Ефросинья. Глава 5

В этом году Пасха совпала с днем Интернационала, и ярые коммунисты, шествовавшие по главной улице на демонстрации, сталкивались с людьми, шедшие с церкви, где освещали пасхи и куличи. Друг друга они встречали ненавистными взглядами и кидали друг другу проклятия.

Илюша был тоже против празднования Пасхи и даже разругался с домашними в пух и прах. Степанида же с дочерьми все-таки сходила в церковь, а идя обратно домой с корзинками освещенных куличей и пасхи, старалась не смотреть на молодежь, которая разгуливала в красных косынках, выкрикивала лозунги и пела интернационал. Маленький Ваня спокойно сидел в этот день на руках у своей матери, окончательно выздоровевший после болезни. Да и сама Глаша была невозмутима, как будто ничего в её жизни не случилось. Уже дойдя до своей улицы и завернув к своему дому, женщины заметили, что кто-то стоит у их ворот.
Мужчина переминался с ноги на ногу и нервно курил. Глаша пригляделась и ахнула:

- Это Ефим!
Она остановилась, не смея сделать шаг. Ваня в её руках завозился, почувствовав настроение матери, стал сползать на траву. Его подхватила Степанида, не дав ему упасть, поставила его на ноги.

- Пойдем, Глаша,- сказала она,- нечего тут тянуть.
Они медленно подошли к дому, где их ждал Ефим. Одет он был по праздничному, волосы причесаны, со всеми поздоровался и не отрываясь смотрел на Глашу.
- К тебе я, жена. Без тебя и сына жизни нет,- начал он, подходя к Глаше,- все думал над своим поступком. Не прав я. Не прав. Дома и дети тебя заждались, все плачут, все спрашивают, где их мама. А я уж вру, только бы не ревели, слезы их как по сердцу ножом.

- Красиво говоришь,- спокойно ответила Глаша и взглядом дала понять присутствующим, чтобы их оставили вдвоем,- Красиво. Давеча мать моя к свекрови моей ходила, на внуков посмотреть, да гостинцев передать, а она не пустила. Еще и прокляла.
- Глаш, да разве тебе с матерью моей жить? Со мной ты жить будешь! И дети тебя ждут!
- А Ваню ты ждешь? Ты хоть посмотрел бы на него. Вылитый ты. Да как я могу после всего тебя простить? Ты ведь мою душу дотла сжег!
Ефим взял здоровой рукой её руку, и та не успев выхватить, уставилась на него бешеными глазами:
- В милицию пойду! Детей у тебя своих заберу!- закричала она.
- Окстись, Глаша, ведь я муж твой! За тобой и сыном я пришел! Жизнь заново начнем! Не будет моя мать мной верховодить, только тебя слушать буду! Глаша, Глашенька!

Он прижал её к себе к груди, а она как птичка, трепыхалась, пытаясь вырваться из его единственной сильной руки. Потом, все-таки присмирев, она обмякла, а он продолжил:
- На работу в артель меня берут, буду зарабатывать. С голоду не помрем. Там глядишь и свою работу бросишь, будешь как раньше только домом и детьми заниматься. Глашенька, да я без тебя совсем пропаду. Не могу я без тебя жить. Хоть в петлю лезь! Да кому я кроме тебя калека нужен! Ведь только ты меня и понимаешь!

Не выдержала напора Глаша. Вошла в дом и стал собирать свои вещи, собрала сына и, попрощавшись со всеми домочадцами, ушла обратно жить к Ефиму.
Степанида и не знала радоваться этому или нет. В глазах дочери была лишь грусть, за то перед людьми теперь не стыдно.

- Ну, славу богу, разрешилось,- произнесла она вслух и перекрестилась.
Вскоре из дому ушла на демонстрацию Ефросинья, дождавшись пока за ней зайдет Алексей, а после с подружками убежала на улицу и Тамара. В избе Степанида осталась одна, сидя на табурете, сделанным её мужем. Она смотрела на висевший единственный портрет старшего сына и думала, почему они не сделали семейную карточку. Висела бы там же, она бы разглядывала, может и плакала, а может и смеялась. Но нет, на стене висела единственная карточка с сыном, которую он сделал в 1915 году, за год до трагедии. По правде говоря, делал он эту карточку для Анфисы Терехиной, своей первой и последней любви. Эта девушка была взбалмошной, была единственным залюбленным ребенком в семье начальника цеха на фабрике, где он работал. Она крутила им как хотела, просила совершать для неё подвиги и, возможно, его последний поступок, как раз был для неё, чтобы доказать, какой он смелый и отчаянный. Карточку девушка вернула после смерти Вани, а Захар повесил её на стену, прямо напротив стола, чтобы всегда его можно было видеть.

Степанида вздохнула, посмотрела на стол, где горела свеча, а рядом стояло блюдо с румяными боками куличами, белой пасхой и крашенные в луковой чешуе печеные яйца. Она сидела в невыносимой тишине, и только фитилек в лампадке, что стояла у икон, таинственно треща, освещала лики святых. Степанида вспомнила детство, когда перед самым праздником все наполнялось мистической атмосферой в доме. Все чистили, скоблили, мыли, белили, а уже накануне начинали печь куличи, делать пасху, красить яйца. Им, детям, было интересно помогать в подготовке к празднику взрослым, их даже не надо было заставлять что-то делать, все воспринималось как некая игра, за которую им должны будут дать подарки. В этот день они не могли уснуть, все мечтали, какие им дадут угощения в праздник, а утром, еще сонные, шли с матерью в церковь освещать еще теплые куличи. Иногда в день пасхи им дарили не только яйца, но и имбирные пряники, баранки. Как они потом любили семьей, пока была жива мама, собраться за столом, пить чай из самовара, да еще каждый из своего блюдечка, прикусывая баранками или постным сахаром. Этот набор блюдечек потом увезла с собой мачеха и больше его никогда никто не видел. Как же было хорошо, пока была жива мама. Степанида с сожалением вздохнула, подошла к буфету и достала оттуда кагор. Потом достала рюмочку и налила себе до краев, не разбавляя, как прежде.

