Часть 1 Через тернии Глава 6 Два треугольника

Г л а в а  6

ДВА  ТРЕУГОЛЬНИКА

Sapiens, qui prospicit.
Мудр тот, кто предвидит.


I.

Неугомонный Митридат Понтийский снова объявил войну всемогущему Риму. Он вторгался на подвластные римскому владычеству территории уже в третий раз, те-перь во главе сто двадцатитысячной армии. Причина? Постоянная ненависть к могуще-ственному соседу. Повод? Смерть царя Никомеда. Да, страстный любитель мужских ласк отбыл наконец-то к берегам Стикса. Ушел он очень тихо, скончавшись на руках верного Артабана. Ушел, что совершенно естественно при его образе стремлений и жизни, не оставив после себя наследников. Зато Никомед завещал свое царство Риму. Царь не забыл и не простил, что когда-то Митридат VI Евпатор поддержал мятеж род-ного брата владыки Вифинии. В конце концов, римские мечи восстановили справедли-вость, низвергнув и уничтожив узурпатора, и в благодарность за это Никомед Филопа-тор вдруг «воспылал любовью» к Вечному городу настолько, что после смерти привел своим завещанием римские границы в непосредственное соприкосновение с границами Понта.
Сбылись пророческие мысли Минуция Терма. Недобитый Суллой понтийский зверь снова выполз из своей берлоги, заставляя сенат спешно собирать легионы и ре-шать вопрос о том, кто поведет их в бой. На этот раз утвержденный план военной кам-пании предполагал взять армию Митридата в клещи. А потому два легиона под коман-дованием Луция Лициния Лукулла спешили высадиться в Азии, чтобы затем соединить свои усилия с двумя легионами Марка Аврелия Котты, в чью задачу входила оккупация вифинского побережья, и раздавить при этом войска Понта раз и навсегда.   
Получив эти известия и оценив их, Цезарь решил принять участие в военном походе. При этом он преследовал сразу несколько целей. Во-первых, стяжать лавры участника боевых действий, что позволило бы претендовать на пост трибуна несколько раньше возрастного ценза. Во-вторых, немного поправить финансовое положение за счет ожидаемых трофеев и средств мирного населения, основательная часть которого была только рада вывернуться из-под власти оккупировавших провинцию римских рос-товщиков, а потому поддержала вторжение Митридата с огромной радостью. В-третьих, ему пока просто незачем было торопиться в Рим. Вершина политического Олимпа по-прежнему маячила довольно далеко от его подножия, на котором находился в этот момент сам Цезарь.
Финансовая империя Красса в лице его рассеянных повсюду представителей по первому требованию обеспечила Гаю Юлию сумму средств, достаточную для того, чтобы нанять и снарядить почти шесть центурий солдат из расселенных в провинции Азия ветеранов бывших военных кампаний и простых римских граждан. Каждый из них понимал, что идет сражаться не столько ради денег, сколько ради того, чтобы обес-печить мир в собственном доме, ибо для многих Азия давным-давно заменила зеленые склоны холмов уже далекого Аппенинского полуострова.
Закупая вооружение для своей маленькой армии, Цезарь постоянно вспоминал слова Красса о том, что никто не может называться лидером, если он не в состоянии содержать войско за свой счет. Словно отвечая Марку Лицинию, он твердил про себя: «Сегодня я не могу позволить себе такой роскоши, но это только сегодня, Марк, только сегодня. Думаю, что уже завтра мне удастся оплатить не одну жалкую когорту, но це-лый легион, несколько легионов!». Правда, когда наступит это завтра, Гай Юлий не знал даже приблизительно.
  Шесть центурий практически без боя достигли Эфеса и быстрым маршем прошли правее Пергама. Цезарь торопился примкнуть к армии своего дяди по линии матери. А между тем, дела Марка Аврелия Котты обстояли далеко не лучшим образом. Высадившись у Калхедона, он оказался блокирован армадой Митридата с суши и пон-тийским флотом с моря. Опыт предыдущих войн подсказывал повелителю Понта, что для победы над соединенной, прекрасно обученной и вооруженной римской силой из четырех италийских легионов и двух легионов, расквартированных здесь, в провинции, его стодвадцатитысячного войска может оказаться недостаточно. И потому мятежный царь торопился расправиться с военачальниками Рима поодиночке. Котта оказался ближе и опрометчивее Лукулла, позволив запереть себя в городе, совершенно не подго-товленном к длительной осаде: не хватало еды, и даже вода для питья имелась в огра-ниченном количестве. Попытка прорвать окружение на море также закончилась пол-ным провалом. Все семьдесят кораблей римского флота под командованием легата Котты Рутилия Нудона были сожжены, потоплены или достались врагу. В результате Марк Аврелий занял вынужденную оборону, теряя людей в бесполезных вылазках за ворота Калхедона.
Появление и прорыв Цезаря оказались для осажденных как нельзя кстати. Гай Юлий действовал быстро и умело. Атака его когорты явилась для понтийских солдат громом среди ясного неба. Удар с тыла был в первую очередь нацелен на дамбу, кото-рая перекрывала течение единственной снабжавшей город водой реки. Перебив немно-гочисленную охрану, римляне занялись разрушением плотины и преуспели в этом. К тому моменту, когда опомнившийся противник попытался взять их в кольцо, солдаты Цезаря уже разрушили основную часть перекрытий. Взбешенный длительным пленом, мутный поток с ревом и шипением рванулся к Калхедону, неся с собой, если не свобо-ду, то хотя бы избавление от жажды. Решив основную задачу, легионеры выстроились в плотный кулак, нацелив его на спасительные городские ворота, каждый шаг к которым оставлял за собой трупы разозленных неудачей понтийцев. Гай Юлий сражался в пер-вых рядах: неутомимый бог войны Марс, в щедро политых кровью врага доспехах, алом плаще, с развевающимися над шлемом красными страусовыми перьями. Спуринна бился бок о бок с другом, защищая его от выпадов со стороны.
Это сражение могло оказаться в жизни Цезаря последним, изменив ход самой истории, однако данная наука не терпит сослагательных наклонений, да и боги снова оказались на стороне своего любимца. Заметивший шум сражения, Котта подумал, что к Калхедону, наконец-то, подошли легионы Лукулла, а потому отдал приказ к атаке. Ему хотелось разделить лавры победителя Митридата сполна. Ошибка выяснилась слишком поздно для того, чтобы отменить решение, и как раз вовремя, чтобы спасти отчаянный рывок Цезаря.
Дядя и племянник обнялись, стоя за захлопнувшимися перед самым носом врага воротами.   
- Ты просто сумасшедший, мальчик мой, - только и смог сказать, переводя воз-бужденное боем дыхание, Марк Аврелий. – Сумасшедший везунчик!
- Тем, кто рискует и действует быстро, помогают и сами боги, дядя, - улыбнул-ся Гай Юлий. Капли вражеской крови мешались на его лице с каплями пота, и над всем этим пейзажем войны весело и торжествующе горели голубые глаза Цезаря.
- Да-да, но скорее не помогают, а просто не успевают помешать! – расхохотал-ся римский полководец.
- Пусть будет по-твоему, - пожал плечами Цезарь. – Главное, чтобы достигну-тый результат того стоил.
А результат действительно стоил того. В молниеносной стычке у ворот погиб-ло семьдесят легионеров армии Котты, на смену которым Гай Юлий выставил своих неполных шесть сотен обученных и закаленных в боях солдат. К тому же, и это глав-ное, в Калхедоне снова была питьевая вода.

