экзаменам не готовясь?  А я, вот, сподобился! Но выслушавшая мой, переполненный гордостью патетический порыв души в отношении собственного индивидуума, Алла Даниловна, по совместительству мамка Андрюхи Белого, сменившего меня в самолете, сказала просто, и без обиняков:
- Шел бы, ты, Сережа, со своей писаниной куда-нибудь с глаз моих долой, да подальше!
В общем, как-то так. Поэтому, я очень аккуратно свою почти трехлетнюю работу буду называть «книгой». И дописывая ее, я вновь переживаю свои первые полеты, и опять прощаюсь с небом Моспино.
 Ну, а всякая порядочная книга не должна просто так обрываться, оставляя читателя в неведении, с незакрытым вопросом: «а что же было дальше?». Ну, а дальше было следующее.
Донецкий авиационно-спортивный клуб в привычном для меня облике просуществовал до  февраля 1992 года. После которого статус государственности утратил и был переведен в режим выживания, который тогда очень красиво назывался «коммерческая деятельность». И дело было не только в молодом новообразовании Украина, всеми конечностями устремившейся в сторону «европейского  райского сада», но и в России эти регрессивные процессы были также на полном ходу. Так что, общественные организации, направленные на первоначальную летную подготовку молодежи на пространстве бывшего СССР, были безжалостно уничтожены. Может быть, за исключением Белоруссии, точно не знаю.
Вскоре после реорганизации наш аэроклуб прекратил жалкие потуги в летном обучении, ибо стоимость оного была «конской» или, «как крыло от самолета», кому как больше нравится. Донецкий АСК был вынужден перейти только на организацию прыжков для всех желающих, точнее, для тех, кто их мог оплатить. Воздушные покатушки тоже, конечно же, были, но из-за огромной себестоимости особой популярностью не пользовались. Как-то в одном из очередных отпусков у меня была идея тряхнуть стариной, да вновь занять забытое кресло за уютно урчащим моторчиком, однако услышал: «да без проблем, бро, только тебе придется за это заплатить». Вот-те раз?! Чтобы летчик, да еще и за свои полеты платил?! Да еще и в родном аэроклубе?! В общем, так себе идея была, стухла сразу. O tempora, o mores!  Что значит, если кто-то забыл латынь - «О, времена! О, нравы!».
Ну, теперь о более существенном, о людях. По моим сведениям из всего нашего потока, как это сразу стало понятно на областной медкомиссии, на дальнейший профессиональный путь авиационных небожителей встали только четыре человека: Грудинин, Голенко (Плохиш), Петрунькин и ваш покорный слуга. С Голенко, вообще, интересно вышло: будучи уже лейтенантом второго года службы, я нос к носу столкнулся с ним на многолюдной улице Волгограда. Игорек, почему-то, до сих пор был в курсантской форме с тремя курсовками. Третий курс! Где же ты столько времени пропадал, а, Игорек?! Оказалось все банально-грустно. Помните то, что вся наша троица Грудинин-Голенко-Петрунькин собирались в балашовское училище военно-торго…, миль пардон, транспортной, конечно же, авиации, да еще и меня пытались этим соблазнить? Так вот все они втроем, ожидаемо, от этой авантюры, иначе никак не назовешь, были отторгнуты, и были вынуждены искать себя на других поприщах.
Васька Петрунькин еще целый год коротал в Донецком политехе под крылом своего профессорского отца, но каким-то образом через пресловутый год, ему все же удалось занять в вожделенном Балашове свою курсантскую парту. Окончил училище уже при Российской Федерации, летал командиром на Л-410, Ан-24. Уволился в 2002 году в звании капитана. По слухам продолжил летать пилотом гражданской авиации на Як-42 в родном Донецком аэропорту. Возможно, летал до тех, пор, пока этот аэропорт не раздолбали.