Выпив залпом, Степанида сморщилась и поставила кагор и рюмочку обратно в буфет. Сев обратно на табурет, она снова уставилась на портрет сына, пока её не отвлек неожиданный шум в сенях.

Степанида встала и только успев дойти до дверей, как та сама открылась и на пороге она увидели старую Пелагею, крестную Захара. Та стояла, упершись на трость, дрожа от старости, но, как и прежде она смотрела ясными хитрыми, как у лисы, глазами. Пелагее пошел уже седьмой десяток. Она без посторонней помощи вошла в дом, встала напротив Степаниды:
- Со светлым праздником, Степанида, Христос Воскресе! - Проскрипел её голос, как несмазанное колесо телеги.
- Воистину воскресе,- ответила Степанида и, как в ни чем не бывало, по обычаю троекратно поцеловались,- Проходи, Пелагея, присаживайся за стол.
Пелагея, не возражая, пошла мимо печки к столу, но вдруг остановилась:
- А печку к празднику то плохо побелили.
Степанида покраснела от стыда и стала оправдываться:
- Уж и, правда плохо, совсем здоровья нет, и дочери от рук отбились.
Пелагея все-таки прошла к столу, перекрестилась и села на табурет, поставив трость возле себя. Степанида поспешила достать из буфета кагор и рюмки, поставила на стол. Перед тем как выпить, Пелагея произнесла:
- Со светлым праздником!- и выпив залпом, продолжила,- Сон мне был, Степанида. Захара, крестника видела. Стоял он в вашем доме, вот у этого стола, обнимал меня как раньше, все говорил, что придет скоро. Уж больно яркий сон, да и в праздник. Вещий, должно быть. Ты, Степанида, так и не получала от него письма?
Степанида прикрыла рот рукой, по коже побежали мурашки:

- Нет, Пелагея, не получала. Не уж то придет...?
- А ты, небось, уже и не ждешь?
Степанида хотела было возразить, но в горле как будто пересохло, а из открытого рта так и не было произнесено ни слова.
- Ждешь, стало быть,- ответила за неё Пелагея, - Верно, ждать надо. Ну, налей еще, хоть глотку обмочить.
Пелагея не любила Степаниду, но сейчас ей стало, вдруг, жаль эту женщину, которая сидела рядом. Крестника Захара она при случае всегда баловала, любила его и не была довольна решением его отца женить на бедной крестьянской девушке без приданного. Степаниду она считала бесхарактерной и слишком мягкой, не подходящей для импульсивного Захара. Но вот прошло время, и она видела, что именно на этой женщине держался в его отсутствие дом и хозяйство.
Они обе выпили еще по рюмочке кагора и Пелагея, с трудом встав с табурета, произнесла:
- Как придет Захар, непременно за мной пошли. Увидеть его мне надо. Недолго мне осталось век коротать. Слышишь?
- Все так и сделаю,- тихо ответила Степанида.
- Ну, смотри, жди.

С этими словами Пелагея пошла, упираясь на трость к выходу, а проводив её, Степанида рванулась к образам, рухнув на колени, стала молиться.
В стране в это время все менялось, с марта месяца был объявлен НЭП и потихоньку стали открываться, закрытые до этого лавки, заполняться товарами базары. Даже ранее закрытая лавка Долгова убрала доски с окон и открыла свои двери, продавая пока небольшой ассортимент мануфактуры. Но, к сожалению, голод в городах, деревнях и селах никуда не делся, и если выйти на край города, где раскинулись луга и поля, то можно было увидеть толпы человеческих тел от самых маленьких до самых старых, пасущихся, как животные, одновременно собирающих зеленую траву и поедающих на месте сочные молодые стебли. Многие так и оставались там навсегда, не сумевшие вовремя остановиться.

И все-таки жизнь вокруг продолжалась. В конце первой майской недели в избе-читальне гремела свадьба Кручиных. Гостей собралось немного, от силы человек двадцать, но справляли весело с гитарой и шутками. Стол был скромный, но за то была водка и, откуда-то взявшейся, две бутылки вина. Радостная от счастья Мариша подавала на стол рыбный пирог, вареную картошку, кровяную колбасу и свежие пучки зеленого лука. Никто из гостей не осуждал не богатого стола, зная, что сейчас не то время, когда можно было пировать как прежде. Пока еще нельзя было так легко достать продукты.

Помогала Марише накрывать стол и готовить Фрося. В этот день она одела новый подаренный Алексеем, платок красный с маками и алые бусы, взятые на день у Маши Куленковой. В душе она завидовала подруге, что та смогла добиться своего, выйти замуж против воли своих родителей. Никого из присутствующих тут не смущало, что новобрачные только расписались, а не венчались в церкви, как это было принято много веков в многострадальной стране. Все на празднике были молодые и желали построить новый мир, новую страну, где их, как они полагали, ждало лучшее и светлое будущее.

 Гремела посуда, звенели рюмки, звучали молодые голоса и веселые песни. Пару раз Фрося с Маришей выходили танцевать посреди комнаты, повизгивая и раскидывая руками. Алексей же сидел, как истукан, часто, сжимая руку Фроси, когда та, натанцевавшись, садилась рядом. Себя он чувствовал неловко в этой компании, поэтому он больше молчал, либо закусывал. Их разговоры были ему не понятны, а новомодные песни его совсем не забавляли.

Кто-то неожиданно передал ему гитару и крикнул:
- Спой нам, Алёша, спой!
- Я не пою,- ответил спокойно Алексей и стал передавать гитару обратно.
- Как же так? У тебя ведь цыганская кровь, а значит умеешь!
- Я на половину цыган и петь не умею,- недовольно пробурчал он.
Заметив настроение Лёши, за него сразу заступилась Фрося:
- Ну что вы пристали к человеку! Отец у него русский! Всю жизнь на заводе пахал! Лучше давайте за молодых выпьем! Горько! Горько!

