Князь

Из воспоминаний.

Есть люди, к которым возвращаешься мыслями.
Словно к тихой пристани: за советом, вопросом или просто поболтать за кружкой "купчика"(чая).
 С Князем у нас это было: «приколоться за жизнь».
«Приколоться» здесь – не смех, а разговор на сокровенное, на самое дно души.

Не раз упоминал я в дневниках своего знакомого с именем редким – Князь.
(Опа! Дневники, как у Твардовского? Игорь, неудержимо погружаешься в прелесть письма!)

Итак, Князь.
 Не просто носитель благородного имени. Человек незаурядный.
 Маленький ростом, тщедушный, будто хрустальная ваза тончайшей работы.
Но внутри – стержень из чистой стали, кремневый и негнущийся.
 Эта несоразмерность поражала с первых минут знакомства.

Невзрачный с виду, курд по крови.
Но осанка, манера держаться среди волков воров– в нем текла кровь настоящих горных князей.
 Он был товарищ Вити Пана (Курского), вор в законе, живущий и поныне.

Мы сразу нашли общую волну, сошлись, как говорят: свой свояка видит издалека. Птицу видно – по полету, жигана – по лопарям.
Говорили обо всем: от буры до бокса, не раз мылили карты в одной курочке.

Позже узнал: его увезли на «особый» в Кировлаг.
 Там, в каменном мешке одиночки, он скончался.
Его убили.
Скончался? Нет – его умертвила слепая жестокость системы.

Сущность его?
 Человек-страдалец по призванию.
Он впитывал чужую боль, как иссушенная земля – дождь, нес немощь других на своих хрупких плечах туберкулезника.
 Он жил, умирая каждым днем, и умирая – горел ярче жизни.
 Этот маленький курд с глазами невероятной глубины и пронзительной ясности, как горные озера.
 Знаете, есть глупая байка: мол, крупные бабы – для работы, мелкие – для любви.
Да простит он мне такую фигуру речи.
Так вот Князь был создан для терпения и жертвы, как древний мученик.

(Отступлю про женщин: не надо мне тут ля-ля! Порой крупная берёза даст фору любой лозе – и силой, и статью, и упругостью. Но это – к слову.)

Вернемся к Князю.
 Он трезво чтил и уважал мужика – фундамент, камень воровского мира. Уважал, помогал, совет давал.
Но! Спуску не давал никому и ни в чем.
 За проступок – расплата по всей строгости жизни.
 Крысанул чужую пайку? Получишь по рогам так, что до конца срока в шерсть улетишь.
 Сунул руку в общак?
 Эту руку – сломают.
А то и обе.
 И клеймо «гада» на лоб прилепят – до конца срока, и потом по-жизни не отмоешься.

Князь рвался к справедливости, как к свету в тюремном изоляторе.
И главное: я не уловил в нем ни капли подлости.
 Ни явной, ни таящейся в потемках души. Что крайне редко в кривом зеркале блатных.