Ч1. Глава 2. Звон кубков из чертогов Халльфры

Дорогой читатель! Вы открыли вторую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали первую, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо самой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.

Если же вы оказались здесь после первой главы, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история! В этой главе, наконец, появляется колдун Оллид (ударение на О) и происходит основная драматическая завязка в отношениях между княжеским родом и колдунами.

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 2. Звон кубков из чертогов Халльфры


Оллид проснулся затемно. Звёзды ещё не схлынули с небесного моря, окружённого острыми пиками гор, и ярче всех отчего-то сияла сегодня Аганара — звезда всех путников. Она смотрела снизу вверх, упорно цепляясь за горизонт, и тёмная масса росших у подножия елей щекотала её колючими верхушками.

Оллид поплотнее запахнул плащ и присел перед заготовленными накануне дровами, легко раздувая искру из ничего. Вспыхнувшее пламя озарило его нахмуренное лицо, чёрные, как прогоревшие угли, волосы и аккуратную бороду, заплетённую в небольшую косичку. Заплясали красно-рыжие всполохи на обветренных губах и щеках, отразились в глубине пронзительных глаз — глаз, видевших слишком многое. Оллид подвесил над костром котелок с водой и поднялся, всматриваясь в клубившуюся вокруг мглу.

Что-то не то было в этом предрассветном часе — самом непроглядном и холодном часе ночи. Даже ветер дул не как прежде — а Оллид хорошо знал все его повадки: умел и предугадывать настроения, и уговаривать дуть, куда ему нужно. Но нынче ветер тревожно сновал вокруг Лосиной горы — самого сердца Дикой гряды, — и будто не знал, что ему делать: то ли подняться сильнее, то ли залечь в ущелье. Колдун вытянул руку, и ветер, как верный пёс, легонько коснулся его пальцев и тут же робко отступил и потёк прочь. Оллид не любил управлять им и обычно не удерживал силой, но сейчас он хотел выяснить, что витает в прохладном воздухе, от чего мир вокруг притих и замер.

— Вернись, — велел он ветру, и тот недовольно послушался и окружил колдуна шумным облаком.

Но ничего путного не узнал Оллид, лишь неясные голоса доносились издалека. Чётче всего звучало одно-единственное слово: «Помоги, помоги!». Помочь, значит? Оллид задумчиво расплёл косичку на бороде и заплёл её обратно.

— Иди, — отпустил он ветер, и пламя костра, до того плясавшее как безумное, наконец, успокоилось и стало тихо лизать стенки котелка.

Вода закипела, и Оллид бросил в неё щепотку листьев, а другую щепотку скормил огню. Мигом поднялся дым и лихими завитушками расползся по большому выступу Лосиной горы, шипя и извиваясь, подобно множеству маленьких змей.

— Скрой меня, — приказал колдун.

Нехорошее предчувствие шевелилось в груди: будто кто-то искал его. А Оллид никому не мог позволить найти себя: слишком велика была цена. Он сосредоточенно глядел, как расходится дым, обволакивая его мягкой стеной, пахнущей травами. Да, так намного лучше... Если он в чём-то и преуспел за последние три сотни зим, так это в искусстве прятаться. Ни один человек не мог его отыскать, пока колдун сам того не пожелает. А Оллид не желал: ведь это грозило смертью.

Он и раньше избегал людей. Но с тех пор, как князь Рован копьём пронзил Инга Серебряного, жизнь окончательно раскололась на «до» и «после». Не было Инга отныне ни в мире живых, ни в мире мёртвых, но след бесконечных убийств тянулся теперь по всей алльдской земле. Оллид с грустью думал: на что же способны люди ради того, чтобы заполучить невиданную силу?

Порой, закрывая глаза и вспоминая тот последний день, такой невыносимо белый, колдун представлял, как выхватил бы меч у Ринука Рыжего и... нет. Ничего бы Оллид не сделал. Ведь уничтожив Ринука, он уничтожил бы и сам себя. И то, что осталось от Инга. И высвободились бы тотчас гадурские вороны, скованные колдовским словом старика. И сбросили бы оковы яростные великаны севера — народ Фёнвара, от которого Инг так хотел защитить людей... Людей, не достойных его защиты!

Оллид снял котелок с огня и, отвязав от пояса рог, зачерпнул дымящееся питьё. Горячий влажный пар обволок его лицо и забрался в незаплетённые длинные волосы. В этот час на Лосиной горе обычно не бывало сильного ветра. Он приходил с рассветом, и тогда начинал трепыхаться плащ за спиной, подобно колдовскому знамени: изумрудный снаружи, рубиновый с позолотой — внутри. Этот плащ оставил Инг Серебряный, прежде чем навсегда исчезнуть... Оллид прикрыл глаза, и вновь донёсся до него невесть откуда настойчивый голос, похожий на женский:

— Помоги! Помоги!

«Раскричалась», — раздражённо подумал колдун. Голос вызывал в памяти далёкий и пасмурный зимний день, который теперь уже никогда не забыть.

Всё будто случилось совсем недавно. Вставало над миром такое же утро, как и сегодня, только звёзд перед рассветом не было видно — ещё с ночи налетели низкие тёмные облака и спрятали небо. Медленно и бесшумно падал крупный холодный снег, и хлопья его густо устилали землю. Оллид спустился к подножию Лосиной горы, намереваясь поймать дичь, и побежала за ним вереница глубоких следов. Изо рта вырывался еле заметный пар и тут же утекал прочь. Сердце Оллида тревожно колотилось. Он отчётливо чувствовал, как беда разливается в морозном воздухе.

Инг явился с рассветом. Лицо его, обычно суровое и решительное, в тот день выражало печаль и задумчивость. Не обнаружив Оллида, он сел, скрестив ноги, на большой камень на выступе Лосиной горы и положил рядом посох — обычную деревяшку, помогавшую ему при ходьбе, но изукрашенную так искусно, будто она сотворена из самого колдовства. Инг любил красивые вещи и в шутку рассказывал доверчивым людям, будто сила его — в посохе.

«Оллид!» — позвал он, прикрыв глаза.

Он знал, что где бы ни был сейчас Оллид, зов долетит да него, потому что Инг обращался прямо к сердцу. Он окликнул его второй раз, ярко представляя перед внутренним взором чёрную косу Оллида, его изумрудно-зелёные глаза и всегда такое молодое лицо, будто он ещё не вышел из возраста юноши — хотя ему уже перевалило за четыре сотни зим.