*    *    *

Митридату опять не повезло. Дисциплинированная римская армия все-таки сжала свои клещи. Осада Калхедона закончилась очередным поражением понтийской армии, стремительно откатившейся к границам своего царства. Освобожденная Вифи-ния встречала победителей восторженным триумфом.
Слегка потрепанная Никомедия вновь распахнула свои объятия Риму. И снова глазам Цезаря предстали пестрота восточного базара, степенность богатых кварталов города, золото настенных росписей царского дворца. Все вокруг было знакомым, слов-но и не существовало прошедших шести лет. Разве что вместо полуголых мальчиков на устроенном Лукуллом для офицерского состава пиру прислуживали, танцевали и игра-ли на музыкальных инструментах юные, но такие же полуобнаженные девушки-рабыни. Да не существовало рядом зорких и ревнивых глаз Артабана. И не тревожили ум и сердце изысканные двусмысленности обильно покрытого косметикой Никомеда.
- Ты совсем не пьешь, Цезарь! Почему?! Здешнее вино так прекрасно! – голос за спиной показался Гаю Юлию знакомым. Он обернулся. Ближайшее к нему пиршест-венное ложе занимал совсем молодой красавец. Цезарь никогда не забывал тех, кого видел хотя бы раз в жизни, а потому неприятно пораженный он заставил себя улыб-нуться в ответ на обращенные к нему слова.
- Ты не узнаешь меня? Помнишь? Нас знакомила в доме у Марка Лициния Тертулла.
- Я помню тебя, Публий Клодий. У меня пока нет причин жаловаться на па-мять. Но какими судьбами ты здесь? Ведь пиры в действующей армии – большая ред-кость. Да и таких благосклонных женщин, как Тертулла, на фронте тоже не встретить. И потом, мой мальчик, на войне нередко случается пораниться о неосторожно подстав-ленный противником клинок, а бывает, что ненароком можно и умереть.
- Ты шутишь, - совершенно незлобиво рассмеялся юноша. «Либо пьян, либо полностью лишен амбиций» - тут же подумал Цезарь, а между тем Клодий продолжил сыпать немного заплетающиеся о язык слова. – Я здесь не просто так. Я при штабе Лу-ция Лициния, младший трибун легиона. И Тертулла здесь ни причем, она меня давно бросила, можно сказать отшвырнула за ненадобностью. Ха-ха. Но подожди, ты так и не ответил мне, почему ты не пьешь? Вино изумительное. Рассказывают, что Никомед знал в нем толк. Или ты считаешь иначе? Говорят, ты знал старика в прежние годы?
- Кто и что говорит? – оставаясь внешне спокойным, Гай Юлий невольно на-прягся. «Еще слово, и тебе придется сильно пожалеть о том, что ты открыл свой рот, Клодий. И что же тогда станет с твоей красотой? Боюсь, после этого любвеобильной жене Марка Лициния ты не слишком понравишься» - снова пронеслось в его голове.
- Ничего особенно, - пьяно мотнул головой собеседник. – Просто я знаю, что ты уже был здесь. В той военной кампании тебя наградили дубовым венком. Редкая на-града! Такой не было ни у Мария, ни у Суллы.
- Зато есть у меня, - все еще раздраженно попытался прервать поток чужого красноречия Цезарь.
- Отлично! Отлично! – казалось, Клодий не замечает или не хочет замечать аб-солютно ничего. – Однако скажи хоть что-нибудь по поводу вина, Цезарь.
- Вина? Мой юный друг, с некоторых пор я практически не пью вина, даже прекрасного.
- Но почему?! – удивлению Публия Клодия не было предела.
- Слишком туманит голову, развязывает язык и толкает на поступки, о которых потом приходится жалеть.
- Жалеть? – кубок юноши наклонился, выплеснув на белую ткань туники не-сколько капель тягучей багрово-красной жидкости. – Ты говоришь, жалеть? А вот у ме-ня совершенно другой принцип: никогда и ни о чем не жалеть! Боги наполнили жизнь наслаждениями и нужно спешить, чтобы вкусить их все, пока демон смерти не отпра-вил твою душу на берега Ахерона. Я не жалею ни о чем! Тертулла так Тертулла! Или любая другая: Поппилия, Семпрония, Юния, Теренция! Любая, понимаешь, любая! А лучше все сразу. И вино, и еще отменная жратва! И конечно деньги, много денег! Вот для чего я в армии. Хочу немного славы, совсем немного, вот столечко, и много денег! А женщины? Тьфу! – Клодий покачнулся на локте, снова проливая вино, капли которо-го превратились в «кровавый» ручеек. – Никто из них не может сравниться с моей сест-рой! Клодия в постели просто богиня! Ик! Ик! – обуреваемый пьяной икотой он все же пытался закончить начатую фразу. – Наверное, поэтому наш Лукулл взял ее в жены. Ведь это правда, Лукулл?!
Произнося последние слова, Публий Клодий уставился неподвижным взглядом прямо за спину Цезаря. Гай Юлий невольно повернул голову: Луций Лициний Лукулл собственной персоной, с багровыми пятнами и налившимися на скулах желваками. Он смотрел не на шурина, - к тому моменту последний уже пьяно храпел, откинувшись на подушки, - проконсул смотрел на невольного свидетеля своего позора, на Цезаря.

*    *    *

Через три дня Марк Аврелий вызвал Гая Юлия к себе.
- На этот раз, племянник, боги не столь благосклонны к тебе, как хотелось бы. Пришла пора собираться домой.
- В чем дело, дядя? Лукулл не вынес своего унижения и решил избавиться от невольного свидетеля?
- А ты проницателен, мой мальчик, - кивнул головой Котта. – Далеко пойдешь.
- Но ведь это несправедливо, дядя! Мало ли что еще и кому наплетет спьяну этот самодовольный Нарцисс!
- Не наплетет. Клодий отбыл в Рим вчера вечером, отбыл, увозя с собой пись-мо к сестре с требованием развода.
- Тем более. Значит, инцидент уже исчерпан.
- Отнюдь, племянник, отнюдь. Мне жаль, но среди людей встречаются и такие, для кого страшен не столько сам позор, сколько его свидетели. При взгляде на них эти люди с каждым разом переживают свое унижение снова и снова, и острота этого переживания, увы, от времени не становится меньше ни на йоту.
- Глупо, как все глупо устроено, дядя. Жить и терзаться призраками минувшего недостойно настоящего мужчины! Терзания порождают неуверенность, неуверенность зачастую приводит к жажде мести, а месть окончательно отравляет человеку всю его оставшуюся жизнь.
- Ты говоришь умные вещи, Гай Юлий, но даже такие слова не в состоянии уменьшить количество населяющих мир глупцов. И горе, когда в руках этих глупцов находится власть. Сдай командование когортой и в путь. Единственное, что мне уда-лось сделать, это заручиться отличными отзывами о твоих успехах в этой кампании. Они помогут тебе получить должность трибуна чуть раньше времени.
- Что ж, - пожал плечами Цезарь, – иной раз уступить глупцу - значит, не про-играть, а одержать победу.
Приняв решение, он заторопился домой, не ведая еще, что дом на этот раз встретит его холодом и печалью. Однако пока Гай Юлий радовался, потому что добил-ся выполнения, по крайней мере, одной из поставленных перед собой задач: первая ступенька на «пути чести» становилась для него вполне близкой и даже осязаемой.

II.

На этот раз вся радость встречи с ним оказалась заключена только в посвет-левшем и увлажнившемся взгляде Аврелии, обнявшей сына с подчеркнутой нежностью и участием. Септимий напротив посмотрел на Цезаря довольно хмуро, быстро опустив глаза к мраморному полу.
- Где Корнелия? – напрягся Гай Юлий.
- Она ждет тебя в спальне, - голос матери звучал приглушенно. – Юлия тоже там, вместе с нею.
Путь к жене пролегал через кабинет, в котором, оставшись один на один (Ав-релия отправилась распорядиться с приготовлениями к обеду), Септимий грустно раз-веял туман его сомнений:
- Она больна, Цезарь. Больна вот уже на протяжении трех месяцев.
- Чем? Что-то страшное?
- Никто не знает. Лекари только разводят руками. У нее кровит между ног.
- Но это же происходит со всеми женщинами, Корнелий.
- Да, но не так. Последнее кровотечение продолжалось у нее почти две недели. Твоя жена очень ослабела. На этот раз кровь едва удалось остановить. Так что будь с ней поосторожнее, - Септимий немного помолчал и добавил смущенно. – И поласковее.
Он шагнул в полумрак затемненной спальни, встретив на себе взгляд двух пар широко раскрытых глаз. Корнелия полулежала на постели, откинувшись на подложен-ные под плечи подушки, подросшая Юлия свернулась калачиком у ног матери. Цвет лица женщины отливал восковой бледностью с желтым оттенком колеблющегося пла-мени масляных ламп. Она попыталась встать навстречу мужу, однако Цезарь оказался быстрее. Уже через мгновение он стоял на коленях, сжимая холодную, несмотря на жаркое лето, и сухую ладонь Корнелии.
- Любимый, - прошептала она, поглаживая другой рукою тщательно уложен-ные колечки его шелковистых волос. – Наконец-то ты вернулся. Я так ждала тебя. Мы все ждали тебя: я, Юлия, твоя матушка. Ты же не покинешь нас снова? – голос Корне-лии дрогнул, наливаясь слезами. 
- Нет-нет, что ты! – Гай Юлий покрыл ее ладонь целой россыпью поцелуев. – Теперь я уже никуда не уеду. Я буду с тобой, только с тобой и еще с моей малышкой, - он улыбнулся прямо в распахнутые голубые глаза дочери, поднялся с колен, усажива-ясь в изголовье ложа так, чтобы видеть бледное похудевшее лицо возлюбленной и быть доступным ее взгляду. – Смотрите, что я привез вам из странствий на этот раз.
Отвязав от пояса дорожный кошелек, Цезарь высыпал из него на покрывало горсть белых и розовых шариков. Жемчуг. Настоящий, крупный морской жемчуг. Це-лое состояние! Это было то единственное, что он увез с собой с Фармакуз. Не взяв ни-чего больше из награбленной пиратами добычи, он не устоял против подобной красоты: ведь он знал, что дома его ждут женщины.
- Вот эти, крупные пойдут тебе и Юлии на сережки, эти вставим в оправу пер-стня, а эту, - Гай Юлий покрутил в руках настоящий самородок – огромную, размером с фалангу большого пальца, розовую красавицу. – Из этой мы сделаем прекрасный ку-лон к ожерелью из серебра. Любимая, да тебе будут завидовать все красавицы Рима!
- Да-да, - устало кивнула головой Корнелия. – Только вот, видишь, как все вы-шло. – Ее взгляд скользнул вдоль собственного тела, невольно задержавшись на том, прикрытом складками одеяла месте, откуда появляются к жизни все люди. По впалым щекам женщины побежала одинокая слезинка. Не ускользнувшая от внимательного взгляда мужа она мгновенно высохла под прикосновением его губ.
- Ничего, ничего, любимая, ты непременно поправишься! Непременно! Я уве-рен в этом. Уже скоро все станет по-прежнему.
Так Рим встретил Цезаря.
Но не весь Рим. Уже на следующий день Гай Юлий попал в радостные объятия Марка Лициния Красса.
- Рад твоему возвращению! – искренне улыбнулся финансист. – Однако, Це-зарь, не знал, что ты умеешь так быстро возвращать взятое в долг. Неужели пираты бы-ли столь благодушны?! – Красс притворно взмахнул руками.
- Ну, что ты, Марк Лициний, скорее беспечны. Ничто не делает людей столь беспечными, как безнаказанность. Они просто забыли об опасности, а для меня при этом самым тяжелым оказалось ждать завершения дела целых сорок дней. В его благо-приятном исходе я просто не сомневался. Со мной были боги.
- Похоже, они всегда с тобой, Цезарь, особенно там, где опасно. В Рим вернул-ся Клодий. Он рассказал о твоем рейде через Азию к Калхедону. Ты не зря провел вре-мя: к рассказам о дубовом венке ты прибавил легендарное повествование о «слове Це-заря» и успешные действия против Митридата. Не волнуйся, тебя не забыли, тебя про-сто невозможно забыть. Да и мы не давали сделать это. Популярам сейчас, как никогда, нужны такие герои: искрометные, несгибаемые, уверенные в себе и своих силах. Кло-дий сообщил также, что ты привез с собой лестные рекомендации Лукулла и Котты.
- Что еще сообщил Риму этот глупый мальчишка? – усмехнулся Цезарь.
- Еще? Еще он привез своей сестре развод от Луция Лициния.
- А он не сказал, что послужил основной причиной этого развода? Точнее не столько он сам, сколько его не умещающийся во рту язык.
- Пусть их, Гай Юлий. Пускай разбираются во всем сами. Ты же знаешь, я не люблю совать нос в чужие семейные дела. Да и Клодий, на мой взгляд, не столько глуп, сколько чрезмерно юн и уж очень жаждет славы. Жаждет настолько, что порой легко путает славу героя со славой скандалиста.
- Юпитер с ним, с этим Клодием! – махнул рукой Цезарь. – Он еще отыщет свой конец, непременно отыщет. А вот для меня сейчас покровительство богов было бы отнюдь не лишним. И в политике, и в семье.
Последние слова заставили Красса сдвинуть брови.
- Что касается политики, пожалуй, можешь не волноваться. Рекомендации проконсулов основательно расчистили тебе путь к должности трибуна. Ты победишь на выборах, вне всякого сомнения: поверь, герои боевых действий не расхаживают по Риму толпами. Так что, смело выставляй свою кандидатуру, и дело с концом! Что же касается Корнелии, - Марк Лициний замялся. – Тертулла рассказывала мне о пришедшей в твой дом беде. Да я и сам дважды видел твою жену во время ее болезни, когда выполнял данное тобой поручение приглядывать за ними. Знаешь, Гай Юлий, из меня довольно плохой утешитель. Да и к тому же: утешать – это, значит, жалеть, а ты вряд ли заслуживаешь жалости. Но послушай, что я скажу тебе. Многим из нас хотелось бы, чтобы жизнь наша протекала без бед, тревог и сомнений. Некоторым боги уготавливают на время такую участь. Но хорошо ли это? Не возбуждает ли это зависть и ненависть окружающих? Не расслабляет ли нас самих на жизненном пути? Расслабляет настолько, что встреченное впоследствии даже крохотное препятствие повергает нас в ужас и панический страх. Нет, по мне лучше, если радость чередуется с печалью. И если этой печали не существует, то ее надо выдумать. Выдумать, чтобы сражаться с ней, и тем самым сохранять способность к борьбе и волю к жизни. Сожми свои страдания в кулаке, вознеси жертвы богам и ступай дальше! Не все в этой жизни подвластно нашей воле, друг мой, не все, но то, что выпадает нам, нужно сносить терпеливо и безропотно.