Никогда еще Фрося не пила больше одной глотка алкоголя, а тут и рюмочки и стаканы. Она уже не могла прямо ходить, вставала из-за стола, пошатываясь, роняя часто посуду. Не нравилось это Алексею, и он все пытался уговорить её, чтобы проводить домой, но та отнекивалась и продолжала праздновать свадьбу подруги. В конце концов, ему это надоело, он взял её за руку и потащил к выходу, а Фрося упираясь, села на пол и зарыдала пьяными слезами. Было неловко и стыдно, но Алексей терпел, не давал волю эмоциям. Недолго длилось это представление, вскоре её замутило, что пришлось выбегать на улицу, а Лёша, придерживая её косу, успокаивал и терпеливо ждал, пока той станет лучше.

До дома дошли они уже ближе к рассвету. Как бы тихо они не пытались войти в сени, Степанида, еще не ложась, встала с кровати одетая и, встав у порога, открыла сама им дверь. Увидев дочь пьяной и растрепанной,  не державшейся на своих ногах, она отчаянно вздохнула:
- Пришла. И ты ей позволил так напиться?- обратилась она к Алексею - Веди её на лавку, все равно выворачивать будет.
- Простите, Степанида Афанасьена, не углядел,- смущенно оправдался Алексей и повел Фросю на лавку.

Как только он её положил, хотел было сразу уйти, но ему перегородила дорогу Степанида, сложив руки на груди:
- Узнаю, что нагрешили, жениться заставлю, а откажешься, в суд пойду.
Алексей невинно поморгал зелеными глазами, кивнул и, молча, вышел из дома. Степанида посмотрела на дочь, сердце сжалось её, но откуда-то изнутри поднялась волной злость и она схватила со стены, висящую на гвозде старый мужнин ремень и стала хлыстать им дочь. Та от неожиданности хотела было встать, да ноги не удержали, упала она на колени, закрывая лицо руками. Степанида била и обзывала её, на чем только свет стоит и, устав, кинула ремень в угол, села на табурет и зарыдала:
- Дожила! Дочь пьяную домой приводят! Горе то, какое! Да за что мне это!? За что, я тебя спрашиваю? Как же тебе не стыдно, доченька? Как мне соседям в глаза теперь смотреть? Ой, горе...

На крик из соседней комнаты сбежались Тамара и Илья. Они еще сонные, смотрели то на сестру, то на мать. Наконец-то, Тамара подошла к матери и, гладя её по волосам, пыталась её успокоить. Илье же было стыдно за сестру и, переступая через отвращение, стал пытаться поднять с пола Фросю, но та все время падала вместе с ним и ревела без остановки пьяными слезами, при этом бормоча что-то невнятное. Понадобилось еще около часа, чтобы поднять Фросю и уложить её на кровать.

Только после этого Степанида утерла горькие материнские слезы и, собрав все свои силы, ушла с детьми на огород. В эти теплые весенние дни нельзя было терять времени, чтобы успеть высадить: картошку, капусту, брюкву, а так же любимый Илюшей, горох. Уже на следующей неделе пойдет очередь свеклы и моркови, а за ними посадят редьку, огурцы и репу. Теперь работы будет много и, до самого сбора урожая осенью, на отдых можно было не рассчитывать. И это еще не говоря о заготовке сена для коровы. Сколько не вздыхай, сколько не пеняй на судьбу, а работать нужно, иначе ждет их неминуемая голодная смерть, как многих, кого нашли после сошедшего снега ранней весной.

Уже после полудня Степанида с детьми вошли в избу передохнуть и отобедать холодной картошкой из печи. Фрося еще спала и мать, недовольная таким положением дел, взяла ведро с только что принесенной с колодца Ильей, водой, и со всей дури выплеснула прямо на спящую дочь. От неожиданного ледяного душа Ефросинья вскочила вся мокрая с постели, расставив руки в сторону, она непонимающе смотрела вокруг себя.
Степанида горько усмехнулась и пошла к печке, где стоял с ночи приготовленный чугунок печеной картошки. Тамара и Илья, став свидетелями этой сцены, так и стояли на своих местах, ошеломленные поступком матери. Первым пришел в себя Илья, который как ни в чем не бывало, подошел к рукомойнику и стал усердно отмывать грязные от земли, руки. Фрося непонимающе смотрела на Тамару, но та, очнувшись, тоже промолчала и на пару с братом, стала умываться.

- Очнулась, бесстыдница?- совершенно спокойно спросила Степанида дочь.- Пока ты дрыхла, мы в огороде пахали, спины надрывали. Не стыдно?
Фрося промолчала, её еще мутило, сильно болела голова и тело, но мать, как будто не замечая её состояния, продолжила:
- Ты посмотри на себя то, нравиться тебе твое отражение?- она кивнула в сторону комода, где стояло маленькое зеркальце.- Ты посмотри, не стесняйся. Опозорилась. Соседка сегодня насмехалась над нами. Стояла назло около нашего забора и смеялась. Тебя же видели, Фроська! Да еще и не одну! Позор, какой! Да как нам еще ворота дегтем не намазали!
От усталости и отчаяния Степанида села на табурет и подперев рукой лоб, качала головой.  Фрося не могла и слово вымолвить. Ей было и дурно и стыдно одновременно. На неё смотрели осуждающе брат с сестрой, а мать, подняв на неё голову, произнесла:
- Ну чего стоишь? Есть будем. Садись!
Еда конечно Фросе не лезла, она смотрела в никуда, вздыхала, и наконец-то, положила обратно картошку в чугунок. Мать смотрела на неё исподлобья, но ничего не сказала, а закончив с обедом, молча, встала из-за стола.
Лечь обратно на кровать Фрося не могла, вся постель была мокрой. Она вынесла с помощью брата перину и подушку во двор, развесив их балке для просушки. Спать сегодня ей пришлось на печи, постоянно ворочаясь и вздыхая от боли.
Утром как обычно она собралась на работу, а отработав всю смену, стала ждать у входа Алексея. Прождав его час, Фрося поняла, что он не придет. Так повторилось и завтра и послезавтра и, не выдержав, Ефросинья после работы пошла к тому бараку, где он жил. Одноэтажное деревянное здание в форме буквы "Г" стояло не далеко от завода. Возле его была грязь, какой-то хлам, зловоние и странные люди, в основном мужчины, курящие и громко обсуждающие какие-то новости. Заметив девушку, многие стали оборачиваться, улюлюкать ей в след, вгоняю её в краску. Фрося почувствовала себя униженной и слабой в окружении незнакомых мужчин. Ей хотелось развернуться и бежать от этого мерзкого места куда подальше, но, вдруг, чей-то голос её остановил:

- Сударыня, вы кого-то потеряли?
Фрося обернулась на голос и увидела мужчину в летах с лысой головой в широких брюках и, заправленной в них, майке. Он стоял в толпе, держа в руках газету.
- Да, ищу. Мне надо Алексея,- неуверенно ответила она и услышала резких хохот в толпе мужчин, и каждый на это стал выкрикивать.
- Ну, я Алексей.
- Я тоже Лёха.
- Ты ко мне, наверное?
- Ко мне пришла наверняка.
- Не цыгана ищешь?- вдруг раздался вопрос.
Фрося нервно сглотнула:
- Его...
- Ты обожди тут, позову,- это говорил все тот же мужчина с газетой в руках.
Фрося послушно встала на месте, стараясь не слушать пошлые шутки в свой адрес. Она стояла с опушенными глазами, теребя в руках платок, который так и не одела, когда выходила из столовой, пока рядом не услышала знакомый голос.
- Здравствуй, Фрося,-  поприветствовал Алексей, смущенно оглядываясь на товарищей по бараку.
- Здравствуй, Леша,- не уверенно начала Ефросинья,- какой день не приходишь, не заболел ли?
- Нет, не заболел.
- Так почему не приходишь?- она смотрела ему прямо в глаза, ожидая ответа.
- Не смог. Стыдно.
- Меня стыдишься?
- Себя, - он вздохнул, - Разные мы с тобой. Тебе веселого найти надо, человека с перцем, а я скучный.
- Да что ты говоришь, Леша? Да почему же ты скучный? Что ты придумал?
- Время ты со мной теряешь. Я и жениться не могу на тебе, нам жить будет негде.
- Да что ты говоришь, Леша? Ты другую нашел? - она немного отстранилась от него.
- Не нашел.
- Так объясни мне, что со мной не так?- в глазах Фроси появились слезы, скатываясь по её щекам, создавали влажные дорожки до самого подбородка.
- Фрося...- Алексей смотрел себе под ноги, боясь поднять глаза на девушку,- Я понял, что так больше не может продолжаться. Это будет несправедливо по отношению к тебе. Я ничего не могу дать тебе. У меня ничего нет, кроме того, что на мне сейчас. Тебе нужен другой человек, с имуществом и чувством юмора. У меня ничего нет.
- Вот дурак! Да что ты себе придумал? Ничего мне от тебя не нужно! Да ты из-за свадьбы так расстроился? Ведь так? Вот дурак!
- Фрося...
- Трус! Завтра за мной не придешь, забуду тебя навсегда!- с этими словами Фрося развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь.
На следующий день Фрося как обычно стояла у входа, нервно постукивая пошарканным каблуком старых туфель. Алексей пришел к ней, но опоздал на полчаса. Весь вспотевший и запыхавшийся, он стоял перед ней, пытаясь отдышаться:
- На смене задержали...

Фрося улыбнулась и, молча, подставила свою руку, чтобы он её взял. В этот день они как обычно прошлись по знакомым улочкам, вдоль знакомых домов, а дойдя до её дома, стояли у забора, не говоря ни слова.
Неожиданно, Алексей, смутившись, поцеловал Фросю в щечку и, как будто, испугавшись своего поступка, отпрянул. Сама Ефросинья глупо улыбнулась, а потом в ответ так же поцеловала его. Оба чувствовали себя неловко в этот момент и даже не заметили, что всю эту картину наблюдала из окна Степанида, держа в руках блюдо,  которое она чуть не уронила.
Домой Фрося вошла довольная, раскрасневшаяся с чувством восторга и возбуждения. Сразу подошла мыть руки в рукомойнике, забыв даже поприветствовать мать. Она думала о первом их поцелуе с Алексеем, а в её голове уже красочно рисовалось счастливое семейное счастье. Заметив, наконец-то, мать позади себя, она повернулась и смущенно поприветствовала её.

- Доброго вечера, матушка.
- Фроська, чего же ты делаешь на людях? Совсем стыд потеряла? Да как теперь на улицу выйти? Ведь засмеют!
- Пускай лучше они своей жизнью займутся. Нечего на них внимание обращать, матушка.
- И как мне с тобой бороться? Дома тебя, что ли, запереть?
- Я, может, скоро замуж выйду! Ты же об этом мечтала?
Степанида заохала, поставила блюдо на печную полку, а сама села рядом на скамейку:
- Ты чего это наделала, доченька? Не уж то нагрешила?
- Ох, матушка, не начинайте. Повсюду вы грех видите. Ничего я не делала. Просто, как и все, если предложит, то я соглашусь.
- Без моего благословения не смей! Не смей! Я не позволю! И к своей Маринке чтобы больше не шлялась! - уже кричала на неё мать.
- Чем же моя подружка перед вами провинилась? Ведь она теперь замужняя.
- Что ты говоришь? Ты себя слышишь, доченька? Ведь они не венчанные!  Живут как грешники! А Маринка твоя как блудница, тьфу! Грязь сплошная!
- Зря вы так, матушка. Если бы не она, не взяли бы меня никогда на эту работу, померли бы с голоду давно.
- Уж не померли бы! Не надо! Жили до этого как то и дальше бы прожили!
- Не хочу я с вами спорить. Я устала. Сегодня каша только досталась,- она поставила на стол бидончик и ушла в другую комнату.
Степанида, какое-то время, молча, сидела, уставившись на этот бидончик. В голову ей приходили разные вещи, думала она, как отвадить от Фроси того цыгана и за кого её сосватать пока не стало поздно. Не нравился ей Алексей. Не было у него ничего и внешностью пугал. Степанида стала перебирать в голове имена, фамилии и решила пару вариантов проверить на днях на надежность. Один из вариантов был: Ларион Прохорович Сладков. Парень был старше Фроси на пять лет, успел повоевать и вернулся недавно с ранением с фронта. Работать уже устроился в мастерскую плотником, плохих слухов о нем не водилось, и семья его была приличной и простой, как и Масловы. Знала она от соседей, что у них была и корова, и поросята имелись с десяток, птицы разной с три десятка. Про себя Степанида все решила и, стукнув ладонью себя по колену, решила с завтрашнего дня сходить к Сладковым.