«Оллид!» — в третий раз крикнул Инг, и Оллид услышал.

Он поднялся обратно на вершину горы, держа в руках мёртвую утку, и лицо Инга на миг озарилось тёплым сиянием, от которого словно подтаял снег вокруг:

«Оллид! Я рад тебя видеть, — но свет тут же схлынул из его серебристо-серых глаз. — Мне нужна твоя помощь. Князь Рован зовёт меня к себе. У него тяжело болеет дочь, и он просит излечить её... Но я чую недоброе».

Оллид положил утку на камень, и пелена снега под ней покраснела.

«Разве ты не можешь не идти?»

«Не могу. Уж дня два у меня в голове звенит её голос, и я почти потерял сон. Никогда раньше не слышал такого, — Инг задумчиво пригладил длинную серебристую бороду. — Девочка только и делает, что повторяет: «Помоги! Помоги! Мне очень холодно!». Вчера ко мне явился гонец от Рована, говорит — у княжны сильный жар. Молил ехать с ним».

Инг выглядел непривычно растерянным, и Оллид нахмурился:

«Похоже, она намеренно взывает к тебе».

«Похоже, — кивнул старый колдун, и глаза его блеснули. — Будто её... заставляют взывать ко мне, чтобы я потерял покой».

И он в самом деле начал терять. Стоило лишь задремать, как всплывало перед Ингом веснушчатое личико Улльгины — младшей княжеской дочери, — её светленькие, будто пшеничные косички, её робкая стеснительная улыбка — из-за выпавших молочных зубов. Личико это вдруг искажалось гримасой боли, и пересохшие губы Улльгины молили: «Дедушка, помоги мне! Помоги! Очень холодно!».

Инг мог бы просто отгородиться от её голоса, заглушить мучивший его отчаянный зов. Сколько страждущих бесконечно взывали к старому колдуну, моля помочь, но разве всем ответишь? Разве придёшь на помощь к каждому? У одних урожай гибнет, у других — близкие умирают, у третьих — война на пороге. Инг всегда стоял перед выбором: куда успеть сначала? Во что вмешаться? Да и везде ли нужно вмешиваться?

Но она так ему нравилась — эта маленькая княжеская дочка. Инг часто навещал её, приезжая в Лисью Падь по делам. Бывало, он сажал её к себе на плечи, и Улльгина смеялась, хватаясь ручками за его серебристые седины, и шёпотом спрашивала: «Дедушка, а на дерево меня посадить можешь?». И Инг подходил к самому большому дубу и уговаривал его опустить тяжёлые ветви. Колдун хватался за них, и дерево распрямлялось. Улльгина с визгом вцеплялась Ингу в шею, и они взлетали над княжеским садом высоко-высоко — туда, откуда можно было разглядеть всю Лисью Падь, землю Рована, и обступившие её дремучие леса, утопленные в золотом закатном сиянии...

Когда-то на том же дубе Инг поднимал и маленького Рована, такого же веснушчатого, как и его дочь теперь. И Рован, переполненный чувствами, гордо и громко кричал с вершины: «Я стану великим правителем! Я буду самым лучшим! Обо мне сложат легенды!». Нынче он вырос — тридцать три зимы уже Ровану, и сошли весёлые веснушки с потемневшего от забот лица князя. С северо-запада то и дело грозит ему мечом Ерилль-град, а на юге распростёрлись такие лакомые горнские земли — ведь это к их пристаням прибывают корабли с заморскими товарами и рабами... Как же хочет Рован владеть этими землями, как уговаривает он Инга помочь ему захватить их!.. Но никогда не вступят колдуны в битву. Никогда. Иначе это погубит их самих.

Инг поглядел в низкое тёмное небо, и тесно вдруг стало ему в собственном старом теле. Захотелось расправить руки, будто крылья, и пуститься парить наравне с птицами... Но невыносимая тяжесть раздумий тянула колдуна вниз. Не только из-за Улльгины болело его сердце, не только её голос вынуждал его ехать. Она лишь по-детски настойчиво звала Инга, но истинной причиной тревог колдуна был её отец. Что же сделает теперь с Рованом тайна, открытая ему? Как искалечит она и без того охваченное войной сердце князя? Инг повернулся к Оллиду, и поднявшийся ветер подхватил его распущенные седые волосы и взметнул над плечами:

«Я должен сказать тебе кое-что, мой друг. Когда я был у Рована в последний раз, он задал мне один вопрос...»

Печаль переполняла серебристо-серые глаза Инга:

«Он спросил, правда ли, что убивший колдуна сам станет колдуном?»

Взмыл ветер над Дикими горами, сбрасывая снег с крутых побелевших склонов, и нестерпимо холодно стало в груди Оллида. Стужа разлилась по его телу, и тень набежала на лицо. В миг постарело оно на много-много зим, словно истинный возраст Оллида вдруг догнал его и навалился разом.

«Откуда ему это известно?» — спросил он хрипло.

«Говорит: гадурские вороны нашептали».

Оллид потрясённо застыл.

«А вороны откуда знают?»

«А вороны, видно, побывали у Фёнвара, — с грустью промолвил Инг. — Этого я не предусмотрел. Иссякает моя мудрость и подходит к концу моё время!»

Он замолчал, и стих ветер. В тяжёлую тишину погрузилась Лосиная гора — тишину, которую не нарушало больше ничто, кроме лёгкого шороха падавших снежинок, покрывавших плечи и головы двух колдунов. Но Оллид не замечал ни снега, ни его холода. Рован всё знает. Рован всё знает... Что же теперь делать?

«Какая помощь тебе нужна?» — спросил Оллид.

«Пойдём со мной к Ровану».

«Ты хочешь, чтобы я... помог тебе забрать его жизнь?»

«Если придётся забирать жизнь, я сделаю это сам, — Инг решительно встал, стряхивая с себя снег. — Это я совершил ту роковую ошибку, вернув Фёнвара из чертогов Халльфры, богини смерти. Не сделай я этого, он не узнал бы ничего и не поведал бы другим. Так что я и должен платить».

«Тогда что ты хочешь от меня?»

«Ты — мои вторые глаза и вторые руки, — старый колдун положил ему ладонь на плечо. — Я чувствую, что в этот раз могу не справиться один. Что-то подведёт меня».