*    *    *

Возвращение мужа подействовало на Корнелию благоприятно. Сначала с ее лица исчезла печать грусти и обреченности, потом постепенно вернулась улыбка и ра-достный блеск в глазах, и, наконец, ее щеки обрели давно утерянный румянец. В их дом постепенно вернулись счастливая безмятежность и смех, и шумная суета. И даже на суровом лице строгого Септимия нет-нет, да и проскальзывала легкая довольная полуулыбка.
Слуга первым поднял вопрос о безопасности господина. Степень ее за про-шедшие полтора года значительно возросла. Главный недруг Цезаря, Гней Публий Помпей женился. Спустя год от начала своей испанской кампании Магн навестил Рим на несколько недель, связал свою судьбу с почти тридцатилетней дочерью умершего к тому времени известного юриста Квинта Муция Сцеволы, оставил жену беременной и благополучно отбыл гоняться за неуловимым и по-прежнему непобедимым Серторием. Оставалась Сервилия. Однако, во-первых, эта неистовая фурия не располагала доста-точными средствами, чтобы самостоятельно организовать сколько-нибудь достойное внимания покушение на Гая Юлия. А, во-вторых, жар ее ненависти заметно спал сразу же после того, как по городу поползли слухи о неизлечимой болезни Корнелии. Она не постыдилась даже впрямую спросить об этом у встреченной на рынке матери Цезаря и, получив от нее расчетливо утвердительный намек, удалилась вполне удовлетворенной. Короче, жизнь становилась спокойнее, и все же Септимий настойчиво сопровождал хозяина практически во всех его передвижениях по римским улицам.
 Он первым принес в дом весть об избрании Цезаря трибуном. И это оказалась не единственная должность Гая Юлия. В том же году после достаточно продолжитель-ной болезни скончался его другой дядя по материнской линии – Гай Аврелий Котта, со смертью которого освободилось место среди пятнадцати членов коллегии понтификов. И снова выборы принесли ему столь желанную победу. Жреческая должность была не только почетна сама по себе, не только открывала возможность использования в принятии тех или иных решений столь ценимых в то время гадательных толкований, но и позволяла лишний раз убедиться в том, что прародительница рода богиня Венера не оставляла потомка своим благосклонным вниманием.
Все складывалось как нельзя удачно, все, кроме одного.

*    *    *

Со дня его возвращения прошло больше двух месяцев. Лето сменилось теплой осенью, с началом которой в Рим потянулись уезжавшие на период жары патрициан-ские семьи. Жизнь потекла своим чередом. Где-то далеко в Испании проливали кровь легионы Помпея, на земле Понта, Сирии и Армении гибли солдаты Лукулла, а здесь, вблизи Форума, текла размеренная полная увеселений и праздников жизнь. Игры сме-нялись театральными представлениями, бесплатные раздачи хлеба пирами. Плебеи на-качивались в многочисленных тавернах дешевым кислым вином, патриции отрыгивали из переполненных желудков дорогие кушанья и еще более дорогие вина.
В тот вечер они впервые возлегли на ложе любви после столь долгого переры-ва. До этого Корнелия с ужасом ждала приближения месячных, отказывая Цезарю даже в невинных, но распаляющих желание забавах. Но вот прошел один срок, миновал дру-гой, и оба ее цикла оказались привычно короткими, словно не было предшествующего периода изнуряющих кровотечений. Невольный обет их целомудрия становился бес-смысленным.
В тот вечер они вернулись из дома Катилины. Луций Сергий дал прекрасный ужин. Множество изысканных блюд и напитков, радующие глаз движения танцовщиц и ласкающие слух звуки авлоса и лиры, и, конечно же, разговоры, разговоры и еще раз разговоры. Ну, разве мог Катилина обойтись без политики?! На этот раз он схлестнулся с Цицероном. Поводом к спору послужила судьба несчастного Сатурнина – плебейско-го трибуна, погибшего от рук оптиматов тридцать лет назад, и, естественно, судьба республики и народа Рима. Марк Туллий, как и всегда, стоял на стороне олицетворяв-шего сенат закона и порядка, Луций Сергий, как обычно, кричал и брызгал слюной, вы-ставляя себя рьяным борцом за права римского плебса. Дело вполне могло бы закон-читься дракой, но обоих вовремя разняли их жены и развели по углам их друзья. Воца-рившийся «мир» не менее традиционно завершился обильными излияниями и призна-ниями во взаимной приязни. 
Цезарь едва касался губами разбавленного вина. Он и раньше-то не видел в нем особой прелести, но пил наравне со всеми, стараясь не слишком отличаться от «зо-лотой молодежи» и не слишком мозолить глаза старым, прожженным в политических интригах и чрезвычайно опасливым оптиматам. С отъездом из Рима на Родос ситуация в корне изменилась, а теперь к этому еще прибавилось и осознание важности начав-шейся политической карьеры.
Он довел слегка захмелевшую Корнелию до входа в спальню, предполагая за-вершить все традиционным нежным поцелуем, однако жена вдруг крепко обвила его шею руками и, кокетливо опустив веки, потянула Гая Юлия за собой.
- Думаешь, тебе можно? – вопросительно взглянул на нее Цезарь.
- С тобой, любимый, мне все можно, - жаркий шепот сломил последнее его со-противление. Подхватив Корнелию, он донес ее до постели, медленно, целуя каждую складочку тела, освободил от достаточно легкой одежды и впился в ее губы долгим протяжным поцелуем. Ткань тоги шумным водопадом обрушилась на пол, приняв на себя нежный шелк туники. Любовь сплела их обнаженные тела и бросила в волны на-слаждения, из которых оба выныривали лишь на мгновение и только для того, чтобы, глотнув воздуха окунуться в пучину неги и сладострастия.
Пробившиеся из внутреннего дворика лучи солнца разбудили Цезаря первым. Мгновенно раскрыв глаза, он легко потянулся, охваченный приятными воспоминания-ми, провел взглядом вдоль ложа ночного пиршества их любви и замер. На внутренней поверхности бедра Корнелии темнела тоненькая уже засохшая бурая струйка крови, пятна которой покрывали и плоть самого Цезаря. И тут же его охватил липкий страх и гнетущее чувство вины.