Утром, когда все разошлись по своим делам, Степанида нарядно оделась, достала свой любимый платок и пошла к Сладковым. Жили они через две улицы на Набережной, огород их как раз заканчивался у самого обрыва, а из окон дома был прекрасный вид на реку и противоположный берег, где за песчаным пляжем расстилался густой лиственный лес. Необычайно красиво смотрелось это осенью, когда все деревья как будто горели огнем. Подойдя к новым деревянным воротам с вырезными конями и птицами, Степанида услышала за ними предупреждающий злой лай собаки и от испуга отошла поближе к забору палисадника, за которым росли два куста ароматной сирени.

- Марфа Варфоломеевна, - прокричала в окна Степанида, сложив ладошки у рта,- Марфа Варфоломеевна!
Простояв, так с пять минут, наконец-то, за воротами послышалась возня и женский голос:
- Уйди, окаянный, - это Марфа убирала собаку, которая так напугала Степаниду.
Калитка в воротах отворилась и оттуда вышла сама хозяйка дома в коричневом платке, заплатанной кофте и в грязной юбке. Марфа внимательно оглядела гостью, отворив шире калитку, сказала:
- Здравствуй, Степанида Афанасьевна. Давно не виделись.
- Здравствуй, Марфа. Да, со свадьбы Глаши и Ефима больше не виделись.
- Помню, помню. Зинаиду Малову тогда домой все вместе провожали, на ногах бабенка не стояла.
- Было дело, ну за такое дело, не грех было напиться.
- Не грех, но все-таки баба, а не мужик. Да бог с ней. Чего пришла то? Случилось чего?
- Случилось...- Степанида засмущалась говорить на улице и Марфа это заметила.
- Ну, коли пришла, то заходи, чего тут стоять,- и рукой указав на калитку, первая вошла в неё.
Дом у Сладковых был чистый, просторный с большими окнами, а на подоконниках стояла в горшках герань. На стенах висели кое-где старые календари,  а в углу располагался большой иконостас, где таинственно горела лампадка. Марфа указала рукой на большой стол у окна, а сама села, напротив,  на лавку у большой беленой печи.

Степанида послушно села, но все никак не могла начать разговор. Марфа начала первая:
- Уж не пришла ли ты сватать мне свою дочь Ефросинью?
- Её, родимую, - со вздохом ответила Степанида,- Её, Марфа. Она дочь у меня примерная. И работает и дома по хозяйству. Только вот возраст подошел у неё, а женихов порядочных рядом нет. Про твоего Лариона только хорошее слышу, всем он мне нравиться. Вот такой бы жених нам бы подошел. Что скажешь, Марфа?
- Ишь, подошел бы, - усмехнулась Марфа,- Да мой Ларион и получше невесту найдет. У меня выбор большой. Да и неволить сына не буду. Захочет - жениться, а нет, то уж нет. Да и Ефросинья твоя не совсем порядочная, ходит за ручку с цыганом, работает с мужиками, так и, прости господи, и брюки мужские оденет. И в избу эту бегает, читальню, где грех один. А уж про её подружку и говорить нечего, только язык паскудить. Да и чего говорить, хозяйство у вас бедное, приданного нет. Не будет мой Ларион жениться на такой. Он тоже не дурак.

- Ну, зачем же ты так, Марфа? - ласково отвечала Степанида,- Приданное у нас есть, работает она с женщинами, в зал, к работникам  не выходит, а цыгана этого уже забыла. А от подружки я её отважу, Марфа. Я поэтому и пришла, что время её подошло. Нагулялась, девонька. Хозяйкой будет хорошей, она и хлеб умеет печь и за скотиной смотрит. А норов у всех невест имеется, на то муж и дается, чтобы приструнить и к дому прибить. Сами мы замуж выходили так, да только забыли.
Марфа задумалась. Она почесала кончик носа и произнесла:

- Скверная жена, хуже потопа. Мне вот Меланья Крошина больше по душе. И кроткая и приданное имеется, из дому без матери дальше ворот не выходит. А уж какие пироги печет, куда там твоей Ефросинье. Да и младше Меланюшка на два года, из неё лепи что хочешь, всё, по-твоему, будет. Да даже взять Настю Казакову. Такая набожная, всегда в церковь ходит, нищим подаст, с мужчинами и словом ни разу не перемолвилась. Вот как воспитана!
- Так ежели Лариону не по душе она будет? Не выберет если?
- Кого? - испуганно спросила Марфа, поддавшись телом вперед.
- Да хоть их всех! Ничего и не теряем, его только спросить об этом надо. Вот дождаться бы Лариона и спросить.
- Ишь, чего. Он теперь раньше шести и не придет. Да и не только Меланюшка с Настей у меня на примете. Вот взять ту же Нину Игнатьеву. Девка - сок! А уж как поет, как рукодельничает. Отец её в мясном ряду грузчиком работает. Уж с таким родственником не пропадешь! А у вас чего есть предложить?
- Так Нинке двадцатый год пошел, не стара ли?
- Для кого стара, а для кого самый раз. Отец её за абы кого замуж не отдаст, а вот со мной он дружбу то имеет.
- Ты, Марфа, заранее крест на моей дочке не ставь. Пускай Ларион к нам на днях заглянет за гостинчиком, заодно посмотрит на Фросю, поговорят, быть может, чем черт не шутит, полюбятся друг другу.
- А гостинчик то Ефросинья готовить будет?- ехидно спросила Марфа.
- А пускай завтра к нам зайдет, уж она и приготовит гостинчик,- с улыбкой ответила Степанида.
- Ой, Степанида, уж незнаю я. Не былые времена. Поймет все Ларион, запротивиться. У них мода нынче другая. Они теперь родителей то не слушают.
Марфа задумалась, снова зачесала нос и отчаянно вздохнув, ответила:
- Ну, коль сама Ефросинья готовить будет, то, что ж ему не придти. Может, и я приду, раз дело такое. Уж там сам решит, я теперь на него мало влияю. Ну, а не по нраву дочь твоя ему будет, то не обессудь, я упреждала.
Обратно Степанида шла вся в волнениях. Столько надо было сделать, столько приготовить. Первым делом она заставила Тамару прибраться и отмыть избу, сама же села на колени, помолилась и только после этого стала перебирать сундук, где хранила приданное Фроси. Перебрав его, кинулась просеивать муку на пироги и хлеб. С мукой дома была проблема, её почти не было, но ради своей цели Степанида готова была на жертвы.