«Почему бы не покончить с Рованом тихо? — спросил Оллид с отчаянием. — Пока он не напал первым. И пока... не передал кому-то ещё нашу тайну? В конце концов, можно заманить его в ловушку».

«Оллид, Оллид... — Инг покачал головой, устремляя взгляд в мутное небо. — Я и так уже забрал жизнь одного своего друга. Тогда мне казалось, что другого выхода просто нет. Но помнишь ли ты, как мучил меня дух Фёнвара? Я не желал бы такого снова! Уж лучше умереть самому. И потом, Оллид, не каждый, кто знает нашу тайну, станет предателем. Я хочу убедиться в том, что Рован вправду задумал пойти против меня, а потом уже действовать».

Оллид резко стряхнул с плеча ладонь Инга и встал, оказавшись с ним вровень:

«Чтобы убедиться, тебе придётся умереть, ты понимаешь это?»

«Потому я и прошу тебя пойти со мной, — упрямо отозвался старик. — Ты редко бываешь на людях. Никто не помнит, что ты тоже колдун. Так что всё внимание будет приковано ко мне. Ты знаешь, мой друг, что колдуна убить не так-то легко. Но ведь я уже слышу звон кубков из чертогов Халльфры, а значит, и простой удар может стать последним. И тогда тебе придётся остановить Рована вместо меня. Колдовская сила не для людей: она разрушит князя и уничтожит Лисью Падь. Он не сможет властвовать над этой силой».

«Но почему бы тебе не остаться тут, со мной?.. Ты могучий колдун, тебе не составит труда отгородить Дикую гряду от всего мира, чтобы ни один смертный никогда не проник за завесу! Зачем тебе опять куда-то идти?! Тем более — теперь, когда тайна наша известна!»

«Я не стану ни от кого прятаться, — отрезал Инг. — Рован зовёт меня, и я пойду. Я хочу выяснить всё наверняка».

Оллид отвернулся, не желая смотреть в эти ясные глаза. Тусклое, тревожное утро поднималось над Дикими горами — последнее утро, когда они с Ингом спокойно сидели здесь. Последнее...

Снег всё падал и падал. Хрусь, хрусь, хрусь — подошёл Оллид к краю выступа, и ветер легонько ухватился за его неброский старый плащ, подбитый мехом... Колдун глянул вниз: неровный каменистый склон сбегал к подножию, заросшему густой еловой порослью. По склону тянулась тропинка из еле заметных следов: уже почти засыпанные — Инга, и глубокие, свежие — его, Оллида. Он закрыл глаза и вдохнул морозный воздух — такой острый, что об него можно порезаться. Такой острый... Как сама смерть.

Как же он любил Инга — этого упрямого старика с серебряными глазами! Как сильно привязался к нему с тех самых пор, как встретил его в Диких горах, будучи ещё совсем юнцом, бежавшим от своего прошлого... Инг надёжно укрыл его здесь. Но сам старик никогда ни от кого не прятался. Он смело выходил к людям, судил о поступках князей и вмешивался в разгоравшиеся в распри, если успевал. Инг не страшился смерти, но и не искал её. Однако теперь словно сам ветер проходил сквозь старого колдуна, и тонкая слепящая дымка, подобно савану, окутывала его тело. Он собирался на верную гибель, и Оллид видел это так же ясно, как и снег вокруг, блестевший невыносимо больно. Инг уже становился частью этого снега — с серебристыми сединами, закутанный в белый с серебряными узорами плащ — он недвижимо стоял на краю Лосиной горы, и лишь волосы и длинная борода слегка шевелились от ветра.

«Что изменилось? — спросил Оллид. — Неужто только то, что Рован знает нашу тайну?»

«Моё время на исходе, — тихо промолвил Инг. — Я чувствую это. Не от руки Рована, так от чьей-то другой, но я скоро паду. И лучше, если ты будешь рядом и не дашь моей силе утечь к тому, кто не справится с ней. Иначе ведь и войско Фёнвара окажется свободно от моих оков».

Оллид молчал. Череда сумрачных облаков вдруг разошлась, и солнечный луч упал прямо к его ногам, заставив снег блестеть ещё ярче. Колдун поднял голову, но солнце уже скрылось, и вновь налетел ветер, закружив в студёном воздухе крупные пушистые снежинки. Сердце Оллида сжалось — но не от холода и не от страха. А от огромного одиночества, подступавшего к нему со всех сторон. Одиночества, которому никогда не будет конца. Теперь вот и Инг покидает его... Оллид повернулся к старому другу и кивнул, наконец:

«Хорошо. Я иду с тобой».

И заплёл свои чёрные волосы в три косы, а три — в одну, как учила мать, чтобы дороги под его ногами всегда сами сплетались в одну — единственно верную. А Инг достал из-за пазухи какую-то вещь:

«Мой подарок», — промолвил он, улыбаясь.

Оллид взял в руки плотный свёрток, с удивлением отмечая исходящее от него тепло, и развернул.

«Это плащ, — добавил старый колдун. — Плащ, который никогда не порвётся. Который укроет тебя не только от дождя и холода, но и от чужих глаз — если наденешь его изумрудной стороной. А захочешь показаться на люди, просто выверни его наоборот — рубиновым подкладом наружу, и все увидят богатого господина, которому стоит уступить дорогу и слову которого негоже перечить».

«Ты будто уже прощаешься со мной», — с тоскою заметил Оллид.

«Как знать...»

Оллид сжал подаренный плащ.

«А что делать с воронами, которые разболтали всё Ровану?»

«Я уже о них позаботился, — лицо Инга посуровело. — Отныне они больше никогда не покинут пределов Гадур-града».

«Ты и воронов запер?» — поразился Оллид, и старый колдун развёл руками:

«А что с ними ещё делать? Сама Халльфра, властвующая над смертью, отказалась принять их в свои чертоги. Языки бы им вырвать... Да я уже не успею».

Инг наклонился и стряхнул снег с отсыревших поленьев, подготовленных для костра. Занёс над ними раскрытую ладонь, и дрова вдруг вспыхнули. Ярко, горячо заплясало кроваво-рыжее пламя, и потянулся к небу густой едкий дым. Оллид, уже готовый отправиться в путь, с изумлением поднял брови, и Инг рассмеялся:

«Утка, — пояснил он, указывая на утреннюю добычу друга, уже примёрзшую к камню. — Её смерть не должна быть напрасной. Нам надо поесть».