*    *    *

На этот раз кровотечение удалось остановить быстрее, чем раньше, однако Корнелия снова ослабела и стала напоминать прозрачную тень из подземного царства Диспатера. Гай Юлий не отходил от жены на протяжении всех дней болезни, забросив на время политику и другие менее важные заботы. Он похудел и осунулся, и хотя Кор-нелия сносила свои страдания безропотно и ни в чем не обвиняла мужа, ощущение то-го, что именно он нанес ей непоправимый вред, так и не покидало Цезаря. Но любовь их при этом не только не угасла, а напротив сделалась еще сильнее, плавно перейдя в некую совершенно иную плоскость. На смену возбуждавшим желание поцелуям при-шли осторожно внимательные понимающие друг друга прикосновения глаз. Жаркие объятия превратились в крепкие и одновременно целомудренные сплетения пальцев. Пыл сладостного проникновения уступил место безобидно касающемуся кожи порха-нию ладоней: по лицу, волосам, по овалу плеча.
Корнелия произнесла изменившую их жизнь фразу спустя несколько месяцев, совершенно неожиданно для него, в тот момент, когда Гай Юлий пришел пожелать ей спокойной ночи. Теперь это были самые сокровенные минуты их близости. Он приса-живался на постель жены, брал ее ладони в свои руки, осторожно касался губами ее прохладной, немного суховатой кожи и подробно рассказывал о делах дня прошедшего и планах на день предстоящий.
- События развиваются все более стремительно. Пираты захватили несколько караванов с зерном, и цены на хлеб взлетели до небывалых вершин. В Риме назревает голод, растет и недовольство плебса. То там, то здесь вспыхивают мелкие стычки меж-ду городской стражей и нищими. Сегодня разгромили несколько торгующих лепешка-ми лавок. Их хозяев легионерам пришлось буквально вырывать из рук разъяренной толпы. Есть раненые с обеих сторон. Улицы города становятся опасными. Сенат встре-вожен. Поговаривают, что Варрон и Лонгин собираются выступить с законопроектом о бесплатной выдаче нуждающимся пяти модиев зерна. Те идеи, за которые пострадал Марк Эмилий Лепид, превращаются в безусловно необходимую реальность. И как только это произойдет, я выступлю в сенате с предложением принять закон, дарующий прощение всем тем сторонникам Лепида, кто был вынужден покинуть Рим вслед за мя-тежным консулом. Вот когда у твоего брата наконец-то появится возможность вернуть-ся на родину. Луций Корнелий Цинна не заслужил того, чтобы умереть в изгнании.
- Ты думаешь, они согласятся? – взгляд Корнелии был полон сомнений. – Ведь прошло всего лишь немногим более трех лет.
- На этот раз им не отвертеться. Я прижму их неоспоримыми доводами. Сказав «А», невозможно не произнести следом и «Б». К тому же меня поддержат Катилина и Красс. Нас трое: трое – это настоящий треугольник. А треугольник, как учил Евклид в своих «Началах», - есть самая устойчивая фигура, способная выдержать достаточно сильное противодействие. Но я утомил тебя, любимая, - Цезарь ласково провел ладо-нью по руке жены, случайно коснувшись локтевого сгиба. Корнелия вздрогнула, – при-косновения к этому месту всегда будили в ней страсть, - вздрогнул и Гай Юлий; на его лбу и верхней губе проступила испарина, за которой последовало знакомое томление внизу живота, сопровождавшееся внезапным напряжением плоти. И вот именно тогда, глядя в глаза мужа с нежностью и состраданием, она произнесла свою неожиданную фразу:
- Цезарь, тебе нужна женщина.
Он отреагировал практически сразу, будто готовился к подобному повороту событий:
- Мне не нужна никакая женщина. Она у меня есть, даже две женщины: ты и политика.
- Все это так, любимый. Политика, несомненно, в состоянии дать мужчине не-достающий накал страстей, но никогда она не подарит того радостного расслабления, за которым следует умиротворение духа, за которым пробуждается вселенская любовь к окружающему тебя миру. К сожалению, - Корнелия глубоко вздохнула, – теперь этого ощущения не могу подарить тебе и я. А без него ты просто сгоришь, сгоришь дотла или превратишься в желчного фанатика. Я не желаю тебе подобной судьбы, муж мой. Гай Юлий, я мечтаю увидеть тебя первым человеком в Риме!
- И я стану им, непременно стану! – в горячности почти выкрикнул Цезарь.
- Тебе нужна женщина, - со спокойной улыбкой повторила Корнелия. – Мне уже давно следовало заняться решением этого вопроса и подыскать тебе любовницу: Цезарь не должен пользоваться услугами дешевых проституток.
Постаравшись обратить все сказанное в шутку, Гай Юлий выскользнул из спальни жены в кабинет. Однако уже через три недели «шутка» превратилась в реаль-ность.

*    *    *

Атмосферу заговора он ощутил, едва лишь переступив порог дома. Сначала в глаза бросилось то, что верный Септимий Корнелий упорно прятал взгляд, отводя его в сторону или прикрываясь полуопущенными веками. Потом Цезарь обратил внимание на блуждающую на лице встретившей его матери улыбку. Аврелия не смеялась уже до-вольно давно, наверное, с того самого момента, когда в женскую половину ее дома по-стучалась беда. Однако сегодня, загадочно улыбнувшись, она проговорила с непонят-ным для него оттенком многозначительности в голосе:
- Корнелия, просила тебя зайти к ней сразу, как только ты появишься. Сейчас она в бассейне.
- Что-то случилось?
- Она все расскажет тебе сама.
Переодеваясь в простую домашнюю тунику, он попытался выяснить ситуацию у Септимия, но услышал в ответ лишь пустую отговорку:
- Откуда мне знать, что в головах у этих женщин. Ты же понимаешь, они про-сто не могут жить без того, чтобы не выдумать себе какую-нибудь тайну.
- С каких это пор ты утратил свою проницательность? – с сомнением в голосе покачал головой Цезарь.
- В отношении женщин, Гай Юлий, у меня ее никогда и не было.
- Ну-ну, - только и хмыкнул Цезарь, направляясь к бассейну.
Тихие голоса он уловил еще за несколько шагов до скрывавшей вход занавес-ки. Два голоса, причем оба были ему знакомы. Откинув полог, Гай Юлий шагнул в теп-лоту испарений и остановился на краю мраморного пола. Корнелия смотрела прямо на него и улыбалась. Черные волосы расположившейся спиной к нему второй женщины укрывали ее затылок и плечи мокрым покрывалом. Теплая вода мерно покачивала об-наженные тела, пробуждая быстро растущее желание. Он сдержал себя лишь усилием воли, вопросительно взглянув в глаза жены.
- Присоединяйся к нам, любимый, - призывно взмахнула ладонью Корнелия, и в этот момент другая женщина повернула к нему свою голову. Ни один мускул не дрог-нул на лице Цезаря: знакомой незнакомкой оказалась Сервилия!
- Думаю, вас не нужно представлять друг другу, - не давая ему опомниться, продолжала Корнелия. – Сервилия обаятельная женщина и очень мила в общении.
- И давно ты знакома со своей «обаятельной» подругой? – сумел, наконец, от-реагировать на ситуацию Гай Юлий.
- О, уже больше двух недель, - неожиданно ответила ему Сервилия.
- Да-да, - подтвердила жена, – она была столь заботлива, что зашла справиться о моем здоровье. Мы поболтали и нашли, что у нас с ней много общего. А еще мы за-нимались любовью.
- Любовью?! С ней?! Вдвоем?!! – изумлению Цезаря не было предела.
- Тебя это так поражает? – снова вмешалась в разговор Сервилия. – Где же хваленая широта твоих взглядов, Гай Юлий?
- Причем здесь мои взгляды?! – притопнул ногой Цезарь. – Это могло повре-дить здоровью Корнелии!
- Мы были очень осторожны, любимый, и ограничились только поверхност-ными ласками, - глаза жены мечтательно закрылись. – И это было прекрасно.
- Две сумасшедшие идиотки! - печатая слова, четко выговорил Гай Юлий.
- Две влюбленные в тебя идиотки, - нисколько не смущаясь, парировала Кор-нелия. – И что плохого в том, что вместо вражды мы решили разделить твою любовь: мне – ее моральная часть, ей – физическая. Между нами все честно.
- При этом вы забыли уточнить всего лишь одну деталь, - его голос еще звучал издевательски, но в душе он уже знал, что они одержали над ним победу, – хочу ли я этого, согласен ли на ваш вариант.
- Ты хочешь этого, Цезарь, - ответили обе женщины хором: женщины Цезаря знали своего мужчину достаточно хорошо для того, чтобы утверждать подобное.
Он же молчал, обдумывая свою следующую фразу.
- Мы будем делать это втроем? – они одержали победу, и в отместку ему вдруг захотелось унизить обеих.
- Нет-нет, - покачала головой Корнелия. – Это выше наших сил, да в этом и нет необходимости. Уверена, вы найдете себе место для встреч, так же как и мы с Сервилией: думаю, нашим любовным путям не следует пересекаться.
Разговор был закончен, но вечером того же дня Гай Юлий шутливо укоризнен-но бросил вошедшему в кабинет Септимию:
- А ты оказывается предатель, друг мой.
- А ты предпочитаешь, чтобы она по-прежнему вынашивала план твоего убий-ства? – проворчал Корнелий. – Знаешь, Цезарь, иногда упертым людям удается реали-зовать даже самые безумные планы. А ты мне дорог не только как память. К тому же общение с этой тигрицей пошло твоей жене явно на пользу. Однако объективности ра-ди следует заметить, что обвинения, выдвинутые тобой  в мой адрес, совершенно бес-почвенны. В этом деле я ни причем. Ей все рассказала Аврелия, я только не стал им мешать.