Грудинин и Голенко поступили на двухгодичные курсы одного из учебных авиационных центров (УАЦ) на реактивный Л-29. По истечению двух лет Ромке уже на внеконкурсных условиях, как состоявшемуся летчику, причем, в звании почти младшего лейтенанта (по выпуску из таких центров присваивали «младлея» и отправляли в запас, но давали возможность поступить в летное, только звание в этом случае ограничивалось сержантским, поэтому я и пишу «почти младшего лейтенанта»), удалось пролезть в Балашовское ВВАУЛ, которое он окончил в 94-ом. Служил мало, судя по оконечному его званию «страшного» лейтенанта. Связь с ним восстановил только в 2013, и оказалось, что он уже давно летает гражданским пилотом на Ан-12 в коммерческой авиакомпании, занимающейся перевозками грузов, и базирующейся в Борисполе. Ромка на своем Ан-12 облетал почти весь мир и, уверен, нисколько не сожалеет о своей короткой армейской жизни.
Но к нему мы еще вернемся позже, как сейчас возвращаемся к Голенко.
Голенко после УАЦа поступил в оренбургское, где готовили летный состав для дальней авиации. Но, увы, Игорьку опять не повезло, и прославленное училище в 92-ом было расформировано. Судьба швырнула его в волгоградскую Качу, где я имел удовольствие лицезреть его на многолюдной улице соответствующего города. Служил ли он после Качи – не знаю, но по информации от Грудинина, он потом всячески пытался его перетянуть к себе в авиакомпанию. Но, вот, получилось ли это в конечном итоге, или нет, к сожалению, мне неизвестно.
Как-то пребываючи в родном городе в очередном отпуске в середине девяностых  на проспекте Ильича встретил своего старого аэроклубовского приятеля Ростислава Ляховецкого. Он на улице с лотка торговал сигаретами. Обрадовался, конечно, встрече, но и очень огорчился его таким вот «лоточно-торгово-сигаретным» статусом. Поговорили, попили пивка, разошлись: ему надо работать, а я не курил. Совершенно недавно узнал, что Ростик давно перебрался на постоянное место жительства в Германию, в город Ветцлар. Он, кстати, тоже в свое время отлетал два года в УАЦ.
УАЦ закончил также и одноклассник Лены Ковальской Дима Снурницын. Дальше по летному профилю не пошел, получил в нашем политехе гражданское образование, живет в Питере.
Наша «спортсменка, комсомолка и просто красавица» Лена Ковальская какое-то время, пока это было возможно, еще занималась в аэроклубе. Но вскоре длинным путем через Израиль перебралась в канадский город Торонто, где теперь проживает с мужем, внуками, и собакой. Изредка переписываемся. Точнее, переписывались.
А вот мой аэроклубовский дружок Витька Танасюк вступать в длительные отношения с небом не стал, и, обладая гренадерской статью, обычным порядком пошел служить срочную службу, которую оттянул в 9-ой роте войсковой части 1005. А это, если кто не знает, Отдельный Краснознаменный Кремлевский полк Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров СССР. Ну, а 9-я рота – как раз та самая, «караульная». Живет в Донецке. В свете событий текущего десятилетия, работая в одной из самых крупных фармацевтических компаний Донбасса, на своей «Газели» все эти годы под обстрелами ВСУ доставлял лекарства в аптеки и больницы Донецка, и Донецкой области. Это, конечно же, было очень опасно. Героика – она и в тихих делах бывает достаточно громкой.
Валерка Бельдяга в очередной раз исполнил свой братский долг, сопроводив меня в училище в качестве попутного соискателя на зачисление. Но безжалостно был отвергнут училищной медкомиссией. Нашли у него или гайморит, или кисту пазух носа, точно не знаю. Неприятный момент заключался в том, что при повторном обследовании уже в Донецке у него ничего подобного не выявили. То есть, ЧВВАУЛу он был изначально неинтересен, и, поэтому, был безжалостно отсеян еще на самом первом этапе абитуры – на медкомиссии. Эх, Валерка, не помогли тебе эти три прыжка с парашютом, да корочка авиамеханика… Но он опять не сдался, пошел служить срочную, и через год поступил, в тогда еще Ворошиловградское штурманское, которое закончил в 92-ом. Не мудрствуя лукаво, остался служить в повитряных зброях Украины, и, практически не летая, всю свою службу провел на аэродроме Староконстантинов. Задолго до известных событий при достижении минимальной пенсии уволился майором с должности штурмана эскадрильи. Как и прежде, живет в Донецке.