* * *



Дорога до Лисьепадского княжества заняла много дней, хотя кони быстро несли своих седоков, а небольшие сугробы, которые уже успела насыпать зима, разлетались в сторону от тропы, сметаемые огромной незримой метлой перед лошадиными копытами. Но чем ближе колдуны становились к Лисьей Пади, тем сильнее перехватывало Оллиду грудь тревожным предчувствием.

Но что он мог сделать? Он прекрасно понимал нежелание Инга забирать чью-то жизнь, неважно, врага или друга. Ведь это не пустые слова. Убивая, колдун буквально забирает все непрожитые человеком годы и его силу. Но человек состоит не только из силы, а ещё из слабостей, стремлений, страданий и страхов, и чем больше их, тем тяжелее окажется ноша этой жизни. А ведь назад её уже не воротишь.

В мире и без того много боли, чтобы ещё присваивать себе чужую. Инг без устали вмешивается во всё, что может: мирит правителей, раздаёт мудрые советы, лечит больных. Но и он не всесилен. Старый колдун дорого заплатил за то, что пытался остановить очередную войну — между людьми и хёггами, воинственными великанами севера. Обезглавив предводителя хёггов, Фёнвара, Инг мучился так, словно сам потерял голову. Всё, что принадлежало его теперь уже мёртвому другу — вся чёрная ненависть, все страхи, помыслы и необузданные желания, выросшие из страхов, — всё отныне легло на плечи убившего.

Жизнь Фёнвара оказалась неподъёмной даже для Инга. Его стали мучить кошмары и пугающие видения. Ни с того, ни с сего он впадал в ярость и принимался повторять, будто должен уничтожить кого-то, пока не уничтожили его. Чужая одержимость сходила с колдуна, будто волна, но и возвращалась так же быстро. По этой ли причине, или от сильной скорби по убитому другу, но Инг нашёл способ вернуть хёгга к подобию жизни.

День и ночь молил он Халльфру отпустить Фёнвара из своих чертогов на землю, забрав в обмен сколько угодно его собственных зим. И откликнулась владычица смерти:

«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный, — предупредила она. — Ведь Фёнвар уже вкусил мёда с моих столов».

Но старый колдун согласился платить: что ему несколько сотен зим? Однако не ведал он всего замысла Халльфры.

По её велению Инг соткал из своего колдовства источник, наполненный чистейшим жидким серебром и мудростью тысяч зим, проведённых на земле, и поместил в этот источник отрубленную голову Фёнвара. Инг надеялся лишь пробудить сознание своего друга и освободиться, наконец, от бесконечных страхов, владевших великаном. Но колдовство старика оказалось неотделимо от его могущества и знаний, и оно подарило Фёнвару куда больше, чем просто жизнь.

Окружённый столь невероятной силой, мёртвый хёгг открыл глаза, но лишь сплошная ненависть застилала их. Он лежал на самом дне и впитывал всё, что знал Инг Серебряный, всё, чего тот боялся и о чём умалчивал. И открылось Фёнвару, что убивший колдуна сам станет колдуном. Крикнул тогда хёгг своим приспешникам, чтобы подняли его на поверхность, и принялся ждать.

Халльфра не вернула Фёнвару тело, и он не мог больше действовать. Не могли и его воины: Инг окружил хёггов мощной преградой, заперев в их собственных землях на крайнем севере. Лишь звери да птицы пересекали колдовскую завесу, чтобы стать пищей для поверженных великанов. Но еды не хватало на всех, и хёгги оказались обречены на медленное вымирание. Зима за зимой смотрел Фёнвар, как гибнут от голода его соратники, и ненависть ещё сильнее разгоралась в нём. Инг Серебряный должен был умереть!

Фёнвар ждал. И однажды дождался. Появились в небесах надо льдами чёрные птицы — вороны Гадур-града. И велел им Фёнвар искать приближённых Инга, чтобы поведать им тайну старого колдуна и сподвигнуть на убийство: рухнули бы тогда чары, сковавшие север, и освободились бы великаны. Полетели вороны прочь и отыскали они Рована, сына Гвара, и расковыряли ему душу страшными словами. И позвал Рован Инга к своему двору...

«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный». Дорого. Дорого...

Дорога кончалась. Неотвратимо рос частокол Лисьей Крепости, в которой жил князь Рован со своей семьёй. Вот кони поднесли колдунов к самым воротам, уже приветливо открытым в ожидании важных гостей.

«Господин Инг! — подлетели тут же княжеские слуги. — Как хорошо, что ты приехал! Маленькая княжна уже не приходит в себя. Мы боялись, что ты не успеешь!»

Инг легко соскочил со своего серого коня, будто седины были притворством. Но Оллид знал, что возраст всё равно берёт своё. Колдуны живут невиданно долго по меркам простых людей, но они не бессмертны. Сколько времени провёл в мире Инг Серебряный? Когда Оллид повстречался с ним, старику уже миновала тысяча зим. А, может, и все две? Наверное, он мог даже видеть, как боги сотворяют землю. Инг нежно похлопал своего скакуна по шее и прошептал ему слова прощания. Оллид тоже спешился. Его вороной конь по кличке Туринар недовольно мотнул головой, отстраняясь от княжеского слуги.

«Не нужно, — вмешался Оллид. — Мой конь не подпускает никого, кроме меня, и не ест в чужих конюшнях».

«Как скажешь, господин. Но куда же тогда его деть?»

«Пойдёт со мной».

Слуги недовольно переглянулись: такого приказа не было.

«И конь Инга — тоже, — добавил Оллид, выхватывая поводья. — Подождут нас у княжеских чертогов. Мы торопимся».

«У нас вы можете задержаться надолго, господа, — не унимался слуга. — Не лучше ли отвести лошадей в укрытие, чтобы они отдохнули и набрались сил?»

Оллид зло усмехнулся: задержаться надолго? Ну, конечно... И он оправил плащ, подаренный Ингом, стряхнув с рубиновой стороны едва заметные пылинки. Слуги разом притихли и склонили головы:

«Как пожелаешь, господин. А как тебя звать?»

«Неважно, — отозвался Оллид. — Я всего лишь слуга колдуна».