III.

- Господа сенаторы! – традиционно начал свою речь Цезарь. Сегодня он уже не дожидался, как это было раньше, права выступить в последнем ряду сенатской молодежи: трибуну и члену коллегии пятнадцати понтификов слово предоставлялось в числе первых. – Мы только что счастливо избавились от угрозы потрясения устоев нашего государства. Мудрость Марка Теренция Варрона и Гая Кассия Лонгина позволила провести в жизнь и принять закон о раздаче зерна. Нам удалось утихомирить толпу – этого вечно готового к разрушениям, голодного разъяренного зверя. Зверь получил пищу и насытился. На улицах Рима не кричат, не проливают кровь, не ломают лавки честных торговцев и не грозят спалить Вечный город до основания. Пока все успокоилось. Но какой ценой?! Чрезвычайными закупками зерна в Сицилии. Казна в очередной раз позволила запустить в нее руку. И это спасло нас от беспорядков, погромов и пожаров. Однако позвольте спросить вас, господа сенаторы, как долго наш многострадальный эрарий будет способен выдавливать из себя деньги на те, с позволения сказать «неотложные» нужды, которых можно было бы легко избежать?!
- Говори яснее, Цезарь, - морщась, словно от зубной боли, поднял ладонь Квинт Лутаций Катулл. – В хитросплетениях твоих слов тонут мысли!
- Куда же еще яснее, Квинт Лутаций? – пожал плечами Гай Юлий. – Все, о чем я пытаюсь рассказать, буквально лежит на ладони. Мои мысли в состоянии понять даже десятилетний мальчик. Кто виновен в том, что римская казна опустела почти на четверть? Пираты, скажете вы мне? Нет, нет и еще раз нет! В наших бедах виноваты мы сами, мы и наша близорукая политика! Кому мы доверили вести войну с пиратами? Претору Марку Антонию. Человеку достойному во всех отношениях. Но! Мы с вами забыли согласовать его назначение с нашим многоуважаемым принцепсом сената Пуб-лием Цетегом, вернее с его любовницей Прецией. Какая ошибка с нашей стороны! – Цезарь иронически поклонился в сторону побагровевшего Цетега. - Ведь без должной взятки этой матроне наше назначение – всего лишь пустышка. Ну что прикажете делать теперь Марку Антонию без достаточного количества денег и кораблей. Результат налицо! Пираты, как бесчинствовали на море, так благополучно продолжают делать это и по сей день, а казна Рима при этом не только не получает положенной прибыли, но, напротив, несет постоянные убытки. 
- Ты что же обвиняешь Цетега во взяточничестве? – вступился за одного из ли-деров своей партии Бибул.
- Нет-нет, что ты, Марк Кальпурний! – притворно взмахнул руками Цезарь. – Как можно! Без заведомо подученных свидетелей, без подкупленного состава суда! Как можно! Да это же заранее проигранное дело! Не правда ли, Гортензий?! Или, может быть, на этот вопрос лучше ответить Цицерону?! Но! – в этот момент Гай Юлий повысил голос и воздел обе ладони в умиротворяющем жесте. – Я вышел сюда говорить вовсе не об этом. Этот экскурс лишь ответ на ремарку многоуважаемого Катулла. Я намерен говорить о том, что за годы войны патрицианское сословие Рима понесло невосполнимые потери. И с этим невозможно не согласиться. Сотни убитых, сотни изгнанных. Так было во времена Мария, так было во времена Суллы, и, к сожалению, так продолжается и в наши дни. Доколе? Доколе лучшие из лучших, те, кто не согласился когда-то с существующим положением вещей, будут пребывать вдали от родных стен?! Я говорю сейчас о бывших сторонниках Марка Эмилия Лепида. Три года назад многие из присутствующих здесь обвинили нашего несчастного консула в предательстве интересов государства, зато сегодня его закон о пяти модиях зерна получил всеобщее признание все тех же государственных деятелей. Так может, и во всем остальном сенат тогда ошибался? Или мы все здесь претендуем на безгрешность?! Или мы готовы признать, что подобно дешевым шлюхам мечемся из стороны в сторону в надежде сорвать очередной медный асс сверх положенной за услуги суммы, и вынося при этом решения не по воле сердца и разума, а по воле переменчивых обстоятельств?! Если же нет, если дело обстоит иначе, на что я очень надеюсь, если сенат Рима это действительно орган, пекущийся о свободе и благополучии республики, то вношу на его рассмотрение и прошу принять закон об амнистии находящимся в изгнании сторонникам Марка Эмилия Лепида! 
Председательствующий в сенате Варрон предостерегающе поднял руку, зара-нее пытаясь обуздать тех, для кого предложение Цезаря было не столько политическим жестом, сколько ударом по материальным интересам. Имущество изгнанников в Риме всегда шло с молотка: деньги - в доход казны; мебель, дома, статуи, драгоценности – подчас за бесценок, в жадные руки тех, кто располагался ближе к государственным по-стам и службам. А таких всегда находилось немало. Поэтому жест консула остался без внимания. Крики неслись со всех сторон, за исключением тех мест, где находились сторонники Гая Юлия.
- Это возмутительно! Он хочет подорвать спокойствие в республике! Он хуже Сатурнина! Долой! Убирайся прочь! Это же государственный переворот! – надрывали глотки разъяренные сенаторы.
Крики немного утихли лишь тогда, когда на место выступающего встал Марк Порций Катон и жестом попросил слова.
- Уважаемый сенат, - Катон начал свою речь столь тихо, что волнению в зале поневоле пришлось сойти на нет. Мнение этого молодого политика было интересно всем: противникам Цезаря, потому что они ждали скандала, ведь Катон ненавидел Гая Юлия за связь с собственной сестрой, коей являлась Сервилия; сторонникам Цезаря, потому что выступал враг, которому нужно было противодействовать. – Мы только что внимательно выслушали этого человека. – Марк Порций презрительно вытянул длин-ный указательный палец в направлении Цезаря. – Я уже не говорю о самой личности оратора, которая не только не заслуживает малейшего доверия, но, наоборот, внушает всяческие подозрения и вызывает сомнения: а является ли он гражданином нашей мно-гострадальной, раздираемой противоречиями  республики? Давайте же посмотрим, к чему нас призывает этот человек. К соблюдению высоко почитаемых древних законов? Нет. Да разве они представляют для Цезаря хоть какую-нибудь ценность?! Отнюдь. Ведь закон – это спокойствие и порядок. А посмотрите на него. Как только деньги Красса подсадили Цезаря в сенат, мы не знаем покоя. Что сделал он в первую очередь? Тайно поддержал мятеж Лепида. Обрушился с голословными обвинениями на всеми уважаемых людей. Поразил весь Рим своим распутством. Мы отдохнули от него чуть больше года, и вот он снова здесь, чтобы смущать всех и вся своими крамольными за-мыслами. Так, может быть, Цезарь ратует за соблюдение наших обычаев? Ни в коем случае! О всемогущий Юпитер, призываю тебя в свидетели того, что этот человек на-рушил все те обычаи и устои общества, до которых только сумел дотянуться. Мне ка-жется, он не обошел вниманием ни одной римлянки. Отцы-сенаторы, из-за него вам теперь просто необходимо запирать своих жен и дочерей, едва лишь Цезарь отворяет двери своего дома, чтобы выйти на улицу. Да, по слухам, он и собственное жилище удосужился превратить в публичное заведение. Тогда, скажете вы, наверное, этот человек действительно печется о заброшенных на чужбину собственными ошибками, амбициями и заблуждениями наших бывших согражданах. Нисколько! Пора привыкнуть, если Цезарь и печется о чем-нибудь, то только о собственной выгоде. Ни для кого не секрет, что на сегодня он по уши в долгах. И протащив свой закон, рассчитывает на возвращение шурина. А у того, говорят, припрятано еще достаточно награбленного Цинной добра. Поэтому, уважаемый сенат, я выступаю против, против и еще раз против того, что предлагает этот позорящий высокое звание сенатора человек!
Катон сел под громкие аплодисменты своих сторонников. Оптиматы торжест-вовали.
- Марк Теренций, - поднялся со своего места Катилина. – Я прошу слова.
Он прошествовал на ораторское место уверенным шагом, кашлянул, призывая собравшихся к тишине, дождался ее и начал проникновенным сочным голосом:
- Отцы-сенаторы! Каждая нация имеет свой порок, свою отличительную «бо-лезнь». Это истина. Понтийцы – коварны, греки – склонны к мужеложеству, иудеи – хитры и расчетливы, египтяне – спесивы, иберийцы – вспыльчивы. Какова же отличи-тельная черта римлян? Близорукость. Да-да, уважаемый сенат, именно близорукость. Мы привыкли к тому, что не видим дальше собственного носа. Мы отождествляем ули-цы Рима с целой вселенной. Мы руководствуемся порождаемыми собственной близо-рукостью слухами, и при этом предпочитаем избегать режущих глаза фактов. Взгляните на Катона. Да, бесспорно, его нос длиннее многих, однако и его становится недостаточно, когда речь заходит о реалиях жизни. Прислушайтесь к нему: много эмоций, но ни одного достоверного примера. «По слухам Цезарь то. Говорят, Цезарь рассчитывает на это». Где доказательства, Марк Порций? Простые весомые доказательства. Их нет. Зато сплошь и рядом истерический вопль, напоминающий визг недорезанной свиньи. А факты, господа сенаторы, свидетельствуют о том, что Гай Юлий Цезарь прав. Вспомните, как несколько десятилетий назад нам пришлось спешно искать человека, способного отразить нашествие тевтонов и кимвров. Хорошо подвернулся под руку талант Гая Мария. А если бы не он? Конец Риму?! А ведь с тех пор прокатилась кровавая италийская война, резня, учиненная все тем же Марием, проскрипции Суллы. Посмотрите, во что превратилось наше общество. Никому ненужные старики и зеленая молодежь. И при этом мы с вами легко разбрасываемся теми, кто олицетворяет собой свободомыслие и гордость Рима. Да, вполне возможно, что Марк Эмилий Лепид перегнул палку, отстаивая свои требования с пеной у рта. Но что заставило его сделать это?! Все та же наша с вами близорукость. Зато теперь мы идем по предложенному Лепидом пути, стыдливо забывая признать, что именно консул предлагал нам этот путь еще три года назад. Так будьте же честными до конца! Верните тех наших братьев, кто имел смелость указать нам на нашу национальную болезнь.
Завершил дебаты Марк Лициний Красс:
- Вы опасаетесь, что тем, кто вернется, негде будет жить, и они потребуют на-зад проданное с молотка имущество? Справедливо. Однако спешу вас успокоить. Что-бы избежать ненужных склок и разборов, банкирский дом Красса готов предоставить землю и ссуду под строительство новых домов.
- Кто заплатит тебе за землю, Марк Лициний? – донеслось из задних рядов.
- Тот, кто был инициатором изгнания, - ответил за Красса консул Варрон. – Народ и сенат Рима, государственная казна.
- А твои проценты будут драконовскими, да, Красс?! – не унималась сенатская галерка.
- Я ссужу деньги без всяких процентов и на достаточно большой срок, - спо-койно произнес Красс, ставя в прениях по закону жирную точку. – Должен же кто-то восстановить справедливость.
В результате предложенный Гаем Юлием закон об амнистии получил одобре-ние сенатского большинства, а партия популяров одержала свою первую серьезную по-беду за достаточно долгий промежуток времени, и получила уверенность в том, что их ряды вскоре пополнятся новыми сторонниками. Точнее это была победа «треугольни-ка», ее одержала партия Цезаря, Красса и Катилины, и не важно, кто из них стоял в этом ряду первым.