К огромному сожалению, а такова жизнь, без потерь не бывает. Через девять лет от описываемых мною событий, после перехода в гражданскую авиацию на Ан-24, в Иркутске скоропостижно скончался бывший летчик-инструктор Донецкого АСК Александр Костоманов. Наш кладезь хорошего настроения, неустанный борец с унынием, всенародный любимец, и просто хороший человек. Возможно онкология. Был заядлым курильщиком, и я не помню его без сигареты. В 2017-ом в небесную эскадрилью ушел наш общий батя Николай Иванович Тютюнник. До последнего дня жизни возглавлял аэроклуб, точнее то, что от него тогда осталось. С болью понимаю то, что по прошествии почти четырех десяток лет, это список далеко неполный. Вечная память всем.
Что касается меня, то через месяц после крайнего аэроклубовского полета, я отгулял выпускной, по традиции, встретив рассвет в парке Щербакова на колесе обозрения. И вечером этих же суток с двадцатью пятью рублями в кармане, и Валеркой Бельдягой на соседней полке плацкартного вагона, убыл по направлению КПП Черниговского ВВАУЛ. Поступил. Успешно закончил в 91-ом по специальности «командная тактическая истребительной авиации» за два месяца до развала СССР. По непонятной причине, но, хорошо, что так произошло, молодое отпочковавшееся от развалившегося Советского Союза государство Украина, практически, в полном составе выбросило все три выпуска своих летных училищ  (черниговского, харьковского, и уже на тот момент луганского) в Россию. Мол, на фиг не нужны. Забирай! И только в феврале 92-го были проведены оргштатные мероприятия, в рамках которых военнослужащим с территориальными предпочтениями Украины, Белоруссии, Средней Азии и стран Балтии, было предложено исполнить рапорта для перехода в вооруженные силы этих новых геополитических формаций. Я, слава богу, на эти пертурбации не повелся, возможно, тогда уже что-то нехорошее предчувствуя. Да и повторная присяга меня нисколько не привлекала, как бы это пафосно не звучало. Короче говоря, я остался служить в ВВС Российской Федерации, где разменял тридцатник календарных лет, освоил почти с десяток самолетов различных типов и модификаций, в общей сложности пройдя довольно тернистый путь от спортивной авиации до фронтовой бомбардировочной. Уволился в запас с руководящей эскадрильской должности одного из прославленных гвардейских полков, оставив за службу следы от своих пневматиков на множестве военных аэродромов от запада до востока бывшего СССР.
Ну, а теперь о, безусловно, главном герое моего повествования – дорогом товарище Лядове Сергее Геннадьевиче. По располагаемым мною сведениям в 89-ом  он перевелся в Волчанское училище ДОСААФ, и, вроде как, даже с повышением. Далее это училище было передислоцировано в Запорожье, соответственно, вместе с Сергенычем. Потом, судя по фрагментарной информации, он перешел в киевскую «Чайку», где, пребываючи в крайне почтенном для авиации возрасте, умудрился заработать еще  несколько регалий и наград по самолетному спорту. И вот она, вишенка на торте! Ромка Грудинин (а я обещал к нему вернуться, помните?) умудрился устроить Лядова в свою коммерческую авиакомпанию, и внимание, лично вывез его на «правака» Ан-12! Они стали летать в одном экипаже! Во, блин! Вот где преемственность поколений! Ромка – командир воздушного судна, а Сергеныч у него помощник! Надо же, как быват… Да уж, перипетии судьбы - дело веселое и очень непредсказуемое.
К сожалению, после Русской Весны 2014-го связь с ними обоими окончательно прервалась. Мы оказались по разную сторону «ленточки». Понимая общее состояние дел и учитывая преломления через отстроенную военно-политическую призму, вполне осознаю то, что взгляд в мою сторону «оттуда» теперь совершенно иной.
Но тот лихой летчик-инструктор, бросивший меня в бескрайнее небо, злой и веселый, матерящийся и философствующий, с его бесконечными «Сереня», «ферштейн» и «двоечник», навсегда останется у меня за спиной в своем кресле за тонкой прозрачной межкабинной перегородкой. Тот мой Лядов.
На этом, пожалуй, все.
РУД на малый газ.
Магнето на ноль.

Декабрь 2024 г.