Их проводили в покои, где уже ждал взволнованный князь. Жена родила Ровану только двоих детей. Старшего, которому шла тринадцатая зима, звали Ринук, по прозвищу Рыжий — из-за пышных огненных волос, что под стать его огненному нраву. А младшую нарекли Улльгиной, и её золотистые пряди теперь потускнели от болезни и мокрыми тёмными косичками разметались по подушке. Девочке минула седьмая зима, но, едва бросив взгляд на её впалые синеватые щёки, на истончившуюся кожу рук, на прозрачные пальцы, Оллид сразу понял: до восьмой зимы маленькая княжна не доживёт.

В покоях столпилось множество людей: и слуги, и приближённые Рована, желавшие поглазеть, как знаменитый колдун станет лечить больную девочку. Но едва Инг пересёк порог, князь велел всем удалиться. Он задержался на мгновение невидящим взглядом на Оллиде, который уже успел переодеть плащ изумрудной — незаметной — стороной наружу. Рован недовольно откинул с лица длинные светлые волосы и открыл было рот, чтобы и Оллиду приказать выйти, да вдруг словно позабыл слова и отвернулся.

«Ну?» — потребовал он ответа у Инга, склонившегося над княжной.

Ринук стоял тут же, при отце, и угрюмо разглядывал старого колдуна. А княгиня сидела с другой стороны от больной дочери и плакала, скрыв покрасневшее, опухшее от слёз лицо в расписном платке.

«Что скажешь? — вновь спросил Рован. — Сложно будет её вылечить? Я тебе сколько угодно заплачу за это!»

Инг распрямился и бросил на князя потемневший взгляд:

«Не придётся тебе платить, княже, — глухо отозвался старый колдун. — Не вылечу мне твою дочку».

Брови Рована гневно взметнулись:

«Что?! Почему?»

«Да потому что поздно уже, Рован, сын Гвара. Стоит Улльгина одной ногой в чертогах Халльфры, ведающей царством мёртвых, и не мне звать её оттуда».

«Что значит — не тебе? А кому тогда?»

Покои были по-княжески просторные, и Инг задумчиво прошёлся по ним из стороны в сторону, закусив губу и заложив руки за спину. Вся семья Рована с молчаливой тревогой следила за ним. Даже княгиня перестала плакать и отняла платок от лица.

«Есть один способ, — начал, наконец, колдун. — Позвать её можешь ты сам, но если Халльфра согласится отпустить девочку, взамен она потребует твои собственные годы жизни — которые ты никогда больше не проживёшь. И кто знает, не упадёшь ли ты замертво прямо тут».

Князь оторопело уставился на Инга, а затем лицо его исказилось от ярости:

«Ты что же, смерти моей хочешь? А почему свою жизнь не предлагаешь? — прошипел он. — У тебя же она бесконечная! Что для тебя каких-то зим тридцать-сорок? Чай как один день пролетят».

«Мне Халльфра откажет», — отрезал Инг.

«Я могу, — вскочила побледневшая княгиня, бросаясь к колдуну. — Я готова! Что нужно делать?»

«Дура! — крикнул ей Рован. — Ты понимаешь, что это может грозить смертью?»

«Мне всё равно, если Улльгина будет жить».

«Нет, я не позволю, — князь решительно отстранил жену и зло поглядел на Инга. — Друг ты мне или кто? Почему не уговоришь Халльфру принять от тебя эту жертву?»

«Она откажет мне, — повторил Инг. — Я уже просил об этой милости однажды, и второго раза для меня не будет».

«Ерунда! — всё сильнее распалялся Рован, расхаживая от стены до стены. — Попроси ещё!»

Он вдруг резко пересёк покои и с силой затряс дочь:

«Улльгина! Улльгина!»

«Прекрати!» — вмешалась княгиня, хватаясь за руки мужа, но он не остановился:

«Улльгина! — девочка с трудом разлепила веки и уставилась на отца. — Очнулась! — воскликнул он победно. — Не такая уж ты и больная, значит. Гляди, милая, тут твой любимый дедушка Инг. Гляди! — Рован отошёл в сторону, чтобы Улльгина увидела колдуна. — Он говорит, что не станет лечить тебя ни за какое золото мира!»

Девочка перевела потускневший взгляд на Инга.

«Объясни ей! — велел Рован колдуну. — Объясни сам, почему не хочешь её лечить!»

Улльгина вдруг зашевелила пересохшими губами, будто пыталась что-то произнести. Инг присел на её постель, чтобы лучше слышать.

«Дедушка Инг... — прошептала маленькая княжна. — Батюшка наказал мне звать тебя день и ночь, чтобы ты услышал и приехал... Но я... Я чувствую, что зря беспокоила тебя... Я не встану уже...»

Оллид глянул на князя — и как раз вовремя. Пока Инг вслушивался в речь Улльгины, Рован будто из ниоткуда выхватил копьё — своё любимое оружие — и уже занёс его в броске. Оллид поднял руку:

«Ворвись!» — гаркнул он, и все запертые от зимней стужи ставни вдруг с грохотом распахнулись, впуская яростный ветер. Сила его чуть не сбила с ног Рована, рука князя дрогнула, но копьё уже полетело в Инга.

Старый колдун качнулся. Посох его упал и с глухим стуком покатился по полу. Инг опёрся рукой о постель. Копьё вонзилось ему в спину, и второй рукой он бессознательно ухватился за вышедший из живота наконечник. По бледным и впалым щекам Улльгины заструились слёзы:

«Прости меня, дедушка, — застонала она. — Прости...»

Княгиня уронила платок и в ужасе прижала ко рту обе руки, переводя взгляд с колдуна на мужа. Она хотела вскочить, но сын Ринук придержал её за плечо, помотав головой. А князь застыл посреди покоев, тяжело дыша, и вдруг разразился хохотом.

«И правда, Ринук! — воскликнул он, обращаясь к сыну. — И правда! Сила невиданная разливается по рукам моим! И правда! Я сам вылечу теперь Улльгину!»

Оллид бросился к Ингу, и сын князя вдруг заметил его:

«Ты ещё кто?» — с недоумением спросил он, но ответа не получил и тут же вновь забыл о незнакомце. Но старый колдун остановил друга:

«Я сам сделаю это, Оллид».

Инг тяжело поднялся и обернулся к Ровану. Тонкая струйка крови текла у старика изо рта по подбородку, орошая алыми каплями серебристо-белую бороду.