*    *    *

Чтобы сбросить с себя лишнее напряжение, сразу же после заседания он от-правился в дом к Сервилии. После создания второго «треугольника»: Цезарь – Корне-лия – Сервилия он уже не таился и навещал вдову Брута в любое время суток.
- Твой братец буквально выпрыгнул из себя, - рассказывал Гай Юлий, пока язык и пальцы любовницы планомерно изгоняли из его души и тела последние остатки переживаний. – Он брызгал слюной, словно бешеный пес, а ноздри его огромного носа раздувались как паруса на попутном ветру. Когда он видит меня, то становится похож на сумасшедшего.
- Он и есть такой Цезарь, - губы Сервилии отвлеклись, наконец, от его гладкой кожи. – Он сошел с ума от ревности ко мне. Мы ведь росли вместе, и я взрослела рань-ше него. Ты бы видел, как двенадцатилетний Катон пожирал глазами мои округлив-шиеся груди и черный треугольник внизу живота. Он всегда подсматривал за мной в бассейне и еще тогда, когда я готовилась ко сну. В шестнадцать он попытался овладеть мной, но получил по заслугам. Ничтожный урод! Самовлюбленный щенок! Тщится на-тянуть на себя платье Катона Великого, а на деле ничем не отличается от красавчика Клодия. Только Публию повезло куда больше: его сестре было что оценить. Мужская красота и сила Клодия не вызывают никаких сомнений.
- Наверное, ты не совсем справедлива. Катон далеко не глуп, он умеет уколоть, высмеять, привести нужный довод в свою пользу, - улыбаясь, Гай Юлий притянул женщину к себе, поудобнее укладывая ее на подушки.
- Ну, во-первых, - она откинулась на спину, закрывая глаза в предвкушении удовольствия, – сегодня он не нашел нужных доводов. А, во-вторых, - она охнула, ощу-тив проникновение Цезаря, – ревность и злоба в мужчине иногда способны создать впечатление ума, но вот способны ли они заменить его недостаток, это еще вопро-о-о-о!!! – так и не сумев окончить фразу, застонала Сервилия.
Очевидно, подглядывание было наследственной чертой этой семьи, потому что в то же самое время еще один двенадцатилетний мальчик смотрел сквозь щель между стеной и занавеской на то, как чужой ему мужчина заставляет женщину, которую он любил и перед которой преклонялся, превращаться в скулящую от восторга похотливую суку. Смотрел и запоминал. При этом взгляд его наливался тяжелой ненавистью. Естественно, Гай Юлий не замечал ни самого мальчика, ни тем более его взгляда. Но вот Марк Юний Брут пронесет свой взгляд и свою ненависть через всю свою жизнь. И спустя тридцать лет этот взгляд станет немногим последним, что увидит Цезарь перед собственной смертью.
А в этот вечер у дома Брутов вместе с повсюду сопровождавшим хозяина Сеп-тимием Гая Юлия ожидал взволнованный Спуринна.
- Что случилось? – встревожено спросил Цезарь. Он знал, что друг не одобряет его связи с Сервилией: Леонидас уважал и боготворил Корнелию, особенно сейчас, на-блюдая то, как стоически жена Гая Юлия переносит тяготы своей неизвестной болезни, и не появился бы здесь без достаточно серьезного повода. 
- В Капуе восстали гладиаторы!
- Леонидас, друг мой, ну разве это новость, - Цезарь с улыбкой похлопал по плечу Спуринны. - Горстка рабов, двести человек. Что из этого следует? Да, они разо-гнали охрану школы, да, заставили бежать посланную против них центурию гарнизона Капуи, но ведь на разгром мятежников выступил Гай Клавдий Пульхр. Претор - опыт-ный человек, у него три тысячи легионеров. Да к тому же, говорят, рабы сами заперли себя на Везувии. Они же обречены, им просто некуда оттуда деться.
- Ты не знаешь последних новостей, Цезарь, а они далеко не утешительны. Ра-бы бежали: использовав сплетенные из лозы лестницы, они спустились по практически отвесной скале. Мало того, ночью они зашли в тыл лагеря Пульхра и перебили почти весь его отряд. Спастись удалось немногим. Избежавшие резни утверждают, что их вождь ведет рабов на Рим, и что их уже несколько тысяч.
- Вождь? Ты говоришь вождь? Ну, и кто же возглавляет это, с позволения ска-зать, войско?
- Фракиец по имени Спартак.
- Твой соплеменник, Леонидас. Тогда ты можешь гордиться этим. Фракия уг-рожает Риму.
- Это не так смешно, как тебе кажется, Гай Юлий. Спартак не простой гладиа-тор. Он служил в римской армии, он воевал против Рима в армии Митридата. И еще: он происходит из царского рода Спартакидов.
- Откуда тебе все это известно, Спуринна? Можно подумать, что ты только что вернулся из Капуи.
- Рабы, Цезарь. Рабы знают все. А тебе следовало бы знать, что сегодня имя Спартака на устах у многих рабов и по всей Италии, и даже здесь, в самом Риме.


IV.

Раб – это не человек, раб – это существо, и даже не существо, - просто имуще-ство своего хозяина. Его можно купить, можно продать, можно подарить. Он не имеет права заговорить с хозяином первым. Его можно наказать кнутом, можно оскопить, можно изуродовать, хотя, конечно, жаль уродовать собственное имущество. Раба хоро-шо использовать на кухне и в доме, в поле и на пастбище, а еще можно удовлетворять с его помощью любые свои сексуальные фантазии, и это по римским законам не считается ни супружеской неверностью, ни совращением, ни растлением, ни развратом. Провинившегося раба можно сделать гладиатором, а можно просто распять на кресте.
В Риме их было много. Основным поставщиком рабов служили войны, а Рим вел их непрерывно. Кроме того, работорговле немало содействовали киликийские пираты. Но даже в самом Вечном городе неопытный чужестранец имел возможность легко угодить в ловушку и навсегда расстаться со свободой. А еще рабы рожали детей, которые тоже становились рабами.
А еще «имущество» стало вдруг восставать против собственных хозяев. За ше-стьдесят лет до Спартака случилось первое сицилийское восстание рабов, которое про-должалось четыре года и захлебнулось в крови ценой огромных потерь со стороны Ри-ма. Через тридцать лет Сицилия снова сделалась ареной восстания. Его подавили толь-ко пять лет спустя. И снова потери римлян были так велики, что, несмотря на три про-шедших десятилетия, воспоминания о них еще достаточно живо отдавались в сердцах и умах многих жителей Рима.
И вот теперь Спартак.