Ефросинья пришла с работы как обычно не одна. Стояла у ворот с Лёшей, шептались, а на прощанье поцеловались в щечку. Войдя в дом, она очень удивилась переполоху. Степанида же, увидев дочь, сразу на неё набросилась с полотенцем в руках и стала со всей силы хлестать ту по лицу, по спине.
- А ну, шалава, получи на орехи! Вот тебе! Будешь еще с ним гулять? Будешь? - раскрасневшая, от злости Степанида, схватила дочь за косу, чтобы та не сбежала и еще больнее стала хлестать её,- Будешь, я спрашиваю? Будешь?
- Не заставите, не отступлюсь!- в слезах кричала Фрося, пытаясь увернуться от ударов,-  Не отступлюсь!
- Я тебя заставлю! Не будешь больше семью срамить! Не дам! Чтоб больше духу его тут не было! Я тебя предупреждала! Получай теперь! Вот тебе!
Устав, Степанида, отпустила косу дочери и та, вырвавшись, кинулась к двери, но не тут-то было. Мать со скоростью молодой лани кинулась за ней, перегородив руками выход:

- Не пущу! Не пущу! Тамарка, веревку дай! Свяжу, паскудницу! Не пущу! Хватит с меня позора! Весь город уже знает о твоих амурах с цыганом! Срам, какой! Опаскудила на весь город!
Тамара стояла растерянная, не понимая, о какой веревке идет речь и зачем мать устроила это представление. Фрося же, поняв, что все пути отрезаны, бросилась в другую комнату, где открывалось окно. За ней кинулась мать, поймав её снова за косу, упала вместе с дочерью на пол, где всеми силами не давала той встать. Фрося, вытянув руки вперед, как будто пытаясь дотянуться до окна, завыла.
- Срамница! Грешница! Сколько можно издеваться над матерью!?- кричала Степанида, устав сдерживать дочь.
Наконец обессилив обе: дочь и мать, ослабили хватку и распластались на полу, воя и скуля от обиды.
- Хватит, Фроська,- вытерев слезы и поднимаясь с пола, начала Степанида,- Хватит. Иди тесто ставь на пироги. Завтра гости. И на работу не ходи завтра. Ничего, за один день не уволят. Нагулялась, доченька, все, пора и честь знать. Пора в другую семью уходить. Дальше так нельзя. Дальше только грех.
Вытирая слезы, Фрося послушно пошла в переднюю и, всхлипывая, месила тесто, готовила начинку.

После прихода домой Ильи, Степанида закрыла ворота и двери, а сама внимательно следила за дочерью.
- Грешить меня заставляешь, доченька - как бы оправдываясь, говорила она,- Я ведь для тебя стараюсь. Заблудилась ты, а на путь правильный не кому наставить. К Маринке больше запрещаю ходить, и цыгана позабудь. Нет с ним будущего, а подружка твоя и вовсе паскудница, с ней и здороваться запрещаю. Люди все видят, краснела я сегодня из-за тебя. Ох, без отца совсем плохо, некому вас уму разуму учить.

Фрося молчала. Она, сжав губы, со слезами на глазах возилась у печки. Утром на работу она не пошла, а вместе с матерью пекла пироги и хлеб. В доме вкусно пахло сдобным тестом и стало по-особому уютно и тепло. Степанида очень волновалась, заставила Фросю сходить в теплую баню, под присмотром, проконтролировала, как она помылась и дала ей чистую и, ни разу не надеванную, кофту.
Гости не заставили себя долго ждать. Когда в дом вошла Марфа в ярком платочке за ручку с Ларионом, Степанида схватила больно Фросю и поставила её рядом с собой, боясь, что та сбежит. Фрося же опустила глаза и громко дышала, на что мать больно дернула её руку.

- Здравствуйте, гости дорогие, - с притворной улыбкой произнесла Степанида,- Давно вас ждали, не виделись со свадьбы еще.
Марфа лукаво улыбнулась:
- Здравствуй, Степанида. Здравствуй, Ефросинья. Да вот мимо шли, решили заглянуть. Уж больно вкусно пахнет у вашего дома.
Ларион снял фуражку, тоже поздоровался, внимательно посмотрел на грустную Фросю. Та же, не сумев побороть любопытство, подняла на него глаза и увидела перед собой мужчину с длинными руками, длинным лицом, как у лошади и редкими жидкими волосами. Он смотрел на неё голубыми глазами, хлопал белесыми ресницами и как то глупо улыбнулся. Фросе стало, почему то, противно от этого.