«Вот, значит, как... — промолвил он с тихой угрозой. — В спину, значит... княже...»

Но Рован не отвечал. Он вдруг обнаружил, что не может шевелиться, и сила колдовская, уже устремившаяся к нему, приостановила свой бег. Инг не сводил с князя глаз. Он ухватился обеими руками за край копья, вышедшего спереди, и стал тянуть его из себя. Оллид оторопел: это же невыносимо больно! Обычный человек истёк бы кровью или потерял бы сознание от боли, но Инг тянул и тянул, и князь, и княгиня, и их рыжеволосый сын застыли, завороженно глядя, как колдун вытаскивает из себя копьё. Лицо Инга покрылось испариной, ярко-алая струйка сильнее брызнула изо рта, и глухое рычание вылетело из горла.

Рован стоял перед ним и в ужасе пытался разорвать сковавшие его колдовские силки, но не мог. Рован, которого он ещё ребёнком носил на плечах и которому помогал уверенно править с тех пор, как тот потерял отца всего лишь на четырнадцатую зиму. Первыми к стенам Лисьего Града пришли войска из северного Ерилля, надеясь выхватить крепость из рук юного князя. Но Инг не позволил начаться распрям и уверенно встал на защиту Рована. Того Рована, который в последнюю встречу поклялся, что никогда не пойдёт против старого колдуна, несмотря на всё, что наплели ему гадурские вороны. Никогда не позарится на то, что можно отнять колдовскую силу и присвоить себе! И никому не поведает об этой тайне...

Инг тащил и тащил из себя копьё, и Рован расплывался перед ним. Слёзы боли струями полились из серебряных глаз — злые, злые слёзы. Наконец, копьё вышло, и Инг перехватил его влажной от крови рукой, а вторую прижал к ране. Оцепенение вдруг сошло с Рована, и он кинулся было в сторону, но Инг опередил его:

«Умри!» — велел он и бросил копьё с такой силой, что Рован отлетел, и тело его пригвоздилось к стене. Князь умер мгновенно: копьё раздробило ему грудь и вошло прямо в сердце.

Княгиня вскочила и закричала, вжавшись в угол. Ринук, хоть и был ещё мал, но выхватил меч, готовый драться с колдуном. Инг перевёл на него тяжёлый взгляд и возвестил с ненавистью, отирая губы белым рукавом:

«И пусть будут прокляты твои наследники, Рован! Жить им лишь до твоего возраста и ни днём больше!»

Рука Ринука, сжимавшая меч, дрогнула, и мальчишеское лицо перекосилось от страха.

«Вон!» — приказал Оллид.

Ветер отшвырнул княжича к окну, едва не выкинув в незатворённый ставнями провал, откуда уже намело в покои снега.

«Вон! Все вон!» — кричал Оллид, выкидывая прочь и прибежавших на крик княжеских дружинников, и ошарашенных слуг, пока Инг не остановил его. Старый колдун перевязал свою рану сорванной со стола скатертью и, опираясь на плечо друга, прохрипел:

«Идём».

Как они покинули город, Оллид помнил смутно. Всё смешалось. Повелевая ветром, он раскидывал людей направо и налево, а раненый друг висел на его плече. Слуги князя пытались задержать их и схватили коня Инга, но верного Туринара им пленить не удалось. И так — всего на одном коне колдуны чудом улетели из Лисьей Пади, едва не пробив насквозь городские ворота, которые Оллид еле успел отворить порывом ветра.

Туринар был могуч, и ему нипочём оказались два взрослых седока, но Ингу от качки стало очень плохо.

«Держись, только держись!» — взывал к нему Оллид, но старый колдун то и дело терял сознание, и его обмякшее тело опиралось на грудь друга, сидевшего позади. А когда Инг приходил в себя, он кашлял кровью и спрашивал:

«Куда ты торопишься? Я всё равно умру».

«Потерпи! Потерпи немного, — молил Оллид, заметая ветром следы на снегу. — Я привезу тебя к Лосиной горе и укрою там...»

«Не стоит, — слабо улыбнулся Инг. — Мне это уже не нужно. Просто перестань трясти меня. Мои внутренности и так всмятку. А Туринар из них совсем кашу сделал, — старик хрипло рассмеялся и тут же скривился от боли. — Мне нужен покой, Оллид. Немного покоя, — Инг чуть приподнялся и указал рукой вправо. — Давай остановимся вон в той роще, и я отдохну. Смотри, как красиво деревья стоят, и уходящее солнышко за них цепляется...»

Оллид нехотя согласился. Он спешился, снял Инга с коня и осторожно уложил на землю, расчистив снег и постелив под друга свой плащ.

«Хороший плащ, правда? — усмехнулся Инг, тяжело дыша. — Тебя и впрямь никто не видел, пока ты ко мне не подлетел. Ты этот плащ береги... Он абы кому на плечи не сядет. Только колдуну».

Но Оллид не слушал, сосредоточенно осматривая старика. Вся белая одежда Инга, промокшая и покрасневшая от крови, теперь затвердела на холоде и покрылась лёгким серебристым инеем. Оллид снял повязку и приложил ладони к рваной ране.

Сильный колдун мог подчинять себе природу: заставлять реки менять русла, вспахивать землю без плуга, уговаривать ветер врываться в дома, разжигать огонь одной ладонью... Человек тоже был частью природы. Болезни его приходили и уходили, и колдуны умели выманивать их, чтобы те покинули тело. Кровь — та же вода, и её можно остановить. Внутренности — расправить, подобно аккуратным бороздам на пашне. Но нельзя удержать того, кто уже занёс ногу над порогом Халльфры — богини смерти. И Оллид понял, что плачет, ощущая, как струится сквозь прижатые к ране пальцы жизнь Инга, как покидает она тело старого колдуна. Оллид не знал, как остановить её. Не в его это было силах. Как и тогда — когда умирала мать...

«Не нужно, — Инг отнял его руки от себя. — Лучше разведи костёр».

Оллид молча встал и набрал валежника с хворостом. Направил на них дрожащую ладонь, и вспыхнуло такое же дрожащее, но тёплое пламя. Мягким рыжим светом осветило оно бледное лицо Инга Серебряного. Он тяжело дышал, глаза его не блестели больше серебристым сиянием, но колдун держался.

«Знаешь, — тихо рассмеялся он, — это было даже интересно...»

«Что — интересно?»