*    *    *

Первой пострадала Нола. Слабо защищенный город оказался для охваченной яростью армии рабов легкой добычей. Их было уже больше десяти тысяч, но многие еще шли в бой с дубинами, мотыгами и вилами, а многие и вовсе не имели никакого оружия. Тем не менее, в течение нескольких часов Нола пала. Город захлестнула кровавая вакханалия. Римские семьи вырезали поодиночке. Врываясь в дома, восставшие буквально разрывали на части тех мужчин, кто оказывал им сопротивление, насиловали женщин, не щадили стариков и детей. И только рабы получали долгожданную свободу, пополняя собой растущую армию Спартака.
Сам фракиец ехал верхом по объятым пламенем пожаров улицам, наблюдая картины, при виде которых даже его ожесточенное сердце сжималось от ужаса: на по-верхность вышел подземный Тартар.
Прямо на двери одного из домов группа рабов распинала своего бывшего хо-зяина. Лицо несчастного было синим от побоев, оба глаза заплыли, содранная колючей проволокой кожа на груди и спине свисала клочьями. Однако мужчина еще жил и кри-чал от боли, когда железные гвозди дырявили его плоть, прижимая ее к доскам.
- Что смотришь?! – вызывающе бросил в лицо Спартаку однорукий раб. – Он обращался с нами еще хуже! Мою руку он сжег на медленном огне, а с моего брата по его приказу живьем содрали кожу! 
На одном из перекрестков дорогу предводителю восставших пересекла толпа из тридцати-сорока женщин. Все до единой были обнажены, все в слезах и многочис-ленных следах побоев. Двум едва ли исполнилось четырнадцать лет. Пастухами импро-визированного стада также были женщины, но уже из армии Спартака, вооруженные кухонными ножами и кнутами.
- Куда вы гоните их? – только и спросил фракиец.
- Известно куда, - перекрывая шум погрома, весело выкрикнула темнокожая нубийка, скорее всего, предводительница отряда. – Нашим мужикам на забаву. Мы долго тешили их мужей, теперь пускай они отработают за все, с лихвой отработают, своим ухоженным телом и белой кожей. 
- Какой белой?! – взмахнул рукой Спартак. – Смотри, на них скоро живого места не останется.
- Ничего! – все также весело отвечала женщина. – В темноте сойдет, а до утра они все равно не доживут.
На площади Нолы Спартака встретила кровожадно ревущая толпа, в середине которой ярко сиял освещенный сотнями факелов круг. В нем бились несколько обна-женных мужчин самого разного возраста и телосложения. Всю одежду римлян состав-ляли напяленные на них смеха ради гладиаторские доспехи: мирмиллоны и ретиарии, самниты, фракийцы и галлы.
- Режь! Бей! Рази! – неслось отовсюду - Почему он так робко бежит на кли-нок?! Прижги ему задницу! Почему парень так несмело убивает?! Я ставлю на этого толстого! Смотри, а почему этот старик так неохотно умирает?!   
Оргия смерти захватила всех настолько, что на подъехавшего предводителя никто даже не обратил внимания. Спартака охватило отчаяние. Он поднял восстание в надежде принести радость свободы, а принес пока лишь горечь страданий и мучений, сладострастие насилия и упоение местью. Он мечтал создать боеспособную армию и с ее помощью уничтожить владычество Рима, воюя не от его границ, как это делал Мит-ридат, но из самого сердца Италии. А вместо этого он видел перед собой опьяненную безнаказанностью толпу, сеявшую повсюду бессмысленную гибель ненавидимого ею мира. 
Фракиец размышлял недолго. Подняв коня на дыбы, он закричал своим мощ-ным голосом. Подхваченный ветром крик Спартака разлетелся над всей площадью.
- Стойте! Остановитесь, приказываю вам! Пока вы тут развлекаетесь, к Ноле движется римская армия! Бросайте все, как есть, и прочь из города, если не хотите ока-заться в кольце легионеров! Отходим! Для организованного противостояния мы еще недостаточно вооружены! Или вы хотите, чтобы римляне поступили с нами также?! – взмахнув рукой, Спартак обвел широким жестом площадь и занятую к тому времени часть города.
Полуразрушенная Нола была спасена. Однако фортуна коснулась своим кры-лом и восставших: выдумка Спартака оказалась правдой, и к городу действительно приближалась спешно набранная армия из нескольких тысяч человек под предводи-тельством претора Публия Вариния.

*    *    *

Столица трепетала от ужаса. Хорошие вести приходили только от границ рес-публики. В Испании от руки предателя пал Серторий, и Помпей Магн планомерно до-бивал разрозненные остатки его армии. В Азии удача все еще улыбалась Лукуллу, по-прежнему теснившему Митридата в глубь его собственной страны. Зато по Италии, в предательской близи от границ Рима бродили победоносные отряды повстанческой ар-мии Спартака. Предводителя разбойничьей шайки, как считали сенаторы, с удивле-нием обнаружившие вдруг, что справиться с этой шайкой гораздо труднее, чем это ка-залось на первый взгляд. Римские полководцы терпели поражение один за другим: Ва-риний, Фуфий, Кассиний, Лентул, Попликола, Лонгин, Манлий – все они были раз-громлены и бежали, оставляя в руках восставших и личные вещи, и штандарты легио-нов. Позор!
Армия фракийца дважды проходила в опасной близости от Вечного города, и дважды не решалась штурмовать его стены.
- Боги хранят нас, - сказал на одном из заседаний сената Луций Геллий Попликола.
- Какие боги, безумец! – тут же парировал со своего места Катилина. – Если бы Спартак знал, что в городе не наберется и легиона способных противостоять осаде людей, он давно был бы здесь.
- Не гневи богов, Луций Сергий, - настойчиво повторил свою мысль Поплико-ла. – Да у нас немного вооруженных солдат, но есть десятки тысяч готовых отстаивать свою свободу римлян.
- Половина из которых все те же рабы! – издевательски ухмыльнулся Катили-на. – Еще немного, и счастье отвернется от нас. Пора, наконец, понять, что недостаточ-но посылать на войну с мятежниками плохо обученных и не менее плохо вооруженных добровольцев. Откройте двери эрария для приобретения оружия. Пора призвать под знамена ветеранов.
- Казна пуста, и ты знаешь это не хуже меня, - с упорством возразил консул. – И к тому же наступает пора закупки зерна из нового урожая. Ты что, хочешь оставить Рим без хлеба?! Хочешь призвать народ к бунту?!
- А ты, Луций Геллий, видно желаешь оставить народ Рима с набитым брюхом, но без головы. Чем же в этом случае он станет поглощать твое зерно?
- Прекрати мутить воду, Луций Сергий, - вступился за консула Катон. – И сядь на свое место.
- А защитник римских законов наконец-то подал свой голос, - Катилина резко повернулся в другую сторону. – Тебе, конечно, хорошо, Марк Порций, пока хорошо. Всем нам известно, что быт твой суров, стол не изобилует яствами, а жена не слишком искушена в любовных ласках.
- Оставь мою жену в покое! – взвизгнул Катон.
- Вот-вот. Оставить так, как оставил ее ты! Все, что недодает тебе собственная жена, ты в избытке получаешь от рабынь. Ведь по древним римским законам это не яв-ляется прелюбодеянием. Так, Марк Порций? Молчишь?! Бедные женщины! Как им должно быть тяжело, согревать такую ледышку, как ты. Но ты-то доволен. А вот бу-дешь ли ты доволен, если собственные рабыни возьмут да и отрежут тебе тот орган, которым ты лишил их девственности.
- Прекрати обсуждать мои органы! Займись лучше органами твоего дружка, Цезаря!
- Цезарь? А что Цезарь? Он-то как раз настоящий мужчина. Ему незачем при-бегать к услугам рабынь. Римские женщины любят Гая Юлия, и тебе это известно.
Недвусмысленный намек Катилины окончательно вывел Катона из себя. Сжав кулаки, тщедушный Марк Порций ринулся на своего рослого обидчика, и наверняка возвратился бы домой с расквашенным носом, если бы Бибул не ухватил его вовремя поперек туловища. 
- Пусти! Отпусти меня! – бесновался Катон, в то время как Попликола спокой-но обратился к Катилине, заставив того снова изменить направление взгляда:
- Прекрати сеять рознь, Луций Сергий! Прошу тебя, перенеси свои упражнения в демагогии на улицу. Если же ты имеешь сказать что-то дельное, то говори без своих колкостей. А ты, Марк Порций, уймись, пока я не приказал вывести тебя из здания! Не можешь победить словом, тогда дерись за дверями сенатской курии. 
- У меня действительно есть что сказать, консул! – Катилина словно ждал этой фразы. – Если, как ты изволил заметить, наша казна пустует, давай обратимся к нашим собственным кошелькам и потрясем их на благо республики.
По залу заседаний прокатился нарастающий гул голосов: отцы города явно не любили, когда их заставляли запускать руку в собственную мошну в пользу государст-ва, хотя у подавляющего большинства из них она была набита именно за государствен-ный счет.
- Успокойтесь! – презрительно скривил губы Луций Сергий. – Я говорю не о вас. Я знаю того, кто готов помочь родине не на словах, а на деле, того, кто может и хочет это сделать.
- Ну, и кто же это? Кто? Кто? Да, на самом деле, кто? – посыпалось со всех сторон.
- Марк Лициний Красс!
Этот ход «треугольник» Катилина – Цезарь – Красс обсуждал не один день. Первоначально Луций Сергий забраковал идею Цезаря как нереальную, да и Красс во-все не желал разбрасываться деньгами направо и налево, без надежды когда-нибудь возвратить их. Однако Гай Юлий довольно быстро доказал обоим все выгоды подобно-го шага. Во-первых, неудачи в войне со Спартаком значительно подорвали позиции возглавляемого оптиматами сената, что само по себе создавало благоприятный момент для вполне легитимного захвата власти. Во-вторых, можно было сорвать дивиденды, выступив в роли спасителей отечества (в том, что армия под руководством Красса одержит победу, Цезарь даже не сомневался). И, в-третьих, у них в руках окажется то, на что в другое время сенат не дал бы согласие ни при каких условиях, - вооруженная армия, способная в самом худшем случае переломить ситуацию в борьбе за власть. Противостоять же этой армии в настоящий момент было решительно некому: легионы Помпея и Лукулла находились слишком далеко от Рима. 
И вот ход сделан. Сенаторы замерли, обдумывая возможные последствия предложенного шага. Осторожность настойчиво твердила им о неторопливости и ос-мотрительности. Но тогда Катилина непременно потребует деньги на призыв и воору-жение армии, а это уже будут их личные деньги. И жадность перевесила осторожность. Сенат поручил претору Марку Лицинию Крассу набрать, вооружить и обучить за свой счет шесть легионов, после чего выступить во главе собственной армии против вос-ставших рабов.   