- Самовар как раз вскипел,- закудахтала Степанида,- Фрося, не стой столбом, угощай гостей пирогами!
Фрося, нехотя прошла к буфету, где стояли блюда с нарезанными пирогами с капустой и щавелем. Она, молча, переносила их на стол, разливала в стаканы чай из самовара и стояла так у стола, не поднимая глаз.
Ларион же не сводил с неё глаз, даже когда начал жевать пирог, запивая чаем. Марфа косилась на него, но ничего поделать не могла.
- И зачем же ты, Ефросинья, на такую поганую работу ходишь?- с лукавой улыбкой спросила Марфа Фросю.
- Чем же она поганна? - тихо уточнила та, не поднимая глаз.
- Как чем, чужую посуду руками трогаешь, да и мужчины разные у вас обедают. Не бабье это место.
- Ничего, переживу. За то с голоду не помрешь с такой работой.
Марфа погрустнела и продолжила:
- Не подобает девушке ходить в такие места, место её дома или возле мужа.
- Я свободна и никому ничего не должна,- все продолжала дерзить Фрося, теперь даже с ехидной улыбочкой.
- Все молодые бунтуют,- с улыбкой спохватилась Степанида,- жизни то еще не знают, вот и глупости говорят. А в жизни то все давно по полочкам раскидано и у каждого роль своя на небесах прописана. Верно же, Марфа?
- Верно,- недовольно ответила та, постукивая указательным пальцем по столу - Пироги у тебя вкусные получились, Ефросинья.  Сама пекла? Без помощи?
- Сама,- тихо ответила та.
- Это хорошо. И хлеб хороший. Тоже хорошо. А вязать, прясть умеешь?
- Умею, - отвечала Фрося все тише.
- И это тоже хорошо. Брюк мужских не носишь?
- Нет, не ношу.
Ларион, как будто, очнувшись, решил, наконец-то, заговорить:
- Я, Фрося, если можно, вас завтра с работы до дома провожу, если конечно Степанида Афанасьевна будет не против.
Степанида встрепенулась, посмотрела на молчавшую дочь и ответила:
- Конечно, разрешаю. Уж с Ларионом мне и за дочь не страшно. Развелось сейчас всякого люда, готовы и последнее на улице содрать.
- Тогда я зайду за вами,- обратился он снова к Фросе,- где эта столовая, я знаю.
Ефросинья ничего не ответила. Она дождалась пока гости уйдут, села на скамейку и горько заплакала. Увидев это мать, обратилась к ней:
- Нечего реветь, все через это проходили и ничего - живы. И законом своим мне больше не тычь. Узнавала я, по закону с шестнадцати можно. А уж что ты сама себе напридумывала, уж не знаю и откуда взяла.

На следующий день Фрося как обычно вышла из столовой в конце рабочего дня, чтобы застать там Алексея, но вместо этого, застала драку между ним и Ларионом. Они катались по земли, попутно нанося кулаками друг другу удары. Внутри Фроси поднялся страх, она заметалась возле них, попыталась разнять, но получила, чьим-то, локтем в правую скулу и повалилась на землю. От неожиданности она заохала, голова её закружилась и в глазах точно карусель завертелось.
- Фрося!- это был крик Лёши.

Он, было, бросился к ней, но на него снова набросился Ларион, который не хотел так просто уступать в бою. Они снова продолжили драться, периодические харкая кровью из разбитых губ. Фрося самостоятельно поднялась с земли, посмотрела на них и молча пошла прочь. Она уже дошла до переулка, когда её догнал Ларион и, пыхтя, с довольной улыбкой произнес:
- Все, Фрося, больше этот цыган тебя не побеспокоит!
Фрося встала, осуждающе на него посмотрела, а тот продолжил:
- Вот в следующий раз в мужскую драку не лезь. Вон как тебя здорово приложили. Сама виновата. Ты давай руку то, до дома провожу. Небось, голова то кругом?
- Что с Лёшей?- выдавила она из себя.
- Домой ушел на своих двоих.
Фрося, молча пошла дальше, а Ларион, догнав, взял её под локоть и так они шли до самого дома. Дойдя до ворот Масловых, Фрося освободила свой локоть от цепких рук Лариона, и хотела было уже войти в калитку, как услышала:
- Ты, Фрося, просто еще не знаешь, что судьба у нас вместе быть. Я теперь каждый день провожать тебя буду. Я, Фрось, тебя еще месяц назад увидел в столовой. Понравилась ты мне очень. Видишь, как всё бывает, судьба значит.
Фрося промолчала и, не оборачиваясь,  вошла в калитку ворот, которую с грохотом закрыла за собой. Войдя в дом, она сняла с крючка полотенце, обмочила его в ведре с водой и, приложив на ушибленное место, села на лавку у печи. В душе копилась ярость, страх и безнадега. В таком состоянии её застала мать. Войдя в дом, Степанида весело напевала какую-то песню, пока не увидела дочь:
- Фроська, это что ещё за представление? Что с лицом?
Дочь молчала, закрыв глаза. Тогда Степанида села рядом на лавку:
- Фроська, да ты что глухая? Кто это тебя так приложил?
- Отстаньте, матушка. Тошно,- тихо ответила Ефросинья.
- Ты, давай, не юли. Говори как есть!
Фрося вздохнула, в глазах появились слезы:
- Ухажеры, стало быть. Ваш конечно выиграл.
- Ты чего несешь, Фроська? Кто выиграл? Какие ухажеры?- Степанида не понимала, что говорит её дочь.
- Ну как же, этот, как его? Ларион...
Степанида задумалась:
- Дрался с цыганом твоим, значит? А тебе за что тогда попало?
Фрося отняла мокрое полотенце от лица:
- Разнимать задумала, вот и прилетело. От кого и не знаю.
- Эх, Фрося, Фрося. Кто ж в мужскую драку то лезет? Поделом, тебе, дуреха. Ты полотенце то обратно приложи, да на кровать ложись. Оно так легче пройдет.
Теперь каждый день Фросю с работы провожал Ларион. Он приходил, улыбался, и они шли рядом: она молчала, а он что-то всегда говорил. Ефросинья ничего к нему не чувствовала, кроме презрения и отвращения. Раз сбегала к бараку, где жил Алексей, но он даже к ней не вышел. Её стало тогда все понятно. Вокруг все цвело и пахло, щебетали птицы в ветвях деревьев, а в душе у Фроси как будто наступила глубокая осень и дожди, дожди...

Наступил июнь. Пахло сиренью, цвела черемуха, и яблони стояли в белом цвету. В палисаднике у Масловых как раз росла одна яблоня, посаженная Захаром еще до свадьбы. Яблок та яблоня давала мало, но те, что на ней появлялись, имели необычный медовый вкус и аромат, который, распробовав однажды, уже нельзя было забыть. Любила Фрося приходить к ней, шептать дереву ласковые слова, а в жаркий день сидела под ней на чурбачке и, закрыв глаза, мечтала, обо всем на свете, чего она никогда не увидит и никогда не сделает.