«Почувствовать, как сила моя уходит к Ровану... А потом возвращается обратно».

Оллид вдруг замер:

«Ринук всё знает», — промолвил он и опустил руки.

Инг покосился на него:

«И в самом деле... Я был немного... занят копьём и забыл, что там кричал Рован».

«Кричал, что сила действительно наполняет его тело, — вспомнил Оллид и закусил губу: — Он рассказал сыну. Рассказал, как это должно быть... Теперь род Рована нас никогда не оставит».

«Я проклял их, — напомнил Инг. — Но вообще ты прав, мой друг. Не разойдёмся мы вовек...»

Вдруг он сильно закашлялся, и кровь толчками полилась из его рта, оросив брызгами снег вокруг. Оллид испуганно бросился к нему, но понял, что старик смеётся:

«Прости, Оллид, — прокряхтел он. — Во мне, к сожалению, было лишь одно копьё. На Ринука не хватило».

Оллид покачал головой, но улыбка тронула и его бледные губы.

«Чудак ты», — только и ответил он.

«А всё же как коварна оказалась госпожа Халльфра... — промолвил Инг с сожалением. — Я заплатил слишком большую цену за возвращение Фёнвара из её чертогов! Ни единая душа не знала нашей тайны и не узнала бы вовек! Но теперь она известна Фёнвару, воронам Гадур-града и лисьепадским князьям. Станут князья следовать по пятам за колдунами, и сколько тогда людей умрёт от их руки? Переполнятся чертоги Халльфры! А убил бы меня князь Рован сегодня, так спали бы мои колдовские оковы. И тогда освободилось бы войско Фёнвара и стёрло бы с лица земли тысячи алльдов — как и собиралось когда-то! И в любом случае вышло бы много жертв. Видно, того и добивалась владычица смерти... Предупреждала она меня, что я дорого заплачу за возвращение Фёнвара... Да я решил, что речь идёт о сотнях моих зим, которые я отдам в обмен. Мог ли я ведать её истинные замыслы? Мог ли предполагать, что Фёнвару откроется наша тайна?»

Таял снег вокруг костра, тепло пылало пламя, и рыжие пятна бегали по обескровленному лицу старого колдуна. Слова давались ему тяжело, и он часто замолкал, чтобы отдышаться. Но всё же упорно заговаривал вновь, зная, что скоро уже ничего не сможет сказать. Оллид покачал головой:

«Боги все коварны».

«Халльфра особенно, — возразил Инг. — Но меня она не получит ещё долго. Хоть и слышу я уже звон кубков из её чертогов, но мне не суждено испить мёда с длинных столов, покуда живы потомки Рована, сына Гвара! Навеки сковал я себя с ними проклятием. Да только жаль, Оллид, что всё так вышло, — с горечью признался старик. — Ты помнишь, мой друг: чтобы проклясть кого-то, нужно питать к нему очень сильные чувства. Такие в тот момент я питал лишь к Ровану, и лишь с его потомками мог связать себя. Много зим не иссякнет теперь моё колдовство, сдерживающее войско Фёнвара. Но сколько же бед принесёт это колдунам и простому народу!.. Прости меня за это, Оллид! — глаза Инга заблестели. — Одно радует: потомки Рована не смогут вырезать столько людей, сколько вырезал бы Фёнвар... Это было лучшее, что я мог сделать, когда позвали меня голоса из посмертных чертогов. Лучшее...»

Инг глядел в вечереющее небо, прикрытое голыми ветками деревьев, и в его тускнеющих глазах отражалась бесконечная высь. Пролетела в ней одинокая птица, и шорох её больших крыльев пронёсся над лесом. Упал снежок с ветки, с глухим звуком присоединившись к окружавшим стоянку сугробам. Тепло трещал костёр под боком. Неподалёку Туринар щипал траву, освобождённую Оллидом из-под снега. Старый колдун прикрыл глаза:

«Как приятны... эти последние мгновения... — пробормотал он. — Как мне нравилось жить...»

Инг помолчал немного и, распахнув глаза вновь, уставился на Оллида. Он ухватил друга за руку и отчётливо проговорил:

«Хорошо бы отыскать всех, кого ты знаешь, мой друг... Предупредить. Пусть мороку вокруг себя напустят. Чтоб никто живой не понял, с кем имеет дело... — он охнул и поморщился от боли, а затем упрямо повторил: — Никто живой!»

Руки Инга были так холодны, что даже костёр не мог их согреть. Оллид с печалью промолвил:

«Хорошо, я всё сделаю».

Инг прикрыл глаза и слабо улыбнулся.

«Оллид, — вновь позвал он через мгновение. — Когда я исчезну, не ищи меня. Лучше ищи других, кто пока ещё жив. Ищи, чтобы предупредить. Понял?»

«Понял», — Оллид сжал его ледяные пальцы и поднялся, чтобы подкинуть ещё дров.

Он собирался провести всю ночь возле Инга, не давая потухнуть ни костру, ни жизни друга, но сон всё же сморил Оллида. А когда наутро он открыл глаза, то понял, что остался в зимнем лесу совсем один. Лишь верный конь Туринар стоял неподалёку, но что он мог сказать? На земле одиноко валялся примятый плащ, уже растерявший тепло старика. И ни единого следа не виднелось вокруг стоянки, кроме уже присыпанных снегом следов самого Оллида.

Колдун поднял плащ и накинул его себе на плечи изумрудной стороной с вязью рун по краю — наружу, рубиновой с позолотой — вовнутрь, и поглядел в небо, на котором, словно нежный цветок, распускался рассвет. Оллиду хотелось звать Инга, кричать его имя на весь лес и расчистить все сугробы в поисках его тела, но он обещал, что не станет этого делать. «Лучше ищи других, кто пока ещё жив», — велел ему старик. И Оллид стиснул зубы и заставил вновь плясать пламя над скудными ветками, чтобы согреться перед грядущей дорогой.



* * *



Стоял он над костром и спустя три сотни зим. Полупрозрачный дым окружал давно ставшую родной Лосиную гору. Снег уже сошёл со склонов, уступив место лету — такому короткому в этих суровых краях, и оттого такому желанному. Оллид глядел в потихоньку светлеющее небо, на котором ещё упрямо держались самые яркие звёзды. Аганара, звезда путников, тоже горела, лишь самую малость растеряв свой блеск и чуть подвинувшись в сторону. Оллид протянул руку, ловя завитушки тёплого дыма, и они послушно оплели пальцы. Никто живой не сможет найти его, никто...