*    *    *

Децимация. Само только это слово приводило сердца легионеров в трепет. Де-цимация – это наказание за трусость, наказание за недисциплинированность, наказание за нарушение воинского устава в военное время. Провинившиеся солдаты выстраивались шеренгой, вдоль которой шагал трибун, отмечающий взмахом жезла каждого десятого в строю. Тот, на чью долю выпадал жребий, выходил из строя, покорно ожидая своей участи. Девять счастливчиков молча забивали его палками, забивали до смерти, и при этом каждый следил за тем, чтобы удар рядом стоящего не оказался слишком милосердным: никому не хотелось брать вину за смерть товарища лишь на себя одного.
Децимация была в римской армии мерой вынужденной, мерой крайней, но зато очень действенной. Легионеры, оставшиеся в живых после децимации, смывали свой позор кровью: своей и врага.
Выступая против Спартака, Красс взял Цезаря с собой, чтобы соединить его воинский опыт со своим собственным. Если бы командовать пришлось только обучен-ными солдатами – ветеранами боевых сражений, Марк Лициний легко справился бы и в одиночку, однако среди этих шести вооруженных за его счет легионов было много простых горожан, тех, кто отправился на войну из патриотических соображений, из-за хронического безденежья, в поисках приключений и подвигов. Общение же с плебсом у Гая Юлия получалось лучше, чем у кого бы то ни было.
И именно Цезарь предложил Крассу децимацию, как единственную меру, спо-собную удержать воинскую дисциплину в римской армии на должном уровне. Причи-ной прибегнуть к высшей мере послужил следующий факт. Легату Марка Лициния Муммию было поручено во главе двух легионов наступать на пятки армии рабов, но ни в коем случае не входить с ними в прямое столкновение. Муммию не удалось удержать солдат. Бой оказался кратким, но кровопролитным. Отряд легата потерял свыше вось-мисот человек и бежал, охваченный паническим ужасом, едва не бросив военных орлов легионов. Спартак снова победил, но побоялся вступить в сражение с основными сила-ми римлян. 
На следующее утро несколько тысяч легионеров построили в одну длинную шеренгу. Моросил холодный осенний дождь. Мрачным было небо над опущенными головами солдат, мрачным было и настроение в их сердцах. Красс вышел из палатки, чтобы отдать приказ о начале казни. Цезарь стоял рядом. Уже предлагая децимацию, он знал, что одним из тех, кому предстоит перенести наказание, был Спуринна, (Леонидас не пожелал оставить друга, снова отправился с ним на войну и по воле случая оказался в отряде Муммия), однако поступить иначе Гай Юлий не мог. Всю ночь и утро Цезарь мысленно и вслух взывал к богам о милосердии для друга. Он верил в своих богов, однако напряжение все же не покидало Цезаря ни на одно мгновение.
Марк Лициний взмахнул рукой. Раздалась мерная дробь барабанов, и младший трибун одного из легионов, на долю которого выпало вести отсчет каждого десятого, двинулся вдоль строя.
- Первый, второй, третий, - вполголоса произносил трибун, стараясь не смот-реть в лица легионеров в шеренге. – Десятый. – Жезл коснулся плеча солдата. Молодой парень лет восемнадцати, поколебавшись, молча вышел из строя на три шага и опус-тился на одно колено, склонив обнаженную голову.
- Первый, второй, третий, - стронулся с места трибун, продолжая свой мрач-ный отсчет, а позади тем временем уже слышались глухие удары палок, превращавших голову обреченного на смерть в кровавую смесь из осенней грязи, костей и мозга. – Де-сятый! – отсчет снова был завершен, выходом из строя очередной жертвы.
Пелена дождя скрывала шеренгу от Цезаря, а потому он вздрагивал с каждым новым возгласом: «Decimus – десятый»! И так продолжалось до тех пор, пока барабаны не прекратили свою заглушавшую предсмертные стоны дробь. В то утро на поле оста-лось лежать шестьсот легионеров.
- Построиться! – раздались обращенные к живым крики центурионов.   
Красс двинулся вдоль строя, перешагивая через трупы, Цезарь следовал за ним.
- Сегодня здесь лежат не самые худшие граждане Рима! – голос полководца чуть хрипел от волнения, но разносился достаточно далеко. – Погибли те, от кого от-вернулись боги. Однако погибли они по собственной и одновременно по вашей вине, вине тех, кому этим утром повезло. Вместо геройской смерти судьба уготовила им по-зорную кончину. Но это не только их позор, это и ваш позор! Вы слышите меня, солда-ты?! Отныне все вы в долгу у этих людей! Когда вы отдадите им свой долг – завтра, по-слезавтра или месяц спустя, - не так важно. Важно то, что долг этот требует безуслов-ного возврата! И отплачен он будет лишь тогда, когда вздернутое на крест тело послед-него раба, посмевшего поднять руку на римлянина, станет добычей стаи ворон. Только тогда, и ни единым мгновением раньше!
Марк Лициний выдержал паузу, продолжая свое движение вперед, и в этот момент глаза Цезаря встретились с взглядом знакомых глаз Спуринны. «Знакомых ли?» - вздрогнув, подумал Гай Юлий: из шеренги на него смотрели абсолютно пустые, безжизненные глаза того, кто еще недавно мог шутить, обсуждать бытовые мелочи, мог жить жизнью простого римлянина. Перед ним находился отнюдь не прежний Леонидас; прежний исчез, превратившись в человека, по которому вдруг прошлась безжалостными жерновами закона мельница государственной власти.
- А теперь я обращаюсь к тем, - продолжил Красс, – кого, не смотря ни на что, по-прежнему считаю солдатами и гражданами великого Рима! Легионеры! Армия только тогда остается армией, когда в ней царит дисциплина. Иначе армия превращается в стаю бешеных псов, которых отлавливают и убивают поодиночке! Но вы не стая! Я знаю это! Я по-прежнему верю в вас! Вы – именно те, кто перережет глотку обезумевшему зверю! Спартак будет повержен именно вами! Именно вы принесете в Рим мир и покой! И это будет скоро!
Последние слова полководца утонули в небывалом реве восторга. Спуринна кричал вместе со всеми, - Цезарь видел это.

*    *    *

Однако прошел еще год, прежде чем победа стала реальностью. Год изматы-вающего преследования армии повстанцев, год мелких, но кровопролитных стычек, год, потраченный на то, чтобы расслоить и поссорить вождей восставших рабов. И весь этот год Рим спал спокойно, ибо знал, что по пятам Спартака следует Красс, который не только не давал врагу грабить и убивать, но который лишал его крова, пищи и надежды.
Спартак попытался отплыть на Сицилию, используя пиратский флот, однако Красс перекупил жадных киликийских пиратов, в результате чего фракиец лишился денег, но так и не сбросил со своих плеч навязчивого преследователя. В поисках выхода Спартак позволил запереть себя в Регии, отделенной от италийского полуострова узким перешейком, и Красс отрезал силы фракийца, приказав выкопать от берега до берега ров длиной более пятидесяти километров и глубиной свыше четырех метров. Не в силах смотреть, как голодают сопровождавшие армию рабов женщины и дети, Спартак попытался вступить в переговоры, но Красс презрительно отверг даже саму мысль о возможности их встречи. Узнав, что в армии Спартака назревает очередной раскол, Красс позволил фракийцу вырваться из плена, загнав его в ранее опустошенные области, где муки голода только усилились. Тем временем два легиона под предводительством Цезаря окружили и перебили отколовшихся от основной армии Спартака германцев.   
Игра в «кошки-мышки» могла продолжаться и дальше, если бы не посланец Катилины, привезший Крассу и Цезарю тревожные вести: Помпей покинул Испанию и двигался домой во главе пяти легионов. Еще немного и преимущество военной силы в руках «треугольника» растает без следа. Вот тогда-то Марк Лициний и навязал Спарта-ку решающее сражение, по иронии судьбы состоявшееся недалеко от тех мест, откуда восставшие рабы начинали свой победоносный марш по Италии.
Гладиаторы знали о том, что пощады ждать не откуда, а потому бились с при-сущим им презрением к смерти, бились до конца, покрыв поле тысячами трупов. Поте-ри организованной римской армии были не столь значительными, хотя и много боль-шими, чем в сражениях с варварами на границах республики. Шесть тысяч рабов попа-ло в плен, и было распято на выстроившихся вдоль Аппиевой дороги крестах. Тело Спартака осталось не опознанным.
Из кровопролитного столкновения удалось вырваться почти двум тысячам повстанцев, которые устремились на север Италии в надежде перейти Альпы и раство-риться на еще не завоеванных Римом просторах. Красс не стал преследовать их, он то-ропился в Вечный город, чтобы получить лавры спасителя и заручиться местом на по-литическом Олимпе. Их уничтожил столкнувшийся с отрядом рабов Помпей, что по-зволило Магну хвастливо заявить сенату впоследствии: 
- Да, не спорю, Красс действительно победил зло, но вот корни этого зла вы-рвал именно я и никто другой!
Однако Помпей не стал возиться с крестами. Он попросту прикончил всех взя-тых в плен, не пощадив ни стариков, ни женщин, ни детей. Гней Публий также торо-пился в Рим, и спешил он туда также в надежде подняться на вершину государственной власти.