В эти первые летние денечки улицы города особенно оживились. Детвора стала более активнее, старухи все реже стали ходить в еще не запрещенную церковь, и все больше на базар, на обмен или торговлю либо уходили на огороды свои и своих детей. Много появилось торгашей, что на переулках, что на базаре да на улицах просто. Торговали всем, да и сами торговцы были разного возраста и разного пола. Один стоит, калачи  продает, другой рядом нитки, а третий махорку в кулечках. Бабы рано утром собираются по три-четыре, да начинают обходить заброшенные сады, где сирень растет. Наломают ароматных веток, да в придачу ландышей и идут на базар продавать. Копеечка, а в дом. Многие в это трудное время пытались, как то выжить, начав что либо продавать, хотя бы веточки той же сирени, пойдут потом луговые травы, и их будут продавать, а уж грибы и землянику сам бог велел. Вот и Степанида решила принести копеечку в дом. Собралась рано утром, сорвала в палисаднике молодой зеленый лук, щавель и с красным бочком редис; и пошла на базар. Народу с утра там было много, поэтому Степанида скромно встала недалеко от ворот рядом с Евдокией Самохиной, той самой, на которой чуть было, не женился её Захар. Евдокия замуж после смерти первого мужа так и не вышла, только прижила девчушку от грешной связи с кузеном, а тот и вовсе потом пропал на германской войне. Она мило улыбалась ей, баба она была не обидчивой, все уже давно забыла. Стояла Евдокия с ветками сирени и кулечком сушеных прошлогодних грибов, весело зазывала покупателей. Смотря на неё, и Степанида тоже стала, пока еще скромно, демонстрировать свой товар мимо проходящим людям со словами:" Лучок зеленый, щавель хрустящий, редиска сладкая. Посмотрите, все сегодня утром еще на грядке росло". Потихоньку у Евдокии скоро все раскупили, а Степанида все еще стояла со своим товаром, продав только один пучок лука.

- А ты бойче, бойче, подзывай народ! - весело на прощание посоветовала ей Евдокия, - Не стесняйся, кричи, прям во всю глотку!
Оставшись одна среди незнакомых людей, поначалу Степанида и вовсе замолчала и только спустя некоторое время, собрав всю волю в кулак, закричала в толпу:
- Покупайте лучок зеленый, щавель кислый, редис хрустящий! Подходите, смотрите, лук зеленый свежий, щавель на пирог, редис для перекуса! Лук зеленый свежий с грядки, и щавель без оглядки, да в придачу редису пучок, чтоб всем недругам поперёк!

Возле Степаниды скоро столпился народ и в раз был скуплен весь товар. Совсем счастливая, она, было, собралась домой, положив деньги в платочек, и когда стала убирать его, со скоростью кошки, схватил мимо проходящий грязный мальчуган. Поначалу Степанида стояла в оцепенении, а потом, очнувшись, ринулась в толпу, куда побежал мальчуган:
- Стой! Вор! Вор! Держите вора!- она отчаянно кричала, задевая на бегу прохожих, - Ну, держите же его! Убегает! Вора держите!
Мальчуган скрылся в толпе и Степанида, задыхаясь, осела на землю, рыдая и воя. Мимо проходящие люди смотрели на неё, качали головой и шли дальше; они уже давно привыкли к уличным кражам, и никого этим нельзя было удивить.
- Здравствуйте, гражданка. Что у вас случилось?- послышался совсем рядом мужской голос.
Степанида подняла голову, поморгала и ответила:
- Деньги украли. Все до копеечки.
- Вы, гражданка, встаньте с земли, а то простудитесь - мужчина подал ей руку, чтобы она смогла встать, - Так куда вор то побежал?
Степанида, отряхивая юбку, посмотрела в сторону и указала туда рукой:
- А туда, поганец убег.
- Ну, пройдемте, прогуляемся.

Степанида послушно пошла за мужчиной. Только сейчас до неё дошло, что это был милиционер. Мужчине было на вид лет сорок, на лице шрам во всю левую щеку, да и ухо левое порванное. Шел он уверенным шагом, да так быстро, что Степанида еле за ним успевала. Неожиданно у забора на земле что-то промелькало знакомое. Степанида присмотрелась и крикнула:
- Да это же мой платок!
Милиционер остановился, подошел к этому месту и внимательно посмотрел на Степаниду:
- Уверены?
- Конечно, уверена. Там вишенки по уголкам.
- И, правда, вишенки,- задумчиво подтвердил тот, рассматривая платок.- Ну, вот денег тут уже нет.
Степанида снова зарыдала.

- Ну, вы, гражданочка, раньше времени не расстраивайтесь. Сейчас пройдем до отделения, опишите приметы вора, а там видно будет. Вас как зовут то?
- Степанида Маслова я.
- Ну, будем знакомы. Я Петр Семенович Соловей.
Уже войдя в здание милиции, к Степаниде из-за колоны выскочила ошарашенная Глаша. Видя у матери заплаканное лицо, она часто заморгала и попыталась у неё спросить, что случилось.
- Деньги у гражданки украли, - ответил за неё Петр Семенович.
- Это мама моя, Петр Семенович, - стала тараторить Глаша, взяв мать за руки,- Помогите, родненький, надежда только на вас. Ведь жить на что-то им надо.
- Вот как. А я-то думаю, кого мне гражданка напоминает. Вот сейчас пройдем в мой кабинет. Приметы мне расскажет, да как все было, в подробностях.
Домой Степанида шла расстроенная, опустив голову, часто спотыкаясь. Первый день в торговле сразу же закончился неудачей. "Видимо, это знак свыше. Нельзя мне этим заниматься": думала она. Дома её уже ждали Илюша и Тамара, которые, разузнав у неё о случившимся, посадили её за стол и налили горячих постных щей.
- Ты сама, мамочка, говоришь, что после еды все легче на душе становиться,- ворковала заботливо Тамара, - Переживем это.
http://proza.ru/2024/12/06/810