Внезапно промозглый холод коснулся ладони, и Оллид вздрогнул. Прямо из окружавшего его дыма соткалась бледная и невесомая фигура женщины, которая пронзительно глянула на Оллида и решительно шагнула к костру, сжимая в руке кочергу. Колдун оторопело отступил назад.

— Я искала тебя! — заявила женщина по-семански, и Оллид без труда её понял, потому что много ездил по миру в давно минувшие зимы: собирал знания да учил языки.

Сомнений не было: перед ним стояла семанка, и её раскосые чёрные глаза — глаза мёртвой — смотрели ему в самую душу. Она подняла свою призрачную кочергу, с которой словно что-то закапало, и указала ею на Оллида:

— Колдун-тан! Я пришла молить тебя о помощи! Спаси моего сына!

Сильный ветер взметнулся над Лосиной горой и сдул прочь дымную завесу, оставив только сиявшую изнутри тусклым светом семанку. Она опустила руку и в молчаливом ожидании застыла возле костра, будто сказала всё, что следовало. Пламя облизывало ей распоротый бок — верно, из-за этой раны она и умерла, — но женщина уже ничего не чувствовала, и лишь глаза её казались невероятно живыми. Они напряжённо вглядывались в колдуна.

— Что с твоим сыном? — спросил, наконец, Оллид.

— Твой народ напал на наши земли, — промолвила она. — Мой сын с другими семанами теперь на горнском судне пересекает тело мирового дракона. Корабль прибудет в Тюлень-град, и там мой сын погибнет, если ты не заберёшь его.

Оллид нахмурился:

— Он станет рабом. От этого редко умирают.

— Колдун-тан! — воскликнула семанка, в негодовании потрясая кочергой. — Он не успеет стать рабом! Он сгорит в Тюлень-граде! Ты видишь, я явилась к тебе, пренебрегая законами смерти. Вся моя семья мертва. Остался лишь сын. И он должен жить!

Оллид молча смотрел на неё, и в душе его ворочался колючий страх. Не стоит отказывать мёртвым, коли они уговорили свою смерть подождать и пришли просить о чём-то живых. Ведь кто ещё, помимо колдунов, услышит их мольбы? Но как не хотел Оллид никогда больше вмешиваться в людские дела! Как не хотел слышать ни о чьих страданиях! Проверять силу человеческой преданности... Не ударит ли сын этой семанки копьём в спину, как Рован ударил Инга?

— Колдун-тан, — нарушила тишину семанка, — я слышу твои сомнения. Но клянусь: мой сын станет тебе самым верным слугой, какого ты только мог бы найти на землях Семхай-тана!

— Мне не нужен слуга, — проговорил Оллид упрямо.

— Ты одинок, — уверенно возразила семанка. — Я меняю жизнь сына на его вечную службу тебе! Когда он вырастет, то сможет стать тебе другом. Только забери его, колдун-тан. Умоляю! И он не покинет тебя, пока ты сам его не отпустишь. Таково моё слово.

— Что ж... — Оллид задумчиво потеребил заплетённую в косичку бороду: что-то всё же зацепило его в словах семанки, и предложение её теплом разливалось в груди, заглушая страхи.

И тут женщина впервые улыбнулась ему, и колдун с грустью подумал: какой, должно быть, красавицей была эта семанка... И почему её зарезали, а не взяли рабыней на корабль? Женщина вдруг показала кочергу:

— Я защищалась до последнего, — промолвила она тихо. — Но этот белокожий оказался слишком силён.

На Оллида вдруг налетела волна боли, испытанной женщиной перед смертью, словно она приоткрыла для него свои воспоминания. Он ощутил ужас от того, как рушится её жизнь и жизнь её народа, который безвозвратно уводят в рабство. Ужас от того, что из всей семьи остался в живых лишь сын, и судьба его — сгореть на чужбине... Её глазами увидел колдун, как в миг вспыхивает деревянный дом работорговца в Тюлень-граде, и погибают запертые в нём люди, будто кто-то намеренно устроил поджог. Ужас затопил сознание Тахиё, и хотя её уже изо всех сил тянуло в иной мир, где не было больше ни боли, ни страха, ни алльдов, где ждали её муж и дочь на залитых солнцем и вечно цветущих лугах Семхай-тана, она ринулась в эти края долгой зимы — искать душу, которой могла бы доверить Гиацу. Лишь бы он жил, лишь бы жил...

Тахиё чувствовала: не каждый услышит её мольбы, не каждый даже увидит её — бестелесную, почти прозрачную, растерявшую свою жизнь. Лишь этот прятавшийся в Атахань-горах колдун поможет ей. Колдун, которому под силу вмешаться в судьбу, ждущую Гиацу. И оттого прямо сюда устремилась она через два моря — через уснувшего глубоко под толщей воды мирового дракона, которому не пробудиться до скончания времён. Только бы не отказал этот человек с волосами такими же чёрными, как у неё. Только бы не отказал...

— Как зовут твоего сына?

— Гиацу, — ответила Тахиё. — Что значит «серебряная вода».

Ветер резко обрушился на гору, и забилось бешено пламя костра между колдуном и мёртвой семанкой. Оллид не заметил даже, как вздрогнул и перестал дышать. Серебряная вода... Серебряная. Будто сам Инг послал ему весточку через столько зим и смотрел теперь на него чужими — чёрными и раскосыми — глазами. И тихий серебристый смех его звенел над Дикой грядой подобно маленьким вечным льдинкам.

— Согласен ли ты на мой уговор, колдун-тан?

— Согласен, — решился Оллид. — Я заберу твоего сына.

— Будь ты благословлён своими богами, — прошептала Тахиё и отдалась сновавшему по горе ветру, который подхватил её и рассеял над просыпающимся миром.

И Оллид вновь заплёл свои волосы в три косы, а три — в одну. Вызвал свистом верного Туринара к подножию Лосиной горы и, оседлав его, поскакал к Риванскому — Тагихам, как звали его семане, — морю. И, негромко посмеиваясь, светила ему в спину затухающая в новом дне Аганара — звезда всех путников. И летел за ним ветер, не в силах догнать.



* * *

Читать дальше главу 3 «Брюхо спящего дракона» — http://proza.ru/2024/12/07/37

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314